Daily News

ИЗ ОДНОЙ СТАИ книга вторая 20 рублей

Продолжение описания судеб главных героев.

И ГОРЬКО, И РАДОСТНО

До весны с Божьей помощью дотянули. Как удалось это сделать десяти голодным ртам, сами потом объяснить не могли. Но, протянули. А весной пан Жук снова Игорька в напарники взял. Еще и тринадцатилетнего Эдика, второго сына Луизы Петровны, к делу приспособили. Участковый и на это глаза закрыл. Да как было не закрыть! Случилось так, что он гимнастерку свою где-то сильно порвал. Что да как у него не спросишь. Только пришел он с гимнастеркой этой к Луизе Петровне.
- Слышал, ты к шитью мастерица. Сама на своих детей все перешиваешь и перекраиваешь. Вот. Подмигни. Завтра в центр. А у меня такая штуковина получилась. – Участковый расправил перед ней гимнастерку на которой с правого богу зияла огромная дыра.
- Можно, конечно, привести в порядок. Мелкие дырочки подштопаю. Нитки найдете? А вот шов… Тут бы машинку надо. Вручную его точно не сделать. Может заметным быть…
Только машинки у меня нет.
- Принесу я тебе сейчас машинку. От матери осталась. В стайке* где-то отец поставил. Хорошо, хоть не выбросили. Пусть у тебя будет. Вдруг еще за чем обращусь. А рубашку сшить можешь? Отцу надо. Он в город за какими-то бумагами едет. Пусть вид будет покрасивши.
Старый «Зингер», точно такой, какие стояли когда-то в обувной мастерской ее родителей. Петр Федорович держал крупную обувную мастерскую на улице Красной в Екатеринодаре. На двенадцать мастеров! Уважаемый в городе был ее отец. Почти все модники и модницы щеголяли в ботинках, которые изготавливала его мастерская. Уважали Петра Федоровича еще и за то, что ушел добровольцем на фронт в четырнадцатом, а через полтора года возвратился с двумя «Георгиями», которые после того гордо носил, не снимая, на гражданском выходном костюме. Только принес он с фронта вместе с орденами и страшную болезнь легких, полученную в результате пережитой газовой атаки. Девять лет точила его эта болезнь и увела из мира сего.
Здесь же, в мастерской отца, познакомилась девочка Лиза, как звали ее на местный манер, с мальчиком Ваней, который и станет потом верным ее спутником в жизни.
Ваня появился в их доме случайно. Петр Федорович впервой увидел его на рынке.
Пацан за три копейки писал всем желающим любые бумаги, какие они хотели, под их диктовку. Почерк был своеобразно красив и четок. Явно мальчишка получил какое-то образование.
Подождав, когда лохматый верзила, стоявший за спиной мальчишки, сгребет своей волосатой рукой монетки с ящика, заменившего «писарю» стол, слегка покачиваясь вошел в дверь ближайшего шинка*, Петр Федорович подошел.
- Заработать хочешь? – Делано равнодушным тоном спросил он.
- А что делать-то? _ Выразил свою заинтересованность мальчуган.
- Корзинку до дому донести поможешь?
- А за что?
- Два пятака.
- Я за такую цену ее два раза через город пронесу! – Уверенно заявил мальчишка, выхватывая из податливой ладони Петра Федоровича ручку корзинки/
- Два раза не надо. Жена ждет. Ей к борщу приправа понадобилась. Потому спешу. Откуда ты такой, грамотей? Я тебя раньше не встречал.
- Из-под Старого Оскола мы. Отчим мой лесничим у барина Дягилева был. Хорошо жили. Я в реальное училище пошел учиться. Хозяин так захотел. Он и платил за мое содержание. В Курске учился. А потом ему «волчий билет» выдали. За лес. Не слыхали?
Петр Федорович вспомнил, что встречал в газете статью этом неблаговидном поступке столбового дворянина, о котором с возмущением рапортовал какой-то столичный писака.
Проиграл тот самый дворянин в карты купцу какому-то лес для порубки на своей земле. А соизволения сверху не получил. Потому и стал скитальцем без права проживания в городах. На несколько лет ему такой запрет наложили.
- Слышал. А с вами-то что? – Спросил он мальчишку.
- А то. Лес отписали. Отчима за ворота. И повез он нас в Ростов. К родственникам своим. По дороге-то я и потерялся. А этот амбал** портовый мне пообещал помощь в розыске мамы и сестер. Только, не скоро это у нас с ним получится. Запил. Редко когда за работу берется. Когда трезвый, быка на плечах поднимет. В артели его очень уважали. Только потом выгнали…
- Помогу я тебе, сынок, мамку отыскать. – Заверил Петр Федорович, проталкивая в дверцу в заборе оробевшего мальчишку. – Здесь поживешь. Если не против…
Не зря привел опытный человек мальчугана в дом. Очень толковым оказался. И руки на месте росли. Через полгода уже из «мальчика» в подмастерья перешел. А всего пятнадцать лет стукнуло спустя месяца два.
И снова заныло сердце у Луизы Петровны. Странно судьба поворачивается. Отец ее в германскую российским героем стал. Никто никого в Сибирь и на Сахалин не гнал. Мало ли кто, какого роду-племени. А тут – «пособники вражеские». Предки отцовы еще при Екатерине Второй в Россию приехали. Триста семей на ее приглашение откликнулись и всегда верно исполняли свое обещание помогать народу российскому. А тут. Эти два волка на самом верху – русские что ли? Всю Россию на колени перед собой поставили да пьют ее кровушку не меряно. Они не враги? Вожди! Муж на фронте. Коммунист. В двадцать втором училище политкомиссаров в Питере на «отлично» закончил. Комиссаром границы был в Ленинакане. Там троих сыновей ему родила. Потом попал под какую-то метлу и на гражданку ушел. Институт окончил. Инженером стал. До руководителя завода дорос. А брат, Эрнст, тот так и остался в военных. Майор. Командир танкового
батальона. В Финскую орден Красного Знамени получил и Красную звезду. Говорил, что на полк поставить собирались. Где он теперь? Никакой связи. Жена по старому адресу не ответила. Война. Эвакуировалась, поди…
- Что с тобой, мама?! – Дочь стояла рядом и гладила маму по волосам. – Плохо?
- Нет, доченька, Все хорошо. Задумалась. Не обращай внимания. Тебе уже пора идти прибираться. А я ему гимнастерку в порядок приведу. Занесу. Вместе домой пойдем. Машинку нам оставляет. Знал бы, какой кусок хлеба в дом принес. Не пропадем теперь. Шить буду.
- Когда же? – Удивилась Тамара. – Нам такую норму за Игоря с Эдиком делать надо., что продыху нет…
- Справлюсь. По ночам вязать буду. Для этого много свету и не надо. Уже автоматически руки все делают. А денем - пошивом займусь. Может заказчики обнаружатся. Лишний кусок в дом принесут.
Лето сорок третьего… Жаркое, засушливое. Предвещало оно трудную зиму. Морозную и не хлебосольную. Нюся расхворалась. Приходилось и ее норму выполнять всем семейством. Хорошо, малыши шерсть чесать наловчились. Подмогой стали. Игорь с Эдиком в плотницкой бригаде. Не так часто, как в предыдущий год, но все же… Сама на машинке строчила каждой желающей женщине все, что той заблагорассудится. И, казалось бы, для спецпереселенцев условия жизни у них складывались относительно благополучно. Смогли даже самым маленьким свитерки и носочки с варежками связать на зиму. А девчатам по платьицу справить. Старшие сыновья от заказчиков иногда одежонку приносили. Только перекраивай да подгоняй!
Пришло радостное известие. Федор в каком-то неизвестном Ивделе сумел выхлопотать для семьи своей разрешение на переселение к нему. И оно разыскало Нюсю и ее детей.
- Может, бабу Катю я тоже с собой заберу? – Уговаривала Нюся Луизу Петровну перед отъездом. – Там, как мне объяснили, рабочий поселок. Хотя и живут в бараках, но в своих, рабочих. Там все равны.
- Ни куда я не поеду! – Твердо отрезала баба Катя.- У тебя муж там. Опора! А у Луизы моей? Кроме меня - никого. Хоть за малышами пригляжу, да в доме порядок поддержу. А где и в деле помогу. Никуда не поеду.
Поплакали на прощанье. Собрали, что могли, в дорогу и проводили родных. Как от сердца кусочек оторвался. Почти два года денно и нощно вместе. Сколько бессонных ночей вместе провели за горестными воспоминаниями и планами не очень-то сбыточными. С одной стороны, полегчать должно. Норму уменьшат. А с другой… Но радость того, что с братом все нормально и соберутся они семей своей вместе, затмевала собой все иные эмоции.
Только, не долго эта малая радость была. Беда в ворота постучалась. Пришли в Канонерку сразу три похоронки. Крики, слезы. Деревня не город, здесь все известия моментально всеобщим достоянием делаются. Естественно, поминки. Кто из мужиков от призыва в стороне очутился, и кого еще повестка не выхватила из родного гнезда, под гнетом того, что каждый из них мог в любой время оказаться в мясорубке этой страшной, войны, которая полыхала где-то далеко-далеко. Вот и стали они мысли пугающие в самогоне топить, да слезы пьяные по лицам размазывать, обещая отомстить врагам за дела их. И отмстили… Главным страдальцем за все злодеяния Гитлера в Канонерке стал, почему-то, пан Жук.
Его тоже пригласили помянуть погибших. Ему тоже довелось сказать печальные слова памяти, держа «граненый» с вонючим самогоном, пить который он так и не научился. Сначала его дружески похлопывали по спине и говорили, что он тоже страдалец, вынужденный приехать сюда с женой аж из самой Польши. А потом чей-то, воспаленный избыточным возлиянием мозг, родил мысль: а может ли быть страдальцем спецпереселенец? Выходило, что он там Гитлеру помогал готовить вражеский бросок на Союз. И хотя пытался пан Жук оправдаться тем, что он инвалид от роду, что ходить то без тросточки не может и потому ни к какой армии причастия не имел, говорить долго оправдания ему не дали. Сидевший с матерью одного из погибших, кузнец из соседней Двуреченки, внезапно со всего размаху ударил пана Жука кулаком в висок.
- Сволочь фашистская! Инвалидом прикидываешься! Еще нас обдираешь! Плотник, твою мать! – Выкрикнул кузнец, страшно выкатывая из орбит налитые кровью глаза. – Бей гада, братва!
Призыв не заставил долго ожидать исполнения. Пана Жука били толпой. Били безжалостно. Руками, ногами, палками. Подбежавшую на защиту жену, уложили рядом. И обоих превратили в кровавое месиво.
- Давай и остальных гадов ссыльных решать! – Грозно рявкнул в толпу кузнец. И, еле держась на ногах, заковылял к первому дому, где прятались за наглухо запертой дверью
две сестры, имевшие несчастье выйти замуж за двух братьев-немцев.
Несколько человек пристроились к кузнецу и начали орать страшные призывы к «возмездию». Оставалось совсем немного времени до того момента, когда должна была пролиться новая кровь. Но… Автоматная очередь заставила замереть одурманенных легкой кровью «мстителей».
- Стоять! Или буду стрелять по целям! – Голос уполномоченного возымел действие равное грому среди ясного неба. Все утихли и смотрели на него полными страха глазами. Теперь-то им становилось ясно, что совершено убийство двух, ни в чем не повинных, беззащитных существ. Прав на свое «я» у которых было меньше, чем у любой уличной собаки, но которые пытались хоть как-то приносить пользу своим существованием. – Что же вы, мужики, наделали?! За что жизни лишили?! Ничего не трогать! Всем разойтись! Вызываю бригаду из райцентра!
Бригада все порешала споро. Троих зачинщиков увезли куда-то, а остальных оставили в покое, так как, «по случайному совпадению», на день их явки в район они все одновременно получили повестки на призыв. И снова деревня хлестала самогон. Только теперь уже с грустными прощальными песнями и матерными частушками. Спецпереселенцам участковый показываться в эти дни на глаза деревенских категорически запретил.
Но, коль пришла беда, отворяй ворота. В одиночку эти злобные дамы навещать не любят. Обязательно по две, или по три нагрянут.
Нашла блажь на участкового уполномоченного. Потребовал он, чтобы Тамара при нем круглосуточно была.
- Девка уже налилась. Вон, какая краса. Чего добру пропадать. Поживем пока так. Восемнадцать стукнет через пару лет, тогда распишемся, если ничего иного в голову не придет дочери твоей. Больно она у тебя характерная. – Объяснился участковый с Луизой Петровной. – Не противьтесь. Вам же во благо. Ко мне переедите. Дочь за мной, ты за отцом, присмотрите. Война потом все спишет. Мужик, отец мой, здоровый и до баб еще может… Оба скуку убьете. Мы с ним так решили. Нечего долго думать. Если через два дня не постучите в нашу калитку, то на себя пеняйте. Ад вам будет раем казаться. Поняла?
Не только поняла Луиза Петровна, но и в ближайшее же время вся их семья эти слова на себе прочувствовала. Игорю с Эдиком было запрещено покидать пределы Канонерки и выполнять какие-либо частные заказы. Тамаре участковый в поденщине отказал. Машинку швейную у Луизы Петровны отобрал. Фронтовые из района вновь перестали поступать, а труднорма резко возросла. Теперь уже вся семья от зари до зари занималась вязанием и еле успевала укладываться в норму. А зима медленно ползла во двор.

ПИСЬМО НА ФРОНТ

- Быстро в штаб полка, Иван! Не знаю, что за срочность, но особист велел немедленно быть. Где проштрафился? На тебя не похоже… - Встретил вошедшего в блиндаж Ивана Константиновича, батальонный. – Особисту и доложишься!
Не представляя, что дало повод особому отделу заняться его личностью, Иван Константинович скорым шагом, насколько позволяло ранение в ногу, после которого он только три дня назад вернулся в свой саперный взвод, поспешил в штаб.
- Где ты гуляешь?! – Встретил его на крылечке возмущенный начальник особого отдела майор Звонков. – Бегом в машину! Из дивизии прислали. Что ты натворил такое? В госпитале отличился?
- Не знаю, товарищ майор. Сам ничего не пойму. Нет за мной «грехов».
- Хорошо, если так. Поехали!
В дивизии их немедленно провели в кабинет начальника штаба. Очевидно, эстафета здесь и заканчивалась. Доложились. Стали «на вытяжку» у дверей в ожидании команды к дальнейшему действию. В комнатке-кабинете было всего трое. Иван Константинович всех их ранее видел. Начальник штаба, полковник Узоров, был воплощением боевого офицера. Все время внезапно появлялся на передовой и все время там, где нужны были его команды, советы, поддержка. Не зря на груди его алели два ордена Красного Знамени.
Сидевший справа, начальник политотдела дивизии подполковник Кантур прибыл в дивизию совсем недавно. Узнать этого командира еще не успели. Слева от начальника штаба сидел человек в черной кожаной куртке без погон. Седая голова его была аккуратно подстрижена, а контуры стрижки обозначены четкими линиями. От него непривычно пахло каким-то приятным одеколоном.
- Проходите! – Скомандовал Узоров. – Садитесь!
Иван Константинович заметил, что особист волнуется не менее его самого. Выходило, что цель визита ему действительно не известна.
- Тут у нас представитель штаба фронта по делам прибыл. – Узоров указал кивком головы на человека в куртке и повернулся к тому на пол оборота. – У него вопросы к вам возникли. Полковник НКВД…
- Зачем это им? – Полковник прервал Узорова и не дал тому произнести свою фамилию. – Им, как я вижу, не терпится узнать о причине вызова в штаб. Надо проинформировать товарищей.
- Верно. – Согласился Узоров. – Сейчас мы их и проинформируем. Он взял со стола какой-то листок, явно бывший ранее тетрадным, и поднес его к своим глазам. – Слушайте. Оба слушайте! « Дорогой папа. Мы скоро все умрем. Потому тебе написал. Мама в больнице. Участковый пайки не выдает… Продукты нам уже никто не дает… Ты воюй, папа… Арик». Ошибки я сам исправил, чтобы легче читать. На, папа, погляди сам.
Иван Константинович осторожно, как хрупкую вещь, принял из рук начальника штаба дивизии клетчатый листок. Детским почерком, карандашом на нем был нанесен тот текст, который только что был озвучен. Лишь на обратной стороне кто-то чернилами указал адрес его полевой почты.
- Сынок это. Арнольдом его бабушка назвала. Потому и Арик. Ласкательно. – Взволнованно начал отчитываться Иван Константинович. – Ему лет-то всего семь. В школу бы пошел…
- Отчего не докладывал о семье своей по инстанции? – Человек в куртке смотрел на него пронизывающим взглядом. – Боялся? Чего боялся? Ты же офицер!
- Скажите-ка. – Прозвучал вдруг мягкий баритон Кантура. – Я тут человек новый. Отчего Вы к нам не обращались за помощью для семьи. Вы же фронтовик. Орденоносец!
Смотрите, что теперь происходит. Какой-то разгильдяй и зажравшийся тыловик семью Вашу изводит, а вы тут тихим сапом.
- Не знал я того, товарищ подполковник. – Оправдывался Иван Константинович.
- Сколько лет тебе, фронтовик? – Вмешался в разговор человек в куртке.
- Сорок два.
- Дедом его в шутку наши офицеры прозвали. – Вставил Узоров.
- Как бы не прозвали. – Отрезал человек в куртке. – Ты где служишь? В Ударной Сталинской дивизии ты служишь! Доходит до тебя смысл этих слов? Если там, - он указал пальцем в потолок, - такое имя дивизии дали, то не для того, чтобы кто-то позволял военнослужащим ее вред творить! Понятно?!
Человек в куртке встал из-за стола и подошел к «имениннику» всех тих событий. Иван Константинович почувствовал, как струйка пота покатилась по его спине под гимнастеркой. Он стоял молча.
- Так вот! – Продолжил человек в куртке. – Мы не позволим, чтобы над теми, кто идет в бой с именем Великого Вождя на знамени, и их семьями кому-то хотелось творить несправедливость. Понял, фронтовик?! И не позволили! Жена твоя уже выздоравливает. В областной больнице ее лечат. За детей не волнуйся. Продукты им все возвращены. За полтора года. Все, что «где-то завалялось». Понял, фронтовик?! Остальное они тебе сами отпишут. Сыну своему спасибо говори! Не могу я тебе письмо отдать. Оно теперь – документ. А жена-то его в Первой Конной, у товарища Буденного, добровольцем была. Медсестрой служила в госпитале. А он молчал!
Покинув здание штаба и усаживаясь в машину, Иван Константинович все не мог понять своей вины, за которую его только что упрекали. Получалось, что по его вине, а не этого самого НКВД, который представлял человек в куртке, его семья оказалась в таких условиях. Что-то никто о том, что их несправедливо сослали в какую-то глушь, и слова не произнес. Словно жили они там по своему усмотрению.
- Чего задумался? – Затормошил его особист, когда машина выскочила из поселка, в котором расположился штаб дивизии. Он тут же скомандовал водителю – Сверни-ка, служивый вон на ту полянку! Нервы расслабим. Я уж думал, что влетели мы с тобой в какую-то историю! Думал, настучал» кто-то в дивизию. Пронесло… И – слава Богу!
Давай по махонькой. Что там у тебя служивый в запасе есть из пайка? Вытаскивай. Хлеб – он всему главный. Занюхаем… Теперь мы с тобой, вроде как, и выпить вместе можем.

Тамара просидела возле матери почти два месяца. Сначала месяц в районной, а затем второй в областной больницах. Перевод матери в область был для всех случаем сверхестественным. Такого еще никогда со ссыльными не было. Местные-то не помнили, когда, кто-то из них там лечился. Чтобы иметь такое право – возле матери быть, дочь соглашалась быть санитаркой бесплатно. Лишь бы кусок хлеба с водой был. Да и одной в деревне оставаться было опасно девке. Кто защитит?
Возвращались они на попутной машине. Теперь в их селе приют организовывали для детишек, оставшихся без призора на освобождаемых территориях. Это им в комендатуре сказали, когда мать отмечалась. Там и присоветовали в попутчики напроситься. Постели для детишек сопровождать.
Их не ждали. Кто же знал, что нынче приедут. Радость встречи была неописуема. Только двоих старших парней дома не оказалось.
- Где ребята? Что с ними? – Заволновалась Луиза Петровна.
- На заработках. – Спокойно ответила баба Катя.
- Мама, что с тобой?! – Взволновалась Луиза Петровна. – Как могла отпустит?! Их же участковый…
- Ничего он им не сделает. – Перебила баба Катя. – Он уже недельки с две, как на фронт ушел. Разжаловали его за проделки всякие. Тут, когда комиссия из области нагрянула, на него такое порассказали! И наши, и местные. Разжаловали его и на фронт. А отец его, от стыда, куда-то быстренько переселился. Говорят, к родственникам, под Павлодар. У нас теперь новый участковый. Фронтовик раненый. После госпиталя к нам прибыл. Добрый человек. Но строгий. Все его немного побаиваются. А нам, дочь, продукты все вернули. Прятал их от нас бывший. Подачками выдавал. Привезли полмешка проса, мешок муки, масла постного бидон и еще чего помаленьку. Мы теперь сытно живем. Да и ребятки зарабатывать стали. Новый уполномоченный в доме прежнего поселился…

[	08 Авг 2013, 13:33

2284 /

Awgust /

Всего комментариев: 0