АПТ СОЛОМОН КОНСТАНТИНОВИЧ
(9 сентября 1921 — 7 мая 2010)

— известный российский литературовед, переводчик, публицист, филолог-классик, литературный критик; лауреат нескольких престижных международных премий и наград, почетный доктор Кёльнского университета (1989), член-корреспондент Германской академии литературы и языка.

Окончил филологический факультет МГУ в 1947 году. Защитил кандидатскую диссертацию (Кандидат филологических наук) в 1950 году. Стал известен с 1953 года как переводчик античной литературы на русский язык; видный переводчик с немецкого языка. В переводе Соломона Апта изданы для русского читателя трагедии Эсхила, роман «Иосиф и его братья» Томаса Манна, пьесы Бертольда Брехта, роман «Игра в бисер» Германа Гессе, роман «Человек без свойств» Роберта Музиля. Первый переводчик Франца Кафки на русский язык.

Автор книг о Томасе Манне: «Томас Манн» (биография, в серии ЖЗЛ), «Над страницами Томаса Манна» (книга очерков). Член СП СССР (1959). Член общественного редсовета журнала «Иностранная литература».[1]. Член редакционной коллегии серии книг "Библиотека античной литературы", выпущенной издательством "Художественная литература". Жена — литературовед Екатерина Васильевна Старикова. Похоронен на Митинском кладбище после кремации.

Награды, звания
Почетный крест «За заслуги в области науки и искусства» (Австрия, 2001)
Премия им. Г. Гессе (ФРГ, 1982)
Австрийская государственная премия (1986)
Премия фонда «Знамя» (1995)
Премия им. В. Жуковского (2000)
Премия имени Александра Меня (2006)[2]
Почетный доктор Кёльнского университета (1989)
Член-корреспондент Германской академии литературы и языка
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/%C0%EF%F2_%D1.)
***

Памяти С. Апта

В 2004 году на кафедре готовили что-то вроде энциклопедии знаменитых выпускников. Мне повезло - я поехала брать интервью у Апта. Проговорили несколько часов, которые мне пришлось ужать в сухую биографическую справку (ее в итоге, как кажется, так и не опубликовали). Так что пусть этот текст будет здесь - как дань удивительному человеку и одному из лучших переводчиков немецкой и древнегреческой литературы.

Апт Соломон Константинович – переводчик, филолог-классик, литературный критик, родился 9 сентября 1921 года в Харькове. С. К. А. учился в харьковской школе с преподаванием на немецком языке (для детей немецких специалистов, работавших в Харькове). В 1939 году был принят на классическое отделение харьковского университета. После начала войны эвакуировался в Томск, где преподавал языки и литературу (в армию не взяли из-за плохого зрения, а точнее - добавлю уже сейчас - чудовищного косоглазия, как он с ним умудрялся столько работать с текстами совершенно непостижимо). С 1944 года продолжил обучение на классическом отделении МГУ (после переэкзаменовки был зачислен сразу третий курс без потери учебного года). В МГУ С. К. А. учился у лучших преподавателей того времени. Среди них были Павел Матвеевич Шендяпин, преподававший латинский язык, Жюстина Севериновна Покровская, которая вела древнегреческий, Михаил Николаевич Петерсон, специализировавшийся на истории древнегреческого и латинского языка. С. К. А. занимался также у легендарных профессоров С. И. Соболевского и С. И. Радцига. Он закончил университет в 1947 году, поступил в аспирантуру и в 1950 году защитил кандидатскую диссертацию «Сатиры Ювенала» под руководством выдающегося филолога Федора Александровича Петровского, влияние которого он испытывал всю жизнь и с которым впоследствии дружил многие годы
В 1951 году С. К. А. стал преподавателем Орехово-Зуевского педагогического института (два часа туда-обратно по морозу и проселочной дороге без общественного транспорта, насколько я помню по интервью) как и многие его коллеги (И. М. Яглом, Е. В. Муза, И. Я. Черняк и др.), талантливые, но с «неудовлетворительной» анкетой (пояснение для молодых читателей - пятый пункт, неподходящая национальность, разгар борьбы с космополитизмом), в связи с которой их не принимали на работу в столичные ВУЗы. Преподавал древние языки, античную литературу и немецкий язык. Параллельно продолжал переводить (еще в университетские годы начал работать над переводами Феогнида, античных географов, латинских травников и пр.), в результате в юбилейном двухтомнике Аристофана 1954 года «Птицы» и «Ахарняне» вышли в его переводе, а несколько других комедий – под его редакцией.
Тогда же С. К. А. перевел новеллу «Тристан» Томаса Манна, позже включенную в сборник новелл и рассказов писателя. Благодаря этому переводу он был привлечен к подготовке собрания сочинений Томаса Манна в «Гослитиздате». Так началась его работа с немецкоязычной литературой. С 1956 года С. К. А. окончательно последовал своему призванию и, оставив преподавательскую деятельность, полностью посвятил себя переводам. Для собрания сочинений Томаса Манна он перевел романы «Избранник» и (частично) «Доктор Фаустус», рассказы, документальные материалы и многое другое. После выхода в свет этого издания он семь лет переводил не вошедший в него роман-эпопею Томаса Манна «Иосиф и его братья», который был издан в 1968 году. За это время он отвлекался лишь дважды: один раз ради ставшего классическим перевода «Пира» Платона, а другой – ради не менее значимого для российского читателя «Превращения» Кафки.
С. К. А. также занимался литературоведением, его биография Томаса Манна была опубликована в серии «Жизнь Замечательных Людей» издательства «Молодая Гвардия», а сборник литературоведческих статей о Томасе Манне был издан в «Советском писателе». Он перевел комедию Менандра «Брюзга» и все сохранившиеся трагедии Эсхила, труд, значение которого для российской классической филологии невозможно переоценить. Но для русскоязычного читателя имя С. К. А. в первую очередь связано с немецкой и австрийской литературой, в которой его скорее привлекал мир идей, нежели мир вещей: он переводил таких классиков как Герман Гессе («Игра в бисер», «Степной волк» и др.) и Бертольт Брехт («Трехгрошовая опера», «Мамаша Кураж и ее дети» и др.), Роберт Музиль («Человек без свойств» и «Душевные смуты воспитанника Терлеса») и Элиас Канетти («Ослепление»). В настоящее время С. К. А. – один из лучших переводчиков немецкой и австрийской литературы XX и XIX века. Среди других авторов, переведенных им с немецкого Гауф, Гельдерлин, Гофман, Грасс, Штифтер, Фейхтвангер, Фриш, Ясперс и т. д.
Член Союза Писателей СССР (1959). Член общественного редакционного совета журнала "Иностранная Литература". Кавалер почетного креста за заслуги в области науки и искусства Австрии (2001). Лауреат премии имени Г. Гессе (ФРГ, 1982), Австрийской государственной премии (1986), премии фонда "Знамя" (1995) и премии им. В. Жуковского (2000). Почетный доктор Кельнского университета (1989), член-корреспондент Германской академии литературы и языка.

Переводы (избранное):
Аристофан «Ахарняне» и «Птицы», М. «Гослитиздат» 1954
Платон «Пир», М. «Гослитиздат» 1965
Менандр «Брюзга», М. «Гослитиздат» 1965
Эсхил «Трагедии», М. «Гослитиздат» 1971
Эврипид «Ипполит», М. «Искусство» 1980

Бертольт Брехт «Трехгрошовая опера», «Мамаша Кураж и ее дети», М. «Искусство» 1955
Томас Манн «Избранник» и др., М. «Гослитиздат» 1960
Франц Кафка «Превращение», М. журнал «Иностранная литература» №1 1963
Томас Манн «Иосиф и его братья», М. «Гослитиздат» 1968
Макс Фриш «Назову себя Гантенбайн», М. журнал «Иностранная литература» №4 1972
Э.Т.А. Гоффман «Маленький Цахес», М. «Детгиз» 1980
Герман Гессе «Игра в бисер», М. «Прогресс» 1984
Элиас Канетти «Ослепление», М. «Гослитиздат» («Художественная литература») 1987
Адальберт Штифтер «Бабье лето», М. «Прогресс-Традиция» 1999
Гюнтер Грасс «Под местным наркозом» М «АСТ» 2000
Карл Ясперс «Вопрос о виновности», М. «Прогресс-Традиция» 2000

Литературная критика (избранное):
С. К. Апт «Томаса Манн», биография, М. «Молодая Гвардия», серия ЖЗЛ, 1972
С. К. Апт "Над страницами Томаса Манна", сборник статей, М. «Советский писатель» 1980
С. К. Апт «Представительная музыка прозы», статья-предисловие к сочинениям Томаса Манна, М. «АСТ» 2004.
(Источник - http://gasterea.livejournal.com/133458.html)
***

Проф. Бернхард Целлер вручает диплом премии
им. Германа Гессе переводчику Соломону Апту, 1992 год.

АПТ Соломон Константинович. Окончил филологический факультет МГУ, известен как переводчик античной и немецкой литератур. Перевел шесть пьес Бертольта Брехта, тетралогию Томаса Манна “Иосиф и его братья”, роман Роберта Музиля “Человек без свойств”, “Игру в бисер” Германа Гессе – иначе говоря, чуть ли не все главные шедевры немецкоязычной литературы XX века. Известен также как переводчик античных авторов. Лауреат премии Германа Гессе (1992), австрийской гос. премии (1986)
***

Биографический очерк

Апт Соломон Константинович (09.09.1921 - 07.05.2010)
Он родился в Харькове в 1921 году; учился на классическом отделении филфака МГУ; в 1950-м окончил аспирантуру, но из-за кампании по "борьбе с космополитизмом" долго не мог найти работу; работал преподавателем в пединституте в Орехове-Зуеве, в 1956-м навсегда покинул службу и с тех пор занимался исключительно переводами.
Апт-переводчик начал с античных авторов — Аристофана, Менандра, Эсхила, Еврипида, Платона. Это точные и одновременно ясные переводы уже давно признаны классическими, но, как говорил он сам, античные переводы представляли для него "скорее формальный интерес".
Ему хотелось переводить "то, что пишут о нашем времени зарубежные писатели, и это было тем интереснее, чем закрытее была наша страна, и чем труднее былдоступ к этим книгам, и чем меньше людей могли прочитать их в подлиннике" — или, в другой его формулировке, он хотел "познакомить читателя с другими способами писать, кроме заказного советского письма".
В числе этих авторов, писавших "другими способами", были Брехт, Фейхтвангер, Фриш, Дюренматт, Канетти, Музиль; первым в СССР Апт перевел рассказы Кафки.
Но главным его делом стали переводы Томаса Манна и Германа Гессе. Их книги в его переводе — "Иосиф и его братья", "Игра в бисер", "Степной волк" — стали главной прозой 1970-х годов, стали главным чтением и для слушателей Аверинцева, и для слушателей "Аквариума".
Над переводом "Иосифа и его братьев" Томаса Манна Апт работал семь лет — причем "ключ, нужную интонацию" нашел, только уже переведя первый том,— он переписал весь первый том, на что ушел еще один год, и лишь потом двинулся дальше. Этой "нужной интонации" до Апта по-русски не было. Апт создал этот тон особой — с оттенком высокой иронии — серьезности, в глубине которой — чувство непрерывного существования в культуре, а в самой глубокой, почти невидимой глубине — почти идиллическое чувство покоя и защищенности. Культура может быть нерушимо прочным фундаментом, может быть дающим покой абсолютом — на уровне не идей, а непосредственных ощущений это узнавалось именно из переводов Апта.
Апт говорил, что только с Манном и с Гессе чувствовал "внутреннюю сцепленность" — но она, кажется, была иной, чем та "сцепленность", которую чувствовали его читатели. Сам он, кажется, был гораздо суше, невосторженнее, трезвее, чем те, для кого голос его переводов становился голосом истины.
Награды, звания: Почетный крест «За заслуги в области науки и искусства» (Австрия, 2001); Премия им. Г. Гессе (ФРГ, 1982); Австрийская государственная премия (1986); Премия фонда «Знамя» (1995); Премия им. В. Жуковского (2000); Премия имени Александра Меня (2006); Почетный доктор Кёльнского университета (1989); Член-корреспондент Германской академии литературы и языка.
(Источник - http://www.funeralportal.ru/library/1060/10854.html)
***

Покой абсолюта
(РИА НОВОСТИ)

Некролог
В возрасте 89 лет умер переводчик Соломон Константинович Апт.
Он родился в Харькове в 1921 году; учился на классическом отделении филфака МГУ; в 1950-м окончил аспирантуру, но из-за кампании по "борьбе с космополитизмом" долго не мог найти работу; работал преподавателем в пединституте в Орехове-Зуеве, в 1956-м навсегда покинул службу и с тех пор занимался исключительно переводами.
Апт-переводчик начал с античных авторов — Аристофана, Менандра, Эсхила, Еврипида, Платона. Это точные и одновременно ясные переводы уже давно признаны классическими, но, как говорил он сам, античные переводы представляли для него "скорее формальный интерес". Ему хотелось переводить "то, что пишут о нашем времени зарубежные писатели, и это было тем интереснее, чем закрытее была наша страна, и чем труднее был доступ к этим книгам, и чем меньше людей могли прочитать их в подлиннике" — или, в другой его формулировке, он хотел "познакомить читателя с другими способами писать, кроме заказного советского письма".
В числе этих авторов, писавших "другими способами", были Брехт, Фейхтвангер, Фриш, Дюренматт, Канетти, Музиль; первым в СССР Апт перевел рассказы Кафки. Но главным его делом стали переводы Томаса Манна и Германа Гессе. Их книги в его переводе — "Иосиф и его братья", "Игра в бисер", "Степной волк" — стали главной прозой 1970-х годов, стали главным чтением и для слушателей Аверинцева, и для слушателей "Аквариума".
Над переводом "Иосифа и его братьев" Томаса Манна Апт работал семь лет — причем "ключ, нужную интонацию" нашел, только уже переведя первый том,— он переписал весь первый том, на что ушел еще один год, и лишь потом двинулся дальше. Этой "нужной интонации" до Апта по-русски не было. Апт создал этот тон особой — с оттенком высокой иронии — серьезности, в глубине которой — чувство непрерывного существования в культуре, а в самой глубокой, почти невидимой глубине — почти идиллическое чувство покоя и защищенности. Культура может быть нерушимо прочным фундаментом, может быть дающим покой абсолютом — на уровне не идей, а непосредственных ощущений это узнавалось именно из переводов Апта.
Апт говорил, что только с Манном и с Гессе чувствовал "внутреннюю сцепленность" — но она, кажется, была иной, чем та "сцепленность", которую чувствовали его читатели. Сам он, кажется, был гораздо суше, невосторженнее, трезвее, чем те, для кого голос его переводов становился голосом истины.
Григорий Дашевский
(Источник - http://www.kommersant.ru/Doc/1366924)
***

Любовь Сумм
«Если по сердцу тебе имя»: С. Апт, переводчик Эсхила

7 мая скончался Соломон Константинович Апт. Узнаваемый почерк: уйти накануне годовщины Победы. Завершить труд, праздник предоставить другим. Он был переводчик — тот, кто, сделав свое дело, отступает в сторону, оставляя писателю славу, читателю — радость чтения. Ему самому довольно было обозначиться в книге не полным именем, а лишь короткой фамилией с инициалом: С. Апт.

Языки С. Апт, как нарочно, выбрал такие, что не сулят ни большой популярности, ни денежных заказов — древнегреческий, латынь, немецкий. Латынь и древнегреческий изучал сперва в Харьковском университете, затем в Московском. Немецкий знал с детства. В Харькове в 20-30-е годы жило множество зарубежных специалистов, в большинстве своем немцев, для их детей открыли школу, которую посещал и кое-кто из местных, в том числе Нёма Апт. Язык первых дружб и высоких обещаний. Одна из загадок военного поколения (Апт 1921 года рождения): кто из них учил в детстве немецкий, не проникся потом ненавистью к языку врага. Скорее, напротив: через язык искали понимания и примирения.

Нет, если внятен ей не щебет варварский,
А наш язык, сумей проникновенные
Найти слова, чтоб речь ей сердце тронула.
(Эсхил. Агамемнон. Здесь и далее пер. С. Апта)

Защитив диссертацию, Апт рано ушел из науки и преподавания. Не рассматривал перевод как приработок к основной работе или к иной литературной деятельности — перевод стал главным и даже единственным его делом. Из Соломона Константиновича, доцента, превратился в С. Апта — короткая фамилия и скромный инициал под переводом и комментариями, был кропотливым составителем комментариев к переводам и словников к учебникам, то есть служителем дважды чужого текста, и это в эпоху докомпьютерную, когда алфавитную последовательность выстроить — уже подвиг. Весь Эсхил, несколько пьес Аристофана, «Ипполит» Еврипида, только что обнаруженный Менандр и жанрово близкий «Пир» Платона — эти переводы естественно вырастали из университетской жизни. И все же хотелось, как вспоминал Апт, современности — показать «другую сторону ХХ века». Поэтому в 60-е годы Апт ушел не только от научной деятельности и преподавания, но и от классической филологии в целом, вернувшись к первой своей любви, «к немецкой речи».

Апта чтят прежде всего как переводчика Томаса Манна, Кафки, Гессе, Музиля — он предъявил нам немецкую литературу первой половины ХХ века в ее громоздкости, культурной насыщенности, обреченности. С. Апт не боялся сложностей. Читатели благодарят его за легкость и простоту, за доблесть понятности, приближение текста к читателю. Мало кто спрашивает о цене. А какова цена, рассказал он сам: закончив и перечитав перевод первого тома «Иосифа и его братьев», самый толстый роман Томаса Манна, одну из самых длинных эпопей европейской литературы, он понял, что «ключ» найден только теперь, и начал перевод заново. Потратил еще год, а всего — библейские семь лет. Семь праздничных лет. «Но когда праздник кончился, наступило страшное опустошение», — скажет он Санджару Янышеву в интервью для «Ностальгии» («Новая юность», 2007, № 3). При такой верности профессии, при жесточайшей требовательности к себе и отсутствии соблазнов, какие могли бы возникнуть у мастера более популярных языков (кто не подхалтуривал с английского? А он знал английский, да только лишний раз не брался), все работы Апта складываются не в случайный ряд, но в творческую биографию, где заняли свое место и Эсхил с Аристофаном и Платоном — начало его пути — и германская, австрийская проза — итог.

Как соединен итог с началом? Вроде бы совсем иная задача — и время, и язык, и жанр другой, проза вместо поэзии. Драма — всего-навсего тридцать-сорок страничек, яркая вспышка на фоне «Волшебной горы». Он как-то проговорился, что в драме его более всего интересовали формальные задачи, постоянно меняющийся размер хоровой лирики, умение вместить непримиримые противоположности в одну строку. По этой фразе взгляд может скользнуть с небрежностью — выходит, не содержательные задачи, не идейные, так, второстепенные? Однако в ремесле грамматика предшествует чтению, решение формальных задач — вдохновенному переводу. В мемуаре для журнала «Иностранная литература» (2005, № 1), который так и назван «Классическая филология», С. Апт пишет: «Но путь к греческим текстам начался для меня, как ясно каждому, кто соприкасался с классической филологией, не с Гомера, Софокла, Платона, а с грамматики, с морфологии, которую мы, по примеру дореволюционных учеников, называли этимологией и в которой главенствовали глаголы». Вот он где главенствует, глагол! Морфология — учение о форме. Дореволюционное название «этимология» — учение об истине. Сфальшивить в решении «формальной задачи» — упустить истину.

Кто же именем таким
Эту женщину назвал,
Если не провидец богомудрый?
Только вещие уста
Возбудительницу войн
Так наречь могли — Елена:
Это имя значит «Плен».
(Эсхил. Агамемнон)

В греческом тексте стоит слово «этетюмос» — «истинно». Грекам известно несколько разновидностей «истины», например «алетейя» — «неутаенная, незабвенная», противоположность беспамятной Лете. «Этюмон» — истина изначальная, скрытая в слове, ждущая своего часа. Кто дал тебе это имя «этетюмос» («истинно-истинно», удвоение слога в начале служит для усиления, как «славный-преславный»), вопрошает Эсхил, обнаруживая значимое созвучие «Елена» — «елейн», «брать», «полонять». «Это имя значит “Плен”» — в высшем смысле слова «этимологический» перевод. Этимология — поиски скрытого в слове смысла, формы, которая не от человека. Язык у греков, как и у евреев, — свыше. Он дан либо природой, как предполагают некоторые собеседники платоновского «Кратила» (это вам не дарвиновская природа: «фюсис», в отличие от Творца, неличностна, но уж смысл, гармония, цель вполне в ее ведении), либо, как предполагают другие собеседники, божественным Законодателем, таким вот «провидцем богомудрым», который нарекает «истинно» Елену. Этимология — еще и поиск первопричины. Задаваясь вопросом об «этюмоне», грек спрашивал, откуда взялось слово, какого оно происхождения, и отсюда уже делал вывод о его значении, о том, куда это слово ведет. Но в таком случае и вся драма — поиск «этюмона», первопричины: лишь отыскав истоки, можно постичь смысл событий.

«История», как и «природа», — одно из имен Бога, а Бог не всегда говорит словами человеческого языка. Говорит сменой времен года, казнями египетскими и обетованиями, говорит победами и поражениями. Говорит с переводчиком, завершившим первую часть своего труда и осознавшим, что придется начать сначала, что черновой труд напрягающегося зрения (был он с юности настолько слаб глазами, что не подлежал и призыву на фронт), труд усталой руки останется втуне — и это поражение переводчик принимает как счастье. Говорит с переводчиком, для которого закончились семь праздничных лет труда и «наступило опустошение» — говорит с ним, чтобы, пройдя через опустошение, смирение, отсутствие «себя» (весь он — в покидающей дом работе), переводчик мог снова вернуться к себе, к своему труду. Эти циклы — праздничных и тощих лет, опустошения вслед за радостью, беды после победы (именно в такой последовательности) равно присущи и Библии, и греческой драме. Схожи и причины, хотя рассматриваются под разными углами: космическое равновесие (Божий план, высшая справедливость) и человеческая гордыня, которая никак не может сдержать себя и непременно переступит черту, перекосит весы, а дальше — падение. Победитель уподобляется тому, над кем только что свершил праведную месть. Не уподобляйтесь хананеям, не блудите вслед ваалам — но ведь и уподобятся, и пойдут блудить. И в стране, победившей Гитлера, как было Соломону Апту не узнать, что такое пресловутый «пятый пункт» и почему нет ему работы от Москвы и до Нальчика. Тут и «этюмон» особо искать не приходится, вот он у Эсхила: Агамемнон, разрушивший проклятую Трою со всеми ее Приамами и Парисами, не устоит перед искушением ступить на пурпурные ткани, хотя одни лишь боги вправе попирать такое богатство, когда жена (она же вот-вот станет его убийцей) задаст провокационный вопрос: «А как бы поступил Приам, по-твоему?»

Наглые троянцы похитили Елену, оскорбив и доверие, и гостеприимство. Агамемнон возглавил невиданную по тем временам рать, впервые эллины объединились (им и в историческую эпоху союзы давались нелегко), и после десяти лет войны и множества потерь Троя уничтожена, победоносный царь возвращается домой — чтобы жена зарезала его, когда он погрузится в ванну. Разве найдешь в этом смысл? Или только отчаяние? Тем, кто получил Писание, было несколько легче: они могли бы знать (но часто забывали), что у истории есть Автор, а значит, есть смысл. Греки доходили до отчаяния или до смысла лишь человеческими силами. Нет, не совсем так: был у них помощник и утешитель свыше — язык. То, что можно выразить в слове, — гибель победоносного царя от рук близких, братоубийство и матереубийство, раздоры среди богов — не становится менее страшным оттого, что сказалось, но хотя бы на тот миг, пока звучит слово, отступает бессмыслица.

«Этюмон» приходится искать не только в словах, но в событиях: уходя в глубину времен, хор старцев находит первопричину гибели Трои — преступление Париса и правильно именованной Елены, однако найдется «этюмон» и для гибели Агамемнона — его собственная гордыня, его преступления — как накануне войны, когда он решился принести в жертву дочь, лишь бы не отказаться от похода, так и после, когда чинил расправу над побежденным городом.

Увы, от первого преступленья
Родится дерзость у человека.
Он решился дочь убить,
Чтоб отплыли корабли,
Чтоб скорей начать войну
Из-за женщины неверной.
(Эсхил. Агамемнон)

А еще глубже — пир Фиеста, наследственная вина: отец Агамемнона убил сыновей своего брата Фиеста и Фиесту же скормил их плоть. Родовое проклятие знакомо и евреям, и грекам. У евреев оно обращено преимущественно в будущее: ваши грехи скажутся на ваших детях. Греки призадумались над первоистоками и выстроили родовое проклятие в обратном направлении. Казалось бы, дикарское, варварское представление. Но, по крайней мере, удается связать отдельные события в цепочку, и возвращается смысл. Становится понятно, к примеру, почему божество медлит с воздаянием — сначала необходимо выровнять космические весы.

О властительный Зевс, о желанная ночь,
Величайшей добытчица славы!
Ты на башни троянские бросила сеть,
И уйти никому из нее не дано:
Ни великим, ни малым тенет не порвать,
От всесильной беды,
От злосчастного рабства не скрыться.
Зевс-хранитель гостей, пред тобой трепещу,
Это ты в Александра направил свой лук,
Но до срока спускать не хотел тетиву,
Чтоб в широкое небо, в надзвездный простор
Не взлетела стрела понапрасну.
(Эсхил. Агамемнон)

Космический лучник натягивает тетиву и ждет: поднимаясь и опускаясь, планеты, чаши весов, окажутся друг напротив друга, и тогда — только тогда — уметит его стрела в Александра-Париса, как затем — в Агамемнона. Космогоническая драма Эсхила строится из древнейших метафор, элементов символического языка: лук, весы, ярмо. В самом начале драмы хор вспоминает о том, как Агамемнон стремился надеть ярмо на Трою и на себя самого надел «ярмо рока», согласившись пожертвовать дочерью. Зевс метко стреляет в преступников, а Кассандра-пророчица стреляет своей речью (якобы мимо цели — так думает хор, слыша вопли о скорой погибели царя, — но увы!). В этих древних образах драматург ищет «этюмон»: как за гибелью Агамемнона стоят гибель Трои, и его собственное преступление, и преступление его отца, так за «ярмом», «луком», «весами» должно скрываться что-то еще, главное. Этот «этюмон» — «сеть». «Сеть» играет в «Агамемноне» вполне материальную роль: моющегося в ванне Агамемнона Клитемнестра опутала той самой пурпурной тканью, будто неводом, — «накидкою огромной, как рыбачья сеть» — и трижды пронзила мечом. «Сеть» впитала в себя качества и смыслы более древних образов: как и «ярмо», она обозначает «рабство», а натяжение присуще ей так же, как луку (это сочетание образов создает динамику процитированного отрывка. В оригинале сближение образов еще более подчеркнуто: «натянувшего древле на Александра лук». Натянутая тетива, а не острая стрела, становится главной в этом образе).

Эсхил последовательно помещает «сеть» во все узловые точки драмы. Гибель Трои, пленение Кассандры, гибель Агамемнона и Кассандры, зловещее в устах Клитемнестры сравнение (если бы все слухи о ранах Агамемнона под Троей были верны, «он весь бы в дырах был, как сеть рыбацкая»), сама Клитемнестра-убийца в пророчестве Кассандры, грядущая (во второй и третьей частях «Орестеи») расплата — все отмечено этим образом. Варьируя различные названия сети и даже специальные термины (а этого добра у греков, любителей охоты и рыболовства, предостаточно), поэт извлекал «этюмон», смысл случайных созвучий. Здесь и ниже нам придется вместо перевода С. Апта приводить подстрочник, чтобы показать созвучия и сближения в оригинале.

В приведенном выше отрывке, где «сеть» и «тенета», в оригинале стоят соответственно «диктюон», самое общее название сети, и «гангамон» — весьма редкое слово, означающее сачок для ловли устриц и губок, в греческой литературе почти не встречающееся. «Мегагангамон», «огромный сачок», что уж и вовсе странно — «гангамон» по определению мал. Зато эпитет практически полностью воспроизводится существительным: дважды повторен слог «га», под конец явится также «м». И все образы сети в драме будут отмечены такими же созвучиями — или это уже не созвучия, а каббала? «Апейрон амфиблестрон», «беспредельный невод», именует Клитемнестра орудие убийства: «ап-рон, амф-рон». «Аркюс ксюнеунос, ксюнайтиа фоноу» — «сеть соложница, совиновница убийства», клеймит Клитемнестру Кассандра — «кюс — ксю, ксю». Эгисф-мститель (он, единственный уцелевший сын Фиеста, отомстил за отца и братьев чужими руками) выражается витиевато: дескать, попал враг в «тканные плащи Эриний», и тут уж не до созвучий, потому что Эгисф — трус и лжец, и в его слова мы не будем всматриваться в поисках этюмона. Лишь последняя, многообещающая фраза в монологе Эгисфа — «дикес ен херкесин», в «сетях справедливости» — вновь рождает созвучие: «кес ен — кесин». Фраза опасная, обоюдоострая — подхватив ее, хор сулит «дике» — справедливость, суд, кару — самому Эгисфу. В следующей части трилогии — «Хоэфоры» — это и сбудется.

По созвучию вроде бы с самого начала просилось «дикес диктюон», сеть судьбы-справедливости. Казалось бы, вот он — «этюмон». Но какими кружными путями идет к нему Эсхил, подбирая «не те» названия сети, какие-то слишком специальные — «сачок», «невод», «аркюс» — «охотничья сеть», «херкейс» — «ограда, растянутая на колышках сеть». Для большей путаницы Клитемнестра «растягивает на колышках» («перистихидзо», первое значение слова «стих» — «колышек или ряд колышков») не «херкейс», а свой «невод» — «амфиблестрон». Вообще с обозначениями «сети» в пьесе делается такое, что один из комментаторов предположил, будто Клитемнестра, как женщина, просто не владеет охотничьей терминологией, а другой комментатор решил, будто она так увлеклась, что толком не владеет речью. Чересчур психологические объяснения — говорит все-таки не Клитемнестра, а автор. И это он не владеет речью или разрушает привычную номенклатуру охотничьих терминов. Ибо все готовое не годится. Лишь пройдя через неправильные и неточные сближения доберется Эсхил до той этимологии «сети»-«диктюон», что была заложена с самого начала, еще в том отрывке, где воспевался «властительный Зевс», «Зевс-хранитель гостей». «Зевс» он только в именительном и звательном падеже, все косвенные падежи от основы «Ди» (и от той же основы производит Эсхил имя судьбы-справедливости: «Дика — дочь Зевса», «Диос тюгатер»). «Диа ксенион меган» почитают своей песней старцы — только что прозвучавший «в рифму» с «гангамон» эпитет «меган» находит своего законного обладателя. Хотя словарное значение «мега» — «большой, огромный», эпитет этот с гомеровских времен прочно принадлежит богам. И дальше повторяется имя Зевса в косвенной форме: гибель Трои — «Зевсов удар», «Диос плаган» (а вот и еще раз «ган-га-мон»).

Так, быть может, не об истинном имени сети-диктюон речь, а об истинном имени Зевса-Дия?
В пароде, первой хоровой песне, задающей темы всей трагедии — тут и требующая отмщения вина «женщины неверной», и жертва Агамемнона, который, убив дочь, надевает «ярмо рока», и далекие отголоски «сети» — пока еще в этом образе «ярма», и попытки заглянуть в более глубокое прошлое, чтобы найти отблеск будущего, — в этой заглавной песне звучат слова, до невозможности странные в греческой трагедии:

Кто б ни был ты, великий бог,
Если по сердцу тебе
Имя Зевса, «Зевсом» зовись.
(Эсхил. Агамемнон. Пер. С. Апта)

В подлиннике, признаться, было чуточку проще: «Зевс, кто бы ты был, если это тебе мило [или «свойственно», «филон» — «свой, милый»], так назову». «Великий бог» — усилено в переводе движение к единобожию (начатое Эсхилом и продолженное Платоном, но ведь такое еще робкое, в следующей строфе будет пересказан миф о Кроносе, который был прежде Зевса). «Сердце» бога — образ общий для греческой поэзии и для библейской, но здесь добавленное переводчиком «сердце» спасает от излишней абстракции, от «философского бога» — язычество было, по крайней мере, теплым, а постигая единобожие умом, греки попутно теряли живых и личных богов. Апт, переводчик Платона, очень хорошо знал, куда ведет этот путь. Великий неведомый бог, предложивший людям то имя, которое ему «по сердцу», чтобы могли они обращаться к нему и раздумывать над этим именем, извлекая из него истину и смысл. Греческая и еврейская поэзия ухитрились прожить многие столетия параллельно, и никто не жалел об этом так, как переводчики, понимавшие, сколь обогатили бы друг друга греческое слово и библейский смысл. Кому и осуществлять насущно необходимое сближение, если не переводчику. Все эсхиловские каламбуры с сетью и судьбой повторить было бы затруднительно, да может быть, и не нужно (хотя в эту игру переводчик охотно играет, «тенета», появившиеся вместо «гангамон», тоже дают сильное созвучие: «тенет не порвать» — «те — нет, не порвать». Или другое прочтение: поскольку «на башни троянские бросила сеть» ночь, «тенет» — «тени», ночной сумрак, зримая «сеть ночи».

Но главный «этюмон» — имя Зевса, и здесь С. Апт восполняет то, чего нет у Эсхила, полнозвучное совпадение, этимологическое главенство глагола: «“Зевсом” зовись!» Это уж точно библейский ход. Эллин Эсхил искал этюмон в созвучиях имен — существительных, реже существительных и прилагательных — и обращал на гласные почти столько же внимания, сколько и на согласные. С. Апт здесь выделяет одни лишь согласные и приравнивает имя к глаголу, к тому самому глаголу, которым неведомого зовут — «Зевсом» зовись! — который и есть Его имя.
Конечно же, это имя было Ему по сердцу.
(Источник - http://booknik.ru/publications/?id=32235_)
***