Жан-Баптист Изабэ . Баронесса де Сталь Анна-Луиза Жермена де Сталь
АФОРИЗМЫ
Разочарование, ухмыляясь, идет позади энтузиазма.
***
Годы, проведенные на чужбине, можно уподобить ветвям, отсеченным от ствола.
***
Ничто не напоминает так прошлого, как музыка; она не только напоминает его, но вызывает его, и, подобно теням тех, кто дорог нам, оно появляется, окутанное таинственной и меланхолической дымкой.
***
Высшие должности походят на крутые скалы: одни только орлы да пресмыкающиеся взбираются на них.
***
Игроку тяжелее всего перенести не то, что он проиграл, а то, что надо перестать играть.
***
Жизнь часто кажется чем-то вроде долгого кораблекрушения, обломки которого - дружба, слава, любовь: ими усеяны берега нашего существования.
***
Главная сущность любви - доверие.
***
Легкие чувства часто длятся очень долго, ничто не сокрушает их, ибо ничто не напрягает их; они следуют обстоятельствам, исчезают вместе с ними, тогда как глубокие привязанности совершенно разрываются, оставляя вместо себя мучительные раны.
***
Ревновать можно только того, кем обладаешь.
***
Стремление нравиться ставит в зависимость от мнения; стремление быть любимым от него освобождает.
***
Человек твердый приписывает все воле, человек восторженный - воображению, человек чувствительный - любви.
***
Людьми невежественными и развращенными невозможно управлять по справедливости, прибегая к доводам разума: они восстают не столько против зла, которое им делают, сколько против добра, которое им хотят сделать.
***
Атеизм одухотворяет материю и материализует дух.
***
Когда бедствие в стране становится повсеместным, эгоизм бывает всеобщим.
***
Безнравственность сердца есть доказательство ограниченности ума.
***
Чему только не поверят люди, когда им этого очень хочется.
***
Высокомерие взбирается на такую высоту и имеет такое непрочное основание, что весьма легко его ниспровергнуть.
***
Любовь - это эгоизм вдвоем.
***
Всего труднее обладать теми добродетелями, которые в глазах людей не отличаются от пороков.
***
Не важность вещей делает их дорогими для нас, а их необходимость.
***
Достоинство рода человеческого важнее, чем его счастье, и еще важнее, чем его прирост: увеличивать число рождений, не улучшая участи, - только готовить более пышное пиршенство для смерти.
***
Нельзя быть уверенным ни в своем поведении, ни в своем благополучии, когда мы ставим это в зависимость от людского мнения.
***
Чем более здравым природным умом обладает человек, тем менее склонен он действовать без оглядки.
***
Веселость у французов происходит от их духа общительности, у итальянцев - от воображения, у англичан - от оригинальности характера; веселость же немцев - философическая: они шутят скорее с вещами и с книгами, чем с себе подобными.
***
Как только исчезает мечта, то это значит, что ее место занимает реальность.
***
Странные люди: они восстают не столько против причиненного им зла, сколько против добра, которое хотят им сделать.
***
Нередко метафизика строит для души убежище в туманах.
***
Человек твердый приписывает все воле; человек восторженный - воображению; человек чувствительный - любви.
***
Непреодолимое желание быть счастливым включает в себя все прочие желания.
***
Вид моря производит всегда глубокое впечатление; оно - воплощение того бесконечного, которое непрестаннопривлекает мысль и в котором она непрестанно теряется.
***
Как только исчезает мечта, то это значит, что ее место занимает реальность.
***
Внешность женщины, каковы бы ни были сила и широта ее ума, какова бы ни была важность предметов, которыми она занимается, всегда будет или помощником или препятствием в истории ее жизни.
***
Маргерит Жерар. Госпожа де Сталь с дочерью, 1805 г.
ПИСЬМА МАДАМ ДЕ СТАЛЬ
О ЛЮБВИ
Раз Всемогущему Богу, бросившему человека на эту землю, было угодно, чтобы у того возникло представление о небесной жизни, Он дал ему возможность несколько мгновений в юности страстно любить, возможность жить в другом человеке, дополняя себя в союзе с любимым существом. На некоторое время, по крайней мере, границы человеческой жизни, логика, философские рассуждения — все исчезло в тумане сладостного чувства. Жизнь, которая тяготит, стала увлекательной, и цель, которая, кажется, всегда превосходит наши силы, приблизилась без труда. Мы всегда знаем меру того, что касается нас самих, но достоинства, очарование, радости, интересы того, кого мы любим, имеют пределы только в нашем воображении. Ах, сколь благословен тот день, когда мы рискуем жизнью ради нашего единственного друга и избранника! [...] Одна женщина в те страшные времена, свидетелями которых мы были, женщина, приговоренная к смерти вместе с тем, кого она любила, мужественно шла на казнь, она радовалась, что избежала пытки пережить возлюбленного, была горда тем, что разделяет его участь, и, предвидя, быть может, конец его любви к ней, испытывала жестокое и сладостное чувство, заставлявшее ее приветствовать смерть как вечный союз.
Слава, честолюбие, фанатизм, ваш энтузиазм имеют перерывы, только любовью мы упиваемся каждое мгновение; ничто не ослабляет ее, ничто не надоедает в этом неистощимом источнике радостных мыслей и переживаний; и пока мы знаем, что все наши чувства связаны с возлюбленным, мир полностью представляется нам различными формами его существования: весна, природа, небо — это то, что он видел; светские удовольствия — то, что он сказал о них, что ему понравилось, развлечения, в которых он участвовал, его собственные успехи,— это адресованные ему хвалы и тот отпечаток, который всеобщее одобрение может наложить на единичное мнение. Наконец, единственная мысль — о том, что доставляет человеку наибольшую радость, а что погружает в бездну отчаяния. Ни от чего так не устаешь в жизни, как от тех различных стремлений, совокупность которых считается верным основанием полного счастья; что касается несчастья, то его размеры не зависят от того, насколько мы эти стремления разграничиваем; лишь разум избавляет от всех страстей: наименьшее из зол — это полностью предаться какой-нибудь одной страсти. Несомненно, что так мы рискуем убить все наши чувства; но ведь при осмыслении человеческой жизни на первый план следует выдвигать не заботу о ее сохранении, печать бессмертной сущности человека в том, что плотская жизнь ценится им лишь при наличии духовного счастья.
Именно с точки зрения рассудка, отстранив энтузиазм молодости, взгляну я на любовь, или, точнее, на полное принесение себя в жертву чувству, в жертву счастью и жизни другого человека, как на то высшее блаженство, которое только и может вдохновить наши надежды. Эта принадлежность единственному предмету нашей любви настолько освобождает от всего земного, что чувствительный человек, который хочет избавиться от всех притязаний самолюбия, от всех подозрений во лжи, наконец, от всего того, что ранит нас в общении с людьми, — чувствительный человек находит в этой страсти нечто особое, глубинное, что вдохновляет полет мысли и побуждает к самозабвению. От мира спасают переживания более яркие, чем те, которые он может предоставить; мы наслаждаемся нашими спокойными раздумьями, движениями сердца, и жизнь души в глубочайшем одиночестве протекает более бурно, чем вокруг трона Цезарей. Наконец, через сколько бы лет мы ни пронесли какое-нибудь чувство, которое владело нами с юности, нет такого момента, когда жизнь, прожитая для другого, не была бы более сладостной, чем жизнь, прожитая для одного себя, когда бы только мысль об этом не избавляла сразу от всех угрызений совести и неуверенности. Когда имеешь целью лишь собственную выгоду, то как можно решиться на что-то неопределенное? Желание исчезает при его, так сказать, ближайшем рассмотрении, события зачастую приводят к результату, настолько противоположному нашим ожиданиям, что мы раскаиваемся во всех наших усилиях, и наше увлечение наскучивает нам, как и все другие дела. Но когда жизнь посвящена единственному предмету нашей любви, все положительно, все определенно, все увлекательно: он этого хочет, это ему нужно, от этого он станет счастливее, ценой таких-то усилий станет краше один миг его дня. Этого довольно, чтобы вся жизнь получила направление; больше ничего неопределенного, ничего разочаровывающего, душу целиком наполняет лишь радость, которая растет с душевным подъемом и, оказывая соразмерное влияние на наши способности, обусловливает их применение и пользу. Чей дух — на высшей ступени развития — не находит в подлинном чувстве источника большего числа мыслей, чем в какой бы то ни было книге, каком бы то ни было произведении, которые он мог бы создать или усвоить? Величайшая победа гения — описать страсть; что же представляет собой она сама? Личные успехи, слава — предел блаженства для личности — что это по сравнению с любовью? Спросите себя, кем бы вы предпочли быть — Аменаидой или Вольтером? Ах, все эти писатели, великие люди, победители силятся испытать хоть одно чувство из тех, что любовь, словно потоком, обрушивает на человека. Годы трудов и усилий — вот цена одного дня, одного часа того упоения, в котором исчезает жизнь, а любовь на всем своем протяжении дает испытать ряд переживаний столь же сильных и более ярких, чем увенчание Вольтера[10] или триумф Александра.
Безграничные радости лежат лишь за пределами нашей личности. Если вы хотите прочувствовать цену славы, надо видеть, как ею увенчан тот, кого мы любим; если вы хотите понять, что значит счастье, надо отдать любимому свое [счастье], наконец, нужно, чтобы он нуждался в вашем существовании и чтобы вы чувствовали себя опорой его счастья, если хотите благословлять неведомый дар жизни.
Куда бы ни увлекала нас глубокая страсть, я никогда не поверю, что она уводит с истинного пути добродетели; в возвышенной и преданной любви все приносится в жертву, все ведет к самозабвению, а себялюбие лишь унижает. В человеке, который умеет любить, — все доброта, все сострадание, а лишь бесчеловечность губит всякие нравственные качества души. Но если есть в мире два существа, которых роднит совершенное чувство и которые сочетались друг с другом браком, пусть каждый день они на коленях благословляют Всевышнего, а вселенная с ее величием простирается у их ног; и пусть их удивляет, даже тревожит то счастье, для которого понадобилось столько различных случайностей, счастье, ставящее их так высоко над остальным человечеством; да, пусть они страшатся такой судьбы. Быть может, чтобы участь их не слишком отличалась от нашей, они уже получили все то счастье, которое мы ждем в будущей жизни; быть может, для них нет бессмертия.
[...] Как! На самом деле, человеческие отношения могут сложиться столь счастливо, а весь мир лишен этого счастья, и почти [никогда] невозможно, чтобы все обстоятельства ему благоприятствовали! Такой союз возможен, но не для вас! Есть сердца, родственные друг другу, а случайности, расстояния, естественные условия, общество безвозвратно разлучают тех, которые любили бы друг друга всю жизнь; и та же сила обстоятельств связывает вашу жизнь с тем, кто вас недостоин, или не понимает, или перестает понимать!
Несмотря на картину, которую я нарисовала, очевидно, что любовь является наиболее роковой из всех страстей для счастья человека. Если бы мы могли умереть, то можно было бы отважиться принять столь счастливый жребий; однако те чувства, которым отдается душа, обесцвечивают все остальные стороны бытия; в течение нескольких мгновений мы испытываем счастье, не имеющее никакого отношения к обычному строю жизни, и хотим пережить утрату этого счастья. Инстинкт самосохранения заставляет нас преодолеть порыв отчаяния, и мы живем без единого шанса вновь обрести в будущем прошедшее или хотя бы какой-нибудь смысл, чтобы перестать страдать, испытывая страсть, тем более любовь, которая основывается целиком на действительности и от которой даже нельзя найти утешение в размышлениях. Только люди, способные покончить с собой*, могут с некоторой долей здравого смысла попытаться пойти по этому великому пути счастья. Но тот, кто хочет жить и предполагает отступить, кто хочет жить и отказывается как-то владеть собой, тот, как безумец, обрекает себя на самое ужасное из несчастий.
Большинство мужчин и даже большое число женщин не имеют понятия о чувстве, каким я его только что описала, и есть больше людей, знающих законы Ньютона, чем истинную любовную страсть. Что-то смешное связано с представлением о так называемых романических чувствах, и те жалкие умы, которые придают столько значения всем нюансам своего самолюбия или своим интересам, утвердились в качестве высшего суда для тех, кто приносит свой эгоизм в жертву другому человеку, тот эгоизм, который общество весьма чтит в человеке, занимающемся исключительно самим собой. Выдающиеся люди считают, что лишь плоды ума, услуги, оказанные человеческому роду, достойны уважения. Есть несколько гениев, имеющих право считать, что они приносят пользу своим ближним; но сколь мало людей могут похвалиться чем-либо более славным, чем то, что они одни обеспечили счастье другого человека! Суровые моралисты опасаются заблуждений, которыми чревата эта страсть. Увы! И в наши дни счастлив тот народ, счастливы те люди, которые зависят от натур, способных к чувствительности! Но, в самом деле, столько мимолетных движений [души] похожи на любовь, столько привязанностей совсем другого рода принимаются за это чувство — женщинами из тщеславия или мужчинами по молодости, что это пошлое сходство почти стерло из памяти саму истину. Есть, наконец, натуры, любившие и глубоко убежденные в существовании препятствий к счастливой любви, к тому, чтобы она была совершенной и, в особенности, длительной, испуганные своими душевными горестями, непоследовательностью любимого, — они отвергают смелым усилием ума и с чувствительной робостью все, что может привести к этой страсти. Именно по всем этим причинам рождаются и ошибочные мнения по поводу истинного значения сердечных привязанностей, которые разделяют даже философы, и безграничные страдания, которые испытывают те, кто отдается этим привязанностям [...]
* Я опасаюсь обвинений в том, что слишком часто на страницах этой книги говорю о самоубийстве как о поступке, достойном похвал. Я не рассматривала его с точки зрения религиозных принципов, которые никогда не переставала уважать, но, думаю, что касается государств, то республики не могут обойтись без того чувства, которое побуждало древних лишать себя жизни; а в отношении частной жизни — пылким людям, которые следуют велениям своей природы, необходимо предполагать этот исход, чтобы не сломиться в несчастье, и особенно, быть может, посреди тех усилий, которые они прилагают, чтобы избежать его.
Если [...] в вашей жизни был счастливый момент, когда вас любили, если ваш избранник [или ваша избранница] были чувствительны, великодушны, сходны с вашим представлением о них и если время, непостоянство воображения, рождающие в душе новую, даже менее достойную нежности, привязанность, отняли у вас эту любовь, а от нее зависела вся ваша жизнь, то какое всепоглощающее страдание вы испытываете, когда жизнь разбита. В первое мгновение, когда теми же буквами, которыми столько раз были начертаны священные клятвы любви, высекается навеки, что вы больше не любимы, тогда, сравнивая надписи, сделанные одной и той же рукой, вы едва верите своим глазам, видя, что лишь временем объясняется разница между ними. Когда тот же голос, звук которого преследовал вас в одиночестве, отдавался в вашей взволнованной душе и, казалось, воскрешал самые сладостные воспоминания, когда тот же голос обращается к вам без волнения, без дрожи, не выказывая сердечного порыва, — ах! тогда на протяжении еще долгого времени страсть, которую вы чувствуете, не дает вам поверить, что вы перестали интересовать предмет вашей любви. Кажется, что вы испытываете чувство, которое должно сообщаться другому; кажется, что вас разделяет преграда, вовсе не зависящая от его воли; что если говорить с ним, видеть его, то он вновь вспомнит прошлое, обретет прежние чувства; что сердца, которые все отдали друг другу, не могут перестать биться в лад. Но ничто не может возродить влечение, тайной которого обладает другой, и вы знаете, что он счастлив вдали от вас, счастлив зачастую с человеком, меньше всего вас напоминающим: склонность осталась в вас одном, взаимность исчезла без следа. Надо навсегда перестать видеть того, чье присутствие вновь воскресило бы ваши воспоминания, а слова сделали бы их еще горше. Надо бродить в тех местах, где вас любили, в тех местах, чья неизменность свидетельствует о том, что все остальное переменилось. Отчаяние живет в глубине души, в то время как тысяча обязанностей, гордость сама требуют его скрывать. Вы не вызываете жалости никаким внешним проявлением горя, в одиночестве, тайно ваша душа перешла от жизни к смерти. Какое может быть в мире средство от такого страдания? Мужество убить себя. Однако в такой ситуации сама надежда на этот ужасный поступок лишена той некоторой сладости, которую ей можно придать; надежда вызвать к себе внимание после смерти, столь необходимая чувствительным душам, навсегда отнята у человека, который больше не надеется, что о нем будут сожалеть. Вот это и в самом деле значит умереть: ни опечалить человека, который изменил вам, ни покарать, ни остаться в его памяти. Представить же себе, что вы уступаете его той, кого он предпочитает, — эта мучительная картина простирается и за порог смерти, словно мысль об этом будет преследовать вас и в могиле.
[...] Среди различных превратностей любви те, что связаны с внешними обстоятельствами, могущими помешать союзу сердец, отодвигаются на второй план; когда люди разделены лишь преградами, не имеющими отношения к их взаимному чувству, они страдают, но могут и мечтать, и сетовать; страдание вовсе не связано с самыми сокровенными мыслями, оно может найти выход. Тем не менее души, возвышенные в своей добродетели, находили в самих себе источник неразрешимых конфликтов. Клементина может встретиться в действительности и умереть, а не победить. Так в различной степени любовь потрясает чувствительные сердца, которые ее испытывают.
Остается последнее несчастье, к которому не решаешься мысленно приблизиться, — это внезапная утрата любимого человека, ужасная разлука, угрожающая ежедневно всем, кто живет, всем, кто дышит под властью смерти. Ах, это безграничное страдание наименее страшно из всех: как пережить того, кто любил вас [...], кто заставлял и вас испытывать ту любовь, для которой вы были созданы? Как можно представить себе возможность существовать в этом мире, где его больше не будет, влачить дни, не ожидая его возвращения, жить мучительными воспоминаниями о том, что ушло в вечность, думать, что слышишь, как голос, обращавшийся к вам в последний раз, тщетно призывает к себе вас и упрекает в том, что сердце ваше бьется, но не под милой рукой? [...]
(По книге Литературные манифесты западноевропейских романтиков. Собрание текстов, вступительная статья и общая редакция проф. А.С.Дмитриева. Комментарии - Е.П.Гречана. Издательство Московского университета, 1980)
***
