АКТЕР

                      Домой я возвращалась пораньше. Город дышал праздником. Доносился звонкий смех, с витрин весело подмигивала бегущая реклама, а главная елка города возвышалась счастливой именинницей, облепленная со всех сторон галдящей детворой.

                      Возле единственного в городе драматического театра я притормозила. Театр был знаком с детства. В памяти остался скрип мягких кожаных кресел, тяжелый потертый бархат на сцене и таинственное, недоступное для зрителей закулисье (фантазия всегда рисовала совершенно иных людей за этим занавесом, живущих особой, одухотворенной жизнью!).

                    Недавно был назначен новый художественный руководитель, и, вдруг, стали писать о том, что старый театр с его классическими постановками себя изжил, что требуется - то - ли, свежий поток воздуха, то - ли, глоток чего-то другого… Да это и неважно! Важным для меня являлось то, что о прежнем режиссере, прожившем с театром годы, не было сказано ни слова! Как – будто, вместе с уходящим от нас прошлым из сознания поколений безжалостно вычеркивалась память о нем!

                   Висела афиша с ни о чем не говорящим названием спектакля, с ни о чем не говорящей фамилией современного автора. Местная пресса печатала хвалебные статьи о новаторском прочтении, о грядущих спектаклях в лучших традициях современной пьесы, ну и все в этом духе… Я подошла к кассам. Пусто. Уборщица, натиравшая и без того чистые полы, бросила на меня сердитый взгляд. Сообразив, что мешаю, я неуверенно затопталась у двери. В этот момент откуда-то сбоку вышел высокий крупный мужчина. Лицо обрамляла курчавая седая борода. Облик его очень напоминал старика Сатира с врубелевской картины «Пан». Сразу бросилось в глаза, что он был изрядно под шофе.

                    «Finita la komedia, Егоровна! Фуршет закончен, погасли свечи, занавес повис…» - продекламировал он низким голосом, обращаясь к уборщице. Суховатая маленькая Егоровна в платке, сбившемся набок, приветливо заулыбалась: «Все разошлись, Арнольд Львович?..».

 Не дожидаясь ответа, она подхватила ведро и засеменила в боковую дверь.
«А вы, к кому? – покачиваясь, спросил меня этот самый Арнольд . «Ах, да, касса…Вы, что, серьезно, в кассу?! Вы собираетесь смотреть это… это… ». Он махнул неопределенно рукой. «Здесь теперь нет даже старой сцены! Можете себе представить?!.»    

                        Мужчина стал шарить по карманам, пытаясь найти, вероятно, платок, так как глаза его предательски заблестели. «Вот, - Арнольд Львович почти что кричал, держа в одной руке что-то красивое и шуршащее, а второй рукой подталкивая меня к диванчику в фойе, и насильно усаживая, - вот, видите этот подарок от нового руководства?!.»

                        Присев, пытаюсь разглядеть то, что он извлекает из блестящего свертка. Это маленькая деревяшка, перевязанная белой атласной ленточкой. Арнольд – для краткости назову так – развязал ленточку и стал крутить деревяшку в руках, наконец, повернув ее стороной с каким-то печатным символом вверх.

                         Деревяшка, как оказалось, кусочек старой сцены, которую беспощадно разрушили. Сейчас сооружали новую – объемную, помпезную, технически усовершенствованную и совсем непохожую на прежнюю сцену, знакомую до каждой щербинки, на подмостки которой с трепетом когда-то поднимался юный и безусый Арнольд Львович. Я переводила взгляд с его портрета на стене - копна пышных каштановых волос, безмятежная улыбка, сияющий взгляд - на сидящего передо мной человека – седого, усталого, с дрожащими от невыразимой душевной боли руками.

                          «А понимаете - ли вы, собираясь идти на спектакли, - вопрошал, обращаясь ко мне, старый актер - что новый Театр с его пошлым репертуаром топчется на костях уходящего в небытие настоящего искусства?! Сломать сцену – это не беда, любой плотник соорудит новую! А, вот, разрушить классический Театр – Арнольд замер, прислушиваясь к тишине в фойе, – это убить душу Театра, без которой останется вертеп!"  

                           Он бережно поднес к глазам шершавый, неровно отпиленный квадратик доски, с облупившейся коричневой краской, и погладил ее.  Потом, увидев печать на этом кусочке, горько произнес: «Какая изощренная насмешка! Вручить артистам торжествующий победный символ эмблемы нового театра на поверженных обломках, уходящих в небытие… А что делать старому актеру?! Похоронить прошлое, смириться и служить в вертепе?!.  У меня, знаете - ли, семья…»

                            Арнольд Львович уже был трезв, задумчив и стал поглядывать на часы…«Простите, что вас задержал, надо бежать внукам подарки выбирать!»,         

                           У дверей он оглянулся и произнес последнюю фразу: «Ради бога, воспитывайте детей на Чехове и Толстом, и не ходите в наш театральный вертеп! Хотя, что я говорю… А, кормить семью?!.».

Арнольд грустно улыбнулся, и вышел на улицу. Видно было, как он размашисто шагал прочь от своего театра, зачесывая пятерней назад седые непослушные волосы, взмахивая головой, и, по-видимому, продолжая отвечать на какие-то свои мысли.

                                Билеты на новый спектакль я так и не купила. Ехала домой и вспоминала деревяшку с облупленной краской, таинственное закулисье с особыми людьми, запахами, и красками…