ТУРГЕНЕВ АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
(12 октября 1781 – 20 июля 1803)
— известный русский писатель, критик, поэт и переводчик.
Отец, Иван Петрович Тургенев, член "типографической компании" Н. И. Новикова, после ее разгрома в 1792 г. был выслан с семьей в Симбирскую губ., где в родовом имении прошло детство Тургенева. Первоначальное образование он получил дома; воспитателем Т. и его младшего брата Александра был женевец Георг Кристоф Тоблер, родственник известного в то время швейцарского писателя И.-К. Лафатера, знаток немецкой литературы, лично знакомый с И. В. Гете. Под его руководством юноши занимались литературными переводами, пробовали силы в самостоятельных сочинениях. В возрасте 14 лет Тургенев написал самое раннее, дошедшее до нас стихотворение "Надежда кроткими лучами освещает...".
В 1796 г. после смерти Екатерины II И. П. Тургенев с семьей возвратился в Москву и был назначен директором Московского университета. Тургеневы поселились на казенной квартире при университете на Моховой. Т. поступил в Московский университет, Александр - в университетский пансион. В доме бывали друзья отца - М. М. Херасков, И. И. Дмитриев, Н. М. Карамзин. Товарищем Александра по пансиону и другом обоих братьев стал будущий поэт В. А. Жуковский. Первые переводы Тургенева появились в печати, когда он еще был студентом университета: "Библейская нравоучительная книжка", соч. Фердессена" (М., 1795); "Отрывок из записок Франклиновых" (М., 1799); "Советы молодой женщине" (с французского) (М., 1799). В 1798 г. выходит целый ряд его статей и переводов в журнале "Полезное и приятное препровождение времени": "История вкуса в изящных искусствах" (Т. XVII), "Объяснение, разделение и начало изящных искусств из Батте" (Т. XIX), "Что есть хороший вкус?" (Т. XIX), "Письмо к другу" из романа Гете "Страдания молодого Вертера" (Т. XIX).
После окончания университета (1799) Тургенева поступил на службу в архив Государственной коллегии иностранных дел, затем (ноябрь 1801 г.) служил в Петербурге в Комиссии составления законов, в 1802 г. был прикомандирован к русской миссии в Вене. Однако занятия литературой Тургенев не оставлял никогда. Его интересы очень разнообразны. Он перевел драмы А. Коцебу "Клеветники" и "Негры в неволе", собирался переводить драму Ф. Шиллера "Коварство и любовь" и "Песнь к радости", увлекался Гете, переводил трагедию У. Шекспира "Макбет", начал работать над переводом "Анналов британской истории" И.-В. Архенгольца. Эпоха павловской реакции была для Тургенева временем обострения интереса к политике. Отказ Карамзина от общественной борьбы, его обращение к интимно-лирическим темам в поэзии Тургенев не принял: "...пусть бы русские продолжали писать хуже и не так интересно, только бы занимались они важнейшими предметами, писали бы оригинальнее, важнее..." (Литературное наследство. - Т. 60. - Кн. 1. - С. 333). Интерес к народному творчеству, тесно связанный с возраставшим национальным самосознанием, определил увлечение Тургенева народными песнями. В фольклоре Тургенев пытался найти корни самобытности русской литературы: "Теперь только в одних сказках и песнях находим мы остатки русской литературы, в сих-то драгоценных остатках, а особливо в песнях, находим мы и чувствуем еще характер нашего народа. Они так сильны, так выразительны в веселом ли то или в печальном роде, что над всяким непременно должны произвести свое действие" (Там же).
В поэтическом творчестве Тургенева прослеживаются настроения предромантизма: философское осмысление связи человека с природой, внимание к внутренней душевной жизни, требование предельной искренности. Т. разделял мнение, что в одиночестве невозможно воспитание нравственной личности - отсюда потребность в друге, сердечной привязанности, душевном общении. Этим целям должно было служить Дружеское Литературное общество, устав которого 12 января 1801 г. подписали бр. Тургеневы, А. Ф. Мерзляков, А. Ф. Воейков, Жуковский, С. Е. Родзянко, А. С. и М. С. Кайсаровы: "Образовать в себе бесценный талант трогать и убеждать словесностью: да будет же сие образование в честь и славу добродетели и истины" (Веселовский А. Н. - С. 57). Общество, заседания которого происходили раз в неделю, просуществовало всего десять месяцев, но атмосфера этой литературной организации во многом определила развитие взглядов Тургенева. На заседаниях кружка, соединившего людей, связанных тесной дружбой, разгорались страстные споры. Жуковский, М. С. Кайсаров и Александр Тургенев проявляли интерес к субъективно-идеалистической философии, говорили о покорности провидению, о важности интимно-лирических тем в поэзии. Напротив, Мерзляков, А. С. Кайсаров и Тургенев считали, что цель их объединения не только литературная, но и общественно-воспитательная, видели в литературе средство пропаганды гражданственных, патриотических целей.
Патриотический пафос Тургенева в нач. 1800 гг. приобрел свободолюбивую окраску. 7 апреля 1801 г. на первом торжественном заседании Дружеского Литературного общества Т. произнес речь "О любви к Отечеству": "Цари хотят, чтоб пред ними пресмыкались во прахе рабы; пусть же ползают пред ними льстецы с мертвою душою, здесь пред тобою стоят сыны твои! Благослови все предприятия их! Внимай нашим священным клятвам! Мы будем жить для твоего блага" (Литературное наследство. - Т. 60. - Кн. 1. - С. 336). Тургенев считал, что благоденствие страны не может быть построено на несчастии и рабстве большинства ее граждан, выступал против крепостного права. "Священный энтузиазм" речей Тургенева роднит их с публицистическими выступлениями декабристов и с русской вольнолюбивой лирикой 1800 гг. Одним из ярких образцов гражданской лирики было стихотворение Тургенева "К Отечеству" (Вестник Европы. - 1802. - № 4; в 1806 г. издано отдельной листовкой):
"Сыны Отечества клянутся!
И небо слышит клятву их!
О, как сердца в них сильно бьются!
Не кровь течет, но пламя в них.
Тебя, Отечество святое,
Тебя любить, тебе служить –
Вот наше звание прямое!
Мы жизнию своей купить
Твое готовы благоденство.
Погибель за тебя - блаженство,
И смерть - бессмертна для нас!" (Поэты... - С. 238).
Собирая материалы для задуманного им романа в письмах, Тургенев внимательно относился к собственной переписке, стремясь и в письмах и в дневниковых записях к поэтической точности, вырабатывая новый язык для описания внутренней жизни духа и сердца. Дневник Тургенев начал вести с юных лет. Этот документ, уникальный в русской культуре конца XVIII -- нач. XIX в., по богатству содержания, искренности самоанализа исключительно одухотворенной личности является ярким образцом русской "пред-психологической" прозы.
Поэтическое наследие Тургенева невелико, и центральное место среди его стихотворений занимает "Элегия":
"Угрюмой осени мертвящая рука
Уныние и мрак повсюду разливает..."
Холодный ветер, ревущая река, туманы, колокол, отбивающий полночь, напоминают поэту о течении времени, о смерти, о невосполнимых утратах:
"Здесь бурной осенью Природа обнаженна
Разделит с нежностью грусть сердца твоего..."
Сугубо личные переживания лирического героя (разлука, смерть возлюбленной) приводят его к мысли о невозможности счастья в мире, устроенном несправедливо:
"Пусть с доброю душой для счастья ты рожден,
Но, быв несчастными отвсюду окружен,
На бедствий ближнего со всех сторон свидетель –
Не будет для тебя блаженством добродетель!
Как часто доброму отрада лишь в слезах,
Спокойствие в земле, а счастье в небесах!"
(Там же. -- С. 243 - 244). "Элегия" была напечатана в "Вестнике Европы" (1802.-- No 13) с подписью "-въ" и со словами Карамзина в примечании: "Это сочинение молодого человека с удовольствием помещаю в "Вестнике". Он имеет вкус и знает, что такое поэтический слог. Некоторые стихи прекрасны, как то увидят читатели. Со временем любезный сочинитель будет конечно оригинальнее в мыслях и в оборотах; со временем о самых обыкновенных предметах он найдет способ говорить по-своему. Это бывает действием таланта, возрастающего с летами..." (Там же.-- С. 826). "Элегия" Тургенева оказала большое влияние на поэтов пушкинского поколения. В. К. Кюхельбекер в крепости писал: "Еще в лицее любил я это стихотворение, и тогда даже больше "Сельского кладбища", хотя и был тогда энтузиастом Жуковского. Окончание Тургенева элегии бесподобно" (Там же).
Т. прожил всего 23 года. Он скончался скоропостижно (от "горячки с пятнами"). Он написал немного, еще меньше произведений при его жизни было напечатано, но его духовное влияние было огромно. После его смерти Жуковский пытался собрать все его сочинения, дневники, письма и издать их в память друга, однако это намерение осуществить не удалось. Жуковский писал: "Дружба его, как она ни была коротка и как я ни был ничтожен в то время, когда его знал, оставила что-то неизгладимое в душе моей: весь энтузиазм, все благородное, что имею, все, все лучшее во мне должно принадлежать ему" (Письма В. А. Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу. - М., 1895. - С. 17).
Н. А. Марченко
(Источник - http://az.lib.ru/t/turgenew_andrej_iwanowich/text_0020.shtml)
***
Родился в Москве в семье директора Московского университета, (масона и друга Н. И. Новикова) И. П. Тургенева. Андрей Иванович был старшим из известных в политической и культурной жизни начала XIX в. братьев Тургеневых (член «Арзамаса», друг Карамзина, Пушкина, Жуковского и Вяземского — Александр, декабрист — Николай и близкий к декабристам младший — Сергей).
Блестяще одаренный, Тургенев Андрей Иванович прожил короткую жизнь: учился в пансионе при Московском университете, служил по дипломатической части в Вене и Петербурге, где неожиданно скоропостижно скончался, едва достигнув двадцати трех лет. В литературе первых лет XIX в. выступил как критик, поэт и переводчик. В 1801 на заседаниях Дружеского литературного общества, в котором он наряду с А. Ф. Мерзляковым играл руководящую роль, подверг резкой критике творчество Карамзина, требуя от литературы народности, оригинальности, высокого патриотического содержания. Критикуя приверженность поэтов карамзинского направления к легкой поэзии и одновременно осуждая льстивые оды, призывал к созданию гражданственной лирики.
В 1800 — 1801 пережил увлечения ранней драматургией Шиллера, но в дальнейшем, требуя от искусства психологической правды, противопоставлял ему Шекспира и Гёте. Залог возрождения русской литературы он видел в обращении к фольклору и патриотической тематике. Как поэт Тургенев Андрей Иванович был создателем свободолюбивой политической («К Отечеству») и медитативной лирической («Элегия») поэзии. Своими литературными воззрениями и стихотворении «Элегия» оказал влияние на молодого Жуковского. Тургенев упорно занимался переводами с немецкого, английского, французского (Шиллер, Коцебу, Шекспир, Руссо и других). Перевел два раза «Макбета» — первый раз с немецкой переработки Шиллера, а затем с оригинала. Почти все переводы его утрачены. Умер – [8(20). VII.1803], Петербурге.
(Источник - http://www.znaniy.com/t/131-turgenev-andrej-ivanovich.html)
***
ПОЭЗИЯ
84. К ОТЕЧЕСТВУ
Сыны отечества клянутся!
И небо слышит клятву их!
О, как сердца в них сильно бьются!
Не кровь течет, но пламя в них.
Тебя, отечество святое,
Тебя любить, тебе служить --
Вот наше звание прямое!
Мы жизнию своей купить
Твое готовы благоденство.
Погибель за тебя -- блаженство,
И смерть -- бессмертие для нас!
Не содрогнемся в страшный час
Среди мечей на ратном поле,
Тебя, как бога, призовем,
И враг не узрит солнца боле
Иль мы, сраженные, падем --
И наша смерть благословится!
Сон вечности покроет нас;
Когда вздохнем в последний раз,
Сей вздох тебе же посвятится!..
<1802>
***
85
Ума ты светом озарен
И видишь бездны пред собою;
Но к ним стремишься, увлечен
Слепою, пламенной душою.
На небо скорбный вздох летит,
Ты слаб -- оно тебя терзает,
В тебя отчаянье вливает
И твердым быть тебе велит.
Свободы ты постиг блаженство,
Но цепи на тебе гремят;
Любви постигнул совершенства
И пьешь с любовью вместе яд.
И ты терзаешься тоскою,
Когда другого в гроб кладешь!
Лей слезы над самим собою,
Рыдай, рыдай, что ты живешь!
(2 января 1802 ввечеру)
***
86
И в двадцать лет уж я довольно испытал!
Быть прямо счастливым надежду потерял,
Простился навсегда с любезнейшей мечтою
И должен лишь в прошедшем жить,
В прошедшем радость находить;
И только иногда отрадною слезою
Увядше сердце оживлять.
Невинность сердца! Утро ясно
Блаженных детских дней! Зачем ты так прекрасно,
Зачем так быстро ты? Лишь по тебе вздыхать
Осталось бедному, ты всё мое богатство!
Живи хоть в памяти моей
И каплю бальзама в стесненну душу влей!
(21 марта 1802)
***
87
Пусть ей несчастлив я один,
Но миллионы ей блаженны;
Отечества усердный сын,
Я прославлял ее, но, сердцем восхищенный,
Не милости искал, святую милость пев.
Не нужно правому прощенье:
Он видит в милости другое оскорбленье.
Тому ль, кто чист в душе, ужасен царский гнев?
(21 марта 1802)
***
88
Забудем здесь искать блаженства,
В юдоли горести и слез:
Там, там, на высотах небес,
Жилище блага, совершенства.
Там бедный труженик земной,
Достигнув вечного покою,
Узнает, что есть бог благой.
Но здесь, тягчим его рукою,
В нем видя грозного судью,
Как тень от горя исчезая,
Напрасно слезы проливая,
Клянет он молча жизнь свою.
(21 марта 1802)
***
89
А вы, которы в нем отраду находили,
Которые его взлелеяли, любили
И для которых он в степи благоухал,
Проститесь с ним навек! С поникшими очами
Вы будете стоять над местом, где он цвел,
Вы вспомните о нем, и, может быть, с слезами,
Но он для ваших слез опять не расцветет
И только прах один печальный здесь найдет.
(21 марта 1802)
***
90
Ты добр! Но пред тобой несчастный, угнетенный,
Невинный к небесам возносит тяжкий стон.
Злодей, и в почести, и в знатность облеченный,
Сияющий в крестах, и веру, и закон
В орудие злодейств своих преобращает.
Нет правосудия, защиты нет нигде,
Земные боги спят в беспечности...
И самый гром небес на время умолкает.
Ищи же счастья здесь, о добрый друг людей,
Ищи его себе...
(1802)
***
А. И. Тургенев
«Речь о русской литературе»
(Литературная критика 1800 - 1820-х годов. / Составитель, примеч. и подготовка текста Л. Г. Фризмана. - М.: "Художественная литература", 1980).
О русской литературе! Можем ли мы употреблять это слово? Не одно ли это пустое название, тогда когда вещи в самом деле не существуют. Есть литература французская, немецкая, аглинская, но есть ли русская? Читай аглинских поэтов -- ты увидишь дух агличан; то же и с французскими и немецкими, по произведениям их можно судить о характере их наций, но что можешь ты узнать о русском народе: читая Ломоносова, Сумарокова, Державина, Хераскова, Карамзина, в одном только Державине найдешь очень малые оттенки русского, в прекрасной повести Карамзина "Илья Муромец" также увидишь русское название, русские стоны и больше ничего. Театральные наши писатели, вместо того чтобы вникать в характер российского народа, в дух российской древности и потом в частные характеры наших древних героев, вместо того чтобы показывать нам по крайней мере на театре что-нибудь великое, важное и притом истинно русское, нашли, что гораздо легче, изобразив на декорациях вид Москвы и Кремля, заставить действовать каких-то нежных красноречивых французов, назвав их Труворами и даже Миниными и Пожарскими и пр. Если бы во время представления "Димитрия Самозванца"1 восстал бы из гроба сам Димитрий, думаю, он долго бы забавлялся сим зрелищем, не отгадывая, что оно значит, если бы не услышал наконец своего имени и набатного колокола. Вам самим отдаю на суд, любезные друзья! Могли бы только быть у нас, если бы мы воспользовались во всем пространстве нашею древностию, древними характерами российских князей, нашими древними происшествиями? Мы подражаем французским; но французы так оригинальны в своих трагедиях, что и самых греков и римлян превратили во французов, а мы напротив утратили всю оригинальность, всю силу (ênergie) русского духа. При сем случае осмелюсь сделать одно замечание. Если уж непременно должно было нам подражать, то кажется гораздо сроднее бы с духом нашего народа подражать в театре аглинском, а не французском.
Теперь только в одних сказках и песнях находим мы остатки русской литературы, в сих-то драгоценных остатках, а особливо в песнях находим мы и чувствуем еще характер нашего народа. Они так сильны, так выразительны в веселом ли то или в печальном роде, что над всяким непременно должны произвести свое действие. В большей части из них, особливо в печальных, встречается такая пленяющая унылость, такие красоты чувства, которых тщетно стали бы искать мы в новейших подражательных произведениях нашей литературы. Но трудно уже переменить то, чего, кажется, никто и не подозревает. По крайней мере теперь нет никакой надежды, чтобы когда-нибудь процвела у нас истинно русская литература. Для сего нужно, чтобы мы и в обычаях, и в образе жизни, и в характере обратились к русской оригинальности, от которой мы удаляемся ежедневно. Посмотрим теперь на состояние нашей литературы. Какова она есть, позвольте мне, любезные друзья, сообщить вам о сем некоторые мысли. Может быть, вы их найдете странными, но я полагаюсь на ваше дружеское снисхождение и требую искренних ваших советов и наставлений. Последняя половина протекшего столетия была для нас то же, что для французов век Людвика XIV. У нас явились свои Расины, свои Вольтеры и Малербы, имена всех славнейших в России поэтов будут сиять в летописях Екатерины Великой. Ободренные свободою мыслей и книгопечатания, ободренные монаршею волею, стремившейся разливать в пространной империи свой свет наук и просвещения, потекли они в путь свой, открытый для них прежде бессмертным Ломоносовым, очистили, привели в некоторое совершенство язык свой, прославили мудрую монархиню и себя вместе с нею. Теперь наступает новое столетие, обильнее ли оно будет писателями, нежели прошедшее? Может быть, но, судя по ходу нашей литературы, нельзя ли подумать, что у нас будет больше превосходных писателей в мелочах и что виноват в этом Карамзин. Позвольте напомнить вам, любезные друзья, что я предлагаю здесь о<д>ни сомнения и догадки, предлагаю для того, чтобы узнать ваше мнение. Карамзин сделал эпоху в нашей литературе и вопреки русскому характеру и климату и пр. Он слишком склонил нас к мягкости и разнеженности. Ему бы надлежало явиться веком позже, тогда, когда бы мы имели уже более сочинений в важнейших родах; тогда пусть бы он в отечественные дубы и лавры вплетал цветы свои.
Скажу откровенно: он более вреден, нежели полезен нашей литературе, и с тою же откровенностию признаюсь, что и сам я, и, может быть, не я один, лучше желал написать то, что он, нежели все эпические наши поэты. Он вреден потому еще более, что пишет в своем роде прекрасно; пусть бы русские продолжали писать хуже и не так интересно, только бы занимались они важнейшими предметами3, писали бы оригинальнее, важнее, не столько применялись к мелочным родам, пусть бы мешали они с великим уродливое, гигантское, чрезвычайное; можно думать, что это очистилось бы мало-помалу. Смотря на общий ход просвещения и особенно литературы в целом, надобно признаться, что Херасков больше для нас сделал, нежели Карамзин.
Должно однако ж сказать, что и сей последний, вместо вреда (который, впрочем, существует, может быть, только в моем воображении), принес бы величайшую пользу, если бы в эту самую минуту, как он явился на сцену, не устремилась за ним толпа безрассудных подражателей. Молодой писатель, видя такой отличный успех (и, впрочем, заслуженный, но только не в свое время) в нежном, всегда скорее склонится на эту сторону, нежели к чему-нибудь важному, великому. Обольщенный минутным одобрением, он истощит жар души своей в безделках, вместо того чтобы по долговременном размышлении устремить оный на что-нибудь достойное, пережить его и возвестить о нем в потомстве. Он захочет лучше пользоваться настоящим днем, нежели будущим веком. Немногие решатся в жизни отбросить прелестный цветок, чтобы по смерти получить лавр, конечно, это и не во власти всякого. С другой стороны, правда и то, что если родится человек с великим духом с gênie {Гений (фр.).-- Ред.}, то отрасль к нежному на него не подействует. Но человек, чувствующий в себе некоторый талант, будет искать успеху в модной сентиментальности, и если он имеет какие-нибудь дарования от природы, то будет уже действовать на большее число.
Но найдется ли хоть один, кто бы отказался от того и от другого, кто бы, не будучи отлично замечен, хотел содействовать благу и успеху всего отечественного? Те, которые и сделали сие, конечно, сего не ожидали; они стремились к одной славе; но, не достигнув до сей цели, только что противно воли споспешествовали прямому ходу просвещения в целом. Таков, например, Херасков, который, не заслуживая в прочем отличного уважения и славы, содействовал, в хорошую сторону, успеху нашей литературы, открыв дорогу.
Но я не хочу винить Карамзина, всякий бы сделал на его месте то же. Виноват, если смею сказать, один случай, который произвел его слишком рано. Чем медленнее ход успехов, тем он вернее. Правда и то, что иногда один человек явится и, так сказать, увлечет за собою своих современников. Мы это знаем; мы сами имели Петра Великого, но такой человек для русской литературы должен быть теперь второй Ломоносов, а не Карамзин. Напитанный русскою оригинальностию, одаренный творческим даром, должен он дать другой оборот нашей литературе; иначе дерево увянет, покрывшись приятными цветами, но не показав ни широких листьев, ни сочных питательных плодов.
(Источник - http://az.lib.ru/t/turgenew_andrej_iwanowich/text_0040.shtml)
***
