ИСАЕВ ЕГОР (ГЕОРГИЙ) АЛЕКСАНДРОВИЧ
(Родился 2 мая 1926 года)

— известный русский поэт, прозаик, публицист, переводчик и общественный деятель; лауреат Ленинской премии (1980), «Большой литературной премии России» Союза писателей России (2008), Герой Социалистического Труда (1986).

Родился 2 мая 1926 года в воронежском селе Коршево. Отец — Исаев Александр Андреевич, был учителем начальной школы. Мать — Фекла Ефимовна, работала в колхозе. Село Коршево, где жили Исаевы, протянулось на 7 километров вдоль прекрасной реки Битюг. До войны в селе было 15 тысяч населения. В основном все занимались земледелием, выращивали скот. Войну Егор познал в самом ее начале, еще мальчишкой. Под Смоленском рыл окопы. Вокруг, сколько хватало глаз, вниз по Днепру — везде ребята, ребята, ребята. И девушки, конечно. До сих пор в его памяти сохранились эти москвички — были они в основном в модных тогда сатиновых шароварах. Красивые и таинственные. И так по всему, всему Днепру — молодежь, молодежь, молодежь. Совсем юные хлопцы и ребята, девушки и дивчины. Московские, тамбовские, курские, воронежские. Чубы, косынки. Пересверк штыковых лопат над головами. Отрытые уже окопы, эскарпы. И над всем этим — ближе к вечеру — тяжелый гул и вытянутые фюзеляжи фашистских бомбардировщиков. Немцы уже взяли Орел и летели на Москву. Иногда от самолетов отрывались вытянутые черные капли и, приближаясь к земле, как бы собирались в кулак для железного удара. Взрывы, взрывы, взрывы. Как вспоминает сам Егор Исаев, большого страха тогда еще не было, а если он и был, то где-то на краю сознания. Первый настоящий страх Исаев испытал чуть позже. "Мессер" появился сразу, как будто ниоткуда. По белому фасаду дома, у которого с товарищами сидел Исаев, как цепочка серых воробьев, наискось прошла железная строчка и тут же брызнула кирпичная кровь на стене. Исаев метнулся к изгороди, хотел перепрыгнуть, но вдруг зацепился за острый прут и повис, беспомощный, на своем оттопыренном ветром пиджаке. Повис и заплакал.

Дома, когда он вернулся, его встретил замок на двери: все были на уборке. Отец, мать, соседи. Много еще было молодых мужиков, пока не мобилизованных. Убирали хлеб. Был август 41-го. В армию Исаев ушел осенью 1943 года. Служил сначала в войсках НКВД — охранял особо важные промышленные объекты, а затем был направлен на Кавказ в помощь пограничникам, заступал в наряд на границе с Турцией. Там же по неосторожности упал в ущелье, шесть месяцев пролежал в госпитале. После выздоровления был направлен в действующую армию. На фронт попал после освобождения Варшавы. Еще дымились ее развалины. Эта жуткая картина станет потом темой для его баллады о польской столице. Участвовал в боях под Котбусом, а затем в составе 13-й гвардейской дивизии освобождал Прагу. А дальше — пятилетняя служба в составе Центральной группы войск: Чехословакия, Австрия, Венгрия. Первые его стихи и заметки были опубликованы в дивизионке "На разгром врага". Автор был замечен и приказом Политуправления переведен в газету бывшего 1-го Украинского фронта "За честь Родины". Там он, корректор и гвардии младший сержант, подружился с капитаном Михаилом Николаевичем Алексеевым, который читал ему первые главы своего романа "Солдаты". Вслед за этим романом у Михаила Алексеева пошли новые романы и повести. Там же, в Вене, Исаев встретился и с майором Семеном Борзуновым, тогда журналистом, а потом известным писателем, критиком, публицистом. Была у Исаева и еще одна примечательная встреча. Перед демобилизацией его очень авторитетно уговаривали стать армейским журналистом: мол, направим тебя на курсы во Львов, поучишься месяцев шесть и в чине капитана вольешься в наши ряды. Исаев отказался: он уже печатался в Москве, мечтал поступить в Литинститут.

И вот, наконец, Тверской бульвар, 25, Литинститут. Лестница на второй этаж, комната кафедры литературного мастерства. За столом — руководитель кафедры Василий Александрович Смирнов, именитый писатель, романист. С недоумением смотрит на младшего сержанта и говорит: "Да вы что, молодой человек! Приемная комиссия уже давно распущена. Уже занятия давно идут, а вы только собираетесь поступать. Слишком поздно". Исаеву ничего не остается делать, как спуститься с лестницы. На выходе он боковым взглядом видит человека в выгоревшей гимнастерке, подпоясанной офицерским ремнем. "Ты что угрюмый такой, младший сержант?" — спрашивает тот человек. "Да вот, от ворот поворот получил! Опоздал, говорят", — Исаев вяло пересказывает только что состоявшийся разговор наверху. "Как так “опоздал”! Это армия опоздала, а не ты. А ну пойдем!" И опять та же лестница, та же дверь и тот же важный человек за столом. Он упорствует: "Да поймите же вы! Ведь у него даже нет никаких рекомендаций. Кто его талант подтвердит?" Тогда Исаев осмеливается и говорит: "А у меня письма есть. От Евгения Ароновича Долматовского и от Николая Матвеевича Грибачева". Важный человек вдруг теряет важность и, грудью надвигаясь на край стола, протягивает руку: "Так давайте же их сюда". Исаев только потом узнал — "тем человеком" в офицерской гимнастерке был Юрий Васильевич Бондарев. Диплом литературного работника Егор Исаев с отличием защитил в 1955 году. Затем был направлен на работу в издательство "Советский писатель" и там, как говорится, дорос до избрания его секретарем Союза писателей СССР. И еще об одной встрече. Сразу же после войны Исаев попал на огромное немецкое стрельбище, от которого с фашистской стороны пошли все чудовищные по числу могил кладбища Второй мировой войны — пошли на запад, на юг, на север и восток. Теперь оно, это стрельбище, было мертвым, пустынным. Оно уже не учило заочно убивать, было безработным. "Нет, стой! — подумалось тогда. — Что же делают вон те люди, которые, как муравьи, копошатся на высоких откосах пулезаградительного вала?" Оказалось, что они добывают здесь пули — пули всех калибров и систем, начиная от примитивного мушкета, их тут — миллиарды и миллиарды, больше, чем звезд в небе. Пол-лопаты песку, пол-лопаты пуль. Свинец был в большой цене. Это потрясло Исаева, и об этом он потом рассказал Паустовскому.

Константин Георгиевич внимательно выслушал молодого поэта и, подслеповато глядя сквозь очки, сказал ровно, без пафоса: "Молодой человек, вы нашли главный философский ключ от войны. И не только той и этой — мировой, а вообще от любой". Пишите, но только прозой. Поэзия вряд ли поднимет этот замысел. И все-таки Исаев написал поэму. Его "Суд памяти" вызвал большое читательское эхо. Композитор Д. Шостакович на заседании секции искусств в Комитете по Ленинским премиям сказал, что это действительно выдающееся произведение. М. Шолохов в ответ на вопрос волгоградских школьников прямо заявил — это было напечатано в газетах, — что поэма достойна Ленинской премии. Но этой премии поэт тогда не получил — не хватило двух голосов. Только спустя 10 лет дилогия "Суд памяти" и "Даль памяти" была удостоена Ленинской премии. Затем Егор Александрович написал и опубликовал еще ряд широко известных книг лирики, поэм и публицистики: "Двадцать пятый час", "Мои осенние поля", "Убил охотник журавля", "Жизнь прожить", "Колокол света", "В начале было слово". За новую поэму — "Буцен" он был удостоен премии имени Шолохова. Его произведения переведены на многие языки мира. Ему присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он также награжден двумя орденами Ленина, орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, "Знак Почета", медалями "За победу над Германией", "За освобождение Праги" и многими другими.
Егор Александрович потерял супругу. Ей посвящены эти строки:

Тебя уж нет давно, а я все верю в чудо,
Что ты хоть раз один отпросишься оттуда,
Придешь, как свет из тьмы, с лица откинешь полночь
И вся себя сама живой волной наполнишь.
Предстанешь предо мной, и на краю разлуки
Я в радостных своих твои согрею руки
И лишь потом, когда ты снова станешь тенью,
Земле тебя отдам, но не отдам забвенью.
Тема памяти, тема незабвенья не сходит со страниц книг русского поэта Егора Александровича Исаева. Тут все рядом: и нерв, и память. Живет и работает в Москве.
(Источник - Кто есть кто в современной культуре; http://slovari.yandex.ru/~книги/Кто%20есть%20кто%20в%20культуре/Исаев%20Егор%20Александрович/)
***

Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН
Время над словом не властно
К 85-летию лауреата Ленинской премии поэта Е.А. Исаева

Со школьных лет живут во мне хрестоматийные строки: «Учитель, перед именем твоим позволь смирено преклонить колени» и не тускнеют, а наоборот, несмотря на жестокое время, приобретают мужественный смысл, когда я произношу имя Егор Александрович Исаев!
Я помню наше знакомство в конце жаркого августа на Дону, когда перелетные косяки журавлей встают «на крыло», в старинной станице Семикаракорская, куда приехал на Всесоюзные литературные чтения к своему молодому другу замечательному певцу казачьей вольницы Борису Куликову, уже в ту пору известный на всю трехсотмиллионную державу, именитый московский гость. Летний кинотеатр был переполнен. Рядом катил волны Дон–батюшка, неся на своей могучей спине тяжелые баржи с наливным зерном к сказочному Лукоморью. И я впервые услышал живое слово поэта!.. Егор Исаев вдохновенно читал отрывок из поэмы «Суд памяти». Голос его раскатисто переливался, словно звонкое майское эхо. В проходах стояли комбайнеры и доярки, обожженные на жатве ярым солнцем, скрестив на груди, усталые руки:

Вперед!
За жизненный простор
И я
Стрелял и топал,
Да так, что шаг мой до сих пор
В печёнках у Европы.
От таких чеканных строк станичники, затаив дыхание, приосанились, выпрямились, как воины на Красной площади. Красивый, с рассыпчатыми пшеничными волосами, ниспадающими на высокий непокорный лоб, он выделялся среди самодовольных местных «классиков» размашистой удалью своих воронежских земляков Алексея Кольцова «раззудись, плечо, размахнись рука», народным фольклором Ивана Никитина и ястребиной точностью языка Ивана Бунина! В тот день я еще не знал, что буду пять лет учиться в семинаре Егора Исаева и по вторникам торопиться на кафедру мастерства, чтобы постичь азы отечественной литературы!.. Помню, как мы – студенты Литературного института, приехавшие из разных городов и весей нашей Родины боготворили мастера и, в своем кругу, называли ласково «Папой». Уважали его не только как выдающегося поэта современности, но и самобытного философа:

Из глубинки хлебом небогатой
Вот они – живые налицо:
Николай Анцифиров, Богданов,
Джангр Насунов, Николай Рубцов.
Слушают мелодию внимательно
Счастливы, что поступили в ЛИТ…
Правда места нет им в хрестоматиях,
Много места у могильных плит!..
Отцовские наставления человека, характер которого ковался под смертельный посвист пуль и взрывы снарядов в годы второй мировой для нас поколения «детей войны» были примером!.. Его произведения – это эпоха наших многострадальных матерей и героических отцов!..

Ко мне приходит облако.
С рождения
Оно моё,
Оно идёт с полей
Не по теченью ветра,
По велению
Души моей
И совести моей…
У настоящего творца слова никогда не расходились с делом, которое он свято несёт по жизни, ни на капельку не изменяя своего мировоззрения к прошлому Отчизны, как это сделали некоторые виршеплеты в угоду властям! В золотую летопись поэзии творчество Егора Исаева на века вписано в ряд славных сынов России – Николая Некрасова, Александра Твардовского, Михаила Исаковского, Александра Прокофьева.
Годы не властны над подлинным талантом. И сегодня, когда намеренно «забывают» великие достижения русских писателей и поэтов, Егора Александровича помнят и любят. Я даже своего сына назвал в честь Вас, дорогой наш учитель!
(Источник – ХРОНОС, Журнал «МОЛОКО»; http://www.hrono.info/text/2011/ter0511.php)
***

Валентин СОРОКИН
Благодарение
(Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986)

Бежит дорога

Интересно читать Егора Исаева, интересно его слушать. Яростный, вдохновенный — он зажигает своей страстностью, неординарностью размышлений. Нет в нем размеренности, боязни “израсходоваться”, той самобережливости, от которой веет расчетом и равнодушием.
Помню, приехал он к нам в Челябинск, молодой, красивый. Жесты — резкие, пламенные, голос — рокочущий, сильный. Вот Егор Исаев читает поэму “Суд памяти”. Читает увлеченно, с полной уверенностью, что так и надо читать поэму, говорящую нам о страшной войне:

— Огонь!
— Огонь!..— На сто дорог
Вдоль западных границ
Вломились тысячи сапог,
Колес
И гусениц.
….
— Огонь! —
И Герман Хорст
Поштучным,
пачечным,
строчным
С колена бил,
С брони...
Егор Исаев интересен. Мысль его всегда опирается на конкретную жизнь и в устах поэта, по мере накала, начинает гореть, сверкать остроумием, задыхаться жаждой полета.
Однажды я слышал импровизированную поэму Егора Исаева. Поэма текла, бурлила, уходила далеко в иносказания и снова являлась жаркой, напряженной и заполняла собой сердце.
До сих пор жалею: пропало все, развеялось. Сколько раз я говорил Егору Александровичу — надо иметь “постоянный” магнитофон, легкий и комфортабельный, дабы не терять золотого запаса.
Слушать Егора Исаева, говорить с ним — наслаждение, равноправное соучастие в разговоре. Поэт как бы выверяет на собеседнике свои творческие и философские устремления. Его часто можно встретить в кругу братьев по перу и молодых, и маститых.
Судьба у поэта богатая. Мальчишкой — попал на фронт. Прошел войну. Прошел через труд — от поля до завода. Дальше — Литературный институт. И — труд поэта-редактора. А эта работа — скажу по опыту — тяжелая. Тут нужен человек любящий, понимающий слово. Может быть, поэтому Егор Исаев никогда не навязывает своих замечаний. Он спорит. Рассуждает. Горюет или восторгается.
Поэт всегда в гуще событий, литературных споров. Солдат Великой Отечественной, он с постоянной готовностью бойца и самозабвенной преданностью русской поэзии — пример и опора для молодых.
Поэт Егор Исаев — терпеливый, ищущий старатель-словотворец. От его поэмы “Суд памяти” до новой поэмы “Даль памяти” — десятилетие!..
Он платит за каждую строчку дорогой ценой времени. Не так много им создано. Но то, что создано, будет долго жить и работать на человека. Можно сто раз перечитывать строки, характеризующие Хорста, завоевателя:

Вперед!
За жизненный простор!
И я
Стрелял и топал,
Да так, что шаг мой до сих пор
В печенках у Европы.
И “Суд памяти”, и “Даль памяти” — боль поэта, протест его против насилия. Поэма вливается в поэму, как речка в речку, как волна в волну.
Жестокость к другу — благородство души. Не забуду, как после окончания Высших литературных курсов, уезжая в Саратов заведовать поэзией журнала “Волга”, я зашел к Егору Исаеву попрощаться. Долго мы гуляли около здания Литературного института. Егор Александрович восклицал: “Нет тебя со вкусами личными, привязанностями личными. Нет! Ты редактор. У тебя в руках власть. Сохранить, конечно, надо себя, надо! Но не за счет “убиения” других. Люби других — сам вырастешь! Ты — отдел поэзии. Целая республика! Ты — для всех. Но не все — для всех, не все! Четкость. Строгость. Объективность. Вкусы и вкусовщина — дома. У себя — в тетради, но не в чужой рукописи. Запомни!”. Тогда мне его советы очень пригодились. И как я убедился за многие годы работы с литераторами, субъективизм, “сытость” суждений, эгоизм — злейшие враги творческого человека. Можно загубить юную душу, юное вдохновение и равнодушием, и собственной вкусовщиной или “правотой”.
Словом, сдержанность педагога нужна и в ласке к автору, и в строгости к нему. Простота обращения с братьями по слову — признак внутренней свободы поэта, достоинство его. В нашем ремесле должна быть открытой и светлой душа. Все мы — солдаты единого поля битвы по имени Поэзия. Огонь ее пепелит наши волосы, а свет ее обжигает наши души.
Егор Исаев всегда помнит, что к той воронежской земле, где он родился, прикоснулись сердцем Кольцов, Никитин, Бунин и другие поэты и прозаики, чьи имена стали гордостью нашей литературы. Сейчас в Воронеже живут и работают прекрасные писатели — Гавриил Троепольский, Юрий Гончаров, поэт Владимир Гордейчев... Егор Исаев родился в 1926 году. Десять лет нас отделяют друг от друга. Это годы, между которыми пролегла война. Егор Исаев вынес эту войну на себе, а я знаю о ней лишь по рассказам отца, по книгам. Память и суть слова Егора Исаева неспроста обращены к прошлой трагедии:

Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да — вы скажете.
Неверно!
Они кричат,
Пока еще стучат
Сердца живых
И осязают нервы,
Они кричат не где-нибудь,
А в нас.
За нас кричат.
Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами.
Надо иметь большое сердце, чтобы так мужественно и громко говорить о пережитой боли народа, боли земли. Голос Егора Исаева звучен и прям. Истина, открытая поэтом, вечна. Поэмы “Суд памяти” и “Даль памяти” не могли родиться на свет без преемственности и высоких достижений в мастерстве всей нашей многонациональной современной поэзии, и, прежде всего — русской классики. В самую трудную пору, когда царское самодержавие всячески пыталось лишить русский народ влияния Радищева и Пушкина, Гоголя и Лермонтова, на земле Алексея Кольцова зазвучал искренний голос Ивана Никитина. Иван Саввич Никитин явился как бы по горестному зову народа: ни один русский поэт до Ивана Никитина и после него не был так слитен психологией и судьбой с родным народом. И в этом — особая главнейшая черта яркого и размашистого таланта Р1вана Никитина. Даже в обычном пейзаже, нарисованном поэтом, чувствовался огромный, до предела напряженный мир страстей и ожиданий, мир предсказания и торжества:

Дремлет чуткий камыш, тишь, безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом, на лидо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Живое ощущение природы Иван Никитин выразил точно и до удивления эмоционально. Он первый из всех русских поэтов определил своим даром и словом ту грань, где соединяется высшее духовное настроение сердца и разума с отчим простором, с Родиной... Опираясь на великие творения предшественников, зная быт и язык, гражданскую и ратную славу Отчизны, Иван Никитин основательно и неопровержимо сблизил речь поэта с речью народа. Частушечное, песенное, одовое, былинное начало строфы, безусловно, пришло к нему из самых сокровенных глубин простой и неодолимой в своей правоте жизни народа:

Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью!
Встать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!
Песни Ивана Никитина пронесли через исторические и социальные бури В. Брюсов, А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин и известные советские поэты: М. Исаковский, А. Прокофьев, А. Твардовский, Б. Ручьев и многие другие, кто черпал из щедрого никитинского родника светлые силы вдохновения.
В наши дни значение творчества Ивана Никитина не только не уменьшилось, но и возросло. Если высшая офицерская знать старалась увидеть в поэте “прозревшего” плебея, требующего братства, то великий русский народ накрепко признал в нем певца и наставника, утвердив его, как выдающегося мыслителя и гражданина, в семье равенства и многонационального единства. Никитинская любовь к отчему слову, его верность родному народу сегодня развивается и утверждается. “Даль памяти” Егора Исаева — прямое продолжение разговора о человеке и его назначении на земле. Неспроста начало поэмы так внезапно и смело, что мы не сразу понимаем, почему поэт начинает повествование такой строкой:

Ко мне приходит облако.
С рожденья
Оно мое,
Оно идет с полей
Не по теченью ветра,
По веленью
Души моей
И памяти моей.
По веленью души... За громом войн, за ревом реактивных лайнеров ныне трудно сохранить первозданную восприимчивость человека к природе, ту, что так щедро дарил нам Иван Никитин. Егор Исаев одним из первых попытался заговорить стихами о необходимости сохранить первородную свежесть чувств, без которой нет самого человека. Очень интересна глава “Домой, домой...”. Она построена на рассказе о том, как мальчик, а потом — подросток живо окружает себя травами, дождями, облаками, как он врастает в землю, в небо, в звездные дали... И не по чьей-то подсказке, а сам понимает пульсирующую кровь природы, видит глазами и пьет горлом движущийся мир жизни листа, соловья, звезды:

А травы те
Тогда густыми были
И рослыми не по моим летам,
Они, как ливни, под рубаху били
Из-под земли
И сверху,
Где-то там,
Над головой,
Под самым синим небом
Цветки свои качали, не дыша...
Егор Исаев любит довести образ почти до подлинного его состояния, чтобы читатель постиг этот образ, чуть ли не потрогал его руками... Поэтому “Даль памяти” надо познавать медленно. Поначалу поэма кажется несколько “унесенной” от горячей круговерти дня, от наших забот, а когда всмотришься, “вдышишься” в нее, тогда-то и откроется она перед тобой, как степь, как море, как мощное ветровое пространство...
Неделимость малого и большого миров — главный мотив поэмы. Росинка среди рос, звезда среди звезд, человек среди людей — живут и действуют по единому закону мироздания. Егор Исаев и сегодня обращается к нам с теми же глобальными вопросами времени — как спасти все доброе и вечное на земле, в собственной душе. От кованых строф поэта веет великой, клятвенной любовью к истории нашей страны, к ее народу. Душа поэта то поет, то мятежничает о правде жизни, о красоте ее, о тайне рождения, жизни и смерти. Но личность не рождается сама по себе. Она приходит из недр народных, вскормленная и выхоженная народом. Как степные версты, как горные цепи — от первой, небольшой и до последней, самой высокой вершины, как шаги рожденного жить — все подчинено движению народа, его истории, опыту народному.
Какой-то факт, необычный случай — вдруг дают понять, что:

Горит в моем горнильце
Запазушное солнышко мое
Чуть что — я тут! —
напомнит под рукою,
Не вечное,
Но вечному сродни:
Они вдвоем в заздравном непокое
На вырост мой раскатывали дни.
Маленькое солнышко — сердце и большое вселенское сердце — солнце вдвоем работают и растят человека в человеке. Так образно, несколько гиперболизированно, заявил нам поэт.

Если поэма “Суд памяти” — речь страстная и обличительная, горькая правда воина, отстоявшего личное право на жизнь и на Отечество, то “Даль памяти”— забота, стремление убедить людей в реальности светлой и счастливой человеческой судьбы, если эта судьба не будет подвержена злу, варварству...
Мы привыкли к расхожему суждению: чем больше пережил человек, тем глубже и мудрее он постигает жизнь. Но ведь есть где-то предел этому грустному принципу?! Неужели человечество никогда не достигнет такой черты, такой высоты, когда исчезнет необходимость подразумевать эти условия, в которых якобы происходит очищение той или иной человеческой личности?
Пословицы, поговорки, сказки всегда были направлены против зла, против черной недоли и лжи. Песни, гимны, былины — это оды правде, свободе, красоте личности. Осмысливать сегодняшнее — значит учиться на прошлом опыте народа. Как царевна-лебедь из волны, так герой выходит из народа. Поэма “Даль памяти” ценна тем, что в ней очень щедро используются жизненные “уроки” простых людей — от старшего брата до отца, деда, используется мудрость всенародная. Например, в главе “Посвящение в мужики” лирический герой лихо поднял в “галоп” рабочего коня, и колхозники заволновались: конь-то рабочий, зачем на нем гарцевать и ублажать собственную удаль?.. Деталь вроде бы и небольшая, но о многом говорящая. Не перевелись и в наши дни лихие “умельцы” праздно посостязаться— кто раньше прискачет к трибуне или к плакату... Земля стонет от таких крикунов-наездников.
Но захлестнула парня минутная удаль, размечталось ему на глазах у зазнобы Клавы. Грубость и попрание благородства люди никому не прощают:

На что Рудяк — мужик добрей чем добрый,
И тот, как идол до святой Руси,
Окаменел.
....
— Резвисси, значит?
А на ком резвисси?!
Поизмывался, шачит, над конем!.. —
И что ни слово —
Кнут без кнутовища,
Да сыромятным
по глазам
огнем!
Да по душе — восторженной! —
По нервам...
Люди знают, что грешно резвиться на чужой боли... Однако, беря во внимание честную и ухватистую сноровку лирического героя в косьбе, мужики посвящают его в мужики: “и зарвался, а в целом-то парень хороший...”
Поэма — мудрая. И не зря ее автор прошел трудный, кремнистый путь поэта. Это еще одна страница в книге лучших поэм нашего народа. Поэма традиционна, зависима от всех славных русских поэм - в святом и непреложном понимании этой сути. И сам Егор Исаев — традиционный человек. Родился в деревне. Учился. Пахал. Сеял. Жал. Воевал с врагами Родины. Биография Егора Исаева — биография труженика, биография бойца.
Егор Исаев воспитывался сам и теперь воспитывает других на опыте старших поэтов — Николая Тихонова, Александра Прокофьева, Владимира Луговского, Николая Асеева, Александра Твардовского. Не забывает он и фронтового поколения поэтов — Алексея Недогонова, Михаила Луконина, Дмитрия Ковалева, Сергея Наровчатова, Михаила Львова. И разве можно не уважать в нашей современной поэзии путь Василия Федорова или Бориса Ручьева, Сергея Поделкова или Николая Тряпкина? Павел Васильев и Борис Корнилов, Петр Комаров и Павел Шубин — притоки единой реки по имени — русская поэзия...
Егор Исаев народен своей честностью, своей позицией. Народен умением рассказать, поведать с юморком о серьезном, с ясностью о мудреном. Об индустриализации страны он рассуждает почти весело, и мысли его сразу же становятся нам понятными:

И что ж — прочли,
Дознались,
Домечтали,
Свели с огнем железную руду,
И вот она
Грохочет —
Сталь по стали, —
Индустрия на собственном ходу.
— Иду!.. Иду-у!.. —
Раскатисто и ходко
По магистральным
шпарит
колеям!..
Эти строки запоминаются. Непринужденность и подвижность, обычность в новизне и новизна в обычности речи — есть признаки высокой школы, мужественного терпения в работе... Способность “трансформировать” народную пословицу, поговорку или загадку в стих — завидная способность.
Вот как Егор Исаев описывает “тягловую силу” в стихе:

А трактор взять?
По тягловому делу
Он все равно что
сродственник коню.
Идет.
Гудет,
Обходит всю сторонку.
Без хомута,
А держится возле.
Весь городской,
Железный весь,
А вон как
По-деревенски
Ладится к земле...
Идет-гудет — рифмующиеся слова и сам тон стиха зовут к загадке... А мысль, весь городской, “железный весь, а вон как по-деревенски ладится к земле” — отповедь тем “философам” от литературы, которые до сих пор не оставили умысла — разделить современных литераторов ложными знаками “городской”, “деревенский”, разделить современную литературу на ведомственные “районы”.
Деревня испокон веков вносила в города России свежую струю, свежую рабочую силу. Бывшие деревенские пареньки становились сталеварами, экскаваторщиками, хозяевами прокатных и мартеновских цехов. Моя родина, Урал,— весь теперь индустриальный, а когда-то из деревень и хуторов сходился народ к доменным и мартеновским печам...
Егор Исаев в поэме “Суд памяти” хорошо показал единство жизни села и города, единство людских забот. В поэме же “Даль памяти” эта линия вырисовывается еще острее. Глава “Кремень-слезы” — неопровержимое подтверждение этих мыслей. Возле кремень-слезы и дед, бывший буденно-вец, качает головой, и мать-крестьянка остановилась в раздумье, и молодой гармонист-ухарь наклонился над чудом... Глава “Кремень-слеза” — заглавная в поэме, ее вершина и ее маяк. Она — глава единения всех других глав. В этой главе сошлись все действующие герои поэмы, со своими страстями, бедами и надеждами. В ней слились и зазвучали единым хором все страсти и порывы самого поэта. И, конечно же, кремень-слеза не что иное, как земля:

Земля везде:
И сверху, на земле,
И под землей,
И над землей — она же,
Как день и ночь,
Как берег и волна,
Как хлеб и соль...
Не чья-нибудь, а наша
Земля-сторонка
И земля-страна
Просторная
И в сторону Сибири,
И в сторону кронштадтских маяков.
Родная вся!..
Поэма не терпит суеты. Поэма “Даль памяти” — это повесть, роман в стихах. Написать такую поэму — совершить подвиг. Она действует на память, на чувства неотразимо и высоко. Когда появляются такие произведения, наша русская и вся многонациональная советская литература в целом как бы делается выше ростом, шире расправляет плечи... Размах замысла, пронзительность слова — счастливые свойства поэмы “Даль памяти”, но даются эти свойства только большим мастерам. Егор Исаев говорит своим словом о судьбе народа, государства на примере жизни братьев и отцов. Работа эта ответственная, государственная...
Переводы Егором Исаевым стихов братских поэтов — большое дело для нашей многонациональной поэзии. Звучит в русских залах чувашская поэзия Якова Ух-сайя, донесенная до нас русским поэтом Егором Исаевым:

Белый снег
И синий иней.
Изумрудный зов лесов,
Очертанья плавных линий
Птичьих крыл
И парусов.
Любовь поэта к другу-поэту, любовь к чужому языку и распахнутость души дали поэту силы и мужество в работе над поэмами “Суд памяти” и “Даль памяти”. Оба поэта как бы “нашли” друг друга, породнились между собой, по-новому взглянули на свои народы, на их культуру, историю, на сегодняшний день.
Прозаик и поэт, переводчик и публицист — в наше время нередко представляет одно лицо. Пушкин и Некрасов, Лермонтов и Толстой, Горький и Маяковский...
Иногда раздаются голоса: “А что он может понимать, скажем, в детской литературе, он же романист”. Или: “Он же поэт для взрослых!” Мещанское, обывательское отношение к делу или продуманное стремление “оторвать” друг от друга жанры, чтобы проще было “творить” тем “переводчикам”, тем “специалистам” и тем “детским писателям”, которые кроме “детскости” ни к чему не способны. А литература одна! Слово едино, кому бы оно ни предназначалось.
Вспомним Пушкина:

Ты волна моя, волна,
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь...
Или вспомним ершовского “Конька-горбунка”, есенинского “Пастушонка Петю”, вспомним удивительные рассказы Бажова, лирические картины Пришвина, — неужели так “выхолостилась”, так “обособилась” душа писателя, поэта, что, кроме читателя определенного толка и возраста, автор не может никому другому адресовать свои произведения. Я понимаю, что, исключая из поля зрения переводы, Самуилу Маршаку действительно нечего было рекомендовать из своих творений взрослым людям. Та же ситуация и у Агнии Барто. Но разве только этими именами исчерпываются достижения русской современной литературы?.. Дело тут, скорее, в широте и мере таланта, а не в привязанности к одному какому-то направлению, методу и т. д. Очень тонко и прямо-таки саркастически высказался по этому поводу Василий Федоров:

Говорят, моя строка
Детям — хуже яда.
Детям дайте Маршака,
А меня не надо...
По форме изложения и по сюжету поэма “Даль памяти” — как бы самостоятельная книга. Думалось: что скажет Егор Исаев нового, куда поведет своих героев, сохранит ли ту стремительность и порывистость, которая подняла и окрылила поэму “Суд памяти”? Да, новые герои — новые задачи!.. И та же деспотическая манера автора доводить слово до звонкого каления, чтобы оно с предельной точностью и ковкостью накрепко связало строку:

Не высветить с высокого порога,
Не перелить т протяжные слова.
Бежит, бежит
Полночная дорога,
Как чья-то вековечная вдова.
Дорога памяти не дорога ли жизни? Через ручьи и речушки, через луга и равнины, через селения и города ведет человека дорога:

Ты не гадай —
Иди к ней и потрогай,
Уж раз ты недоверчивый такой.
А что дорога?
Ясно, что дорога —
Она, что руль, что вожжи под рукой,
Везет свое — навалят, не навалят —
Торопит неотложную версту.
Она и ночью до свету дневалит
У памяти великой на посту….
В этой поэме — покой большой и чуткой души поэта, способной выдержать и скоростную нагрузку века, и благодарное возвращение мыслей к истории народа...
Покой этот внятен и необходим, ибо только при нем, благородном спокойствии духа, можно по-хозяйски решать насущные проблемы земли. Порой кажется: никакая другая Родина не способна сообщить человеку столько чудесной тоски по тайнам жизни и мирозданья, дать столько сил и воли на преодоление высот судьбы личной и коллективной судьбы-высоты!.. Поэма Егора Исаева “Даль памяти” рассказывает нашему народу о трудовом поле, о горячем заводе. Через прожитое — зовет в грядущее, через память — идет к будущему. Ныне колхозное поле — индустрия. Техникой, хозяйским поведением на земле — люди села и города едины. Их земля, их судьба, история — и ратная, и трудовая — тоже едины. Не верю в писателя-кустаря, воспевающего онучи и лопату! Его иной раз где-то выкопает какой-нибудь полемист и уличает им чуть ли не всю нашу советскую литературу. Еще Алексей Кольцов, знаменитый земляк Егора Исаева, раздумывая над жизнью человека, говорил:

Идут невозвратно
Века за веками;
У каждого века
Вечность вопрошает:
“Чем кончилось дело?”
“Вопроси другого”,—
Каждый отвечает.
Алексей Кольцов... Иван Никитин... Иван Бунин... Щедра воронежская земля. Высоки ее таланты. Земля — русская, серединная... И по этой серединной земле — бежит, бежит дорога...
1976
(Источник – ХРОНОС; http://www.hrono.info/libris/lib_s/blago02.php)
***