ЛИХОНОСОВ ВИКТОР ИВАНОВИЧ
(род. 30 апреля 1936 года)

— российский писатель, публицист. Член Союза писателей СССР с 1966 года. Живет в Краснодаре, возглавляет литературно-исторический журнал «Родная Кубань». Член высшего творческого совета при правлении Союза писателей Российской Федерации, почётный гражданин города Краснодара.

Детские и юношеские годы провел в Новосибирске. В 1943 году погиб на фронте его отец, и семилетний мальчик испытал на себе все невзгоды безотцовщины. Уроженца Сибири, судьба забрасывает его на юг, на Кубань, где с 1956 по 1961 он учится на историко-филологическом факультете Краснодарского пединститута, а затем учительствует в течение нескольких лет в Анапском районе.

Его первый рассказ «Брянские», отправленный в «Новый мир» самому Твардовскому, был опубликован в 1963 году в одиннадцатом номере этого журнала, сразу сделав молодого писателя известным на всю страну. Вхождение в большую литературу Виктора Лихоносова было стремительным. Одна за другой в Москве, Новосибирске, Краснодаре выходят его книги повестей, рассказов, очерков: «Вечера», «Что-то будет», «Голоса в тишине», «Счастливые мгновения», «Осень в Тамани», «Чистые глаза», «Родные», «Элегия» и др. Его произведения переводят в Румынии, Венгрии, Болгарии, Германии, на чешский, словацкий языки, а затем уже на французский, английский.

С 1978 года Лихоносов замолкает на целых десять лет, работает над своим главным романом о судьбе русского казачества «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж» (1986 год). Это лирико-эпическое полотне, соединяющее современность с прошлым, стало литературным памятником Екатеринодару.

Очень рано о Викторе Лихоносове заговорили известные критики, которые отмечали его умение мастерски слить воедино слово и музыку, грусть и восторг, гордость и скорбь, жгучую современность и не актуальный исторический материал. Высшую оценку его творчеству дали Ю. Селезнев, О. Михайлов, В. Чалмаев, А. Нуйкин, О. Кучкина, Н. Машовец. Твардовский писал, что «проза Лихоносова светится, как у Бунина». В 1967 году опубликован сборник рассказов «Голоса в тишине» с предисловием Юрия Казакова: «Все, что он написал, написано свежо, музыкально, очень точно, и все проникнуто острой, даже какой-то восторженно-печальной любовью к человеку».

Коллеги многократно избирали Лихоносова делегатом союзных и российских писательских съездов, он является лауреатом премии Союза писателей СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР имени М. Горького, международной литературной премии имени Михаила Шолохова, награждён в связи с 50-летием Союза писателей СССР орденом «Знак Почёта». В 2003 году на Толстовских встречах получил первую премию «Ясная Поляна». Стал главным лауреатом Большой литературной премии России. Он удостоен награды в номинации «На благо России» за выдающийся вклад в развитие русской литературы. Ранее вклад В. Лихоносова в духовное и литературное наследие Кубани и России отметило ЮНЕСКО. Автор романа «Наш маленький Париж» был удостоен диплома конкурса «Культура и искусство», проводимого ЮНЕСКО и Оксфордской образовательной сетью. Виктор Лихоносов также является лауреатом премии Союза писателей СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, международной литературной премии имени Михаила Шолохова, премии «Ясная Поляна».
***

Избранные произведения В. Лихоносова:

Избранные произведения: в 2- Избранные произведения Виктора Лихоносова
Избранные произведения: в 2-х т. – М. : Сов. Россия, 1984.
Вечера: Рассказы. – М. : Сов. Россия, 1966.
Что-то будет: Рассказы. – Новосибирск: Зап. -Сиб. кн. изд-во, 1966.
Голоса в тишине: Повести и рассказы. – М. : Мол. гвардия, 1967.
На долгую память: Повести. – М. : Сов. Россия, 1969.
Чалдонки: Повести. – Новосибирск: Зап. -Сиб. кн. изд-во, 1969.
Люблю тебя светло. – М. : Правда, 1971.
Счастливые мгновения: Повести и рассказы. – Краснодар: Кн. изд-во, 1971.
Осень в Тамани: Повести и рассказы. – М. : Современник, 1972.
Чистые глаза: Повести и рассказы. – М. : Мол. гвардия, 1973.
Элегия: Повести и рассказы. – М. : Сов. Россия, 1976.
Когда же мы встретимся?: Роман. – М. : Современник, 1978.
Родные: Повести и рассказы. – М. : Сов. Россия, 1980.
Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж: Роман. – М. : Сов. писатель, 1987.
Время зажигать светильники: Повести, рассказы, эссе. – М. : Известия, 1991.
Записки перед сном: Повести, рассказы, эссе. – М.: Соврем, писатель, 1993.
Тоска-кручина: Повести, очерки, эссе. – Краснодар: Изд. дом Краснодарские известия, 1996.
Родные: Повести и рассказы. – М.: Изд-во Зауралье, 1997.
Избранное: Наш маленький Париж: Роман; Привет из старой России. – М.: Терра, 1993.
***

Цитата из «Ненаписанных воспоминаний. Наш маленький Париж»:

«Что было в этом! Шутка? Злословие? Простодушное квасное настроение — так взлелеять свой отчий угол, чтобы легче его любить? И не обронил ли те слова господин, который Парижа никогда и не видел, но ему уже одни названия гостиниц и погребков внушали форс? Малы у базаров и по улицам зашарпанные гостиницы, но сколько внушительности в вывесках, иона какую заморскую жизнь они замахнулись: «Франция», «Нью-Йорк», «Тулон», «Трапезонд», «Венеция», «Константинополь»! Вноси тюки, чемоданы, живи у нас, сколько хочешь. И все прочее в Екатеринодаре как в далеком великом Париже, но чуть наособицу, на свой южный казачий лад. Там, в Париже, площади, памятники и дворцы? Не отстали и мы. Вот Крепостная площадь с гордой Екатериной II, вот триумфальные Царские ворота на подъеме от станции, обелиск славы казачества в тупике улицы Красной, и неприступный дворец наказного атамана, и благородное собрание, куда на ситцевые балы съезжается весь местный бомонд, и Чистяковская роща недалеко от Свинячьего хутора, и городской сад с дубами «Двенадцать апостолов». И так же, как везде, как в самом Париже, простолюдинам устроены чревоугодные толчки — Старый, Новый и Сенной базары, и для кого попало ресторанчики, трактиры, «красные фонари» с намазанными желтобилетными дуняшками… Чем не Париж н миниатюре?!».
***

ЛИДИЯ СЫЧЕВА

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРОЗЕ ВИКТОРА ЛИХОЧЕВА

Первое знакомство

Когда восторженно-запойно была прочитана русская классика, когда упорно-планомерно были переварены "античка" и "зарубежка", когда доверчиво и честно был проштудирован "соцреализм", тогда мы и встретились. Давно это было... Времени случалось столько, что можно было ходить по библиотекам, копаться в книгах и открывать. Чистое, сильное, нежное слово.

...Повесть называлась "На долгую память". Написана в 1968-м. Автору тогда было 32 года. В ней он поблагодарил свою мать - красиво и откровенно. И еще горько, потому что как ни скажи, а все равно виноват. И что мне до того, выдумано это или нет, если я - верю? В ту пору я сама училась в институте, и были у меня еще две сестры и брат, родители тянулись из последних сил - работа, хозяйство, огород. Отец не пил и не курил. А денег все равно не было...

Мама писала мне письма. Красивый, разборчивый, округлый почерк. Но тогда я роняла слезы над повестью, а над письмами - нет. А мама совсем просто писала: "Посылаю тебе посылочку, "шальце" тонкое, чем было кормить поросенка? А журналы потом вышлю... Погода у нас плохая: уже больше недели дождь и днем, и ночью, мелкий и холодный. Земля набухла... Сегодня вроде прояснилось, так я стирала фуфайки, а то такие грязные! Буряк с огорода мы не убрали, дождь не дает... мы уже топим в хате - холодно стало".

А мне все казалось, что счастье - дальше. Я стеснялась быть откровенной и нежной. Мне казалось, что искусство - другое: кучерявое, недостоверное и выдуманное. Невнятные стихи Вознесенского - искусство, неловко срифмованные вирши Евтушенко - тоже. А то, как бы я сказала и сама, если бы умела, - что это? Эхо жизни.

Повесть "На долгую память" я больше не перечитывала и постаралась забыть. Но "господи, что за тайна сам русский человек!"

Наши путешествия

"Найти метафору и написать балаган с переодеванием чертей куда легче, чем сказать два-три простых слова, от которых бы видно было окрест".

Из повести.

Повесть "Люблю тебя светло" (1969) я долго не решалась прочесть, переживая за автора: вдруг в этой повести одно только название, а остальное так, "немного солнца в холодной воде"? Что тогда и кому верить? Но зря я переживала, потому что не бывает случайных названий, слов и людей. Это правильно - выбирать книги по названиям.

Сначала я рискнула посмотреть критику. "Обостренное внимание к позитивному началу, идущему из вчерашнего дня в завтрашний, характерно для произведений В. Лихоносова" (Олег Михайлов). Критик называет Лихоносова другом-писателем. А по мне, так может написать только вредитель. Это как вместо описания любви дать физиологическую картинку и при этом еще и приговаривать: "Истинная правда!"

Так лучше уж я сама. Как по наивности или от доверия я искала по старым справочникам Союза писателей главного героя - Ярослава Юрьевича Белоголового и злилась, что не нахожу. Но не мог же сказать кто-то мифически бесплотный так, ясно: "...И по мере сил способствовать осуществлению простейших бесспорных положений добра. Их немного. Беречь их, как сокровище". Любить светло, не в этом ли окончательный смысл; и неважно, чем ты занимаешься, литературой или улучшением жизни.

И еще один мотив есть - дороги. Россия - страна большая, но первые маршруты для русских писателей, тех, которые служат с молитвой, определенны. Почему парень в затертом пиджачке и дешевых ботинках поехал в Константиново? Что там? "Что пригнало меня сюда под дождем, чем это кончится и откуда такая непонятная мне власть чего-то тайного?" Да и он ли один? Вон Солженицын, стряхнув лагерную пыль, приехал к Есенину, смотрел, удивлялся. Много было нас, тех, что "ловили и ловили немой зов русской земли, в которую ушли и великие, и поганые".

Я стыдилась своих стихов и с большим удовольствием читала те, которые казались не сложенными, а найденными. Вот Константиново. Стертая акварель и мучительные воспоминания - кажется, здесь я уже была и знаю каждое дерево на улице, и рисунок коры, и привычное равнодушие местных к туристам. В киоске смехотворно дешево продаются книги Юрия Прокушева и воспоминания о Есенине. Не моей ли матери шушун висит на мемориальной стене? Помню, как в сильные морозы, когда на дверях в хате выступал иней, мать укрывала меня им поверх одеяла. Конечно, не бедности той жалко, а времени. Иногда чудится, что жизнь кончилась до компьютеров.

Пока течет Ока... Простору еще много. О своей поездке в Константиново я не написала тогда ни строчки. Фотограф, к счастью, из меня не вышел. Не о том думала. "Как не разбиться в жизни, а не разбившись, ежечасно остерегаясь ее ударов, как не засохнуть?" Тем более что "лежит в недрах заветное слово - радостное или печальное". Большое или малое (в смысле количества исписанных листов), так ли это важно? Уже за то спасибо, что Россия, как столетнюю бабушку, влечет меня за собой. Получается, что я больше вспоминаю, чем пишу. Но особенно жалеется там, на родине, где в густоте вечера смутно белеет цветущий картофель, где крадется по небу туча-пират с осколком месяца в руках, где чуть встряхивает листами серебристый тополь - неужто Бог "не отпустил вволю таланта и потому никакой песни я не сложу"? Не то обидно, что я промолчу, а то, что мне кажется, будто больше и некому сказать мое.

Вышло, что мы подружились в дороге - на одну лучину шли. Я читала всех подряд: Хемингуэя, Диккенса, Маркеса и Валерию Нарбикову. Пела песни и слушала оперу. Увлекалась Хармсом. Широта - свойство национального характера. И мимо заученной, лживой истории тянулась ниточка - земля, язык, мама, время...

Ну ладно. Если яснее, то так - раньше меня можно было покорить талантом, “внешним блеском”. А теперь, когда внешне беспричинно больно, не только талантом, но и родством.

Ездить можно куда угодно, глаза смотрят, сердце молчит. Вот экзотика - пыльные пальмы, сладкоречивые белозубые арабы, шкура крокодилов на сумках. Но чужое - оно и останется чужим. Что хорошего Паустовский написал про заграницу? Другое дело - Мещера. Потрясена я буду там, где выросло родное и великое.

"Надо было куда-то уехать, чтобы обнять друга". Почему мне все так ясно с первой строки: время сыплется, "не так вроде бы жил, мало видел, ничего не успел". Поздно чего-то копить и глупо учиться - время раздавать и раздаривать. И вот я снова еду - мимо печальных безлюдных полустанков, столбов электропередач, лесов и лесочков, унылых придорожных построек, бетонных бесконечных заборов с корявыми политическими и "металлическими" надписями; мимо бабушки и ее внучки с двумя косичками, мимо спокойствия и стылости... Там, где я скоро буду, даже валенки теплее греют, даже лет мне меньше. "Если хочешь почувствовать, как прошла твоя жизнь, навести свою родину, узнай со скорбью, как мало там помнят тебя".

Но пока важнее другое - чтобы я помнила всех.

Наш большой роман

Поэты - красивые, бесстрашные, сильные, чуткие. Мы ходим под Богом, а они, прозорливые и ранимые, летают. Все равно сильные, кажется, неуязвимые до своего срока, будто в кольчуге родились. От поэта - серебристый свет (то - слово!), и самых грешных из них великодушно прощают за облаками, потому что это очень тяжело - беречь и нести то, что было в самом начале.

Автор "Осени в Тамани", "Тоски-кручины", "Элегии" скорее всего начинал со стихов. Лирика - музыка души, ее не обязательно укладывать в рифмы-ноты. Можно писать свободней, еще свободней, держа единое настроение на протяжении, допустим, 75 страниц. Это очень трудно, но что же делать, если в четырех строфах не получается! Не все могут похвастаться универсальностью Пушкина. С другой стороны, я не скажу, что поэтов у нас избыток.

Сюжетов, собственно, нет - так получалось, очень часто дорога и попутные размышления, но не над тем, что видится снаружи, а над тем, что происходит в душе; красивые, точные пейзажи, часто одной строкой, часто многими. "С утра побрызгивало, иногда подсыхало, а ночью раскалывался над крышами гром, тяжело шумело и плескалось под окнами". Слишком просто? А зачем по-другому, если все так и было?

Поэты со временем начинают писать прозу (если доживают). Выплескивают главную боль. "Герой нашего времени" - "Доктор Живаго".

"Что делать?

- Умирайте, если нечего делать, или живите в деле".

Роман "Наш маленький Париж" стал Делом. Удивительная книга! Автора все время хочется упрекнуть в несовершенстве - он остается молодым. Он честно забрал с собой в эту книгу все, что у него было раньше, - любовь к своему народу, тихие открытия одиночества и жизнь, которая кому-то казалась лишенной потрясений. Но ему бывало и страшно, и страх скрывается за грустью: "На улице я смотрел на прохожих и думал: они не знают, в каком месте живут, они ни разу не представили себе, что ходят по тропинкам вырубленного дубового леса" - причина, чтобы написать роман, более чем уважительная.

С сюжетом легко - просто идти вслед за временем. Многие "стежки-дрожки", конечно, позарастали. Он мучительно не умел писать длинно и не стал себя ломать - 85 маленьких главок плюс такие же пролог и предисловие. Шесть лет работы, кропотливой, над стилем - он хотел писать не лирику, а эпос и честно перестраивал слог. Роман - большой по объему, широкий по времени, со смутным смыслом - умный дойдет, а другому - что в лоб, что по лбу. В эту книгу я входила, как в море, - зябко, непривычно, не повернуть ли назад - и потом плыла бесконечно, наслаждаясь простором.

Диалоги - поэтичны, даже когда "все, ваше величество, видел, а коня без хвоста - нет". Проза жизни, быт, разговоры - все, конечно, выдумано от первого до последнего слова, но веришь, что было именно так.

Могли его герои быть ничтожными людьми? Не могли. То есть это, может, и привлекательно: влезть в шкуру ничтожества и шуровать внутри кочережкой, разгребая потаенные грехи, но зачем? Поэту - нельзя. Даже близко нельзя подходить - судьба Лермонтова тому подтверждение. Зачем Демона звал? А ведь тот по сравнению с современным Сатаной - красавец!

Он создавал героя, каким никогда не был сам (я так думаю), но каким втайне мечтал быть. Петр Толстопят - красавец, рубака, похититель женских сердец, георгиевский кавалер, белый офицер - "за веру, царя и Отечество". Не то жаль, что время перемололо, окровавило и ушло, а то, что Толстопят, вернувшись на Родину, ничего не оставил, кроме "ненаписанных воспоминаний". Сыновья его не родились. Откуда же взяться воинам и поэтам?!

И все-таки он не выдержал характера до конца, сбился сам на себя в последней части, замаскировавшись кое-как именем Валентина. Прошлую, не прожитую жизнь трудно прочувствовать; он пытался в четырех предшествующих частях быть честным художником. Рисовал, набрасывая мазки-факты, пытаясь выбирать яркие, неизвестные и в то же время естественные. Однотипность приема немного утомляла - годы давили на плечи.

Он вернулся к живому времени, где чудак-историк "проснулся в полдень, долго валялся, отгоняя новыми синими трусами мух"; конечно, это не вычитаешь ни в одной газете, сколько ни глотай пыль в архивах.

Странно - повествование наконец-то скатилось на привычные рельсы, и узнаваемой стала жизнь, а в ушах звучала полифония: голоса Бабыча, Луки Костогрыза, Калерии, Бурсака, Василия Попсуйшапки, Манечки Толстопят... Они говорили, перебивая друг друга, а сколькие молчали! Память хочется пожалеть, как раненую птицу.

Что сочинила критика об этом романе? Не знаю. Господи, а что мне до критики? Никто не знает, сколько нам намерено жизни, а позади ровно столько, чтобы можно было положиться на себя. Большой, очень большой роман! Он писал его так свободно и откровенно, как никогда, опережая и удивляя время (роман закончен в 1983 году). Еще белые официально были классовыми врагами, а "Красная Армия всех сильней". Теперь, когда читаешь, акценты смещаются временем, и находишь в романе то, о чем автор, может быть, и не задумывался, а лишь чувствовал: "Великие чудеса, коими награждает нас жизнь, мы носим в себе и поделиться ни с кем не можем".

Что дальше? "Читать-то особенно некому. Это как фотография на память: более всего говорит она чувству родственников". Родственников осталось мало. В библиотеке Литинститута я взяла двухтомник Лихоносова 1984 года издания. Я была первым его читателем...

"Когда же все мы встретимся?"

Теперь мне много приходится ездить, и, думаю, когда-нибудь я случайно-целенаправленно попаду в Краснодар. В гостинице будет маленький одноместный номер с лепным потолком, белыми оконными рамами и низкой колченогой мебелью, утомленной многочисленными проживающими. По крышам "маленького Парижа" щедро разбежится веселое солнце, и свежая густая зелень бульваров властно поманит к себе. И мы, конечно, запросто можем встретиться где-нибудь на углу улиц Мира и Красной или на Воронцовской аллее. После легкого знакомства-недоразумения я спрошу...

А впрочем, что особенного я могу спросить? И так ли уж важна наша встреча на углу улиц Красной и Мира, если уже написаны книги? Людям невозможно быть хуже своих слов и ниже своих дел. А талант, отмеченный жестокостью, кажется таким ярким, нужным и созидательным. Но, накладывая на холст черную краску, художник берет ее с палитры, а черное слово писатель выплескивает из себя; слово покрыто коростой внутренней лени и несовершенства, а его выдают за откровение. Но все - ложь, если темнее нимбов святых на иконах Рублева. Казалось бы, чего проще - быть отражением солнечного света, то тусклого, то ясного; накрываться тучей, как больной одеялом; уходить "красным колесом" на покой - и почти никому это не под силу. Не осуждая немощь, имею ли я право любить то, что невозможно не любить - красоту и откровенность; "русскому характеру не к лицу недомолвки"?

"Вот, дорогой мой историк (критик, сплетник, литературовед. - Л.С.), о чем я подумал на прощание"...
Москва, 1996
(По материалам «Библиотека ХРОНОС», http://www.hrono.ru/libris/lib_s/slovoo06.html)
***

Владимир БОНДАРЕНКО

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК ВИКТОР ЛИХОНОСОВ
(Отрывок из статьи)

Светлыми лирическими повестями Виктора Лихоносова трудно не очароваться. Это очарование продолжается и в романе "Наш маленький Париж". Странные эти повести, странный и роман. Их трудно отнести к какому-нибудь направлению, к какой-нибудь тематике. Вроде бы привязка есть: то к лермонтовским местам — "Осень в Тамани", то к пушкинским — "Элегия", то к есенинским — "Люблю тебя светло", но общий и часто необязательный по тематике поток впечатлений часто перебивает изначальную тему. И вместо исследования творчества Пушкина или Лермонтова, литературного следопытства, мы оказываемся то где-нибудь на завалинке с пьяными мужичками, то ищем старичка Троху Любытинского. А где его найдешь: "У него ни угла, ничего, никогда не было жены, чайного стакана даже нет, в чём одет, то и его, тело да душа. Он путник, вечный, никем не гонимый, добровольный, по наследству. Детей нянчил сказками, был зван на свадьбы, выдавал там невиданное множество частушек, прибауток, колядок, песен, бывальщин, весь этот комплекс прошлого ремесла скомороха..." Или же вместо размышлений о судьбе Есенина оказываемся в пёстром зале Дома литераторов и любвеобильный словоохотливый Ярослав Юрьевич " в углу под рисунком Бидструпа.... размахивал руками", кого-то не обязательно цитировал, о чём-то не обязательно спорил. Правда , сквозь этот поток вольной информации прорывались и по-настоящему стоящие мысли. "Талант — вещь прихотливая, и, к сожалению, об этом совсем забыли. Ведь все расцветали очень рано. Не то, что теперь — ему тридцать лет, а он только "подающий надежды"... Мы уже давно должны были написать свою Мадонну. Рафаэль в эти годы написал, Пушкин написал, Есенин написал, о Лермонтове вообще упоминать не приходится... Ни у кого из нас нет своей Мадонны. Не только в тридцать, нет и за тридцать, за сорок, люди наполучали комплиментов, но не написали Мадонны. Мы катастрофически отстаем не только от своего времени, но и от своего возраста..." Старые писатели говорят Лихоносову одно, казачки — другое, станичные деды — третье. И Виктор Лихоносов ведёт свой необязательный путевой журнал, щедро добавляя в него цитат из ученых сочинений, наблюдений за природой, ярко описанных сценок из жизни, подсмотренных бытовых подробностей. Получается необязательная проза странствующего литератора, но сама жизнь состоит из массы необязательных вещей. Валентин Распутин удивляется многому множеству впущенных в роман "Наш маленький Париж" свидетельских голосов: " Строгий и придирчивый критик... обратит внимание на многое: и велеречивость героев и экипировку действия, подвигающегося не боевым казацким порядком, а растянувшимся обозом, подбирающим всякого, кто в него попросится. " Зачем, — со справедливым укором спросит он, — столько внимания и страниц было уделять, например, Олимпиаде Швыдкой, женщине сомнительной репутации и непредсказуемых поступков...? Ну коли как реликвия рода и потребовалась Олимпиада Швыдкая, то к чему бабушки бабушек со своими полусвязными воспоминаниями, к чему приблудшие к действию, рыскающие по степи казаки..., к чему напрочь забытые ныне знаменитости… сгружающие и без того заполненный роман и замедляющие его движение?"

А дело в том, что никакого реального движения или действия ни в романе "Наш маленький Париж", ни в его лирических повестях не происходит. Происходит очарование действием, движением. Виктор Лихоносов, сам очарованный и стариной и странствиями, втягивает своего читателя в этот изумительный процесс очарования. Читатель, как в старинной восточной опиумной курильне, постепенно одурманивается пленительным лихоносовским чтением, втягивается в многоголосье живых голосов, повествующих порою ни о чём . Не правы те критики и читатели, которые противопоставляли его ранние элегические лирические повести его роману-воспоминанию "Наш маленький Париж", они написаны одним языком, на одну и ту же вольную тему. Роман — это затянувшаяся элегия о русском казачестве, где к месту всё, что удалось подобрать из осколков прошлого.

По-моему, очень верно угадал разгадку лихоносовского очарования Георгий Адамович, пожалуй, лучший критик русского зарубежья, когда писал: " Мне не только понравилась ваша книга.., нет, я очарован ею... Отсутствие выдумки в дурном смысле этого понятия. И вообще в вашей книге — жизнь со всей загадочностью, прелестью, грустью, что в жизни есть... От каждой вашей страницы веет чем-то "щемяще-родным, горестным и прекрасным" У вас редкостное чувство русского прошлого, природы, людей, России вообще... Вы должны написать большую вещь — обо всём и ни о чём, как сама жизнь, это ваш склад, ваша особенность, ваш дар: читаешь — и будто ничего не происходит, пока не поймёшь. Что происходит что-то гораздо более важное, чем обычные происшествия... и , кстати, этот жанр "обо всём и ни о чём", по существу, очень русский, теперь как-то исчез, забыт за текущими делами..."

А я также необязательно вспомнил могилу Георгия Адамовича в Ницце на русском кладбище, так похожем на страницы романа "Наш маленький Париж". Тоже всё вперемешку, тут критик Адамович и рядом генерал казачьих войск, великие князья и баронессы, и рядом могилы захороненных власовцев из самого простонародья. И вылитый персонаж из прозы Виктора Лихоносова — сторож на кладбище из второй послевоенной эмиграции. Собирает и пересказывает легенды о своих вечных постояльцах, побаивается старуху из высокого дворянства, попечительствующую за этим кладбищем. А где-то невдалеке перевезенный из Парижа прах еще одного вечного странника Александра Герцена. Вот они наяву — страницы русского прошлого, разбросанные по всему миру.

Много ли таких собирателей, как Виктор Лихоносов? Был еще один — Владимир Солоухин, но тот всё-таки был более конкретен, явно тенденциозен. В его прозе не было случайных странников. Но не было и лихоносовского очарования.

Виктор Лихоносов и по жизни своей оказался странником. Родился в 1936 году в Сибири, в Кемеровской области. Отец в 1943 году погиб на фронте. Детство провёл на Оби в деревне, а затем в Новосибирске, а учиться поехал в Краснодар, на Кубань, к южному солнышку погреться. Но и в Сибири их семья оказалась случайно. Спасаясь от смертного голода отец и мать Лихоносовы, уехали из воронежского села сначала в Донбасс, затем в Сибирь. Вот и разберись — кто они такие, откуда родом. И не чалдоны, и воронежские корни размыты, и на казачьи земли писателя занесло волею судьбы. Сам писатель объясняет просто: "Юг спас мое здоровье, а тихий ласковый Краснодар, степь, горы, и полюбившаяся мне угловая Тьмутараканская (Таманская) земля, омываемая морями, усугубили мою склонность к созерцанию. Не какой-то огромный опыт, а впечатлительность привела меня к писательству".
***