| Nikolay | Дата: Пятница, 17 Июн 2011, 23:07 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус:  | 
УЛИЦКАЯ ЛЮДМИЛА ЕВГЕНЬЕВНА
(Родилась 21 февраля 1943, Давлеканово, Башкирия)
— известная русская писательница, публицист, сценарист кино и телевидения; лауреат нескольких международных престижных премий в области литературы, одна из самых популярных в Европе современных российских авторов.
Биография
Людмила Улицкая родилась в Башкирии, где находилась в эвакуации её семья. Дед был репрессирован - в 1931-1941 г. и с 1948 г. находился в заключении. После войны Улицкие вернулись в Москву, где Людмила окончила школу, а потом и биофак МГУ.
Людмила Евгеньевна два года проработала в Институте общей генетики АН СССР, откуда её уволили в 1970 году за перепечатку самиздата. С тех пор Улицкая, по её собственному утверждению, никогда не ходила на государственную службу: она работала завлитом Камерного еврейского музыкального театра, писала очерки, детские пьесы, инсценировки для радио, детского и кукольного театров, рецензировала пьесы и переводила стихи с монгольского языка.
Публиковать свои рассказы в журналах Улицкая начала в конце восьмидесятых годов, а известность пришла к ней после того, как по её сценарию были сняты фильмы «Сестрички Либерти» (1990, режиссёр — Владимир Грамматиков) и «Женщина для всех» (1991, режиссёр — Анатолий Матешко), а в «Новом мире» вышла повесть «Сонечка» (1992). В 1994 это произведение было признано во Франции лучшей переводной книгой года и принесло автору престижную французскую премию Медичи. Во Франции же вышла и первая книга Людмилы Улицкой (сборник «Бедные родственники», 1993) на французском языке.
Произведения Людмилы Евгеньевны переводились на двадцать пять языков. Литературоведы называют её прозу «прозой нюансов», отмечая, что «тончайшие проявления человеческой природы и детали быта выписаны у нее с особой тщательностью. Ее повести и рассказы проникнуты совершенно особым мироощущением, которое, тем не менее, оказывается близким очень многим». Сама же Улицкая так характеризует свое творчество: «Я отношусь к породе писателей, которые главным образом отталкиваются от жизни. Я писатель не конструирующий, а живущий. Не выстраиваю себе жёсткую схему, которую потом прописываю, а проживаю произведения. Иногда не получается, потому что выхожу совсем не туда, куда хотелось бы. Такой у меня способ жизни». При этом Людмила Евгеньевна — человек сомневающийся, она не скрывает, что до сих пор испытывает «ощущение дилетантизма»: «Я как бы временный писатель, вот напишу все и пойду делать что-то другое».
Награды
Литературная премия Приз Медичи за лучшее зарубежное произведение (1996, Франция) — за «Сонечка»
Литературная премия Приз им. Джузеппе Асерби (1998, Италия) — за «Сонечка»
Букеровская премия (2001) — за роман «Казус Кукоцкого» - первая женщина-лауреат этой премии
Кавалер Ордена Академических пальм (Франция, 2003)
Премия Книга года за роман «Искренне ваш, Шурик» (2004)
Кавалер Ордена искусств и литературы (Франция, 2004)
Премия Пенне (2006, Италия) — за роман «Казус Кукоцкого»
Премия Большая книга (2007) — за роман «Даниэль Штайн, переводчик»
Литературная премия Гринцане Кавур (2008, Италия) — за роман «Искренне Ваш, Шурик»
Номинация на Международную Букеровскую премию (2009, Англия)
Литературная премия журнала «Знамя» в номинации «Глобус» (2010) за «Диалоги» Михаила Ходорковского с Людмилой Улицкой, опубликованные в десятом (октябрьском) номере «Знамени» за 2009 год.
Премия Симоны де Бовуар, 2011, Франция
Изданные книги
Роман «Зеленый шатер», ЭКСМО, 2011, с.592
Сборник пьес «Русское варенье и другое» (2008)
Роман «Даниэль Штайн, переводчик» (2006)
Сборник рассказов «Люди нашего царя» (2005)
Сказка «История про кота Игнасия, трубочиста Федю и одинокую Мышь» (2004)
Сказка «История о старике Кулебякине, плаксивой кобыле Миле и жеребёнке Равкине» (2004)
Роман «Искренне ваш Шурик» (2003)
Сборник рассказов «Девочки» (2002)
Роман «Казус Кукоцкого» (2001)
Повесть «Весёлые похороны» (1997)
Семейная хроника «Медея и её дети» (1996)
Повесть «Сонечка» (1995)
Сборник рассказов «Бедные родственники»
Повесть «Сквозная Линия»
Сборник рассказов «Второе Лицо»
Фильмы, снятые по сценариям Улицкой
«Сестрички Либерти» (1990)
«Женщина для всех» (1991)
«Казус Кукоцкого» (2005, сериал)
«Ниоткуда с любовью, или Весёлые похороны» (2007)
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Улицкая,_Людмила_Евгеньевна)
***
Госпожа наблюдатель ("Итоги", Москва, 24.02.2011)
Галина Юзефович
Людмила Улицкая: «Во мне борются две природы — богемная, разгильдяйская и высокоорганизованная, дисциплинированная»
Свою корону гранд-дамы российской словесности Людмила Улицкая носит с неподражаемым достоинством и без малейшей спеси. Редкий в нашей литературе пример: колоссальную популярность и коммерческий успех Улицкая сочетает с безупречной репутацией и моральным авторитетом в самых широких кругах, а отказ от участия в любых политических проектах — с активной гражданской позицией. Ее новый роман «Зеленый шатер» уже второй месяц не покидает списка бестселлеров: история советского диссидентского движения, написанная с точки зрения его непосредственных участников, заворожила читателей искренностью, достоверностью в деталях и поразительной авторской беспристрастностью.
А несколько недель назад к своим и без того многочисленным литературным наградам (только из российских литературных премий на счету Улицкой две главные — «Русский Букер» за «Казус Кукоцкого» в 2001 году и «Большая книга» — за «Даниэля Штайна» в 2007-м) писательница добавила еще одну — престижнейшую международную премию имени Симоны де Бовуар. Об отношении к литературным наградам, о новом романе, а также о судьбе своего издательского проекта — цикла детских книг по культурной антропологии «Другой, другие, о других» — Улицкая рассказала читателям «Итогов».
— Людмила Евгеньевна, вы недавно вернулись из Парижа, где ваша внушительная коллекция наград пополнилась еще одной — премией имени Симоны де Бовуар. Какие чувства вы испытываете по этому поводу?
— О, весьма смешанные! В нашей стране плохо знают, кто такая Симона де Бовуар. Она известна у нас скорее как спутница Жан-Поля Сартра и одна из теоретиков феминизма. Я не принадлежу ни к поклонникам Сартра, ни к феминисткам, и поэтому прежде всего я была удивлена. С другой стороны, почему-то выбрали меня из всех претендентов. В предыдущие годы премию получали то китайские женщины, которые действительно борются за права слабого пола, то иранские, собравшие миллион подписей против угнетения женщин. Мы в Европе дискриминацию женщин не чувствуем так остро, как в Иране, в Китае, вообще на Востоке, особенно в мусульманском мире.
— И как же вы попали в эту компанию?
— Мне, как написано в представлении, дали премию за мои книги, в которых присутствует тема человеческого достоинства вообще и женского в частности. И это правда. К тому же я женщин люблю и считаю их — готова отвечать за свои слова — лучшей половиной человечества. За это, видимо, мне и дали эту очень фешенебельную премию, присуждение которой состоялось в знаменитом кафе «Де Маго» при большом стечении весьма почтенных людей.
— А какая из всех наград, полученных вами, вам особенно дорога?
— Самая для меня ценная премия — в позапрошлом году я ее получила — премия города Будапешта. Для меня это означало временную победу культуры над политикой. Мне, российскому писателю, вручали награду в городе, где на стенах отметины от советских снарядов. Значит, венгры поднялись выше политики, и за это им мое глубокое уважение.
— Вы один из немногих российских писателей, которых знают и любят в Европе, особенно в Германии и Франции. Как вы думаете, почему так? Вы пишете о вещах глубинно российских, даже советских — казалось бы, совершенно чуждых западному сознанию — и тем не менее такой интерес. Чем вы это объясняете?
— Не знаю. Самой интересно. Вероятно, есть какой-то общий знаменатель, который объединяет людей помимо их национальной и культурной принадлежности. Общая человеческая природа, и именно она мне всегда интересна.
— Ваш последний на сегодня роман «Зеленый шатер» — опять о советской эпохе. Почему вы все время к ней возвращаетесь? Что заставляет вас снова и снова писать именно об этом времени — разве в современности мало близких вам сюжетов?
— Как же мне туда не возвращаться? Это моя жизнь. Там много вопросов, на которые ответов нет. До сих пор нет. И есть ощущение, что там завязано много узлов и узелков, по сей день не развязанных. Признаться, в современности я нахожу для себя меньше сюжетов. Наверное, я приближаюсь к возрасту, когда вспоминают о колбасе, которая в детстве была вкуснее…
— В «Зеленом шатре» в центре вашего внимания — эпоха 70-х годов, пожалуй, самое затхлое, унылое и однообразное десятилетие отечественной истории ХХ века. Почему вы выбрали именно его?
— Действительно, самое затхлое, самое унылое, самое душное время. Именно это время совпало с моей юностью, взрослением, осмыслением многих важных вещей. В эти годы я училась в университете, по интереснейшей профессии, и преподавали такие крупные ученые, что мы, студенты, даже не могли этого оценить в полной мере. И было огромное чтение, круглосуточное, увлекательнейшее. Наше поколение можно назвать поколением книги. Но существовал и другой круг, который искал свободу у костров с гитарой, песнями и портвейном, и очень симпатичные там были ребята, были и другие, избранники, которые свой глоток свободы получали в консерватории. Не скажу, что я всех знала. Но многих очень ярких людей того времени знала, кое с кем и дружила. Все это — мой опыт, и даже отчасти байдарки, палатки и походы.
— Вы пишете о диссидентском движении — о людях, которые, как вы сказали в одном из своих интервью, были «первым поколением, возжаждавшим правды». Но ведь сегодня многие не любят и даже осуждают шестидесятников, считая их косвенно ответственными за то, что происходит с нами и нашей страной сегодня...
— Водораздел проходит, с моей точки зрения, таким образом: идеалисты и прагматики. Относительно сегодняшних 30—40-летних мои сверстники были, конечно, идеалистами. Идеи были разнообразные, кого тянуло в религию, кого в философию, были и марксисты, и националисты, но люди были горячие, страстно предавались своим увлечениям, а за свои принципы многие платили высокой ценой. Теперешние — «теплохладные», как говорил апостол Павел. Сначала договорятся о цене, а уж потом будут кровь сдавать. Но скорее не будут. Разве что чужую…
Я никому не судья. Я наблюдатель, и наблюдать мне очень интересно. Нелюбовь теперешних молодых к шестидесятникам — плод слабой информированности, а также большой свары внутри тех, кого принято называть шестидесятниками, а это была совсем не однородная масса.
— И своим романом вы хотели их, этих шестидесятников, защитить? Или у вас была какая-то иная цель?
— В защите, собственно, они не нуждаются. Пусть защищаются те, кто уродовал нашу жизнь, сажал в тюрьмы, сторожил, рот затыкал, лгал бесстыдно. Или эти люди нынешнему поколению больше нравятся? Хочу, чтоб глаза протерли, опомнились. Вот и вся цель…
— Рассказывая о диссидентах, вы как будто специально избегаете говорить о крупных фигурах — Сахарове, Солженицыне, Буковском, Якире, Горбаневской... Кого-то из них вы упоминаете вскользь, кого-то не упоминаете вовсе. Почему, решившись писать о диссидентах, вы так мало внимания уделили титанам?
— Я не хотела о титанах. Я хотела об обычных людях, не о героях и чудовищах, а о моих сверстниках, друзьях. Хотелось показать, что происходило с обыкновенными людьми, как трудно было сохранить чувство собственного достоинства, независимость, освободиться от страха, который всю страну держал в тисках. Последнее время я почувствовала, что снова государство пугает независимо мыслящих людей и снова страх поднимается. Не хотелось бы возвращаться в то прошлое.
— В «Зеленом шатре» все герои — каждый по-своему — страдают и умирают. Да и в целом ваши книги трудно назвать оптимистичными, счастливые исходы в них — скорее исключение из правил, чем норма. Почему так?
— Таковы общие, заданные от века условия жизни: рождение и смерть. Так что весь проект в целом можно считать пессимистическим. Чем ближе жизнь к концу, тем яснее чувство, что личная и единственная задача каждого человека — достойно завершить свой путь. Но это высказывание носит возрастной характер и не имеет отношения к тем, кто нацелен на счастливый исход. К сожалению, такого в принципе не бывает.
— Уже известно, что на Западе ваш роман выйдет под другим названием — «Имаго», так в биологии обозначают взрослую особь. Вообще в «Зеленом шатре» очень много говорится о категории взрослости-невзрослости, о неотении и прочих вещах, связанных c феноменом взросления. Почему эта тема так важна для вас сегодня?
— Мы все сегодня живем в «подростковой» цивилизации. С одной стороны, весело и зажигательно, с другой — недальновидно и неблагородно. Так поступают подростки, желающие поскорее все попробовать, отведать, употребить, испытать. Взрослые — те, кто берет на себя ответственность, кто жизнь не потребляет, а созидает ее. Их все меньше и меньше встречается, этих взрослых. На них очень многое держится.
— Если уж говорить о людях не вполне взрослых, то хотелось бы спросить о вашем книжном проекте — цикле познавательных книг для подростков. Почему вы, писатель, а не редактор, не издатель, вообще за него взялись?
— Я бы предпочла, чтобы проектом «Другой, другие, о других» занимался кто-нибудь другой. Другого не нашлось, а у меня было такое ощущение, что проект этот необходим. Если бы наше государство вкладывало деньги в воспитание уважения к другому человеку, к другой культуре, то это могло бы сбросить то напряжение, которое мы сегодня наблюдаем. Те бывшие мальчики, которые вышли на Манежную площадь в декабре, может, не были бы так агрессивны, если б их больше любили, прижимали к груди и объяснили с малолетства, что мир велик, история длинна, культура разнообразна, другой человек имеет право на жизнь, даже если у него другого цвета кожа, он ест другую еду, носит другую одежду и у него иные обычаи. Интересно же.
— Как вам кажется, имеет ли проект должный резонанс?
— Мы находим неизменную поддержку и понимание со стороны школьных учителей, библиотекарей, родителей. Но государство трех копеек не выделило на распространение этих книг по культурной антропологии по школам.
— А какие новые книги в рамках проекта ожидаются в ближайшее время?
— Книг на сегодня имеется четырнадцать, еще две пока не готовы — об агрессии и о праздниках. Надеюсь, в этом году осилим.
— Вообще вы — одна из очень немногих наших литераторов — достаточно много внимания уделяете общественной жизни. Ваша переписка с Ходорковским, ваши высказывания по политическим вопросам... Наша власть такого, в общем, не одобряет...
— Я никогда ничего не делала, чтобы получить одобрение властей. С чего бы это мне менять привычки? Моя жизнь так счастливо сложилась, что я всегда делала то, что мне хотелось. Или то, что я считала нужным.
— Спрашивать писателя о творческих планах — занятие неблагодарное, и все же... Что после «Зеленого шатра»?
— У меня накопилось много долгов, что-то наобещала, не выполнила, и меня это угнетает. Это касается и литературной работы, и разных человеческих отношений. С любимой двоюродной сестрой год не можем встретиться... Во мне борются две природы — богемная, разгильдяйская и высокоорганизованная, дисциплинированная. По этой причине стараюсь планов не строить, потому что неисполненные обязательства ввергают меня в депрессию.
(Источник - "Голос России"; http://rus.ruvr.ru/2011/02/24/45819660.html)
***
Улицкая на склоне
Юнна Чупринина
(«Итоги», №41 / 487; 10.10.05)
"Шариков по-прежнему не любит Преображенского, и с этим ничего не поделаешь",- сокрушается писательница Людмила Улицкая
- Людмила Евгеньевна, вы "Казус Кукоцкого" уже видели?
- Да, и мне очень понравилось. У Грымова острый глаз и замечательно разработанный яркий стиль.
- Но зачем вам было связываться с таким эпатажным представителем массовой культуры? Вокруг столько интеллигентных режиссеров...
- Во-первых, не так уж много. Впрочем, Алексей Герман мне предложения не делал, а сделал это Юрий Грымов, которого ассоциируют с масскультом. Но масскульт - это не обязательно плохо. Скажем, недавно я посмотрела "Однажды в Америке" - кино, в сущности, плохое, идеализирующее уголовный мир почти как "Бригада", но снято и сыграно совершенно блестяще. Этот фильм - хороший маcскульт. После разговора с Грымовым, когда он рассказал мне, как видит будущее кино по "Казусу Кукоцкого", мне показалось, что он сможет сделать хороший фильм из этого разряда. Но получилось совсем по-другому, и, как мне кажется, очень хорошо. А вот масскульт это или что другое - об этом скажут наши критики. Впрочем, картина достаточно сложная.
- Между тем вас саму часто критикуют как раз за упрощенность. Мол, в героях - униженные и оскорбленные, им легко сопереживать.
- Мои герои - не только убогие маргиналы. Есть и профессора, и люди вполне процветающие. Но не буду оправдываться. Вы, кажется, хотите сказать, что убогим легко сопереживать? И вы можете произносить это сегодня, в нашем обществе? В безжалостном, циничном, совершенно бесчеловечном обществе людей, где бездомных и нищих в каждом городе толпы, а приютов - один на город? Где инвалиды афганской и чеченской войн побираются на автострадах, а в газетах пишут - это мафия такая, собирает нищих и заставляет их попрошайничать. Каких новых вам смыслов? Выше и дальше? Глубже и острее? И вообще критика - другая специальность, я к ней никаким образом не отношусь. Есть еще пародонтологи, дизайнеры, доярки даже, кажется, еще есть. Но, если честно говорить, укор про упрощенность я, видимо, пропустила. Не вся критика мне в руки попадает.
- И доярке с дояркой всегда есть о чем посудачить. Вот и Пастернак писал: "Я говорю про всю среду, с которой я имел в виду сойти со сцены, и сойду". А вы литературного круга будто избегаете...
- У меня прекрасные друзья. Искать других мне не надо. Вот новая книжка Людмилы Петрушевской лежит на столе, вчера прочитала. Это мое с ней общение, и оно более чем достаточно. Выпить чаю или водки мне приятнее с людьми, с которыми я уже жизнь прожила.
- Не обидно, что даже после Букера не все воспринимают вас как серьезного писателя?
- Меня совершенно не интересует, на какую полку меня поставят - популярной, женской или высокой литературы. Я, простите, всегда в этой точке вскипаю. Есть только один вопрос, который меня раздражает еще больше: как вы относитесь к тому, что вас считают представителем женской литературы? Мне на это нечего возразить. Я действительно женщина.
- И к тому же генетик.
- О том и речь, что мне как бывшему генетику этот вопрос представляется гораздо более многоплановым и многослойным, чем широкой публике. Но сегодня он сводится к тому, что все женское - заведомо второсортное. Хотя на самом деле мужчины пишут чепухи отнюдь не меньше, чем женщины. Однако почему-то именно женская бездарность особенно радует мир. И когда к тебе обращаются как к представителю женской литературы, тебя делают ответственной за всех женщин.
- Всего мира?
- В западном обществе есть такое понятие, как политкорректность. Оно не очень мне нравится, но от многого предохраняет. Оттого само обсуждение этой темы на Западе очень застенчивое. А феминистки там гораздо агрессивнее и раскованнее. Они все время выступают на волне войны с мужчинами. Я же уверена, что гендерный мир - мир сотрудничества, а не взаимных обвинений.
- Но почему все-таки эти идеи, пусть не массовые, но популярные у нас какое-то время назад, сегодня отошли на второй план?
- Проблема феминизма - это проблема благополучных и благоустроенных стран. Американский феминизм начинался как движение, которое требовало равных прав с мужчинами: дайте нам работать, как вы. Русской женщине этого пафоса не понять. Ведь многие женщины, которые с удовольствием сидели бы дома и варили суп, вместо этого адски тяжело работали, да еще их мужья сидели или погибли в лагерях и на войне. Если американки боролись за работу, российские женщины могли мечтать только о том, чтобы лишнюю недельку посидеть с ребенком, грудью его покормить. Западный феминизм у нас привился, но совершенно на другой почве. В России есть пенсионеры, которые ни черта не получают, мальчики-новобранцы во вшах, в окопах, у которых никто не спрашивает, хотят ли они служить, дети, у которых никто не спрашивает, делать ли им прививки, инвалидыЙ Права человека попираются во всех сферах. И женщина, как существо мягкое, отказывается от своей борьбы под напором других проблем. Достойные женщины, они куда идут? В Комитет солдатских матерей. Они не защищают права матерей - на пособия, дополнительные отпуска и льготы, - они защищают права своих детей. Наша жизнь так складывается, что феминизм сегодня может развиваться только под номером двадцать восемь... Но вообще нельзя забывать, что еще сто лет назад образованных женщин практически не было. Поэтому в некотором социокультурном отношении женщина только начинает полноценно присутствовать в этом мире. Это большая тема, но, повторюсь, в тех аспектах, в которых она сегодня обсуждается, она меня не интересует. Как в еврейском анекдоте: "Мне бы ваши заботы, господин учитель!"
- Кстати, есть и такие, кто ставит вас на полку еврейской литературы. Или это вопрос неприличный?
- Это - вопрос нормальный. Неловким, слишком интимным и даже неприличным он выглядит в нездоровом обществе, где существует табу на национальную проблему. У нас даже само слово "еврей" звучит неприлично. Начальница отдела кадров в институте, где я работала в давние времена, славная баба, евреев называла "евреечка" и "еврейчик", смягчая таким образом неприличие слова и подчеркивая свое хорошее отношение. Самое забавное, что она и в самом деле была приличным человеком и лично от себя евреев не травила, только по служебной необходимости. Я не выбирала ни национальности, ни места, где родиться. Иногда думаю: а если бы выбирала, кем бы я хотела родиться? Не знаю. Но в Италии. Жила бы в небольшом тосканском городке и наслаждалась каждый день чудом итальянских брусчаткой мощенных площадей, которые покрывают землю как ковер, повторяя все изгибы и неровности земли, смотрела бы на римские базилики и красивейшие итальянские рынки и слушала бы дивный итальянский язык. И был бы он свой, родной. Вместо этого имеются помойка под окном, разбитый асфальт и хрущевская пятиэтажка насупротив. Мучительная бедность вокруг, ужасное социальное неравенство и бесправие бедных. Да, да, еврейка. Папа, мама, кругом и беспросветно. Но писатель я русский. Русский язык - моя родина. Когда меня называют писателем еврейским, я не смею возражать. Наверное, то же самое приходилось слышать Пастернаку, Мандельштаму, Бабелю и Бродскому. В сущности, это большая и интересная тема: писатели-евреи в разных культурах. Возможно, есть какой-то нерастворимый национальный компонент. Пусть специалисты исследуют.
- Вы, если не ошибаюсь, тоже стали признанным специалистом - по медицинской этике.
- Да, мое имя каким-то образом фигурирует в институтских курсах. Однажды за границей была устроена конференция, на которой врачи, филологи, социологи и другие профессионалы обсуждали проблемы, предъявленные в романе "Казус Кукоцкого". Я, правда, испугалась и не поехала.
- Вы вообще верите в воспитательную силу литературы?
- Люди разные все. На одних художественное слово действует, другие слышат музыку, у третьих высокая чувствительность к изобразительному искусству. Те, кто чуток, отзываются, а тех, кто туп, никакой Лев Николаевич не проймет.
- Однажды вы определили интеллигенцию как орден, в который нельзя вступить. Тогда непонятно, почему эта прослойка никак не отживет свое?
- Это мое собственное определение интеллигенции - как ордена, в который нельзя вступить, но можно из него выпасть. Есть и много других определений. Вопрос правильный - откуда она вообще берется, если все жизнеустройство общества не только не поощряет интеллигенцию, а, напротив, избрало мишенью для насмешек и даже ненависти. Берется интеллигенция от себя самой, то есть самовоспроизводится. И очень тонкий ручеек впадает извне. Я знаю нескольких интеллигентов первого поколения - биохимика, рожденного в очень убогих условиях малограмотными людьми, и одного филолога, у которого отец был запойным пьяницей. И еще нескольких достойнейших людей. Такие черты интеллигента, как порядочность, чувство собственного достоинства и уважение к другим людям, потребность слить воду в унитазе и подобрать мусор около мусоросборника, передаются исключительно по наследству, не с генами, а с воспитанием, и никакая другая организация - школа, институт, даже церковь - этому не учит. Люди, обладающие интеллигентностью, в своем поведении всегда учитывают наличие других людей. Для того чтобы не оставлять за собой грязных следов - как в физическом, так и в моральном смысле. Это вообще благородный и в какой-то степени буддистский способ жизни - не оставлять следов.
- Интеллигенция может приближаться к власти?
- Был один интеллигент, который решил, что можно с властью договориться, открыть ей глаза, она просветится, освятится и перестанет быть людоедской. Андрей Дмитриевич Сахаров его звали. Власть его зашикала, затравила, потом пышно похоронила и назвала его именем проспект. Российской власти сроду не были нужны интеллигенты, начиная со времен Чаадаева. Что же касается людей меньшего масштаба, я знаю некоторых докторов наук, которые в первоперестроечные времена пошли "во власть". Через год пересели на иномарки и научились брать взятки. А те, которые не научились, просто ушли. Вообще-то я не считаю, что интеллигенция должна держаться от власти подальше или поближе: она вообще никому ничего не должна. У людей интеллигентных есть чувство долга, и живут они в соответствии с этим неудобным чувством: врач вскакивает среди ночи и едет к больному, учитель тащится домой к ученику, чтобы узнать, покормила ли его пьяница-мать. Я таких людей знаю. Их мало. Если их будет больше, всем будет лучше жить. Если они войдут в правительство, правительство станет квалифицированнее. Но беда в том, что никаких интеллигентов там не потерпят. Шариков по-прежнему не любит Преображенского, и с этим ничего не поделаешь.
- Сегодня вы не жалеете о своем околодиссидентском опыте?
- Как можно жалеть об опыте? Да и о чем мне жалеть? О дружбе с Наташей Горбаневской? Она защитила честь нашего поколения, вышла на Красную площадь тогда, когда все были огорчены и подавлены вступлением войск в Чехословакию, но побоялись слово сказать. Или жалеть о дружбе с одним из самых порядочных и прелестных людей, кого в жизни встречала, - с Юлием Даниелем? Судьбе за это благодарна. А вся моя диссидентская деятельность только в том и заключалась, что я книжки читала. И самиздат под диваном держала.
- Но запал, видимо, до сих пор сохранился. Сегодня, когда большинство литераторов избегает общественной жизни, вы высказываетесь даже на политические темы.
- Общественной жизни я не понимаю. Знаю только, что она не складывается из суммы частных, всегда присутствует в общественной жизни какая-то гнусная составляющая. Огрубление любой мысли, искажение любого действия. Раньше я думала, что это у нас всегда все немедленно превращается в карикатуру, но по мере узнавания жизни в других странах освободилась от этой иллюзии: грубость и глупость общественной жизни повсеместна. Почему я позволяю себе какие-то высказывания? Из честности. Меня спрашивают, я отвечаю. Просят подписать, подписываю. Когда считаю справедливым, разумеется. Не спрашивают - не высказываюсь. Ведь призвание у писателя - если говорить высокопарно - совсем другое: не общественную жизнь возглавлять, а жизнь своим художеством славить. Или, по крайней мере, отражать. Как "зеркало русской революции" отражало.
- Власть всегда предполагает хамство?
- Та, с которой мне приходилось сталкиваться, - всегда. На прошлой неделе я получила по факсу письмо из Минпечати, в котором меня зовут на заседание коллегии, посвященное - внимание! - "пропаганде российской книги и формированию позитивного образа России за рубежом". Когда я слышу такие формулировки, мне становится дурно. Кого мы опять хотим обмануть? Мы такие, какие мы есть. Зачем надувать щеки и убеждать весь мир, что мы умные, красивые, как теперь говорят, белые и пушистые? Тогда, когда война в Чечне, процесс Ходорковского, нищета и бомжи. Куда мы вернулись? Ведь в последние годы такие формулировки воздух не сотрясали.
- Десять лет назад вам казалось, что больше не сотрясут?
- Десять лет назад мне в голову не могло прийти, что когда-нибудь из моего домашнего факса вылезет такая бумажка. Да и факса не было! Вы только подумайте, какое бесстыдство! Вместо того чтобы как-то обихаживаться, умывать, подмывать страну, они собираются тратить деньги на формирование положительного образа! Меня что, призывают в армию пишущих по заказу? Да я и в советские времена этого избежала, в молодые годы, когда нужно было думать о карьере, жизнеустроительстве. А сейчас я старый человек, к литературному истеблишменту не принадлежу: до 94-го года, когда вышла первая книжка, меня просто не было. Зачем мне бежать за властью? Моя служба в том, что я пишу свои книжки.
- В последнее время - в малом жанре. После "Искренне Ваш Шурик!" вы даже объявили, что больше не будете писать романов. Издатели наверняка возмутились?
- У нас не такие отношения с издателями, чтобы они могли как-то на меня влиять. Конечно, для них гораздо привлекательнее получить роман, да чтобы острый, зажигательный, с драйвом. Но вот я написала сборник рассказов "Люди нашего царя" - его мгновенно напечатали, и он очень хорошо прошел... Силы все равно уходят, что бы ты ни делал. Сейчас я в полном удручении осуществляю общее руководство над детским проектом "Другой, другие, о других". Это будет целая серия книжек по культурной антропологии, охватывающая все области человеческой жизни. Такой проект сегодня необходим: невежество, захлестывающее нашу страну, представляет собой чудовищную опасность. Честно говоря, я не очень верю, что ситуацию возможно изменить. Но ничего не делать тоже нельзя.
- Вы не единственная, кто занимается детскими проектами: например, филолог Мариэтта Чудакова придумала серию о Жене Осинкиной, именно подросткам адресовал свою книжку один из депутатов Государственной думы. Назрело?
- Честно говоря, я лично никаких подвижек не вижу. На Западе книг, адресованных детям и подросткам, море, у нас по-прежнему единицы. В основном стрелялки и сказки во главе с "Гарри Поттером". Я не против "Поттера", но когда он делается единственным чтением... Я бы предпочла, чтобы это был "Властелин колец". А развивающая, познавательная литература - вообще не отработанная у нас область, и двигаться в этом направлении просто необходимо. Иначе депутаты устроят нам такую жизнь, что без газового пистолета и на улицу приличному человеку нельзя будет выйти. А так - прочтет кто-нибудь в детстве нашу книжку и, когда вырастет, не станет гадить в подъезде. Вдруг в самом деле?
Юнна Чупринина
(Источник - Журнал "Итоги"; http://www.itogi.ru/archive/2005/41/61340.html)
***
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ: МНЕ ЧУЖДА «БОРЬБА С ЖИЗНЬЮ»
Ольга Глебова
(Отрывок)
Людмила Улицкая вошла в «Список финалистов» премии «Большая книга» со сборником рассказов «Люди нашего царя». Поскольку среди наших читателей едва ли найдется человек, не имеющий представления об этом прозаике, не станем предварять интервью краткой творческой биографией Людмилы Евгеньевны и сразу перейдем к беседе.
- Вас обрадовало известие о выходе в финал «Большой книги»? Что вообще для вас значат (если значат) литературные премии?
- Скорее, обеспокоило. Сборник рассказов «Люди нашего царя» получил хорошую оценку и у читателей, и у критиков, и, честно говоря, я и сама была довольна этой работой. Знаете, эта новая премия – она слишком уж денежная. У нее еще нет собственно литературной репутации, которая создается многими годами существования премии и точными и удачными награждениями. А это дело очень сложное. Даже такая премия, как Нобелевская, самая престижная, или, по крайней мере, самая известная, в мире, и то иногда давала осечки, попадая в руки писателей «проходных» и минуя великих. А эта новая премия – по нашим скромным масштабам – дает такую большую сумму победителю, что люди начинают волноваться, нервничать, довольно низменные чувства могут всколыхнуться. И этот ажиотаж не способствует мудрости решения. Я помню, что один очень уважаемый критик в день вручения мне Букеровской премии мне сказал поразившую меня фразу: вообще-то у нас был другой фаворит, но он уже получил другую премию, и мы сочли, что давать такие большие суммы денег в одни руки в наше время как-то неэтично. А с моей точки зрения, неэтично, когда жюри руководствуется тем, что один из авторов уже что-то получил за выдвинутую книгу, и теперь, мол, дадим другому, который еще ничего не получал. Мне эта логика представляется неверной – литературные премии должны присуждаться ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО за литературные достоинства книги, а не за то, была ли эта книга уже кем-то отмечена. И несправедливо, если жюри будет руководствоваться этой логикой. Присуждение литературной премии очень важно для писателя, особенно для молодого. Я помню, что моя литературная биография сильно расцвела после того, как я получила французскую премию Медичи – за лучший переводной роман года. А это была премия безгонорарная – ни одной копейки. Я считаю, что литературных премий, наград, конкурсов должно быть много – это позволяет открывать новые имена, а молодым писателям помогает выйти к читателям.
- Герои «Людей нашего царя» - люди «маленькие», «незначительные». Чем, по-вашему, определяется значимость человека?
- «Значимость» - очень растяжимое понятие. Мы живем в обществе, сознание которого так искривлено, что значимость имеют, например, большие начальники. Есть разные системы координат, в которых по шкале значимости откладываются совершенно разные ценности – от денег и красоты до прыгучести и гибкости спины. Когда я говорю о «маленьких», «незначительных», то почти всегда это означает – социальный неуспех, неумение пробиться на «место под солнцем», часто это означает и слабость, иногда даже физическую. Это люди, на которых мало кто обращает внимание. Иногда среди этих «неудачливых» оказываются люди с незыблемыми моральными принципами, не желающие жить по тем законам, которые им чужды. Я таких людей знала, и немало.
- При чтении возникает ощущение, что книга основана на воспоминаниях автора, хотя повествование ведётся не от первого лица. Героиня Женя - из тех людей, которые «принимают жизнь» (если вспомнить блоковское «узнаю тебя жизнь, принимаю»). Вам близко такое мироощущение?
- Да, конечно. Это большой талант – найти с жизнью «общий язык», не теряя при этом себя. Мне чужд пафос «борьбы с жизнью», укоры в несправедливости. От сотворения мира никогда не было социальной справедливости. Но мы знаем людей, которые смогли реализовать справедливость в своей жизни. И это не обязательно доктор Гааз. Я знаю одну пожилую женщину, которая осталась со своей больной невесткой, брошенной ее сыном, и всю жизнь ей помогала. Так она понимала справедливость, хотя ее сын был очень недоволен таким выбором.
- В одном из интервью вы сказали, что не будете больше писать романов: слишком тяжёлый труд. Не изменили этого мнения?
- Мнения я не изменила – труд это каторжный. Но признаюсь, всех обманула – буквально на днях я закончила новый роман и надеюсь, что осенью он выйдет. <...>
Беседовала Ольга Глебова
(Источник - http://www.bigbook.ru/win/ulitskaya-interview
Редактор журнала "Азов литературный"
Сообщение отредактировал Nikolay - Пятница, 17 Июн 2011, 23:09 |
| |
| |
