Надежда Петровна была совсем слабенькой. Вот уже полгода она не выходила из дома. После того злополучного перелома, когда старушка упала практически на ровном месте, у себя же на кухне, нога перестала слушаться и могла подогнуться в любой момент. И подгибалась. «А что вы хотите, голубушка, – качая седой головой, говорил участковый врач, Семён Фёдорович, пожилой, очень опытный и очень усталый человек. – В нашем с вами возрасте такие падения даром не проходят. А у вас ещё и со смещением, да осколочный случай был. Скажите спасибо, что кости срослись. Могли вообще не встать после такого падения. Не гневите Бога». «Да я не гневлю, – смешно пугалась Надежда  Петровна, – только вот на улицу теперь – только ползком. Боюсь, что свалюсь и уж тогда точно не встану». «А вы потихонечку, полегонечку, поначалу с палочкой, зарядку делайте. И таблеточки вот попейте, витаминчики с кальцием, косточки укрепите», – устало советовал врач, записывая назначения дрожащей рукой в мелких коричневых пятнышках.
        Витамины не помогли, нога вела себя самым что ни на есть предательским образом. Надежда Петровна махнула на неё рукой и осела дома. Продукты ей носила крикливая молодая женщина Ирина, социальный работник, положенный старушке по закону. Только от присутствия этого самого работника у Надежды Петровны разом начиналась тахикардия, изжога и, кажется, даже поднималась температура. Очень уж злобно смотрела Ирина на свою подопечную, как будто бы и не за деньги работала. Конечно, если бы Надежда Петровна жила в своём старом районе, где её знали и почитали (как-никак сорок лет учительницей немецкого языка отработала в школе), нашлось бы кому за хлебушком сходить да за докторской колбаской.
А здесь они с Павлом Ивановичем толком и обжиться не успели, как он умер. Наденька с Пашей поженились совсем юными, она – студентка пединститута, он – молоденький инженер на заводе. Встретились на танцах, а через месяц расписались. Тихо и скромно, без всякого платья и костюма. Посидели со свидетелями в комнате общежития, куда Паша привёл жену, выпили по рюмочке дешёвого портвейна, вот и весь праздник. И прожили вместе всю жизнь, как один день, ни разу всерьёз не поругавшись. Деток им Господь не дал, сколько ни просила Наденька, несмотря на запреты коммунистические исподтишка ходившая в маленький храм, чудом сохранившийся на окраине города. Ох и хороша она тогда была: стройная, как тростинка, невысокая, светловолосая, с синими глазами-озёрами (это сейчас от всей сини остались одни прозрачные облака). Только Паша свою красоту ненаглядную никогда не ревновал, доверял. А Наденька очень гордилась мужем, ведь из глубинки приехал, с малых лет работал, и до главного инженера завода дослужился. Как тут не гордиться?! И квартиру им от завода в своё время дали просторную, двухкомнатную, с окнами на озеро, как Наденька и хотела.
Жили радостно, друзей привечали, не зазнавались, в кино любили по выходным сходить, а летом ездили на рыбалку, оба были охочи до этого занятия. А как Пашеньку на пенсию отправили, по здоровью: сердце стало прихватывать, да суставы ломить, так и пришлось квартиру менять. Уж больно дорого оказалось платить за коммунальные услуги, да и тяжело с пятого этажа без лифта спускаться, задыхался Паша.
Квартиру поменяли, разницу на счёт в банк положили: на старость да похороны. Обжились немножко, кошку приютили дворовую, тут Пашенька и умер. Сердце остановилось в одночасье. Не проснулся однажды утром, вот и всё. И кошка через месяц околела, от старости. Так вот и оказалась Надежда Петровна одна, в чужом районе, почти обезноженная. И собралась потихоньку помирать. А чего ждать? Зачем за жизнь цепляться? Ради чего? То-то и оно, что незачем свет коптить. Из знакомых – две такие же старушки из соседнего дома, только они семейные, с внуками и правнуками, так, забегут раз в месяц, и тишина. Телевизор Надежда Петровна смолоду не любила, даже когда он в новинку был, разве что старые фильмы уважала. А вообще-то она книжки взахлёб читала. Да только зрение подводить стало, страниц десять – и всё, глаза как песком засыпаны становятся, горят, и буквы вытанцовывают так, что слов не разобрать. Осталось одно развлечение: в окошко смотреть. Второй этаж, всё видно, а летом и слышно: никакого сериала не надо.
Просыпалась Надежда Петровна рано, зимой так затемно ещё, непременно пила кофе, не смогла отказаться от этой привычки. Вредно, конечно, для старого организма, да что там, всё одно, скоро помирать. После кофе с любимым овсяным печеньем садилась старушка к своему «телевизору» и гадала, кто пробежит первым: активная полная тётушка из третьего подъезда, похожая на фрёкен Бок из «Карлсона», или солидный мужчина в непременном галстуке, вылитый Басилашвили в молодости. Поскольку героев своего «сериала» Надежда Петровна не знала, она им сама придумывала имена и биографии. Вот эта юная парочка – Шурик и Нина из «Кавказской пленницы», а этот насупленный невысокий парень – Саша из «Двух капитанов» Вениамина Каверина. Ближе к восьми утра во двор высыпала детвора всех возрастов в сопровождении мам и бабушек, иногда пап или дедушек. Кого помладше отводили в детский садик, и сонные малыши еле переставляли ноги, засыпая на ходу. Кого постарше сопровождали в школу: дорога к ней шла через два светофора, и одних детей боязно было отпускать. Взрослые тащили на себе тяжёлые рюкзаки (бывшая школьная учительница всегда сочувствовала своим подопечным, вынужденным таскать горы книжек и тетрадок), а мальчишки и девчонки налегке бежали рядом.
И лишь один мальчишка, Филиппок, как про себя называла его Надежда Петровна, всегда шёл один. Он выходил из первого подъезда, задирал голову и, придерживая шапку рукой, махал кому-то в окошке. Вот как появился в сентябре, худенький, вихрастый, с курносым носом, так и ходил каждый день. Иногда Надежда Петровна видела его во внеурочное время с тяжёлым пакетом из ближайшего гастронома. Филиппок всегда спешил, как будто не школьник шёл, у которого вагон свободного времени, а задавленный проблемами взрослый. Иногда на его озабоченной серьёзной мордашке проступала детская задорная улыбка, особенно когда он встречал на дороге пустую алюминиевую банку или шишку и начинал играть в футбол. Мальчишка, ему положено играть, а не хмуриться. А он так отчаянно хмурился, что жалко становилось. «Почему он всегда один, – размышляла Надежда Петровна. – Где взрослые? Может, ему помощь нужна. Спросить бы, да кричать неловко, а спускаться сил нет».
Осень выдалась слякотной, как и положено в средней полосе. Моросил непрекращающийся мутный дождь, горизонт заволокло свинцовыми тучами, и, казалось, что небо вот-вот уляжется на землю и наступит бесконечная ночь. «Она и наступит, – равнодушно думала Надежда Петровна. – Не доживу до весны, не дотяну. Слабая я совсем стала, есть не хочется, даже любимый кофе почти не радует».
Спешно проскакивали за окошком персонажи «сериала», мелькали разноцветные зонты и дождевики. Всё реже Надежда Петровна садилась на расшатанную табуретку, покрытую выцветшей вязаной крючком накидкой, всё больше лежала на кровати с периной (подарком мужа на золотую свадьбу), всё меньше хотелось читать. Хотелось уснуть и поскорее уже встретиться с Пашенькой, там, где нет ни осени, ни весны, ни тепла, ни холода…
Как-то, проспав почти до обеда, Надежда Петровна с трудом встала, кутаясь в тёплый, почти невесомый, пуховый платок, включила видавший виды красный чайник в белый горох (когда-то два часа отстояла за ним в очереди) и подошла к окну. Дождя не было, и на мрачном небе образовались прорехи, чуть-чуть пропускавшие тусклый свет. Внизу мелькнула знакомая фигурка Филиппка. Опущенные плечики, придавленные тяжёлым рюкзаком, выражали такое отчаяние, что Надежда Петровна вздрогнула: «Что же такое случилось у мальчонки?» Неожиданно Филиппок плюхнулся на мокрую лавочку возле подъезда, прямо под окном квартиры, где обитала старушка. Мальчик упорно что-то разглядывал на коленке и явно вздрагивал от плача.
Решительно отдёрнув штору, Надежда Петровна открыла балконную дверь и, держась за раму, чтобы не упасть, высунулась, насколько смогла:
– Филип… ой, мальчик, посмотри сюда, – позвала она. – Я здесь, вверху, на балконе, подними голову.
Зарёванные глазки смотрели из-под синей шапки, и безысходность была написана в них так явно, что и со второго этажа читалась без всяких очков.
– Вы меня звали? А я вас не знаю.
– Меня зовут Надежда Петровна. Я учительницей в школе работала, сейчас на пенсии. А тебя как звать?
– Меня Вася. Василий Исаков, – как на уроке отрапортовал заплаканный мальчик.
– Ты почему сидишь на мокрой скамейке? Простынешь и брюки испачкаешь, – прорвался забытый учительский тон в вопросе (бывших учительниц не бывает, вот уж точно).
Вася вздрогнул, личико его сморщилось, и как по команде из глаз ручьями полились водопады.
– Я штаны порва-а-а-ал, что я маме скажу-у-у-у? Она и так из-за меня вздыхает, – ревел он басом.
– Так, прекращай сырость разводить и поднимайся ко мне, – прервала рыдания Надежда Петровна. – Второй этаж, квартира двадцать один. Придумаем что-нибудь с твоими штанами.
– Правда? – мальчишка моментально прекратил рыдать и, подхватив рюкзак, опрометью бросился в подъезд.
Пока Вася пил чай с бутербродом, Надежда Петровна колдовала над огромной дырищей на брюках. Опыт штопки у неё был многолетний, в молодости сколько она всего перештопала, перелицевала, и не вспомнить. Времена были такие, не до шику. Но времена изменились, а сноровка осталась.
– Мама у тебя сердитая? Заругает? – спросила она у раскрасневшегося от горячего чая мальчишки.
– Нет, – смешно замотал он головой так, что русые кудри облачком завертелись вокруг лица. – Она добрая очень, просто у нас лишних денежек сейчас нет. У меня братик и сестрёнка есть, двойняшки, им полгода всего. Машутке и Ванятке много всего нужно, они маленькие, проблемные, потому что болеют часто. А я уже большой, и со мной нет никаких проблем, так мама говорит. А штаны я на горке порвал, там железяка торчала, а я не заметил. Мама говорит, что я невнимательный.
– А папа твой где? – перекусывая нитку, осторожно спросила Надежда Петровна.
– Папа у нас погиб, – Вася снова сморщился, собираясь заплакать, но передумал. – Теперь я за старшего в семье. Папка и не знал, что маленьких двое родится, думал, что один. Он в аварию попал. И теперь мы сами живём, но мы справляемся, – как маленький старичок вздохнул Вася. – Вот только мама не может на улицу с обоими двойняшками сразу выйти. Коляска-то у нас одна, ещё моя осталась. Для двойняшек коляски очень дорого стоят, поэтому мама и ходит по очереди то с Машей, то с Ваней, а я дома второго нянчу. Вот начнёт малышня ходить, они все вместе меня станут в школу провожать и встречать. А пока я сам хожу, – погрустнел Вася.
– Надевай свои штаны, герой, – улыбнулась Надежда Петровна.
– Ой, дырки совсем не видно. Спасибо вам большущее, – Вася обеими ручками обнимал свою спасительницу и улыбался во весь рот, аж уши смеялись.

Прошло полгода. Апрель выдался солнечный, как никогда. Солнышко заставляло жмуриться, трава рвалась на свет раньше положенного срока, и люди улыбались, радуясь каждому дню.
Пожилая женщина бодро шагала по тропинке, крепко держа за руку маленького вихрастого мальчишку, а второй рукой несла тяжеленный портфель: всё, как и положено любящей бабушке.
– Надежда Петровна, это вы? – старенький врач из районной поликлиники удивлённо снял и протёр запотевшие очки. – А мне ваши приятельницы говорили, что вы совсем из дома не выходите. Как ваша нога?
– Так это когда было, – улыбнулась Надежда Петровна, поудобнее перехватив рюкзачок. – Некогда мне теперь болеть. Мне внучат ещё поднимать. А с ними не забалуешь.
– Внучат? – ещё больше удивился врач. – Вы же у нас одинокая.
– Я теперь, Семён Фёдорович, очень даже семейная. Да вон они, мои дорогие, идут.
Навстречу наперегонки катились два смешных колобка в разноцветных комбинезонах, раскинув ручки и что-то бормоча на своём детском наречии, а за ними едва поспевала молодая улыбающаяся женщина, очень похожая на вихрастого мальчишку.
        – Знаете, Семён Фёдорович, если бы я не сломала ногу, могла бы так никогда и не встретить свою семью. Так что всё, что ни делается, всё к лучшему…

Страница автора ВКонтакте