спасибо!Добавлено (01.11.2012, 23:34)
---------------------------------------------
«Я отправлю тебя в Дружносельскую
психбольницу» - сказала она,
и трезвонил капелью апрельскою
белый свет за решеткой окна.
Прижимая к груди документы,
заполняли босые ряды
коридоры. В такие моменты
возгордятся иные отцы.
Новобранцы, защитники, воины.
Чифирить, отжиматься, стрелять.
Ну а после уже удостоены
за готовность идти умирать,
удостоены, вклеены, впаяны
в списки славы герои, сыны.
Возвращались крикливыми стаями
птицы с юга огромной страны.
Ограниченно годным я вышел
на апрельский звенящий простор.
Военкома блестящая крыша.
Психбольничный сухой приговор.
Добавлено (01.11.2012, 23:35)
---------------------------------------------
Когда прогуливал я школу
- жестокосердно время, брат!
мне жизнь казалась по приколу
среди подружек и цикад,
среди друзей с проблемой вечной
- взрослее быть, дешевый джин
испить из жести, быстротечной
предаться жизни, старый тын,
напившись, смачно орошая,
плеваться в ночь. Набивши рот,
жевать, конечно, не глотая
шиповник, пух и кислый плод.
В истоме влажной и горячей
мужчиной стать. Газель моя,
я вечно буду… не иначе
лукавишь, врешь, и опосля
в кругу друзей за пивом с водкой
едва припомнишь имя той,
чьи в нетерпении колготки
порвал дрожащею рукой.
А после вскачь, не нарушая
традиций: дом, семья, диван,
машина, кредит – дебит, злая
соседка, быт, то бишь аркан.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Я и сейчас, как прежде, скалюсь
и улыбаюсь, как больной,
и безбилетником катаюсь,
качаю пьяной головой.
И в час ночной иное слово
из темноты, из ряби сна,
за уши выдернув – готово!
смакую нежно до утра.
Октябрь 2012
Добавлено (03.11.2012, 21:12)
---------------------------------------------
«Римский часовой»
Держи свой палец на губах и в час
ночной не спи, но бди, предвосхищая
рожденье света, что дойдет до нас
лишь поутру за доброй чашкой чая.
Не спи, пусть глаз твой будет так широк,
как окиян, как глаз совы Минервы
пусть будет полон удивленьем, ток
пускай пройдет по непослушным нервам.
И с приближеньем света, вдруг почуяв
его сухой рождающийся звук,
беги, пролетов лестничных минуя
уже светлеющий бетон, и рук
моих, войдя, коснись несмело, но
поспешно, страж полночный, все равно
не сплю давно, и сам, не веря свету,
встаю, раскуривая сигарету.
Добавлено (04.11.2012, 17:51)
---------------------------------------------
Но, коли, слово было первым,
И слово жизнь дарило нам,
Я смерть сумел, пусть неумело,
Преодолеть, отдав словам
Ее объятия скупые
На пробу, даром, натощак,
Чтоб в эти дни и в дни другие
Смог расступиться влажный мрак,
И в неизменности потерь,
Не растеряли люди веры.
Пусть человек есть страшный зверь.
Но слово было, было первым.
Добавлено (04.11.2012, 17:52)
---------------------------------------------
ДЧ
Я напишу еще, как знать, немало строк
О синем, о далеком, о безбрежном.
Ты их прочтешь на утро, я, услышав, впрок
Подумаю в тот миг о чем-то нежном.
Сотру слезу с твоей щеки. Не плачь, смешная,
Я буду вечно обнимать тебя и петь.
В строке по миру, а на мир – по горстке рая,
А большего нам не дано иметь.
Добавлено (07.11.2012, 08:07)
---------------------------------------------
Россия, Дельвиг, не печется,
Как твой потрепанный калач.
То день живется, то неймется.
Смеется каждый, ты поплачь.
Такие выси и просторы!
Толмач, Иуда, не бреши.
Пускай восходят косогоры
К древесной были и глуши.
А плакать – в срок, роняя слезы
В многоэтажной пустоте
У свежеспиленной березы,
Среди огней на пустыре.
Мечтать о большем стыдно, Дельвиг.
То, что имеем – мрак и спесь.
Хоть высылай по почте денег,
Хоть по стене на небо лезь.
Кто слаб, кто волк, но до рассвета
Все встанет на круги своя.
Простимся возле минарета
Россия, Дельвиг, ты и я.
Добавлено (07.11.2012, 08:07)
---------------------------------------------
Я слишком долго сотрясал
стихов невидимую вязь.
Что в мыслях было – рассказал.
Птенцом чирикал, возгордясь.
Держал в руках и прижимал
к груди заветное стекло.
Глагол не выстраданный брал
и запускал его, в окно
курил, печальные романсы
не пел в сиреневом саду.
Ходил с подружками на танцы –
сказали бы так в старину.
Лукавил, врал, кривил душой.
В осенний день грешил, признаюсь,
и что-то плел Ларисе той,
особо, впрочем, не стараясь.
Добавлено (07.11.2012, 08:07)
---------------------------------------------
Когда-нибудь в загуле лет
расхристан, выжат, я скажу –
не разменял бы свой билет
в плацкарте жизни, как «жу-жу»
не забрала назад пчела.
Как, кстати, поживает пчелка?
Вчера, ты молвишь, умерла.
А прожила совсем недолго.
Я прав, я буду вечно прав.
Нет выше музыки, Сальери,
чем шорох августовских трав.
Любовь не ровня гонорее.
Цинизм, отравлена стрела.
Когда-то кончаться сомненья,
и мы с тобою, как вчера,
отметим чей-то день рожденья.
Закинем тело на маршрут
от Ленинграда до Таймыра,
или еще какой замут
придумаем, успеем. Было
немного, будет чуть. Хотя
вокзалы, голод, холод, бред.
Как знать, сдается мне, плеча
и глаз твоих надежней нет.
Добавлено (13.11.2012, 06:21)
---------------------------------------------
Как нервною дробью, как грохотом марша
расстроенных звуков туда и сюда
по капельке падала, слышишь папаша?
из горла хрипящего крана вода.
Как дети ломали сердито качели,
качели скрипели, и мухи, жужжа,
со дна недобитой бутылки смотрели,
и двигалась в мышцах проныра-душа.
Так звук зарождался. Пищали как мыши
в цилиндрах и фраках люди – коты.
И что-то звучало над уровнем крыши,
и крыша касалась пустой головы.
Ты лжец, рифмоплет, говорил же, хохмач!
Прыжок да присест, - допрыгался. Танцы
окончены. Вот тебе, правда – поплачь
и новый катрен намарай или стансы.
Оправдывай все, припомни, вплети
Фонтанку, портленды, грифонов и верфи,
и форму как меру, и пил до пяти,
припомни, ты главное только не дрейфь, и
холодные звезды, искус на грудь.
А утром, как смерть, тишина и качели
и люди – коты, но сказать не забудь,
как мухи со дна стеклотары гудели.
Добавлено (13.11.2012, 06:21)
---------------------------------------------
Что ты скажешь, квартирный Верлен?
Самородок ли, выродок ли?
Мамин сына – сыночек и тлен,
горький тлен отзвучавшей любви.
Руку тянешь к затравленной туче,
березняк воспеваешь в ночи.
Чем ты лучше, так чем же ты лучше?
Будь любезен, присядь, объясни.
В синем детстве, в преддверии силы
после первых улыбок спросонок,
на коленях заплатки носил и
забавлялся словами ребенок.
Это после предъявят вину:
тунеядство, расхлябанность, совесть…
А пока, горький дым на ветру
приучаешься втягивать, т.е.
вот и все, и поехало, правда,
как учили меня старики.
До околицы – веришь ли – ада
половина тщедушной строки.
А представишь: вот стар ты и холост,
безымянных дорог пешеход.
надрывал ты не глотку, а голос,
раскрывая простуженный рот.
Добавлено (14.11.2012, 01:58)
---------------------------------------------
"Крестный ход"
«Как рабы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них»
«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это томление духа»
Книга Екклесиаста
- Ну что, пора отправляться в путь?
- Да, идем. Не забудь захватить рюкзак.
- И мусор.
- Мусор? Зачем мусор?
- Покидая одно место навсегда, будь добр избавить его от воспоминаний о себе.
- А как же наследие и все такое?
- Это раньше наследие оставляли… Ради него даже жили, оправдывали жизнь. Теперь все это лишнее. Оно все равно затеряется в куче другого мусора, растворится.
- Ладно, тогда захватим наш мусор.
- Да, и еще, не забудь булку.
- А булка-то нам зачем?
- Ну, братец, в долгом пути всегда нужно чем-то подкрепиться.
Автобус как раз проезжал мимо городской церкви. Зинаида Львовна поспешно перекрестилась, устремив задумчивый взгляд в то место, где, по всей видимости, позолоченные купола пронзали высокое голубое небо.
- Ходила на службу давеча, - старомодным языком сказала Зинаида Львовна соседке по сиденью. – Батюшка ругался.
- Чевой-то? – Заинтересовалась соседка.
- Сын-то у меня в городе живет, неподалеку от Лавры. Я когда к нему езжу, проведать, - непутевый он у меня, - всегда захожу в Лавру, там свечечки у них по два пятьдесят продаются. Дешевле не найдешь. Ну, я их и покупаю с запасом, а потом в нашей церквушке ставлю. А то ведь у нас они по десять рублей, больно дорого!
- А батюшка то чево ругался?
- Увидал, что я чужие свечки ставлю, - хлопнула ладонью по колену Зинаида Львовна. – Разозлился. Говорит, грех дешевле-то искать, только в нашей церкви и покупать!
- Ну-у…
- А я-то подумала, - и уже шепотом, на ухо соседке. - Прикупила десяток в нашей церкви да смешала с теми, что по два пятьдесят.
Прошлогодние листочки вяло догнивали на сыром асфальте. Солнце заряжало воздух чем-то блестящим и холодным. Так бывает ранней весной, особенно, когда снег растаял внезапно и преждевременно.
Кочерга шла по пустынной улице в тот час, когда все люди работают, а дети учатся. Опухшее лицо и мешки в форме общеизвестных «слив» безжалостно выдавали последние десять лет беспробудного пьянства. Она бормотала что-то бессвязное и нечленораздельное, язык часто отказывался ворочаться после литра паленой водки, благо, что ноги еще передвигались, шаркая по весенней земле. В мутных глазах ее, - настолько мутных, что невозможно было разобрать их цвет, - таилось что-то злое и в тоже время глубокое, тоскливое.
Говорили, что в молодости она была спортсменкой – какой-то разряд по карате, работницей дома культуры и комсомолкой – активисткой. Все складывалось у Кочерги как нельзя лучше: первая любовь, искренняя и взаимная, замужество, продвижение по всяческим линиям… А потом, когда в стране у большинства населения почва ушла из-под ног, а социальные потрясения переменили жизнь многих раз и навсегда, Кочерга крепко запила. Пила три года до умопомрачения, зарезала мужа в состоянии алкогольного аффекта, отсидела, вышла, пила еще пять лет, сожгла квартиру и оказалась, в конце - концов, в этот весенний солнечный день на пустынной улице, бредущей по дороге в грязной оборванной одежде, в поисках спасительного глотка сивухи.
- Долго нам придется идти?
- А кто его знает… Раньше, я слышал, люди ходили долго, теперь, говорят, совсем немного идти. Как у нас выйдет – неведомо. Главное, вынести мусор и булки взять, чтобы сил хватило.
- Мусор и булку я прихватил. А что, у многих не хватало сил?
- Ну а как же! Если бы хватало, разве нужно было бы нам отправляться в путь?
На Крестный Ход люди начали собираться загодя.
Провинциальный город Л. с населением в десять тысяч человек располагался возле железной дороги где-то между Санкт-Петербургом и Москвой. Считалось, что поселение было основано гораздо раньше самой железной дороги, но именно с ее появлением, город Л. приобрел статус перевалочного пункта, на перроны которого в свое время сходили передохнуть и перекусить путешествующие аристократы. Местные летописцы зафиксировали факт пребывания в здешних краях таких небезызвестных личностей, как Чернышевский и Рябушкин. В остальном Л. был самым заурядным провинциальным городишкой, со своим Лениным на центральной площади и мифическим письмом – посланием комсомольцев, зарытом под Ильичом и адресованным будущей коммунистической молодежи.
Неподалеку от вокзала, на пригорке красовалась церквушка – гордость отдельных жителей города. Именно к ней люди и начали собираться заблаговременно, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного на Крестном Ходу.
Народу было много. В сумерках происходило неясное движение, стоял едва различимый гомон, и пахло вином. Церковь выступала из темноты благодаря мягкой подсветке, так, что гладкие стены ее казались нежно-желтыми, а купола терялись где-то выше. Среди прочих, продираясь сквозь толпу и грубо расталкивая всех плечами, бесцельно расхаживала Кочерга. Одни сторонились ее, ворочая носы от смрадного запаха, исходившего от немытого тела, другие хихикали, скрывая лица под покровом ночи. Кочерга по своему обычаю бормотала что-то невразумительно и смачно отхаркивала слюну с сиплым придыханием. Кучки молодежи распивали пиво за оградой церкви, не решаясь входить на территорию с банками. Прибывающие старушки ворчали на них, качая седыми головами, завернутыми в платки. Все томились в ожидании.
Входные двери церкви распахнулись в тот миг, когда с неба начал накрапывать дождик. Гомон в толпе прекратился, и все устремили взоры на настоятеля отца Михаила, показавшегося на ступеньках. Откашлявшись, он начал говорить. Люди зажигали свечки и прикрывали пламя ладошками от дождя. Внезапно сотни лиц высветились из непонятной темноты, и сразу же возникло странное ощущение всеобщего единения, как будто маленький островок из людей, церкви и свечек образовался в безбрежном и враждебном пространстве. Даже молодежь покидала свои банки в кусты и присоединилась ко всем. Только Кочерга, под гневными взорами собравшихся, продолжала бесцельно бродить, харкая и бормоча себе под нос.
- Хорошо говорит в этом году, - прошептала Зинаида Львовна кому-то на ухо. – Лучше, чем в прошлом.
- Год от года все лучше, - согласились с ней.
- Вон оно как грехи то замаливает человек. Видно, старается, страдает, - многозначительно заметили с другой стороны.
- Чтой-то за грехи? – спросила Зинаида Львовна.
- Известно, что, - также многозначительно отвечали ей. – Бандитом отец Михаил был. Сколько людей пострелял в конце восьмидесятых…
- Все мы грешны.
Отец Михаил закончил проповедь и, читая молитву нараспев в окружении певчих, двинулся впереди всех в обход церкви. Народ длинной бесформенной кучей потянулся следом за плывущими крестом, иконами и хоругвями. Многие по ходу движения, решив, что достаточно времени посвятили божьему делу, начали просачиваться сквозь узкие ворота, неторопливо направляясь в сторону дома культуры, располагавшегося по другую сторону от железной дороги. Оттуда уже раздавался отдаленный пленительный грохот музыки, начиналась ночная дискотека. Повсюду раздавались веселые и пьяные выкрики, смех, звон бутылок и топот ног. И было во всем этом бездумном хождении людей из дома к церкви, из церкви к дискотеке что-то грубое, животное и древнее.
Возле грязно-желтого, обшарпанного здания городского дома культуры, как прежде у церкви, собирались люди. Музыка ревела со всех сторон, из окон здания, из распахнутых дверей припаркованных машин, из мобильников в руках молодежи. Полуобнаженные девушки громко ржали, вешаясь парням на шеи и поглощая коктейли из разноцветных банок. Кто-то курил гашиш в стороне под деревьями, кто-то свирепо бил кому-то морду под общий одобрительный свист. Безудержное веселье набирало обороты.
«Давай с ноги, Виталя, с ноги бей!»
«Я его порву, бля!»
«Вызовите полицию кто-нибудь!»
«Да здесь полиция, не кипишуй, пусть сами разберутся. Все по-честному. Один на один»
Кочерга в то время валялась на земле, перед входом в дом культуры с бутылкой портвейна в руках. Она орала протяжно и сипло, но уже не бессвязно, - спасительный жар вина давал о себе знать. Проходящие мимо молодые ребята в спортивных костюмах и белых кепках громко заржали при виде Кочерги и внезапно окружили ее со всех сторон.
- Мелки душой и толстокожи! – кричала она, брызжа слюной из беззубого рта. – И что же дальше будет, бляди? Ведь хуже некуда! Сбылись пророчества! Все полягут, все!
- Слышь, че говорит! – хохоча, толкнул друга плечом один из парней – будущий полицейский и местный мордоворот. – Пошла вон, быдло.
- А-а-а-а-а-а! – истошно взревела Кочерга, извиваясь по земле. – Да, я быдло, я скот, вы правы! Но скот смиренный!
«Достоевщина» - подумала пьяная ученица одиннадцатого класса отличница Верочка, стоящая неподалеку.
- Пошла отсюда, говно! – зычно крикнул другой парень и толкнул Кочергу ногой.
- Ладно, пацаны, пошли в магазин, че вы к ней пристали?
Ребята, отхаркиваясь и гогоча, удалились, а Кочерга, глотнув из бутылки и отшвырнув ее в сторону, попыталась приподняться с земли. Оказавшись на коленях, она, расшатываясь из стороны в сторону, медленно окинула взглядом происходящее вокруг, дом культуры, с дребезжащими от музыки стеклами окон, купол церкви, видневшийся из-за здания вокзала, и уставилась, замерев, в землю. Глаза ее были как прежде мутны, но теперь, в это миг, не сквозила из них ни тоска, ни злоба, они были наполнены слезами, которые медленно заструились ручейками вниз по опухшему лицу. Внезапно Кочерга оскалилась, взметнула руки к черному небу и ударив со всего размаху кулаками о землю, неистово закричала: «Господи! Го-о-осподи, когда же я сдохну-у-у?!»
- Ну, вот и все. Пора идти.
- Рюкзак мы, значит, взяли, булку тоже, мусор захватили. Да, похоже, пора нам, братец в путь. Куда идти, кстати?
- Куда идти?
- Ну да. Куда нам идти?
- Ох, вишь как оно… вышло. А и вправду, куда нам идти?..
Начинало светать. В зыбком утреннем тумане едва угадывались отдельные парочки идущих по домам людей. Отец Михаил, накинув на рясу пуховик, сел на велосипед и, перекрестившись несколько раз, закрутил педали домой. Кочерга сидела на мокром от пива и усыпанном битым стеклом асфальте, упершись подбородком в грудь. Забывшись тяжелым сном, она совсем не чувствовала предрассветного холода. Ее согревали пением белокрылые ангелы, парящие в далекой небесной синеве. Она тоже летала где-то там, совсем близко к этим чудным и прекрасным существам, так близко, что эти белокрылые озорники, нет-нет, да прикасались своими белоснежными перышками к ее грубым, вздутым рукам.
2012
