***
Собой горжусь я временами,
Как молодящийся плейбой.
Но сомневаюсь, между нами,
Что времена гордятся мной.

Покажи мне себя, наготы не накинув,
расскажи о себе, тишины не убив,
на тоске пожени короля эндорфинов,
собери по порывам развеянный миф...

Почитай мне стихи с потолочной страницы,
наиграй мне мотив убаюканных струн,
намочи - до дождя - смоляные ресницы,
дай огня - без огнива и спички - костру...

Излови воробья, оперённого словом,
пожалей, накорми его, вместе с моим,
рассердись - так, чтоб скоро я был расцелован,
огорчи - так, чтоб видел и знал херувим...

Нацарапай на мыле вопрос ноготочком,
ощути осторожный с тобой водопад,
полюбуйся на брызги его многоточий,
убедись, что звон капли сильней, чем набат...

Я пришёл. Я уйду. Но тебя не покину -
я вода - в ручейке, в котелке на костре...
Расскажи... о себе, о стране эндорфинов...
Покажи мне... меня, на меня посмотрев        

О весне

Сквозь февральские заснеженные дали,
В легком одеянии, нежна,
С изумрудами на кружевной вуали
Едет к нам красавица-Весна.

Только руку свою протяни,
И меня ты увидишь иначе
Часть косметики смело сотри,
И поймешь,что на деле я значу

Поздравляю вас с весной!
Сбылись о тепле надежды.
И прекрасный город мой
Скинет зимние одежды

Старый двор не меняют года,
Изменились девчонки, мальчишки.
Тут осталось бродить навсегда
Моё детство в коротких штанишках.

Вениамин Михайлович никогда усердно не работал: ни умственно, ни физически. Он, вообще, никак не работал, только числился на работе. Везде был самым маленьким начальником; в любых организациях для него находили должности: или бригадира, но освобожденного от физического труда, или мастера, без особой ответственности, когда за весь производственный цикл отвечал вышестоящий руководитель, например, начальник цеха. Бывают такие маленькие номенклатурные работники, которые на руку вышестоящим должностным лицам. В случае чего, чтобы было на кого спустить всех собак.

Бесприютная Тоска ночью шлялась,
А меня когда нашла, растерялась.
Запросилось вдруг ко мне неожиданно,
Но ответила я ей: «Где же видано?!
Чтоб Тоска в мой дом вошла? Да с обидами?
Станет и Судьба моя незавидною!

Побег.
-Мне кажется, у вас дромомания – неконтролируемое влечение к смене мест. Вам везде скучно, вы не можете усидеть на одном месте, и постоянно пытаетесь куда-то уйти, убежать, разве не так?
-Так…

Я проснулся в половине двенадцатого утра. Ну, как утра? Для кого-то это утро, для кого-то разгар дня, а кто-то вообще в это время только ложится спать.
Итак, я проснулся, встал, оделся, но, осмотревшись, понял, что нахожусь в больничной палате!
Как это могло произойти? Как я мог попасть сюда? Почему я ничего не заметил? Да и вообще где эта больница?
Я попробовал открыть дверь – безрезультатно. Осмотревшись еще раз, я понял, что эта палата для сумасшедших – здесь нет ни одного окна, кроме того маленького отверстия в двери, наверное, для того, чтобы подавать через него еду. Потолок очень высокий – метра три, не меньше! Лампа только одна, и та прижата к потолку так, что за нее не зацепиться.
Да, все сходится: отсутствие окон, высокие потолки, толстые стены, звукоизоляция (это я понял, постучав по ним пальцами). Все, чтобы я не сбежал.
«Что же делать? – сел я на кровать. – Что же делать?»

Не пишется – это самая ужасная проблема любого писателя, будь то прозаик или поэт, трагик или драматург, сочинитель небольших рассказов или даже человек, полжизни отдавший написанию огромного романа или поэмы.

Аркадию Ивановичу Жмыху с детства не везло во всем. В школе, в институте, на работе, с женой, с покупкой машины, с фамилией тоже не повезло – Жмых, ну что это за фамилия такая? Вот один случай, который изменил всю его невезучую жизнь.

Как Гена познакомился с Леночкой и они построили тоннель в песочной горке.

Мне, на чувства наложен запрет,
Видно, это, такая судьбина, -
жажда есть, но, нести мне свой крест
до конца, до глубокой могилы.

Я, наверное, не к месту. 
Жаль, уходят в ночь поэты. 
Но, начертывая в душах,
Наших, тихие сонеты,

Взглянув хоть краем глаза долу,
Вдруг видишь мир совсем другим:
Не красоту пустой и голой,
Не небо, чернозем- под ним.

Вот тебя и не стало, лампадка горит,

Так, чуть-чуть, огонечек "в пол-тона",
Перестала хворать, ничего не болит........................................
Не лицо, а святая икона!

1
Моему дяде, Степану Михайловичу, сейчас далеко за восемьдесят... Возраст, конечно, солидный, а сам он теперь- далеко не солидный. Годы берут свое: сморщивают, ущемляют, унижают... Хотя он и по-молодости-то солидным не выглядел, так- росточком метр с кепкой, щупленький и выветренный вечно. Но жилистым был, каких свет не видывал. Ему эти "кикбоксеры" и бегуны в подметки не годились по части выносливости.

Тебе так скажу, Павел Семенович, что жизнь не такая пошла, какой была раньше. Тогда жили хорошо, сейчас живем плохо, хотя, говорят, что жизнь была труднее и беднее. Я, человек деревенский, никогда не слыхивал, чтобы в тридцатые репрессивные годы кого-то ни за что бы в тюрьмы сажали; ни в своей деревне, ни в соседних селах. Посадили, правда, Ивана Михайловича в 37-ом, так- за растрату.

Ты ждешь меня, желанный мой, И не находишь места… Боюсь поверить, дорогой, Что я – твоя невеста. Мы долго шли тропой лесной, Не находя дороги, Вдруг, осветился путь звездой И мы пришли к порогу. Бегу, бегу к тебе, родной, Прижаться, приласкать И чтобы сильною рукой Меня, ты, смог обнять. Ещё не мало всяких гроз Над нами пролетит: Жара, дожди и снег, мороз В окошки застучит. Но мы, вдвоем, до двух берез Рука лежит в руке, С букетом ярко – красных роз Стоим в своей судьбе.

Мы тебя ждали,апрель,входи,
Дай нам весны с ее солнцем,ручьями!
И за собой всех друзей приводи,
Будем кричать наши песни ночами!