Крымские сонеты А. Мицкевича-
Перевод на персидский, или « фиалка в тигле»

19 век, на заре своей видел борьбу одряхлевшего классицизма (или же лжеклассицизма) с победоносным романтизмом, который крушил устарелые предрассудки.
« Сонеты» Адама Мицкевича не были романтическим дебютом поэта. Еще до их написания, в предисловии к изданию стихов 1822 года, он провозгласил себя приверженцем романтической поэзии с идеями народности и историзма.
Однако никогда ни одно произведение Мицкевича не вызывало таких бурных откликов как в русской, так и в польской печати.
Война между « классиками» и романтиками смела ветхие аристократические узко сословные традиции.
В « Крымских сонетах» внимание поэта сместилось на внутренний мир лирического героя.
И это смещение возникло не только под впечатлением поездки по Крыму, сохранявшему колорит мусульманской культуры.
Для просветительского сознания 18 века Восток был миром деспотизма, невежества и духовной расслабленности. Романтическое движение же выдвинуло свою многообразную типологию культур.
Мицкевич воспринимал Восток отлично от Гете и Пушкина. Он отказался от вычурности восточной стилистики. В домусульманскую эпоху пейзаж в персидской поэзии почти не был представлен, если не считать фольклорные заимствования в лирике рубайат, как то: сравнения возлюбленной с луной, кипарисом и пр. Примерно с 9-10 веков этот запрет на пейзаж был снят, но сам пейзаж оставался в традициях « цветочных» и растительных трафаретов – символов.
Нечто противоположное мы находим в «Крымских сонетах» Мицкевича. Здесь полностью господствует стихия пейзажа – степи, горы, море преклонение перед которыми достигает апогея.
Мало кто знает, что еще до того как» Сонеты» были напечатаны, у Мицкевича возникло желание дополнить издание приложением одного из сонетов в переводе на персидский язык.

( Сонет 5) Вид гор из степей Козлова перевод В.Левика
Пилигрим
Аллах ли твердь воздвиг из ледяных громад,
Иль трон из мерзлых туч поставил серафимам?
Иль четверть суши Див нагромоздил над Крымом,
Чтоб звездам путь пресечь с восхода на закат?

Какое зарево! Ужель горит Царьград?
Иль там, где сходит ночь и мгла клубится дымом,
Аллах, чтобы светить мирам неисчеслимым,
Украсил небосвод ярчайшей из лампад?

Мирза
Там был я. Там Зима сидит на льдистой круче.
Я лишь дохнул – и льдом покрылась борода.
Там клювы родников буравят наст колючий.

Там нет орлам пути, но я взошел туда.
И пусто было там. Лишь проплывали тучи,
И подо мной был мир, а надо мной звезда.
То Чатырдаг!
Пилигрим
А –а!!

Перевод был сделан Мирзой Джафаром Топчи-Баши с помощью своего ученика и друга Мицкевича Александра Хоздки.
Но как писал Перси Биш Шелли (англ. поэт):
« Стремиться передать создания поэта с одного языка на другой, - это то же самое, как если бы мы бросили в тигель фиалку, с целью открыть основной принцип ее красок и запаха. Растение должно возникнуть вновь из собственного семени или оно не даст цветка, - в этом то и заключается тяжесть проклятия вавилонского смешения языков».
Топчи-Баши представитель традиционной восточной книжности, ориентированный в своих вкусах на классическую суфискую поэзию, подверг романтическое стихотворение характерной деформации.
Лирический герой сонета утратил свой ореол. Пилигрим, синоним скитальца в европейской поэзии, не мог найти себе аналог в восточном дервише.
«Внешность лирического стихотворения, как писал В. Брюсов,
его форма, образуется из целого ряда элементов, сочетание которых и воплощает более или менее полное чувство и поэтическую идею художника, - таковы стиль языка, образы, размер и рифма, движение стиха, игра слов и звуков. Воспроизвести при переводе стихотворения все эти элементы полно и точно – немыслимо».
Вместо пилигрима в сонете появился реальный польский поэт, «мирза» же оказался крымским знакомым Мицкевича. Излишними стали бытовые детали восточного слога. Из речи исчезло обращение к дивам, чуждое мусульманским представлениям. Имя « Аллаха» оказалось неуместным в восточном лирическом стихотворении, и Топчи - Баши заменил его другими эпитетами бога. К тому же он был не лучшим поэтом того времени. Перевод более чем в два раза превысил оригинал. Предисловие к переводу по существу слилось с содержанием стихотворения. Приводить его полностью нет смысла. Вот последняя витиеватая цитата из него:
«Хотя сей бедный раб Мирза Джафар ибн Алимердан Бик Туси из рода Топчи Баши Оглы по причине отсутствия таланта и времени отказался от этого( желания прославиться), но во-первых, оказать любезность другу есть правило хорошего воспитания, и, во-вторых, что общим желанием моих друзей и людей близких было перевести стихи с языка чужеземного на персидский, что до сих пор не делалось.
Эти две причины ухватили за ворот желания сердца, и он, как мог, понемногу нанизал слова на нить рифмы. Я слишком растянул выражения, но, надеюсь, что этот недостаток мой будет покрыт полой прощения»
Обращу внимание, что Хоздко, усиливая краски восточного колорита, своими вычурными построениями ввел в перевод «быстроходкого верблюда», « льва, царя быстоногих», а так же сооружение А. Македонским стены в борьбе с Иоджуджами и Маджуджами (Гог и Магог) взятой из Корана (сура 14).


Перевод с персидского А. А. Яскеляйн

Я увидел высокую гору посреди степи.
Глава ее была покрыта льдом и снегом и вокруг был мороз.
Содрогнулся я, увидев ледяную гору,
Удивился, ахнул: «Не сон ли это?»
Не море ли это простерлось из ледяного источника
Совершенным искусством всемогущества божьего?
Или это лазурный престол
Для нисхождения ангелов неба с его голубых облаков?
Нет, это не гора видна,
А стена протянута Александром, чтобы заградит проход войску Йаджуджа.
На вершине ослепительный свет. Подобно молнии в туче,
Блеск его лучей каждый миг высоко в небесах.
Ты сказал бы, что с вершины, пронзившей небо,
Непрестанно видно пламя пожара городских стен Цареграда
Может быть, когда бог устраивал пир ночной темноты,
Это был светильник, подвешенный к небесному своду.

О крымском мирзе.

Мой спутник и проводник из крымских князей
Был благородным эмирзаде и любезный юноша.
О величии этой горы и об ее природе
Рассказал, как о лазурной небесной обители.
Он сказал: « Однажды я там был
Не было видно ни облаков, ни лица земли.
Со всех сторон потоки, волны их одна за другой, как горные цепи.
Текли, как живой дух по ожившей степи.
Я видел там пристанище хищной птицы,
Обитель снега и льда, и пристанище мороза.
Когда я дохнул, снег осыпался с уст моих
Из-за жестокой стужи, которая там была.
Об этой высоте и величии я думал,
Что путь мой, на той вершине, скребущей небо,
Непосилен быстроходному верблюду,
Недоступен быстролетной (птице) Онка.
Прошел я мимо тучи с грозой, Наконец пришел туда, где были Плеяды»

Довольно быстро прошедшая через цензуру рукопись перевода надолго задержалась в типографии Ланге и была опубликована лишь в январе 1829 г.
И так фиалка Мицкевича не превратилась в персидском переводе в прекрасный цветок чужих полей. Но желание разложить фиалку в тигле и вновь воссоздать ее на своем языке не угасает в лабораториях поэтов всех времен. Крымские сонеты А. Мицкевича переводили многие поэты:
М. Ю. Лермонтов, П. Вяземский, И. А. Бунин, А.А. Майков, А.А. Фет, В.Г. Бенедиктов, К.Д.Бальмонт, В. Ф. Ходасевич, А. Пиотровский и многие другие
Статью составил С. П. Дубцов. 29 марта 2013 г.

Ссылки на источники:
1) Издательство « Наука» 19776г. Адам Мицкевич « Сонеты» стр. 303 – 305.
2) Государственное издательство художественной литературы 1955г. В. Брюсов « Избранные сочинения»
3) Вильно 1822 – 1823гг. Поэзия Адама Мицкевича.
4) Никитина В.Б. кн. Иранская филология, там же стр. 102- 115 пейзаж в персидском четверостишии.

Дубцов С. П.
Фиалка в тигле

Какое это трудное задание-
В звучании чужого языка
Почувствовать своим очарование
И аромат прекрасного цветка.

Как передать создание поэта,
Расшифровать прелестный этот код
И тонкий аромат, и тайну цвета
И написать приличный перевод?

Разбить на составные элементы
И вновь создать цветок чужих лугов,
Почувствовать нюансы и моменты,
Движенье звуков, образов и слов.

Вот, кажется, из пепла вырастает
Фиалка, в тигель брошенная мной…
Увы, увы! Меж строчек возникает
Цветок красивый, но совсем ной.

Не одолеть проклятья Вавилона;
Немыслимый, неисполнимый труд.
Чужих фиалок нежные бутоны,
Порой, лишь незабудками цветут.

И все ж в лабораториях поэты,
Стремясь богатством слова обладать,
Цветы чужих полей, любого цвета
На составные будут разлагать