Nikolay  | Дата: Пятница, 16 Сен 2011, 09:59 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8927
| 
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
(Бори́с Никола́евич Буга́ев)
(14 (26) октября 1880 год, Москва, — 8 января 1934, Москва)
— известный русский писатель, поэт, литературный критик, философ, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма и импрессионизма.
Биография
Родился в семье профессора Николая Васильевича Бугаева (1837—1903), известного математика и философа, президента Московского математического общества (1891—1903), наиболее яркого представителя Московской философско-математической школы. До двадцати шести лет Борис жил в самом центре Москвы, на Арбате. В квартире, где он провёл детские и юношеские годы, в настоящее время действует мемориальная квартира[1]. С 1891 по 1899 год он учился в знаменитой гимназии Л. И. Поливанова, где в последних классах увлёкся буддизмом, оккультизмом, одновременно изучая литературу. Особое влияние на Бориса оказывали тогда Достоевский, Ибсен, Ницше. Будучи гимназистом, сблизился с братом философа Вл. Соловьёва, издателем его трудов Михаилом Сергеевичем.
В 1899 году поступил на физико-математический факультет Московского университета (естественное отделение). В студенческие годы знакомится со «старшими символистами». С юношеских лет пытался соединить художественно-мистические настроения с позитивизмом, со стремлением к точным наукам. В университете он работает по зоологии беспозвоночных, изучает Дарвина, химию, но не пропускает ни одного номера «Мира искусства».
Осенью 1903 года вокруг Андрея Белого организовался литературный кружок, получивший название «Аргонавты».
«В нашем кружке не было общего, отштампованного мировоззрения, не было догм: от сих пор до сих пор соединялись в исканиях, а не в достижениях, и потому многие среди нас оказывались в кризисе своего вчерашнего дня и в кризисе мировоззрения, казавшегося устарелым; мы приветствовали его в потугах на рождение новых мыслей и новых установок», — вспоминал Андрей Белый.
В 1904 году «аргонавты» собирались на квартире у Астрова. На одном из заседаний кружка было предложено издать литературно-философский сборник под названием «Свободная совесть», и в 1906 году вышли две книги этого сборника.
В 1903 году Белый вступил в переписку с А. А. Блоком, в 1904 году состоялось личное знакомство. До этого, в 1903 году он с отличием окончил университет, но осенью 1904 года поступил на историко-филологический факультет университета; однако в 1905 году прекратил посещать занятия, в 1906 году подал прошение об отчислении и стал сотрудничать в «Весах» (1904—1909).
В то время самым близким другом для Белого был Блок, который мало времени уделял своей молодой жене Любови Менделеевой. Андрей Белый стал так близок Менделеевой, что она неожиданно влюбилась в него и однажды открыла свои чувства. Юноша ответил взаимностью, признавшись в самой пылкой любви. Тонко чувствующая и глубоко переживающая женщина не могла оставить равнодушным такого человека, как Андрей Белый. Они стали любовниками.
Их страстные отношения продолжались два года, а в 1906 году Блок создал знаменитую пьесу о любовном треугольнике, назвав её «Балаганчик». Тогда же Любовь Менделеева, окончательно запутавшись в своих отношениях с мужем и возлюбленным, приняла решение на время расстаться с любовником и подумать о дальнейшей жизни. Так прошло десять трудных месяцев, когда Белый даже подумывал о самоубийстве, а Менделеева не могла определиться окончательно, разрываясь между чувствами и здравым рассудком. Наконец она сообщила поэту, что остаётся с мужем, а его хочет навсегда вычеркнуть из жизни. Расставшись со своей мечтой, подавленный и покинутый, Белый отправился за границу.
Белый больше двух лет жил за рубежом, где создал два сборника стихов, которые были посвящены Блоку и Менделеевой. Вернувшись в Россию, в апреле 1909 года поэт сблизился с Асей (Анной Алексеевной) Тургеневой (1890—1966; художница, антропософка) и вместе с ней в 1911 году совершил ряд путешествий через Сицилию — Тунис — Египет — Палестину (описано в «Путевых заметках»). В 1912 в Берлине он познакомился с Рудольфом Штейнером, стал его учеником и без оглядки отдался своему ученичеству. Фактически отойдя от прежнего круга писателей, работал над прозаическими произведениями. Все друзья и почитатели таланта Белого боялись, что, отдавшись Штейнеру, он потеряет свою самобытность как художник, что пропадёт своеобразность его красок и яркость его языка. Всё это причиняло ему лишние страдания и заставляло тратить силы, чтобы доказывать обратное. Когда разразилась война 1914 года, Штейнер со своими учениками перебрались в Дорнах, Швейцария. Там началось строительство Иоанова здания — Гётеанума. Этот храм строился собственными руками учеников и последователей Штейнера. 23 марта 1914 года в швейцарском городе Берне был заключен гражданский брак Анны Алексеевны Тургеневой с Борисом Николаевичем Бугаевым. В 1916 году Б. Н. Бугаев был призван на военную службу и кружным путём через Францию, Англию, Норвегию и Швеция прибыл в Россию. Ася с ним не последовала. Его состояние отражено в стихотворении:
Асе
(При прощании с ней)
Лазурь бледна: глядятся в тень
Громадин каменные лики:
Из тёмной ночи в белый день
Сверкнут стремительные пики.
За часом час, за днями дни
Соединяют нас навеки:
Блестят очей твоих огни
В полуопущенные веки.
Последний, верный, вечный друг,-
Не осуди моё молчанье;
В нём — грусть: стыдливый в нём испуг,
Любви невыразимой знанье.
(Август 1916, Дорнах)
После Октябрьской революции он вёл занятия по теории поэзии и прозы в московском Пролеткульте среди молодых пролетарских писателей. С конца 1919 г. Белый думал об отъезде за границу, чтобы вернуться к жене в Дорнах. Но выпустили его только в начале сентября 1921 г. Он встретился с Асей, которая предложила ему разойтись навсегда. По стихам того времени, по его поведению («христопляски Белого», по выражению Марины Цветаевой) можно почувствовать, что он очень переживал это расставание. Ася решила навсегда расстаться с мужем и осталась жить в Дорнахе, посвятив себя служению делу Рудольфа Штейнера. Её называли «антропософской монахиней». Будучи талантливой художницей, Ася сумела сохранить особый стиль иллюстраций, которыми пополнились все антропософские издания. Её «Воспоминания об Андрее Белом», «Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума» открывают нам подробности их знакомства с антропософией, Рудольфом Штейнером и многими известными талантливыми людьми Серебряного века. Белый остался совершенно один. Он посвятил Асе большое количество стихов. Её образ можно узнать в Кате из «Серебряного голубя».
В октябре 1923 года Белый вернулся в Москву; Ася навсегда осталась в прошлом. Но в его жизни появилась женщина, которой суждено было провести с ним последние годы. Клавдия Николаевна Васильева (урожд. Алексеева; 1886—1970) стала последней подругой Белого, к которой он не испытывал любовных чувств, однако держался за неё, словно за спасительницу. Тихая, покорная, заботливая Клодя, как называл её писатель, стала 18 июля 1931 года супругой Белого. До этого они с марта 1925 по апрель 1931 г. снимают две комнаты в Кучино под Москвой. Писатель умер у неё на руках 8 января 1934 года в Москве. Любовь Дмитриевна Менделеева пережила бывшего возлюбленного на пять лет.
Творчество
Литературный дебют — «Симфония (2-я, драматическая)» (М., 1902). За ней последовали «Северная симфония (1-я, героическая)» (1904), «Возврат» (1905), «Кубок метелей» (1908) в индивидуальном жанре лирической ритмизованной прозы с характерными мистическими мотивами и гротескным восприятием действительности. Войдя в круг символистов, участвовал в журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно», «Перевал». Ранний сборник стихов «Золото в лазури» (1904) отличается формальным экспериментаторством и характерными символистскими мотивами. После возвращения из-за границы выпустил сборники стихов «Пепел» (1909; трагедия деревенской Руси), «Урна» (1909), роман «Серебряный голубь» (1909; отд. изд. 1910), очерки «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой» (1911).
Итоги собственной литературно-критической деятельности, отчасти символизма в целом, подведены в сборниках статей «Символизм» (1910; включает также стиховедческие работы), «Луг зелёный» (1910; включает критические и полемические статьи, очерки о русских и зарубежных писателях), «Арабески» (1911). В 1914—1915 вышла первая редакция романа «Петербург», который является второй частью трилогии «Восток или Запад». В романе «Петербург» (1913—1914; переработанная сокращённая редакция 1922) символизированное и сатирическое изображение российской государственности. Первый в задуманной серии автобиографических романов — «Котик Летаев» (1914—1915, отд. изд. 1922); серия продолжена романом «Крещёный китаец» (1921; отд. изд. 1927). В 1915 пишет исследование «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917)
Понимание Первой мировой войны как проявления общего кризиса западной цивилизации отражено в цикле «На перевале» («I. Кризис жизни», 1918; «II. Кризис мысли», 1918; «III. Кризис культуры», 1918). Восприятие животворной стихии революции как спасительного выхода из этого кризиса — в очерке «Революция и культура» (1917), поэме «Христос воскрес» (1918), сборнике стихов «Звезда» (1922). По возвращении в Советскую Россию (1923) создаёт романную дилогию «Москва» («Московский чудак», «Москва под ударом»; 1926), роман «Маски» («1932»), пишет мемуары — «Воспоминания о Блоке» (1922—1923) и мемуарную трилогию «На рубеже двух столетий» (1930), «Начало века» (1933), «Между двух революций» (1934), теоретико-литературные исследования «Ритм как диалектика и „Медный всадник“» (1929) и «Мастерство Гоголя» (1934).
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Андрей_Белый )
***
Бугаев Борис Николаевич (псевд.: Андрей Белый) (14 (26) октября 1880, Москва — 8 января 1934, Москва), русский писатель, поэт, критик, филолог, философ, теоретик символизма. Родился 14 (26) октября 1880 в Москве в «профессорской» семье. Отец — Н.В.Бугаев — выдающийся математик, в 1886-1891 декан физико-математического факультета Московского университета, основатель Московской математической школы, предвосхитивший многие идеи К. Циолковского и русских «космистов». Мать занималась музыкой и пыталась противопоставить художественное влияние «плоскому рационализму» отца. Суть этого родительского конфликта постоянно воспроизводилась Белым в его позднейших произведениях.
В 1891-1899 учится в Московского частной гимназии Л.И. Поливанова, в 1903 оканчивает естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, в 1904-1905 занимается на историко-филологическом факультете. Знакомство с последними достижениями физики, математики и естественных наук (новые представления о пространстве и времени, о строении вещества, живого и неживого и др.) сказались на лексике, образах, темах и структуре произведений Белого, а также на основных принципах его работ по философии культуры.
В конце 1890-х увлекается новейшей драматургией Г. Ибсена, Г. Гауптмана, М. Метерлинка, напряженно изучает оккультные науки и философию А. Шопенгауэра, интересуется буддизмом, но более всего проникается идеями Вл. Соловьева и Ф. Ницше. Ощущение острой кризисности настоящего и апокалиптические предчувствия Белого сказались в незаконченной мистерии 1898 Антихрист. Мистерия обнаружила аналогии с Краткой повестью об Антихристе Вл. Соловьева, написанной годом позже. В 1895-1896 сближается с семьей М.С. Соловьева, брата философа, и в его доме позднее знакомится со «старшими» символистами — В. Брюсовым, Д. Мережковским, З. Гиппиус. Именно М.С. Соловьев предлагает начинающему писателю взять псевдоним «Андрей Белый», дабы скрыть от близких свои «декадентские увлечения».
На 1898 приходится перелом в мирочувствии Белого. На смену смутному пессимизму приходят чаяния мистического преображения всего сущего. В Воспоминаниях о Блоке (1922) он так очертил этот рубеж: «…в 1898 подул иной ветер; почувствовали столкновения ветров: северного и южного; и при смешении ветров образовались туманы: туманы сознания. В 1900-1901 годах очистилась атмосфера… А. Блок, вспоминая те годы впоследствии строчкой «И — зори, зори, зори», охарактеризовал настроения, охватившие нас; «зори», взятые в плоскости литературных течений (которые только проекции пространства сознания), были зорями символизма, взошедшими после сумерок декадентских путей, кончающих ночь пессимизма».
Осенью 1903 Белый и группа его чутких к мистическим «зорям» единомышленников (Эллис, А.С. Петровский, С. Соловьев, В.В. Владимиров, М.И. Сизов и др.) составили кружок «аргонавтов». «Аргонавты» пестовали особую мифологию «жизнетворчества», поклонения воспетой Вл. Соловьевым Вечной Женственности (в кружке, соответственно, царил культ ранних стихов Блока о Прекрасной Даме), следования символическим путем мифического корабля «Арго» в «Колхиду» за «Золотым Руном» — то есть познания мистических тайн бытия.
Увлечения соловьевскими идеями эсхатологии, теократии, Вечной Женственности накладывались на ницшеанские ощущения катастрофичности жизни и раскрепощения «сверхчеловеческой» личности. А знакомство с книгой Ф. Ницше Рождение трагедии из духа музыки (1872) заставляет Андрея Белого в духе древних орфиков и пифагорейцев прозреть в музыке выражение универсальных закономерностей мироздания. В программной статье 1902 «Формы искусства» Белый утверждает, что именно в музыкальном произведении снимается обманчивый внешний покров видимых явлений и открываются тайны сущности мира. Следуя общему стремлению символистов к «синтезу искусств», Андрей Белый создает четыре литературных произведения в не имеющем себе аналогов жанре симфоний: (I - Северная, героическая 1900; II - Драматическая, 1902; III - Возврат 1905; IV - Кубок метелей, 1908). Прозаическое повествование здесь строится по законам музыкальной симфонической формы. Автор отказывается от традиционного сюжета и замещает его скрещением и чередованием как бы «музыкальных» тем, развитием лейтмотивов, рефренами, техникой контрапункта, постоянной ритмизацией фраз. Наиболее выразительна с «технической» точки зрения I, Северная симфония, возникшая, по признанию автора, из импровизации на музыку Э. Грига.
Художественные поиски Андрея Белого во многом были обусловлены стремлением выразить противоречие между распадением, «атомизацией» мира на уровне эмпирическом, осязаемо-видимом и его единством на уровне сущностном, «субстанциональном» (близкая Белому современная физика формулирует это как антиномию хаоса и порядка). Та же двойственность пронизывает собой симфонии. С одной стороны, отсутствие связанного сюжета в них подчеркивает восприятие мира как хаотического скопления случайностей: мировой оркестр распался, каждый отъединился в свой собственный мирок. Люди-одиночки, словно молекулы в Броуновом движении, в этом кризисном мире слепо мечутся среди каменных громад города. Рисуя хаос жизни города через калейдоскоп сцен и лиц, Белый на 20 лет предвосхитил технику Дж. Джойса в романе Улисс. Но за всем этим хаосом неизменно ощутимо единство общей симфонической задачи. Развитие музыкальных тем и лейтмотивов создает единство произведения, отражает веру автора в то, что хаосу осязаемого противостоит гармония на уровне идеальном.
Критика не оценила по достоинству симфонические эксперименты Белого. Их жанр дальнейшего развития в литературе практически не получил. Но стилистические находки симфоний (ритмизация прозы, символические лейтмотивы, дробление сюжета на отдельные сегменты и др.), во-первых, составили основу позднейших произведений Белого, а во-вторых, оказали сильнейшее воздействие на так называемую «орнаментальную прозу» конца 1910-1920-х (Б. Пильняк, Вс. Иванов и др.). Литературовед-формалист В. Шкловский даже заметил: «без Симфоний Белого… невозможна новая русская литература».
В 1904 А. Белый публикует свой первый поэтический сборник «Золото в лазури». Образный строй здесь, действительно, во многом родствен симфониям, но основная цель автора — запечатлеть настроения «аргонавтов», их предчувствия грядущей «зари». Запредельное, идеальное в сборнике облекается чередой световых (солнце, заря и т.д.) и цветовых (редкое богатство «оттеночных» красок, живописание драгоценных камней и тканей) символов. Красочная символичность сборника свидетельствует и о его близости стилистике модерна в живописи, и о влиянии оккультных теорий, в которых «мистика» подобных образов была разработана весьма тщательно. Наиболее значительными для дальнейших судеб русской поэзии в этом сборнике оказались эксперименты Белого со стихом. Это — разрушение традиционного силлабо-тонического метра, смешение двусложных и трехсложных размеров, расположение строк соответственно интонациям, что во многом предвосхищало «столбики» и «лесенку» тонических стихов В. Маяковского.
С января 1903 начинается активная переписка Белого с Блоком по поэтическим и философско-религиозным вопросам. После личного знакомства в 1904 между поэтами возникает интимная и «мистическая», экзальтированная дружба. Вскоре их отношения приобретают драматический характер: в 1906 Белый переживает мучительное увлечение супругой Блока Л.Д. Блок. В 1906-1907 следуют два вызова на дуэль (поединки не состоялись). Отношения поэтов прерываются, но переписка между ними, свидетельствующая о глубинной противоречивой близости, продолжалась до смерти Блока и составила важнейшую страницу эпистолярной культуры «серебряного века».
Во 2-й половине 1900-х Белый переживает кризис мистических чаяний эпохи «зорь», и в своих философских интересах от прозрений Вл. Соловьева переключается на рационалистическую теорию познания Канта и неокантианцев. Он переносит «дуализм» Канта на осмысление символизма как мировоззрения, раскрывающего двойственную природу действительности, противоположность между реальным миром и его идеальной «сущностью» (книги статей Символизм, Луг зеленый, обе — 1910, Арабески, 1911).
В 1907 активно включается в полемику между петербургскими и московскими символистами по поводу выдвинутой Г. Чулковым и поддержанной Вяч. Ивановым концепции «мистического анархизма». Развенчивая Чулкова, резко выступает против эпигонства и вульгарности массовой модернистской словесности. Отстаивает элитарно-религиозное понимание искусства, трактует призвание поэта как миссию теурга, пророка, визионера, прозревающего будущее и входящего в связь с запредельным миром. Активно участвует в деятельности московских литературных организаций (Общество свободной эстетики, Московский литературно-художественный кружок, Дом песни).
Важнейшие творческие достижения этого периода — изданные в 1909 сборники стихов «Пепел» и «Урна».
С 1909 Белый задумывает эпическую трилогию о философии русской истории Восток или Запад. Первой частью этого нереализованного до конца замысла стал тогда же опубликованный роман Серебряный голубь. В романе, насыщенный скрытыми и явными отсылками к Гоголю, автор пытается ответить на традиционный вопрос: где спасение России — на Западе или на Востоке? Он откликается на болезненную атмосферу «богоискательства» и сектантского брожения в России начала XX в. Сквозная для всего творчества Белого антитеза хаоса и порядка представлена здесь в противопоставлении бессильного и обреченного мира дворянской усадьбы («западное» начало) и страшной, разрушительной вихревой стихии народных мистических движений (начало «восточное»). Герой, идущий «в народ» поэт-символист Петр Дарьяльский, гибнет от руки сектанта-фанатика. С точки зрения автора, путь России — и не на Запад, и не на Восток. Он теряется в тумане и хаосе.
С 1909 намечается переход в мироощущении Белого от пессимизма и «самосожжения» периода Пепла к исканию «пути жизни», «второй заре». Тому способствует знакомство с А.А. Тургеневой (Асей), ставшей женой писателя. Тогда же Белый примыкает к организовавшим в Москве издательство «Мусагет» Э. Метнеру и Эллису, становится одним из основных сотрудников выходящего при новом издательстве журнала «Труды и дни».
В 1910-1911 совершает с женой большое заграничное путешествие (Сицилия — Тунис — Египет — Палестина), ищет на Востоке новые духовные ценности, которые придут на смену «одряхлевшим» ценностям Европы. Литературный итог путешествия — два тома Путевых заметок 1911.
В 1912 Белый в Германии знакомится с основателем антропософского движения Р. Штейнером и становится его верным последователем. В антропософии видит воплощение своих духовных идеалов, достижение искомой гармонии между мистическим и научным познанием. Стремится пропагандировать антропософию в «Мусагете». На этой почве возникает конфликт с Э. Метнером, и Белому приходится отойти от активной работы в издательстве. В 1912-1916 Белый прослушал более 30 курсов (свыше 400 лекций) Р. Штейнера. В 1914-1916 участвует в возведении в Дорнахе (Швейцария) антропософского храма Гетеанума, все больше погружается в изучение оккультной традиции.
Художественное освоение Белым философии истории продолжается в романе «Петербург», 1911-1913, — высшем достижении прозы русского символизма. «Петербург» — текст с чрезвычайно сложной и многоуровневой системой символических смыслов - психологических, литературных, социальных, исторических, философских, оккультных. Любой элемент романа дает новые значения на каждом из этих уровней интерпретации. Тема романа выросла из двухсотлетней мифологии Петербурга, в ней сложно взаимодействуют подтексты едва ли не всей классической русской литературы «петербургского периода». По словам Д.С. Лихачева, Петербург в романе — «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т. е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе». В символическом пространстве города «западническое» начало олицетворяют геометрически правильный Невский проспект и крупный имперский чиновник Аполлон Аблеухов, а начало «восточное» — хаотичная Петроградская сторона и революционный террор. Но оба начала в романе дискредитируются. А выход из их трагического столкновения в финале связывается с оккультно-антропософским преображением главного героя, Николая Аблеухова, у египетских пирамид. Пафос романа-посвящения, романа о «духовной инициации» здесь соединяется с комизмом и гротеском. В символике Петербурга ощутимо присутствие образности кубизма. А «подлинное местодействие романа», по словам самого Белого, это «душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой». Петербург — первый в мировой литературе «роман сознания».
В 1915 Белый пишет исследование Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности, посвященное разбору «световой теории» Гете и полемике с Э. Метнером, убежденным противником штейнерианства. Занятия антропософией заставляют Белого постоянно размышлять над проблемой внутреннего самопознания, поощряют углубленное внимание к автобиографической теме. Так появляются воскрешающие младенческие и юношеские переживания автора романы «Котик Летаев» 1917 и «Крещенный китаец» 1921.
Февральскую революцию 1917 Белый принял как неизбежный прорыв к спасению России. Октябрьскую революцию приветствовал как спасительное освобождение творческих начал от инерции застоя, возможность выхода России и вслед за ней всего мира на новый виток духовного развития. В этом Белый близок мистико-анархическим настроениям Иванова-Разумника, Блока и иных представителей т. н. «скифства». Плод подобных иллюзий — поэма 1918 Христос воскрес — своеобразное отражение Двенадцати Блока. В поэме Христос — некий символ космической революции (как, впрочем, и революции вполне «земной»), продвигающий человечество к новой духовной общности.
Программный марксизм оставался, однако, совершенно чужд Белому. Он всегда тяготел к утопиям «духовного коммунизма» и не случайно в первые послереволюционные годы активно откликнулся на призывы развернуть культурно-просветительскую деятельность в массах. После 1917 Белый — прежде всего оратор, лектор, педагог, один из организаторов Вольной философской организации (ВОЛЬФИЛЫ). Эти годы отмечены желанием Белого-публициста «стать понятным» людям, отойти от затемненного, «разорванного» языка прежних лет.
В 1921 Белый выезжает в Европу с целью организовать издания своих книг и основать в Берлине отделение ВОЛЬФИЛЫ. В провел два года, сблизится с М. Цветаевой, размышлял, не остаться ли за рубежом навсегда. В Европе опубликует 16 книг, в том числе поэму Глоссолалия (1922) - фантазию о космических смыслах звуков человеческой речи.
Вернувшись в 1923 в Россию, задумывает в противовес былому роману о Петербурге историософскую эпопею Москва (изд. в 1989). Написаны были лишь две части 1-го тома Московский чудак и Москва под ударом (обе — 1926) и 2-й том Маски, 1932. Эпопейный замысел оказался обречен на неудачу. Москва повествует о жизни, проникнутой совсем не объединяющим началом, а тем, что сам писатель называл «арахнеей» — словом, которое по своему символичному звучанию должно настроить читателя на ассоциации со словами из ряда: ахинея, анархия и т.п. Белый рисует картину «развоплотившейся» истории, лишившейся смысла, и эта картина неизбежно оказывается антиэпопейной.
В трех томах мемуаров — На рубеже двух столетий, 1930, Начало века, 1933, Между двух революций, 1934 - история формирования личности писателя растворена в перипетиях культурной жизни эпохи, и эта среда сама становится как бы главным действующим лицом, способствуя созреванию автора как выразителя духовной жизни своего времени.
Важнейшая часть наследия Белого — работы по филологии, прежде всего по стиховедению и поэтической стилистике. Среди прочего, автор развивает теорию «ритмосмысла», принципы исследования звукописи и словаря писателей (отдельные статьи из книги Символизм, работы Жезл Аарона (О слове в поэзии), Ритм и смысл, О ритмическом жесте (все три — 1917), Ритм как диалектика и «Медный всадник» 1929, Мастерство Гоголя 1934). Эти исследования оказали во многом определяющее влияние на литературоведение XX в. (формалистская и структуралистская школы в СССР, «новая критика» в США), заложили основы современного научного стиховедения (различение метра и ритма и др.).
В творчестве Андрея Белого выразилось ощущение тотального кризиса жизни и мироустройства. Как писал его современник философ Ф. Степун, «творчество Белого — это единственное по силе и своеобразию воплощение небытия „рубежа двух столетий“, это художественная конструкция всех тех деструкций, что совершались в нем и вокруг него; раньше, чем в какой бы то ни было другой душе, рушилось в душе Белого здание XIX века и протуманились очертания двадцатого». Не случайно еще в 1921 первым в мировой литературе Белый откликнулся на физические разработки Кюри зловещим пророческим символом:
Мир — рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой.
Умер Андрей Белый 8 января 1934 в Москве.
(Источник – Библиотека поэзии; http://www.beliy.ouc.ru/ )
***
Андрей Белый (Строфы века)
Евгений Евтушенко
Родился и умер в Москве. Псевдоним Бориса Николаевича Бугаева. Отец - ученый-математик, декан физико-математического факультета Московского университета, который сам поэт посещал с такой же увлеченностью, как и филологический. Увлекшись Владимиром Соловьевым, Ницше, Григом, Вагнером, он на всю жизнь остался открытым для других, очень часто противоречащих занятий. Сближается с Блоком, Бальмонтом, Мережковским, сотрудничает с журналом "Весы". В Европе дружит с антропософами - Рудольфом Штейнером, Кристианом Моргенштерном. Вернувшись в Россию перед революцией, примыкает к группе "Скифы", куда входил Блок. Воспринимает революцию как мистическое обновление. Однако в 1921 году эмигрирует в Берлин, потом все-таки возвращается. Виднейший теоретик и практик символизма. Автор переведенного на многие языки новаторского романа "Петербург", других прозаических книг, сборников стихов, знаменитой мемуарной трилогии. Без противоречивой, судорожной, вдохновенной фигуры Андрея Белого невозможно представить атмосферу эпохи, предшествовавшей революции. Ее он призывал вместе с Блоком как возмездие, которое заслужил разваливавшийся царский строй. Вряд ли представлял, на чьи головы обрушатся руины. Обладал необычайным импровизационным дарованием, но без предвидения. Во всех своих подчас ребяческих, наивных порывах, причудливо соединявшихся с глубокой образованностью, Андрей Белый был беззащитно искренен и чем-то напоминал в литературе рыцаря Печального Образа.
(Источник публикации: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. - Минск-Москва, "Полифакт", 1995)
(Источник - http://www.litera.ru/stixiya/articles/15.html )
***
Андрей Белый
БАЛЬМОНТУ
В золотистой дали
облака, как рубины,-
облака как рубины, прошли,
как тяжелые, красные льдины.
Но зеркальную гладь
пелена из туманов закрыла,
и душа неземную печать
тех огней - сохранила.
И, закрытые тьмой,
горизонтов сомкнулись объятья.
Ты сказал: "Океан голубой
еще с нами, о братья!"
Не бояся луны,
прожигавшей туманные сети,
улыбались - священной весны
все задумчиво грустные дети.
Древний хаос, как встарь,
в душу крался смятеньем неясным.
И луна, как фонарь,
озаряла нас отсветом красным.
Но ты руку воздел к небесам
и тонул в ликовании мира.
И заластился к нам
голубеющий бархат эфира.
Апрель 1903, Москва
(Андрей Белый. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. - Москва, Ленинград: Советский писатель, 1966)
***
ВРЕМЯ
1
Куда ни глянет
Ребенок в детстве,
Кивая, встанет
Прообраз бедствий.
А кто-то, древний,
Полночью душной
Окрест в деревни
Зарницы точит —
Струей воздушной
В окно бормочет:
«В моем далеком
Краю истают
Годины.
Кипя, слетают
Потоком
Мои седины:
Несут, бросают
Туда:
Слетают
Года —
Туда, в стремнины...»
Слетают весны.
Слетают зимы.
Вскипают сосны.
Ты кто, родимый?
— «Я — время...»
2
Много ему, родненькому, лет:
Волосы седые, как у тучек.
Здравствуй, дед!
— Здравствуй, внучек!
— Хочешь, дам тебе цветок:
Заплету лазуревый венок.
Аукается да смеется,
Да за внучком, шамкая, плетется.
Он ли утречком румяным — нам клюкою не грозит?
Он ли ноченькою темной под окошком не стучит.
Хата его кривенькая с краю:
Прохожу — боюсь: чего — не знаю.
3
Как токи бури,
Летят годины.
Подкосит ноги
Старик и сбросит
В овраг глубокий,
Не спросит.
Власы в лазури —
Как туч седины.
Не серп двурогий —
Коса взлетела
И косит.
Уносит зимы.
Уносит весны.
Уносит лето.
С косой воздетой
Укрылся в дымы:
Летит, покрытый
Туманным мохом.
Коси, коси ты,—
Коси ты,
Старик родимый!
Паду со вздохом
Под куст ракиты.
4
Пусть жизни бремя
(Как тьмой объяты)
Нам путь означит,
А Время,
Старик косматый,
Над нами плачет.
Несутся весны.
Несутся зимы.
Коси, коси ты,—
Коси ты,
Старик родимый!
<1909>, Москва
(Андрей Белый. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. - Москва, Ленинград: Советский писатель, 1966)
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
| Nikolay | Дата: Среда, 05 Окт 2011, 17:42 | Сообщение # 2 |
|
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8927
| Андрей Белый
<…>
В ряду других видных представителей русского символизма Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, 1880–1934) выделяется исключительной широтой творческого самовыражения. Один из наиболее интересных поэтов начала XX в., Белый в то же время – создатель своеобразного прозаического жанра («симфоний») и романов, представлявших собой новаторское явление в повествовательном искусстве. Один из главных идеологов символизма, много сделавший для обоснования его философии и эстетики, Белый был и ведущим критиком этого направления. Среди его произведений – философско-теоретические исследования и публицистические очерки, драматургические опыты, работы по стиховедению и поэтике, литературные мемуары, скрупулезные автобиографические изыскания. Творческое наследие Белого пестро и разнообразно, но в то же время обладает редкой внутренней цельностью.
Андрей Белый и Александр Блок – ровесники и спутники в литературе, их творческие судьбы в принципиальных основах были параллельны друг другу. Романтические, неопределенно-мистические устремления и упования взамен «декадентских» настроений, идея творчества как служения высшему началу взамен самодовлеющего эстетизма, стремление постичь духовное единство мира взамен плюралистических установок – таковы новые тезисы, с которыми приобщились к символизму его младшие представители. Белому принадлежит заслуга теоретического обоснования и реализации этих тенденций в уникальной «музыкально»-словесной форме – «симфониях».
Детство и юность Андрея Белого проходили в условиях, разительно схожих с теми, в которых воспитывался молодой Блок. Отец будущего писателя, профессор Николай Васильевич Бугаев, был крупным ученым-математиком. Детство Белого прошло на Арбате – в типичном «профессорском» районе старой Москвы – в самом тесном соприкосновении с московской ученой средой того времени (ее колоритный коллективный портрет Белый впоследствии увлеченно изобразит в мемуарной книге «На рубеже двух столетий»), с незыблемым для нее культом естественнонаучного знания и убежденным позитивизмом в миропонимании. Это окружение оставило на Белом свой отпечаток: он поступил в 1899 г. на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета и в 1903 г. успешно закончил его, на всю жизнь сохранил интерес к математике, физике, химии, естествознанию и неоднократно впоследствии пытался подкреплять примерами, заимствованными из точных наук, свои теоретические изыскания. В целом же будущий писатель по мере духовного роста неуклонно приобщался к убеждениям, которые были неприемлемы для философии «отцов».
Важнейшее значение для выработки миросозерцания Белого имело знакомство с религиозной философией и поэзией Вл. Соловьева и философско-поэтическим творчеством Ницше. Их имена стали для него знаменем в борьбе с позитивистским и рационалистическим
мышлением и опорой для определения собственного кредо.Ориентируясь на воззрения
Соловьева и Ницше, осознанные как прообраз искомого духовного идеала, Белый пытался сформулировать на заданном ими языке свои устремления к «заре», неопределенные предчувствия и предвестия мистического преображения мира, неведомого приближающегося будущего. Духовное созревание Белого, давшее мощный импульс для его последующего творчества, произошло на рубеже веков, и начало нового столетия было воспринято им как знамение новой эры, несущей с собой глобальное преобразование всего сущего. Мистико-апокалипсическое сознание Белого находит опору в христианских идеях и образах, которые открываются ему не в своем догматическом значении, а прежде всего как символический язык, на котором он мог возвестить переживания «музыки зорь», истолковать конкретное жизненное событие как священное предзнаменование. Новое миросозерцание требовало и принципиально нового художественного отражения, непохожего на известные в литературе формы, которые не могли передать «апокалипсический ритм времени».
Первые творческие опыты Белого относятся к середине 90-х гг. Он пробовал свои силы в разных жанрах – писал рассказы, стихи, драматические сцены. Наиболее перспективными для зрелого творчества Белого оказались лирические, зачастую бессюжетные прозаические отрывки: это были и сказочно-аллегорические импровизации, и импрессионистические пейзажные и бытовые зарисовки. Начинающий писатель культивировал в них «незаинтересованное», отвлеченно-созерцательное и в то же время внутренне активное отношение к действительности, причем в деле воплощения этих медитаций музыка играла не менее значимую роль, чем словесное творчество. С детства занимавшая огромное место во внутреннем мире Белого «музыкальная» стихия находила себе авторитетную поддержку в эстетике Шопенгауэра: Белый теоретически обосновывал приоритет музыки, как искусства, наименее связанного с внешними, случайными формами действительности и наиболее тесно соприкасающегося с ее потаенной, глубинной сущностью. От музыкально инспирированных лирических отрывков он обратился к более сложным, многотемным образованиям; так родился жанр «симфоний», в которых Белый обрел адекватный способ для выражения своего эсхатологического миропонимания и увидел прообраз кардинально новой, синкретической формы творчества, отвечающей задачам мистического преображения жизни; синтез искусств, воплощенный в «симфониях», должен был служить предзнаменованием чаемого «жизнетворческого» синтеза.
<…>
«Северная симфония (1-я, героическая)» (1900) – еще в значительной мере юношески несамостоятельное произведение, полное вариаций на темы музыки Грига, живописи Бёклина и прерафаэлитов, сказок Андерсена, немецких романтических баллад и т. д. В ней изображается условно-фантастический мир, проецированный на западноевропейское средневековье. Основные темы «симфонии» – борьба света и мрака, темного времени и светлой вечности, освобождение от темного начала и радостные чаяния «Духа Утешителя»; центральные образы – красавица-королевна и молодой рыцарь, испытывающий натиск сатанинских сил, – даны в причудливом окружении великанов, кентавров, колдунов, гномов, исчезающих затем перед чередой картин, символизирующих райское блаженство. Образы и эпизоды сочетаются в свободных комбинациях и сменяют друг друга вне зависимости от обычных сюжетно-прагматических связей, но это не значит, что в произведении Белого господствует хаос, – наоборот, все подчинено внутреннему, «музыкальному» ритму и управляется чередующимися образно-смысловыми лейтмотивами.
«Симфония (2-я, драматическая)» (1901) также свободна от следования законам обычного литературного сюжетосложения, но ее «музыкальные» темы и композиции воскрешают уже не сказочный мир, а московскую повседневность, поданную в калейдоскопе бытовых зарисовок. «Симфония (2-я, драматическая)» была первым произведением Андрея Белого, увидевшим свет. С ее публикации в 1902 г. под маркой символистского издательства «Скорпион» началась жизнь Белого в литературе, поначалу принесшая ему за пределами символистской среды только скандальную известность. В отличие от первой вторая «симфония» непосредственно автобиографична: в ней запечатлены переживания Белого в 1901 г.; это был, по его признанию, «единственный год в своем роде: переживался он максимальнейшим напряжением», в этот год «ожидания какого-то преображения светом максимальны».[ [795 - Белый Андрей. Материал к биографии (интимный), предназначенный для изучения только после смерти автора. (1923). – ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 2, № 3, л. 16, 17.]] В «симфонии» отразились события московской культурной жизни этого года, среди ее персонажей – реальные лица, выведенные под прозрачными псевдонимами.
В предисловии к «симфонии» Белый утверждал, что она имеет три смысла – музыкальный, состоящий «в выражении ряда настроений, связанных друг с другом основным настроением», сатирический («здесь осмеиваются некоторые крайности мистицизма») и идейно-символический, преобладающий, но не уничтожающий первых двух.[ [796 - Белый А. Собрание эпических поэм, кн. 1. М., 1917, с. 125–126.]] Второй из этих смыслов имеет в «симфонии» более широкий тематический охват. Весь эмпирический мир, поскольку он подчинен законам времени и причинности, алогичен и нелеп, и предстает он у Белого в хаотическом сочетании одновременно сосуществующих картин, ничем не связанных друг с другом, кроме своей одинаковой несостоятельности перед лицом «Вечности великой, Вечности царящей». Содержательные (в общепринятом смысле) явления обессмысливаются, вздорные и случайные наделяются мнимой содержательностью, изображения самого обыденного сочетаются с самым невозможным, фантастическим. И в то же время такая всеобъемлющая сатира не несет в себе уничтожающего приговора; Белый развенчивает эмпирическую стихию с мягкой, лукавой иронией, которая сродни романтической иронии, все изображаемое несет на себе умиротворяющий налет «туманной Вечности», которая просвечивает сквозь пелену времени и суету явлений. Ирония – основной способ видения мира во 2-й «симфонии» – характеризует позицию автора, который знает, что воссоздаваемая им бесконечная вереница реалий еще не исчерпывает всей реальности, – ему ведома реальность иная, подлинная и абсолютная.
Поэтому в «симфонии» «ирония и пафос – неотделимы»,[ [797 - Мочульский К. Андрей Белый. Париж, 1955, с. 39.]] и на московских крышах, где «орали коты», появляется пророк – Владимир Соловьев, трубящий в рог и возвещающий о восходящем «солнце любви». Портрет Москвы «эпохи зорь» целиком окрашен у Белого «шестым чувством» – «чувством Вечности», которое для него – «коэффициент, чудесно преломляющий все».[ [798 - Письмо Андрея Белого к Э. К. Метнеру от 14 февраля 1903 г. – ГБЛ, ф. 167, карт. 1, № 9.]]
При этом мистический пафос, которым исполнена «симфония», компрометируется на каждом шагу, иронический шарж доминирует и в изображении мистиков, заполонивших московские кварталы. В ироническом отсвете подаются самые близкие Белому идеи и пророчества, и причиной тому не только самозащитное стремление отмежеваться от неких «крайностей мистицизма». Белый следует здесь примеру Вл. Соловьева, который (как он отметил в ноябре 1901 г.) «молча всматривался и прислушивался, редко заикаясь о „слышанном“ и „виденном“; если и говорил, то прикрывал слова свои шуткой».[ [799 - Лавров А. В. Юношеские дневниковые заметки Андрея Белого. – В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1979. Л., 1980, с. 133.]] Все пророчества Соловьева о схождении на землю «вечной женственности» были облечены в шутливую оболочку. И Белый предпочитает передавать то, что считает за истину и откровение, не в форме манифеста, привнесенного в художественную структуру, а в рамках ее зиждящегося на иронии единства – сквозь призму мнимого (или полумнимого) развенчания, с присовокуплением снижающих «бытовых» подробностей и аналогий.
Во 2-й «симфонии» нетрудно обнаружить рудименты сюжетных конструкций, но в основном связь между сменяющими друг друга рядами образов и картин осуществляется ассоциативным путем. Следование этому принципу позволяет Белому выявить единство изображаемого калейдоскопического мира, показать связь «высокого» и «низкого» планов бытия. Третья «симфония» «Возврат» (1901–1902) построена уже по отчетливой сюжетной схеме, столь же отчетливо в ней прослежены символические соответствия между «идеальным» и «реальным», но основное творческое задание Белого подчиняется здесь не доказательству «музыкального» единства мира, а контрастному противоположению подлинного мира вечных сущностей и ложного, фиктивного мира земного бытия. Обыденная жизнь, как утверждает Белый, лишь марево, наваждение, и преодолеть это наваждение можно, вспомнив свою родовую связь с вечносущим, космическим началом.
Первая часть «Возврата» представляет собой свободную фантазию на темы вневременного райского блаженства, вторая изображает реальный (а по существу ирреальный) мир, но в ней мистический сюжет первой части «ясно просвечивает как бы через какой-то искусно подобранный и символически ей адекватный транспарант».[ [800 - Аскольдов С. Творчество Андрея Белого, с. 82.]] Ребенок из первой части предстает магистрантом Хандриковым, который страдает от тщеты и бессмысленности своего существования и постоянно ощущает сигналы вневременного бытия. Мировое зло, символизируемое в первой части образами «змия», «колпачника» и «ветра», воплощается в реальном плане «симфонии» в приват-доцента Ценха, изливающего на Хандрикова «стародавнюю ненависть», а старик – наставник ребенка в мире Вечности – перерождается в психиатра доктора Орлова, который помещает Хандрикова в свою «санаторию» для душевнобольных. Третья часть «симфонии» изображает Хандрикова, освободившегося в безумии от власти эмпирического мира и возвращающегося – прыжком с лодки в озеро – на свою космическую родину. Тема двоемирия и символической связи двух планов бытия, пафос неприятия косности будничного существования во имя высшего духовного идеала нашли в «Возврате» яркое художественное отображение.
В стихах Белого начала 1900-х гг., объединенных им в книге «Золото в лазури» (1904), также запечатлено предчувствие грядущих благих перемен в судьбах мира. Однако тональность стихотворений (большей частью написанных после трех «симфоний», в 1903 г.) несколько иная: в «симфониях» преобладают минорные, созерцательные настроения, в стихах – пафос оптимистического дерзания, мажорные интонации, призывы к активному пересозданию действительности. Культ «тихой зари», возвещенный в «симфониях», восполняется культом «солнечного золота»; герои программных стихов Белого, открывающих книгу, – аргонавты, устремляющиеся в неведомое грядущее, «за солнцем», «на солнечный пир», совершающие «путь к невозможному», покоряющие и преображающие мир:
Я нарезал алмазным мечом
себе полосы солнечных бликов.
Я броню из них сделал потом,
и восстал среди криков.
…
Белых тучек нарвал средь лазури,
приковал к мирозлатному шлему.
Пели ясные бури
из пространств дорогую поэму.
[ [801 - Белый А. Золото в лазури. М., 1904, с. 53.]]
(«Священный рыцарь», 1903)
Стихотворения первого раздела книги («Золото в лазури»), и прежде всего «Золотое руно» (1903), исполненные тревожного и восторженного предчувствия мистико-апокалипсического преображения мира, стали своеобразным манифестом для сплотившейся вокруг Белого группы единомышленников (в основном московских студентов), получивших имя «аргонавтов». Кружок этот объединялся лишь общими устремлениями к «заре», «импульсом оттолкновения от старого быта, отплытием в море исканий, которых цель виделась в тумане будущего».[ [802 - Белый А. Начало века. М. – Л., 1933, с. 54. Подробнее см.: Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов». – В кн.: Миф – Фольклор – Литература. Л., 1978, с. 137–170.]]
Во втором разделе книги («Прежде и теперь») объединены стихи, изображающие каждодневно наблюдаемую действительность, полные юмора и иронии, а также шутливые стихи, реконструирующие эпизоды дворянского быта XVIII в., – в них сразу же распознали сходство с живописью «Мира искусства», прежде всего с творчеством К. А. Сомова. Образ действительности, предстающий в них иронически стилизованным и остраненным, отражает отношение Белого к сугубо «земным» чувствам и делам, мелким и бессодержательным: они вполне равнозначны зарисованному им марионеточному миру, своей отдаленностью во времени и условностью как бы заявляющему о собственной неподлинности. В следующих разделах («Образы» и «Лирические отрывки в прозе») на первый план выступают фантастические картины, сказочные и экзотические герои (великаны, кентавры, гномы и т. д.). Белый предлагает преодолеть жизненную прозу поэтическим воспарением над действительностью, выражая одновременно стихийный протест против общепринятого, устоявшегося, против самодовольного здравого смысла. В пятом, заключительном разделе книги («Багряница в терниях») появляются мотивы, которые постепенно станут определяющими во внутреннем мире Белого, – трагического одиночества и непонятости пророка, возвещающего людям о сокровенном, его «разуверения» в собственной миссии.
В целом книга «Золото в лазури» была не лишена примет юношеской неопытности, стилевого сумбура, формального несовершенства, дополнительно усугублявшегося полной подчиненностью Белого мощной импровизационной стихии своего дарования. Белого влекли не узкохудожественные, а «сверххудожественные» цели, находящиеся за пределами искусства как такового, на путях вероисповедальных, пророческих, «жизнетворческих», о чем он многократно возвещал в статьях «аргонавтического» периода («О теургии», 1903; «Символизм, как миропонимание», 1904; «Апокалипсис в русской поэзии», 1905, и др.). «Новое» искусство, по Белому, имеет значение лишь как знамение и предтеча грядущего универсального, теургического творчества, обнимающего всю полноту преображенного, апокалипсически очищенного бытия; идеальная цель и девиз подлинного творчества – «преосуществление искусства в религию жизни»: «…последние цели литературы коренятся не в литературе вовсе. С этой точки зрения литература должна стать чем-то действенным и живым».[ [803 - Белый А. Луг зеленый. Книга статей. М., 1910, с. 28, 51–52.]] Выработав свою веру в чудотворную силу творчества в пору юношеского «аргонавтического» романтизма, Белый в основах остался ей верен на всех последующих этапах своего развития.
Когда в апреле 1904 г. вышло в свет «Золото в лазури», Белый уже вступил в полосу длительного духовного кризиса, вызванного все усиливавшимися симптомами угасания мистических надежд, «разуверения» в возможности их претворения в действительность. Эти переживания обусловили ломку его жизненного кредо и изменения в писательской позиции. Белый обратил свой взор к коллизиям реальной жизни, к тем общественным конфликтам, которыми была полна Россия накануне революции 1905 г. Теургические мечтания и литургия «зорь» определенно утеряли для него свою значительность в связи с революционными событиями. «В свете истинного пожара с удивлением поняли мы теперь, что пожар, охвативший наши сердца, был призрачен; и были призрачными путями – пути, манившие нас», – писал Белый, расставаясь с прошлым.[ [804 - Рецензия на кн. А. Л. Волынского «Достоевский» (СПб., 1906). – Золотое руно, 1906, № 2, с. 127–128.]] Позднее он отмечал, что ясно ощутил в это время «все признаки перелома от романтики, мистики символизма к реализму».[ [805 - Белый Андрей. Материал к биографии (интимный), л. 44 об.]] Конечно, этот «реализм» был бесконечно далек от реализма, характеризовавшего творчество писателей демократического крыла в русской литературе, но само направление исканий убежденного символиста в пору революционного подъема весьма примечательно.
Философско-эстетические и публицистические статьи Белого этого времени направлены против интимно дорогих для него ценностей и призваны возвестить о переоценке заветов былых учителей. Свой прежний культ музыки Белый опровергает в статье с демонстративным заглавием «Против музыки» (1907); прежнее преклонение перед Достоевским сменяется его развенчанием. В статье «Ибсен и Достоевский» (1905) Белый дискредитирует религиозно-мистические заветы писателя, заявляя этим о собственном идейном повороте: «Мы знаем: свет есть. С нас достаточно этого знания. Мы можем пока обойтись без широковещательных апокалиптических экстазов, если они преподаются в кабачках или при звуках охрипшей шарманки. Благородное одиночество дает отдых душе, вырванной из тисков кабацкой мистики».[ [806 - Белый А. Арабески. Книга статей. М., 1911, с. 100.]]
Тяготение от «аргонавтической» мистической «коммуны» к индивидуализму, от «теургического» – к «самоценному» искусству сказывалось и на неприятии Белым новых, эклектических мистико-коллективистских веяний в символизме, которые привносила теория «мистического анархизма». Ожесточенная полемика с «мистическим анархизмом», проводившаяся Белым на страницах символистского журнала «Весы» и других изданий, стала одним из основных направлений его литературной деятельности в 1907–1908 гг. Легковесности и сумбурности «мистико-анархических» идейных построений Белый противополагает в своих теоретических работах установку на научные ценности, на строгую теорию познания; именно на этих началах он стремится обосновать философско-эстетическую теорию символизма. Важнейшими для Белого мыслителями становятся Кант и представители неокантианства (Коген, Риккерт). Изучая и по-своему переосмысливая их философские построения, Белый пытается обрести идейную почву и методологические принципы «системы символизма», которая должна была покоиться на научных, доказательных положениях, а не на одном только пафосе и наитии. Результат этих штудий – теоретическое исследование «Эмблематика смысла» и ряд статей, вошедших в книгу Белого «Символизм» (1910).[ [807 - О «неокантианстве» Белого и его попытках дать философское обоснование символизма и проблемы символа см.: Филиппов Л. И. Неокантианство в России. – В кн.: Кант и кантианцы. Критические очерки одной философской традиции. М., 1978, с. 310–316; Казин А. Л. 1) Гносеологическое обоснование символа Андреем Белым. – В кн.: Вопросы философии и социологии, вып. 3. Л., 1971, с. 71–75; 2) Неоромантическая философия художественной культуры. (К характеристике мировоззрения русского символизма). – Вопросы философии, 1980, № 7, с. 146–154.]]
В этапный для духовной биографии Белого 1905 год в поле зрения писателя вступают общественные противоречия, социальные сдвиги, потрясавшие Россию. Уже в статье «Луг зеленый» (1905), переломной на пути от «аргонавтического» мифотворчества к новому мироощущению, внимание Белого обращено к России, метафорически осмысляемой в образе «спящей красавицы», гоголевской пани Катерины, которая находится во власти колдуна, пышущего «раскаленным жаром железоплавильных печей»: «Пелена черной смерти в виде фабричной гари занавешивает просыпающуюся Россию, эту Красавицу, спавшую доселе глубоким сном».[ [808 - Белый А. Луг зеленый, с. 6.]] «Страшный колдун», «черная смерть» символизируют в конечном счете у Белого капиталистическую действительность. Былые неопределенные максималистские чаяния переродились в его сознании во вдохновенное переживание общественного обновления, принесенного революцией. «Я вне партий, но если бы необходимость толкнула, конечно был бы с крайними. Я их так полюбил», – признавался Белый в письме к А. М. Ремизову (1906 г.),[ [809 - ГПБ, ф. 634, № 57.]] а в автобиографии, составленной в эту же пору, утверждал, что «примыкает по социальным взглядам своим к социалистам».[ [810 - Автобиография (весна 1907 г.). – ГБЛ, ф. 386, карт. 83, № 44.]] Однако это еще не свидетельствовало о сильном изменении убеждений Белого. Занятую им радикальную позицию он воспринимал как частное следствие своих общих мировоззренческих принципов, социализм был понят им крайне отвлеченно и сквозь призму теургических, «жизнетворческих» идей. Так, в статье «Социал-демократия и религия» (1907) Белый объявил о созвучии конечных устремлений мистиков и социал-демократов; задачи «религиозного строительства» и «социального переворота», по его мысли, внутренне сходны, ибо направлены к созиданию нового мира, свободного от ненависти и дисгармонии.[ [811 - Перевал, 1907, март, № 5, с. 23–25.]]
Эпоха революции совпала для Белого со временем драматических личных переживаний, вызванных неразделенным чувством к Л. Д. Блок. Мучительные и запутанные коллизии этого несвершившегося «романа» во многом стали причиной тех надрывных, мрачных, безысходных настроений, которые преобладали во внутреннем мире Белого и стали камертоном его лирики этих лет. Интимная тема в ней была неразрывно связана с темой трагического разочарования в юношеских утопиях и с темой страдающей России.
Стихи, написанные Белым во второй половине 1900-х гг., представляют собой идейно, тематически и стилистически такой же антитезис стихам «Золота в лазури», какой являли критико-публицистические статьи этого периода по отношению к статьям «аргонавтической» поры. Восторженную «мистерию» вытесняет трагедия «самосожжения и смерти», условно-фантастические, сказочные образы сменяются реальными картинами с изобилующими натуралистическими подробностями, стилизации и ретроспекции – стихами о современной «больной России».
Первоначально Белый предполагал объединить свои «послелазурные» стихи в одном сборнике, однако затем разделил их на две книги, вышедшие в свет почти одновременно, – «Пепел» (1909) и «Урна» (1909). В первой книге тон задают стихи о России, исполненные широкого общественного звучания, во второй – непосредственно личные, камерные, лирические сюжеты. Для обеих книг характерно господство горьких, пессимистических настроений, в них – единый мотив страдания и образ страдающего поэта, но реализуются эти мотивы в различных, порою контрастных поэтических регистрах. Справедливо отмечалось, что «Пепел» – по преимуществу «книга сердца, книга чувств», а в «Урне» господствует «голос разума», философское постижение действительности.[ [812 - См.: Авраменко А. П. О некоторых особенностях поэтики сборника А. Белого «Урна». – Вестн. Моск. ун-та. Сер. X. Филология, 1968, № 6, с. 63.]]
После разнообразия форм свободного стиха и интонационных модуляций в «Золоте в лазури» книга «Урна» выделяется прежде всего стремлением автора выразить себя в строгом, выверенном стихе, преобладанием классического четырехстопного ямба (хотя и отмеченного богатством и своеобразием ритмических вариантов).[ [813 - См.: Тарановский К. Ф. Четырехстопный ямб Андрея Белого. – Intern. J. of Slavic Linguistics and Poetics, 1966, t. 10, p. 127–147.]] Безусловно, это результат осознанной программы обуздания импровизационной лирической стихии во имя тщательного исполнения поэтического задания, ограниченного сугубо «художественными» критериями. Образцом для сосредоточенно-грустных, «философических» раздумий Белого в этой книге служит медитативная лирика Пушкина, Баратынского, Тютчева, а «школой» формы, примером творческой выдержки и самодисциплины стала в первую очередь поэзия Брюсова, которому посвящена «Урна» и чей образ выразительно запечатлен в ее вступительном цикле. Опора на избранных учителей и последовательность в реализации творческой программы позволили Белому создать в «Урне»
многие из наиболее совершенных образцов его лирики.В сравнении с избыточной, резкой красочностью «Золота в лазури» «Урна» отличается сдержанностью, нарочитой тусклостью поэтической палитры. «Какие скудные, безогненные зори!» – восклицает поэт («Ночь», 1907),[ [814 - Белый А. Урна. Стихотворения. М., 1909, с. 52.]] как бы вновь, но уже другим внутренним «я» встречаясь с тем явлением, которому ранее посвящал восторженные гимны. В книге господствуют «зимние» настроения просветленной печали, сменяющиеся воспоминаниями о пережитой душевной драме и горькими выводами:
Бесследна жизнь. Несбыточны волненья.
Ты – искони в краю чужом, далеком…
Безвременную боль разуверенья
Безвременье замоет слезным током.[ [815 - Там же, с. 56.]]
(«Разуверенье», 1907)
В стихах «Урны» Белый старается не покидать четко очерченных пределов своего лирического «я»; в «Пепле», напротив, он стремится представить целый хор голосов, говорящих от имени угнетенных сословий. Преодолевая асоциальность символистской эстетики, Белый в предисловии к «Пеплу» демонстративно заявлял, что художнику-символисту не возбраняется обращаться к любым сторонам жизни: «Да, и жемчужные зори, и кабаки, и буржуазная келья, и надзвездная высота, и страдания пролетария – все это объекты художественного творчества. Жемчужная заря не выше кабака, потому что то и другое в художественном изображении – символы некоей реальности: фантастика, быт, тенденция, философическое размышление предопределены в искусстве живым отношением художника. И потому-то действительность всегда выше искусства; и потому-то художник – прежде всего человек».[ [816 - Белый Андрей. Пепел. СПб., 1909, с. 7.]] В этих утверждениях – огромный сдвиг по отношению к прежней эстетической программе Белого, согласно которой подлинный художник – прежде всего теург и прорицатель, а действительность – лишь несовершенная эманация подлинных объектов художественного познания. Столь же демонстративно Белый посвятил «Пепел» памяти Некрасова, – казалось бы, наиболее чуждого символизму из числа крупнейших русских поэтов. Влияние Некрасова наложило сильнейший отпечаток на образную структуру «Пепла». Поэзия «Коробейников» и «Кому на Руси жить хорошо» дала Белому ключ к постижению окружающей реальности в ее социальном аспекте, в жизненной простоте, в бытовой и национальной своеобычности.[ [817 - О влиянии Некрасова на Белого см.: Скатов Н. Н. 1) Некрасов. Современники и продолжатели. Л., 1973, с. 210–255; 2) Н. А. Некрасов и Андрей Белый («Пепел»). – Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1971, т. 414, с. 305–350.]] Рецензируя «Пепел», Вячеслав Иванов писал, что «Некрасов разбудил в Белом человека-брата».[ [818 - Критическое обозрение, 1909, № 2, с. 47.]] К Некрасову восходят многие темы и образы «Пепла»: в частности, его поэма «Железная дорога» дала толчок к разработке во многих стихотворениях Белого мотива железной дороги, которая предстает символом социального гнета, несправедливости, мертвящей бесчеловечной цивилизации.
Отличительная особенность «Пепла» – тяготение к фольклору, притом к фольклору современному, имеющему живое бытование: частушке, плясовым мотивам. Для книги в целом характерна демократизация языка – стихи изобилуют прозаизмами, «грубой» лексикой, крестьянским и городским просторечием; попытки передать живой голос «низов» во многом предвосхищают опыт Блока в «Двенадцати». Многие из знавших прежнее творчество Белого были шокированы, прочитав, например, такие строки:
Руки в боки: ей, лебедки,
Вам плясать пора.
Наливай в стакан мне водки –
Приголубь, сестра!
Где-то там рыдает звуком,
Где-то там – орган.
Подавай селедку с луком.
Расшнуруй свой стан.[ [819 - Белый Андрей. Пепел, с. 86.]]
(«В городке», 1908)
Тема России в ее широком социальном звучании пришла в творчество Белого через сугубо личные мотивы «тоски о воле» (так был озаглавлен цикл его стихов 1904 г.) и бегства «в поля», где поэт стремился обрести свободу от городских наваждений. Литургическое «полевое священнодействие», торжественные заклятия «словами травных библий»[ [820 - Там же, с. 163.]] присутствуют в ряде стихотворений «Пепла», но не определяют основного настроения книги. Преобладающее над всеми другими чувство, которое вынес Белый от встречи с родиной, – отчаяние: именно так было озаглавлено стихотворение, открывающее «Пепел» и сконцентрировавшее в себе главный смысл книги. Значительная часть стихов «Пепла» была написана в 1908 г., когда после поражения революции надежды Белого на общественные изменения угасли и мрачные картины выступили на первый план в его восприятии действительности. Теперь он замечал в деревнях только разрушение и смерть, а в городах – «бред капиталистической культуры».[ [821 - Там же, с. 8 («Вместо предисловия»).]] Нищета, бесплодие, скудость и гибельность – в представлении поэта не только социальные приметы, этими признаками изобилует даже природа России: «…земля русская скудная, осыпается, размывается, выветривается: овраги гложут ее», – писал Белый в статье «Настоящее и будущее русской литературы».[ [822 - Белый А. Луг зеленый, с. 87.]] Стихи «Пепла» отличает усиленное сгущение красок, нанизывание однозначных по тональности эпитетов, подчеркивающих безысходный трагизм, обреченность и неприкаянность. Лейтмотив всей книги – скорбный плач о родине:
Роковая страна, ледяная,
Проклята?я железной судьбой –
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?[ [823 - Белый Андрей. Пепел, с. 67.]]
(«Родина», 1908)
Дающий широкую и обобщенную панораму России, сборник «Пепел» в то же время – очень личная, исповедальная книга Белого. И не только потому, что в нее вошли стихи, продиктованные мучительной любовью к Л. Д. Блок. Все эпические мотивы «Пепла» представляют собой также опосредованное раскрытие лирического «я». Герои стихов Белого – странники, беглецы, арестанты и т. д. – «столь же реальны, сколь иносказательны», они – «символ его собственной отверженности, неутоленной жажды свободы».[ [824 - Хмельницкая Т. Ю. Поэзия Андрея Белого. – В кн.: Белый А. Стихотворения и поэмы. М. – Л., 1966, с. 29–30.]] «Пепел» – в такой же мере отражение кризисных явлений во внутреннем мире Белого, как и исповедь поэта об открывшихся ему трагических сторонах окружающей действительности.
С 1909 г. в мироощущении Белого стали обозначаться существенные перемены – от пессимизма и «самосожжения» к исканиям нового идеала, нового «пути жизни», к эпохе «второй зари». «Зори в этом году особенно милые: таких зорь не было вот уже три года. Три года задавила горние сферы душная мгла, – писал Белый Ф. Сологубу летом 1909 г. – … Ныне будто очистились зори, и опять „милые голоса“ зовут… Опять ждешь с восторгом и упованием…».[ [825 - Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1972 год. Л., 1974, с. 136.]] Немногочисленные стихотворения Белого 1909–1911 гг., объединенные впоследствии в книгу «Королевна и рыцари», полны реминисценций юношеских «заревых» переживаний, образного строя «Северной симфонии» и в то же время исполнены новых просветленных надежд:
Как хорошо! И – блещущая высь!..
И – над душой невидимые силы!..[ [826 - Белый А. Королевна и рыцари. Сказки. Пб., 1919, с. 52.]]
(«Вещий сон», 1909)
Определенные надежды возлагал Белый в это время и на обновление символистской «школы», уже вступавшей в пору кризиса и распада. Он становится одним из лидеров издательства «Мусагет», стремившегося к философско-теоретическому и культурологическому обоснованию символизма.
В этот период нового всплеска духовной активности в сознании Белого по-прежнему остается на первом плане тема России, но взятая уже не в сугубо социальном, как в «Пепле», а в историософском аспекте. Белый силится постигнуть трагический образ современной России в плане ее исторической судьбы и неких религиозно-философских универсалий, которые, с точки зрения писателя, могут объяснить причины наблюдаемых безотрадных явлений и указать пути их преодоления. Образ родины приобретает в концепции Белого черты сложного двуединства, не сводимого однозначно ни к западнической, ни к славянофильской интерпретации, в которых он видит одновременно две правды и две неправды. Взгляд его на современное положение России лишен иллюзий и символизируется образами Достоевского: «…вокруг Скотопригоньевск в мареве бесовщины, облитый карамазовской грязью»; в отрицании такой России с ее уродливыми, косными проявлениями – правда западничества («противопоставлять настоящему Запада настоящее России – нельзя») и одновременно подлинное национальное самосознание. Правда славянофильства, по Белому, заключена в «мистическом реализме живого чувства, выражающемся в вере в Россию» и служащем залогом ее будущего. Россия для Белого – «наш путь и стремление к дальнему»; «только тогда, когда исчезнет больная Россия, мы сможем превратить лозунг Достоевского: „Буди“, в ликующий лозунг: „Есть“».[ [827 - Белый А. Россия. – Утро России, 1910, 18 ноября, № 303, с. 2.]] Важнейшее значение приобретает для Белого уход и смерть Льва Толстого, которые в свете его иррациональной историософской концепции исполнены провиденциального смысла: «Жизнь, проповедь, творчество сочетались в одном жесте, в одном моменте». Астапово и Ясная Поляна превратились в трактовке Белого в символ надежды, символ грядущей России, очищенной духовно и нравственно: «Не Петербург, не Москва – Россия; Россия и не Скотопригоньевск, не городок Передонова, Россия – не городок Окуров, не Лихов. Россия – это Астапово, окруженное пространствами; и эти пространства – не лихие пространства: это ясные, как день Божий, лучезарные поляны».[ [828 - Белый А. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой. М., 1911, с. 46.]]
<…>
(Источник - Литература конца XIX – начала XX века, коллектив Авторов; http://bookz.ru/authors....75.html )
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
