| Nikolay | Дата: Четверг, 14 Июл 2011, 11:08 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус:  | 
ТАРАТУТА ЕВГЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА
(17 мая 1912, Париж — 3 октября 2005, Москва)
— русская и советская писательница, литературовед, кандидат филологических наук, литературный критик, мемуаристка, публицист и журналист, автор множества воспоминаний о классиках русской литературы.
Родилась в семье живших в эмиграции революционеров. Отец — Александр Григорьевич Таратута (Овсей Меер Гершкович), создатель ряда анархических групп, мать — Агния Маркова.
В 1932 г. окончила филологический факультет МГУ, кандидат филологических наук. Работала в журнале «Смена». В 1937—1954 годах, с перерывами, в лагерях и ссылке. С середины 1950-х годов занималась творчеством Этель Лилиан Войнич, разыскала совершенно забытую писательницу в США, подготовила к публикации в СССР её собрание сочинений. Автор нескольких книг о жизни и творчестве С. М. Степняка-Кравчинского. Мемуарист, автор воспоминаний о Корнее Чуковском, Василии Гроссмане, Норе Галь и др.
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/%D2%E0%F0%E0%F2%F3%F2%E0_%C5._%C0.)
***
Евгения ТАРАТУТА
КНИГА ВОСПОМИНАНИЙ
Из воспоминаний Е.А. Таратуты
Литературная запись Н.П. Савкиной
(Извлечение)
О своей лагерной жизни и о встречах с Линой Ивановной Прокофьевой писательница Евгения Алексадровна Таратута рассказала летом 1989 года в Переделкино.
Евгения Александровна была арестована в 1950 году по обвинению в шпионаже. 10 месяцев она провела в тюрьме, а летом 1951 года, получив 15 лет строгих лагерей, была отправлена в Коми АССР, в лагерь Абезь.
Лагерным центром была Инта, и вначале все попадали туда, затем заключенных распределяли и рассылали по местам постоянного пребывания. Еще в тюрьме Евгения Александровна узнала, что попадет в инвалидный лагерь. На станции Абезь было 6 инвалидных лагерей – 4 мужских и два женских, по полторы тысячи человек каждый. Для того чтобы избежать расходов на северный коэффициент по содержанию и обеспечению заключенных, все они располагались чуть южнее полярного круга. Место было гибельное: кругом тундра, морозы минус пятьдесят градусов держались по 10 месяцев в году. Никакой работы в таком климате выдумать было попросту невозможно, потому там и держали 6 тысяч человек, ставших после допросов инвалидами.
Заняты были, правда, все, но особенности лагерного комфорта превращали нехитрые обязанности по самообслуживанию в новые пытки. Лопатой, которую Евгения Александровна едва могла оторвать от земли, она должна была сгребать снег; ведро, в котором полагалось носить воду, было сделано из селедочной бочки, и его можно было поднять только вчетвером; картошка, которую иногда чистили на обед, была мороженой; после лагеря Евгении Александровне так и не удалось выпрямить навсегда согнутые пальцы.
Состав заключенных был очень пестрый, но уголовников не было – только осужденные по 58-й статье. Примерно три четверти составляли раскулаченные крестьянки с присоединенных в 1939 году земель Западной Украины и Белоруссии. Украинские девушки ухитрялись откуда-то добывать строжайше запрещенные иголки, вытягивали нитки из старых кофт, трикотажного белья и без конца вышивали. Примерно 15 процентов составляли женщины из Прибалтики. Среди них были крестьянки, но встречались и очень образованные; среди них была, например, окончившая Сорбонну дочь бывшего министра просвещения Латвии. Около 10 процентов составляли москвички и ленинградки, из которых почти все были жены, сестры, дочери арестованных по ленинградскому делу. Одна из москвичек – ее звали Лидия Евсеевна Коган – превосходная переводчица, женщина очень высокой культуры – была поставлена сторожить яму с помоями. <…>
Только в одном находились долгосрочницы. Там Евгения Александровна и познакомилась с Линой Ивановной Прокофьевой, которая по обвинению в шпионаже была осуждена на 20 лет.
Евгения Александровна не помнит, когда и как они познакомились, но общаться стали легко. Лина Ивановна была очень радушна, общительна, доброжелательна ко всем. У нее не было никакого чувства превосходства. <…>
Больше, чем побои и карцер, Евгения Александровна запомнила пытку, при которой сажали на стул, а человек 10–15 мужчин бегали вокруг громко крича, при этом страшно ругались. Ужасен был страх, что вот-вот ударят сзади. Не ударяли, но могли неожиданно крикнуть в ухо что-нибудь грубое, и это было хуже побоев. Возможно, что через это прошла и Лина Ивановна.
Ей всегда хотелось заметить что-то красивое, она всегда вспоминала, всегда мечтала, – возможно, это помогало ей выжить. Одежда была казенной, но что-то свое иметь разрешалось. У Евгении Александровны был разноцветный шерстяной платочек, он торчал из серого бушлата, и Лина Ивановна часто восхищалась его нарядной пестротой. Она любила делать комплименты, видела в женщинах, давно утративших всю женственность, остатки ушедшей красоты и всегда говорила об этом вслух. Или воображала: «Вот давайте представим себе, что мы с Вами в театре и сейчас поднимется занавес». Одно время вместе с Евгенией Александровной она была приставлена к баку с помоями, их нужно было вывозить далеко в лес на тележке. По пути Лина Ивановна любила что-нибудь рассказывать, увлекалась, начинала жестикулировать, забывшись, бросала поручень тачки и с восторгом продолжала путь, вспоминая Париж, свои выступления на сцене и не обращая внимания на то, что другие мрачно толкают потяжелевшую тачку. <…>
При известии о смерти Сталина почти все заключенные безудержно рыдали. О смерти Прокофьева, умершего в один день со Сталиным, никто не знал, не знала об этом и Лина Ивановна. Уже летом, когда однажды Лина Ивановна, Евгения Александровна и другие женщины совершали очередной маршрут с помоями, кто-то прибежал из библиотеки и сказал: вот сейчас по радио объявили, что в Аргентине состоялся концерт памяти композитора Прокофьева. Лина Ивановна заплакала и, ни слова не говоря, пошла прочь.
Евгения Александровна Таратута была реабилитирована и освобождена в апреле 1954 года. Лина Ивановна вернулась в Москву в 1956-м.
(Источник - http://lib.1september.ru/2002/14/1.htm)
***
Дмитрий Шеваров
Прощание со звездочетом
В третий день октября 2005 года от нас ушла Евгения Александровна Таратута
Мы помним великих писателей, но чтобы они родились, нужны великие читатели. Читатели, готовые в роковой час разделить с писателем удары критики, власти или судьбы. Способные спасти его труды от карательных органов или обычного небрежения.
Таким великим читателем была Евгения Александровна Таратута.
Близкий друг Симона Львовича Соловейчика, она с первых дней создания «Первого сентября» была нашим советчиком, автором и сопереживателем. Симон Львович называл Евгению Александровну «звездочетом детской литературы».
Простое перечисление имен ее друзей лучше всего скажет о том, какая эпоха ушла. Андрей Платонов, Василий Гроссман, Аркадий Гайдар, Лев Квитко, Елена Благинина, Рувим Фраерман, Арсений Тарковский, Лев Кассиль, Евгений Тарле… Ей пожимал руку Владимир Маяковский.
Отец Евгении Таратута был революционером-анархистом, прошедшим одиночку Петропавловской крепости, каторгу на Енисее. На одной из пересылок, в Тобольске, он влюбился в одну из девушек, встречавших этап. Ее звали Агния Маркова. После гимназии она собиралась уйти в монастырь, но прочитав роман Войнич «Овод» решила помогать революционерам. Агния помогла каторжнику бежать за границу. Так они вместе оказались в Париже, где в 1912 году у них родилась дочь.
Первое детское воспоминание у Евгении Александровны было связано с первой мировой войной. 1915 год, немецкие цеппелины плывут над парижскими улицами.
Семья вернулась в Россию в 1917 году. Отец, посмотрев на плоды большевистской революции, навсегда бросил политику. В Черкизове под Москвой он организовал ферму на европейский лад, построил электростанцию и школу, обеспечивал продуктами ближайший детский дом. Ферму назвал «Бодрое детство». В 30-е годы его арестовали, а семью выслали в Сибирь. Женя с тремя младшими братьями и мамой оказались в селе Медведево на Иртыше. В 1939 году Женя бежала из ссылки в Москву, где первое время ночевала на вокзалах.
Благодаря заступничеству Фадеева Женя стала работать литературным редактором в журнале «Мурзилка».
После войны она готовила диссертацию по детской литературе. Накануне защиты ее арестовали на глазах шестилетней дочери и приговорили к пятнадцати годам заключения. На допросах она читала про себя Пушкина, Блока, Маяковского… «Только благодаря русской поэзии я не сошла тогда с ума», – говорила она.
После десяти месяцев страшных допросов в Бутырках, ее, обезножевшую, отправили на Север в лагерь для женщин-инвалидов (были и такие!). Обыски, аресты и допросы снились ей и полвека спустя.
Не признавала никаких других подарков, кроме книг, и сколько радости было в ее голосе, когда она сообщала мне: «Дружочек, мне подарили чудесные книги…»
Ей было уже за восемьдесят, когда друзья передали ей старинный сборник стихов на евангельские темы. На книге была печать Минской каторжной тюрьмы и дарственная надпись тюремного священника: «Александру Таратуте…» Оказывается, эту книгу священник вручил отцу в 1911 году перед его отправкой этапом на каторгу.
Еще в школе и университете она увлеклась астрономией, потом это сдружило ее с Арсением Тарковским. Много лет она дружила с сотрудниками Крымской обсерватории, которые назвали в честь Евгении Александровны звезду. Когда в начале 90-х стали издавать труды А.Л.Чижевского, она говорила мне по телефону: «Я обнимаю эту книжку…»
Когда она совсем потеряла зрение, ее утешала память. По памяти она листала любимые книги. Каждый наш разговор по телефону она украшала блистательным чтением то почти целой главы из «Онегина», то размышлениями об «Анчаре», то стихами Тарковского.
После перестройки благодаря ее хлопотам к нашим детям вернулся маленький лорд Фонтлерой из одноименной повести Френсис Бернетт. До последних дней, а она ушла от нас на 94-м году, Евгения Александровна искала издателя для еще одной любимой книги своего детства – «Босоножки» Бертольда Ауэрбаха.
Она отказывалась поверить, что Дома детской книги больше нет на Тверской. Так и не поверила.
(Источник - http://lib.1september.ru/2005/21/8.htm)
***
Звенья одной цепи
Игорь Подшивалов.
(Извлечения из статьи)
<…> Он живет на проспекте Вернадского недалеко от Московского университета. Ей сейчас 94 года, но она в здравом уме и в полной памяти, до сих пор публикуется в столичных газетах. В моей библиотеке есть ее книга с дарственной надписью «Дорогому Игорю Подшивалову с пожеланиями радости и успехов. Е. Таратута».
Евгения Александровна ТАРАТУТА всю жизнь занималась изучением творчества писателей-народников. Ее книга «В поисках Овода» давно стала классикой. Это она доказала, что прототипом главного героя романа «Овод» является русский революционер Сергей СТЕПНЯК-КРАВЧИНСКИЙ. Это она разыскала в Америке старенькую Этель ЛИЛИАН-ВОЙНИЧ и сообщила ей, что ее роман не забыт в России.
Много лет назад я на филфаке писал дипломную работу именно по творчеству Степняка-Кравчинского, поэтому шел в дом Евгении Александровны с особым чувством. Я знал, что ее отец был другом КРОПОТКИНА, анархо-синдикалистом, при царе полтора года сидел в Петропавловской крепости и был сослан в Тобольск, где и познакомился с будущей женой. Мама Евгении Таратуты родилась на Алтае. Она вышла замуж за ссыльного и устроила ему побег. Он снова попался, сидел в Минске в кандалах, был отправлен на каторгу в Бодайбо и вновь бежал, на сей раз во Францию. Дочь Евгения родилась в Париже. После Февральской революции семья вернулась в Россию. Александр Таратута был арестован в 1934 году, после убийства КИРОВА, и в1937-м расстрелян, а его жену с четырьмя детьми выслали в Тобольск, где она когда-то встретила мужа.
Знал я и то, что первая жена Александра Таратуты Ольга была знаменитой анархисткой-террористкой, прошедшей царскую каторгу. Батько МАХНО однажды вполне серьезно сказал, что на Украине есть всего три настоящих анархиста: он сам, его друг и наставник Петр АРШИНОВ и Ольга Таратута. Дядя Евгении Александровны – член ЦК партии эсеров Борис МАРКОВ был зверски убит колчаковцами в декабре 1919 года на ледоколе «Ангара» на Байкале. Так что эта сухонькая старушка – живая история.
Возле полярного круга
Когда мы с коробкой конфет появились у нее на пороге, мой друг Ярослав ЛЕОНТЬЕВ – кандидат исторических наук и великий знаток партии эсеров – представил: «Знакомьтесь, это батько Подшивалов – сибирский анархист!» Старушка понимающе улыбнулась: «Ну, сейчас все можно!» Я понял, что она хотела сказать. За право называться анархистом ее отец и многие его товарищи заплатили жизнью.
Ей самой тоже досталось. Через два года после высылки она бежала из Тобольска в Москву. Писатель Александр ФАДЕЕВ добился пересмотра дела для всей семьи, устроил Евгению на работу, помог вернуть конфискованную квартиру. Она училась на филфаке в МГУ, а в 1950 году опять была арестована. После десяти месяцев допросов и пыток ее отправили в Коми, в женский инвалидный лагерь, чуть южнее полярного круга. <…>
- О смерти Прокофьева Лина ничего не знала, - вспоминала Евгения Александровна. – Он умер 5 марта 1953 года, в один день со Сталиным. Однажды, в августе, когда мы везли из кухни бочку с помоями, одна женщина сказала нам, что по радио передали – в Аргентине состоялся концерт памяти Прокофьева. Лина горько заплакала, и мы ее отпустили в барак. <…>
После смерти Сталина начали пересматривать дела политзаключенных, и весной 1954 года Евгения Таратута вернулась в Москву.
Французский пилот – сын махновца
О себе Евгения Александровна рассказывала неохотно, больше о своих родных и знакомы, причем запросто называла такие фамилии, от которых у меня волосы дыбом вставали.
- Летом 1919-го мы жили в Черкизове под Москвой, - вспоминала она. – У нас поселились сыновья друга моего отца – Игорь и Юра ЭЦХЕНБАУМЫ. Их отец Всеволод Эйхенбаум, более известный под псевдонимом ВОЛИН, был в то время на Украине начальником политотдела Революционно-повстанческой армии Махно, сражавшейся против ДЕНИКИНА. Там же была и первая жена отца Ольга Таратута, которая организовала в Харькове «Черный Крест» – правозащитную группу, помогавшую арестованным анархистам и их семьям. Нестор Махно выдал ей для этого крупную сумму денег – пять миллионов рублей. С Украины иногда приезжали дядя Волин и американская анархистка Эмма ГОЛЬДМАН, которые привозили продукты – время было голодное. <…>
И дольше века длится день
Осматривая библиотеку Евгении Александровны, я обратил внимание на аудиокассету с портретом Олега ДАЛЯ.
- Я очень люблю этого артиста, - пояснила Таратута. – Мне нравится, как он читал Лермонтова. Олег был мужем Лизы – внучки Бориса Эйхенбаума, того самого литературоведа.
Я уже ничему не удивлялся! Олег Даль – родственник соратника Махно анархиста Волина. Сын Волина – герой «Нормандии-Неман». Но Евгения Александровна меня все-таки удивила.
- Вот эту подушечку мне подарил Марк Давыдович НАТАНСОН. Можешь на нее прилечь. <…>
- Сколько же лет подушечке, Евгения Александровна? – спросил я.
- Он подарил мне ее в 1922 году, перед эмиграцией. Она уже и тогда была не новенькая, но вот сохранилась.
На прощание свидетельница истории подарила мне свою книгу «Подпольная Россия». Я точно знаю: жизнь – очень долгая штука, и ничего в ней бесследно не исчезает. Нужно быть звеном в цепи и сохранять огонь в тростнике.
Игорь Подшивалов.
(Источник - http://sam-plantator.narod.ru/arch8.htm)
***
ЕСТЬ МНЕНИЕ: СТОЛЬКО НЕ ЖИВУТ
Екатерина САФОНОВА
(Отрывок из статьи в журнале «Огонек»)
<…> О своей популярности в СССР Этель Войнич узнала лишь в 1955 году, когда ей в руки попал свежий номер «Огонька» со статьей писательницы Евгении Таратуты «Роман «Овод» и его автор».
«...Книга «Овод» выдана Таратуте Жене за лучший ответ по конкурсу образцовой детской библиотеки им. Г. А. Усиевича». Этот маленький томик, отпечатанный на серой газетной бумаге, Евгения Александровна бережно хранит до сих пор. Он чудом уцелел, когда в тридцать седьмом ее с мамой как «членов семьи врага народа» сослали в Сибирь.
Через два года Женя сумела нелегально, без документов приехать в Москву и -- случай по тем временам совершенно уникальный -- добиться полной реабилитации.
Это, однако, не спасло ее от нового ареста. После десяти месяцев, проведенных в Бутырской тюрьме, Евгения Александровна оказалась в инвалидном лагере, расположенном чуть южнее Полярного круга...
Можно сказать, ей повезло -- вскоре после смерти «вождя и учителя» приговор отменили, и Евгения Александровна смогла вернуться в Москву. Ее даже приняли на прежнее место работы -- в Институт мировой литературы. Поручили вычитывать чужие тексты, сверять цитаты (о более серьезных занятиях для «бывшей иностранной шпионки» с дипломом МГУ в то время и речи быть не могло).
«...Ныне покойной Этель Лилиан Войнич и не снились те гонорары, которые сегодня получают некоторые бойкие драматурги, пишущие инсценировки по ее роману...» -- фельетон в «Правде» попался Евгении Александровне на глаза случайно. Подвергать сомнению информацию главной газеты СССР было не принято, но она все же позвонила в редакцию.
-- Год у нас сейчас 1954-й? -- раздраженно сказал голос на другом конце провода. -- Значит, Войнич уже за девяносто. Так долго не живут.
И повесили трубку.
А Евгении Александровне стало обидно за любимую писательницу. Она опросила всех знакомых преподавателей университета. Те в ответ лишь молча пожимали плечами. Ни в одной библиотеке не нашлось ни книг, ни статей о Войнич. Лишь в Литературной энциклопедии, изданной в 1929 году, автору «Овода» было посвящено несколько строк...
О том, как Евгения Александровна Таратута в Москве искала англичанку Этель Лилиан Войнич, можно рассказывать долго. Старые пожелтевшие от времени письма и фотографии, документы, хранившиеся много лет в разрозненных архивах -- из них она в конце концов узнала историю Лили Буль, Лилии Григорьевны, Булочки, И-Эль-Ви... <…>
«Овод» был закончен в конце 1895 года. Буквально через несколько дней, 23 декабря, Этель Войнич узнает о трагической гибели Сергея Кравчинского.
Казалось, никого из свидетелей этих, очень далеких, событий уже нет на свете. И вдруг (Евгения Александровна вначале глазам своим не поверила) -- в ежегодном справочнике «Who is Who?»: «Войнич (Этель Лилиан Буль) -- писатель и композитор... Адрес: 450 Вест, 24-я улица, Нью-Йорк».
Она жива. Есть точный адрес. Но самое простое -- написать письмо -- невозможно. Любой контакт с заграницей для человека, который недавно вернулся из заключения, вполне мог обернуться новым сроком. Все собранные материалы она принесла в «Огонек». Статью опубликовали, но написать, что известная писательница жива до сих пор, не решились. Раз «Правда» пишет «покойная», значит, так оно и есть.
Через некоторое время Евгении Александровне сказали, что в США «с ответственной политической миссией» едет группа советских писателей и журналистов. В ее составе был и главный редактор «Огонька». Она долго упрашивала Анатолия Софронова зайти к Войнич, передать журнал. И услышала в ответ: «Нам будет некогда. У нас очень много ответственных встреч с прогрессивной американской общественностью».
Но по другую сторону океана советская делегация оказалась в весьма щекотливом положении после того, как один из ее участников «передал привет и наилучшие пожелания» американским писателям от Льва Квитко, расстрелянного несколько лет назад. Когда об этом стало известно, писатель-коммунист Говард Фаст демонстративно, со скандалом вышел из рядов компартии... Надо было как-то спасать положение. В день отбытия на родину, в восемь часов утра «миссионеры» помчались к Войнич.
Потом в «Огоньке» появился большой материал Анатолия Софронова, посвященный встрече с писательницей. Начинался он почти как древнегреческая эпическая поэма: «Тусклое солнце висело над многоэтажными громадами Нью-Йорка. Ветер бросал на мостовую обрывки газет, пестрые обертки, пустые кульки. Из подвалов домов рабочие в потертых комбинезонах доставали ящики с мусором...»
Евгения Александровна с Этель Лилиан Войнич так никогда и не встретилась.
«Нью-Йорк. Ноябрь 12. 1956. Дорогая Е. Таратута! Я очень встревожена известием о Вашей тяжелой болезни и шлю Вам мое сочувствие и желание для быстрого и полного выздоровления. Я не забыла и не забуду, сколько я Вам обязана. Недавно мы послали Вам мой перевод писем Шопена. Вероятно, он уже пришел в Москву?.. Очень теплый привет Вам и всем, кого Вы любите». Почти все свои письма Войнич, которой исполнилось девяносто два года, писала на русском языке. Догадывалась ли она о причинах «серьезной болезни» Евгении Александровны или нет -- неизвестно. <…>
Екатерина САФОНОВА
(Источник - http://www.ogoniok.ru/archive/1997/4534/51-52-53/)
***
Самые храбрые люди – детские писатели
Дмитрий ШЕВАРОВ
(Cтатья была опубликована в № 38/2001 газеты "Первое сентября" Издательского дома "Первое сентября").
Это не просто красивые слова. Это убеждение человека, пережившего все драмы двадцатого века
Все уходят на работу. На кухне остается теплый чайник. Она медленно идет к нему через тесные комнаты. Тусклый зимний день медленно встает за окнами. Знакомые тени лежат в коридоре. Знакомые книги на полках. Они о чем-то хотят сказать ей. Некоторые даже высунулись из своего ряда. “Погодите, я вернусь к вам, и мы поболтаем, пошелестим”. Шелест страниц так похож на шелест дождя…
Парижские зонтики
Евгения Александровна Таратута родилась, когда на улице шел дождь. Был май 1912 года. А за окном был Париж.
До этого была романтическая любовь ее родителей. Он был революционер – анархист, ученик Кропоткина, сидевший в кандалах в Минской тюрьме и сосланный на сибирскую каторгу. Мама была хорошенькой тобольской девушкой. Побег с каторги, эмиграция, скитания по Европе, и вот наконец Париж, Латинский квартал, мансарда с чугунной печкой.
Поразительно, что, когда случится революция и они вернутся на родину, отец, столько лет отсидевший в тюрьмах и на каторге, будет страшно разочарован. Это была совсем не та революция, которую он ждал. Не в белых одеждах, а в лохмотьях, в крови, в ужасе… Он отказался вступать в партию большевиков, бросил Москву и уехал в деревню, где основал ферму “Бодрое детство”, внедряя там идеи Кропоткина и передовые европейские технологии. Через десять лет, в начале тридцатых, Александр Таратута построил первые в СССР заводы по производству сгущенного молока. Он даже сам нарисовал этикетку для жестяных банок – ту самую, всем известную. Голубые полоски на белом фоне…
Но пока они еще в Париже. Немцы в восьмидесяти километрах. Война. Отец поет маленькой Жене вместо колыбельных старые революционные песни и арии из оперы “Демон”. В открытой дверце печурки дрожат угольки.
– Какого цвета был тогда Париж?
Она задумывается: “Это надо спросить у Кати. Она, наверное, помнит…” Катя Цинговатова и Женя Таратута ходили в Париже в один детский сад. (Потом, уже в России, – в одну школу. Учились в одном университете. Работали в одном издательстве. Их дружбе исполнилось восемьдесят пять лет!)
Над Парижем плывут немецкие цеппелины, похожие на унесенные смерчем дорические колонны. Воют сирены, возвещая тревогу, грохочет пожарный автомобиль. С тех дней марта 1915 года она помнит себя.
– …Немцы бомбят Париж, стреляют, очень страшно. Меня мама сажает под стол, а на стол надевает длинную большую скатерть. И я сижу там одна, только плюшевый мишка со мной. Мы мечтаем, что вот будет лето, мы поедем к морю… Это был океан. Помню безумно горячий песок. Отец шел впереди и тащил за собой легкий плед, а я бежала, чтобы ногами попасть на этот плед, потому что песок обжигал мне ноги.
Мы сидим в ее комнате, где, кажется, потолок держится на стопках книг и книжных стеллажах.
– Вытащите зеленый корешок. Это Андерсен дореволюционный. Я вчера пыталась вытащить – сил не хватило…
Теперь каждая книга, что стоит на полке, рассказывает ей гораздо больше того, что в ней написано. Книги рассказывают о судьбе хозяйки.
Она не помнит, как возникла ее необыкновенная привязанность к книгам. Это не просто любовь к чтению, это ощущение книги как живого, теплого и надежного друга.
Почти все свои детские книжки Евгении Александровне удалось сберечь. Сама удивляется: “Как? Среди таких приключений моей жизни!..”
Вот они стоят на заветной полке: “Хижина дяди Тома” Гарриет Бичер-Стоу, “Ундина” Жуковского, три тома Гоголя сытинского издания 1902 года, книга Г.Клейна “Астрономические вечера”…
– Это одна из самых моих любимых книг! Из тех, что лежали у меня под подушкой.
Сход лавины
Женю звали книжной девочкой. Ей хотелось делиться книгами, рассказывать о книгах. После школы, в 1929 году, Женя поступила в МГУ на литературное отделение. Семьдесят лет назад, в 1931 году, в печати появилась ее первая рецензия. Училась Женя у профессора Валериана Федоровича Переверзева, он был специалистом по Гоголю и Достоевскому. Вскоре Переверзев был обвинен в меньшевизме, изгнан из университета и арестован. Его книги были изъяты из библиотек и уничтожены. Только в конце 50-х годов семидесятипятилетним стариком Переверзев вернулся в Москву. От его библиотеки ничего не осталось. Таратута принесла учителю сохранившиеся у нее его книги. На одной из них, о Гоголе, он написал: “…Вы принесли мне трогательный подарок... гонимое творение моего пера нашло спасение от губительной руки на одной из полок вашей библиотеки. Сердечно тронутый, крепко жму руку своей ученице…”
После университета Женя работала в детской библиотеке, писала рецензии для газет о новых детских книгах. В 1934 году арестовали отца, на память о нем осталась книга Кропоткина, которую он очень любил, – “Взаимопомощь как фактор эволюции”.
– …Я должна была кормить семью, ведь маму уволили с работы, а у меня было три младших брата: Петя, Арсений и Володя. У меня появилась хорошая работа в журнале “Смена”, и прежде всего я купила себе обувь, а мальчикам штаны. А весной тридцать седьмого нас с мамой вызвали в милицию, отобрали паспорта и сказали, что нас навсегда высылают в Сибирь…
Забытая фамилия
По иронии судьбы их отправили в тот самый Тобольск, где в 1906 году на этапе мама познакомилась с отцом и откуда они бежали за границу. Это кажется фантастикой, но в 1939 году Женя Таратута повторила путь отца – она бежала из ссылки. Правда, не за границу, а в Москву. Но рисковала она, пожалуй, больше, чем отец в свое время. Ни поддельных паспортов, ни явочных квартир, ни своих людей в органах – ничего этого в тридцать девятом не было и не могло быть. Была худенькая испуганная молодая женщина с котомкой и без всяких документов.
В Тобольске она подрабатывала репетиторством, и в Москву ее согласился взять с собой отец одного из тех школьников, которым она давала уроки. Он тоже страшно рисковал, ведь первая же проверка документов могла и для него кончиться трагически.
– Вы помните, как его звали? – спросил я Евгению Александровну.
– Я заставила себя забыть его фамилию, такое было время…
Женя не просто добралась до столицы, она добилась справедливости – маму с мальчиками вернули из ссылки. Вспоминая всех, кто спас ее тогда, она все время повторяет: “Быть добрым – это надо быть храбрым…”
С тех пор она убеждена, что самые храбрые люди – это детские писатели.
– На нервной почве я потеряла голос совсем, не могу ни шепотом – никак. С кем хочу поговорить – пишу в блокноте. Пришла к Корнею Ивановичу Чуковскому в Переделкино, он сразу говорит: “Я вас возьму к себе секретарем, будете у меня жить, а там дальше посмотрим…” От работы секретаря я отказалась, боялась подвести его, но от денег и ночлега отказаться не могла. Потом ночевала то у Льва Кассиля, то у Агнии Барто, а иногда и где-то на скамеечке, к счастью, было лето. Я искала Фадеева, но его не было в Москве. Наконец я попала к нему на прием, говорить не могу, подаю блокнот, он читает… Через полтора месяца меня вызвали на Лубянку и вернули паспорт. Вернулась и мама с братьями. Жить было негде, и свою комнату в коммуналке нам отдала на время детский поэт Лена Благинина. Фадеев устроил меня на работу в “Мурзилку…”
Потом была война, ночные дежурства на крыше “Детгиза” осенью сорок первого. Она дежурила и в ночь на шестнадцатое октября, когда в Москве началась паника и тысячи людей бросились на вокзалы, поверив слухам о том, что немцы уже вошли в пригороды.
– Под утро я выглянула с чердака: передо мной была Лубянская площадь, она была вся белая. Я подумала, что выпал снег. Когда пригляделась, то увидела, что вся площадь была усеяна бумагами – выбрасывали архивы прямо в окна. А по радио о положении Москвы ничего не говорили. Почему-то постоянно сообщали новые часы работы парикмахерских.
В эти дни на Карельском фронте погиб ее младший брат, Арсений Таратута. Она долго ничего не знала о нем, просила Василия Гроссмана, с которым дружила в детстве, узнать хоть что-то о судьбе брата. О том же просила Илью Эренбурга, с которым ее отец был знаком еще по Парижу. Они рассказали ей потом, что вся часть, где служил Арсений, была брошена необученной на Карельский фронт и полностью погибла.
Тайный жар
Гибель отца, брата, ссылка, война… В сорок пятом казалось, что все самое страшное позади. Из рук президента Академии наук СССР Сергея Ивановича Вавилова она получила медаль “За доблестный труд в Великой Отечественной войне”… Работала референтом в академическом институте, писала диссертацию о детской литературе.
– Было лето пятидесятого года. Я зачиталась допоздна, только погасила свет – за мной пришли. Сразу вспомнила, что за папой тоже приходили вечером. Целые сутки шел обыск. Из книг вырывали титульные листы с автографами. Забрали диссертацию, письма, дневники, которые я вела с двенадцати лет. Уцелели лишь две тетрадки за двадцать четвертый и двадцать девятый годы и одно письмо моего друга, поэта Льва Квитко. Оно уцелело лишь потому, что мама положила его в коробку с елочными игрушками. Все остальное сожгли…
Недавно мой знакомый рассказал, как в восемьдесят седьмом году он оказался в Переделкине, в Доме творчества, за одним столом со старыми писателями. Речь зашла о репрессиях, лагерях, Берии – об этом тогда впервые можно было разговаривать без оглядки. Каждый вспоминал что-то о пережитом, а маленькая пожилая женщина ничего не рассказывала, она только тихо плакала. Мой знакомый спросил у соседа по столу: “И что она все плачет?” Ему сказали: “Это Таратута…”
Ее привезли в Бутырскую тюрьму и обвинили в том, что, работая в Академии наук, она передавала секретные материалы западным разведкам. Требовали, чтобы она подтвердила намерение писателя Кассиля, скульптора Герасимова и поэта Квитко бежать в Америку. Евгения Александровна отказалась давать показания на своих друзей. Она не знала, что Льва Моисеевича Квитко, Квиточку, как она его звала, к тому времени уже расстреляли. Обвиняли в том, что она отказалась быть осведомителем, и это была единственная правда в лавине фантастических наветов.
– Месяцами я слышала чудовищную ругань, дикие оскорбления. Вокруг меня витали только грязные слова. Безумие было рядом, я уже видела оборотней. И вот тогда Пушкин и Маяковский спасли мне рассудок, великая русская поэзия спасла меня. Я про себя читала “Песнь о вещем Олеге” и “Во весь голос”. Если бы я не помнила стихов, я бы погибла. Мое счастье – это память. Я поняла тогда в Бутырках, как прав Пушкин: “Воспоминания – самая сильная способность души нашей…”
Она сохранила разум, но была совершенно сломлена физически. Ее отправили в инвалидный лагерь. Приговор – пятнадцать лет. По дороге шептала строки Блока:
Ты проклянешь в мученьях
невозможных
Весь мир за то, что некого
любить.
Но есть ответ в моих стихах
тревожных,
Их тайный жар тебе поможет
жить…
Две буквочки от Кассиля
– Даже у Солженицына ничего нет об этих лагерях. А их было у Полярного круга два женских и четыре мужских. В каждом по полторы тысячи человек, только политических. Мороз до минус пятидесяти. Волосы примерзали к стене барака. Убирала снег, чистила картошку. Ножей не давали, чистила на холоде железными пластинками. С тех пор руки кривые…
Телефонную трубку она держит двумя руками, как маленькие девочки держат куклу, качая ее.
– Там было много интересных женщин. В бараке я оказалась рядом с Линой Ивановной, женой композитора Сергея Прокофьева. Она была испанкой, и хотя по-русски она говорила, иногда ей хотелось совсем другого. Испанского я не знала, но мы с упоением говорили по-французски, она что-нибудь мне рассказывала, воскрешая счастливые подробности.
Новый год встречали на лагерной кухне вчетвером: Таратута, Лина Ивановна, студентка Алла и Татьяна Николаевна Волкова, сотрудница музея Льва Толстого, составитель-редактор его собрания сочинений. Пили чай, вспоминали о доме, читали стихи.
– Мама посылала мне новые детские книги. Однажды я получила книжку Кассиля, где на полях нашла поставленные им две буквочки – он же не мог мне надписать книжку.
Благодаря заступничеству Фадеева Евгения Таратута освободилась из своего лагеря первой – в 1954 году, за два года до ХХ съезда, после которого началось массовое освобождение.
– Послала домой телеграмму, что приезжаю восемнадцатого апреля. Тут же к маме пришли мои подруги Маша Белкина и Светлана Собинова и принесли одежду. Причем пришли каждая сама по себе, не сговариваясь. А за одну станцию до Москвы в мой общий вагон вошла Катя Цинговатова. На улице знакомые от меня шарахались, это же было все равно что возвращение с того света, еще никого не выпускали…
Она и сейчас помогает людям книгами. Добивается издания новых талантливых детских книг и переиздания старых. Благодаря ее хлопотам к нашим детям вернулся маленький лорд Фаунтлерой из одноименной повести Фрэнсис Бернетт, а сейчас она ищет издателя для “Босоножки” Бертольда Ауэрбаха (эта детская книжка не переиздавалась почти сто лет).
Симон Львович Соловейчик называл ее “звездочет литературы”. Дарит книги всем, кто в них нуждается. “Вот здесь я отложила для “Мемориала”, а эти – для моих друзей – астрофизиков из Крымской обсерватории…” Первая новость у нее всегда: “Мне подарили такую книгу!..” И мы говорим по телефону о Байроне, о Чижевском, о Пастернаке… Никогда не жалуется. Только на темноту.
– За окном темно, только строки Пушкина мне светят... Миленький, звоните, когда что-то прочитаете интересное…
Дмитрий ШЕВАРОВ
(Источник - http://ps.1september.ru/article.php?ID=200103816)
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
