| Nikolay | Дата: Четверг, 22 Сен 2011, 17:54 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус:  | 
САША СОКОЛОВ
(Александр Всеволодович Соколов)
(Родился 6 ноября 1943 года, Оттава)
— известный современный русский писатель, журналист и публицист, лауреат престижных литературных премий имени Андрея Белого за лучшую русскую прозу (1981) и Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Германия, 1996); яркий представитель постмодернизма русского зарубежья.
Биография
Мать Александра Соколова родом из Сибири. Отец из Пензы, служил заместителем военного атташе в советском посольстве Канады. В 1947 семья Соколовых переехала в Москву. Будущий писатель учился в школе № 596, в 1962 году поступил в Военный институт иностранных языков, откуда ушёл в 1965.
В этом же году 12 февраля стал участником литературного объединения СМОГ, организованного в библиотеке им. Фурманова. Под псевдонимом Велигош опубликовал стихи в самиздатском журнале смогистов «Авангард». В 1967 году поступил на факультет журналистики МГУ, на третьем курсе перешёл на заочное отделение.
С 1969 по 1971 работал корреспондентом в газете «Литературная Россия». Литераторов лично почти не знал, никаких связей у него не было.
Соколов предпринимает несколько попыток сбежать из Союза. Его задерживают при попытке пересечь советско-иранскую границу и сажают в тюрьму — длительного срока удается избежать только благодаря родительским связям.
Вскоре после рождения дочери Александры в 1974 году его первый брак распался. Вторую жену, австрийку Иоханну Штайндль, он встретил в ту пору, когда она преподавала немецкий язык в Московском университете. Она провезла контрабандой текст «Школы для дураков» на Запад. Лишь после того, как Штайндль в 1975 году начала голодовку в Вене, Соколов получил разрешение покинуть Советский Союз. В конце 1976 года, вскоре после выхода его первого романа в американском издательстве «Ардис», писатель перебрался из Вены в США. «Школа для дураков» получила лестный отзыв Владимира Набокова в письме к Карлу Профферу: «обаятельная, трагическая и трогательнейшая книга». В марте 1977 года Иоханна Штайндль родила Соколову сына, который впоследствии стал журналистом. Кроме того, у него есть вторая дочь по имени Мария Гольдфарб, появившаяся на свет в 1986 в Нью-Йорке, она стала художницей. Позже Саша Соколов сочетался браком ещё несколько раз, а теперь женат на американке Марлин Ройл, тренере по гребле.
Соколов долгие годы жил в Америке, временами выезжая в Европу. После публикации «Между собакой и волком» (1980) и «Палисандрии» (1985), он перестает печататься и начинает писать в стол, благодаря чему вскоре получает репутацию «русского Сэлинджера». По слухам, рукопись четвёртого романа погибла в сгоревшем дотла доме в Греции, где он писался.
В Россию эпизодически приезжал в 1989 и 1996 годах. В 1990 году стал сопредседателем всесоюзной ассоциации писателей в поддержку перестройки «Апрель».
Стиль писателя
Органично сочетает в своих произведениях постмодернистские приёмы, поток сознания и тому подобное с особым вниманием к слову и следованием традициям классической литературы. Самое известное произведение — роман «Школа для дураков», в котором, пренебрегая сюжетностью и даже определённостью хода времени (понятия прошлое, настоящее и будущее в романе смешаны), Соколов живо создаёт образ сознания парня в возрасте около 14 лет, страдающего раздвоением личности, неспособного отделить вчера от сегодня, события многолетней давности от событий, случившихся только что.
Основные произведения
1976 — «Школа для дураков»
1980 — «Между собакой и волком»
1985 — «Палисандрия»
2009 — «Газибо»
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Саша_Соколов )
***
СОКОЛОВ, САША (настоящие имя и отчество Александр Всеволодович) (р. 1943), русский писатель.
Родился 6 ноября 1943 в Оттаве (Канада) в семье майора Всеволода Соколова, работавшего в аппарате торгового советника посольства СССР в Канаде. В 1946 отец (агент «Дэви») за разведывательную деятельность был выслан из страны. С 1947 семья живет в Москве.
В 1950 пошел в школу, где его вольнолюбивый нрав приносил ему массу неприятностей: говорили даже о переводе в специальную школу. В 12 лет написал первую приключенческую повесть; пользовались популярностью у товарищей его пародии и эпиграммы на учителей.
В 1961, закончив школу, некоторое время работает санитаром в морге, затем препаратором. В 1962 поступил в Военный институт иностранных языков. Решив освободится от военной службы, симулирует душевную болезнь и проводит три месяца в военном госпитале для душевнобольных.
В 1965 Соколов стал членом неофициальной литературной группы «СМОГ» (аббревиатура «Смелость. Мысль. Образ. Глубина»; иронически расшифровывается как «Самое Молодое Общество Гениев»), объединявшей молодых богемных литераторов столицы. В 1967 поступил на факультет журналистики МГУ. В 1967–1968 пишет и публикует в периодической печати первые очерки, рассказы и критические статьи. За рассказ Старый штурман, опубликованный в журнале «Наша жизнь», получил премию – за «лучший рассказ о слепых».
В мае 1972 устроился егерем в Безбородовском охотничьем хозяйстве Калининской (ныне Тверской) области. Некоторое время с женой и дочерью Александрой жил на Кавказе и работал в газете «Ленинское знамя», но вскоре, после конфликта с редактором, уволился. Оставив семью, вернулся в Москву. Здесь пытается, с помощью знакомой, гражданки Австрии, Иоханны Штайдль, получить в посольстве Канады информацию о возможности выезда из страны. С этого момента был под постоянным наблюдением КГБ. В 1974–1975 работает истопником в Тушине, на окраине столицы. Штайдль, после их многократных попыток заключить брак, лишают въездной визы в СССР. Последняя начинает в Вене акцию протеста и, после вмешательства в дело канцлера Австрии, он получает выездную визу.
В октябре 1975 приехал в Вену, где женился на Штайдль и устроился столяром на мебельную фабрику. В Европе практически не общался с представителями эмиграции (только с писателем В.Марамзиным), не участвовал в культурной и политической жизни. Исключением стал форум в тирольской деревне Альпбах, темой которого была угроза свободе слова в Восточной Европе и СССР. Здесь он познакомился с А.Галичем, В.Максимовым, Н.Горбаневской и А.Амальриком. Вскоре после форума, в сентябре 1976, улетел в США. Несколько месяцев жил в доме Профферов, в Энн-Арборе, в 1977 получил канадский паспорт.
Еще до публикации «Школы для дураков» (1976 на русском языке, в 1977 – на английском) у Соколова в кругах эмиграции складывалась репутация одного из лучших русских писателей. Рукопись блуждала на Западе три года, пока не попала в руки К. Профферу, основателю издательства «Ардис» (Энн-Арбор, штат Мичиган). В своем письме Соколову он писал о романе «Школа для дураков»: «…Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще». Высокую оценку книге дали Н. Берберова, И. Бродский. Отзыв В. Набокова («обаятельная, трагическая и трогательная книга») стал символическим благословением не только для Соколова, но и для читателей английской версии романа.
По мнению П. Вайля и А. Гениса, «главной проблемой для Соколова был сам язык», на «вивисекцию» которого писатель решается в «Школе для дураков». Критики полагали что, он сделал язык героем романа, а главный конфликт книги «строится на перекрестке, образуемом личным временем и личной памятью героя с „наружным" миром, где общее, историческое время течет, как ему положено: из прошлого в будущее».
На фабульном уровне первый роман Соколова содержит рассказ о событиях, происходящих в дачном поселке в окрестностях среднерусского города и в спецшколе для умственно отсталых детей. Повествование ведется с точки зрения одного из учеников школы – мальчика, страдающего раздвоением личности. События, действительно бывшие или гипотетические, сливаются с воспоминаниями героя (героев). Таким образом роман покидает привычный, событийный, сюжет. В более общем виде конфликт произведения выглядит как столкновение линейного, распрямленного, времени с временем мифологическим, циклическим. Кроме того, П. Вайль и А. Генис видят содержание, по их мнению, одного из первых русских постмодернистских романов в инициации героя, приобщающегося к миру взрослых, открывающего присутствие в мире любви и смерти. В Школе для дураков впервые возникает ключевая для творчества Соколова тема зыбкости, неопределенности бытия, условности общепринятых категорий пространства-времени.
Публикация «Школы для дураков» принесла Соколову известность. Проффер ждал от него нового романа, который был начат еще в СССР. Но писатель традиционно долго работал над своим новым произведением. Параллельно жил то в США, то в Канаде. Первый вариант романа «Между собакой и волком» был закончен весной 1978, но неоднозначная реакция издателя и знакомых на рукопись заставила автора продолжить работу над окончательным вариантом.
Вторая книга Соколова «Между собакой и волком» была закончена в Лос-Анджелесе в 1980 и увидела свет в начале года. Здесь, как и в «Школе для дураков», присутствует смутная биографическая основа – на этот раз связанная с периодом работы писателя егерем. Правда необоснованность такого биографического подхода к своим сочинениям Соколов декларирует в одном из своих писательских манифестов – Palissandr – c'est moi? Здесь же он утверждает: «…Когда я слышу упреки в пренебреженьи сюжетом, мне хочется взять каравай словесности, изъять из него весь сюжетный изюм и швырнуть в подаянье окрестной сластолюбивой черни. А хлеб насущный всеизначального самоценного слова отдать нищим духом, гонимым и прочим избранным». Таким источником хлеба насущного и стал новый роман. Его герой – одноногий нищий Дзыдзырэлла. Вынесенная в заглавие калька с французской идиомы, означающей «сумерки», приносит привычное для романного мира Соколова ощущение зыбкости границ вещей и явлений, их взаимопроницаемости. Но в новом романе особое внимание уделяется лексическому пласту повествования, чужому, сказовому слову и – с другой стороны – ритму прозы. Вот образчик стиля Соколова:
«Едва заговорили о собственно башибузуках, захвативших в последнюю кампанию до сотни наших гаковниц, базук и протчих пищалей и варварски аркебузировавших пленных кирасиров и кавалергардов, едва коснулись до грустной темы о дюжине несчастных квартирмейстеров и вестовых из улан и от канонирского состава, взятых заложниками и потонувших на трофейной французской фелуке, шедшей под италианским стягом и подорванной под Балаклавой турецкой петардой, едва упомянули обо всем этом, как в кабинете, обремененный целым бунтом гранок, является, наконец, здешний главный верстальщик, обряженный в скромный флер…».
«Между собакой и волком» был принят в эмиграции не так восторженно, как первый роман. Однако в России он был опубликован в ленинградском самиздатовском журнале «Часы» и получил премию имени Андрея Белого за лучшую русскую прозу 1981.
Весну 1980 Соколов проводит со своими друзьями, писателями Э.Лимоновым и А.Цветковым, читая лекции в США и Канаде. Летом 1980 он переехал в Калифорнию, где преподавал в Монтерейском институте международных проблем и работал над новым романом. В мае 1981 в университете проводилась «Конференция третьей волны», на которой Соколов выступил с лекцией «На сокровенных скрижалях», в которой задается вопросом: «что было и будет в начале: художник или искусство?»
Популярность писателя растет. В декабре 1984 «ассоциация преподавателей славянских и восточноевропейских языков» провела специальное заседание «Саша Соколов и литературный авангард». Новый роман – «Палисандрия» – в издательстве «Ардис» был издан в апреле 1985.
«Палисандрия» – это мемуары о советской элите сталинского и послесталинского периода, якобы законченные в 2004 и опубликованные в 2757. Автор воспоминаний, Палисандр Дальберг, внучатый племянник Л. Берии и внук Г. Распутина, рассказывает кремлевские анекдоты и живописует свои любовные утехи. Палисандр спокойно соблазняет старух на московских кладбищах до тех пор, пока один из его отцов-покровителей, Андропов, не вербует его в орден Часовщиков – чтобы Дальберг убил правителя страны Брежнева...
Поставленная задача – написать антироман, сделала почти неизбежным обращение к пародии: на жанровую – детективную, порнографическую и т.д. – литературу. О. Матич считает, что роман «задуман как образцовый текст русского постмодернизма», т.к. в нем даются пародийные аналогии расхожим мотивам эмигрантской и диссидентской прозы, с ее непристойной лексикой и пафосом демифологизации. Б.Гройс в статье Жизнь как утопия и утопия как жизнь (Синтаксис. 1987. № 18) называет Палисандра Дальберга «истинным героем постмодерного времени» (ибо он связан со всеми мифами 20 в. – «от Сталина, диссидентства и эмиграции до психоаналитического платоновско-юнгианского мифа об андрогине как о совершенном человеке»), а сам роман относит к поставангардному течению «соц-арт'а». Преодоление линейного течения времени, воплощенное на этот раз в преодолении истории, связано, по Гройсу, с преодолением Эдипова комплекса, питавшего искусство авангарда. Однако этот текст, где «автор предлагает вниманию читателя эротические похождения вымышленного кремлевского отрока-сироты, тайно участвующего в интимной жизни реальных советских руководителей и их жен», – именно этот текст, по мысли О.Матич, выводит Соколова из литературных аутсайдеров и присоединяет его творчество к магистральному направлению современной русской литературы.
В марте 1984 Соколов принимает участие в Форуме русской культуры в Энн-Арборе (среди участников форума – М. Барышников, И. Бродский, С. Довлатов и др.). Осенью 1985 прочитал две лекции в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре. Лекция Портрет русского художника, живущего в Америке. В ожидании Нобеля посвящалась жизни художника в эмиграции. Лекция Ключевое слово российской словесности манифестировала приоритет вопроса «как?» (т.е. формы) над вопросом «что?» (предметом изображения). В докладе Тревожная куколка на конференции Роллинз колледжа во Флориде затронул проблему заточения писателя внутри собственного языка.
В июне 1986 устроился в Вермонте работать тренером по лыжам на одном из курортов штата.
Во второй половине 1980-х популярность Соколова растет как в эмиграции, так и в СССР. В США создается «Фонд почитателей творчества Саши Соколова». Популяризировал творчество своего друга писатель В.Аксенов. В России Т.Толстая утверждала, что Соколов – это «совершенно необычный писатель, уникальность которого очевидна», инициируя публикацию его произведений.
Летом 1989 Соколов приехал в Москву. Участвуя в культурной жизни, работал над четвертым, еще неоконченным романом. С тех пор он часто посещает столицу.
В мае 1996 ему вручили в Москве Пушкинскую премию.
Издания: Школа для дураков. Между собакой и волком. 2 т. М., 1999; Палисандрия//Октябрь. 1991, № 9–11; На сокровенных скрижалях // Синтаксис. 1982, № 10; Palissandr – c'est moi? // Синтаксис. 1987, № 18; Глагол. 1992, № 6.
Алексей Евстратов
(Источник - Энциклопедия Кругосвет; http://www.krugosvet.ru/enc....age=0,0 )
***
Художественные особенности прозы Саши Соколова
Я нить свою тяну из стран теней...
Из школ теней, и мы тех школ питомцы.
Виктор Соснора
Саша Соколов — русскоязычный писатель современного литературного зарубежья. На обложке первого изданного романа Соколова читатели могли прочесть слова Владимира Владимировича Набокова: “Школа для дураков” —обаятельная, трагическая и трогательнейшая книга". Мастер как бы передавал сбереженную в изгнании лиру долгожданному наследнику.
Отсюда и возник соблазн, которому поддаются многие, пишущие о " Школе для дураков", — видеть в Саше Соколове одного из питомцев Набокова. Однако, в интервью журналу "Октябрь ' писатель утверждает, что он не читал ко времени создания первого романа ни одной книги Набокова. А ведь мало кому из прозаиков, искавших в 70-е годы новые способы работы с русским словом, удалось избежать прямого или косвенного воздействия автора "Дара" и "Лолиты".
В самом отношении к языку эти писатели сильно расходятся. Нигде у Саши Соколова мы не почувствуем стремления отшлифовать слово до абсолютной прозрачности, как у Набокова. Напротив, слово Соколова выпукло, многосоставно, оно постоянно отслаивается все новыми значениями. Так, пригородная железнодорожная ветка, по которой герой некогда ездил на дачу, оборачивается цветущей веткой акации, в свою очередь, превращающейся в школьную учительницу ботаники Вету Акатову — предмет мальчишеской страсти рассказчика.
В мире Саши Соколова неодушевленные предметы и явления, будь то велосипед, бочка или флюгер, не говоря уже о ветре, реке и лилии, наделены характером и способностью воздействовать на сюжет. Писатель стремится полностью подчинить себя языковой стихии. "Выкатим на свет Божий бочку повествования — и выбьем, наконец, затычку", — рассуждает его литератор, Запойный Охотник из романа "Между собакой и волком". Дальше освобожденный словесный поток движется уже как бы по своей воле. Он обрушивается многостраничными каскадами однородных периодов и, прорывая линию сюжета, уходит в сторону, чтобы, кружа и петляя, выскочить где-то рядом с истоком, когда мы уже почти забыли, с чего, собственно, автор начал.
Набоковские эпитеты "обаятельный", "трагический", "трогательнейший" говорят не столько о мастерстве Саши Соколова (оно как бы подразумевается), а об эмоциональном воздействии его книги. Поэзия детства в "Школе для дураков" родственна мотивам, звучащим во многих русских романах Набокова, и наиболее отчетливо — в "Других берегах". Однако место дворянской усадьбы занимает в "Школе для дураков" дача отца героя, представителя отечественной номенклатуры среднего уровня. В роли домашних гувернеров и преподавателей выступают здесь учителя школы для умственно отсталых детей. А функции повествователя, или главного героя, берет на себя воспитанник этой школы, подобно Набокову обожающий бабочек и велосипедные прогулки. Однако герой Соколова страдает раздвоением личности и "избирательной памятью", не способной различать происшествия важные и незначительные, реальные и вымышленные, а главное, предшествующие и последующие.
Душевное расстройство рассказчика сказывается на технике писателя, строящего свой текст как непрерывный внутренний_монолог, обращенный к другому себе. В монологе этом начисто стираются все временные и причинно-следственные связи. Поэтому события, о которых идет речь, ощущаются как одновременные, а вернее — как единое многомерное событие. Автор то и дело ставит в скобках после глаголов их формы прошедшего и будущего времени, не давая забыть, что все, происходящее в книге, происходит (происходило, будет происходить) сейчас и всегда.
Так, герой продолжает жить на проданной даче и учиться в оконченной школе, а его любимый учитель географии Павел (Савл) Петрович Норвегов, сидя на подоконнике в школьном туалете, пытается припомнить обстоятельства собственной смерти. Любые попытки выстроить последовательный сюжет оказываются заведомо бессмысленными. Повествование скользит по кругу одних и тех же лиц, подробностей и впечатлений.
Расставание с детством, юностью, угасание любви, потеря близких, старение, смерть — все это является традиционными темами литературы. Саша Соколов ставит под сомнение самый ход времени, растворяя человеческое существование от рождения к смерти в субстанциях природы и языка.
В своей второй книге "Между собакой и волком" Соколов организует время иначе. Оно здесь не стоит на месте, но идет, изменяя скорость движения в разных точках художественного пространства. "...Давай с тобой не время возьмем, а воду обычную... — поучает героя книги, точильщика Илью Петрикеича, егерь Крылобыл. И продолжает: “В заводи она практически не идет, ее ряска душит, трава, а на стрежне стремглав; так и время функционирует... в Городнище шустрит махом крыла стрижа, приблизительно, в Быдогоще — ни шатко ни валко, в лесах — совсем тишь да гладь”. “Принял я это к сведению, — радуется точильщик, — и заездил на будущем челноке в позапрошлое".
Получающийся контур времени напоминает не столько кольцо, сколько ленту Мёбиуса, перемещаясь по которой ты возвращаешься к исходной точке развернутым в направлении, противоположном первоначальному.
Теперь зима в саду моем стоит,
Как пустота, забытая в сосуде.
А тот, забытый, на столе стоит.
А стол, забытый, во саду стоит,
Забытом у зимы на белом блюде,
— выстраивает эту цепь автор в одном стихотворении из романа. Не случайно точильное колесо героя в самом начале книги разваливается, принимая на полу очертания буквы "ж", напоминающие о звуке, издаваемом этим колесом при работе.
Читатель, если он хочет понять, что же все-таки произошло в книге, вынужден постоянно возвращаться назад, к уже пройденному. При этом перспектива событий, открывающаяся из каждой точки текста, непрерывно смещается по мере изменения ракурса. Такой оптический эффект очевидным образом передает атмосферу книги, само название которой означает время сумерек. Именно в сумерках точильщик Илья принимает на замерзшей реке охотничью собаку за волка и вступает с ней в бой. Эта схватка становится в одном из сюжетных сцеплений причиной его гибели от рук разъяренных егерей.
Среди убийц Ильи Петрикеича — охотник и поэт Яков Ильич Паламахтеров, второй герой книги. Изысканно книжный слог поэта перемежается в романе диалектной речью точильщика. Такой стилистический контраст был использован Сашей Соколовым еще в "Школе для дураков": там основная часть повествования с её бесконечно льющейся фразой оттенена главой "Теперь", состоящей из кратчайших новелл, написанных нарочито бедными предложениями. Во втором романе столкновение двух повествовательных пластов подчеркнуто поэтическими "Записками Запойного Охотника". Стихи охотника занимают в общей сложности приблизительно треть книги.
В отличие от стихотворений Юрия Живаго произведения Якова Паламахтерова — не просто плоды вдохновения его создателя. Это в полной мере лирика Запойного Охотника, неотделимая от его личности, сознания и образа жизни. Лирика эта совершенно не понятна вне прозаической части романа. Начинавший как поэт, Саша Соколов наделяет своего косноязычного персонажа недюжинным стихотворческим даром. Герой обладает феноменальным чутьем к звучанию слова: "Неклен. Наклюкался — клен Клен. Оклемаешься — неклен. Сумерками ослеплен, медленной тлею облеплен". Способность точно следовать за движением языка сочетается с неумением с ним совладать. Этот прием уже отчасти знаком нам по "Школе для дураков" с ее умственно отсталым рассказчиком.
Преемственность между обеими книгами Саши Соколова проявляется порою в самых неожиданных деталях. Так, в ландшафте "Между собакой и волком" нетрудно угадать приметы местности первого романа: реку, пруд кладбище, железную дорогу. Однако весь пейзажный реквизит перемещен здесь из окрестностей большого города в глубь и в глушь России, в верховья Волги, носящей на страницах книги свое древнее название Итиль.
Между тем во втором романе прямо поименованная Заитильщина. или Заволжье, служит лишь условным обозначением затерянного угла земли. Конкретные исторические места здесь столь тщательно перепутаны, что приурочить описываемые события к какому-либо определенному отрезку нашего столетия оказывается невозможно.
Важную роль играет в художественном мире Саши Соколова живопись Питера Брейгеля Старшего. Впервые описание картины "Охотники на снегу" возникает во второй главе романа, когда Яков Ильич Паламахтеров рассказывает о своем возвращении с охоты. Затем этот пейзаж возникает в стихотворении "К незнакомому живописцу". Здесь вид, запечатленный Брейгелем, оказывается чуть приукрашенным изображением Городнища, — города нищих, поблизости от которого обитает Яков Ильич. Так получает свое объяснение яростная приверженность всех героев романа к катанию на коньках. Едва ли всем нынешним обитателям волжских берегов свойственна эта страсть, но она связана мощным пучком культурных ассоциаций с Нидерландами XVI века. Да и самый сумеречный колорит книги несет на себе отблеск полотен Брейгеля.
Связь с живописью Брейгеля романа "Между собакой и волком" не ограничивается "Охотниками на снегу". В романе оживают излюбленные герои Брейгеля: нищие уродцы, калеки и слепые. Инвалиды у Саши Соколова, как, собственно, и у Брейгеля, менее всего взывают к чувствам милосердия и сострадания.
Се жизнь: к инвалидному дому,
пред коим зимою — каток,
удод подошел и хромому, точней,
одноногому гному, горбатому,
слепонемому, единственный точит конек.
Взгляни — и ступай себе мимо,
чужая беда — не беда,
тем паче что неутолимы печали
фортуной гонимых, и если уж солнцем палимы,
им ливень — как с гуся вода,
— цинически философствует на некрасовские темы Яков Ильич Паламахтеров.
Тема физического ущерба становится в романе еще одним воплощением Заитильщины. Это край, где ничего не строится, не производится и лишь изредка чинится, а чаще ветшает, приходит в негодность, ломается и крадется. Оскудевание земли от Брейгеля до Паламахтерова напоминает о судьбе Божьего мира, постепенно погружающегося в полумрак.
Яков Ильич, оказывающийся в одном из сюжетных вариантов потерянным сыном Ильи Петрикеича, по трагическому неведению убивает своего отца. Погибшая Орина возвращается с того света в поисках суженого и высматривает его среди сображников и собутыльников, готовых радостно уйти в небытие, повинуясь жесту ее руки.
Символическая вязь этой книги становится понятной только тогда, когда мы почувствуем, что перед нами литература, обращенная, как писал Набоков, "к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей".
(Источник - Litra.ru; http://www.litra.ru/composition/get/coid/00040501184864120902/ГЬ )
***
Соколов Александр Всеволодович
Мать Александра Соколова родом из Сибири. Отец из Пензы, он служил заместителем военного атташе в советском посольстве. В 1947 семья Соколовых переехала в Москву. Учился в школе № 596, после ее окончания поступил в Военный институт иностранных языков в 1962 году, откуда ушел в 1965. В этом же году 12 февраля стал участником литературного объединения СМОГ, которое организовалось в библиотеке им.Фурманова. В 1967 году он поступил на журфак МГУ, на 3 курсе перешел на заочное отделение и стал работать в 'Литературной России' корреспондентом. Литераторов лично он почти не знал, никаких связей у него не было. Саша закончил факультет журналистики МГУ, в 1960-х годах был участником литературного объединения 'СМОГ'. С 1969 по 1971 работал в газете 'Литературная Россия'.
Соколов предпринимает несколько попыток сбежать из Союза. Его задерживают при попытке пересечь советско-иранскую границу и сажают в тюрьму - длительного срока удается избежать только благодаря родительским связям.
В 1975 ему все же удалось выехать за границу, вступив в брак с гражданкой Австрии. А в следующем году в американском издательстве 'Ардис' вышел его первый роман 'Школа для дураков'. Саша долгие годы живет в Америке, временами выезжая в Европу. После публикации 'Между собакой и волком' (1980) и 'Палисандрии' (1985), он перестает печататься и начинает писать в стол, благодаря чему вскоре получает репутацию 'русского Сэлинджера'.
В Россию эпизодически приезжал в 1989 и 1996 годах. В 1990 году стал сопредседателем всесоюзной ассоциации писателей в поддержку перестройки 'Апрель'.
«Палисандрия» - философско-футурологический роман с элементами политического памфлета, действие которого разворачивается на фоне фантастически переосмысленной советской действительности.
(Источник – Альтернатива; http://alternativa.lib.ru/ah/authors/0/s27782card22054.htm#works )
***
Аркадий Драгомощенко
О ДЕРЕВЕ И ТОПОРЕ
Речь о Саше Соколове
В связи с присуждением премии Андрея Белого русскому писателю Саше Соколову, мне было предложено в честь этого события произнести положенные в таком случае несколько слов, могущих не то чтобы в какой-то мере проанализировать, охарактеризовать его творчество – чего, признаться, при всем желании не сделать в отведенное мне время, – но должных как бы привнести необходимую осязаемость в довольно-таки призрачную церемонию, на которой лауреат отсутствует. Скажу, апеллируя к собственному опыту, что помимо благородства и, скажем так, условных возможностей высказаться по поводу (в данном случае) прозы, задача эта содержит в себе и некоторую опасность. Совпадение ли это – трудно сказать – стечение ли роковых обстоятельств, либо что другое, но прошлогодний лауреат Владимир Алейников, которого я представлял ровно год назад – замечу попутно, что со спичем моим он, по-видимому, ознакомился – невзирая на свою, всем известную тягу к перемене мест, неизмеримую любовь к Ленинграду, помноженную на страсть к дружескому общению, с тех пор не появлялся – как в воду канул.
Нет, конечно же, Саша Соколов это, как говорится, другой коленкор. И я имею в виду не то, что в отличие от своего предшественника он предпочитает сокрушительным приездам мудрую и замкнутую жизнь затворника, но условия, в которые он поставлен по отношению к нам… и наоборот.
Согласитесь, эта деталь весьма немаловажна. Известное пространственно-географическое различие вполне достойно стать темой краткого необременительного отступления. Действительно, по прошествии немногим более десятилетия в рыхлый камень нашей культуры вкралась – скорее прибавилась – небольшая трещина, со временем обратившаяся в то, что только с большой натяжкой можно именовать трещиной. И мы обратили свои взоры к истории, с возрастающей настойчивостью стали разыскивать прецеденты, спасительные аналогии. Немало было приведено примеров, зиждущихся, по-моему, на весьма поверхностном сравнении. Иные из них были из поры, удаленной настолько, что эта самая пора в силу различных фокусов, которые выкидывает время, вообще выпала из представлений о нем, тем паче, что, разделяя подобную точку зрения, мы неминуемо попадали в положение человека, отвечающего на вопрос, где у тебя сломана нога – со страстью маятника: нет ничего нового под солнцем. Быть может, это и забавно. Вполне возможно, что как персонаж одноактной пьесы этот человек нас устраивает. Но, полагаю, нет ничего забавного в том, о чем мы сейчас упоминали, что, впрочем, вовсе не означает прижатых в великой скорби рукавов к глазам. Попытаюсь выразиться несколько ясней, чтобы не оказаться в западне двусмысленности, выдвигая явно ничего не значащее предположение. Вероятно, кто и прижимает, а кто-то смеется – как знать…
В последние годы и по сию пору я был и постоянно пребываю свидетелем бесчисленных разговоров о русской культуре, окрашенных порой в траурные тона, иной раз – в восторженные, а иногда ни во что не окрашенные, какие-то бормочущие. Одни ведутся на страницах зарубежных изданий, где довольно рассудительные размышления перемежаются откровенной дичью, другие – на линолеуме наших квартир, где представители вольного слова и свободной речи точно знают, что к чему. Нет почти такого собрания, где бы не говорилось о некоем возрождении, в одном случае – православном, в другом – культурном, выступающем вкупе альтернативой изжившему себя, сформировавшемуся в 60-х общественному движению.
Полагаю, что все присутствующие участвовали в подобного рода разговорах, оперируя все теми же позвонками, хребтами и прочей спинальной терминологией. Мы иной раз готовы с лихорадочным блеском в глазах сообщать друг другу, что Черноморск не сегодня-завтра станет порто-франко, сустав времени вправлен или к тому идет дело, а по вечеру заводить заунывную песнь пустыни. Реставраторы стали персонами более чем значительными. Муссируются в различном порядке какие-то пассеизмы и новаторства. В свою очередь Иовы примеряют со вкусом подобранные лохмотья, словно готовясь к конкурсу. В тезаурусе поэтическом назовем ее так: легкой философией (есть же легкая музыка, концерт легкой музыки, семинар легкой философии…) после слова Бог – Россия занимает второе место. Третье и четвертое свободны, вакантны, так сказать. Допустим, что так и есть. Но не покажется ли такое беспечное приближение одного к другому чреватым обыкновенным смешением – чего только во хмелю не натворишь!
Однако иной раз сомнения все же овладевают мной, и я не могу успокоиться. Должно что-то быть между этими альфой и омегой! Ведь дерево не палка о двух концах, не оглобля от тарантаса – даже если и почва что надо! – где есть лишь один верх, а все остальное низ. Дерево – сложнейший организм, не уступающий по своей материальной и метафизической сущности мифу. Дерево, если позволено будет выразиться, само миф, по-видимому поначалу явленный неразумным как пособие, некая модель, даже игрушка для совсем еще младенцев, дающая жизнь – и не топором вооружившись, превращая его в идеальный телеграфный столб – опять-таки благие намерения! – а чем-то другим, надлежит постоянно научаться великой связанности, равновесию, сообразности, речи, мудрости, таящимся в том, что оно нам являет – миру. И неужто ветвь, растущая на север, это другая ветвь нежели та, что обращена на юг? Значит ли это, что дерево – и я не устану повторять – растущее на склонах китайской империи, иное, чем дерево среднерусской возвышенности? Такого рода вопросы легко счесть за обыкновенную плоскую риторику, если бы не печальная нужда наблюдать, помимо вопросов собственно литературных, ограниченных понятными проблемами ремесла, намеренное или невольное – а может, чванливое отречение от того, что питает любую культуру, если она не становится единственно великой, не обольщается исключительностью. Я говорю о всеобщности, о чаадаевском Риме, о тех камнях, о которых упоминал Достоевский. Я говорю о возможности некоего сращения в какой-то точке, где возможно ее, культуры, пресуществление во что-то иное. Я только напоминаю о том, о чем неоднократно говорилось.
Лишь – пускай смутное, неосознанное – влечение к этой условной точке способно избыть ходульность, высокопарность, неумность, бесплодность и, наконец, ложь всех попыток провозгласить столб во дворе незыблемой осью мирозданья. А столб, как мы знаем, легко изменить в творение еще более совершенное, затесав верхний конец.
И возвращаясь к Саше Соколову, автору двух прекрасных романов, я считаю вправе сказать, что не поиски виноватых, по-видимому, занимали его ум, когда он на психодроме Московского университета выпрашивал сигарету, праздно болтая о том, о сем. И потом, и потом и еще раз потом, не обычное покаяние, свойственное большей части русской словесности, как нечто единственно превышающее профанический мир бесконечных превращений, глосс, на первых нижайших уровнях гримасничающий и кривляющийся, но живой и странно сильный, как стихи его второго романа, а – может быть, чрезмерно холодная картина изумленного медленного сознания вины и не меньшего изумления воздаянием, а, стало быть, свободой, не имеющей ничего общего с той свободой, о которой болтают по радио в своих интервью поэты. Даже сам слышал.
И в заключение… Не секрет, что путь от первого романа ко второму тягостен, а подчас бесконечен. Только прозаики знают, что это не путь, а просто чума. Потом, говорят, легче. Или привычней. Трудно сказать...
(Часы, 1982, № 35)
(Источник - http://www.belyprize.ru/?pid=192 )
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
