Роман Владимира Волковича «Побеги древа Византийского» — это книга, которая отражает дух нескольких стремительно перетекающих друг в друга эпох. Автор поставил перед собой трудную задачу. Он решил не просто создать некий художественный сюжет, наложив его на ряд общеизвестных исторических событий, а показать эти события как бы изнутри. Непростой период русской истории, которым стал богатый встрясками и катаклизмами двадцатый век, он изложил на примере судеб своих героев. Их отношение к миру, образ жизни, внутренние конфликты, малейшие движения души и неизбежные перемены, происходящие по мере смены политической, экономической, идеологической ситуации в стране и в мире, а также их собственное взросление, являются как бы зеркальным отражением той действительности, в которой им довелось существовать.

В качества символа своей книги писатель использует «древо», что можно увидеть ещё в названии. Образ выбран не случайно. Во многих культурах дерево используется в создании художественных образов и встречается в фольклоре, а также на страницах литературных произведений. Его корни проникают глубоко в землю, могут достигать иных миров или, как в данном случае, времён и касаться истины, скрытой от глаз человека. Ствол, мощный и длинный, — это мост, соединяющий землю и небо, куда стремятся ветви в поисках идеала, мечты, духовного развития. Так и в этой книге, где прошлое нескольких великих и могущественных древних семейств (корни) сплелись в настоящем (ствол) и нацелились в будущее (ветви), новое, неведомое, с иным, пока незнакомым и непонятным мировоззрением, в будущее, которое уже мы здесь и сейчас называем настоящим. Древо в данном случае прежде всего символизирует семью и связь поколений («Рассказы о дедушке Михаиле и о древности рода передавались из поколения в поколение, и новые маленькие потомки считали себя причастными к этой семейной истории»). Это дерево времени. Дерево жизни. И — да, дерево мира, пусть и растет оно на полях кровопролитных войн и жестоких революций.

Если в первом томе романа Владимир Волкович начинает повествование с героических деяний, отстоящих от современников на многие столетия, продолжает его дворцовыми тайнами и переворотами, с легкостью врывается в двадцатое столетие с головокружительными балами и военными парадами, то уже ближе к финалу книги, когда мир захлебывается кровью, а новая эпоха наступает на пятки предыдущей, грозя похоронить под обломками минувшего прошлого тех, кто являлся его столпами. В результате нарастает напряжение, становится очевидна проблема выбора, стоящего перед героями, которые должны определиться со своим представлением о долге, чести, отношении к семье и, главное, к Родине, изменившейся до неузнаваемости, но единственной и дорогой. На этой ноте звучит финальный аккорд книги. В начале второго тома напряжение уступает место неприкаянности, ностальгии, меланхолии. Главный герой оказывается на пике личностного конфликта, когда он «вроде бы совсем недавно был востребован, был командиром, в нём нуждались тысячи людей, а теперь… Даша, и та смотрит на него с жалостью. А он не хочет, не хочет, чтобы его жалели».

Мир превращается в место гиблое, незнакомое, чужое, отвергающее его, дворянина, потомка великого княжеского рода, человека, посвятившего всего себя служению отчизне, потом и кровью защищавшего её на полях Первой мировой войны, в суровые дни Гражданской войны, когда брат шёл на брата, старые идеалы уходили в небытие, а замены им не было. Отчаяние постепенно охватывает душу. Безнадёжность звучит в словах писателя. Но чувствуется и сила духа героя, готового к борьбе, жаждущего найти своё новое место, используя навыки, полученные, казалось бы, в прошлой жизни. И когда серая полоса начинает восприниматься бесконечной, когда поглощает все стороны бытия, когда заполоняет собой душу героя и того, кто следит за его судьбой, неожиданно лучик света пробивается сквозь низкие тучи: «Неужели бывает так, что в ту минуту, когда кажется, что выхода нет, что перед тобой стена, вдруг появляется, словно ниоткуда человек, как указующий перст судьбы. И приходит нужное решение, будто озарение, будто зажглась лампочка в темноте сознания и осветила дорогу, по которой следует идти. И уже не важно, долог ли путь и какие препятствия ожидают впереди, уже не важно, что в глубине души всё ещё шевелится подленький червячок сомнения в правильности выбора. Нужно только принять решение».

И начинается то самое будущее, которое будто задержалось в пути, — с особенностями эпохи, с её колоритом, который сегодня мы называем советским. Меняется тональность произведения, его ритм. Нет на страницах больше места балам и парадам. Нет лёгкости и кружения в ритме вальса. Не осталось нежной, праздной романтики. Ей на смену приходит любовь семейная, с её трудностями, невзгодами, непониманием друг друга, желанием перемен и даже изменами: «Единственным светлым пятном оставалась семья — Михаил и дети. Вся деятельность мужа рассматривалась ею только с одной точки зрения — практической пользы для семьи». Нет места также подвигам, которые сменили обычные рабочие будни, похожие на лямку, которую нужно тянуть и тянуть в надежде сделать что-то достойное, продержаться, прокормить семью, исполнить свой долг, вновь почувствовать себя нужным и востребованным: «Уже три недели Михаил работал на автозаводе, со своей всегдашней старательностью и вниманием осваивая совершенно новую для него профессию и вникая в обязанности заместителя директора».

Жизнь ли это? Наполнена ли она новым смыслом? Есть ли в ней идеи, позволяющие вырваться из оков? Есть ли желания, которые разожгут в сердце былой огонь? Герой Владимира Волковича переживает новый кризис. Деятельный, активный, предприимчивый, он не способен влачить жалкое, однообразное существование: «Вот хотя и устраивает его работа, но какое-то неудовлетворение испытывает. Не раз вспоминал слова генерала Брусилова: «…каждый должен заниматься тем делом, которому его научили, в котором он профессионал». Что ж теперь ему до конца жизни заниматься ремонтом и выпуском машин, их продажей? Это совсем не радует». Наш герой — один из тех, кто своими руками творил историю, всегда поступал по совести, умел достигать поставленных целей и выполнять кажущиеся невероятно сложными задачи. И что бы ни произошло, как бы ни складывались обстоятельства, не видать ему покоя, счастья, удовлетворения, пока он занимает чужое место. Живёт, но живёт чужой жизнью. Только возможность оказаться в своей стихии, в своей собственной жизни даст возможность оторваться от земли и взлететь, оставить сомнения, перестать сокрушаться о невозвратно потерянном, по-настоящему посмотреть вперёд, вместо того чтобы оглядываться назад. Этот поиск себя в новых реалиях вышел у писателя очень глубоким, психологичным, наполненным драматизмом. Читатель наблюдает, как мучительны размышления героя, и точкой, отделяющей один этап от другого, становится его фраза: «Я офицер, человек военный, имею опыт и мог бы принести большую пользу родине, если бы находился в действующей армии». Итог подведён, произнесён вслух, принят, понят и становится руководством к действию.

Вот так, казалось бы, буднично начинается второй том романа «Побеги древа Византийского». Военные подвиги сменяются интеллектуальными, гражданскими, на первый взгляд не такими значимыми. Напряжение появляется вновь, приходя на смену упадку и ностальгии. Но напряжение другого рода. На первое место выходит не действие, а стратегия и тактика. То есть работа долгая, изнурительная, на перспективу, а не спринтерский рывок до финишной прямой.

В этой части красок мало. Преимущественно встречаются оттенки сепия, как в старых советских фильмах, снятых на заре кинематографа. Но каждый читатель понимает, что так не может длиться вечно. Двадцатый век — это крутая трасса, которая идёт вдоль обрыва и состоит из сплошных поворотов. И, сделав очередной круг, вновь оказываешься в тени, в сумраке, в тумане. Безнадежность тянется в настоящее. Только наладив жизнь, только обретя смысл, вновь падаешь в бездну ещё более глубокую, ещё более страшную. Обвинение в предательстве. Заключение. Тюрьма. Испытания, которые не каждому по плечу. Испытания, какие выпадали на долю тысяч людей. Испытания на честность, выносливость, преданность, верность самому себе и своим идеалам… Несправедливость ситуации, бессилия перед системой, противопоставление личного и глубокого общественному и поверхностному мы видим на страницах произведения, и это становится краеугольным камнем следующего этапа жизни героя. Сепия уступает место чёрному и серому, которые практически сливаются между собой.

А что дальше? Свобода? Трагический конец? Возможно, если бы речь шла о восемнадцатом веке или девятнадцатом. Но произведение посвящено самому лихому, самому непредсказуемому столетию за всю историю. Стране, которая прошла через все круги ада вместе со своими людьми. А это значит, не будет покоя ни в жизни, ни в смерти, что отражает на страницах Владимир Волкович. И вот уже сепия окрашивается в алый. «Как же могли допустить? Ведь все знали, что с той стороны границы идёт сосредоточение войск Германии. И Павлов об этом докладывал в центр. Неужели никому, кроме него, случайного гостя в Западном округе, не пришло в голову, что немцы могут атаковать раньше наших…»

Вот уже снова гремят взрывы. И словно жизнь совершила круг, вернувшись к той же точке, откуда началась. И как бы в подтверждение этих слов приходится вновь взглянуть в глаза давнему страху, вновь пересмотреть отношение к уже сделанному выбору. Выбору между своим родом, историей своей семьи, собственным благополучием и долгом, честью, клятвой, отечеством. Лицом к лицом со своим прошлым, лицом к лицу с прежним выбором, герой вновь оказывается на распутье и должен решать, как поступить правильно. Как подсказывает разум? Как лучше для семьи? Как нужно для отечества? Когда семья и отечество стали не синонимами, а антонимами? Когда близкие люди попали по другую сторону баррикад? Кто прав? Кто виноват? Кто плохой? А кто хороший? Разве не эти вопросы задают себе все историки? Все исследователи, которые изучают Вторую мировую войну и анализируют поступки людей, попавших на ее поля? "И ещё Дмитрий сказал, что того, кто хотел, чтобы мы убивали друг друга, поддерживал народ. Но здесь он немного ошибся, — Рудольф испытывающе посмотрел на Михаила, ожидая его реакции, но, не дождавшись, закончил: — Народ просто обманули, оболванили, психологически зарядили. Это было какое-то массовое помрачнение рассудка. А война оказалась нужна Сталину и Гитлеру, ну и всем их приспешникам», — устами одного из героев говорит писатель. Принимать ли эту точку зрения или поискать на страницах другую? Проблематика войны рассматривается очень глубоко и подробно.

И нет конца, нет края этому калейдоскопу испытаний и выборов, встреч и разлук, бед и горестей. Такова судьба. И только память, словно отдельные пазлы, хранит воспоминания, бережно складывая в единую картину семейного древа, древа жизни, древа мира, в котором есть гораздо больше, чем история одного человека: «Много раз я смотрел смерти в лицо и теперь тоже не боюсь её. Человек должен умирать с печалью, но и с радостью. Я рассказал своим детям историю нашего рода, думаю, что они своим детям расскажут, а те своим».

Л. А. Калинина, канд. филол. наук, доцент

ФГБОУ ВО «Глазовский государственный педагогический

институт имени В. Г. Короленко»

Двухтомник Владмира Волковича «Побеги древа Византийского» ищите в интернет-магазине #Книга