ИЗ ОДНОЙ СТАИ книга первая 20
|
[
| 08 Авг 2013, 13:28 |
Родителям моим: Луизе Петровне. и Ивану Константиновичу Макарченко посвящаю!
ПРЕДИСЛОВИЕ. Однажды, много лет назад, мне довелось услышать за чаем у ночного костра охотничью байку. Рассказчик уверял, что был всему тому очевидцем. Содержание байки я сейчас вам повторю. В огромном бору, раскинувшемся на сотни километров по берегу Иртыша, в то время еще водились волки. Приговор этим лесным санитарам вынесли позже. Нет-нет, да и пошаливали песьи братья с путниками, застигнутыми ночь в лесу. Не слышал, что большое число жертв от встречи с ними было. Но… о двух сгинувших мужиках твердили постоянно. Волки ли их задрали, или по другой причине пропали без вести, на то свидетелей не было. А волк на то и волк, чтобы виноватым быть. Потому, что скотинку-то периодически потаскивал. Так вот. Очутилась в лесу к ночи какая-то баба с ребенком. Чего она там делала и откуда взялась, нам эти подробности без надобности. Очутилась, и все тут! Уже совсем немного до кромки бора осталось. Шагов двадцать-тридцать. Собаки, что бегали в обнесенных заборами дворах лесного кордона, уже устроили свое особое, полузлобное тявканье, каким встречают псы в лесу случайно забредшего человека. На зверя у них иной лай. Лесные жители легко это различают. Отец мне и говорит: « Выдь с ружьецом. Глянь, кого это, на ночь глядя, к нам занесло. Может, помощь кому понадобилась». Только, это, ступить за порог собрался, как собаки застервенели, с подвизгом лай пошел. «Погодь, тут уж явно не человек. Я с тобой!» Пробрались мы к тому месту, куда псы свои оскаленные морды ставили. Глядим из-за кустов. И… не поверите мне, мужики! Крест вот кладу! Сидит на снегу баба, ребенка в шаль завернутого, к себе прижимает. Лицо свое тоже в этой шали спрятала. А впереди нее оскалил свою грозную пасть и держит на расстоянии трех волков, помоложе и помельче самый, что ни есть, матерый волчище. Словно собака сторожевая свою хозяйку берегла. Не дал подойти для кровавой расправы. Сам готов был собратьям глотки порвать. Пальнули мы в воздух из-за кустов. Трое молодых моментом с поляны слиняли. Матерый, не поверите, сначала на бабу оглянулся. Оскал с пасти убрал, словно прощался. А потом рысцой в кусты. Понимал, что никто ему зла, при таком положении дел, причинить не смеет. Вот так вот, братцы, все и было. Вот вам Крест… Вспомнилась мне эта история из-за того, что решил рассказать вам другую. В ней тоже офицер НКВД против своей стаи зубы оскалил… СПЕЦПЕРЕСЕЛЕНЦЫ Шел август сорок первого. Советская Страна уже успела осознать факт того, что Несокрушимая и Легендарная откатывалась от собственных границ, устилая оставленные территории телами защитников, пытавшихся противостоять почти всей Европе, оснащенной по последнему слову техники, своими знаменитыми российскими «трехлинейками». Это потом им воздадут должные почести. Тем, на кого сохранятся хот какие-то документальные подтверждения его личности. Остальные же будут лежать безвестно. В лучшем случае кем-то заботливо захороненные в наскоро выкопанных могилах, без всяких ритуальных действий. Ни надгробий, ни табличек с фамилиями. Все равно безвестные. Как близнецы-братья. От того-то, очевидно, и могилам дали определение «братские», чтобы не утруждать никого хлопотами по установлению имен героев. Проще так. А по домам, вместо трагичных похоронок, бумажки с записью: «Пропал без вести.» Это потом поймут родные, как значимо различие этих страшных бумажек. Пропал. Выходит – просто нет на месте. А потому, вычеркнут из списков и живых и мертвых. Кто же смелостью своей и товарищей своих пробьется из-за фронта, того в лагеря. Чего это позволил себе нарушить единственно правильное положение об учете, заведенное самим Лаврентием Павловичем! Пропал, так пропал! Не захотел – в лагере пропадешь! Гитлеровцы сразу же одним из главных направлений выбрали Кавказ. А как иначе? Нефть. А без нее, ни корабли, ни самолеты, ни танки и прочая движущаяся техника свою жизнедеятельность не осуществят. Заглохнут все начисто. Потому и рвались изо всех сил.Коли враг рвется куда-то, должны у него и пособники в стане противоборцев быть. Обязательно должны! Так товарищ Сталин с товарищем Берией, как два истинных кавказца и порешили. Кто может немцам помогать? Немцы! Они еще триста лет назад там поселились с особым заданием. Потому что знали: будет война между Германией и Союзом. Потому и поступила команда во все органы НКВД : лиц немецкой национальности незамедлительно из прифронтовой зоны изъять и разместить подальше. Мужчин в трудармию на Урал и еще куда в Карлаге. Женщин с детьми – тоже в Карлаг, но спецпереселенцами. Тот же хрен, только вид с другого боку. Город Орджоникидзе, бывший и нынешний Владикавказ, тоже не оказался обойденным вниманием вездесущего НКВД. Постучали и в квартиру к Луизе Петровне, которая только начала читать долгожданное письмо от мужа-фронтовика усаженным вокруг пяти своим детишкам.- Луиза Штейнпресс здесь проживает? – В двери вошел молоденький офицер в какой-то военной форме. Чувствовалось, что он совсем недавно впервые отутюжил ее перед тем, как гордо выпятить под ней свою щуплую петушиную грудь. - Так меня в девичестве называли! Я уже пятнадцать лет, как… - Попробовала заговорить Луиза Петровна.- Не имеет значения! Согласно полученным мной указаниям, ты и твои выродки имеете в своем распоряжении один час на сборы. Все документы сдайте мне. Они вам пока без надобности. Получите в эшелоне то, что вам положено! Возмущенная Луиза Петровна попыталась привести в чувство этого молодого хама.- Вы разговариваете с женой фронтовика! Вот письмо от мужа! Я его даже прочитать не успела! А эти, как Вы изволили выразиться, выродки – его дети!- А ты не ори на меня! Жена фронтовика. Фронтовику - честь и слава. А ты, фашистский прихвостень! Враг нашей Красной Армии. Скажи спасибо, что нет времени всех вас через следствие пропустить! Потом бы искали друг друга долго! Это еще при том, что живы бы остались. Все! Хватит болтать. Собирайтесь. Через час вас всех машина объезжать будет. С собой только то, что сможете одеть, и в руках унести. И продукты на три дня. Милиционер останется здесь. Все! На вторую ночь пути эшелон на какой-то станции разбомбили. Почти полмесяца Луиза Петровна с детьми и шестидесяти семилетней мамой на руках просидела в каком-то пристанционном сарае, куда согнали оставшихся в живых после бомбежки. От голодной смерти спасло их то, что на охрану этого сарайчика были поставлены два красноармейца, которые по доброте душевной выпускали женщин по ночам на добычу продуктов питания в расположенном рядом со станцией большом селе. Там и осела добрая половина вещей, которые удалось спасти. Своих и чужих, оставшихся после захоронения погибших. Красноармейцы и на то глаза закрывали. А женщины для них самогон выменивали и закусок каких к их сухому пайку. …Потом вновь появились сотрудники НКВД. Два дня, пока их не усадили в проходивший очередной эшелон, они питались вскладчину всем тем, что смогло случайно сохраниться. В первую очередь кормили детей. А сами все больше на кипяточек… Эшелон был странный. Впереди, сразу за паровозом следовали три платформы с каким-то, накрытым брезентом оборудованием. За платформами шел общий пассажирский вагон. За ним следовали вагоны-теплушки, штук семь-восемь. В амбразурах открытых дверей, с обеих сторон, стояли часовые. Каждый из них сжимал в руках цевье винтовки с примкнутым штыком, прижав приклад ее к сапогу правой ноги. Энкэвэдешники грозными окриками выгнали из сарая весь «личный состав» вражеских провокаторов: женщин, старух, детей. Возраст и состояние здоровья «врагов народа» никого не волновали. Всем было дано три минуты на сборы и построение у предпоследнего вагона прибывшего эшелона. Хорошо хоть, заботливые женские руки, протянутые из растворенных дверей вагона, помогали преодолеть высоту, отделявшую немощных от кромки пола. Погрузка прошла быстро, как того и требовал старший из сотрудников НКВД.- Размещайтесь! Два человека с бачком бегом за водой! Теперь двери вагона будут запираться! К вам подсадили фашистских пособников, а потому свободное перемещение тех, кто ехал раньше, прекращается! Режим для всех один! – Твердым голосом прокричал этот самый старший сотрудник с перрона. Как только две молоденькие женщины вернулись с наполненным водой бельевым баком, очевидно, служившим теперь хранилищем драгоценной влаги для вынужденных пассажиров, как к дверям подлетели два дюжих железнодорожника и с громом затворили дверь. Было слышно, как гулко стукнула накладка замка. В вагоне сразу же стало темно.- Бабоньки! Кто рядом, лючки боковые отворите! Умаемся мы тут в темноте и духоте! А тут детишки малые!- Прозвучало откуда-то из угла вагона. Лючки были отворены, и Луиза Петровна увидела, что с обеих сторон вагона, за линией междверного пространства, вдоль продольных стен, в три этажа были неуклюже сколочены из горбыля лежанки, на которых и размещались вместе с вещами те, кто заселил вагон до их прибытия.- Лиза! – Внезапно прозвучал голос, который она не могла спутать с другими. От торца вагона к ней вышла… жена ее родного брата, с которым она рассталась накануне прихода нахального офицерика.- Нюся! Ты как здесь?!- Так же, как и ты… Федю в ту ночь, как вас увезли, взяли. Запретили даже продукты с собой дать и белье сменное. А меня с детишками в комендатуру у вокзала. Этот эшелон с заводским оборудованием. Его эвакуированные рабочие сопровождать должны были. Потому и вагоны так оборудовали. В один из них, в суматохе и меня с детьми запихнули.В Казахстан едем. А часть рабочих на месте оставили. Когда поезд отправляли, кто-то диверсию, как я услышала, подстроил. Из пяти вагонов с оборудованием, два с рельсов сошли. Вот нас без них и отправили. Потому вам повезло, что хоть не на полу вповалку ехать нужно. Тут хот более или менее по-человечески. К нам в пути хвостовой вагон прицепили, из-под бомбежки тоже людей забирали. Там голый пол. Его из-под разгрузки взяли. Их тоже запирают. А мы, пока, вольно ехали… Все это скороговоркой выложила Луизе Петровне жена ее брата Феди, пока они пробирались к свободному месту на нарах. Места хватило не всем. Тогда сердобольные попутчицы выделили от щедрот своих вещицы, которые могли служить вместо постелей для мам с малышами, а остальные сами определялись со своими лежанками.- В тесноте, да не в обиде! – Снова произнес тот же голос, что и отдавал команды по открытию лючков. – Вместе дорогу переживем. Делить нам нечего. Слушай, Лиза! Тебя так, кажется, зовут? Это не твой ли муж у нас на заводе заместителем директора работал? На фронт потом пошел добровольцем? Весь завод шумел от уважения, когда они с тремя инженерами от брони отказались. Настоящие патриоты! А ты решила эвакуироваться с детишками? Верно решила. Мало ли что. Муж пусть воюет, а детей тебе сохранять!- Не я решила… - Начала было Луиза Петровна говорить в ответ. Но грозный шепот Нюси: «Не болтай пока много! Все потом сами узнают. Когда время придет. Эта дама из профкома завода. Не известно, как и что повернет!», остановил ее слова. Права была Нюся. Всему свой срок приходит. Видя, как сердобольные женщины помогают спецпереселенцам, кто и чем мог, профкомша, которую, как потом оказалось, все звали только Ефимией Степановной, тоже создавала видимость сочувствия. Опасно в воспаленной бабьей среде гадости выкидывать. Тут тебе не мужики. Долго раздумывать не будут. Могут и через подушку дышать заставить. Потом безразлично будет, кто и какую ответственность понесет. Тем более, мужа этой самой Луизы очень на заводе уважали. Он там со сменного мастера начинал. Рабфак заканчивал. Потом на фронт Добровольцем! А своего мужика она еще первым эшелоном в тыл отправила для сопровождения важного груза с последующим монтажом нужного фронту предприятия. Пришлось терпеть до города Семипалатинска, где состав расформировывали. Конвой из четырех срочников и одного офицера подошел к последнему вагону, откуда начали выводить «вражеских засланцев» и «жен врагов народа» с «вражескими вырдками».Офицер зачитывал список и каждая, выпрыгивающая из вагона, женщина объявляла о своем наличии. Потом произошла заминка… В списке у офицера значились еще несколько фамилий, но таковых в вагоне не оказалось. Он повторно выкрикнул и заставил солдат пересчитать всех по головам и осмотреть вагон. Никого!- Ладно! – Махнул рукой офицер. – Нет, так нет. Доложим по инстанции. Может, погибли где под бомбежками. Вагон-то сборный. Из разных поездов люди. Всякое могло быть. Становись! Шагом марш за мной!- Стойте! Стойте! – Ефимия Степановна проявила такую прыть, что никто в вагоне даже отреагировать не успел. Она подлетела к офицеру и стала настойчиво ему что-то внушать, постоянно тыча рукой в сторону своего вагона. Офицер остановил движение колонны, побежал к вагону, в котором находилась Луиза Петровна.- Тут есть кто из посторонних? – Обратился он к стоявшим стенкой в дверном проеме женщинам. Все дружно, как о том и договорились чуть раньше, известили, что этот вагон работников завода.- А мне тут…- Начал офицер.- Врет она! Она немного с дурнинкой! Ей все вокруг врагами кажутся! Больной человек! – Загалдели бабы.-Ладно! Без меня разберутся, кому положено. Колонна, вперед шагом марш! Женщины, уверовавшие в свою победу, уже начали обнимать друг друга, когда с перрона прозвучало:- Показывайте, гражданка, которые тут не ваши! – Толстый, лысый мужик, сжимая форменную фуражку рукой, на которой имелась повязка с надписью«КОМЕНДАНТ» выше локтя, зажатым в свободной руке носовым платком вытирал с лысины и лица обильный пот и дышал, как загнанная лошадь после многокилометровой дистанции. С ним было еще человек пять-шесть военных. Когда военные расступились, из-за их спин к дверям вагона выплыла Ефимия Степановна. Видя грозные молнии в глазах попутчиц, на гордо выпятила свою пышную грудь и произнесла торжественно:- Как достойная дочь Советской Родины, я не могу позволить скрыться от наших карающих органов каким-то фашистским гадюкам! После произнесенной фразы она начала тыкать пальцем в этих самых «гадюк» с таким видом, словно они вот-вот могли бы ее ужалить. Когда всех «подселенных вывели из вагона, Ефимия Степановна указала и на Нюсю.- Эта, гадина, замаскировалась еще с Орджоникидзе. Никакая она не рабочая завода. Муж ее - родной брат вот этой Штейн… Штайн… короче, немецкой шпионки. У них весь род предательский. Мужа ее еще там арестовали ваши товарищи. Я сама все это от них слышала. Разберитесь. Нам с ними не по пути!В ТОЙ СТЕПИ ГЛУХОЙ , До райцентра от вокзала станции Семипалатинск их довезли на полуторке, забив до отказа маленький кузов людьми и какими-то попутными грузами. За рулем был солдат с забинтованной головой. Судя по его высохшему скуластому лицу с черными разводами под глазами и надетой на стриженой голове шапки из бинтов, можно было догадаться, что он, или только выписался из госпиталя после ранения, или остался в тылу «на хозобслуге» до полного выздоровления. Рядом разместился какой-то Мужчина с седыми висками и пышными усами. Из воинских принадлежностей у него и были только форменная фуражка, револьвер на широком офицерском поясе и сияющие отменным блеском хромовые сапоги, слегка собранные в гармошку, в которые были заправлены гражданские брюки. На нем была черная кожаная куртка с большими карманами по бокам. - Ведите себя правильно и мы не будем конфликтовать. – Порекомендовал человек в кожаной куртке своим пассажирам. – Вас конвоируют к месту специального поселения. Конвоируют! Понятно? Следовательно, бабоньки, любая попытка самовольно отлучиться будет считаться побегом. А догонять вас будут гонцы вот из этого барабана. – Он вынул из кобуры револьвер и ловко крутанул перед глазами притихших женщин его набитый патронами барабан. – Всем понятно? Тогда трогаем, товарищ красноармеец. После нескольких часов поездки по грунтовым дорогам пыльной прииртышской степи, пассажиры в кузове густо покрылись желтовато-серым налетом, на фоне которого необычайно контрастно выделялись белки их воспаленных глаз, со страхом смотревших в сторону ожидавшей их неизвестности. Районным центром оказался большой казахский аул, центре которого возвышались три здания, построенные, судя по их архитектуре, еще в царские времена. Каждое из них было отмечено собственной вывеской, на которых значилось: «Райком. Райисполком»; «Почта. Телеграф. Магазин.»; «Отделение НКВД. Милиция. Комендатура.». Большую часть жилищ представляли собой круглые юрты разных размеров. Вперемешку с ними стояли глинобитные домики с плоскими глиняными же крышами. Домики эти, возможно из экономии строительных материалов и физических сил, объединились группками под одной крышей. На крышах этих кое-где проросла трава. Блеяли бараны, мычали коровы, ржали лошади. В воздухе витал запах горелого кизяка*, вылетавший вместе с серым дымком из труб печек-мангалов, на которых готовился ужин. Солнце обозначившее себя на слегка затуманенном горизонте бордово-малиновым диском уже немного утонула за верхушками дальнего карагайника**, обойдя стороной испещренные черными провалами ущелий, хладнокровно взирающие на мир, горы. Полуторка затормозила у здания, где в общем списке учреждений значилось отделение НКВД.- Прибыли, бабоньки! – Объявил пассажиркам человек в кожаной куртке. Теперь нам тут с вами долго вместе жить. Пока не простят вам грехи ваши! А когда это будет? Никто не знает. И я , тоже. Сей момент распределим вас по селам. Переночуете здесь. А утром… кому как повезет. Кто на попутном транспорте, а кто и пёхом, к месту приписки. Два разав месяц, по датам, которые я вам укажу, будете являться для отметки. Остальное время с вами будут заниматься ваши участковые уполномоченные. Все понятно? Вот и хорошо. Вот тут, во двое за зданием и располагайтесь на ночлег. Завтра и распрощаетесь. Думаю, долго видеться не придется. Если, конечно кто-то посчитает, что за ради встречи сто километров не круг… Так прошел первый степной день людей увезенных от седых вершин гор Кавказа. Участковый уполномоченный Бирюков полностью соответствовал своим внешним видом носимой фамилии. Эта громадина, ростом приближавшаяся к двухметровой планке, носила под синей форменной гимнастеркой более ста килограмм мышц, от «непосильного труда» покрывшихся толстой жировой прослойкой, избыток которой, в форме выступившего полушария , был перехвачен кожаным ремнем от портупеи, как усохшим экватором.- Которые ко мне в Канонерку, товарищ майор? – Спрашивал он на следующее утро у человека в кожаной куртке. – Повезло им , что вчера в райцентре задержался. Смогут в бричке поочередно прокатиться. А то бы пешком все три десятка километров. Сколько детей? Семь?! И старуха? Столько не усажу. Места мало. Пусть сами разбираются, кому ехать, а кому прогуляться. Помыться? По дороге речку переезжать будем. Кажется, не совсем высохла. Местами еще лужи остались. Там и помоетесь. Так и быть, подожду минут пятнадцать. Не на курорт везу. Могу и так доставить до места. Там не перед кем чистоту казать. Такие же, как и вы жители. Кого раскулачили, кого расказачили. Из старожилов там мои родители, да еще шесть-семь семей. Стрельцами служили предки наши в те времена, когда Ермак сюда пришел. Застава здесь стрелецкая была и слободка. Уполномоченный твердил все это непрерывно, пока Луиза Петровна с Нюсей и бабой Катей, как все дружно звали мать Лизы Петровны, подготовили детей к путешествию и определили, что в бричке поедут младшие дети с бабушкой. Женщины же, с двумя четырнадцатилетними дочками и тринадцатилетними сыном Луизы Петровны, решили идти пешком вслед за упряжкой до той поры, пока хватит сил. Уже ближе к вечеру маленький отряд, периодически взбадриваемый отборной бранью участкового уполномоченного и его угрозами, что заставить их взять детишек с телеги и тащить дальше на руках, прибыл в Канонерку. Еще на подходе к деревне, не взирая на то, что дорога по залитой солнцем степи вымотала окончательно, Луиза с Нюсей немного повеселели. - Смотри, Нюся! Домики беленькие! И тополя… - Луиза Петровна с такой радостью произнесла эти слова, что могло показаться: вольный человек увидел дорогие ему места.- Хоть не в палатках из кошмы жить придется! – Тоже обрадовалась Нюся, не зная правильное название местным юртам. – И домики аккуратные и сараи все из бревен рубленные. Видно, лес где-то неподалеку…- Есть лес. Километров десять до него. – Вмешался в разговор разморенный солнцем участковый, запихивая свои потные телеса в снятую ранее для просушки, гимнастерку. – Если в домах места не будет, то в одном из сараев ваш дом и окажется. И он довольно расхохотался, словно сумел сказать какую-то очень тонкую шутку. Но и на самом деле вышло так, как он предрекал. Для жительства им отвели большой сарай в обнесенном тесовым забором дворе бабки Груши. Она была последним отпрыском когда-то крепкой стрелецкой семьи Ступкиных. Ей уже давно перевалило за семьдесят и она была старше бабы Кати, но на вид больше пятидесяти никто не дал бы. Крепкая, еще достаточно проворная и ловкая, бабка Груша сама вела свое небольшое хозяйство, состоявшее из огорода, коровы с телкой и пяти овец. Прибытию непрошенных гостей не очень-то обрадовалась.- Пусть живут вон в том сарае. – Заявила она участковому. – Раньше мужик мой там телегу с санями и разную утварь держал. Сухо. Окно есть. Чего еще надо! Сено на матрацы, так и быть, дам.- Твое дело, бабка Груша! – Равнодушно отозвался участковый. – Куда определишь, туда и поселим. Им место поселения выбирать и менять никто не позволит. Они – ссыльные. Спецпереселенцы. Могли Гитлеру помочь с Красной Армией воевать. Потому и пригнали к нам. Тут не забалуешь! Жалобы если какие возникнут, то ко мне разом. Я их научу свободу уважать. Теперь их судьба в мои руки дадена. Я им, как бог. Думаю, понимают. Если детишек не захотят с голоду морить, то и работать будут, как положено. Обучи их прясть и вязать. Две прялки я им выдам. Пусть трудятся. Зима наступает. Фронту нужны теплые носки и варежки.- Не забалуюут они у меня, мил человек. – Заверила бабка Груша. – Знаешь, каков характер мой. Пусть вину свою отрабатывают. Задарма их никто кормить здесь не будет. Два дня ушло на обустройство жилья. Пришлось драить и скоблить все доски и бревна, чтобы вынести из их «избы» всю грязь, накопившуюся за многие годы. Бабке Груше понравились Нюсины золотые сережки. Она уговорила на обмен, и взамен отдала полведра муки и курицу, которой сама тут же и голову топором рубанула. - Дорого даю! – Тоном благодетеля заявила бабка груша. – Из-за недоросли вашей от себя отрываю. Пользуйтесь добротой. И тут же продела дужки сережек в свои уши и начала вертеться перед зеркалом, словно не на восьмом десятке жила, а к выданью готовилась.- Участковый привез для вас прялки, шерсть. Спицы свои дам. За них тоже с вас потом что-нибудь удержу. Завтра с утра и начну вас к делу приучать. Норму выполнять будете, прокормитесь. Нет – с голоду пухнуть начнете. Потому всех приобщайте. И старых, и малых. Иначе с нормой не справиться. Я у вас товар принимать буду. А в райцентр отправлять уже участковый уполномоченный будет. И закрутились прялки. С раннего утра и до позднего вечера две семьи чесали шерсть, пряли нить и вязали носки с варежками. Постепенно начали знакомиться с другими «государственными преступниками» и «врагами народа». Оказалось таковых в деревне семнадцать семей. С разных мест согнали. Кто из Украины, кто из Прибалтики. Была даже семья поляков. В основном женщины и дети. Только в польской семье был один мужчина. Пан Жук, как он себя представил. Ходил он, волоча правую ногу и опираясь на собственными руками выструганную палку. Был невысокого роста. О себе ни он, ни жена его ничего не рассказывали, хотя другие поселенцы уже все друг про друга знали. Золотые руки были у этого пана Жука. Умел многое. Перво-наперво взялся он стричь всех подряд. Повалили к нему желающие. От того в доме большой нужды в продуктах не было. Стрекотал он своей блестящей машинкой, как фокусник в цирке. Потом охотка стричься постепенно пропала. Стали пореже захаживать. Тогда он взялся еще и за столярские дела. Начал деревенским заказчикам окна и двери резными наличниками украшать. Тут спросу побольше стало. Даже из других сел и деревень стали к участковому с магарычом приезжать, умельца к себе на работу просить. Участковый не дурак. Свою выгоду в этом деле сразу уловил. Потому соглашался на сторонние заказы. Тогда и пришел пан Жук к Луизе Петровне.- Гляжу, соседка, тяжко вам новое дело дается. - Тяжко, пан Жук. Уже детей не знаю чем кормить. – Пожаловалась Луиза Петровна.- Помочь хочу. Вы нам с женой вроде поближе других будете. Тоже городские жители. Жена довольна знакомством с вами. Прошу Вас, дорогая Луиза, дайте мне Вашего Игорька в подмастерья. Научу его, как с деревом работать. Всегда пригодится. Сейчас же – тем более. Какой кусок хлеба в дом и заработает. Тринадцать лет – это уже возраст. В ноябре четырнадцать будет? Тем более… Отправила Луиза Петровна старшего сына в подмастерья к пану Жуку. Легче вроде стало с едой. - Игорек. Попроси заказчика вашего это письмо на фронт отправить. Может, оказия какая выйдет. Отцу надо сообщить, где мы. Да и от него вестей давно не получали. Единственное письмецо. – И Луиза Петровна сунула за пазуху сыну маленький, плотный, бумажный треугольник с начертанными на лицевой стороне «химическим» карандашом строчками адресата и места их проживания. Ответное письмо с фронта пришло накануне нового года. Его вручил Луизе Петровне участковый.- Видишь, отыскал вас фронтовик. Там, в райцентре, еще и продаттестат на вас пришел. Паек положен. За фронтовика. Раз в месяц что-то там выделять вам будут. Если попутно будет, может и привезу. Я к вам по-хорошему. И вы мне в ответ уж постарайтесь добром ответить. Один живу. От деда моего пользы большой в хозяйстве нет. Присылала бы дочку уборку поделать, я бы еще чем помог. На то, что сын твой с Жуком за пределы места проживания уходят, глаза ведь закрываю…- Они Вам за то очень благодарны. Вы же знаете. – Аккуратно намекнула Луиза Петровна на то, что часть заработка ее сына заказчиками участковому всякий раз выдается в виде разного вид «гостинцев».- Они благодарны. А ты, не очень-то! Что сын от обязательного труда отлынивает, никому не говорю. Глаза закрываю. Еще и заработки сторонние имеет. Если по закону взять? Пресечь все это должен. На место его поставить. Меня никто не спросит, нужна ли помощь. Постирать там, полы помыть. Иную уборку сделать. Пришлешь дочь. Уж на пятнадцатом году. Наши девки в таком возрасте все умеют делать. Чтобы добро меж нами сохранилось.
3583 /
Awgust /
Загрузок: 0
[Юрий Терещенко]
То,