МАЛЬРО ЖОРЖ АНДРЕ
(3 ноября 1901 - 23 ноября 1976)

— известный французский писатель, искусствовед, культуролог, герой Французского Сопротивления, идеолог Пятой республики, министр культуры в правительстве де Голля (1958—1969).

Жорж-Андре Мальро родился 3 ноября 1901 года в Париже, Франция, в семье французского банкира. В 1905 году его родители разъехались, а вскоре и развелись.Воспитанием мальчика занимались мать и бабушка по материнской линии — Берта и Адрианна Лами (Berthe Lamy, Adrienne Lamy). Его отец, Фернанд-Жорж Мальро, Андре учился в лицее Кондорсе и Национальной школе восточных языков, где очень рано увлекся естествознанием, и в частности антропологией, археологией, а также историей.

Мальро приобрел известность в 1925—1927 годах, действуя на стороне коммунистов против Чан Кайши во время гражданской войны в Китае. В 1929 году исследовал греко-бактрийское искусство в Афганистане. Китайские впечатления отразились в романе «Удел человеческий» (1933), который принес автору всемирную славу. Не разделяя идеи марксизма, Мальро активно выступал против наступления фашизма, возглавлял общественное движение за освобождение Эрнста Тельмана и Георгия Димитрова. Во время Гражданской войны в Испании командовал добровольческой эскадрильей на стороне республиканцев. После начала Второй мировой войны бежал из немецкого плена и руководил сначала партизанским соединением, а потом и армейской бригадой.

После окончания войны Мальро поставил крест на художественном творчестве и включился в общественную жизнь как соратник генерала де Голля, отвечавший в его партии за идеологию и пропаганду. Призывал к международной изоляции СССР, был одним из теоретиков холодной войны. Наиболее значительные послевоенные произведения Мальро — трактат по философии искусства «Голоса безмолвия» (1951), в котором утверждается трансцендентная сущность художественного творчества, и автобиография «Антимемуары» (1967), в которой автор передает свои беседы с ведущими деятелями тех лет — такими, как Джавахарлал Неру и Мао Цзэдун.

Произведения

Романы
«Завоеватели» („Les Conquérants“, 1928) — о попытке совершить переворот в Кантоне;
«Королевская дорога» („La Voie royale“, 1930);
«Удел человеческий» („La Condition humaine“, 1933) — о заговоре с целью создания нового Китая;
«Годы презрения» („Le Temps du mépris“, 1935);
«Надежда» („L'Espoir“, 1937) — о гражданской войне в Испании;
«Орешники Альтенбурга» („Les Noyers de l'Altenbourg“, 1942).
Черный треугольник: Шодерло де Лакло — Гойя — Сен-Жюст
Антимемуары (отрывок)

На его работах «воспитывались» такие выдающиеся французские философы и писатели, как Альбер Камю и Жан Гренье.
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/%C0%ED%E4%F0%E5_%CC%E0%EB%FC%F0%EE)
***

Андре Мальро: жизнь и миф
Джон Стеррок
(Olivier Todd. André Malraux: Une Vie. - Gallimard, 2002)

Во время похорон Андре Мальро в ноябре 1976 года на кладбище принесли два красных знамени: одно от Французской коммунистической партии - организации, к которой Мальро никогда не принадлежал, а другое - от Ласерра, владельца фешенебельного ресторана поблизости от Гран-Пале, где покойный любил обедать в обществе друзей или в одиночестве, если никто не мог составить ему компанию. Ласерр успел воздать почести одному из наиболее известных постоянных посетителей еще при его жизни, включив в меню своего ресторана закуску, носившую название голубь "Андре Мальро", - он словно угадал тайное желание самого писателя, который, вне всякого сомнения, мечтал занять место среди знаменитых людей, сочетавших труд литератора с общественной деятельностью (напомню, что имя Шатобриана - естествоиспытателя, солдата, политика и старейшины французского романтизма - было много раньше увековечено в ресторанных картах в качестве одной из разновидностей бифштекса). Что же касается посмертной дани уважения со стороны коммунистов, то ее было трудно назвать естественной и ожидаемой. Мало того, что Мальро никогда, даже в 30-е годы, время его наибольшей расположенности к Советскому Союзу, не выступал на стороне коммунистов, - начиная с 1945 года, после трагических событий Второй мировой войны, он стал одним из ближайших сотрудников генерала де Голля и не раз публично, причем в крайне резких тонах, высказывал свое неприязненное отношение к сталинскому режиму, которому лицемерная французская компартия продолжала, как ни в чем не бывало, оказывать всяческую поддержку. Означал ли поступок руководства коммунистов, что оно решило сыграть на ностальгических чувствах избирателей и как бы великодушно закрывало глаза на послевоенное поправение Мальро? Или коммунисты просто не хотели оставаться в стороне в те дни, когда Пятая республика провожала в последний путь одного из своих самых выдающихся ветеранов?

Тут, впрочем, возникает вопрос: в каком именно смысле Мальро можно считать выдающимся человеком? Если верить его собственной оценке, которую разделяли многие современники, Мальро действительно был личностью большого масштаба. Один из литературных гигантов двадцатого столетия, совмещавший в себе таланты романиста и философа-искусствоведа, он к тому же пользовался заметным авторитетом в международных кругах, был наделен практической сметкой и политической интуицией, позволявшими ему исполнять роль посланника без портфеля, разъезжать по всему свету и беседовать на равных с творцами истории, к которым он всю жизнь испытывал непреодолимое влечение (см. его "Антимемуары"), - с Неру, председателем Мао и Джоном Кеннеди (в этом ряду стоит упомянуть и жену американского президента, беседовавшую с Мальро о живописи и назвавшую его "человеком Ренессанса"). Новый биограф Мальро Оливье Тодд также считает его выдающимся человеком, но придает этому определению принципиально иной смысл - менее респектабельный и лишенный всемирно-исторического звучания. С точки зрения автора, Мальро можно считать незаурядной фигурой прежде всего потому, что ему удавалось на протяжении многих лет поддерживать во многих умных людях исключительно высокое мнение о своих талантах, хотя мнение это имело мало общего с действительностью. Книга, написанная Тоддом, опирается на богатейший фактический материал и отличается исключительно трезвым взглядом на самого Мальро - пожалуй, даже чересчур трезвым, когда речь заходит о том, как ловко тот раздувал значение своих подвигов. Она полностью развенчивает привычный миф о Мальро и, возможно, именно поэтому так прекрасно читается.

Все мы хорошо знаем рецепты, по которым пишется жизнеописание знаменитого человека: нужно отобрать из его прошлого наиболее занимательные эпизоды, а затем добавить красок, подсыпать блесток остроумия, придать рассказу чуть больше связности и убедительности... Но в случае с Мальро привычный метод не срабатывает: среди слушателей всегда находится какой-нибудь недоверчивый Тодд, который бубнит, пусть и вполголоса: "Ах вот как? Ну-ну..." Парадоксальность ситуации состоит в том, что жизнь Мальро, вообще говоря, не нуждается в прикрасах. Он действительно не раз рисковал головой и попадал в такие переделки, какие другим писателям не могли привидеться даже в самых дерзких мечтах, - так было и в дни его молодости в Индокитае, и в годы гражданской войны в Испании, куда он отправился добровольцем, и в последние месяцы немецкой оккупации, когда он воевал в рядах бойцов Сопротивления, и, наконец, после войны, когда он стал доверенным лицом французского президента, выполнявшим его личные поручения в самых разных странах мира. Но сам Мальро не мог всем этим удовлетвориться. Он стремился расцветить свою биографию как можно ярче: подчеркивал историческое значение собственной персоны, похвалялся знаниями и навыками, которыми на деле не обладал, тесными дружескими связями с сильными мира сего, которые в действительности вряд ли имели место, и подвигами, которые никак не мог совершить. Достоверно объяснить причины подобного поведения очень трудно, и, каким бы психологом ни был автор биографии, мы не вправе от него этого требовать. Впрочем, самым убедительным кажется объяснение, быстрее других приходящее на ум. Первая жена Мальро Клара, после их разрыва не отказывавшая себе в удовольствии язвительно проходиться по адресу бывшего мужа, как-то заметила, что наедине с собою он был далеко не так самоуверен, как в присутствии посторонних. По-видимому, аудитория, которую Мальро хотел завоевать, служила для него чем-то вроде разгонной ступени, - в отличие от других эгоцентриков, использующих различные средства для того, чтобы навязать окружающим собственное завышенное представление о себе, он пришел к выводу, что лучше всех справится с этой задачей сам. Один из наиболее верных и чутких друзей Мальро, писатель Жан Грожан, познакомившийся с ним в 1940 году в лагере для военнопленных, говорил, что в его характере "соединялись, как у подростка, фанаберия и стыдливость". К сожалению, разглядеть за фанаберией предполагаемую стыдливость было очень трудно, и никто, кроме Грожана, не согласился бы с тем, что Мальро обладает этой замечательной добродетелью.

Мальро можно назвать "хвастуном во втором поколении": его отец, Фернан Мальро, также был большим мастером пускать пыль в глаза. Биржевой маклер средней руки, он именовал себя не иначе как "банкиром". Воинские подвиги Фернана в годы Первой мировой войны сводятся главным образом к позированию перед объективами фотокамер в офицерском мундире, придававшем ему чрезвычайно бравый и грозный вид; но на поле брани он в особом рвении замечен не был, и начальство отзывалось о нем весьма плохо. Как раз в это время он бросил семью: сына пришлось воспитывать матери и тетке, ютившимся в маленькой квартирке над кондитерской лавкой в предместье Парижа. Из всех позднейших биографий Мальро упоминания об этом обстоятельстве тщательно вымарывались, и знают о нем далеко не все. Будущий писатель завершил свое образование очень рано, даже не сдав выпускных экзаменов за курс средней школы (не говоря уже о том, чтобы продолжать подготовку к защите ученой степени по востоковедению, - еще одна легенда, которую он активно распространял впоследствии). На самом деле молодой Мальро занялся скупкой-продажей редких книг и роскошных альбомов, намереваясь в будущем стать издателем. С одной стороны, быть самоучкой во Франции, известной удушающими порядками своих образовательных учреждений, - в каком-то смысле величайшее благо. Действительно, Мальро пользовался большей свободой в выборе книг для чтения и мыслил гораздо шире, чем позволяла обычная университетская рутина. С другой стороны, этот путь может завести слишком далеко: так и произошло в случае Мальро, чья мысль подчас двигалась настолько стремительно, что ставила в тупик собеседника, который не поспевал за ее ходом. В результате у него выработался - как в публичной, так и в письменной речи - прыгающий, эллиптичный слог, привычка опускать многие связующие звенья. Добавьте сюда еще тик лицевых нервов, которым он страдал (по мнению Тодда, это было проявлением синдрома Турета), и вы поймете, почему выступления Мальро оказывали столь магнетическое действие на слушателей, - хотя, конечно, в наше время, равнодушное к риторике, его пифическую манеру изъясняться сочли бы безнадежно устарелой.

В своих искусствоведческих исследованиях Мальро не был склонен ограничиваться европейской традицией; он интересовался культурами самых разных стран и народов - не только "примитивными" формами искусства Африки и обеих Америк, уже освоенными модернизмом, но и художественным наследием Индии и Дальнего Востока. В двадцать лет он задумал написать ни больше ни меньше как всеобщую историю мирового изобразительного искусства - обзор, главным достоинством которого, по его замыслу, должно было стать сопоставление памятников различных культур, и прежде всего тех, что радикально отличаются друг от друга (именно тогда он впервые дал волю своей неисправимой страсти к сравнениям, делающей столь трудными для чтения большинство его поздних сочинений об искусстве). Мальро заслуживал похвалы уже за то, что предполагал снабдить новую историю, в отличие от большинства книг по искусству того времени, многочисленными и тщательно подобранными иллюстрациями. В этом отношении молодой писатель, считавший, что такие книги должны быть "музеем без стен", намного опередил своих современников. Вообще, там, где речь идет о таланте Мальро-книгоиздателя, а не о его искусствоведческих сочинениях, Тодд охотно воздает ему должное. Еще в молодости Мальро сделался подлинным экспертом в этой области: именно в качестве специалиста по художественным альбомам он был впервые приглашен на работу Гастоном Галлимаром, который после 1918 года пользовался репутацией наиболее опытного парижского издателя, располагал первоклассной технической базой и к тому же, как и его отец, сам был владельцем ценной коллекции произведений искусства.

Благодаря сотрудничеству с Галлимаром Мальро ввязался в свою первую и самую знаменитую авантюру. В 1923 году он отправился в колониальный Индокитай, где ему было поручено найти и купить образцы местного искусства для новой галереи, которую Галлимар открыл в Париже. К этому моменту писатель уже два года был женат на Кларе Гольдшмидт. Клара происходила из состоятельной семьи, но, поскольку Андре любил сорить деньгами, их имущественное положение нельзя было назвать безоблачным. Родители Клары относились к зятю без большой симпатии, считая его типичным охотником за приданым, и, похоже, не слишком заблуждались. Во всяком случае, когда будущая жена спросила Мальро, как он собирается добывать средства к существованию, тот сказал: "Ну, работать-то я уж точно не собираюсь". Одна только любовь к изящному вряд ли погнала бы его на Восток: как нелицеприятно заключает Тодд, это путешествие, согласно плану Мальро, должно было стать иллюстрацией формулы: "искусство + приключения = доход". Доход предполагалось извлечь из сделок с богатыми парижскими торговцами: Д.-А. Канвейлером и его собратьями, которые охотно скупали экзотические произведения искусства, привезенные из Камбоджи и Вьетнама. Что совершенно не интересовало тогдашних арт-дилеров - ничуть не больше, чем их последователей, героев современной прессы, - так это откровенно грабительские методы, с помощью которых Андре Мальро добывал поставляемый "товар" в отдаленных районах Индокитайского полуострова. Как известно, при попытке вывезти барельефы, сорванные со стен кхмерского храма X века, он был арестован, отдан под суд и приговорен колониальной администрацией к трем годам тюремного заключения. На родине, в Париже, о смягчении участи Мальро хлопотали в высших кругах - могло даже сложиться впечатление, будто дело идет о какой-то крупной фигуре, чья судьба не может оставить равнодушной метрополию. В результате поданной апелляции срок заключения сократили до года, а затем дело и вовсе приостановили.

В ноябре 1924 года, когда Мальро находился на обратном пути во Францию, археолог, давший против него показания в суде и хотевший выяснить, откуда взялся этот наглый опустошитель храмов, прислал недоуменное письмо директору Французского института востоковедения:

"Я полагал, что в Париже смогу разузнать о Мальро все, что мне нужно. Не тут-то было. Даже те, кто знаком с ним близко, не могут сказать о нем ровным счетом ничего. Да, его видели на всех вернисажах, на всех собраниях авангардных кружков. Хорошо знали его и в буйной колонии художников, сложившейся вокруг Аполлинера (в последние годы его жизни), [Андре] Сальмона, [Пьера?] Розенберга, не раз слышали его разглагольствования о негритянском искусстве, о метафизических воззрениях первобытных народов, о литературе будущего. Но все, что касается самого Мальро - его прошлого, его источников дохода, его семьи, - покрыто густым мраком. О, этот головокружительный Париж! И эта снисходительность парижан! Хорошо скроенный костюм, проникновенный взгляд - много ли надо, чтобы быть на коне!"

Андре Мальро, человек ниоткуда, выскочка с неясным прошлым, на удивление быстро подчинивший своим чарам литературный и артистический мир столицы, уверенно продолжал свой путь.

Путь этот в скором времени привел Мальро обратно в Юго-Восточную Азию, где он начал пробовать свои силы на общественном поприще. Если принять во внимание, что раньше он почти не интересовался политикой, можно лишь удивляться тому, как быстро этот денди, совсем недавно ворвавшийся в столичные художественные круги, превратился в активного деятеля агитпропа. Проведя в Париже всего пару месяцев, он вместе с Кларой вновь отправился в Сайгон, где принял участие в новом предприятии - как говорилось в написанном им проспекте, издании "ежедневной газеты, служащей франко-аннамитскому сближению". Эта газета, вначале называвшаяся "Индокитай", а затем сменившая название на более "ангажированное" - "Индокитай в оковах", так и не стала ежедневной: она выходила всего два раза в месяц. На ее страницах публиковались острые, язвительные репортажи, которые рассказывали о несправедливостях, допускаемых колониальной администрацией по отношению к коренному населению; при этом издатели искусно отражали все попытки властей под тем или иным предлогом запретить ее выпуск. Сам Мальро оказался проницательным наблюдателем и аналитиком, причем его критическое отношение к колониальным властям основывалось не на какой-либо выраженной идеологии, а на симпатии к местным жителям. Он был не столько противником колониализма, сколько суровым судьей колонизаторов; иными словами, он не считал ссылки на "цивилизующую миссию" Франции оправданием для любых безобразий, но расценил бы полный отказ от этой миссии как позорное капитулянтство. В то время лишь редкие умы могли представить, что французские владения в Юго-Восточной Азии когда-нибудь станут независимыми.

Мальро провел в Индокитае целый год, а затем вернулся в Париж и возобновил занятия литературой. Накопленный опыт обогатил его новыми идеями, но не превратил в идеолога: эта роль требовала твердости убеждений и интеллектуальной целеустремленности, которые были ему чужды. Впрочем, он считал, что год, прожитый в Индокитае, дает ему право сопоставлять формы мышления, присущие Востоку и Западу. Результаты этих сопоставлений представлены в виде размашистых, но не всегда четких сентенций, которые рассыпаны там и сям в переписке молодого француза и молодого китайца, составившей его книгу "Искушение Запада" (La Tentation de l'Occident), - название двусмысленное, потому что не совсем ясно, подвергается ли Запад искушению или, наоборот, представляет собой искушение для Востока. Так или иначе, Индокитайский полуостров теперь казался Мальро слишком узкой ареной деятельности. Куда более важные политические события происходили севернее, в самом Китае. Во время своего пребывания в Сайгоне Мальро ни разу не ездил в Китай, но он сумел создать у нужных людей впечатление, будто он там бывал и осведомлен в том, что происходит в этой стране. В результате он поразительно быстро добился назначения на пост старшего советника китайской национальной партии (Гоминьдана).

В сравнении с обычными колониальными беспорядками война, развязанная гоминьдановцами и их союзниками коммунистами против правительства Китая и стоявших за ним европейских держав, была событием геополитического масштаба и не могла не вызывать у Мальро самого живого интереса. Именно эта война описывается в двух из трех его главных романов: "Завоевателях" (1928) и "Уделе человеческом" (1933). Первый, действие которого происходит в Кантоне, был написан еще до того, как Мальро впервые побывал в Китае, - ему вполне хватило увиденного в Гонконге и Сайгоне, чтобы придать своему произведению впечатляющий местный колорит. В романе "Удел человеческий" действие перемещается на север, в Шанхай. Над этим романом Мальро работал во время своего длительного путешествия вместе с Кларой по городам Азии. При этом он на некоторое время останавливался в Шанхае и Пекине - но не для того, чтобы следить за ходом политического процесса, а для скупки предметов, имевших художественную ценность. Напрашивается предположение, что в лице одного из персонажей этого романа, комичного барона де Клаппика, без успеха торгующего антиквариатом, Мальро косвенно высмеял самого себя, заезжего арт-дилера, который пытается провернуть свои делишки в стране, охваченной гражданской войной... Но по отношению к Мальро такое предположение слишком фантастично: чувство юмора никогда не было сильной стороной этого писателя.

Политические события в обоих романах отодвинуты на задний план и образуют лишь фон для действующих лиц, которые практически исчерпываются своими психологическими доминантами. Это неудивительно: Мальро точно так же воспринимал и реальную жизнь. Его увлекали люди, воплощавшие ту или иную идеологию, - скажем, Троцкий, с которым он встречался в 1933 году во Франции, или де Голль, - но не сама идеология в ее отвлеченном виде. В "Завоевателях" и "Уделе человеческом" внимание писателя сосредоточено не столько на китайцах, идеально пригодных для изображения анонимного коллективного начала, сколько на угрюмых искателях приключений из европейских стран - французах, немцах, итальянцах, русских, которые находят себя в революции и далее, подобно Лоуренсу Аравийскому, неуклонно следуют избранным путем рука об руку с местными жителями. Герой Мальро - мрачный интеллектуал, ставший человеком действия, причем это действие является для него самоцелью. В обеих книгах достаточно подробно изображаются ужасы войны, но, когда переворачиваешь последнюю страницу, в памяти остается не столько фабула, сколько диалоги, в которых она преломляется, явно подразумевающие обобщения более высокого порядка: автор как будто все время спрашивает и себя и читателя, какие же причины заставили героев поступать именно так, как показано в его романе. "Активизм" всех этих персонажей (за исключением разве лишь твердокаменного коминтерновца Бородина, реальной исторической фигуры, действующей в обеих книгах) в конечном счете глубоко пессимистичен, он предлагает романтический и в высшей степени эфемерный ответ на вопрос, может ли человек найти в этом, вообще говоря, бессмысленном мире хоть какую-то цель, ради которой стоило бы жить. Настроение протоэкзистенциалистских героев Мальро выражает больной начальник пропагандного ведомства Гарин из романа "Завоеватели": "То, что я делаю, - это борьба с абсурдностью человеческого существования". В этом контексте "человеческий удел" китайского пролетариата выглядит уже не таким безотрадным, ведь и судьба умудренных опытом иностранцев, отважно сражающихся за то, чтобы вырвать его из тисков нищеты, в метафизическом плане нисколько не более завидна. Беседуя с Троцким, Мальро заметил, что, даже если коммунизм выполнит все свои обещания по отношению к жизни на земле, он, к сожалению, останется бессильным перед лицом смерти; Троцкий же на это ответил, что для человека, сделавшего на земле то, что, по его мнению, следовало сделать, смерть становится чем-то совсем "простым". Но эта трансцендентная простота вряд ли могла утешить Мальро, который всегда был готов примириться со смертью только в литературе, а не в реальной жизни.

Третий и лучший роман Мальро о войне - "Надежда" (1937). Как считает Тодд, среди книг Мальро только он и заслуживает внимания потомков, - оценка, по-видимому, излишне строгая, несмотря на то, что этот роман действительно выделяется на фоне остальных. Главное отличие "Надежды" от китайских романов Мальро состоит в том, что в них автор опирался главным образом на свое воображение, пытаясь изобразить деятельность революционеров в стране, которую, по существу, не знал, здесь же он восстанавливает в памяти то, что лично пережил во время гражданской войны в Испании (возможно, слегка сгущая краски, драматизируя и без того драматичные события). Мальро оказался в Испании вскоре после начала военных действий. Как он признался Андре Жиду в редкую минуту откровенности (если, конечно, это не было сделано с расчетом), он поспешил туда отчасти потому, что хотел сбежать от Клары. Считается, что Мальро сыграл важную роль в формировании летного состава и материальном снабжении gloriosa aviación republicana, "прославленной республиканской авиации". "Прославиться" республиканские воздушные силы просто никак не могли, ибо представляли собой случайное собрание потрепанных аэропланов, на которых и летать-то было опасно; что же касается бомбардировок позиций противника, то эти рейды, конечно, укрепляли боевой дух республиканцев, но в стратегическом отношении толку от них было мало. К моменту прибытия Мальро в Испанию список его достижений в области авиации выглядел не слишком впечатляющим: он мог похвастаться разве что участием в снаряжении годом или двумя раньше сколь стремительной, столь и безрезультатной воздушной экспедиции в Йемен, где предполагалось отыскать развалины столицы древнего государства Царицы Савской. Тем не менее писатель пользовался огромным уважением республиканцев и благодаря своим контактам с правительством Народного фронта в Париже (проводившим, впрочем, политику невмешательства в испанский конфликт) сумел тайно добыть для них несколько пригодных к использованию французских самолетов (главная заслуга принадлежала здесь обаятельному Жану Мулену, будущему герою Сопротивления, возглавлявшему в то время министерство авиации). Мальро и сам принимал участие в вылетах бомбардировщиков вплоть до того момента, как эскадрилья была передана под управление испанцев - и одновременно названа в его честь! (Ролан Барт периода "Мифологий", наверно, повеселился бы от всей души, услышав рассказ о том, как Мальро во время обстрела, согнувшись в три погибели, читал в кабине своего бомбардировщика трагедии Корнеля.)

В отличие от двух первых романов Мальро, третий, основанный на испанских впечатлениях, прочно привязан к местным условиям и социальной действительности. Прошлое изображенных в нем летчиков - и наемников, и добровольцев - гораздо более прозаично, чем судьбы романтических персонажей всех предыдущих книг Мальро; между собой его новые герои беседуют, как правило, не о философских материях, а о вещах земных, общепонятных и волнующих читателя - практике пилотажа, техническом обслуживании самолетов и т.п.; образы испанцев, если сравнивать их с безликими китайцами из ранних книг, выглядят намного более убедительными. Но главное, что автор сумел выразить в "Надежде", это чувство братства, которое связывает группу людей, рискующих жизнью ради общей цели. Именно это чувство представлялось Мальро высшим и наиболее желанным идеалом, однако столь закоренелому индивидуалисту, как он, редко удавалось пережить его наяву. Возможно, как раз это и произошло с ним во время его недолгого пребывания в Испании.

Во всех трех романах Мальро действие строится как ряд коротких эпизодов: это прямо соответствует характерной для него манере выражать свои мысли и в устной, и в письменной речи. "Кинематографичность" этой прозы бросается в глаза. Мальро и сам понимал, что его книги легко трансформировать в киносценарии: в 1934 году, в ходе своей поездки в Москву, он обсуждал с Эйзенштейном возможность экранизации "Удела человеческого". Этот план не удалось реализовать: видимо, Эйзенштейн опасался, что при точном воспроизведении первоисточника фильм может быть воспринят как выступление против Сталина. А вот "Надежда" была экранизирована, причем сделал это сам автор, снявший, насколько я помню, отличную картину, в сравнении с которой "По ком звонит колокол" выглядит совершенной дребеденью. Свой фильм Мальро снимал в Испании, в очень трудных условиях, когда республиканцы терпели одно поражение за другим, и Тодд, безусловно, прав, утверждая, что тринадцатиминутный эпизод бомбардировки, во время которого взлетно-посадочная полоса аэродрома освещается автомобильными фарами, - одна из лучших и наиболее запоминающихся страниц мировой кинематографии, посвященных войне.

Что касается Второй мировой войны, то почти до самого ее конца Мальро ничем не отличился. Когда немцы напали на Францию, он вступил в армию, в мае 1940 года оказался в плену, без особого труда совершил побег и пробрался в неоккупированную зону на юге страны. Там он "залег на дно", отзываясь о движении Сопротивления, которое поначалу было плохо организовано, как о чем-то "несерьезном". Видя двойственное отношение Мальро к немцам, Дрие ла Рошель попытался привлечь его на сторону коллаборационистов, но вскоре отступился, ибо тот, как пророчески заметил Дрие ла Рошель, был настроен "нейтрально и скорее в пользу де Голля". Только в 1944 году Мальро решил примкнуть к Сопротивлению в департаменте Коррез, куда он перебрался после гибели двух своих сводных братьев, которые участвовали в борьбе против немцев. Первым делом он присвоил себе чин полковника, хотя кем он командовал и в каких военных операциях участвовал, неизвестно. Как обычно, рассказ самого Мальро об этом эпизоде полон драматических и героических деталей: он, "видный деятель" Сопротивления, был схвачен немцами, подвергнут допросам и приговорен к расстрелу; но в последние минуты перед расстрелом, уже стоя перед дулами винтовок, он уговорил солдат отпустить его с миром. Верить этому самохвальству, однако, нельзя: Тодд, опираясь на французские и немецкие документальные материалы, пункт за пунктом разносит рассказ Мальро в пух и прах.

Затем, то ли пресытившись своим поддельным героизмом, то ли его устыдившись, Мальро и вправду сколотил военный отряд - так называемую бригаду "Эльзас-Лотарингия", которая, хоть и была плохо вооружена, доблестно сражалась в последнюю зиму войны плечом к плечу с регулярными армейскими частями де Латра де Тассиньи, действовавшими в восточной Франции, и несла при этом тяжелые потери. Мальро вел себя мужественно, отлично держался под огнем - казалось бы, чего больше? Но въедливый Тодд, изучив пространную (27 страниц) воинскую характеристику Мальро, составленную, против всех правил, им самим, установил, что и она изобилует подтасовками. Остается только пожать плечами: как понять человека, любящего дурацкую и бессмысленную браваду до такой степени, что даже его подлинная смелость начинает казаться мнимой?

Сразу же после окончания войны Мальро, ранее настроенный "скорее в пользу де Голля", становится его решительным сторонником. В недолго продержавшемся у власти послевоенном правительстве генерала он был сначала министром культуры, а затем министром информации; впрочем, все знавшие его в то время утверждают, что он не отказался от левых взглядов, которым был во многом обязан своей известностью. Однако теперь для Мальро в политике существовали только две реальные силы. "О ком сейчас в этой стране можно говорить всерьез?" - вопрошал он в публичных выступлениях того времени. И сам себе отвечал: "Говорить можно только о нас и о коммунистах, больше не о ком. Есть еще люди, смутно тяготеющие к нам, и люди, смутно тяготеющие к ним, вот и все". Мальро предвидел, что отстранение де Голля от власти вовсе не означает краха голлизма, напротив - со временем он непременно возьмет свое. Он верил, что найдет способы для укрепления и развития нового национального движения, сделавшись для него своего рода Гариным1. И, как выяснилось, не ошибся, посвятив несколько лет работе в голлистской партии "Объединение французского народа", где показал себя исключительно умелым организатором и пропагандистом. Когда во время алжирского кризиса де Голль вновь пришел к власти, неизбежным стал и взлет Мальро, который был вновь назначен министром культуры. Он занялся реставрацией парижских памятников, а также созданием домов культуры в провинциальных городах - просветительская по своему духу инициатива, направленная на распространение за пределами столицы столь ценимой им высокой культуры. Тодд набросал прекрасный портрет Мальро в министерском кресле - барственного, обходительного, щедрого, неизменно красноречивого сановника. Что он по-настоящему любил, так это официальные церемонии (Мальро был единственным французским писателем после Боссюэ, издавшим сборник своих надгробных речей) и заграничные поездки, которыми теперь, когда его собственный престиж подкреплялся престижем знаменитого генерала, наслаждался еще больше. Как предполагает Тодд, он задумывался о том, чтобы в свое время сменить де Голля во главе страны.

Однако в 1969 году, когда это время пришло, президентом Франции стал не элегантный и блистательный Мальро, а нескладный Помпиду. Весна 68-го года нанесла невосполнимый урон общественной репутации Мальро. Он вспомнил молодость и вполне в духе 1920-х годов объявил майские события "кризисом цивилизации планетарного масштаба", - после чего тут же почувствовал, что почва уходит у него из-под ног и ему никогда не удастся вернуться в сферу активной политики. Разумеется, он оставался публичной фигурой и в последние десять лет жизни выступал на радио и на телевидении в общей сложности 87(!) раз, однако теперь это был сломленный, глубоко подавленный человек. Он был вынужден отказаться от спиртного, которым злоупотреблял в течение многих лет, и уже не мог обходиться без лекарств (между прочим, он требовал, чтобы в качестве снотворного ему назначили те таблетки, которые принимал Гитлер). Тодд описывает безрадостный закат Мальро достаточно подробно, но не так вдохновенно, как более яркие страницы его карьеры.

Проследить жизнь Мальро во всех ее деталях, учитывая географический, политический, литературный, коммерческий, семейный контекст, было далеко не простой задачей. Но Тодд справился с нею более чем успешно, и написанная им книга может удовлетворить самого взыскательного читателя. Правда, поклонникам его героя может не совсем понравиться тон автора, зачастую весьма саркастический, - он как будто все время недоумевает, отказываясь верить в то, что Мальро сумел так долго морочить французское общество, которое вроде бы трудно заподозрить в недостатке скептицизма. Однако его лестное предположение, что среди англосаксов Мальро не удалось бы разыгрывать свою роль с таким же успехом, выглядит в свете суда над Джеффри Арчером совершенно неосновательным2. Так или иначе, труд Тодда заслуживает восхищения. Мне, например, он показал, что в наши дни книга, описывающая поразительную жизнь Мальро, может дать гораздо больше, чем все сочинения этого писателя.

London Review of Books (Перевод Г. Маркова)
(Источник - http://if.russ.ru/issue/13/20030620_ster.html)
***

Биографический очерк

Родился 3 ноября 1901 в Париже, в семье банкира. Учился в лицее Кондорсе и Национальной школе восточных языков, увлекался антропологией, археологией и историей. В 1924 предпринял путешествие в Индокитай, а после 1925 перебрался в Китай. Здесь он сблизился с революционными партиями и в течение нескольких лет активно поддерживал коммунистов. Вплоть до 1927 принимал участие в пропагандистской работе революционных группировок Кантона и Шанхая, после разрыва Чан Кайши со своими союзниками-коммунистами вернулся в Европу.

Первая книга писателя, Искушение Запада (La Tentation de l'Occident, 1926), представляет собой идеологический спор китайца с европейцем. Роман Завоеватели (Les Conqu rants, 1928) основан на реальных событиях – попытке совершить революцию в Кантоне. Роман Королевской дороге (La Voie royale, 1930) – попытка психологического триллера на фоне древних храмов Камбоджи.

Мировую славу принес писателю признанный шедевром роман Удел человеческий (La Condition humaine, 1933). В центре его – заговор с целью создать новый Китай; наряду с китайскими революционерами в предприятии участвует несколько европейцев авантюрного склада; большинство заговорщиков гибнут в результате предательства. Мальро опубликовал еще три романа – Годы презрения (Le Temps du m pris, 1935), где действие происходит в немецкой тюрьме; Надежда (L'Espoir, 1937), пожалуй, лучшая книга о гражданской войне в Испании и самый грустный из всех романов Мальро; и достаточно абстрактный и идеологизированный роман Орешники Альтенбурга (Les Noyers de l'Altenbourg, 1942).

После 1933 Мальро с оружием в руках защищал свои политические убеждения, много путешествовал, знакомясь с памятниками культуры. Во время Гражданской войны