|
Смирнов Виктор Петрович
|
|
| redaktor | Дата: Понедельник, 15 Авг 2011, 13:56 | Сообщение # 1 |
 Гость
Группа: Администраторы
Сообщений: 4923
Статус:  | 
Виктор Петрович Смирнов родился 10 марта 1942 года в деревне Киселевка Починковского района. В возрасте 16 лет, обучаясь в Трослянской средней школе, он напечатал свое первое стихотворение в молодежной областной газете «Смена». В 1959 году он стал литературным сотрудником районной газеты «Знамя труда» (поселок Екимовичи Смоленской области). В 1962 году, находясь в рядах Вооруженных сил, Виктор Смирнов показывает свои стихи прославленному русскому поэту смолянину Николаю Ивановичу Рыленкову. Классик задушевных стихов о родной природе высоко оценил творчество молодого земляка и содействовал публикации стихов В. Смирнова в журнале «Советский воин».
А в 1965 году Виктор Смирнов, колхозник из деревни Киселевка был рекомендован своим великим земляком Александром Трифоновичем Твардовским в Литинститут имени А. М. Горького. Историческое письмо на имя заведующего кафедрой С. Вашенцева великий мастер закончил так: «Его стихи, на мой взгляд, свидетельствуют о несомненной одаренности».
Вернувшись на Смоленщину, Виктор Петрович Смирнов упорно покоряет новые вершины поэзии. Его самобытные подборки появляются в таких популярных журналах как «Юность», «Молодая гвардия», «Новый мир», «Москва», » Наш современник», «Огонек», и других. Смирнов становится дважды лауреатом журнала «Молодая гвардия». Одна за другой в издательствах всесоюзного масштаба «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Московский рабочий» выходят его книги «Русское поле», «Громовая криница», «Берег бытия» и т.д.
В 1975 году Виктор Петрович Смирнов становится членом Союза писателей СССР, а через несколько лет писатели Смоленщины избирают его своим ответственным секретарем.
К настоящему времени Виктор Смирнов – один из самых известных лирико-философских поэтов России. Он – автор поэтических книг. Кроме того им опубликованы в московских журналах воспоминания о своем учителе А. Т. Твардовском, пронзительной силы размышления о творчестве С. Есенина, полные глубоких раздумий воспоминания об отце и сыне Рыленковых.
Виктор Смирнов является лауреатом четырех престижных литературных премий: имени А. С. Пушкина, имени А. Т. Твардовского, имени М. В. Исаковского, имени Андрея Платонова.
Как творческий лидер смоленской литературы, он продолжает возглавлять областную организацию Союза писателей России. Новые подборки стихов В.П.Смирнова публикуются в газете «Литературная Россия», журналах «Завтра», «Молодая гвардия», «Наш современник», «Дон», «Подъем» и других. Журналы «Молодая гвардия», «Десна», «Роман-газета. 21 век» включают имя известного смолянина в редколегии и редакционные советы. В 2004-2006 годах три сборника стихотворений Виктора Смирнова – «В гостях у жизни», «Ветка вьюги», «Молния в колосьях» выходят в серии «Поэтическая библиотека России»
Виктор Петрович Смирнов – Действительный член Петровской Академии наук и искусств (С.-Петербург) с 2000 г.
Президент Академии Литературного Успеха, админ портала
redactor-malkova@ya.ru
|
| |
| |
| redaktor | Дата: Понедельник, 15 Авг 2011, 13:58 | Сообщение # 2 |
|
Гость
Группа: Администраторы
Сообщений: 4923
Статус: | 
Библиография
Книги:
Смирнов В. П. Берег бытия: Стихи. М.: Правда, 1983.- 31 с.
Смирнов В. П. Громовая криница: Стихи. М.: Совет. писатель, 1975.- 120 с.
Смирнов В. П. Земная колокольня: Стихи. М.: Современник, 1986.- 109 с.
Смирнов В. П. Крыльцо: Стихи. Смоленск: Моск. рабочий, 1990.- 127 с.
Смирнов В. П. Ночная птица: Стихи. М.: Совет. писатель, 1986.- 192 с.
Смирнов В. П. Осиновый огонь: Стихи. М.: Моск рабочий, 1982.- 95 с.
Смирнов В. П. Прялка матери: Стихи. М.: Совет. писатель, 1980.-126 с.
Смирнов В. П. Русское поле: Стихи. М.: Моск. рабочий, 1971.- 96 с.
Смирнов В. П. Трава под снегом: Стихотворения. М.: Молодая гвардия, 1989.- 192 с.
Смирнов В. П. Языческий огонь: Стихотворения. М.: Рус. кн., 1992.- 302 с.
Смирнов В. П. В гостях у жизни: Стихотворения. М.: Академия поэзии – Моск. писатель, 2004.- 512 с.
Смирнов В. П. Ветка вьюги: Стихотворения. М.: Академия поэзии – Моск. писатель, 2005.- 512 с.
Смирнов В. П. Молния в колосьях: Стихотворения. М.: Академия поэзии – Моск. писатель, 2006.- 512 с.
Публикации в литературных изданиях:
Смирнов В. П. Крестьянская тоска: Стихи // Москва. 2001.- N 7.- С. 90-94.
Смирнов В. П. Стихи // Подъем. 2001.- N 7.- С. 113-116.
Смирнов В. П. Жизнь не всегда подносит хлеб и соль: Стихи // Воин России. 2000.- N. 11.- С. 66-67: фот.
Смирнов В. П. Душа, обожженная страстью: Стихи // Дон. 2000.- N 7-8.- C. 3-10.
Смирнов В. П. Горная роза: Стихи // Моск. литератор. 2000.- 13 авг.
Смирнов В. П. Измена, любовь и разлука: Стихи // Молодая гвардия. 2000.- N 3.- С. 139-149.
Смирнов В. П. «А вот я пошел за Исаковским…» // Смоленск. 2000.- N 1.- С. 9-11.
Смирнов В. П. Одуванчик света: Стихи // Рус. провинция. 1999.- N 3.- С. 110-111: фот.
Смирнов В. П. Извечное русло: Стихи // Молодая гвардия. 1999.- N 2.- С. 103-107.
Смирнов В. П. Стихи // Поэзия. 1999.- N 2.- С. 112-118.
Смирнов В. П. Голоса земли: Стихи // Молодая гвардия. 1998.- N 1.- С. 97-104.
Смирнов В. П. Оклик с небес // Молодая гвардия. 1997.- N 7.- С.
270-282.
Смирнов В. П. Птицы обозначили пространство: Стихи // Наш современник. 1996.- N 11.- С. 68-70.
Смирнов В. Выстоит город-ключ – выстоит и Россия // Лит. Россия. 1995.- 14 апр.- С. 4.
Президент Академии Литературного Успеха, админ портала
redactor-malkova@ya.ru
|
| |
| |
| redaktor | Дата: Понедельник, 15 Авг 2011, 13:59 | Сообщение # 3 |
|
Гость
Группа: Администраторы
Сообщений: 4923
Статус: | 
О творчестве Виктора Смирнова:
Дорогань О. «Я судьбу расхлебываю лихо…» // Смоленск. 2000.- N 10.- С. 21-25: фот.
Шорохов А. » Поэт и Школа. О стихах Виктора Смирнова» http://www.zavtra.ru/denlit/104/41.html
Чепурных Н. «Я любые беды осилю с теми, кто мне по духу родня… « К 65-летию поэта. //Молоко-русский литературный журнал
Источник информации - Сайт писательской организации Смоленска
http://sprsmolensk.ru/writers/smirnov-viktor-petrovich
Президент Академии Литературного Успеха, админ портала
redactor-malkova@ya.ru
|
| |
| |
| redaktor | Дата: Понедельник, 15 Авг 2011, 14:01 | Сообщение # 4 |
|
Гость
Группа: Администраторы
Сообщений: 4923
Статус: | Стихи из книги Виктора Смирнова «В гостях у жизни»
Твардовский
По отечеству величали,
Вином взахлеб веселили…
Твардовского долго вязали,
Долго наземь валили.
Плевали в лицо, унижали
И жалили, словно змеи.
Твардовского убивали
Завистники и злодеи.
Он пил из того колодца,
Где звезды дружат с водою.
И многим он застил солнце
Своею величиною.
Вот гения в гроб затолкали -
О, как им был сладок вынос!
В такую-то глубь закопали -
А он ещё выше вырос!
Слетелись, как черны вороны,
В смертную непогоду.
А он растолкал их в стороны -
И снова взошел к народу.
И вновь среди трав и снега
Идет, не зная разлуки,
Поскольку ангелы с неба
В гробу развязали руки.
И вновь то лесом, то степью
Идет – нет конца дороге,
Поскольку ангелы с неба
В гробу развязали ноги…
* * *
Ах, тяжело рассказывать, как было:
В оглоблях потерявшая свой пыл,
Последняя крестьянская кобыла
Упала, в небо крикнув, мордой в пыль.
И пел, как будто плакал, жаворонок
Над вымершими русскими людьми.
И ржал в пустое поле жеребенок,
Лишенный самой праведной любви.
Судьбинушка глядит в глаза мне та еще!
У Господа другую не молю.
И лошадь Апокалипсиса тащит
Телегу деревенскую мою…
* * *
Шинели, шубы, туфельки, тулупы…
Исполненные мыслей неземных,
Бредут по тропам будущие трупы –
И я, пиит смоленский, среди них.
И я, кто в рифмы загоняет время,
Чтобы оно там обрело причал.
И я, кого Господь с рожденья в темя
Случайно средь войны поцеловал.
Я, каюсь, лютый враг напевов модных,
Стремлюсь я душу воплотить в стихе.
Ведь я обязан воскресить из мертвых
Весь этот мир, лежащий во грехе.
Меня берут в полон и твердь, и бездна.
О, скорбь отцов! О, слезы матерей!
И верю я, и чую: не исчезла
Господня длань с головушки моей.
Стремлюсь я воскресить отца и маму,
Стремлюсь восславить дедовский овин.
Но если рухнет мир бесславно в яму,
В том буду виноват лишь я один.
Лишь я, несущий неземное бремя,
За эту ношу высь благодаря.
И снова в строчку загоняю время,
В пастушьем детстве силушку беря.
Пыль спать ложится на дороге бойкой.
И я в огонь заката, бережком,
Сквозь годы за отставшею буренкой
Бегу, бегу по звездам босиком…
* * *
От вербной дымящейся почки,
От зорь, что бросают в озноб,
Меня отлучили от почвы –
Жить бросили в каменный гроб!
Прощай, земледельца порода,
Округа отцов, матерей?
Но отнятая природа
Вдруг в песне воскресла моей!
И яблонька сердца касается,
От вьюги весенней бела.
И верба такая красавица,
Какой никогда не была!
И светится память любовью.
Судьбу не корю, не крою.
И глажу я камень ладонью
Так нежно, как вишни кору.
И камень поет безголосо.
И слышу я: корнями рвет
Железную крышу береза –
И прямо мне в сердце растет!
* * *
Луга к реке спускаются отлого.
И вдруг подумал я, минуя гать:
Что, если жизнь от Бога, смерть от Бога,
Тогда о чем на свете горевать?
Кукушкин счет доносится с опушки.
Глаза души платком зари протру:
Мудрее всех беззубая старушка,
Молящаяся в церкви поутру…
* * *
В моей Отчизне – пьянство, лень, усталость.
Среди хандры, среди смертей и бурь
Одна лишь вьюга русскою осталась,
Все остальное – западная дурь.
И я пока еще жива округа,
Кричу, да так – сойдет Земля с оси:
Накрой меня крылом прощальным, вьюга,
Но лишь напомни о былой Руси!
Пронзи пространство тем забытым смехом,
Что заставлял и плакать нас, и петь.
Мети, мети своим свирепым снегом –
И помоги мне русским умереть!
* * *
Я в детстве пас коней. Занятье это
Любил я, потому что был один…
Ржал жеребец – от рощ летело эхо,
В котором бился дух берез, осин.
Пусть молодухи на селе судачат –
Глядит в два глаза пастушок Руси:
На этот жаркий зов кобыла скачет
По золотому озеру росы!
Легко и трудно вспоминать, как было…
Вдруг словно крышку заменило дно:
Ржет, отряхая солнце с трав, кобыла,
Что ускакала в мир иной давно.
О, сколько в жуткой жизни жеребьевок!
Как стонет под копытами судьба!
Но до сих пор из детства жеребенок
Бежит, роняя в ночь звезду со лба…
* * *
Взлетая вслед за колокольным звоном
В ту высь, куда не прочь взлететь белье,
Душа живет по собственным законам,
А плоть на шее камнем у нее.
Пирует плоть – прекрасного воровка.
Меня тоска загробная берет.
И слушаю всю ночь я, как веревка
Промерзлой простынью по небу бьет.
В свою подушку плачу втихомолку
Я, в мире этом нежеланный гость.
О, слава Богу, что жена веревку
С иконой рядом вешает на гвоздь!..
* * *
Натыкаясь на звезды колодца,
Слыша трав и дерев голоса,
Сквозь затмение русского солнца
Мы проходим, тараща глаза.
Сквозь цветы, что мы сердцем растили,
И сквозь церкви, что смотрят, скорбя,
Мы проходим, не видя России,
Мы проходим, не видя себя.
Справа влево шатаясь от зелья,
Сквозь кромешные рубежи
Из вселенского злого затменья
Мы выходим с глазами души.
Мы выходим с такими слезами,
Что вот-вот мы смеяться начнем.
Мы выходим с такими глазами,
Что нам Вечность сама нипочем.
И пророчат нам звезды колодца,
Что у самых последних ворот
Мы ослепнем от русского солнца,
Что над русской землею взойдет…
* * *
Слишком сжаты солнечные сроки.
Тьма за поворотом сторожит.
Жизнь моя, уложенная в строки,
Словно мертвая она, страшит.
Ах, давно ли детские одежки
Сбросил, чтобы взрослые узнать?
А уж скоро мир меня в обложке –
В самой твердой! – будет издавать.
Не беда, талантлив иль бездарен –
Плотник дядя Федор в доску свой:
Он издаст в одном лишь экземпляре,
Но зато – для вечности самой!
* * *
Мне слезы собачьи – как стон о цветах,
Как плач по родимому полю.
Не плачьте, родные, на куцых цепях –
Я вас отпускаю на волю.
Облайте пустую людскую молву,
И, росы сбивая, летите,
И нюхом, как сердцем, ищите траву –
Душевные раны лечите.
Я – Бог, я – частица вселенской судьбы,
За правду – слезой отвечаю.
Деревья, стоящие возле избы,
Я в звездную высь отпускаю.
Я вольную дам соловью и зверью.
Прощайте, телеги и совы.
И ради свободы чужой закую
Себя я в земные оковы.
Пусть голыми будут всегда короли
И бесы обоего пола.
И грянула очередь: я корабли
В моря отпускаю с прикола.
Пусть смело помчатся туда, где весна
С любовью и честью – не в ссоре.
И гаснет у ног золотая волна
Святою свечою в соборе.
Угасшему чувству скажу я: свети,
Как в грозные сумерки – совесть.
А чтобы луч солнца для мира спасти,
Я лягу мостком через пропасть.
О, только б я мог о бессмертье мечтать,
Теряя и сон, и здоровье.
О, только б в могилу ушедшая мать
Стояла в моем изголовье…
СВЕТ ОТЦА
1
Когда ты никому уже не нужен,
Как труп, лежащий поперек тропы,
Тогда и позовет тебя на ужин
Закат, горящий около избы.
В избу за хлебом сходит и за солью,
Тая во взгляде верность и любовь.
Под яблоню. Под летнюю. К застолью
Он пригласит, ничуть не хмуря бровь.
И в ночь, когда ракиты и ракеты
Роднятся молча, окунувшись в тишь,
Ты, может быть, до самого рассвета
Глаза в глаза с закатом просидишь.
Как тени, скрылись хмарь, хула, хвороба.
В пустые чарки падает роса.
Как в человечестве уставшем злоба,
Так спит, вонзившись в яблоко, оса.
И не понять, от горя иль от счастья
Заплачешь вдруг, не видевший отца…
А в землю часто яблоки стучатся,
Как будто звезды в чуткие сердца.
Его речам безмолвно повинуясь,
Светлеешь ты. Светлеют небеса.
Оса проснулась. И вражда проснулась.
Исчезли слезы. Высохла роса.
И тьма короткая ушла за хаты,
И ловят свет селенья и сады.
И лишь в ночной душе следы заката
Пылают, как рассветные следы.
Над сонной речкой резко плачут чайки
О море мощном, о волне родной.
А на столе в саду молчат две чарки,
Сверкающие лунною росой.
И сладко пахнут липы вековые,
И пчел зовет медовая пыльца.
И это утро скажет мне впервые,
Что не зарыт он в землю, свет отца.
И значит, я кому-то в мире нужен.
Как пахнут сенцы солнцем и сенцом!..
…И слышу: сын зовет меня на ужин
За стол, где мог бы я сидеть с отцом…
2
Пережил его я. Оттого
Сам себе кажусь я мелкой сошкой.
На путях земных с моей гармошкой
Скрипка не встречается его.
Стыдно мне, отец, как лунь седеть.
Слышишь, как гармонь поет страданье?
Смерть нас разлучила. Но и смерть
Нам подарит вечное свиданье.
Пусть я многое не смог успеть,
Не сложил я строки вековые, -
Дайте мне спокойно умереть
И с отцом увидеться впервые.
О мудрейший врач, меня не тронь,
Видишь, на лице моем – улыбка?
Я несу отцу свою гармонь,
Где по ней родная плачет скрипка…
3
Насквозь пронизан солнечной погодкой,
В раю при жизни разом и в аду,
Иду меж звезд отцовскою походкой,
На зов судьбы по небесам иду.
Душа открыта, словно в сад калитка.
И провожает яблоня меня.
И слышно, как поет отцова скрипка
И плачет в три ручья гармонь моя.
Иду сквозь вьюги, сквозь шальные версты,
Кутьей святую поминая Русь.
И правою рукой молюсь на звезды,
За травы левою рукой держусь.
Иду. А звезды жаркие, как угли,
Мерцают мрачно около лица.
И говорит луна, светясь округло,
Что стал я старше своего отца.
И говорит осенняя осина,
Роняя огненно в овраг листву,
Что мне отец уже роднее сына,
Которого я вижу наяву.
И кланяюсь я низко клену, вербе,
Найдя в мирах свой праведный большак.
Мой шаг последний так наивен в небе,
Как будто на земле мой первый шаг.
О, как она крепка, колодцам верность!
Одолевая за верстой версту,
Я в звездную сияющую вечность
Отца, как сына, за руку веду…
4
В гулких просторах ночами холодными
Нет ни души.
Любит луна разговаривать с мертвыми
В мертвой тиши.
Любит землянам загадки загадывать
Звоном лучей.
Любит она с любопытством заглядывать
В лица людей.
Тот вон крестьянствовал, этот рыбачил –
Соль на губах.
Тот вон тесал топором, не иначе –
Сосны в глазах.
Смертью на холм этот вдруг вознесенные,
Празднуя жизнь,
Ходят по кладбищу рядом влюбленные –
Руки срослись.
Прожил неделю, а может быть, месяц,
В лунных лучах –
Ангелом Божьим летает младенец
В спящих цветах.
О, как пронзительны ночи холодные!
Тени в окне –
То из могил поднимаются мертвые
Вновь при луне.
И, не тая одинокой улыбки,
Чтобы помочь,
Мертвый отец мой играет на скрипке
Мертвым всю ночь.
* * *
Нет, судьбу не кляну я свою:
Разве не интересно
Удержаться на самом краю
Удивительной бездны?
Здесь, где нет ни берез, ни осин,
Легче сделать, поверьте,
Шаг всего, о, всего лишь один! –
От любви и до смерти.
Вспоминаю родное жнивье,
Речки, тропки, болотца.
Здесь, над пропастью, сердце мое
Звонче, радостней бьется.
Словно бурку, роняю я с плеч
Жизнь – и доля легка мне.
И в безмолвии слышится речь,
Будто ожили камни.
И стоят золотые деньки
В свете страсти всесильной.
И горят золотые зрачки
В бездне ночи могильной.
* * *
Не обходи меня. Я не был вором.
Не строил храм на чьей-нибудь крови.
Задень меня. Я – колокол, в котором
Умолк язык возвышенной любви.
Будь рядом. Я в заброшенной деревне,
Где даже днем – дыханье темноты,
Ловлю рассвет над колокольней древней,
Где волей неба оказалась ты.
Светло под солнцем лишь одним влюбленным!
Я разве стар? Я молод, словно месть!
Задень меня плечом своим веселым –
И, может быть, язык развяжет медь.
Мне верится порой: могуч и строен,
Могильно окликающий зарю,
Весь гул святой Руси во мне схоронен.
Я внемлю травам, птицам и зверью.
Меня ты дерзким взглядом не унизишь.
И, прежде чем у чьих-то душ гостить,
Душой задень меня! И ты услышишь,
Как мертвецы умеют говорить…
* * *
Опять в объятьях неземных,
С ветрами схожи,
Мы делим небо на двоих
И землю тоже.
Мы честно делим – прочь, обман! –
Так просит лира:
Тебе – звезда, а мне – туман
Иного мира.
Пусть славят молча бытие
И Путь весь Млечный
И тело вечное твое,
И дух мой вечный.
И поделили мы Десну,
Луга, долину.
И поделили мы сосну.
И – домовину.
И вновь кукушке, соловью
Во всем поверим.
И только родину свою
Мы не поделим.
Грозой любви озарена,
Вся страсть и сила,
Она у нас навек одна,
Страна – Россия!
Источник информации http://sprsmolensk.ru/writers....-zhizni
Президент Академии Литературного Успеха, админ портала
redactor-malkova@ya.ru
|
| |
| |
| redaktor | Дата: Понедельник, 15 Авг 2011, 14:03 | Сообщение # 5 |
|
Гость
Группа: Администраторы
Сообщений: 4923
Статус: | Шорохов Алексей «Поэт и Школа. О стихах Виктора Смирнова»
Виктор Смирнов — поэт. По мнению многих, один из лучших сегодня. Недавно увидел свет первый том двухтомного собрания его стихов: «В гостях у жизни». Начиная седьмой десяток, поэт озирает написанное им и предоставляет нам возможность сделать то же самое.
Спасибо ему, книга получилась поучительной, даже хрестоматийной. Потому что именно в лирике Виктора Смирнова как нельзя лучше отразился огромный — его чаще всего называют «советским» — период в истории русской поэзии. То есть без малого весь ХХ век!
В этом небольшом томике стихов, толщиною в человеческую жизнь, небывалым откровением становится не «свежесть образов», «изощренность строфики» и тому подобная ерунда, а сама трагедия времени и души человеческой, заключенной в нем. Тем знаменательнее, что речь идет о душе поэта. Которая, по слову Пушкина, самим своим строем уже «расположена к живейшему восприятию впечатлений» и «скорейшему сообщению оных».
Так вот: о трагедии русского народа и нашей истории в ХХ веке, о трагедии отдельных человеческих судеб и целых поколений, — обо всем этом говорено много и достаточно основательно, но вот о трагедии русской поэзии, о трагедии Поэта и Школы не сказано еще ничего. А ведь, собственно, об этом у Заболоцкого: «нет на свете печальней измены, чем измена себе самому»!
Хочу подчеркнуть, речь идет не об «идеологической» или «политической» измене диссидентствующих ночью, но прилежных днем (дача, квартира, должность, сами понимаете) «участников социалистического строительства», а об онтологической измене поэта — поэзии. И об этом необходимо подробнее.
***
В одной своей статье я уже писал о том, что советская поэзия вышла из акмеизма. Эту, для многих, видимо, парадоксальную, мысль необходимо разъяснить.
Дело в том, что сам дух советской эпохи 30-х годов ХХ века (то есть времени, когда, собственно, и начинает формироваться советская поэтическая Школа) точнее всего можно охарактеризовать как «дух созидательного строительства». Причем, повторюсь, это даже не идеология, а именно дух. Приглядитесь, рациональное и созидательное строительство во всем: в государственности (создание СССР из никогда прежде не существовавших, наскоро созданных республик), в политической жизни (начало преобразования ВКПб в КПСС), в сельском хозяйстве (создание колхозов), в промышленности (индустриализация), в культуре (создание союзов писателей, композиторов и т. д.).
Нечего и говорить, что богоборческое строительство преследовало и декларировало в конечном счете гораздо более глобальные цели: рациональное укрощение стихий, исторического процесса (направление его в «нужное русло»), а там, чего уж, и переделка бытия человеческого с идеей личного земного бессмертия (ленинская мумия, институты омоложения, переливания крови, генетики и т. д. ) в целом.
Но так как душа человеческая — создание Божие (как мы веруем и как, кстати, показывает наш исторический опыт), а не сумма предсказуемых психосоматических реакций, то и во вполне созидательной и безупречной схеме: 2х2=4, необходимо (коль речь идет о чем-то, связанном с человеком, то есть обо всем) вместо определенной двойки подставлять неопределенный икс, и тогда в итоге опять-таки замаячит не строгое и жизнеутверждающее четыре, а самое что ни на есть неизвестное и неопределенное — х. Или бездна (в смысле бездонности и неопределенности).
Об этом, в общем-то, и сказал Блок, завещая: «творите, опираясь на бездну, так надежнее». И крепче, заметим. Потому, что в переводе с интеллигентского на русский это будет звучать: творите, доверясь душе. Или — уповая на Бога.
А как же созидательный социалистический задор, с его жизнеутверждающей четверкой? Как и предсказывал Розанов, возраст социализма оказался равен возрасту одной человеческой жизни и ее глупости: 70, от силы 80 лет. И вот — бездна и неопределенность человеческой души, торжественно изгнанные из светлого и созидательного, но обездушенного бытия, победительно разверзлись и поглотили социализм и его строителей. Теперь куда ни посмотришь: вместо СССР — бездна, вместо КПСС — бездна, вместо колхозов — бездна… И неопределенность. Над тем, что же сейчас действительно существует на нашем пространстве, ломают голову все: начиная с нас самих и кончая аналитиками западных и восточных разведцентров. И все-таки, как минимум одно «определенное» на «пространстве всеобщего краха» осталось. Это поэзия.
***
Дух строительства, дух конструктивизма — все просчитано, кубик к кубику, образ нанизывается на образ — разумеется, не обошел стороной и поэзию. Ведь она тоже — стихия. Стало быть, и её нужно было укротить.
Блоковская поэма «Двенадцать», несмотря на всю свою революционную патетику, вызывала сильное сомнение и внушала вполне оправданные опасения созидательному и всепобедному духу строительства. То есть, да, Блок — крупнейший поэт на рубеже эпох, принял революцию и все такое. Исторически «Двенадцать» была объяснима. Даже необходима. Но только — для истории литературы. И упаси Бог — продолжать в том же духе. Все эти ветры и вьюги от социалистического строительства камень на камне бы не оставили. Поэтому, нет, не годилась «Двенадцать» в качестве примера и образца. Футуристическая заумь тем более.
Но была школа, которая провозгласила «лучшие слова в лучшем порядке», которая объявила поэзию «царством меры и отвеса», то есть донельзя созвучная духу строительства и определенности. И, несмотря на то что творцы этой школы (расстрелянные Гумилев, Мандельштам) под конец жизни ей явно изменили, именно акмеистическая теория послужила основой советской поэтической Школы. Начиная с кружков и литобъединений и заканчивая Литинститутом и Высшими литературными курсами она победно учила: кубик из кубика, образ из образа, метафора раскрывает, а эпитет подчеркивает и т. д. Таким образом, по сути всего лишь «одна из школ» стала Школой. А тут еще (строительство же, темпы!) — ни дня без строчки, и т. п. В общем, не позволяй душе лениться! Что, впрочем, становилось уже неизбежным после измены себе самому.
Говорить о том, что все это мертвечиной (подчас громкозвучной) заполняло жизнь, считаю излишним. Важнее то, что и те, кто порывал с советчиной «идеологически», были уже «обучены» на этом, и даже порвав с соцреализмом, они тут же кидались в модерновые объятия другой мертвечины: элиотов, паундов, джойсов, прустов и т. п.
Блок называл модернизм «завитушками вокруг пустоты». Ничего удивительного, что поздние и самые прилежные ученики Школы, устав от завитушек и ахматовской лепнины вокруг пустоты, выбрали, в конце концов, голую Пустоту. Пускай и с Чапаевым. Переход от акмеизма к постмодернизму оказался прямым и вполне закономерным.
И если тот же Блок свой путь от символистского модернизма «Незнакомок» к высокому реализму «Стихов о России» окрестил «трилогией вочеловечивания», то происшедшее с последними учениками Школы (Бродский, Рейн, Кушнер, Кинджеев и др.) с необходимостью придется назвать «апологией расчеловечивания».
***
Поэтому, на мой взгляд, онтологический трагизм русской поэзии в ХХ веке ни в коем случае не сводим к «конфликту с властями», «проклятому тоталитаризму» и прочая, и прочая. Нет! Это была борьба Поэта и Школы. Борьба, если угодно, за «тайную свободу» (опять же не «идеологическую»)! Борьба тех, кто посмел отказаться от Школы, тех, кто посмел писать, доверясь неопределенному, доверясь душе, доверясь человеку. Собственно, только они и могут называться поэтами в полном смысле этого слова, только они оправдывают своими судьбами «советскую эпоху» в русской поэзии. Имена их известны: Прасолов, Рубцов, Соколов, Чухин, Кутилов, Костров…
У одних (Прасолов, Рубцов, Кутилов) бессознательный отказ от Школы и неотменимое доверие душе были едва ли не изначальны (или, как в случае с Рубцовым, «переболеть» Школой привелось еще в юности), другим (Соколов, Костров) понадобилась ломка эпох, «пространство всеобщего краха», чтобы полностью отказаться от Школы и обрести единственное и последнее доверие душе и только душе.
И в этом замечательном ряду, думается, по полному праву стоит итоговая книга Виктора Смирнова «В гостях у жизни». Но в том-то и ее исключительность и поучительность, что линия борьбы Поэта и Школы проходит в ней не по судьбе поэта, а по его стихам, разделяя их, как линия фронта.
Жаль, что Виктор Петрович не включает в свои книги ранних стихов (Школа выучила!). Деревенский парень, певец русского крестьянского космоса, он, без сомнения, начинал писать с абсолютным и непререкаемым доверием душе. И самое важное, что это (песенное) доверие душе он пронес через всю свою жизнь и лирику, даже демонстративно (на литинститутских фотографиях — неизменно с гармошкой). Но… но сомнения Школа заронила, и, больше того, писать «выучила». Поэтому очень часто в зрелых его стихах так: пошел первый звук («Но лишь Божественный глагол/ До слуха чуткого коснется…»), первые строки, первая строфа — поется, дышится душе вольно, и вдруг… — А так ли? — начинает шептать в уши Школа, — что-то образов маловато, да и метафоры бледноваты… И, как следствие — недоверие душе, и полное, безжалостное доверие приему:
…Сдается столетью оглоблями вверх
Моя золотая телега…
Вместо «золотой телеги» можно было подставить все, что угодно: моя золотая мотыга, моя золотая коса, моя золотая лопата и т. д. У немалого числа читателей, тоскующих по ушедшей деревне в уютном бархате меблированных московских квартир, такой очевидный «удар по чувствам» вызовет неминучую «слезу ностальгии». Казалось бы, эффект достигнут, прием работает, чего еще надо? Маховик крутится, привод движется, колеса крутятся…
Но не об этой ли «правильности» (пагубной душе и поэзии) — не просто с юмором, с убийственным сарказмом пел в свое время в общежитии Литинститута старший товарищ Смирнова, студент Рубцов?
Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном таком пути;
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох замети…
И ему подпевали убеленные сединами преподаватели. А после… шли преподавать: образ к образу, эпитет подчеркивает, а метафора раскрывает… В этом, как и во всем другом, — небывалая, чудовищная двойственность советской эпохи. Выход из которой заканчивался либо петлей (Прасолов), либо юродством и бродяжничеством (Рубцов, Кутилов), либо компромиссом…
Но нельзя забывать и того, что ерническая рубцовская «метель-метелица» напрямую вырастала из пафосной блоковской вьюги:
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, —
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
…Однако вернемся к приведенному стихотворению Смирнова: оно практически все «построено» под завершающий образ «золотой телеги». И говорить было бы не о чем, кроме приема (который так и просится в хрестоматию), если бы не две строки:
На рожь, на могилы, на беды мои
Созвездия сыплются косо…
Появление этих строк в «построенном» стихотворении невозможно объяснить! Какие созвездия? Почему — косо?.. Но это и есть поэзия. Лирическая поэзия. Мгновенный слепок с Творения. В звуке.
По верному слову Кожинова, лирическое стихотворение — единственное из произведений всех других родов искусств, которое поселяется в самой в душе человеческой и начинает жить в ней своей собственной жизнью. Остальное: картины, музыка (исключение: народные песни) — всего лишь впечатления, тени, что проносятся в душе человеческой и со временем забываются…
Загадка здесь, может быть, в том, что лирическое стихотворение еще до своего появления на свет (формального, на бумаге) — обладает собственным бытием. Поэт его лишь угадывает… Но в этом «лишь» — все! Судьба, глухота ко всему остальному, самоотречение. В случае с В.Смирновым — это природное, подчас хулиганское недоверие Школе. Но всегда с сомненьями, «сомневающееся недоверие». И потому — полосующее надвое страницы лирики. В этом — тайна стихов поэта, и она очевидна для всякого неглухого к подлинной поэзии человека:
Сколько лет реке — спроси у тины,
Что людской не знает маеты.
Солнце. Лето. Выводок утиный
Чертит стрелы по стеклу воды…
А ниже подпись: похищено у вечности Виктором Смирновым.
Источник информации: http://sprsmolensk.ru/writers....mirnova
Президент Академии Литературного Успеха, админ портала
redactor-malkova@ya.ru
|
| |
| |
