– основоположник отечественной германистики, литературовед, публицист, лингвист, первый профессор кафедры романо-германской филологии Саратовского университета в 1917-20 гг. Член-корреспондент АН СССР (1939), академик АН СССР (1966), почетный доктор многих европейских университетов, член-корреспондент Баварской, Британской, Датской, Немецкой Академий наук.

По окончании Тенишевского училища в 1908 поступил в Петербургский университет, в мае 1912 был оставлен при кафедре романо-германской филологии. На протяжении 1912-14 большую часть времени занимался в Германии, с октября 1915 – приват-доцент Петроградского университета. 10 сентября 1917 избран экстраординарным профессором Саратовского университета по кафедре романо-германской филологии, занимал эту должность до 1921. Курсы, прочитанные в Саратове, развивали его ранее сложившиеся научные интересы (стиховедение, сравнительное литературоведение, германистика) и непосредственно способствовали созданию таких трудов Жирмунского, как «Композиция лирических стихотворений» (1921), «Рифма, ее история и теория» (1923), «Байрон и Пушкин» (1924).

Работы по поэтике, по русскому и западному стиху составляют значительную часть его творческого наследия, и многие наработки по этим проблемам восходят к его курсу «Теория поэзии», который он читал в Саратове в 1920-21 учебном году, к его семинарам по стилистике поэзии Гете и немецких романтиков. Капитальное исследование «Байрон и Пушкин» продолжило традиции отечественного сравнительного литературоведения, заложенные А.Н. Веселовским. Это была докторская диссертация Жирмунского, в основном выполненная в Саратове, изданная в Ленинграде в 1924.

Особую методологическую ценность имели его установки на изучение рецепции произведения современниками, на изучение массовой литературной продукции эпохи с целью выявления масштабов внешних влияний в литературном процессе. Эти «домарксистские» работы Жирмунского переиздаются и в наше время, поражая богатством эрудиции, тонкостью наблюдений, органичностью анализа, его главный тезис подтверждается современной компаративистикой: «Поэт заимствует не идеи, а мотивы, и влияют друг на друга художественные образы, конкретные и полные реальности, а не системы идей».

В Саратове Жирмунский-лингвист начал заниматься изучением диалектов поволжских немцев, сотрудничая в этом с Г.Г. Дингесом, что в дальнейшем также стало одной из сквозных линий его научного творчества и принесло ему наибольшее международное признание. С 1921 г. заведовал кафедрой германской филологии Петроградского (Ленинградского) университета.

Библиография:
Немецкий романтизм и современная мистика. 1914.
Религиозное отречение в истории романтизма. Материалы для характеристики Клеменса Брентано и гейдельбергских романтиков. Саратов, 1918.
Поэзия А. Блока.1921.
В. Брюсов и наследие Пушкина. 1922.
Рифма, её история и теория. 1923.
Байрон и Пушкин. 1924.
Введение в метрику. Теория стиха.1925.
Вопросы теории литературы.1928.
Национальный язык и социальные диалекты. 1936.
Гёте в русской литературе 1937.
Народный героический эпос.1962.
Немецкая диалектология.1956.
Сравнительная грамматика германских языков. Т. 1-4, М., 1962-66 ( в соавторстве).
История немецкого языка. 1- изд. 1938, 5-е изд.. 1965.
Очерки по истории немецкой литературы. Л., 1972.
Введение в сравнительно-историческое изучение германских языков. Л., 1964.
Пушкин и западные литературы. Л., 1978.
Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979.
Гёте в русской литературе: Избр. тр. Л., 1981.
Из истории западноевропейских литератур: Избр. тр. Л.,1981.
(Источник - Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского; http://www.sgu.ru/faculties/philological/personalia/zhirmunskij_v_m.php)
***

Жирмунский Виктор Максимович — литературовед.
Сын врача, окончил Тенишевское училище [1908] и Петербургский университет [1912], после чего специализировался в Германии по немецкой и английской литературе и философии. В настоящее время — профессор ЛГУ, один из работников словесного отдела ГИИИ, действительный член ИЛЯЗВа и др. В области истории литературы Ж. дал ряд работ как по немецкой литературе (преимущественно из истории немецкого романтизма), так и по русской поэзии XIX и начала XX в. В области теории литературы им выпущен ряд исследований по стиховедению и по методологии литературной науки. Наконец в последнее время Ж. выступает как лингвист и дает интересные исследования языка немецких колоний Украины, Крыма, Закавказья и Ленинградского округа. По своим методологическим взглядам Ж. несомненно близок к "формальному методу" (см. "Методы литературоведения"), но в то же время в ряде пунктов с этой школой расходится. Если формалисты фиксируют свое внимание на внешней стороне поэтического стиля, имеющей для них самодовлеющее эстетическое значение, то Ж. с самого начала своей деятельности выдвигает значение психологического анализа. Еще в предисловии к книге "Немецкий романтизм и современная мистика" Ж. писал: "Цель настоящей работы заключается в том, чтобы проследить в творческой интуиции романтиков и в их теоретических взглядах зарождение и развитие мистического чувства... мы определили его как живое чувство присутствия бесконечного в конечном. Тем самым точка зрения, проводимая в дальнейшем, будет чисто психологической... Мы не будем уже, изучая романтиков, иметь дело исключительно с вопросами исторической поэтики и литературной эволюции. " Мы опускаемся в более глубокий и коренной слой явлений. Романтизм перестает быть только лит-ым фактом. Он становится прежде всего новой формой чувствования, новым способом переживания жизни... литературное новаторство было только результатом глубокого перелома в душевных переживаниях". Соглашаясь с формалистами в определении литературы как искусства чисто словесного, отрицая организующую роль художественного образа ("материалом поэзии являются не образы и не эмоции, а слова" — "Вопросы теории литературы"), Ж. в то же время подвергает существенной критике многие из положений формализма. Так, он отказывается принять идеалистический монизм формального метода и его трактовку законов лит-ой эволюции и заменяет их своеобразной плюралистической концепцией, настаивая на многообразии факторов лит-ой эволюции. Эти свои разногласия с ортодоксальными формалистами Ж. отчетливо формулировал в предисловии к сборнику своих статей "Вопросы теории литературы". "Рассмотрению произведения искусства как "суммы приемов" я противопоставил понятие "системы".., тенденции обособлять отдельные приемы, рассматриваемые независимо от целого — изучение приема в его телеологической связи с другими приемами, его особой функции в составе данной художественной системы. Для меня поэтическое произведение являлось единством взаимно обусловленных элементов... Основания для системы эстетических фактов я искал в единстве "сверхэстетическом" и поэтому склонен был связывать эволюцию поэтических приемов и стилей с общим развитием культуры, в особенности с изменением "чувства жизни", "психологического фона" эпохи, которым обусловлено также изменение художественных вкусов, тогда как теоретики "Опояза" пытались замкнуться в пределах эстетического ряда и в нем самом искали основания для своеобразной имманентной диалектики художественных форм... интерес к внеэстетическим фактам и их роли в предметных (тематических) искусствах заставлял меня выдвигать вопросы тематики". В этом отрывке выдвинуты почти все элементы методологической концепции Ж. "Всякое искусство пользуется каким-нибудь материалом, заимствованным из мира природы. Этот материал оно подвергает особой обработке с помощью приемов, свойственных данному искусству; в результате обработки природный факт (материал) возводится в достоинство эстетического факта, становится "художественным произведением". Сравнивая сырой материал природы и обработанный материал искусства, мы устанавливаем приемы его художественной обработки. Задача изучения искусства заключается в описании художественных приемов данного произведения, поэта или целой эпохи в историческом плане". Материалом поэзии для Ж. является слово, обработанное при помощи тех или иных поэтических приемов и тем самым эстетически организуемое. Эта эстетическая организованность имеет телеологическое устремление, подчинена определенному художественному заданию, выражает "поэтическое чувство жизни" поэта и эпохи. Лит-ое произведение для Ж. представляется таким образом определенной стилевой системой, единством функционально связанных приемов, осуществляющим определенное художественное задание. Понятиями "материала" и "приема", заимствованными им у В. Шкловского (см.), Ж. предполагает заменить понятия "содержания" и "формы". Легко однако заметить, что эта замена — мнимая, т. к. "художественное задание" Жирмунского не является ни "материалом", ни "приемом". Поскольку "природный факт" (т. е. "материал"), обработанный данными приемами, не может заключать в себе и цели данной обработки, т. е. принципа отбора именно этих, а не других слов, постольку же нет ее в "приемах", которые, наоборот, из нее исходят, ей подчинены, ею определены. Вуалируя понятие "содержания" под термином "художественное задание", Ж. понятие "формы" делит на две части ("материал" и "прием") и таким образом ничего не заменяет; отказываясь считать образ специфическим признаком литературы и заменяя его словом, Ж. естественно вынужден обратиться к лингвистике, классифицирующей факты языка. "Каждый из этих фактов, подчиненных художественному заданию, становится тем самым поэтическим приемом" ("Вопросы теории литературы"). Сколько-нибудь четкое различие между "материалом" и "приемом" здесь отсутствует; факты языка (т. е., широко говоря, слово в тех или иных формах) и являются "материалом" поэзии и в то же время оказываются у Ж. "приемами". "Каждой главе науки о языке должна соответствовать особая глава теоретической поэтики". Тем самым анализ литературного произведения становится несколько модифицированным лингвистическим анализом, осложненным "телеологической" установкой, т. е. анализом "функций" приемов и сведением их в систему, и введением (в отличие от формалистов) в анализ тематики, которая, по Ж., также является поэтическим приемом: самый выбор темы служит художественной задаче. Такой анализ отличается от чисто лингвистического, по Ж., тем, что вводит понятие телеологической направленности, чего нет в лингвистике: один и тот же прием может иметь различное значение, выполнять иную функцию благодаря "общей смысловой окраске, эмоциональному тону художественного целого" (там же). Здесь опять-таки явственно выступает изгнанное Ж. "содержание": два внешне совершенно одинаково построенных стихотворения могут звучать различно в зависимости от смысла и от общей эмоциональной окраски (т. е. от "содержания"). В связи с тем значением, которое Ж. придает смысловой "нагрузке" произведения, для него, естественно, неприемлемо формалистическое положение об имманентном развитии литературного ряда, и он приходит к выводу, что причина смены подобных рядов лежит вне их, что она внеэстетична. Среди этих внеположных литературному ряду причин наиболее существенное значение имеет, по Ж., психология, "чувство жизни" автора и — шире — эпохи; она однако не является единственной причиной. Ж. становится здесь на плюралистическую точку зрения, отстаивая многообразие факторов литературной эволюции, органическую связь параллельных рядов различных культурных ценностей как "различных проявлений одной и той же формы культурного творчества. Это не исключает, конечно, в отдельных случаях возможности непосредственного влияния из одного ряда в другой". "Эволюция стиля как единства художественно выразительных средств или приемов тесно связана с изменением художественно-психологического задания, эстетических навыков и вкусов, но также — всего мироощущения эпохи" ("Вопросы теории литературы"). Таким образом в своих взглядах на строение литературного произведения и на задачи его изучения, точно так же как и в объяснении причин эволюции литературы, Ж. значительно отходит от формализма; однако и его концепция страдает весьма существенными недостатками. Марксистскому определению поэтического произведения как системы художественных образов, закрепленных в слове, в которой в классовом преломлений выступает социальная действительность, Жирмунский противопоставляет учение о нем как о. словесном построении, создающем эстетическое впечатление, о поэзии как об искусстве слова. Не говоря о том, что сама по себе эстетическая потребность, якобы удовлетворяемая литературой, есть факт по существу биологического порядка и никоим образом не покрывает того значения, которое имеет в человеческом обществе литература, определение Ж. чрезвычайно неполно учитывает значение образа и даже в его собственной трактовке приводит к неразрешимым противоречиям. Поскольку критерием художественности Ж. избирает степень словесной организованности, постольку такое литературное произведение, которое "отягчено смысловым грузом", напр. роман Л. Толстого, и пользуется словом "не как художественно значимым элементом воздействия, а как нейтральной средой или системой обозначений, подчиненных коммуникативной функции", уже "не может называться произведением словесного искусства". Тем самым разрушается вся рассмотренная концепция строения литературного произведения. Если предположить, что материал — слово — имеет здесь "нейтральное значение", т. е. не подвергается обработке, то оно отсутствует как слагаемое художественности произведения: в последнем остаются только одни приемы. Но как писание по воздуху за отсутствием бумаги не может привести к желаемым результатам, так и система приемов, не примененная к материалу — слову, не может создать художественного произведения. Если же брать за основу "материал", не подвергшийся обработке "приемами", то приходится признать, что художественного произведения без "приемов" также не может быть; оно останется "природным фактом", не выходя за пределы практической речи. Вся эта система противоречий неизбежно вытекает из того, что у Ж. исключен из рассмотрения образ и выдвинут как основной для художественного произведения один только элемент — организованное слово, к которому и приспособлены понятия "материала" и "приема", являющиеся двумя сторонами одного и того же — "формы". Если строение литературного произведения интерпретируется Ж. совершенно неудовлетворительно, то в такой же степени неубедительна и его трактовка литературной эволюции. Правильно указывая, что причина эволюции литературного ряда лежит вне его, Ж. однако не доходит до конца в определении ее и останавливается на половине дороги, отыскивая причины изменений литературного ряда то в фактах "внутренней биографии" немецких романтиков, то во влиянии идей Белинского на Некрасова и т. п., не замечая, что имеет здесь дело только с передаточной инстанцией, для себя самой требующей социологической интерпретации. В то же время Ж. придает исключительно большое значение проблемам "влияния" и "лит-ой традиции", которые он, в некотором противоречии с самим собой, считает "основной проблемой историко-литературной динамики, истории литературы в узком смысле слова" ("Байрон и Пушкин"), опять-таки оставляя совершенно в стороне вопрос о природе самого воздействия (см. "Влияния").

Плюрализм Ж. мешает ему сделать эту интерпретацию: значения экономики, отношения базиса и надстройки, для него — только "в отдельных случаях" допускающего "непосредственное влияние из одного ряда в другой" — не существует. Точно так же полностью отсутствуют у Ж. и попытки какой-либо дифференциации социального "ряда", определяющего литературный ряд: дальше воздействия "эпохи" на писателя он не идет и совершенно не пытается сколько-нибудь уточнить эту неопределенную категорию. Стоя таким образом на позиции формалистов в определении поэзии как искусства слова, принимая как будто бы социологическое положение о том, что причины эволюции литературного ряда лежат вне его, и не доводя в то же время ни одну из этих противостоящих концепций до конца, уйдя в объяснении литературы от идеалистического монизма и не придя к монизму материалистическому, Ж. превращается в эклектика. Критические его выступления против отдельных положений формального метода и стремление апеллировать от произведения через поэта к эпохе позволили одному из его критиков (Лелевичу) сделать вывод о постепенной эволюции Жирмунского "от формализма к социологизму". Однако "эпоха" появилась у Ж. в самых первых его работах и никакой дифференциации до сих пор не подверглась, а кроме того дана в несомненно идеалистической трактовке (главным образом со стороны духовной культуры, определяющей устремления поэта). "Выбор поэтических тем и их обработка, словарь и словоупотребление, поэтический синтаксис, ритмика и словесная инструментовка и т. п. подчиняются у данного поэта или в данную эпоху некоторому общему формирующему принципу или художественному закону, существование которого обусловливает собой телеологическую связь между отдельными приемами. Это формирующее начало (энтелехию) мы можем назвать "душой поэтического произведения" или душой поэта, усматривать в ней то основное чувство "жизни", ту своеобразную интуицию бытия, к-рая открывается поэту или целой эпохе и составляет как бы поэтическое знание, принесенное ими в мир" ("В. Брюсов и наследие Пушкина"). Указанные дефекты методологии Ж. определяют и характер его историко-литературных работ, вредно отражаясь и на подборе материала, и на способе его освещения, и — естественно — на выводах. Теоретические же его работы по поэтике носят еще более определенный формалистический характер, ибо в них Ж. пытается дать историю тех или иных формальных элементов (метрика, рифма) в имманентном развитии каждого из них, обособленно от всего поэтического стиля. Так, видоизменения русской рифмы рассматриваются Ж. от Державина до Маяковского как постепенная эволюция, в пределах одной традиции; так, тонический стих Маяковского рассматривается как результат такой же постепенной эволюции силлабо-тонического стиха, основанной "на длительной привычке к стихотворной форме, при которой мы постепенно приучаемся обходиться без целого ряда элементарных первичных признаков ритмического равновесия — у читателя нашего века" ("Введение в метрику"); при этом Ж. "Сказку о Балде" Пушкина сближает со стихом Маяковского и так. обр. приходит к выводу, что "сказка" опирается на ритмическое чувство "читателя нашего века", и т. д. Если теоретически Ж. стоит на промежуточных позициях между ортодоксальным формализмом и социологизмом, приближаясь к первому, то в его практических работах это приближение сказывается гораздо отчетливее, несмотря на большую эрудицию Ж. и широту фактической разработки интересующих его вопросов. Библиография: I. Немецкий романтизм и современная мистика, СПб., 19І4; Религиозное отречение в истории романтизма, М., 1919; Композиция лирических стихотворений, П., 1921; Поэзия А. Блока, П., 1921; Валерий Брюсов и наследие Пушкина, П., 1922; Рифма, ее история и теория, Л., 1923; Байрон и Пушкин, Л., 1924; Введение в метрику, Л., 1925; Вопросы теории литературы, статьи 1916—1926, Л., 1928; Die deutschen Kolonien in der Ukraine, Moskau — Charkow, 1928. П. Сакулин П. Н., К вопросу о построении поэтики, "Искусство", 1923, № 1; Бpюсов В., О рифме, "Печать и революция", 1924, № 1; Поспелов Г., К проблеме формы и содержания, "Красная новь", 1925, № 5; Григорьев М., Понятие материалам приема в теории литературы, "Звезда", 1926, № 2, или в его книге "Литература и идеология", М., 1929; Лелевич Г., Между формализмом и социологизмом, "Печать и революция", 1928, № 6; Прозоров А., Формальные проблемы или формальный метод?, "На литературном посту", 1928, № 23. III. Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928; Балухатый С., Теория литературы, т. I, изд. "Прибой", Л., 1929 (по указателю). Л. Тимофеев. {Лит. энц.} Жирмунский, Виктор Максимович Род. 1891, ум. 1971. Филолог, специалист в области проблем общего, германского и тюркского языкознания, диалектологии, фольклорист. Занимался также теорией литературы, стиховедением, историей западной и русской литературы. Академик АН СССР (1966).
(Источник – Биография. ру; http://www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=42795)
***

З. И. Плавскин. Об авторе и книге
(Отрывок из вступительной статьи)

Автора этой книги -- академика Виктора Максимовича Жирмунского (1891--1971) -- подробно представлять читателю, вероятно, нет нужды. С именем ученого связана целая эпоха в истории отечественной филологии; его многочисленные труды давно вошли в русскую и мировую науку. Поэтому мы ограничимся лишь самой общей характеристикой его жизненного пути и отметим основные направления его деятельности. Более подробного рассказа требует история создания и публикации издаваемой ныне книги, которая лишь сейчас, через полстолетия после ее написания и через много лет после смерти автора, впервые увидит свет.

В 1908 году семнадцатилетним юношей, только что закончив Тенищевское училище, славившееся образцовым преподаванием гуманитарных дисциплин, Виктор Максимович поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета. В стенах университета тогда трудилось много талантливых ученых и педагогов. Но особенно выделялось романо-германское отделение, созданное и в течение нескольких десятилетий руководимое академиком Александром Николаевичем Веселовским. К моменту поступления В.М.Жирмунского в университет Веселовского уже не было в живых, но на отделении продолжали трудиться его ученики -- Ф.А.Браун, Д.К.Петров, В.Ф.Шишмарев и др., которые и стали наставниками Виктора Максимовича. Сосредоточившись главным образом на изучении немецкого языка и литературы, В.М.Жирмунский вместе с тем уже в студенческие годы обнаружил интерес и к проблемам русской литературы: он, в частности, стал участником пушкинского семинара, которым руководил профессор С.А.Венгеров.

По окончании в 1912 году университета Виктор Максимович был оставлен при кафедре романо-германской филологии для подготовки к профессорскому званию и, как тогда было принято, направлен на два года в Германию для углубленного изучения немецкого языка и литературы. В 1915 году он стал приват-доцентом Петербургского университета и с той поры с небольшими перерывами, по большей части вынужденными (1917--1919 годы -- профессор Саратовского университета, в годы Отечественной войны -- профессор Среднеазиатского государственного университета и Ташкентского педагогического института и т.д.), трудился на разных кафедрах нашего университета. В 1933 году он стал здесь основателем кафедры истории западноевропейских литератур, которой заведовал до 1949 года. Под его руководством ведущие сотрудники кафедры написали и в 1947 году опубликовали вузовский учебник "История западноевропейской литературы. Раннее Средневековье и Возрождение", который с тех пор выдержал четыре издания, переведен на иностранные языки и до сих пор остается настольной книгой студентов-филологов.

Человек огромной энергии, отличный организатор, Виктор Максимович Жирмунский чуть ли не с первых лет своей деятельности совмещал педагогический труд с участием в работе различных научно-исследовательских учреждений, с 1921 по 1935 год, будучи действительным членом Научно-исследовательского института сравнительного изучения литератур Запада и Востока, старшим научным сотрудником Института языка и мышления (1934--1935), с 1935 по 1950 год -- заведующим Западным отделом Института литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, а с 1957 года до самой смерти -- заведующим сектором индоевропейских языков Ленинградского отделения Института языкознания. О значении этой стороны деятельности Виктора Максимовича можно судить хотя бы по одному примеру. В качестве заведующего Западным отделом Пушкинского Дома он возглавил работу редколлегии "Истории западноевропейских литератур", которая разработала подробный план издания многотомных сводов истории литератур Франции, Англии, Германии, Испании и Италии. Первые тома этих капитальных трудов, призванных обобщить итоги изучения отечественной и мировой наукой литератур Франции и Англии, начали выходить еще во время войны и в первые послевоенные годы при непосредственном участии Виктора Максимовича; работа над историей испанской литературы, близившаяся к концу, и над историей итальянской литературы была прервана в 1949--1950 годах, во время кампании "борьбы с космополитизмом", когда Западный отдел Института литературы был закрыт, и так и не была завершена.

Выдающаяся научная, научно-педагогическая и научно-организаторская деятельность В.М.Жирмунского получила всеобщее признание: в 1939 году он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1966 году -- ее действительным членом. Он состоял также членом-корреспондентом Баварской, Британской, Датской, Немецкой академий наук, почетным членом Саксонской академии наук, почетным доктором наук ряда зарубежных университетов и членом различных международных обществ. Многие ученые труды В.М. Жирмунского переведены на европейские языки и прославили на весь мир петербургскую--ленинградскую филологическую школу, достойным представителем которой он был на протяжении без малого шести десятилетий.

Правильнее было бы, впрочем, сказать, что Виктор Максимович не просто блистательно представлял эту школу; он был одним из ее создателей. Возникшая в стенах Петербургского университета в конце прошлого и в начале нынешнего столетия трудами учителей Виктора Максимовича, эта школа именно благодаря его трудам, трудам его соратников и учеников приобрела всемирную известность. Разумеется, Виктор Максимович Жирмунский, как и всякий большой ученый, обладал яркой индивидуальностью, которая обнаруживалась и в выборе тем для исследования, и в тех аспектах темы, которые привлекали его преимущественное внимание, и, наконец, в присущей ему манере изложения материала. Но вместе с тем основные методологические принципы подхода к предмету изучения, вырабатывавшиеся В.М.Жирмунским в течение всей его научной жизни, стали характерными свойствами и всей петербургской филологической школы.

Один из этих принципов -- уважительное отношение к факту. Конечно, факт -- это всего лишь первоэлемент науки; всякое исследование опирается на собранные ученым факты. Но на фоне характерной для советской науки в течение многих лет идеологической концептуальности, во имя которой иногда приносились в жертву "неудобные" для данной концепции факты, подчеркнутое внимание петербургской филологической школы к полноте фактического материала приобретало особое значение. Никогда и нигде Виктор Максимович не поддавался искушению поступиться безусловной верностью фактам ради заключения, самого эффектного внешне или казавшегося таким "актуальным", соответствующим сиюминутным идеологическим установкам.

Факт, каким бы интересным и неожиданным он сам по себе ни казался, для В.М.Жирмунского, как и для других деятелей петербургской филологической школы, никогда не имел самодовлеющего значения. Виктор Максимович не раз сравнивал факт с только что извлеченным из породы алмазом, который засияет всеми своими гранями лишь под руками умелого и талантливого гранильщика. Факты становятся прочным фундаментом, на котором вырастают самые широкие научные обобщения ученого. В основе всех трудов Виктора Максимовича лежит универсальное знание. Эта необыкновенная широта научных горизонтов -- одна из самых ярких особенностей В.М.Жирмунского-ученого. Подлинный филолог, он никогда не замыкался в рамки одной только из ветвей филологической науки. Известно, что первые его научные труды, появившиеся в 1913--1914 годах, были посвящены проблемам немецкого романтизма. Литература Германии осталась одной из самых любимых тем его занятий. Позднее он обратился и к русской литературе (таковы, например, его работы о русских символистах; особенно его привлекало творчество А.Ахматовой, к которому он обратился впервые еще в 1916 году и которому посвятил одну из последних своих книг), и к литературам Запада, прежде всего английской. Позднее он займется также изучением литератур Востока, а его труды в этой области, в частности исследования эпического творчества тюркских народов, составили заметную страницу в истории востоковедения.

Широкий по охвату материала цикл историко-литературных исследований В.М.Жирмунского был отнюдь не единственным предметом его научных интересов. Весьма значителен по широте проблематики и по достигнутым результатам цикл его языковедческих работ, куда вошли его труды по общему языкознанию, по сравнительной грамматике германских языков, по диалектологии, по истории немецкого языка.

Еще в 1920Не годы определился один из важнейших аспектов его филологических штудий -- различные проблемы поэтики. В те годы по совместительству с работой в университете он заведовал отделом словесного искусства в Институте истории искусств; под его редакцией публиковалась непериодическая серия "Вопросы поэтики" и сборники "Поэтика". К этому же времени относятся публикации трех его книг: "Композиция лирических стихотворений" (1921), "Рифма. Ее история и теория" (1923), "Введение в метрику. Теория стиха" (1925), а также многочисленных статей, часть из которых вошла в сборник "Вопросы теории литературы" (1928). Несколько позднее, в 30-ые годы, в сферу его научных интересов прочно вошел фольклор, прежде всего различные проблемы происхождения и бытования народного эпоса. Широта научных интересов, опирающихся на поистине энциклопедическую научную эрудицию, вывела В.М.Жирмунского на путь сравнительно-исторического исследования явлений мировой культуры. В 1924 году появилась в печати его докторская диссертация "Байрон и Пушкин". За ней последовали многие другие работы, в их числе капитальное исследование "Г"ете в русской литературе" (1937). При этом в трудах В.М.Жирмунского все более усиливаются акценты, с одной стороны, на национальное своеобразие восприятия элементов чужой культуры в культуре воспринимающей, а с другой стороны, на типологически близкие черты в развитии различных литератур, свидетельствующие о наличии общих закономерностей развития человеческой культуры.

Это вырабатывавшееся постепенно в трудах В.М.Жирмунского представление о необходимости комплексного изучения целостного процесса развития человеческой культуры -- одно из важнейших методологических положений научного мировоззрения ученого. Именно поэтому, в частности, он обращается к проблемам исторической поэтики, науки, принципы которой разрабатывал А.Н.Веселовский. В 1940 году работы Веселовского были изданы под редакцией и с большой вступительной статьей Виктора Максимовича; тогда же появляются и его собственные статьи, связанные с этой темой. Комплексность исследования, как ее понимал В.М. Жирмунский, предполагает научный анализ любого литературного явления, ставшего предметом изучения, на всех его уровнях -- от мельчайших элементов формы до целостных поэтических структур. Известно, что в 1920Не годы В.М. Жирмунский был близок к группе, составлявшей русскую "формальную школу" (В.Шкловский, Ю.Тынянов и др.). Однако, признавая необходимость тщательного и всестороннего изучения формы литературного произведения, он критически оценивал крайности "догматического формализма". Уже в 1923 году в статье, предпосланной переводу брошюры О. Вальцеля "Проблемы формы в поэзии", он отвергал тезис В.Шкловского "искусство как прием" и подчеркивал, что "эволюция стиля как единства художественно-выразительных средств или приемов тесно связана с изменением художественно-психологического задания, эстетических навыков и вкусов, но также -- всего мироощущения эпохи". В своих собственных трудах В.М.Жирмунский рассматривал форму литературного произведения в ее связи с общим замыслом художника, его мировоззрением и в контексте исторического и литературного процесса. Научному мышлению ученого была органически свойственна внутренняя диалектика мысли, позволяющая ему свободно переходить от частного к общему, от анализа к синтезу.

Сравнительно-исторический, типологический и функциональный подходы к изучению литературы синтезируются в научном творчестве В.М.Жирмунского. Они же лежат и в основе его курса лекций "Введение в литературоведение". Публикуемый ныне текст курса Виктора Максимовича долгое время хранился в личном архиве ученого в двух вариантах: первый представляет собой стенограмму курса, прочитанного в 1945/46 учебном году на западном отделении филологического факультета и читавшегося затем в течение еще трех лет; второй вариант, в который автор внес некоторые существенные поправки, принадлежит к концу 1950Нх -- началу 1960Нх годов, когда после длительного перерыва Виктор Максимович на несколько лет вернулся к чтению этого курса.

К этим лекциям он готовился задолго до того, как вынес их в студенческую аудиторию. Можно сказать, что, когда в первый послевоенный год он решился на это, он тем самым подводил итоги всей своей предыдущей тридцатилетней научно-педагогической деятельности. Автору этих строк, тогда аспиранту кафедры истории западноевропейской литературы, довелось в качестве "вольнослушателя" вместе со студентами младших курсов прослушать лекции Виктора Максимовича. Для всех, кому посчастливилось присутствовать на этих лекциях, они наглядно демонстрировали, что такое истинная наука о литературе, в которой эрудиция и запас знаний озарены любовью к предмету исследования и отмечены безукоризненным вкусом.

Виктор Максимович не читал лекций; он беседовал со слушателями, вел с ними свободный и доверительный разговор, прибегая к листкам записей лишь тогда, когда надо было привести особенно длинную цитату из какого-нибудь редкого источника, большинство стихотворений цитируя по памяти. Впечатление было такое, что мысли лектора рождались тут же, в общении с нами, хотя, конечно, теперь-то я понимаю, какой труд стоял за этой видимой легкостью. А ведь то было время, когда на лекциях сиживали -- иногда неделями -- комиссии разного уровня. Недоверие к живому слову лектора стало нормой, в университетскую практику прочно вошло контрольное стенографирование целых курсов. Застенографирован был в том же 1945/46 учебном году и курс Виктора Максимовича. Именно это бюрократически-контрольное мероприятие и сохранило для нас текст интереснейшего курса, который -- кто знает? -- в иных обстоятельствах так и остался бы, быть может, зафиксированным лишь в памяти да в кратких конспектах его слушателей.

Горько вспоминать, какая судьба постигла и этот курс лекций, и его создателя всего через несколько лет. В апреле 1949 года, в разгар очередной кампании, на этот раз борьбы "с космополитизмом" и "веселовщиной", Виктор Максимович вместе с несколькими ведущими учеными филологического факультета (М.К.Азадовским, Г.А.Гуковским, Б.М.Эйхенбаумом) вынужден был уйти "по собственному желанию", а фактически был изгнан из университета. Этому предшествовало памятное заседание Ученого совета факультета 5 апреля (одна из самых мрачных дат в истории нашего университета), на котором В.М.Жирмунский и его коллеги были обвинены в пропаганде буржуазно-либеральных и космополитических воззрений в литературоведении. Об их научных трудах докладчик на заседании Ученого совета заявил, что они умрут прежде, чем истлеют на книжных полках.

К счастью, это "пророчество" оказалось столь же ложным, как и обвинения, которые ему предшествовали. Труды Виктора Максимовича Жирмунского с честью выдержали испытание временем. Ныне почти все они переизданы и вошли в золотой фонд нашей науки. <...>
(Источник - http://edurss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=Ru&blang=ru&page=Book&id=93969)