|
Светлана Сокольская
|
|
| Phil_von_Tiras | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2019, 17:33 | Сообщение # 51 |
 Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Статус:  | https://yadi.sk/d/GUDf-89TrnyYNg
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2019, 18:16 | Сообщение # 52 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Это альт или мне показалось? Запись очень некачественная, наверное, давнишняя?
Играть со мной - тяжёлое искусство!
Сообщение отредактировал Мила_Тихонова - Воскресенье, 13 Окт 2019, 20:18 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Воскресенье, 10 Ноя 2019, 13:19 | Сообщение # 53 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Статус: | Цитата Мила_Тихонова (  ) Это альт или мне показалось? Запись очень некачественная, наверное, давнишняя?
В разделе "Наша музыка" новые, более качественные записи. Например, блестящий Брамс.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
|
| |
| |
| Сокол | Дата: Воскресенье, 17 Ноя 2019, 21:28 | Сообщение # 54 |
 Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 44
Статус: | Старые пуговицы
‒ Непостижимо, как быстро пролетает жизнь, ‒ думала седая, но ещё красивая женщина, сидя за столиком на маленькой кухне в обычной, советских времён квартире.
‒ Не успеешь осознать себя – ты уже замужем. Родились дети – одна мысль: вырастить их, поставить на ноги. Справишься с этим – недалеко и старость, а с ней немощь, страдания, утраты...
Впрочем, что до утрат, то их в её жизни хватило и в молодости.
Вероника взялась за шитьё – внучек потерял где-то пуговицу с курточки, нужно пришить новую. Она открыла большую железную коробку, в которой хранились старые пуговицы, собранные за всю жизнь. Не было принято выбрасывать добро, вот они и сохранились.
Вероника рассыпала их по столу. Милые пуговицы – деревянные, кожаные, костяные! Вы и украшение, и оберег, и застёжка. Роскошные и скромные, тяжёлые и невесомые, блестящие и совсем неприметные, вы прошли немалый путь, прежде чем лечь на дно коробки. Но есть среди вас особые. Каждая из них имеет свою необыкновенную историю.
Вероника взяла в руку длинненькую с закругленными краями тёмно-зелёную пуговицу, по всей длине пересечённую золотой нитью. Это самая старая, заслуженная. Она принадлежала первой в её жизни вещи, сшитой на заказ – что-то вроде жакета. Вероника тогда училась на втором курсе педучилища. Материал взяли самый дешёвый – саржа мрачно-зелёного цвета. Только эти позолоченные пуговицы и украсили вещь. Старый портной сказал тогда маме:
‒ У вашей дочери хороший вкус.
Вот тяжелая металлическая пуговица, на ней щит с двумя львами с обеих сторон. На обратной стороне латинские буквы и можно разобрать слово «BERG». Бабушка рассказывала, как купила когда-то несколько таких пуговиц у уличного торговца за три копейки.
А эта простая коричневая пуговица с её зимнего пальто. Его пришлось купить, когда она неожиданно выросла, а морозную зиму проходила в лёгком пальтишке. Новое было на вате и делало её неуклюжей, но как же она радовалась, что этой зимой не будет мёрзнуть.
Жили они вдвоём с мамой, и редкие обновки были праздником, как беленькая нейлоновая блузка с этими нежно-розовыми пуговичками, которых осталось всего три.
Вероника собрала дюжину железных пуговиц с выбитыми на них изображениями звёзд. Они были на военной шинели мужа. С Павлом они учились в одном классе и не играли в любовь. Но когда она ушла из школы в педучилище, за её партой образовалось пустое место. После этого начались их встречи. Павел поступил в военное училище, она его ждала, и вот он, молодой офицер, получил назначение в Казахстан. Они поженились и сразу уехали. Через год родился Максим, сына назвали в честь Горького. Жили под Семипалатинском, муж часто уезжал и оставался на учениях подолгу. Она растила сына и вскоре стала работать учительницей младших классов в школе. Жили хорошо, несмотря на частые отлучки Павла. Вероника мужу доверяла, и сама была ему верна. Её зеленовато-прохладные глаза и пшеничного оттенка волосы притягивали к ней взоры мужчин, но Вероника избегала их прямых взглядов. Волосы она заплетала в косу и укладывала её на затылке. Муж звал её Никой. Так прошло семь лет.
Неожиданно для неё Павла перевели в небольшой украинский городок, где располагалась воинская часть. Вероника была рада попасть в тёплые края, хоть никого родных поблизости уже не осталось, а её мать рано умерла. Здесь, на месте устроились быстро и начали обживаться, да только стал её Павел, прежде косая сажень в плечах, худеть, бледнеть и ходить по врачам. Они сначала ничего не находили, потом ничего не говорили, а потом сказали – лейкемия.
Так она осталась одна с сыном, который, подрастая, становился всё больше похожим на отца. Та же косая сажень в плечах, также, как когда-то его отец, мечтал о службе в армии, тоже хотел стать офицером.
Пришло время и Максим стал солдатом. Она жила одна. Школа, ребятишки спасали от одиночества. Надеялась, что сын вернётся и женится, о чём писала ему в ответ на скупые солдатские сообщения. Служить Максим попал в Заполярье, чему Вероника была рада. Уже два года шла непонятная война, и для родителей молодых парней не было страшней слова, чем «Афганистан». Неожиданно их переписка прервалась. Сын долго молчал, потом написал правду, где он находится. Уговаривал не волноваться, эта война скоро закончится. Стала она ждать окончания войны, а Максиму отправляла посылки с его любимыми яблоками, хоть и не знала, дойдут ли они до адресата...
В руки Вероники попала небольшая темно-голубая пуговица. Сердцевина её искрилась, будто бы внутри билось пламя. Взяв её в ладонь, Вероника надолго задумалась. У этой пуговицы была своя особая история.
Однажды друзья пригласили её к себе на дачу. Пробыла у них целый день, а провожая Веронику, они дали ей с собой ведро с огурцами, помидорами и яблоками. Она отнекивалась, но пришлось взять, чтобы не обидеть добрых людей. Возвращаясь домой на автобусе, Вероника в сердцах ругала себя за мягкотелость: вот теперь придётся это тяжелое ведро тащить семь кварталов. Неожиданно молодой черноволосый мужчина с чемоданчиком в руке спрыгнул перед ней на остановке. Он помог ей сойти, поддержал ведро, а потом, быстро глянув ей в глаза, сказал, что донесёт его до дома. Она попыталась было протестовать, но он решительным жестом пресёк все разговоры. Так и нёс ведро, ничего не говоря. Она тоже не спрашивала ни о чём, поблагодарила и попрощалась. Но через день, возвращаясь с работы, увидела его, гуляющим по её улице.
Вероника удивилась и хотела пройти мимо, но он загородил ей дорогу:
‒ Не узнаёте?
‒ Нет, ‒ ответила она, её такие приёмы не привлекали.
‒ А я вас запомнил. Да не сердитесь вы, просто я здесь один, даже поговорить не с кем.
‒ Хотите поговорить?
‒ Ну, ещё и чаю попить, если можно.
‒ Можно, ‒ неожиданно для себя согласилась Вероника.
За чаем гость рассказывал о своей службе в армии, к чему она чутко прислушивалась, думая о сыне. Годы срочной армейской службы Самуила, так звали нового знакомого, были не за горами. Вероника быстро подсчитала, что между ней и ним разница в одиннадцать лет. Ещё она узнала, что он мастер, наладчик швейного оборудования, а здесь в командировке – помочь запустить конвейер на местной фабрике. Дома его ждут жена и пятилетняя дочка.
Прощаясь, Самуил не то спросил, не то сказал:
‒ Я приду ещё. Тогда она ничего не ответила, а потом долго сидела, сложив руки на коленях. Теперь Вероника машинально потянулась к пуговицам мужниной шинели. И вновь призадумалась. Вот они, армейские железные и рядом с ними тёмно-голубые. Вероника перемешала их. Не так ли и рука судьбы соединяет и разъединяет людей.
После Павла никто близко к её сердцу не подошёл. Память о нём ушла вглубь её существа и находилась там постоянно. Она не могла жить без него, но жила. И внешне даже спокойно. Только одна половина её будто омертвела. Иногда вдруг на улице она видела мужчину, который твёрдым очертанием губ или военной формой напоминал ей мужа. Сердце её останавливалось на мгновение, и тут же падало в бездну. Затем целый день она оставалась печальной.
Самуил пришел через день, и она открыла ему дверь. За чаем Вероника короткими застревающими фразами рассказала о сыне. Самуил потемнел лицом:
‒ Сколько ещё наших ребят бросят в эту мясорубку! ‒ Потом, спохватившись, стал успокаивать:
‒ У него же скоро дембель. Да и радисты вообще-то в стороне от опасности.
Впервые ощутила Вероника, как у неё в груди оттаяла льдинка. И пришёл день, вернее ночь, когда Самуил не ушёл домой. Вероника чувствовала себя несчастной и счастливой одновременно. Ей казалось, что она предаёт Павла, но и сил противиться счастью, хоть мимолётному, не было. Самуил любил поговорить и покомандовать, но это её не раздражало: хотелось слушать его, подчиняться и не чувствовать себя всеми забытой и никому не нужной. Также он был горячее, настойчивее, чем её сдержанный Павел, и она стала с ним смелее, увереннее и как-то охотистее. Ему нравилось даже просто наблюдать за ней, когда она что-нибудь делала. Однажды, глядя как Вероника быстрыми, ловкими движениями набрасывает скатерть и накрывает на стол, он сказал с грубоватой шутливостью:
‒ Ты молодая, Вероника! В твоём паспорте что-то не так!
Вероника рассмеялась:
‒ Когда Микель-Анджело спросили, почему Мария в его знаменитой скульптуре «Пьета», где Богородица держит на коленях снятого с креста Иисуса, выглядит так же молодо, как и её Сын, он ответил, что целомудренная женщина не стареет. Вот и меня сохраняло целомудрие. Но больше нет.
‒ Да, да, ты целомудренная, Вероника, ‒ горячо запротестовал Самуил. Льдинки в её душе дотаивали.
Так прошло около месяца. Приближалась осень. Был тёплый вечер. Вероника стояла у раскрытого окна и смотрела, как со старой сливы во дворе медленно описывая круги слетают листья. Вот один упал, за ним другой, третий, а вот подул ветер, и целый ворох листьев улёгся на ещё зелёной траве. Они сложились живописным узором из всех оттенков жёлтого и красного...
На Веронике был лёгкий сарафан на пуговицах с яркими васильками по подолу. Она ждала Самуила, а он всё не шёл. Вдруг около полуночи он появился, от него пахло вином. Вместо оправдания сгрёб её в охапку. Она попыталась вывернуться, но он рванул сарафан, пуговицы так и посыпались. Вот эти самые, тёмно-голубые. А руки были хорошие, добрые и крепкие. В этот вечер он сказал ей:
‒ Понравилась ты мне, Вероника. Видно, есть в тебе что-то, чего мне в жене не хватает. Но семью не брошу. Сейчас выпил с ребятами на прощанье. Завтра уезжаю домой.
Вероника приняла это, как должное. Правильно, она тоже не собирается разбивать жизнь другой женщине и маленькой девочке. За то, что было – спасибо судьбе. И она зажила тихо, как прежде. Максим, школа, старые друзья ‒ всё осталось прежним, но сама Вероника стала другой.
Ноябрьские праздники она отмечала на даче с друзьями. Угощения наготовили много, но самой лакомой закуской была копченая рыба, недавно привезённая кем-то из Ростова-на-Дону. На следующее утро Вероника проснулась с неприятным ощущением в желудке. К обеду всё прошло, но через день недомогание повторилось снова. Печень, решила Вероника и записалась на приём к гастрологу в районной поликлинике.
Молодой самолюбивый врач, уже завоевавший авторитет среди жителей городка, подробно расспросил Веронику о её состоянии, тщательно прощупал печень, задумался и произнёс: «Странно!». Потом ещё подумал, и сказал: ‒ Послушайте, а вы не беременны?
Вероника тихо собралась и ушла. Новость ошеломила её.
Девочка родилась в середине лета. Роды были тяжёлыми, пришлось делать кесарево сечение, но ребёнок был здоров. Их продержали почти месяц в больнице, пока Вероника не пришла в себя. Забирать новорождённую из роддома явились и друзья, и школьные учительницы. Местком постарался: выделил деньги на приданое для малышки и на цветы. В доме царила чистота, у стены стояла новенькая чешская детская кроватка – друзья приготовили её заранее.
Дочку Вероника назвала Ксенией, но всё никак не могла выбраться в ЗАГС, чтобы оформить документы, и ещё не решалась написать сыну о том, что у него теперь есть сестра. Когда настало время выходить Веронике на работу, девочку пришлось отдать в ясли. Хорошо, что нянечкой в малышовой группе работала бывшая ученица Вероники. Она присматривала за Ксенией и каждый вечер докладывала ей, как прошёл день:
‒ Вероника Николаевна, Ксенечка сегодня мало спала. Уложите её вечером пораньше.
Вероника поправилась, похорошела и в глазах её поселилась тихая радость. Однажды ночью, забывшись рядом с малышкой, Веронике представилось во сне, будто Максим вернулся. Она увидела его молодое, ещё гладкое лицо, белую кожу, серо-голубые глаза и мальчишеский чуб пепельных волос. Он протянул к ней руки, и она услышала его голос:
‒ Я жив, мама!
Она протянула руки ему навстречу, но вдруг он стал удаляться, растворяться, и тут Вероника проснулась, не сразу поняв, что это был сон.
Никому ничего не рассказывая, чтобы не спугнуть счастье, Вероника стала ждать сына. Когда Максим месяц спустя, ранним вечером предстал перед ней, она уже не удивилась его появлению, только поразилась перемене, произошедшей в нём. Лицо сына показалось закопченным, темная кожа обтягивала скулы, глаза как будто ушли вглубь, длинные волосы падали на плечи. Но он протянул к ней руки и сказал:
‒ Я жив, мама! ‒ и это был её Максим.
На Ксению он глянул равнодушно, и Вероника подумала, что ему надо прийти в себя. Из одежды на нём был потёртый, прожженный в нескольких местах бушлат да пара белья в маленьком чемоданчике. И ещё сигареты в красивых пачках и какой-то диковинный ножик. Стараясь угодить сыну, Вероника каждое утро ставила на стол его прежде любимую жареную картошку, но он ел только хлеб с консервами да пил густо заваренный чай.
Из дома Максим почти не выходил, целыми днями лежал на диване и смотрел по телевизору все передачи подряд. Однажды Вероника не выдержала:
‒ Сынок, да расскажи хоть, как там было, может, тебе легче станет.
‒ Что рассказать, мама? Как мы ехали по перешейку колонной, и за две машины передо мной разорвалась мина? Или как волосы натурально встали дыбом, когда мы попали на вертолёте под перекрёстный огонь? Или как Витька Щелкунов бросился в пропасть, чтобы не попасть в плен, потому что плен - это было самое страшное.
Больше Вероника не расспрашивала сына, надеясь, что время окажет своё благотворное действие. Но время шло, а Максим оставался таким же безразличным ко всему. Оживали его глаза только тогда, когда к нему заходил прежний дружок Коля. Тот с порога кидал:
‒ Ну чё, ништяк?
‒ Ништяк, ‒ соглашался Максим.
‒ Ну, давай за друзей, ‒ и Коля вытаскивал из кармана куртки поллитровую бутылку водки. Молча, не чокаясь, они опорожняли её и, посидев и помолчав ещё немного, Коля поднимался:
Ну, бывай!
‒ Давай! ‒ отвечал Максим, и это были подчас единственные слова, которые он произносил за день.
Вероника с трудом вытянула его на приём к врачу невропатологу. Тот осмотрел Максима и написал в карточке «Посттравматический синдром». Выписал лекарство и посоветовал больше гулять, а ещё неплохо поехать куда-нибудь. От таблеток Максим стал теперь спать и днём, и ночью, так что через несколько приёмов высыпал их в мусорное ведро. А вскоре огорошил Веронику, сказав:
‒ Колька уезжает на Север со строительной бригадой. Меня зовёт. Поеду я, мама, может человеком стану. И тебя не буду нагружать.
‒ Да что ты, сын! ‒ взмахнула Вероника руками. И страшно ей стало опять отпускать его от себя, но поняла, что не властна уже над ним.
Теперь они остались вдвоём с Ксенией. А вокруг шли перемены, которые нельзя было не заметить, но и понять невозможно. Менялись вожди, где-то наверху шла борьба за власть, надвигались грозные девяностые. Это время Вероника пережила благодаря тому, что бывшие ученики, некоторые очень успешные, вспоминая свою любимую когда-то первую учительницу, приглашали её заниматься с их отпрысками. В школе же платили мало, если платили вообще. Ещё спасало то, что она шила для себя и Ксении. Та вырастала скромной, тихой девочкой и незаметно превратилась в подростка. И, хоть имела только одни джинсы, была так хороша собой, что и в них выглядела лучше всех «упакованных» подружек. Тоненькая фигурка, природная грациозность и нежный овал лица в обрамлении тёмных волос обращали на себя внимание всех, кто видел её, но замечательнее всего были её глаза – большие, глубокие и задумчивые. Вероника с Ксенией жили душа в душу, и только мысль о Максиме не давала матери покоя. Несколько раз она получала от него новогодние открытки с одной надписью:
‒ Я жив, мама.
Давно от него ничего не было. Ещё время от времени раздавался у неё в квартире телефонный звонок, она брала трубку, но ответом на её «Алло, алло» было молчание, и затем трубку клали.
Через некоторое время произошло вот что: зазвонил телефон, в трубке кто-то задышал, а потом сказал медленно:
‒ Здравствуй, Вероника. Это я, Самуил.
У неё перехватило горло, и вместо «здравствуй» получился какой-то неопределённый звук. Трубка сказала:
‒ Звоню, чтобы попрощаться. Уезжаю. Да, в Израиль.
Она опять попробовала что-то вымолвить, но голос не подчинялся ей. Трубка помолчала и продолжила: ‒ Взял бы тебя с собой, Вероника, да не могу. Ты как живёшь, хорошо?
‒ Хорошо, ‒ наконец овладела собой Вероника.
‒ Ну, счастливо тебе!
‒ И тебе удачи! Тут она, опомнившись, закричала:
‒ Самуил! ‒, но в трубке уже были сигналы отбоя. Так он и не узнал про Ксению.
А жизнь пошла дальше. Ксения, окончив школу, учёбу не продолжила, так как всё стало платным. Записалась на курсы бухгалтеров, а пока работает в обувном магазине. Там её и увидел Игорь, да так влюбился, что вскоре сыграли свадьбу. Игорь парень хороший, собирался на исторический факультет, а пришлось идти работать барменом в ресторан. Ничего не поделаешь, семья, ребёнок появился. Но он человек серьёзный, другим наливает, а сам не пьёт. Живут все вместе, и Веронике тепло с ними. Только временами ноет сердце, что там с сыном.
Но есть отдушина ‒ внучек. Надо, наконец, пришить пуговицу к курточке, вот эту тёмно-голубую, тут ей как раз место...
И перебирает Вероника пуговицы-метки, рассыпанные по её жизни. Вехи её жизни. Эти старые пуговицы.
Октябрь 2019
|
| |
| |
| ledola | Дата: Понедельник, 18 Ноя 2019, 09:36 | Сообщение # 55 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 10688
Статус: | Цитата Сокол ( ) Вехи её жизни. Эти старые пуговицы.
Великолепно. Просто и хорошо. И ещё... может, я и ошибаюсь, но название "Старые пуговицы" (оно очень удачное!!!) и сам рассказ имеет у вас (как всегда!!) двойное дно. Старые пуговицы - это и прошедшие отношения Вероники и Самуила, матери и сына, а также смена поколений: мама стареет, на смену приходят дети и внуки.
Отличный рассказ! Спасибо!
А зверь обречённый,
взглянув отрешённо,
на тех, кто во всём виноват,
вдруг прыгнет навстречу,
законам переча...
и этим последним прыжком
покажет - свобода
лесного народа
даётся всегда нелегко.
Долгих Елена
авторская библиотека:
СТИХИ
ПРОЗА
Сообщение отредактировал ledola - Понедельник, 18 Ноя 2019, 23:09 |
| |
| |
| Сокол | Дата: Понедельник, 18 Ноя 2019, 22:26 | Сообщение # 56 |
|
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 44
Статус: | Цитата ledola ( ) это и прошедшие отношения Ксении и Самуила,
Дорогая Лена, спасибо за отклик и хорошую оценку рассказа. Ваш тонкий анализ мне всегда полезен.
В приведённоё цитате вместо Ксении должна быть Вероника, т.е. мать Ксении.
Я выставила этот рассказ на худсовет.
Желаю Вам творческих успехов и здоровья.
Светлана.
|
| |
| |
| ledola | Дата: Понедельник, 18 Ноя 2019, 23:10 | Сообщение # 57 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 10688
Статус: | Цитата Сокол ( ) В приведённоё цитате вместо Ксении должна быть Вероника, т.е. мать Ксении.
Да, Светлана, конечно вы правы. Это просто эмоции ))) я перепутала. Извините!
А зверь обречённый,
взглянув отрешённо,
на тех, кто во всём виноват,
вдруг прыгнет навстречу,
законам переча...
и этим последним прыжком
покажет - свобода
лесного народа
даётся всегда нелегко.
Долгих Елена
авторская библиотека:
СТИХИ
ПРОЗА
|
| |
| |
| Сокол | Дата: Среда, 03 Июн 2020, 17:42 | Сообщение # 58 |
|
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 44
Статус: | Мой американский арфист
Арфа – женский инструмент. В моём представлении она всегда была соединена с нежным девичьим профилем, длинными волосами, рассыпанными по плечам, тонкими пальцами и роскошной юбкой до пола. И у Тютчева тоже:
Вот арфа её в обычайном углу,
Гвоздики и розы стоят у окна,
Полуденный луч задремал на полу:
Условное время! Но где же она?
К двадцати годам моей жизни я знала четырёх арфисток. Первая из них - приземистая, с полным лицом и рыбьими глазами, была из оркестра оперы, где я уже второй год работала, сидя за последним пультом первых скрипок. Второй была Таня Горина, арфистка из симфонического и дочь ректора консерватории. Ещё две девочки из этой кафедры, безмолвные и бесплотные, как тени, не смешивались с нами – скрипачами, пианистами и прочей консерваторской братией.
На дворе стояла «оттепель». Не время года, а «время века», начало шестидесятых. И произошло невероятное: в Кишинёв прибыли молодые музыканты из Америки – Истменский симфонический студенческий оркестр. Каким ветром занесло к нам американских студентов из музыкального колледжа, осталось для меня тайной. Тем более удивительно всё это было нам, только начавшим отходить от сталинского морока, покрывшего липкой паутиной всю страну.
А тут – американцы. Первые люди оттуда, из другого мира, чуть ли не с другой планеты. Они были прекрасны. Девушки стройны и элегантны, отмечены печатью культуры с головы до ног. Конечно, как объясняли нам на лекциях по марксистко-ленинской эстетике, это была буржуазная загнивающая культура. Но как было не заметить, что они двигались и держались по-другому, были изящны и милы, очаровательно улыбались и причёсаны были иначе.
А у меня коса чуть не до пояса и щёки, имеющие привычку краснеть ещё больше от смущения.
Их юноши выглядели чистыми и воспитанными. Движение хиппи ещё не заявило о себе во весь голос, и до подобных революций было далеко.
Мода того времени декларировала тонкие талии и широкие юбки, и мы нашили себе такие ситцевые платья, но наша самодеятельность была видна невооруженным глазом. Особенно в сравнении с одеждой американок.
Однако, больше всего меня сразил момент, когда на нашем вечернем спектакле девушки появились в зале с маленькими светлыми перчатками на руках, хотя время было летнее. Атмосфера богатой и свободной жизни угадывалась за всем этим. От их изящества мне хотелось скулить, но вслух об этом я никому не сказала.
Несмотря на молодость, наши гости были отменными музыкантами.
Все особенно хвалили хрупкую флейтистку с нежным личиком и скромным взглядом. Её спросили, сколько она занимается в день. Ответ был: «Шесть часов». Ничего себе, на флейте – шесть часов! Тогда даже мы, скрипачи, столько не занимались. Пианисты занимались помногу, но скрывали это. Только Сашка Володарский (впоследствии профессор консерватории) признавался, что занимается по восемь часов в день. Вечером он выходил из консерваторского класса в коридор с согнутыми вперёд плечами и потряхивал усталыми кистями рук.
А тут флейта! Попробуйте, тогда поймёте.
И вот в этом молодёжном оркестре я впервые увидела юношу, играющего на арфе. Я влюбилась сразу и навсегда. Мало, что американец, да ещё и арфист. Он был необыкновенный: небольшого роста, узкое бледное лицо и такие же белые руки, мягко перебирающие струны. Ещё я заметила, какая изящная у него нога, когда в ход пошла педаль. Тёмные прямые волосы, немного длиннее привычного, падали набок, и тогда он откидывал голову. На нём был черный костюм, подчеркивавший его аристократическую внешность.
Не влюбиться было невозможно. Никто из окружавших меня ребят не дотягивал даже до его мизинца. Ни Шурик – теоретик с толстыми губами, ни долговязый Валера с его контрабасом.
Жизнь моя, однако, продолжалась. И я по-прежнему ходила в консерваторию, но уже в возвышенно - приподнятом состоянии. Подружки заметили мою отрешённость и приписали это волнению перед приближающимся экзаменом по специальности. А я молчала в тайной надежде увидеть его снова и представляла себе, как я уроню ноты, а он поднимет их и вручит мне. Дальше этого мое воображение отказывалось идти.
Внезапно мои ожидания сбылись. Я поднималась в театре на второй этаж и увидела его сбегающим мне навстречу. Ноги мои вдруг будто приросли к лестнице, внутри меня маятником что-то заметалось, а голова будто отделилась от тела и поплыла. Это длилось мгновение. Очнувшись, я рванула вверх и споткнулась о ступеньку. Если бы он, оказавшись рядом, не подставил руку, моя скрипка в лёгком футляре здорово пострадала бы. Мы чуть не стукнулись головами. Но всё обошлось.
Вблизи арфист был ещё прекраснее. Я, омтолбенев от неожиданности, что-то прошелестела, он тоже произнес какую-то фразу, и меня унесло наверх.
Несколько дней я приходила в себя, благо наших американцев не было видно. Наверное, их повезли в музей Пушкина или на кондитерскую фабрику «Букурия», или в совхоз Гратиешты на виноградники. Туда возили все иностранные делегации. Совхоз была гордостью Молдавии.
Тем временем настал день, когда нам, молодым оркестрантам, велели после утренней репетиции собраться в верхнем фойе театра для официальной встречи с гостями. Мы и они стояли разрозненной толпой, а центром её была золочёная арфа и рядом с ней американский арфист. Возле него высилась черноокая и длинноногая Таня Горина.
С горечью, но внешне бесстрастно наблюдала я за всем происходящим из-за колонны. Американец почему-то был во фраке (наверное, предстоял вечерний концерт), и фалды его фрака были похожи на подкрылышки маленького эльфа. Я смотрела не только глазами, я вся устремилась туда, к нему, превратившись в слух и зрение.Таня с арфистом разговаривали, и она часто смеялась.
Почему она смеётся? Наверное, он ей тоже нравится. И как это она так свободно беседует с ним по-английски? Наверно, учила. Я тоже выучила учебник английского наизусть, и произношение у меня поставлено, но я бы не смогла...
А что бы я смогла, если бы убрать Таню Горину оттуда?
Я бы дотронулась до него рукой. Просто так. И смотрела бы на него. И слушала его арфу.
Но я стою здесь и смотрю, как Таня улыбается ему, а он серьёзен, и лицо у него белое, как у херувима. Вот он садится за арфу, откинув чёрные крылышки фрака и трогает струны пальцами. И мне чудится, что звуки, начинаясь у его тонких рук, разноцветными колеблющимися струйками устремляются куда-то вверх и смешиваются с другими голосами, давно живущими в театре за кулисами. Незнакомые доселе чувства ворочаются во мне целыми пластами, и мне кажется, что пласты эти вылезают наружу и видны всем. Как я ушла оттуда, не помню. Дома достала томик стихов и зачитывалась Тютчевым:
Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы лёгкий звон,
Когда полуночь, ненароком,
Дремавших струн встревожит сон?..
То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг...
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!
Через несколько дней моя подружка ‒ виолончелистка сказала мне:
‒ Завтра в три часа приходи на вокзал провожать американцев. Будут все наши. Придешь?
‒ Приду – пообещала я.
Назавтра всё утро прошло в раздумьях, как мне одеться для проводов иностранцев. Времени у меня было до двух часов дня, и я без конца перебирала и составляла мои наряды. Оказалось, что единственной достойной вещью у меня были серебристые туфельки на маленьком каблучке, но их не к чему было одеть. Абсолютно.
Ещё я живо представила себе, как снова собирается толпа на перроне, и все окружают его. И Таня Горина с ним щебечет, а на ней узкая юбка немыслимой элегантности. И я опять стою в стороне. А когда поезд тронется, все побегут за его вагоном и замашут руками, и я тоже побегу. И ещё, чего доброго, зареву.
В общем, я не пошла. Осталась дома. Из гордости. От горечи. От стыда за нашу задолбанность.
Так он и улетел от меня, растворился где-то в вышине, мой маленький эльф с белым лицом херувима и арфой в руках. Два дня прошли в печали, а потом придвинулись экзамены, и я задвинула его в дальний угол сердечной камеры, где он и сейчас находится, мой американский арфист.
Сообщение отредактировал Сокол - Суббота, 20 Июн 2020, 14:54 |
| |
| |
| Сокол | Дата: Вторник, 23 Мар 2021, 21:39 | Сообщение # 59 |
|
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 44
Статус: | Ave Maria
Берлин — это огромный мир, состоящий из домов, людей, машин, зелени и неба. В этом мире можно встретить все формы земного существования: от благополучных коренных жителей до безмолвных беженцев, от владельцев домов и вилл до нищих, обходящих поезда метро, и бездомных, живущих под открытым небом. Я не раз слышала мнение , что Берлин нетипичный немецкий город. И почувствовала это, когда прожив около десяти лет в Ганновере, мы переехали в Берлин. Было такое ощущение, что мы чуть ли не возвратились в Советский Союз. После беленького, низенького, пятиэтажного, заново отстроенного после войны Ганновера Берлин казался великаном, не очень заботящимся о своём внешнем виде. Народ выглядел куда беднее, проще и свободнее. Свобода была во всём: никто не прислушивался к твоему выговору, у врача персонал не выказывал нетерпения из-за замедленной реакции, в учреждениях понимали всё с полуслова — многие из нас говорили на идише.
Большой новостью для меня стала ночная клубная жизнь Берлина. Впервые оказавшись в таком кафе, я очень удивилась, попав в подвальное помещение с низкими неотштукатуренными сводами. Впрочем, там имелись столики и некоторое подобие сцены. Музыканты были отличные. Потом я узнала, что в Берлине любое заброшенное здание — жилой дом, завод, почта, а также подворотня и костры — это всё может стать местным ночным клубом в противовес официальной респектабельности.
К счастью, в еврейской общине, куда мы определились, клубы собирали своих посетителей днём. В первый же год моей жизни в Берлине, а это был первый год второго тысячелетия, я познакомилась с пианисткой из Киева Галей. Когда мы сошлись поближе, я прозвала её Галя-нелегаля, потому что она жила в Берлине, не имея на то разрешения властей. Соответственно, не получала ни цента социальной помощи и зарабатывала частными уроками, которые ей подбрасывала подруга детства, тоже пианистка. Кроме того, у неё были ещё какие-то дела, и жила Галя в наглухо засекреченной подпольной квартире. Время от времени она посещала Восточный вокзал, где встречалась для чего-то с приезжими земляками или провожала их.
Высокая брюнетка с узким личиком и карими глазами под чёрным разлётом бровей, Галя держалась очень скромно, не переходя ничьих границ и не привлекая к себе внимания. К тому же она избегала ситуаций, где могла бы оставить следы в виде подписей, надписей и прочего. Таким образом она благополучно избегала столкновений с законом. В Берлине это было возможно.
Мы с Галей стали каждое воскресенье выступать в клубе для пожилых людей в главном здании общины. Играли еврейскую классику "Колнидрей" Макса Бруха или "Хор пленных евреев" из оперы "Набукко" Верди. Но гвоздём программы была музыка клезмер. Отлучённые от своей культуры на десятилетия, бывшие советские евреи жадно приникали к источнику, полузабытому за столько лет. Впрочем, встречались настоящие знатоки и ценители. Вся Европа переживала увлечение еврейской музыкой, множились ансамбли "Клезмер", состоящие из одних немцев, поющих на идише. И мы играли фантазии и попурри на еврейские темы, бесконечный "фрейлехс" и бессмертные песни дедовского наследия.
Когда мы задумали сыграть чисто классическую программу, я решила включить в неё мою любимую "Ave Maria" Шуберта в замечательной обработке Яши Хейфеца. Но Галя как-то уклончиво сказала, что католическая молитва в стенах еврейской общины — не самая лучшая идея. Я не стала настаивать, чтобы не нарушать каноны.
На всякий случай мы отрепетировали обширную программу лёгкой музыки, и случая этого не пришлось долго ждать. Вскоре Галя радостно мне сообщила, что через родителей своих учеников получила заказ: поиграть на открытии нового парфюмерного салона, и она берёт меня в компанию.
В назначенный час мы явились на место событий — я со скрипкой, Галя с кейбордом. Для вечера я надела длиное платье, моё любимое, тёмно-зеленое. На Гале был чёрный костюм — скромно и элегантно.
Салон был оформлен потрясающе — всё сверкало, звенело, горело огнями. С потолка свисали расписные стеклянные шары, разноцветные бабочки и фонарики. Витрины были уставлены какими-то фантастическими сосудами, в которых переливалась волшебная жидкость, а народ пил шампанское и закусывал суши. Мы играли с таким вдохновением, что забыли про время. Приём получился на уровне. Хозяйка салона Наташа была очень довольна и попросила мой телефон. По Галиной просьбе она расплатилась с нами дорогим парфюмом.
Прошло несколько месяцев, наступила зима. Однажды в телефонной трубке зазвучал женский голос. Это была Наташа, хозяйка парфюмерного салона. Голос её звучал просительно.
— Моя подруга-немка выходит замуж за сотрудника тунисского посольства. Не могли бы вы поиграть завтра на церемонии бракосочетания в зале Ратхауза?
— Как, одна? — спросила я.
— Да, больше никого не нужно.
— Но что играть?
— Всё то, что вы тогда у нас играли, было так красиво!
Что ж! Я никогда не отказывалась от предложений выступить. Складывая ноты, я первым делом вынула из стопки затрёпанный еще с консерваторских времён сборник Шуберта и гордо молвила в пространство:
— Завтра я играю "Ave Maria“!
— Ты с ума сошла! — сказал мне муж. — Играть на свадьбе молитву?! Возьми лучше вальсы Штрауса!
Обескураженная, я отложила Шуберта. В самом деле, не будет ли это проявлением бестактности? Лучше взять что-то другое от греха подальше.
Ночью выпал снег. По радио в утренних новостях сообщали, как об ужасной катастрофе, что толщина снежного покрова достигает двадцати сантиметров. Утром автобус еле двигался от остановки к остановке, прокладывая себе дорогу по свежему снегу. Нужно было прибыть к десяти часам, и я, хоть и вышла намного раньше, прибыла к месту почти минута в минуту.
Наташа металась на лестнице Ратхауза, высматривая меня. Скинув пальто, я схватила скрипку. И тут я увидела невесту. Она бросилась ко мне, и первые её слова были:
— Вы играете "Ave Maria“?
Всё возопило во мне, захлестнула досада, но ответила я с улыбкой:
— Нет, не взяла ноты. Но я сыграю „Träumerei“ («Грёзы» Шумана).
— „Träumerei“ — тоже хорошо, — был её ответ.
«Она знает „Träumerei“, наверное, сама немного играет» — обрадовалась я.
Мы встретились с невестой взглядом, и в этот миг поверили друг другу всё самое важное: наши чувства, женский опыт, наши желания и надежды...
Церемония началась, и я теперь могла как следует рассмотреть новобрачную. Это была высокая стройная молодая женщина в белом, матового оттенка платье, закрывавшем её до самых ключиц. Тонкая талия и пышная, всё сметающая на своём пути юбка соответствовали сводебному стилю. Ничего сверкающего на ней я не увидела. Прекрасно было её лицо: удлинённый овал, нежный профиль, глаза цвета неспелого крыжовника и белокурые волны волос. Голову украшала маленькая диадема.
«Настоящая принцесса», — подумалось мне. Склонив голову, она слушала торжественные напутствия дамы, ведущей официальную часть. Рядом с ослепительной белизной невесты особенно был заметен оливковый цвет кожи её жениха. Высокий худощавый молодой человек со строгим лицом внимательно следил за происходящим. Это была элегантная пара, но у меня сжалось сердце: "Зачем она выходит за этого иноземца? Возможно, он достоин её, но оставить всё, уехать в чужую страну, жить по чужим правилам... Какие грёзы увлекли её за собой в это путешествие по жизни?!"
Мне дали знак, и я заиграла. От грусти за милую принцессу я играла с таким чувством, что все замерли, слушая меня. Мне хотелось играть для невесты так, чтобы даже когда её волосы станут седыми и у неё появятся внуки, она вспоминала этот день и эту музыку, как что-то неповторимое. Старинные портреты, висящие на стенах, нежный шёлк гардин и мерцание люстры обрамляли происходящее таинственной важностью.
Церемония закончилась, и нас окружили тётушки в живописных одеяниях с тарелками восточного угощения. Одна из них, с таким же оливковым цветом кожи, как и жених, счастливо улыбаясь, наградила меня целой горстью орехов и сладостей, завернутых в белые кружевные платочки.
— Это их свадебный обычай, — сказала оказавшаяся рядом Наташа.
Я унесла эти трофеи домой. Некоторые из них были распробованы сразу, а один я оставила себе на память. Потом этот белоснежный комочек перекочевал в коробку с ёлочными игрушками. Каждый год, наряжая ёлку, я брала его в руки и думала:
— Как она там, моя принцесса?
Так же и ноты „Ave Maria“, которую не пришлось сыграть, напоминали мне о ней, но всё меньше и меньше...
С тех пор колесо истории сделало двадцать оборотов, и наступил коварный 2020-й год. Год борьбы с невидимым и беспощадным врагом, заключенным в неизвестную прежде оболочку. В условиях жёсткого запрета на собрания все культурные радости были отменены. Искусство стонало, литература молчала, люди скупо общались с помощью новейших технических средств. В феврале 2021-го высота снежного покрова опять достигала двадцати сантиметров.
В преддверии марта вдруг раздался в трубке забытый голос. Это была хозяйка парфюмерного салона Наташа. Поздоровавшись с ней, я спросила так, будто мы вчера созванивались:
— Как жизнь?
— Хорошо! У нас теперь целый отдел в KDW (Kaufhaus des Westens)**, — ответила она и пригласила посетить их по старой памяти, опуская подробности, связанные с пандемией.
Оказалось, что её подруга, та самая принцесса, приехала на золотую свадьбу родителей, и они устраивают семейный вечер в узком кругу.
— Как она там, в этой Африке?! — закричала я в трубку.
— Нормально. Конечно, это золотая клетка. Я бы, например, не смогла. Но она довольна. Отдаёт всю себя благотворительности, и стала чем-то средним между матерью Терезой и принцессой Дианой. Муж её сделал дипломатическую карьеру. У них трое детей: два мальчика и девочка.
— Как я рада! — воскликнула я.
Наташа дала утихнуть моим эмоциям и продолжила:
— Так как пригласить какой-нибудь ансамбль музыкантов из-за карантина невозможно, моя подруга вспомнила, как вы играли в день её свадьбы, и попросила меня разыскать вас. У них у всех отрицательные тесты, а старики привиты, так что вам не надо беспокоиться. Смогли бы вы прийти?
Разве мог мой ответ быть иным?!
Если чего-то очень хочешь и долго думаешь об этом, то оно обязательно, пусть даже через двадцать лет, сбудется.
Завтра на золотой свадьбе будет звучать "Ave Maria"!
* Здание мэрии
** Торговый дом Запада
Сообщение отредактировал Сокол - Четверг, 01 Апр 2021, 12:59 |
| |
| |
| tasmanskyxxx | Дата: Понедельник, 13 Ноя 2023, 06:50 | Сообщение # 60 |
 Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 36
Статус: | Рассказы глубокомысленные, интересны, чувствуется душевный подход.
tasmanskyxxx
|
| |
| |
