|
Феликс Фельдман
|
|
| Phil_von_Tiras | Дата: Пятница, 07 Июл 2023, 13:40 | Сообщение # 51 |
 Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус:  | Глава 7
Никлас и Тим объясняют друзьям, кто такие «соколы»
Сбор был объявлен на полпятого у дома номер шестнадцать на Заарштрассе. Для Тима и Кристины это всего-то дорогу перейти, а Лидия сидела дома и размышляла, во что бы ей лучше одеться. На календаре 21 апреля 2016 года. Порывы ветра были достаточно свежи, а если учесть, что ночью было ещё минус три, то стоило одеться потеплей. Закладка кубоидов всё-таки будет на улице. Но днём распогодилось и температура поднялась до 15 градусов тепла. Наконец она решилась на пальтишко, которое похвалил Давид. Оно было из твида пье-де-пуль со стоячим воротничком, приталенное, с большими чёрными пуговицами. Пальто стройнило и без того элегантную фигуру девушки. Ещё подсознательно, но ей хотелось большего внимания со стороны парня.
Давид Сандлер, студент факультета юриспруденции из университета имени Гумбольдта, предложил Лидии взять с ними своего приятеля Влада Вайсмана. Влад учился у профессора по классу скрипки Фолькера Якобсена в Ганноверской высшей школе музыки и театра, но перевёлся в Берлинскую высшую школу музыки имени Ганса Эйслера. Берлин всё-таки предоставлял музыканту больше возможностей концертной деятельности.
Его родители жили в местечке Лауэнау, муниципалитете района Шаумбург в Нижней Саксонии. Бывшие киевляне, они эмигрировали в 1991 году и поначалу жили в общежитии для беженцев, устроенном в замке Хасперде, в местечке между городами Бад-Мюндер и Хамельн. Затем перебрались туда, где быстрее можно было снять жильё и начать какую-либо трудовую деятельность.
Давид считал, что Владу должно быть это интересно. По натуре он общественник, а поскольку в Шаумбурге тоже закладывали своим бывшим гражданам эти памятные камни и наверняка будут закладывать ещё, Влада можно подключить к делу. Кроме того, он приобщится к их коллективу. Коллектив — это всегда множество разных мероприятий, а не только закладка камней. Можно и в поход вместе сходить, и в кино.
Лидия, конечно, не забыла просьбу Никласа. Но в еврейской общине ей разъяснили, что участие, в том числе и членов общины, в благородном проекте Демнига только добровольное, а закладка и надзор за камнями преткновения дело совести коренных немцев.
Сегодня приготовили кубоиды в память семьи Равич, депортированной нацистами в Освенцим. Встретиться решили у входа в торговый центр «Форум Штеглиц» в четыре часа. Когда же подошёл Никлас Вальтер, переборчивый и не очень церемонный толстячок Влад Вайсман после знакомства спросил его:
— Ваша организация — это вроде скаутского движения?
— Нет-нет, — ответил Никлас. У нас, конечно, есть с ними и общие, например, гуманитарные цели. Скауты объединяют и молодёжь, и взрослых без различия пола, происхождения, расы или вероисповедания, хотя что касается пола, то у них всё-таки есть две параллельные организации: бойскауты и гёрл-гайдинг для девочек. Это неполитические организации, которые обращают особое внимание на физическое и духовное развитие мальчиков и девочек, но всё это преимущественно с элементами игры. Мы же организация гуманитарно-политическая и исключительно молодёжная. У нас свои особые интересы, которые должны быть учтены и вплетены в реальную политику взрослых. Это значит — в политику немецкого правительства во главе с нынешним канцлером Ангелой Меркель.
— А разве плохо, когда и взрослые, и дети в организации объединены одной педагогической целью? — вмешалась в разговор Лидия. — Ведь так можно решать исторический конфликт отцов и детей.
— Да кто говорит, что плохо? Мы существуем параллельно и не мешаем друг другу, скорее дополняем. Но наши идеалы политические, — ответил Никлас. — Я бы сказал так: скаутинг — это программа предотвращения возможного инфантилизма в характере детей. Программа становления порядочных активных взрослых людей.
— Понятно. А можно подробней о «соколах?» — не унимался Вайсман.
— Сейчас могу только коротко, — ответил Никлас. — После передачи камней общественности приглашаю всех в Штеглицкий парк. Там есть небольшой уютный ресторанчик. Он, пожалуй, уже к сезону открыт, и там поговорим подробней. Идёт?
— Можно, — как-то робко ответил Давид, взглянув на девушек и прикидывая содержимое кошелька. Он никак не мог привыкнуть, что приглашение по-немецки вовсе не означает, что за вас будут платить. Каждый платит за себя, зато довольствуется приятным обществом.
Ребята перешли дорогу и направились по Райнштрассе к намеченному объекту.
— Нас иногда считают молодёжной организацией при Социал-демократической партии Германии. Это не так, — продолжил Никлас разъяснения на ходу. — В начале двадцатых прошлого века мы были социалистической рабочей молодёжью, и уже тогда некоторые называли себя «красными соколами». В Австрии существовали группы, которые занимались правами детей, они создавали детские республики. В это время название закрепилось. Когда Гитлер пришёл к власти, «соколы» были запрещены. Многих посадили в тюрьмы, немало из тех, кто остался, участвовали в сопротивлении, значительной части удалось бежать за границу. После войны организация была восстановлена, и на первой конференции ассоциации «Соколы» два её бывших руководителя были выбраны на равных правах председателями.
— Совсем неплохое демократическое начало, — заметил Вайсман.
— Никакой абсолютистской власти для председателя, — пошутил Никлас и, вдруг помрачнев, добавил. — Я пропущу мрачную страницу преследований, тюремных заключений и расстрелов наших ребят Народной полицией ГДР.
Давид и Влад понимающе переглянулись. Никлас заметил, кивнул и продолжил:
— В Федеративной республике два фактора — студенческое движение Запада в 60-х годах и югославская модель рабочего самоуправления вместе с разрывом со сталинизмом — влияли на поиски «соколами» альтернатив социализму. Поэтому они в конце концов ещё больше отмежевались от классических позиций СДПГ. Конфликт усилился в начале нового тысячелетия из-за позиций по Афганистану и Косово. Сейчас мы впервые имеем председателями и женщину, и мужчину, Джозефину Тишнер и Иммануэля Бенца. Так что, Влад, демократия у «соколов» продолжается.
Тем временем ребята за разговором подошли к дому на Заарштрассе 16. Гунтер Демниг приступил к закладке четырёх кубоидов. Вокруг него, кроме членов команды «соколов», собрались зеваки; с неприязнью смотрел на действия Демнига жилец дома с балкона второго этажа. Чей-то глухой голос из заднего ряда зевак с намеком на нацистское время прогудел: «А назад оглянуться не хотите?!» Ребят передёрнуло. Физически крепкий и горячий Тим ринулся было на голос, но его перехватила Петра Фриче, руководитель инициативной группы.
— Мне уже два письма пришло с угрозами, — сказала она язвительно в адрес голоса. — Уверена, что от неонацистов. Они организовали так называемый «Проект по борьбе с камнями преткновения». Как же им не распетушиться, когда существуют такие правые новообразования как «Патриотические европейцы против исламизации Запада» (ПЕГИДА) и «Альтернатива для Германии» (АдГ). Только в феврале серой краской были замазаны 36 памятных камней, но их по Берлину около шести тысяч. Захлебнутся! Меня лишь удивляет, ужасает и возмущает очевидная неспособность и нечувствительность полиции и власти к защите памятных мест и людей, выступающих против неонацизма и забвения преступлений нацистов.
Демниг побрызгал жидкостью и протёр тряпкой медные таблички. Он встал, вытирая с лица пот и разминая спину. В плоскости тротуара засветились имена: «Здесь жил Альберт Равич, год рождения 1890. Депортирован 29.1.1943. Убит в Освенциме». «Здесь жила Полина Равич...» «Здесь жил Гюнтер Равич...» «Здесь жил Манфред Равич...»
Из дома номер 16 и из ближайших домов стали выходить жильцы, явно заинтересованные тем, что закладывается у их порогов. Тогда Петра Фриче обратилась непосредственно к ним.
— Дамы и господа, «соколы», друзья! — начала она традиционно, обращаясь к присутствующим. — Наш принцип таков: если забыто имя человека, то забыт и сам человек. Тем более не станем мы забывать людей, наших граждан, которые здесь жили и ушли из жизни не по своей воле. Мы работаем с архивами, разыскиваем родственников, мы восстанавливаем биографии не кинозвёзд или героев, это биографии простых людей. Именно в этом доме жила обычная семья по фамилии Равич. Отец, Альберт, был обыкновенным коммерческим служащим. Он полюбил женщину. Её звали Полина Зильберман из Фриденау. Как и у других пар, у них родились дети, близнецы Манфред и Гюнтер. Семья жила по этому адресу примерно до 1940 года, жила в достатке, имела — что было тогда редкостью — личную телефонную связь в квартире. Затем их принуждают переехать на Гросгёршенштрассе, а после ещё раз на Дальманштрассе 2 в качестве субарендаторов, — Фриче сделала паузу, пережидая шум громыхающего по дороге грузового автомобиля. — Гюнтер и его родители были депортированы в Освенцим 29 января 1943 года. Транспорт прибыл туда 30 января 1943 года. Из находящихся нём тысячи человек двести восемьдесят мужчин и женщин были отправлены в лагерь в качестве заключенных, остальные семьсот двадцать человек были немедленно убиты в газовой камере.
Предположительно в газовой камере погибли Полина, Альберт и Гюнтер Равичи. Манфреда депортировали в Освенцим 12 марта 1943 года. Федеральные архивы называют датой убийства Манфреда 16 мая 1943 года. 18 летнему юноше оставалось жить еще два месяца.
Петра Фриче остановилась, охватывая взглядом толпу. Кто-то из женщин вытирал платочком глаза, мужчины стояли насупившись, хамивший прохожий исчез. Фриче предложила высказаться жильцам дома, но люди молчали.
Далее по программе должен был состояться для молодёжи семинар-поминовение в общинном доме евангелистов Базилике Розария.
Давид тронул Никласа за рукав куртки:
— Ник, мне бы хотелось продолжить тему Холокоста, которую ты начал, но уже поздно, нам с Владом пора домой. В парк мы не пойдём. Я предлагаю встретиться двадцать четвёртого в «Зелёной лампе» на Уландштрассе. По воскресеньям у них бранч с десяти часов до полшестого.
— Это ресторан?
— Да, русский. Блюд навалом, лопай до отвала, и стоит, смотря по времени, от 9 до 12 евро с гостя. Даже красную икру выставляют. Нас семеро, можно ещё кого-нибудь пригласить. Позвоню, закажу двойной столик. Согласны?
Посовещавшись, решили встретиться в воскресенье прямо у входа в час дня. Алкоголь не заказывать, даже если хозяева будут настойчивы.
В воскресенье Никлас взял с собой Мишель, а Лидия — новую знакомую на случай танцев для баланса мужского и женского пола. Ввосьмером компания молодых людей устроилась в закутке ресторана подальше от входной двери и таким образом, чтобы дискуссией не очень мешать другим посетителям, а те — не совали нос в их дела.
Когда ребята немного утолили голод, Давид решил взять быка за рога:
— Ники, — начал он, — в Центре европейско-еврейских исследований имени Моисея Мендельсона при Потсдамском университете я нашёл том радиоархива, в котором известный гитлеровский нацист, медик Герхард Вагнер, в речи на партсъезде НСДАП утверждал, что расистские идеи и немецкий социализм являются нераздельным единством. Вы, «соколы», считаете себя социалистами. Что ж, бывают разные формы социализма, но основа у них одна. Иначе говоря, разные течения социализма как бы братья?
— Это ты меня провоцируешь, Давид? Или хочешь на чём-то поймать? Отвечу тебе сразу. Для нас фашизм — это не мнение, а преступление. Тем более нацизм. Мы исходим из конечного результата, а не из болтовни. Ещё важно понять, как однажды написал наш товарищ Эрих Фрид: «Фашист, который не что иное, как фашист, является фашистом. Антифашист, который является всего лишь антифашистом, не является антифашистом». Как видишь, Давид, «соколы» не парламентские болтуны. Для нас быть антифашистом значит действовать.
— И как вы действовали в последнее время? — поинтересовалась подружка Лидии?
— Ой, простите, — вспохватилась Лидхен, — забыла вам представить: София или просто Соня, говоря по-русски. Она сама себя представит, как принято у нас в Германии.
Все с любопытством уставились на новенькую, ожидая её объяснений.
— Да. Я София Левин, — сказала она, — приехала с родителями из Москвы в 1997 году двухлетней, закончила гимназию в Берлине, сейчас изучаю социологию в «Свободном университете», и интересует меня анализ процессов глобализации европейских стран. О «соколах» мне рассказала Лидия. Любопытно.
— Очень приятно, Софи, — заинтересовался чернобровой среднего роста девушкой Тим. — Могу ответить на ваш вопрос. Мы отдаём себе отчёт в том, что объект наших действий — это молодые люди, и особенно дети, у которых взгляды ещё не сформированы. Поэтому они легко поддаются воздействию всяческих взглядов. Мы хотим их перехватить. Стало быть, наши действия имеют прежде всего педагогический характер.
— «Воздействию всяческих взглядов», — повторила Софи, — в том числе расистских и антисемитских от своих же родителей?
— Или правоэкстремистских организаций, которые почему-то не запрещены в Германии, — поддержал Софию Давид, явно подготовленный к встрече. — Вот откровенная фраза и суть нацизма из выступления Геббельса в Берлинской опере 25 ноября, то есть через несколько дней после «Хрустальной ночи», перед так называемой профсоюзной организацией «Сила через радость» и Имперской палатой культуры: «Национал-социализм — антисемитское движение». Разве у неонацистов другое мнение, если они даже не произносят этого вслух? Почему не запретить такую партию?
— Мы считаем запрет партий и организаций не эффективным, — продолжил Тим. — Те довольно широкие слои населения, у которых ещё сохраняются расистские или антисемитские предрассудки, вовсе не организованы, тем более эти люди не члены партий. Как это запретишь? Да и запрет не ведет автоматически к изменениям индивидуальных ценностей. Это мы обсуждали ещё в ноябре 2001 года. Открытая пропаганда фашистских идей должна законодательно преследоваться, а что делать с индивидуальным мнением? У нас тем лицам и организациям, которые осуществляют просветительскую работу, предлагается крепить солидарность граждан в сохранении базовых ценностей демократического общества. Поскольку правоэкстремистские идеи подспудно циркулируют в обществе, то мы и ведём идейную борьбу. Наши идеи против их идей, если мы уверены в силе своих. Мы добиваемся большинства. Наш девиз: измени мир воспитанием!
— Поводов для практической пропаганды достаточно, — повёл аргументацию дальше Никлас. — Мы не пропускаем дат освобождения жертв концлагерей. Освенцим и Собибор, Герника, Варшава, Белград и Ковентри были раньше разрушенного Дрездена! Для нас 8 мая — день не только освобождения Европы от войны. Мы отмечаем этот день также и как день освобождения выживших евреев Европы. Вот хотя бы закладка камней преткновения! Наша задача доказать немцам не только равноправность их бывших соседей, но и равноценность их как граждан и людей. И в общем, наша задача захватить пропагандистское пространство вместе с единомышленниками.
— Хорошее понятие «равноценность», — Давид достал мобильник, пролистал и, найдя нужное место, сказал: — Могу проиллюстрировать на одном из примеров, как создавались нацистские мифы о евреях и, главное, что в них довольно явным намёком подразумевалось и на какие действия против евреев поощрялось население. Цитирую, хоть и с отвращением, одного из вернейших холуёв Гитлера, руководителя Германского трудового фронта, то бишь совместного профсоюза рабочих и капиталистов, Роберта Лея буквально спустя девять дней после погрома. Он обращается к простому обывателю с такими словами: «Адольф Гитлер снял с твоих глаз повязку и показал тебе евреев и твоих губителей во всей их наготе и убогости. Еврей не умен и не хитёр, это старая сказка. Нет, еврей, если его обнажить, это самое жалкое, подлое и глупое существо на свете». И далее: «Я спрашиваю тебя, немец, сострадателен ли ты к бациллам и бактериям, туберкулёзной палочке, которая разъедает твои легкие? Если хочешь сохранить себя, нужно оставаться стойким. Так считает наш народ: еврей — паразит. Неправда, что он представляет религию, что его синагоги — это молитвенные дома для Господа Бога. Скорее это лавки, которые иудеи (...) используют для того, чтобы обдумывать свои подлости во вред коренному народу. И поэтому было необходимо, чтобы мы действовали очень жестко против евреев. Жалко, что еврею позволили так широко распространиться в нашей Германии на шестом году существования нашего государства. Порядочностью и тактом с этим не справиться. „Еврей должен уйти“ — это должно стать нашим девизом. Так или иначе, но Германия должна быть свободна от евреев ради неё самой».
— До чего же мерзко, — выдохнула Мишель. — Мерзавец, выродок! И ещё смел говорить от имени всего народа!
Всеведущий Давид добавил:
— Любопытно, как иногда нацистские бонзы выдавали сами себя. В одном из интервью с рабочим и членом бывшего традиционного профсоюза неким Плюшкой главный редактор эсэсовской газеты «Чёрный корпус» Гунтер д’Алкен признавался, что широкие массы немецкого народа, особенно рабочие, были полны глубочайшего сочувствия к судьбе своих собратьев евреев. Имеется в виду отношение к ноябрьскому погрому. И, спохватившись, сам себя поправил. Мол, это всего лишь толпа, которая симулирует особые симпатии к евреям. Вы-то, спрашивал д’Алкен, подстрекая Плюшку, не принадлежите к этой так называемой широкой массе? Попробуй этот Плюшка сказать, что принадлежит! Та же проверка лояльности гражданина Третьего рейха к власти через отношение его к нацистским понятиям, как в СССР проверка лояльности через отношение к изобретённому идеологическому понятию «враг народа».
— Все эти нацистские бонзы отличаются лишь мерой подлости. Лей законченный подлец, алкоголик и трус, — вмешалась Кристина, — мне бабушка рассказывала. На процессе в Нюрнберге он клялся и божился, что слыхом не слыхивал о преступлениях, уверял, что сгорает от стыда, а затем повесился на полотенце.
— Обратите внимание на фразу «Порядочностью и тактом с этим не справиться», — заметила Софи. — По сути призыв к народу опуститься до уровня скотов и убийц. Грабьте, жгите, унижайте, убивайте, — мы это берём на себя. Мы созрели.
— Именно так, — заключил Никлас. — Геббельс эту вызревшую готовность почувствовал именно потому, что нацисты, благодаря насилию, стали единственными господами в пропагандистком пространстве. Это дало возможность открыть новую фазу, которая вела к так называемому окончательному решению еврейского вопроса при полном удовлетворении «фюрера немецкого народа». Но послушайте! С нацистами всё ясно, отличить их теперь от других нетрудно. Однако спросите кого-нибудь: «Вы за расизм?» «Боже упаси!» — ответит вам большинство. Почти все против расизма: учителя, родители, средства массовой информации — и, конечно, вы тоже. Но что это на самом деле? Что стоит за этим термином? Кто расист? Это просто «нацисты», «большинство населения» или только диктатор? Не может ли случиться так, что вы сами, не подозревая этого, являетесь носителем расистских взглядов? В чём разница между расизмом, ксенофобией и антисемитизмом?
— Извините, Никлас, но «почти все» слишком абстрактно, — вмешалась Софи. — Социологические исследования на эту тему, которых, к сожалению, мало, показывают следующее. Чем ниже образовательный уровень молодёжи, тем большая склонность к правому экстремизму. Не буду голословной. Имеются данные исследования настроений и взглядов учащихся профессиональных училищ. 36,6 процента, то есть треть опрошенных, частично или полностью согласны с утверждением, что национал-социализм в основном является хорошей идеей. Она, мол, была справедлива, но плохо исполнена.
— Да и в гимназии история в старших классах больше не обязательный предмет. Самостоятельно разобраться не так просто. Два часа в неделю на весь двадцатый век и до сегодняшнего дня, — поддержала подругу Кристина. — В результате нацистский период сокращается и рассматривается не полностью. Учителя сами проявляют энтузиазм, но вне программы. На веб-сайте нашей школы есть подробная документация о роли, которую наша школа играла во времена национал-социализма. Приведены примеры мужества простых людей. Например, излагается эпизод, когда смотритель школы был уволен за то, что отказался поднять флаг со свастикой.
— Если школа хочет помочь нам стать критически настроенными демократами, тогда надо больше обсуждать, как возник геноцид евреев, — добавила Лидхен. — Мы должны вместе подумать о том, как сегодня бороться со всеми формами фашизма. К сожалению, это снова очень актуально.
— Всё это область теории, она для специалистов, — заявил до сего молчащий Вайсман.
— В том-то и дело, — продолжил Никлас. — Подросткам, да и взрослым надо другое. Что если бы вы вдруг оказались в гуще людей, где прозвучали расистские лозунги; или в автобусе, метро, трамвае кто-то отпустил антисемитское замечание? В такие моменты, честно говоря, люди часто чувствуют себя напуганными и беспомощными. Реагировать решительно и смело действительно сложно. Мы собираем такого рода факты. Их не бесконечное множество, они типичны. Наши семинары, наши вечера, встречи ориентированы на то, чтобы в ролевых играх практиковалось обучение тому, как преодолеть собственную незащищённость, бороться с предрассудками и мужественно выступать против расизма. А чтобы заинтересовать молодёжь, мы вместе смотрим фильмы, играем в различные игры, готовим вкусную еду, знакомимся с новыми людьми. Всё это увлекательно и ненавязчиво.
— Замечательно, конечно. Кстати, Ники, ближайшие планы закладки камней преткновения уже известны? — спросила, резко меняя тему, Лидия.
— Сейчас посмотрю, — Никлас достал записную книжку из бокового кармана куртки. — До конца года... Да, есть. 21 апреля на Александерплац пять кубоидов бездомным. Они тоже подвергались преследованию как асоциальные элементы. Потом, потом... 12 мая в память Хедвиг Ментцен, урождённой Кан, Ханнсдорфер Штрассе 8. Между прочим, её муж по нацистской классификации был арийцем, но имел несчастье умереть в 1917 году, то есть слишком рано, чтобы освободить женщину от депортации, несмотря даже на то, что она вышла из иудаизма. Ещё 23 сентября, в пятницу, два камня в память Георга Обста, Гиловер Штрассе 28 б, и Георга Исидора Друкера Херфуртштрассе 27. Последнего депортировали в Эстонию и убили просто за то, что еврей. А вот Обста... Обст находился в подполье и оказывал помощь социал-демократам, в частности, укрывал их. Но 7 февраля 1934 года гестапо накрыло его и привезло в свой штаб на Принц-Альбрехт-Штрассе, где он якобы выпрыгнул из окна четвёртого этажа. Разумеется, насмерть.
Возможно, до конца года появятся ещё некоторые имена. А вот на весну и лето 2017 года запланировано в районе Шёнеберг заложить 20 или более камней в память именно еврейских граждан. Закладывать во вторник 21 марта будет сам Демниг. На Иннсбрукер штрассе, 19 — Эльзе, Людвигу и Рут Майер, на Перельсплац, 10 — Мари Рабинович, а на Перельсплац, 15 — Магде Ашер, Розали и Морицу Пфайл. В общем, 12 человек. Ну вот ещё во Фриденау на Заарштрассе.
— Заарштрасе? — удивилась Кристина. — А номер?
— Номер 8.
— Так это же перед нашим домом! — вскрикнул Тим. — Ты можешь сказать точней, о ком речь?
— Могу, не секрет, — ответил удивлённый Никлас. — Момент... — он перелистал пару страниц, — вот! Будет выгравировано на пластинке:
«Здесь жила Августа Кон, год рождения 1872, депортирована 17.8.1942, Терезиенштадт, убита 31.8.1942»; «здесь жил Симон Кон, год рождения 1868, депортирован 17.8.1942, Терезиенштадт, убит 31.8.1942».
Тим растеряно посмотрел на Кристину:
— Убиты 31 августа 1942 года. Оба в этот день.
— Бабушка! У неё ведь... — выдохнула Кристина. Она многозначительно посмотрела на Тима.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Пятница, 07 Июл 2023, 13:57 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Понедельник, 17 Июл 2023, 13:10 | Сообщение # 52 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 8
В графстве Шаумбург-Липпе жребий брошен
Мысль что уезжать всё-таки придётся пришла Морицу Шёнфельду в его конюшне. Спортивных лошадей он не держал, продавал рабочих, но имел любимца, которого сохранял для себя. Это был серый жеребец Самсон. Сначала он заезжал его под седло для продажи, потом оставил и полюбил. Самсон четырёхлетка, вполне спортивный возраст, но Морицу дали понять: лошадь конфискуют для военных целей. Это было невыносимо, и он больше не думал, будто нацистский режим в стране ненадолго. Дело было даже не в двух арестах с побоями, которые он пережил. Напористость местных членов НСДАП, их всё возрастающая власть и наглость, беcпринципность и угодливость населения говорили о нарастающей массовости движения. Слишком тяжёл был маховик, чтобы остановить его единичным сопротивлением, тем более со стороны евреев.
Заколебался и Пауль Адлер, но он всё ещё на что-то надеется, несмотря на почти полное разорение. Он заслуженный солдат Первой мировой, имеет ранение. «Мы переживём ситуацию, это только на время, она изменится», — повторяет он. Его не смущает даже то, что он побывал в Бухенвальде, правда, подержали и выпустили. Не заметил он и того, что арестованный 10 ноября в Ринтельне Исидор Брилл был там же и убит 3 декабря 1938 года.
Когда Пауль был заключённым в Бухенвальде, его жена Гертруд ночью навестила близкую подругу с просьбой о помощи. Конечно, не школьная подруга должна была помочь, а её муж, активный нацист Шульце-Нолле. С такими просьбами с пустыми руками не ходят. Никто не знает Шульце-Нолле, или местный нацистский лидер Эрих Буххольц, или даже, возможно, оба ходатайствовали об освобождении. Ясно лишь, что не за просто так. В конце концов Адлера и его сына Эриха выкликнули на линейке, отделили от группы, а затем, допросив для видимости, отпустили домой.
Однако благодарным за свою дальнейшую судьбу Пауль должен был быть не нацистским соседям, а своей надоедливой тёще Фанни Филиппсон, которая неутомимо побуждала его к эмиграции и, в конце концов, заставила добыть визовые документы для въезда в Америку. Подталкивали его и другие члены семьи.
Пока ещё дело до массового истребления евреев не дошло, ставка нацистских бонз делалась на скорейшее изгнание их из страны, тем более, что это приносило казне значительный доход. Уже 7 сентября 1936 года все активы, владельцами которых являлись евреи, вне зависимости от источника их происхождения обложены 25-процентным налогом.
В конце ноября 1938 года последовало распоряжение гестапо выпускать из концлагерей тех евреев, ветеранов Первой мировой, у кого имелись документы на выезд. Это и стало для Адлера главной причиной освобождения.
Если нацистские власти были заинтересованы в изгнании евреев, то сионистские организации — в принятии их в Палестине. Нужны были люди и неплохо бы с капиталом. В отличие от Декларации Бальфура в сионистских кругах «еврейский национальный очаг», предложенный английским правительством, мыслился не иначе как создание еврейской государственности. Это предполагало налаживание основных отраслей, в частности, сельского хозяйства, от которого евреи были давным-давно отлучены.
В Германии те из них, кто ещё не определился с выбором пути эмиграции, имели возможность проверить палестинский вариант. Так было и в Обернкирхене. Ещё в ноябре 1936 года Реха Шёнфельд отправилась в Палестину. Двух месяцев её пребывания на святой земле было достаточно, чтобы на месте разобраться в ситуации. 20 января 1937 года она была уже дома.
Леопольд Лион, глава синагогальной общины, предложил коллективно послушать Реху и обсудить сложившееся положение. Было решено: всем заинтересованным собраться в субботу в синагоге и по завершении дневной трапезы поговорить. После «Киддуша»7 и благословения над бокалом вина, чтобы не нарушать религиозной традиции, закусили мучным. Затем, не приступая к полноценной трапезе, обменялись мнениями.
— Судите о фактах сами, — сказала Реха. — Можно говорить уже о десятках тысяч евреев, которые въехали в Палестину, в том числе из Германии. Но ведь наши — культурные люди. Они внедряют современные методы хозяйствования, разводят цитрусовые культуры, вводят на купленных землях интенсивное орошение, осуществляют массовое производство птицы. Всё это сначала вызывает у местных арабских крестьян недоверие, а потом и раздражение. Они к таким нововведениям не привыкли и хотели бы жить примитивно, как жили прежде. Арабы недовольны как евреями, так и англичанами. Они начали бунтовать, уничтожать еврейские сады и плантации. Нападать на людей.
— И что, убивают тоже? — спросил Макс Шёнфельд, брат её мужа Морица.
— А как же, дорогой деверь! Это же бандиты! Я слышала от старожилов, они убили двух медицинских сестёр в больнице Яффо. Ты не знаешь, чем эти девочки им мешали? Наверно, тем, что не закрывали лиц перед мужчинами. Арабы продолжают убивать евреев. Они убивают друг друга ещё больше, чем чужих. Правда, наши не молчат. Там есть боевые отряды, их называют «Иргун». Они отвечают арабам тем же: око за око, зуб за зуб. Чтоб мне это нравилось?! Я не хочу считать, кто убивает больше, а кто меньше. В общем, хаверим, может быть, молодым надо ехать в Эрец Исраэль, но мы с Морицем... Знаете, у нас другие планы.
— Надо признать, что у Гитлера не только официальная власть, он и пропагандой побеждает по всей стране, — глухо произнёс Леопольд. — Очаги болезни пошли по всем органам общества. И в прежние времена изгоняли наших предков. Но на этот раз коллективной эмиграции не получится. Каждый из нас решает сам за себя. К сожалению, наши немецкие соседи и клиенты с нашим изгнанием молча согласны. Меня это больше всего поражает. Ведь город наш мал, каждый знает друг друга с детства, дети дружат между собой. Это так не похоже на то, что рисуют и пишут в газетах, — Леопольд как-то беспомощно развёл руками.
— Слушайте, — сказал он решительно, — прежде всего, а это особенно трудно, надо добиться аффидевита, то есть заявления под присягой от родственника, проживающего в целевой стране эмиграции. Он выступает гарантом, что его родственник не станет обузой для принимающей страны. У многих из нас есть родственники в различных странах. Эдит Адлер, младшая дочь Мейера Адлера, и ее муж Луи Кляйн эмигрировали в 1933 году через Голландию в Новую Зеландию. Пауль Адлер, внук Якоба Симона Адлера и Хильде Бергхаузен, с конца 1932 уже в Эквадоре. Мой Эрнст с июня 1938 года в Новой Зеландии. Там же с 1934 года Хильдегард Адлер и Юлиус Фюрст с сыном Герхардом. Дети Алекса Шёнфельда Герберт, Эдгар и Ханни с мужем Карлом Лёвенталем с 1935 в Америке, в Детройте. Гарантии в Палестину не нужны, но там тоже есть наши, которые уехали ещё до 1933 года. Это Мета Лион и Герман Беньямин.
Имейте только в виду, что рейсы судов в Северную и Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию и даже в Шанхай сплошь переполнены.
— У твоих, Мориц, всё благополучно? — Леопольд обратился к Шёнфельду.
— После Дахау Эдуард уже не колебался, — последовал ответ. — О пытках ничего не говорил, ему больно, он был подавлен. Но 9 августа 1936, вы знаете, они с Эрной поженились и сразу уехали в Аргентину. Виза у него была. В то время налоговый эмиграционный сбор составлял только 25 процентов от состояния. Роскошь! Впрочем, для Карсбергов это не проблема, они богаты. Знаете, кто его освободил? Не поверите! Дело дошло до самого Гитлера! А потом за Эрной отправилась и сестра Ирмгард. Она с мужем Беро жила в Брауншвайге. Реха, ты помнишь, как они приезжали к нам в феврале 1936 с внуком Хайнцем? — спросил Мориц жену.
— Чтоб бабушка не помнила это сокровище? Я ещё не встречала такого умного ребёнка шести лет! Он уже читает на хебрэишь. Беро Фридман, хоть он из Польши, но в лошадях разбирался не хуже тебя, Мориц. Да, слава богу, они в июле 1937 отплыли на параходе в Нью-Йорк. А в марте 1938 — также мой сынок, дорогой Фредди. С божьей помощью уедем и мы.
— Я должен буду передать тебе синогогальные дела, Мориц, — сказал Лион. — И кое-что очень важное. Ты понял?
— Тора, — многозначительно взглянув на товарища, ответил Шёнфельд.
— У меня болит душа за тех, кто хочет остаться и умереть здесь. Как председатель мужской Хевра Каддиша8 я побеспокоюсь, чтобы они имели доступ хотя бы к нашему кладбищу в Уленбрухе, — сообщил Леопольд Лион. — Остаются моя мама Фанни и Элен Дюринг. А как с вашими, Пауль?
— Не знаю, или можно сказать слава богу, — ответил Пауль Адлер. — Дядя Александр и две тёти умерли, как будто сговорились, между 1934 и 1937. Пусть земля им будет пухом, им уже не надо ехать. Это тяжёлое бремя снято с души, и мы можем двигаться.
Помолчали...
Макс Шёнфельд задал в синагоге вопрос Рехе не случайно. Они с братом Мартином весь 1937 год только и обсуждали возможность эмиграции. Но в отличие от зажиточного Морица их материальные возможности были намного скромней. Из многочисленного рода Шёнфельдов их чадолюбивый дед Филипп Шёнфельд со своей красавицей женой Софи, урождённой Майер, произвели на свет шестерых сыновей и двух дочерей. Впрочем, это была уже другая линия, потому что Макс и Мартин были внуками от его первой жены Юлии Гольдшмидт, которая успела родить только одного сына Майера Филиппа Шёнфельда и умерла спустя три месяца после родов. От отца оба брата унаследовали дом на Зюльбеккервег с конюшнями и бойней. Оба скромно зарабатывали закупкой коз, их продажей, убоем и обработкой кожи. И жильё обоих в пригороде Обернкирхена, жилом районе стекольного завода, было простым домом для рабочих. Оно состояло из общей прихожей и двух квартир напротив друг друга. После смерти в 1933 году матери Жанетт, урождённой Вайнберг, освободились ещё две комнаты наверху.
Теперь братьям приходится подсчитывать. Отправиться в Палестину имело бы смысл при условии открыть там дело, то есть въехать туда, как понималось, «на правах капиталистов». Да иначе по условиям соглашения Хаавара9 между сионистским руководством и немецкими властями их бы не выпустили, ведь обстановка после 1933 года резко изменилась. По этим условиям они должны были внести на заблокированный банковский счёт 1000 фунтов стерлингов каждый. Доступ к счёту имела как раз компания Хаавара. На эти деньги закупались немецкие товары для Ближнего Востока, что было крайне выгодно Гитлеру, и после их реализации компания возвращала эмигрантам внесённый эквивалент в палестинских фунтах. Можно было купить жильё, участок земли, открыть дело. Разумеется, если денег оказывалось достаточно.
Сумма в 2000 фунтов стерлингов на двоих была громадна! Её они не собрали бы, даже продав последнии рубахи. Но это было ещё не всё! Немецкое правительство по реализации сделки конфисковывало половину денег от продажи собственности, и эта доля возрастала год от года. Необходимо было ещё заплатить государству налог на эмиграцию, иначе — «налог за бегство». Кому-то удавалось вывезти деньги или драгоценности нелегальными путями, что спасало их экономическую ситуацию, но эти пути ещё надо было найти. Всё это для братьев означало тупик, как вдруг открылся новый путь.
В один из осенних дней 1937 года Мартин явился к брату с радостной новостью. Лутц Хаммершлаг, брат жены, писал из Аргентины, куда его семья выбралась ещё в 1933 году, что он устроился хорошо в хозяйстве фермера. Хозяин им очень доволен и с евреями солидарен. Он готов дать гарантию, что приехавшие не станут обузой государству. Лутц сообщал, что две его сестры уже готовятся к эмиграции, у каждой — семья из десяти человек, а гарантия ещё для трёх человек тоже не проблема, притом что и места на пароход он в состоянии обеспечить. Решение было принято: Мартин с семьёй отправляется первым и оттуда позаботится о визах для семьи Макса. Есть надежда и на живущих в США родствеников Фриды, жены Макса.
Когда дело пущено в ход, время бежит стремительно. Уже известно, что пароход в Буэнос-Айрес, где забронированы места для семьи Мартина Шёнфельда, отправится из порта Гамбурга 1 декабря. Мартин развивает бурную деятельность. Прежде всего собираются по крохам из всевозможных источников деньги. Надо оплатить налог; нужны командировочные расходы для поездок в Гамбург и Бюккебург; в паспортной регистрационной службе Бюккебурга срочно заказываются заграничные паспорта для их супружеской пары и для сына; нужна справка об обменной сумме денег, жалкой, конечно, в 79,27 рейхсмарки, на аргентинские песо. К четвёртому ноября всё готово, и 1 декабря 1937 года семья отправляется в трёхнедельное морское путешествие на пассажирском судне «MS Monte Rosa» прямо в лагерь для интернированных эмигрантов.
Для Леопольда Лиона день икс наступил в четверг 18 мая 1939 года, в день христианского праздника Вознесения Господня. Станет ли христианский бог еврейского происхождения спасителем для семьи в её нелёгком вознесении, то бишь переселении в совсем незнакомую страну Новую Зеландию?
Леопольд плохо спал, едва заснул под утро. Весенний день выдался замечательным, а люди выглядели равнодушными. С такого привычного в Обернкирхене голубого неба светило солнце, и день обещал быть тёплым. Жители города привычно отправлялись на прогулку или в трактиры, а он вместе с женой Каролой, её матерью Бетти Адлер, урождённой Дёрнберг, и дочерью Урсулой сегодня покинут родные места. Никто из родственников их не отвезёт. Все личные транспортные средства давно проданы или реквизированы. Пришлось просто нанять конную повозку, чтобы добраться со скудным багажом до железнодорожной станции в Штадтхагене. Оттуда они приедут в Мюнхен. Официальных пунктов пересечения границы лишь несколько вообще и в частности через перевал Бреннер. Оттуда в Италию. Шестнадцатилетний Эрих Адлер, сын Пауля, едет с ними и привезёт повозку назад.
Как в тяжёлом сне, перебирает Леопольд факты и события последних шести сумасшедших лет. А заключительным драматическим аккордом была продажа совместной с братом Элиасом фирмы, их детища. Иначе было бы не обеспечить покупку пассажирских билетов на пароход. А главное — кому продали, кто покупатель! Единственным потенциальным покупателем оказался Карл Штюмайер, который взялся продолжать бизнес правильно, то есть под руководством арийца. Радовало хотя бы то, что этот дорогой сердцу текстильный магазин не разнесли вандалы. Лидер местной группы НСДАП Буххольц предупредил Штюмайера: если этот дом срочно не купишь, люди забросают его камнями. То есть разнесут, если он останется еврейским.
И привычную съёмную квартиру на Кирхплац, где родились дети, пришлось сдать и переехать к бабушке Фанни, которая ещё имела право жить в нескольких комнатах над магазином кухонных и скобяных товаров, кстати, тоже уже закрытым.
Кто бы мог предполагать? Никто ведь не верил! Ещё в 1929 году коммунисты призывали к всеобщей забастовке. А на акциях национал-социалистов почти насильно вербовали социал-демократов к вступлению в НСДАП. За отказ — информировали работодателей стекольной фабрики или других предприятий, припугивая увольнением; те же угрозы применялись за отказ участия в так называемых практических вечерах НСДАП.
Леопольд Лион, Пауль и Альфред Адлеры традиционно принимают участие в шествии колонны стрелков «Ротт Херц»10 как бывшие солдаты, члены Рейхсбунда еврейских солдат фронта. Рейхсбунд полагается на интеграцию евреев в складывающейся ситуации и призывает к сдержанности. Мужчины не знают, что уже отмечены в списке галочками. Позже Штюмайер доверительно и с гордостью процитирует Леопольду фрагмент из последнего выступления Гитлера в Рейхстаге: «В жизни я был часто пророком, и в большинстве случаев был высмеян. Во время моей борьбы за власть именно еврейский народ со смехом принимал мои пророчества о том, что я однажды возьму на себя руководство государством и, следовательно, всей нацией Германии, а затем, среди многих других, решение и еврейской проблемы. Я считаю, что от гомерического смеха того времени еврейство в Германии, вероятно, уже задохнулось».
Леопольд горько усмехнулся. А потом, с марта 1938 года он и Эли должны были пункт за пунктом в многостраничной ведомости перечислять все свои личные вещи и все активы компании, потому что вошло в силу постановление о регистрации имущества евреев, если их состояние превышало 5 000 рейхсмарок. Пока 5 000. Декларацию о доходах в местные налоговые органы требовала финансовая дирекция Ганновера.
«Ну что ж!» — Леопольд Лион прервал свои размышления. Многолетний глава еврейской общины города Обернкирхен сегодня навсегда покидает родину, как и многие другие евреи до и после него, которым повезло или повезёт...
28 августа 1939 года Пауль Адлер с женой продают свою недвижимость торговцу Генриху Фогту, тому самому, которого со товарищи накрыл полицейский, когда они выбивали рамы магазина Элиаса Лиона. За 1 500 рейхсмарок продан амбар и участок земли. Но деньги на руки не выдаются. Их переводят на блокированный счёт Ганноверского валютного офиса. Получить их можно лишь в случае гарантированного отъезда. Брат Альфред с женой Алис и сыном Вольфгангом уже на свободе. Они могут выступить гарантами. Фанни Филиппсон, мать жены, может быть довольна. А его мать, Бетти, едет с ними. Есть покупатель и на текстильный магазин в совокупности с недвижимостью на Лангештрассе 17. Это Август Хиллебрехт из Аделебсена. Но он настаивает в письме, адресованном магистрату, чтобы в случае покупки выбитые в нём стёкла были вставлены, а рамы отремонтированы за счёт семьи Адлер.
К неприятностям Паулю уже не привыкать. Из Бухенвальда он вернулся бритый наголо, в кровоподтёках и гематомах по всему телу. За факт ареста был дополнительно наказан работой в карьере в Штайбергене подсобным рабочим, доставляя на строящееся шоссе камни. Слава богу, не на своём горбу, а на машине. Сын, портной по специальности, также должен был отбывать повинность: шить гардероб для немецкого вермахта. Всё это за мизерную плату, потому что постановлением властей евреям больше нельзя заниматься прежней работой, они числятся безработными. Значит обязаны выполнять общественные работы.
Есть ещё одно унизительное обстоятельство. В апреле 1939 года введен в действие «Закон об аренде с евреями». На Лангештрассе 17 они давно уже не живут, но до дня продажи этот дом считается еврейским. Однако в доме с 1926 года арендатором — фармацевт, чистокровный немец Рудольф Зерун. Жить по этому адресу ему удобно, потому что жильё рядом с его работой. Однако он получает бескомпромиссное письмо от мэра: «Вы всё ещё живете в квартире еврейского дома. Это положение, особенно в настоящее время, абсолютно недопустимо; жить вместе с евреями под одной крышей совершенно недостойно немецкого товарища». Мол, еврейской плоти в доме хоть и нет, но еврейский дух всё же сохраняется. Дом ведь ещё не продан арийцу.
С визой Адлерам повезло не сразу. Правда, вначале посчастливилось с получением эмиграционного номера. Они попадают в список ожидания, затем получают визы и паспорта в Соединенные Штаты ещё до ноября 1938 года. Но проблема возникает с посадочными билетами: все места на пароходы из Гамбурга заняты. Надо искать другой путь. Наконец они получают визы на пересечение границы с Италией. Но попасть на пароход смогут лишь в конце февраля 1940 года. Надо спешить, так как виза действует только четыре месяца. В марте все документы готовы. Впрочем, придётся отказаться от всего багажа, допускается перевозка только вещей личного пользования. Перевод денег в Соединённые штаты облагается 96-процентной комиссией, а на перемещение мебели и других вещей запрашивается соответствующий налог. Они вынуждены всё бросить. Лишь в мае, измученные и ограбленные, двинулись ночью на телеге в путь до Бюккебурга, а оттуда поездом в Мюнхен. В Мюнхене около ста человек битком набиты в два вагона, которые запираются, опечатываются и отправляются в Геную. Но здесь, слава богу, может уже подключиться ХИАС, то есть «Американское общество еврейского приюта и иммиграционной помощи». Оно обеспечивало людей жильём, едой и помощью в передвижении до тех пор, пока те не получали посадочные билеты на корабли. Пароход «Конте ди Савойя» и привёз их из Италии в США. Лишь в Америке семья Адлер вздохнула свободно, вновь почувствовав себя полноценными людьми...
Последний счастливец — конный дилер Мориц Шёнфельд. Ему с делами эмиграции справиться было проще. Дети в безопасности, зять из Аргентины урегулировал все визовые вопросы и оплатил транспортные расходы. За 22 500 рейхсмарок их виллу на Ринтелнер шоссе купил ректор Август Гёинг, разумеется, тоже член НСДАП, и, безусловно, по самой низкой цене. Этих денег супругам хватит для прибытия в Южную Америку. Выездные документы выданы 1 апреля 1940 года, и через несколько дней они отправляются в Италию.
Но Обернкирхен ещё не «свободен от евреев». Остаются Бендикс Штерн, Элиас Лион и Макс Шёнфельд со своими семьями. Остаются и другие, для истории безвестные.
7 Киддуш (ивр. освящение) — благодарственная молитвенная формула за освящённые и дарованные Богом Израилю дни субботы и праздников, а также обряд чтения этой молитвы.
8 Хевра Каддиша — погребальное братство.
9 Соглашение Хаавара (ивр. хаавара = соглашение) — целью соглашения было оказание содействия эмиграции немецких евреев в Палестину и переводу туда части имущества эмигрантов.
10 Ротт Херц (нем. Rott Herz) — военизированное подразделение гражданской гвардии г. Обернкирхен в округе Шаумбург Нижней Саксонии.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Понедельник, 17 Июл 2023, 13:38 |
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Понедельник, 17 Июл 2023, 19:37 | Сообщение # 53 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | Цитата Phil_von_Tiras (  ) Шлёма и Шлима
Ох, какая прелесть!
Так тепло стало!
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Понедельник, 17 Июл 2023, 19:46 | Сообщение # 54 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | Цитата Phil_von_Tiras ( ) Енот
Описываешь те места, откуда родом знаменитый Крысолов со своей волшебной дудочкой?
Понравился рассказ, спасибо.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Понедельник, 17 Июл 2023, 21:14 | Сообщение # 55 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | Цитата Phil_von_Tiras ( ) Пробуждение
Очень понравилось.
СПАСИБО.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Понедельник, 17 Июл 2023, 22:14 | Сообщение # 56 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | фу-х.... Прочитала - не повесть, а прямо сага о Форсайтах.
ИНТЕРЕСНО!
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Суббота, 22 Июл 2023, 14:23 | Сообщение # 57 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Цитата Мила_Тихонова ( ) фу-х.... Прочитала - не повесть, а прямо сага о Форсайтах.
ИНТЕРЕСНО!
Спасибо тебе огромное. Особенно -- за рассказ "Шлима и Шлёма". Здесь в местном литклубе меня за него шпыняли. Представляешь идиотский упрёк: Почему в рассказе трижды повторяется фраза "... его глаза светились голубизной и покорностью". Они даже не поняли, что это поэма в прозе о двух пожилых людях. Легко писать о любви молодых. А вы попробуйте о пожилых.
Только напрасно ты так напрягалась. Можно не спеша. Ты обязательно дочитай повесть до конца. В ней 13 глав. Это тяжело, понимаю, но надо. Надо знать и понимать зло.
Обнимаю тебя.
Сказал Свете, что ты объявилась. Она шлёт тебе привет.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Суббота, 22 Июл 2023, 18:50 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Суббота, 22 Июл 2023, 14:35 | Сообщение # 58 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 9
Разговор на дне рождения.
Прощальное письмо родственника
2 октября 1938 года две семьи, Краузе и Коны, собрались за большим столом в гостиной у Краузе. Отмечали шестьдесят шесть лет Хельги. На второе октября выпало первое воскресенье месяца, и это был традиционно христианский праздник урожая, праздник настолько популярный как у католиков, так и в протестантских общинах, что его не стали отменять даже национал-социалисты.
В этот день небо было обложено тучами, моросил дождь. Бернд знал, что в «Вилле Краузе», несмотря на трудности в связи с отъездом Витцмана, урожай всё-таки собран. Оставалось его успешно продать, и он был взволнованно доволен. Кон принёс бутылку польской «Старки» из былых запасов, разлил по рюмкам и, подняв свою, обратился к Хельге:
— Дорогая соседка! В Польше, а я родом оттуда, этот праздник — благодарность прежде всего матери. В Польше верят, что земля — это мать, а небо — отец. Вместе они супружеская пара, и я думаю, что самым большим подарком для тебя в этот день является появление, наконец, новой супружеской пары, как Земля и Небо, твоей надежды и твоего ожидания. Спасибо тебе за замечательного сына, и пусть твоё благословение матери даст покровительство не только земледелию и плодородию в «Вилле Краузе», но и новой семье Бернда и Штеффи! Zum Wohl! (За здоровье!)
Все сдвинули рюмки.
Хельга была необычайно взволнована. В это мрачное время женщина уже давно не принимала гостей, тем более с приглашением еврейской семьи. Не хотелось оглядываться на политику, на то, как отнесутся к этому соседи нижних этажей. В Германии шпионство и доносительство всё больше становилось привычкой.
— Спасибо, Симон, и я надеюсь, что линия от матери к матери будет продолжена, — ответила Хельга и выразительно посмотрела на Штеффи. Та смутилась. Она знала, что свекровь боится помереть прежде, чем дождётся внука или внучки. К тому же едва дождалась женитьбы сына. Всё-таки жили в Хельге дворянские установки её мужа. Генеалогия семьи, продолжение рода очень важны.
Штеффи и Бернд уже почти год женаты, но беременность никак не наступает...
Как только Штеффи перебралась в квартиру на Заарштрассе, Кон предложил ей место продавщицы. Йеттка уже не могла тянуть это бремя. А Штефани, по-деревенски энергичная, по природе обаятельная и по-крестьянски хитрая, стала добросовестной ученицей у Кона и быстро освоила специальность. Ей открылся удивительный мир торговли и возникли ощущения схожие со спортивным азартом. Она с удивлением и с удовольствием погрузилась в этот мир.
И в личном плане у Кона со Штеффи складывались тёплые дружеские отношения. Она ценила его полное доверие к её способностям и, со своей стороны, сочувствовала незавидному общественному положению его семьи. Когда вышло постановление об обязательной регистрации имущества еврейских предпринимателей, она, понимая, что дело завершится реквизицией, предложила ему покупку всей его дорогой мебели и домашней утвари. Продажа должна была быть фиктивной. Чтобы не вызывать подозрений финансовых органов, следовало осуществить «сделку» ещё и по низкой цене. Дешевизна еврейской собственности стала в стране политической нормой. Таким образом, по замыслу Штеффи, открывался путь спасения части собственности, и Кон согласился. Разумеется, в квартире ничего не перемещалось, а деньги он и не брал. Пришлось только заплатить налог купли-продажи, зато имелся надёжный документ об аризации имущества на случай возможного требования реквизиции. Документ в его двух равноценных экземплярах по договорённости оставался у Кона.
Потом ей пришло в голову, что не стоит держать в кладовой магазина торговые запасы, и они впятером — Йеттка всё болела и была не в состоянии носить тяжести — за несколько ночей, не привлекая внимания соседей, перетащили костюмы и бельё домой. Благо магазин стоял недалеко, на Дюппельштрассе. Чутьё у Штеффи было безупречное, что особенно важно в торговле...
В конце празднования дня рождения женщины остались за столом поболтать, а мужчины, прихватив с их согласия бутылку, ушли в кабинет Бернда. Их внимание занимали последние политические события вокруг Чехословакии.
— Проблема, конечно, сложная, если не считать аппетитов Гитлера, — начал Бернхард, разливая по рюмкам водку. — Ясно было с самого начала, что после Австрии на очереди Судеты. Повод есть, немецкое население живёт там компактно и составляет большинство, процентов девяносто, да и историческая обида налицо. А почему вас интересует эта проблема, Симон?
— Мой родственник родом из Либедице, а это, можно сказать, Судеты. Он собирался вернуться на родину, у него и связи хорошие там остались. Из Германии всё равно выгоняют. Но если Судеты ждёт судьба Австрии, то что же ему менять?
— Да уж вряд ли Гитлера интересуют права судетских немцев на самоопределение. Чтобы окончательно оснастить вермахт, ему как раз не хватает Судет, — рассуждает Бернхард и, поразмыслив, продолжил:
— Чехословакия — крупнейший производитель оружия. Насколько мне известно, только концерн «Шкода» выпускает оружия больше, чем Великобритания, а Судеты — основная база тяжёлой промышленности. Здесь авто- и танкостроительные заводы. Чешские власти не так уж и притесняют немецкое население, разве что ему неуютно быть меньшинством в стране. Это и коробит самолюбие национал-социалистов при оголтелой расовой пропаганде в Рейхе. Тамошний лидер Генляйн тот же фюрер. Для Гитлера же их недовольство только повод.
— Смотрите, что себе думают Франция и Англия! — с возмущением заявил Кон.
— Вы имеете в виду Мюнхен? — уточнил Бернхард. — Очень свежее предательство. Кстати, вчера истёк срок ультиматума Бенешу. Ждите теперь вторжения. А если война, Симон, мне в армию. Вы остаётесь за старшего, — горько пошутил он.
— Боже, Боже, что будет там с евреями, что будет с нами? — вздохнул Кон.
— Хотел спросить вас, Симон, — осторожно начал Бернхард, — почему бы вам не побеспокоиться о визе куда-нибудь, хотя бы в Боливию из этого ада? Вы извините меня, я вовсе не имею в виду изгонять вас, — Бернхард разлил остатки водки по рюмкам. — Не дай Бог что-то опасное, я, конечно, спрячу вас в имении, — неуверенно произнёс он.
— Дорогой Берни, мы стали с вами как одна семья. У нас нет родственников в Америке. Кто даст нам гарантии, разве что из Польши или Чехословакии? А в Америку, хоть и в Боливию, я Йеттку не довезу. Вы же видели её состояние?
Бернхард только качал головой.
Прошло более полутора лет. В конце июня 1940 года кружным путём, минуя почту, Кон получил из рук Ильзе Адлер письмо от Альфреда из Эссена. Письмо, судя по описываемым в нём событиям, видимо, долго плутало, прежде чем попасть в Берлин. Альфред, как обычно, писал в своём горько-ироническом стиле:
«Здравствуйте, мои дорогие Симон Израиль Кон, Густи Сара Кон и Йеттхен Сара Кон. Пишет вам, как вы поняли, ваш родственник Альфред Израиль Кон. Вот с такого горького обращения я начинаю своё письмо. Хотя шутить у меня нет никакого удовольствия. Так шутить нас заставляет доктор Геббельс, гореть ему в аду!»
Кон вздрогнул. Этой строки было достаточно, чтобы уничтожить в концентрационном лагере и его, и сестёр, и всех родственников, и даже близких соседей. У него выступила на лбу испарина. «Всё-таки глуповат Альфред», — с неудовольствием подумал Кон. Он стремительно двинулся в кабинет, поднял крышку чернильницы и тщательно вымарал всю строчку. Лишь успокоившись, через некоторое время продолжил читать: «Моя Эльсбет была в ноябре в Обернкирхене у кузины Паулы и еле унесла оттуда ноги».
«Это же какого ноября, — стал соображать Кон. — Если Альфред имеет в виду закон об изменении фамилий и имён, то он датируется первым января 1938 года. Потом было ещё дополнительное постановление о применении Закона об изменении фамилий и имен 17 августа 1938 года. Об этом ему сообщил Бернд. Какая разница, Геббельс или кто-то другой. Такой закон мог подписать и сам Гитлер».
Собственно, практически евреев обязали: мужчинам добавлять к первоначальному имени имя Израиль, а женщинам — имя Сара с 1 января 1939 года, но общественность узнала о нём, конечно, раньше, так как власти сознательно зондировали мнение населения.
«Кто бы сомневался, что фамилия Кон еврейская, — думал Кон. — Да и имя Симон тоже». Позже он поинтересовался у Германа Буххольца, тот слыл знатоком правовых вопросов. Герман ухмыльнулся:
— Не понял зачем? А как ведётся учёт и регистрация скота, не знаешь?
— Ты что, спятил?! — возмутился он тогда.
— Да нет, очень удобно. Бирочка в ухо, татуировочка с номерком, колечко в нос. Чтоб не пропали. А здесь очень ясное имя. Подписался Герман Израиль Буххольц — сразу ясно, что за фрукт Буххольц. Ведь Буххольц может быть и не евреем. Типично немецкая фамилия. Ты понимаешь, наши немецкие фамилии нежелательны. Замаскировался, мол, еврей. И это, дорогой, уже продолжение начала. Ещё не финал.
Кон призадумался. Итак, имеется в виду не ноябрь 1939. Это ноябрь 1938, то есть время после погрома. Ничего себе погуляло письмо! Он вспомнил этот день, вернее, эти три ужасных дня. Дюппельштрассе — улица несколько отдалённая от главных магистралей, поэтому погромщики появились перед магазином утром 10 ноября. Как раз с утра там уже была Штеффи. Почуяв неладное, она выскочила на улицу и спросила, что они намерены делать. Её грубо оттолкнули, и первый камень полетел в витрину магазина.
— Эй, вы! Это мой магазин, я покупаю его. Вы что, против аризации? — сообразив, закричала она.
Человек в штатском посмотрел на неё внимательно, изучая лицо, и властно произнёс:
— Покажи документ!
— Мы с мужем начали оформлять покупку, бумаги у адвоката ждут разрешения администрации, — соврала она.
Человек отодвинул её плечом, вошёл в магазин и велел отпереть подсобное помещение. В кладовой было пусто, и утверждение показалось ему правдоподобным.
— Еврей твой где? — спросил он. — Ну вот что, стерва, если завтра вывеска не будет сменена, заберу тебя вместе с жидом. Человек в штатском ушёл, что-то сказав взломщикам. Те, недовольные, стали прихватывать из разбитой витрины кто что. Один из них, щуплый, с тонкими губами и перекошенным ртом, стал кривляться перед ней, примеривая на себе дамские трусики. Затем, погрозив Штеффи кулаками, они удалились. Пришлось срочно писать на картоне новое наименование магазина и крепить его к старому названию «Симон Кон — готовое платье». Разбитую витрину забили временно досками.
«До чего же умница Штеффи! Самоотверженная. Какая прелесть!» — с удовольствием про себя подумал Кон. Нежное чувство, которое давно не испытывал, шевельнулось в его груди.
Он вернулся к письму.
«Дорогой Симон, — писал далее Альфред, — многие из твоих знакомых и партнёров в Шаумбурге-Липпе разорены настолько, что у них нет средств на эмиграцию, нет гаранта, или им издевательски не оформляют документы. Ты, конечно, помнишь Исидора Аша. От обувной мастерской пришлось ему отказаться, и он попытался существовать развозной продажей мороженого. Для этого он приобрёл наймом два грузовика, оборудованных для изготовления продукта. Семья уехала в Нидерланды ещё в 1933 году и намеревалась оттуда эмигрировать. Но для этого нужны паспорта. Он пишет в городской совет Обернкирхен и получает отказ. Оказывается, грузовики ещё не оплачены, успеха продаж никакого, у кредиторов документ-основание права собственности на их движимость, и Аш получает уведомление от мэра: „Паспорт не может быть выдан. Кредиторы получили правоустанавливающий титул, и вам в случае невыплаты долга грозит срок заключения“. Вся семья в долговой ловушке».
Кон тревожно задумался и в смятении, не дочитав страницы до конца, перевернул лист. Очнувшись, он вернулся к тексту и продолжил читать: «И это ещё не всё. Все наши мужчины в Обернкирхене и других городах графства арестованы и заключены в местные тюрьмы. Бернхард Шайберг, Бендикс Штерн, Яков Штайнберг, Фриц Эрлих и Вернер Шлосс, все Лионы и Адлеры. Почти все деньги изъяты. В синагоге сожгли всё, что горит. Разбиты и разграблены все магазины и мастерские. Я ничего не могу понять и умоляю тебя: может быть, у тебя есть гарант, и мы вместе могли бы уехать из этой проклятой страны! Ты, твои сёстры, я и моя Эльза. Деньги у меня ещё есть, и я могу помочь немного и вам. Обнимаю тебя. Большой привет тебе и сёстрам от Эльсбет. Подумай над моим предложением. Твой Альфред Кон».
Симон отложил письмо. Альфреду он ничем помочь не мог. К тому же прошёл целый год. Он решил не показывать письмо сёстрам и даже Краузе. Но судьбы его коллег и друзей заставляли переосмыслить прежние представления. Честно говоря, он так же, как и Альфред, не мог постичь логику произошедшего 9 и 10 ноября. Не мог понять эти действия даже как ответную месть за убийство посольского служащего.
В действительности произошедший погром в провинции Шаумбург, как и по всей Германии, был логически хорошо продуманным действием. Оно вытекало из повода, который давало убийство посла. В голове Гитлера давно теплился план оккупации Чехословакии и Польши с отнятием территорий. Ему не давало покоя унизительное, с его точки зрения, Компьенское соглашение и последовавший за ним мирный Версальский договор. Пересмотр их затрагивал интересы тех самых стран и сил, которые участвовали в Первой мировой войне, и нёс в себе потенциал нового раздела мира на сферы влияния, а следовательно, неизбежности Второй мировой войны. Расовая идеология нацизма предполагала насилие над славянскими народами, в частности, переселение русских из Европы в Сибирь. Что уж там евреи?! Было ясно, что в случае начала войны ни о какой эмиграции речи быть больше не могло. Но всё же надо было от евреев избавляться. Как? Идея окончательного решения в её конкретном плане действий ещё не созрела в 1938 году, но в репетиции, особенно организационной, нужда была острая. И случай с послом подвернулся кстати. Провинция Шаумбург — наглядный пример тому, как следовало действовать.
Ключевая роль здесь, как и везде, отводилась гестапо и отрядам СС. При этом всё должно было выглядеть как всенародное возмущение, требующее мести. Вовсе нет необходимости в многотысячных демонстрациях рабочих и крестьян. Достаточно сформировать банды головорезов, пусть даже из эсэсовцев, но ни в коем случае не осуществлять акции в военной форме. СС отведена роль скрытого дирижёра, который должен умело побудить людей на действие.
Как и в других районах страны, когда цель поставлена, для нужного дела часто выдвигается или самовыдвигается местный «талант». В этой части страны им становится штурмбаннфюрер Эгон Кордес.
Амбициозный парень известен уже в июле 1933 года как командир охраны концентрационного лагеря Моринген, в котором сидели социал-демократы и коммунисты. Тогда он проявил изобретательность, соорудив так называемую «комнату радости». Разумеется, для радости и удовольствий эсэсовцев. В ней они пытали и забивали до полусмерти своих политических противников.
Территория 12 стандарта СС — это от Ганновера до Хамельна и Хильдесхайма. Кордес хочет показать начальству чистую работу. У него заранее подготовлен список с именами и адресами еврейских семей.
Показать СА, как надо «делать правильно», намерен и обершарфюрер СС д-р Александр Шульце-Нолле в Обернкирхене. Со своими людьми он пытается подогреть местное население, хотя это ему не очень удаётся. В небольшом городе люди хорошо знают друг друга, порой даже приятельски расположены. Поэтому нейтральная позиция наблюдателей оказалась для местного населения наиболее приемлемой.
Так уж в самом деле ничего не видели?! Как много лет спустя будет вспоминать Председатель Высшего земельного суда Брауншвейга Рудольф Вассерман: «Граждане сознательно обманывали себя. Отводить глаза от увиденного было способом существования». Он, тогда десятилетний мальчишка, в период нацистского господства знал о дискриминации евреев больше, чем так называемые нормальные граждане хотели бы себе в этом признаться после 1945 года. Такова правда.
В Шаумбурге проинструктированы о соответствующем поведении трое полицейских: Ритц, Бэйд и старший сержант Эккардт. Все трое из службы обернкирхенской стражи. Их задача только наблюдать и не вмешиваться.
Отеческая забота проявлена в отношении членов НСДАП и СС, которым предстоит принять участие в «антиеврейской акции». Это Вилли Каргер, помощник слесаря в муниципальной электросетевой компании. Мэр города освобождает его от работы. Генрих Фогт и хозяин продуктового магазина Георг Шарпе предоставляют грузовики для перевозки конфискованных ценностей. Чётко, согласно инструкции. Всё должно быть доставлено на склад Национал-социалистического общества благосостояния якобы для нуждающихся людей.
Освобождены от работы эссэсовцы со стекольного завода, а городской казначей Дорман составляет список непогашенных долгов еврейских домашних хозяйств и предприятий. Порядок должен быть соблюдён. Это значит, что из изъятых денег будут покрыты налоги на имущество, неоплаченные счета за электричество и коммунальные услуги.
Свистопляска начинается с полуночи, когда обыватель улёгся спать. Первое жертвоприношение на алтарь национал-социализма — ненавистный еврейский храм. Молодчики врываются в общинный центр на Струллштрассе. Разносятся в щепы высокие окна синагогальной пристройки. Всё, что способно гореть, сваливается в молельном зале: молитвенники, молитвенное одеяние талит, стулья, скамьи. Ищут Тору. В Арон Кодеше12 её нет. Ищут архивные материалы и тоже не находят. Наконец всё горит. Штурмовик СС следит за пламенем, чтобы пожар не вышел за пределы дома, не перкинулся на арийские дома. Улица узко застроена. В будущем отчёте все факты будут отмечены.
Однако необузданная ненависть плохо контролируется. Есть зачинщик, ветеран Стандарт СА егерь 7 Вильгельм Фраймут и его помощник мясник Альберт Ханнеман. Они формируют особо агрессивное «Роллкомандо», но сначала действуют под контролем полиции и в Петерсхагене демонтируют внутреннюю часть синагоги, а затем всё же пытаются уговорить тряпичника Карла Гемана её поджечь. Пьяные и вооружённые, они вскрывают гараж торговца Левенштайна и крадут автомобиль, стреляют в окна жилых помещений. Границ акции для них не существует, и движутся они вниз и вверх вдоль реки Везер через землю Минден теперь уже на двух машинах.
Из-под контроля акция выходит ночью и в городе Хессиш-Ольдендорфе. Зачинщиками становятся рядовые члены партии, которые не охвачены поручением. Они пристают к эсэсовцам, требуют участия в акции. Им хочется насилия. Кто-то тащит молочные бидоны, которые бросают потом в окна еврейских домов, или разбивают их клюшками, чтобы проникнуть в квартиры для кражи ценностей. Осатаневшая от ярости жена местного стоматолога ухватила за волосы и тащит за собой по переулку еврейскую женщину. В Роденберге крушат витрины ещё не ограбленных еврейских магазинов. В Ринтельне после полуночи взламывают двери коммерческих и жилых зданий, товары выбрасываются на улицу, оборудование магазинов ломают и поджигают.
Альбрехт Кон в своём письме Симону не упомянул, потому что не знал подробностей издевательств над родственниками и знакомыми Симона погромной ночью в Шаумбурге. А кто их испытал, не склонен был об этом говорить.
Одна из главных задач специальных отрядов — изъятие ценностей и денег с видимостью законности экспроприации. Но оказывается, что евреи Обернкирхена вовсе не миллионеры. Не находят приличных денежных сумм у семьи Шайнберга. Бернхард и Мета живут на первом этаже общинного дома после принудительного расторжения договора на проживание в старой квартире на Бикерштрассе. Прозвище Бернхарда — Лебер-Шайнберг, то есть печёночный Шайнберг, потому что он зарабатывает перезакупкой телячьей печёнки, которую он привозит на рынок Ганновера. Какие уж тут запасы и сокровища! Несмотря на то, что взять у него нечего, ему объявляют, что через пару часов придут за ним для ареста.
Арестованы Бендикс Штерн и его дядя Яков Штайнберг. У Штерна даже в кошельке мало денег, а в кассе совсем пусто. Вместо денег он выдаёт двум эсэсовцам, чтобы ушли удовлетворёнными, расчётный чек.
Рудольф Зеелинг спал не раздеваясь. Когда утром отряд СС разбудил его громким стуком в дверь квартиры, он был готов.
Также у Элиаса Лиона не хоромы. Он снимает квартиру у сапожника Ранке более 25 лет и живёт на первом этаже. От него требуют, чтобы он открыл настенный шкаф в гостиной, в котором 715,13 рейхсмарки, конфискуемых до последнего пфеннига. Его арестовывают. Жена успевает положить ему в карман лекарство. По пути его ведут в текстильный магазин, у входа в который стоят несколько охранников СС. Кассовый аппарат вскрыт и изъяты 1319,70 рейхсмарки. Однако есть инструкция и всё должно выглядеть законно. Из этой суммы вычитаются налог на торговлю и доля стоимости «антиеврейской акции». Жена получит даже «сдачу» 427,94 рейхсмарки, как и другие жёны арестованных. Евреи платят за своё ограбление, как будут платить по предложению Геринга штраф в 1 миллиард рейхсмарок за покушение на третьего секретаря посольства Эрнста фон Рата.
В субботу утром одинадцать арестованных везут в Ганновер и размещают с более чем тремястами другими арестованными в переполненном спортзале военной школы для дальнейшей транспортировки. Ночью специальным поездом всех везут к Веймару, городу Гёте. Оттуда через Эттерсберг в открывший им объятия Бухенвальд, где уже находятся мученики «антиеврейской акции» со всего Рейха, вместе с которыми они составят первую цифру жертв массового убийства людей — 9 000 человек.
Итак, операция проведена блестяще. Прохожие, свидетели арестов, стоят в стороне. Арестованные им знакомы, но они уже не реагируют на происходящее. Притерпелись. В их глазах пассивность и покорность. И здесь задача по нейтрализации населения выполнена. Можно рапортовать начальству, а пресса сообщит всему миру, что не было неконтролируемых вспышек ненависти, несмотря на то, что министр пропаганды Геббельс предупредил: «Если на врагов Рейха обрушится волна народного негодования, то ни полиция, ни армия не будут вмешиваться». Мэр Обернкирхена может даже с гордостью сообщить, что и местная синагога не сгорела. А кто проверит, что всё было сожжено внутри неё? Не было никакого мародерства. Магазины были закрыты и охранялись эсэсовцами. Зато СС изъяли всего 2854,83 рейхсмарки у еврейских жителей и передали их по назначению.
Ни в отчётах, ни в прессе нет фотографий содеянного беспредела. Любой, кто несмотря на запрет, фотографирует разрушения или даже аресты, — если его поймают, будет немедленно передан в гестапо. Фотографии, которые всё же имеются, сделаны очень смелыми людьми.
В назидание потомкам.
12 Арон Кодеш (ивр. Ковчег Святыни) — синагогальный ковчег, специальное хранилище для свитков Торы. Полное наименование: арон ха-кодеш, символическая замена Ковчега Завета после разрушения Первого Храма (586 г. до н.э.).
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Вторник, 01 Авг 2023, 18:18 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Вторник, 01 Авг 2023, 18:22 | Сообщение # 59 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 10
На Заарштрассе тревожно
Вторая мировая война определила судьбу всех европейских евреев в местах, куда ступил милитаристский сапог немецкого вермахта.
Преследование чешских евреев начинается сразу с оккупации страны 15 марта 1939 года. Польских евреев стараются выкурить из Германии неоднократно. Сначала в течение нескольких дней в октябре 1938 года около семнадцати тысяч евреев были переброшены на польскую границу в общественном транспорте, а многих заставили добираться своим ходом. Польские власти принять их отказались.
От наплыва евреев старались избавиться и другие европейские страны, но действия польских властей, в отличие от других стран, были направлены против собственных граждан. Несколько тысяч человек бродили по нейтральной полосе, ютились на территории железной дороги, жили в здании вокзала или на близлежащих площадях в польском приграничном городке Бенчен, на лугах, окружающих город, пока не была как-то решена проблема их возврата на родину. 8 мая 1939 года из Германии в Польшу изгоняется ещё десять тысяч польских евреев. А после нападения на Польшу 1 сентября 1939 года — причём по-фашистски, без объявления войны — уже 18-20 сентября в Гродно происходит еврейский погром.
Для немецких же евреев речь больше не шла о принудительной эмиграции. По всей стране к середине 1939 года «аризация» частной еврейской собственности за счёт рвения провинциальных властей была почти завершена. Евреи были больше не нужны, если только не для принудительных работ или утилизации частей их тел, как позже происходило в концентрационных лагерях. Если в мае 1939 года в Германии всё еще проживало 213 000 так называемых «полных евреев», то к концу года их осталось 190 000. Этих надо было собрать, обобрать и окончательно выбросить. С 11 ноября 1939 года евреям запрещено менять место жительства. Имеется в виду, конечно, по их собственной воле. Принудительным уплотнением займутся муниципальные власти, собирая людей в ещё существующих еврейских частных домах и жилой собственности синагог. Поскольку требовалось при этом отделить овец от козлищ, в апреле 1939 года вводится в действие «Закон об аренде с евреями», чтобы вывести из этого жилья арендаторов-ариев. С 12 февраля 1940 года начинается депортация немецких евреев из Германии в Польшу, для этого были организованы охраняемые гетто в Лодзи и в Варшаве.
Любая государственная машина, в том числе и нацистская, достаточно громоздка, и логические схемы политики в действительности растягиваются во времени и тормозятся из-за непредвиденных препятствий.
Берлин большой столичный город. В 1940 году евреи здесь ещё живут в домах вместе с немцами, некоторые врачи-евреи работают и обслуживают пациентов, в том числе и немецких, есть ещё и еврейские магазины. Для семьи же Кона со времени погрома в ноябре 1938 года и изобретательности Штеффи, когда удалось избежать полного грабежа магазина, вопрос о его существовании встал вплотную. Было понятно, что гестапо без проверки заявления Штеффи дело не оставит. Можно было оттягивать процедуру продажи, но не отменять. Симон автоматически вернулся к идее анонимного товарищества и участия в нём как негласного компаньона, чтобы сохранить хоть какой-либо доход для выживания. Теперь в согласии Краузе он не сомневался, а Штеффи горела желанием стать хозяйкой собственного дела.
В один из выходных дней обе семьи собрались вместе для обсуждения плана действий. На пути вставали расистские законы и постановления, которые, хоть и с риском, но следовало обойти. Это касалось прежде всего начала, то есть утверждения самого договора об организации анонимного товарищества. И вновь выручил острый ум Штеффи. Она предложила привлечь старого больного адвоката Штефана Любке, бывшего приятеля её отца. Кон цепко ухватился за это предложение.
— Штеффи, ты хоть понимаешь, с чем мы к нему придём? — взволновалась Хельга.
— Шимэн, оставь это. Что ты подставляешь людей! — согласилась с Хельгой Августа.
— Да не беспокойтесь, мама, — возразила Штеффи, — Любке никогда не занимался политикой, но всегда сочувствовал социал-демократам. Учтите, национал-социалисты замучили сына его брата, и мы вполне можем рассчитывать на его согласие в пику национал-социалистам.
— Я думаю, Штеффи права, — подвёл итог сомнениям Бернхард, — человек в его возрасте и состоянии, который ненавидит эту систему сыска, не дрогнет. А с его опытом ему будет нетрудно обвести вокруг пальца гестаповских дилетантов.
Обсудили, взвесили и решили действовать. Сперва необходимо было «продать» магазин, а затем составить и провести договор. Тогда, в середине 1939 года, это было ещё возможно.
Как и предполагала Штеффи, Любке соглашается, но идёт по стандартному пути. Кадастровая контора определяет рыночную стоимость в
12 000 рейхсмарок на текущий период, а цена покупки официально устанавливается в размере 8 000. Заявление отправляется администрации района, и его администратор даёт разрешение на сделку в интересах арийской семьи. Любке обрабатывает договор купли-продажи, осуществляемый на основании указа об устранении евреев из экономической жизни Германии от 23 ноября 1938 года и в связи с законом о защите розничной торговли от 12 мая 1933 г. Но при следующих условиях: поскольку в деле имеется предъявленный вексель на 7 000 рейхсмарок, деньги продавцу будут выплачены только в размере 1 000 рейхсмарок.
Администрация против такого исхода дела не возражает и не удивлена, понимая безысходность положения продавца. Ведь неоплаченный вексел, грозил бы продавцу тюрьмой. Обе стороны, Кон и Краузе, чрезвычайно удовлетворены. Они провели нацистское государство за нос. Дело в том, что даже эти 8 000 рейхсмарок Кон всё равно на руки не получил бы, так как покупная цена вносится на блокированный счёт валютного офиса. Разблокировать его можно только в случае эмиграции, а такого плана у Конов нет. Таким образом, при всей очевидности сделки как грабительской, потери Кона составили 1 000 рейхсмарок. Остальные 7 000, якобы вексельные деньги семьи Краузе, решили засчитать на взнос негласного компаньонства, а дальнейшие доходы делить на две семьи поровну.
У Кона особые мотивы быть довольным результатом. Штеффи становится хозяйкой магазина. Бернхард посмеивается, но понимает, что талантливая Штеффи даже в это трудное время справится, тем более Симон щедро делится с ней опытом. Разумеется, это событие две семьи потихоньку отметили вместе.
А время шло. С нападением Германии на Польшу и началом Второй мировой войны семье Краузе стало ясно, что Бернхарду не избежать призыва в армию. Это стало ещё очевидней, когда 10 мая 1940 года началось вторжение немецких войск во Францию. Бернхард с детства увлекался автомобилями, был неплохим мотоциклистом и в последнее время, денег ради, работал в частной автомастерской. В какой-то степени это спасало его от вступления в Трудовой фронт и в партию. Хозяин мастерской, которого интересовал только бизнес, партийных на работу по возможности не брал, чтобы избегать конфликтов и, естественно, на Краузе не давил.
Регулярный призыв на два года Краузе не грозил: не тот возраст. Но в условиях войны регламент призыва ужесточился, тем более была потребность в автомобилистах.
Как раз в автомобилестроении Германия отставала в пересчёте на душу населения и в 1939 году занимала лишь 15 место в мире. Тем не менее в 1934/35 годах стали формироваться мотострелковые части сначала для разведывательных целей бронетанковых дивизий. В 1940 году они уже должны были выполнять специальные пехотные операции и стали благодаря скорости и внезапности отличной боевой силой пехоты. Но в этих частях явно не хватало водителей мотоцикла, а не спешивающихся солдат, то есть тех, кто сидел в коляске. Эта проблема постоянно оставалась в соотношении одного к двум. В такие части и был призван Краузе в декабре 1940 года, и уклониться у него не было никакой возможности.
Хельга и Штеффи остались вдвоём в большой квартире, за которую приходилось довольно много платить. Не отменялась, конечно, и плата за коммунальные услуги. С началом войны начались продовольственные трудности. Но ещё до начала войны, 27 августа 1939 года, вышло три указа, нормирующих покупку товаров широкого потребления. Еврейское население официально подвергается дискриминации и, прежде всего, в отношении распределения продуктов по карточкам. Евреи без регулярного дохода полностью зависят от социальной поддержки. Её можно получить от Рейхской ассоциации евреев в Германии. С июля 1939 года ей поручено попечение хотя бы над каким-либо достатком евреев.
В связи с этим об одной драматической судьбе и писал Кону его родственник в последнем письме, в той её части, которую Кон в смятении и по рассеянности пропустил. Между тем родственник писал о жене Готфрида Зеловски Анне. Без кормильца, который отбывал трудовую повинность в заключении, она, даже не еврейка, а супруга еврея, вынуждена была искать самую плохо оплачиваемую работу, чтобы прокормить двух детей. Достаточно уже слова «еврейская жена», чтобы у многих возникло желание подгадить. Ведь её дети — полукровки. Но поскольку они не полные евреи, то и Рейхская ассоциация евреев не несет за них ответственности. Городское социальное ведомство Обернкирхена также отказывает в помощи, потому что муж арестован по расовым причинам. Несмотря на то, что представлена справка о болезни дочери, городской секретарь не выдаёт талоны на отопление и одежду, так как Анна состоит в браке с евреем.
В Берлине в 1940 году всё же есть в свободном доступе говядина, картофель, капуста. Кофе, чай, сигареты — это роскошь и только по талонам, которые евреям не выдают. С середины января 1940 года для евреев отменены специальные продовольственные пайки на праздники. Это означает меньше масла и почти никакого мяса, никакого риса, а о какао можно только мечтать. Но пока удаётся покупать на чёрном рынке. Там имеются эти продукты из-за стихийного грабежа покорённых стран. Грабёж узаконенный — это особая статья.
До призыва Бернхарда в Вермахт семья кое-что могла привозить из «Виллы Краузе» и имела сносный денежный доход. После отъезда Витцмана дела там шли плохо. К тому же все выращенные сельскохозяйственные продукты постановлением власти после сбора урожая подлежали сдаче в пользу Германского рейха. То есть они оплачивались, но изымались. Оставить можно было только семена и часть, необходимую для самообеспечения и для прокорма скота. Всё же наездами Бернхард привозил оттуда картофель, орехи, а также фрукты и овощи с приусадебного участка. Бывало, и свинину. По возможности делились с семьёй Кона, но те свинину не ели, поэтому, несмотря на дружескую поддержку, необходимых калорий не получали.
Ситуация с пропитанием, ухудшаясь сама по себе, после отъезда Бернхарда стала ещё хуже. Если две женщины могли в 1939 году рассчитывать на свободную покупку хлеба, 100 грамм мяса и 48 грамм жиров в день, то в 1941 году на каждую приходилось только 57 грамм мяса и 38 грамм жиров. Где уж тут помогать другим! Симон и Августа ещё выдерживали, но Йеттка угасала.
Немного лучше обстояло с обеспечением двух семей одеждой и обувью, так как они вовремя припрятали магазинные запасы. Но, с другой стороны, эти товары были источником дохода, особенно из-под прилавка. Дефицит одежды в стране настолько возрос, что было дано официальное разрешение снимать одежду с покойников.
В апреле 1941 года Бернхард на две недели приезжает в отпуск. Он мрачен. На расспросы не отвечает. Солдат предупреждён: держать язык за зубами. В июне вероломное нападение на СССР, и Бернхард переброшен на восточный фронт.
Начало беды врезалось в сознание официальным сообщением из Лауэнштайна: «Виллы Краузе» больше не существует. Хельга пытается связаться со старостой, чтобы понять, что произошло. А произошло то, чего и можно было ожидать во время войны.
Первые бомбардировки Германии британской стратегической авиацией начались в ночь с 15 на 16 мая 1940 года. Эта атака, как и все последующие, была целевой: по военным объектам. В этом же году бомбардировали Хамельн, город легендарного Крысолова. Имение, которое находилось относительно недалеко от города, на этот раз не пострадало. Роковой же оказалась бомбардировка будущей столицы Нижней Саксонии Ганновера. 10 февраля 1941 года 220 самолетов королевской авиации нанесли тяжёлый удар по восточной части города. Ещё не начались ковровые бомбардировки, но приказ командующего стратегической авиации вице-маршала сэра Артура Харриса гласил: бомб обратно на базу не привозить! Воздушная трасса пролегала над Лауэнштайном. Лётчик сбросил оставшуюся бомбу на неосторожные огни, и она угодила прямым попаданием в виллу. Верхний деревянный этаж вспыхнул факелом. Сгорело абсолютно всё. Кроме того, правительство конфисковало часть земельного владения на строительство дороги и военного объекта. От собственности остался пшик.
Но ведь беда не приходит одна...
Анна Дальке, почтальон отделения почты во Фриденау, в пятницу 22 августа с трудом поднималась на пятый этаж с тяжёлой сумкой корреспонденции. Она всегда начинала как раз с этого угла улицы Заарштрассе. Анна — немка, которая вышла замуж за серба. Фамилия Дальке была полукалькой со славянского имени Далибор. Но от славянства мужа остался только намёк в его фамилии. Она ещё не была старой, и у неё подрастал сынок, которому исполнилось четырнадцать лет. От политики онастаралась по возможности держаться подальше, но как простая женщина не могла понять, а порой не принимала нововведений.
Вчера дождило, а сегодня с утра было достаточно прохладно. Казалось бы, не от чего чувствовать себя усталой. Но Анна всегда чувствовала себя разбитой, когда ей приходилось вручать родным, особенно матерям, такие письма. Сегодня она должна разнести три письма, которые по официально машинописному шрифту узнавала и не видя их содержания. Вручив письмо, она делала вид, что очень спешит, в отличие от обычного — переброситься парой слов и передохнуть. Вот и сейчас: состав семьи Краузе был ей знаком, значит, они лишились единственного мужчины, наверно, единственного кормильца.
Дверь открыла молодая женщина...
Августа, возвращаясь с улицы, разминулась на лестнице с фрау Дальке. Едва она успела вставить ключ в замок входной двери квартиры и открыть её, как из соседней раздался мертвящий душу крик. Она оцепенела и на мгновение остановилась при открытой двери. Что могло это означать — здесь не требовалось большой сообразительности. Ждали всегда. Обе семьи с напряжением следили за ходом войны. Вся в слезах, Августа прошла к себе в дом навстречу бегущему Симону и ковыляющей за ним Йеттке.
— Что?! — выдохнул Симон, поражённый видом сестры.
— Берни! Извещение! — ответила она.
— Ранен?
Августа покачала головой:
— Так не кричат.
Им пришлось стоять около пяти минут под дверью, пока её отворила Штеффи.
— Маме стало плохо, она упала в обморок.
Хельга сидела в кресле, как-то неестественно разбросав ноги, руки её висели, как обломившиеся ветви, она мелко дрожала, её зрачки будто остановились, а внутренний взор блуждал где-то там на просторах Прибалтики, где должен был быть её «Бэрхен».
Совсем недавно во фронтовом письме сын писал: «Мы продвигаемся очень быстро. К сожалению, Таллин я не увидел, мы шли стороной. Говорят, совсем как немецкий город. Но через город Гдов мы прошли и сейчас движемся вдоль восточного побережья Чудского озера. Этим озером русские гордятся, здесь они когда-то жестоко побили наших предков. Ну да. Сейчас времена другие. Вы не волнуйтесь, я в порядке. Любопытно, что у русских тоже есть мотострелковые части. Нам пришлось столкнуться с ними у деревни Скамья. Странно, но русские используют моряков как пехоту. Дерутся они отчаянно, но им ничего не поможет. Скоро мы возьмём Нарву...»
И вот похоронка! Это было, по сути, соболезнование родным солдата от командира батальона, в котором служил Бернхард. Августа подняла с пола письмо. Хельга протянула к нему руку, как будто в нём можно было прочитать совсем другое, как будто она просто не поняла, что произошло, неправильно прочитала. И вновь запрыгали перед её глазами строчки, но читать она не могла. Письмо из её рук взяла Августа:
«В поле, 19 августа 1941 года. Уважаемая госпожа Краузе-мать, уважаемая госпожа Краузе-супруга, в бою за город Нарва 17 августа 1941 года ваш сын и ваш муж, оберпанцергренадир Бернхард Краузе, был убит во время военной службы в борьбе за свободу Великой Германии, верный своей присяге перед фюрером, народом и Отечеством.
От имени его товарищей выражаю вам самые сердечные соболезнования. Батальон всегда будет чтить память вашего сына и видеть в нем пример для подражания. Уверенность в том, что ваш сын отдал свою жизнь за величие и будущее нашего вечного немецкого народа, может дать вам силы и утешение в тяжелых страданиях, которые затронули вас.
Приветствую вас с искренним сочувствием.
Хайль Гитлер!
Гауптман Вебер».
Йеттка сидела на диване и тяжело дышала. Из её груди исходили странные хрипы. Из уст Хельги раздалось глухое рычание:
— Хайль? Этому животному хайль? Пусть он сдохнет, этот их Гитлер, пусть никогда у него не будет детей! И этот Вебер тоже! Пусть сгинет весь их Рейх, вся их банда... Берни, Бернхен, мой сынок... О-о-й... Ой...
У Хельги перехватило дыхание, она схватилась за сердце, согнулась. Августа рванулась к подруге:
— Тихо, тихо, спокойно. Спокойно, дорогая. Симон, кородин, валериану, быстро!
Штеффи, рыдавшая на плече у Кона, бросилась к аптечке, принесла лекарство, отдала его Августе и снова растерянно автоматически вернулась к Кону. Тот успокаивал, говорил утешительные слова, гладил по густым русым волосам. Штеффи вдруг прервала рыдания и внимательно посмотрела в лицо Кону. Оно выражало глубокое сострадание. Минут через десять Хельге полегчало. Она, сгорбившись и прихрамывая, прошла в свою комнату, рукой указав всем оставаться на месте. Йеттка продолжала сидеть на диване. В её глазах был страх.
Теперь на четырёх женщин оставался один немолодой и лишённый гражданских прав мужчина. Но всё-таки мужчина...
В конце сентября 1941 года Августа пришла домой расстроенная и перепуганная.
— И чего они хотят от нас? Мало того, что мы обязаны были раньше выставлять в витрине магазина щит со звездой Давида, теперь мы должны носить это на груди.
— Нам приказано сдать паспорта, — мрачно добавил Симон.
Им обоим не было известно, что Гиммлер 18 сентября декларировал немедленную депортацию всех евреев с территории Рейха. Тотальная эмиграция усилиями самих немецких евреев из-за ограничений, а то и откровенного нежелания других стран принимать их, не удалась. 14 октября последовало первое распоряжение о депортации немецких евреев в Восточную Европу, и уже через день был отправлен первый транспорт в Лодзь. Эмиграция в свободный мир была прекращена по решению нацистской власти на всех территориях, подчинённых Третьему рейху. Теперь начинают собирать всех оставшихся евреев и держать их под контролем. Зачем?
Глава нидерландского подразделения НСДАП, Фриц Шмидт, выступая в Амстердаме на митинге, посвященном годовому существованию «Рабочего подотдела Нидерландов» НСДАП цитирует слова Гитлера ещё двухлетней давности: «... еврейский вопрос фундаментально и однозначно будет решён во всей Европе». И разъясняет слушателям подлинный смысл этих слов: «Мы знаем, что когда фюрер произносит такую фразу, то это значит „уничтожение еврейства“, а это и есть то, чего мы хотим, и что мы также исповедуем». Обыватель захотел уничтожения. Согласно расовой теории гитлеризма между иудаизмом, еврейством и этническими евреями разницы нет...
В осенние дни приходили от соседей плохие вести.
— Сёстры, вы знали Кляйнбергера? — однажды спросил Симон.
— Это твой тёзка с Рингштрассе? — отозвалась Августа.
— Да-да, такой способный молодой человек! Работал всегда в текстильной отрасли, даже в двух фирмах одновременно. Отлично зарабатывал.
— Ну уж молодой, — возразила Йеттка.
— Так всё же лет на пятнадцать меня моложе. Он ведь получил железный крест за ранение в Первой мировой. Потом он женился на Кларе Герц. У них была прекрасная квартира: с горячей водой, центральным отоплением. Они нанимали и служанку.
— Что значит была? Ты что-то скрываешь, Шимэн. Выкладывай! Что-то случилось? — потребовала Августа.
— Что-то, что-то, — пробубнил Кон, — если бы просто что-то. Когда он купил в 1937 году суконную фабрику, ему пришлось уже через год её закрыть. И вовсе не из-за того, что он плохой предприниматель. После погрома его арестовали и отправили в Заксенхаузен, правда, через месяц из концлагеря отпустили. В семье начали соображать и собрались было в Штаты, но туда список на 40 000 персон. Хорошо хоть сына успели отправить в Палестину.
— Что ты хочешь сказать, Шимэн, что с ними? — допытывалась Йеттка.
— Я видел его накануне и разговаривал с ним. Представляете, парня, который ворочал тысячами, отправили на принудительные работы за 30 марок в неделю. Оба, он и жена, учили английский и испанский, надеясь, что им удастся попасть хотя бы на Кубу.
— Я поняла, Шимэн, — сказала Августа, — говори, что с ними случилось и что нам делать?
— Что нам делать, дорогие мои, не знаю. А случилось вот что. С Кубой у них тоже всё лопнуло, а этим ноябрём от него потребовали декларацию об активах. Кое-что оставалось на счету в банке и в наличии, но конфисковали даже... Нет, вы представить не можете: две железные кровати, стол и стулья. Это всё, что у них оставалось из мебели. 15 ноября он передал мне открытку для родственников в Швейцарии, чтоб они отправили её через Красный крест сыну. Это было прощание. Он успел шепнуть, что они погибнут и что он знает об этом. Сэм сказал, что через два дня их транспорт, более тысячи человек, отправляют в Ковно...
С этих пор в семействе Конов тоже стали ждать. Краузе они ничего не сказали. Чем могли им помочь две женщины, охваченные горем? Об эмиграции не могло быть и речи. Этому не способствовал ни возраст, ни состояние Йеттки, ни наличие финансов, да и был уже официальный запрет эмиграции. С нападением на СССР участь евреев Германии и оккупированных ею территорий предрешена. До наступления лета 1942 года то Симон, то Августа, которые ещё как-то общались с внешним миром, приносили домой вести об очередных драмах.
Драме в большой соседской семье Мозеса Левина и Зельмы Гольдшмидт на Заарштрассе 15, среди которых только один Мозес имел семерых братьев и трёх сестёр, а сами они с женой родили двух дочерей и сына. Сначала 12 февраля 1940 года депортировали в гетто Пяски младшую дочь Зенту, её мужа Хайнца Панке с его родителями Эрихом и Маргаритой Панке. 14 ноября 1941 года сама мать Зельма со старшей дочерью Эллой (отец погиб в Первой мировой) депортированы на смерть из квартиры на Заарштрассе в Минск. В тот же день из Фриденау в минское гетто были отправлены на неминуемую смерть страховой агент Кона Георг Веервальд с женой Розой. Ещё одну трагическую весть принёс Кон после встречи со своим приятелем Германом Буххольцем. Тот сообщил ему, что теряет сестру Эмму. Её депортировали в рижское гетто 13 января 1942 года.
— А теперь чья очередь? — тихо прошептал он. — Что скажешь?
Кон испуганно посмотрел на товарища и растерянно опустил голову.
Теперь уже и самим Конам ждать долго не пришлось. По распоряжению главы канцелярии планирования Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера, семья должна была покинуть свою квартиру и поселиться субарендаторами к Бернхарду Симону на Айзенахер Штрассе 69. В две комнатки на верхнем этаже им разрешили взять свою мебель. Это произошло 1 июня 1942 года, а через месяц 6 июля умерла Йеттка. В Берлине на еврейском кладбище Вайсензее у могилы стояли Симон, Августа, Хельга и Штеффи.
Отпевать усопшую было некому.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Вторник, 01 Авг 2023, 18:26 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Вторник, 08 Авг 2023, 22:38 | Сообщение # 60 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 11
Вайсман получает задание от «соколов»
— Вы помните, я вам рассказывала о проекте «Шаумбургский мир»? — спросила друзей Лидия Эрдман при их встрече в мензе11 Технического университета на Харденбергштрассе.
Ребята сидели за большим столом и, конечно, никак не могли обойтись без картошки фри и чипсов.
— Что-то новое? — спросил Тим, уплетая картошку, и подтвердил. — Да, это было в «Зелёной лампе» месяца три назад.
— Мой любимый и неутомимый папочка! — произнесла Лидия и сделала паузу, чтобы привлечь внимание. — Он недавно вернулся из командировки, был в провинции Шаумбург. Я рассказала ему про наши дела, а он поинтересовался у местного начальства, помнят ли там своих бывших еврейских граждан.
— И что, помнят? — скептически скривился Давид.
— Да в том-то и дело, что однозначно ответить было бы трудно. Официально, конечно, да, — ответила Лидия. Она потянулась за чипсами. — Они закладывают кубоиды, есть специальная программа.
— О! — удивился Никлас, — значит, там Демниг. А нельзя ли конкретней? Мы бы осветили событие в нашей газете.
— Чтобы конкретней, надо быть там, — ответила Лидия, — и не наскоком. По папиному настроению я поняла, что не всё так просто.
— Послушайте, давайте попросим Влада! — предложил Давид. — Он едет в ту сторону, у него какой-то приватный концерт, халтурка, и он заедет к родителям в Лауэнау на несколько дней. Это городок в западной части провинции Шаумбург.
— Идея хорошая, — отозвался Никлас, — а ты сможешь поручить ему собрать материал от нашей инициативной группы?
Все одобрительно загалдели, поддерживая предложение. На этом деловую часть встречи и закончили.
Через несколько дней, как договаривались, Никлас позвонил Давиду Сандлеру и сказал, что хочет поделиться с ним кое-чем доверительным. Большой тайной это не оказалось. Он объяснил, что Шаумбург его заинтересовал в связи с событием, на которое он обратил внимание при закладке камней преткновения у дома на Заарштрассе 8.
— Понимаешь, Давид, — объяснил он, — при закладке памятных кубоидов мы обязательно проводим архивные исследования относительно упоминаемых лиц. Да ты теперь это прекрасно знаешь. Помимо основных данных о погибшем, мне стало известно следующее: Симон Кон имел тесные связи с евреями-предпринимателями графства Шаумбург, то есть теперешней провинции Шаумбург. А жили Коны как раз в той квартире, в которой обитало, мне кажется, не одно поколение предков Тима и Кристины.
— Не совсем так, — возразил Давид. — Они жили в этой квартире, а потом, поскольку им стало в ней тесно, они перебрались в квартиру напротив. Та побольше. Тем более, отец ребят Маркус Шмидт — практикующий врач-уролог и известный учёный. Для теоретической работы ему нужен кабинет. Мне обо всём этом Лидхен рассказала. Она ведь подружка Кристины.
— Пусть так. Ты обратил внимание, от меня не ускользнуло, как взволновались оба, когда я назвал данные о смерти Конов в Терезиенштадте? Моё чутьё подсказывает, что здесь какая-то важная для них тайна. Уверен, они захотят знать основательнее, поэтому настрой Вайсмана. Пусть он побольше соберёт данных о судьбах этих людей и их контактах с семьёй Конов.
— Окей, Ники! — согласился Давид. — Влад немного с ленцой на эти дела, как всякий музыкант, но я поговорю с ним и постараюсь убедить.
Перед Рождеством Влад Вайсман действительно отправился к родителям в Лауэнау. Мать обрадовалась, что может подкормить своё дитя, а то живёт там, поди, на одних гамбургерах; любознательный отец расспрашивал о Берлине, о жизни еврейской общины, об эмиграции. Для молодого Влада проблема эмиграции была растворившейся тенью прошлого. Молодёжь, особенно успешная в освоении языка, интегрируется легко и быстро. Отец же переживал по поводу разных критических высказываний относительно старшего поколения. Вот и в этот раз, так получилось, Влад стал поддразнивать родителей «колбасной эмиграцией». Старший Вайсман возражал:
— Для нас с мамой, сынок, вопрос нашей эмиграции — вопрос принципиальный, вопрос жизни в стране Холокоста, а не жизнь в богатой стране. Мы с тобой об этом никогда не говорили. Отчасти потому, что ты был мал. Но нам это не безразлично. Да, нашу волну эмиграции, начавшуюся в девяностых годах, недоброжелатели, в том числе и еврейские, называют «колбасной». Мол, воспользовались моментом и отправились не на историческую родину, а ради сытной жизни в страну убийц евреев.
— А разве не так? — Влад, слегка смутившись, отвёл глаза.
— Ну хорошо. Пусть будет для кого-то так. Вообще любая эмиграция — это стремление найти условия благополучной жизни взамен жизни неблагополучной. Для себя и особенно для детей! Почему каждый еврей обязан быть идейным сионистом? Это ведь не означает отсутствия других убеждений? Большинство простых людей с идеологией вообще ничего общего не имеют.
— А вы с мамой? — упорствовал младший Вайсман. — Вы увезли меня с родины, пусть и не с исторической. Почему бы не включиться там в строительство развитого капитализма?
— Да-да! Строительство развитого капитализма в Житомире, откуда ты родом. Про нынешние успехи наслышаны. А ты никогда не читал еврейских газет двадцатых годов? Не было номера, в котором бы не сообщалось о зверских убийствах целых еврейских семей, изнасилованиях еврейских женщин и девочек. Поджогов еврейских халуп. Грабежи — это уже мелкие издержки национального пробуждения в Украине. Про государственный антисемитизм в СССР доказывать тебе, надеюсь, не надо? Если в нашей судьбе всё трагически повторяется, то не всё ли мне равно, где прожить паузу между двумя погромами «безродным космополитом», — недовольно высказался отец. — Не пророк. В то время я не видел никакой перспективы в Украине перестать быть «безродным космополитом». Кроме того, прежде чем принять решение, я изучил всё возможное о современной Германии. Я ведь знаю немецкий язык, тебе это известно. У меня есть надежда, что в настоящей выстраданной демократии граждане перестают быть «безродными» вне зависимости от религии.
— Но и СССР с его государственным антисемитизмом и ярлыками о безродности, вроде, канул в Лету.
— СССР канул, а мерзости остались. Это надолго. Не желаю больше ждать, когда закончатся «временные трудности». Мы с мамой оба музыканты, европейцы, и мы нашли своё скромное место. Живём не в столице. Преподаём. Даём концерты. Нас уважают. У нас есть и немецкие друзья. А как ты, сынок?
— Всё в порядке, папа. Извини!
До воскресенья 25 декабря у Влада была целая неделя, чтобы выполнить поручение «соколов» и вернуться поездом в Берлин, используя дешёвый билет выходного дня на пять попутных персон.
Вайсман связался с руководителем инициативной группы Обернкирхена Вильфридом Бартельсом. Этот стройный красивый мужчина средних лет, с густой шевелюрой поседевших волос, оказался исключительно активным и заинтересованным лицом. Он рассказал Вайсману, что его мать дружила с женой Пауля Адлера, была в курсе всех знакомств и об имени Симона Кона тоже слыхала.
— Я могу порекомендовать вам консультантом мою внучку Луизу Геринг. К сожалению, четыре года назад умер большой знаток истории города Рольф Бернд де Гроот. Ему в соавторстве принадлежит книга «Еврейская жизнь в провинции», как раз на интересующую вас тему, — сказал Бартельс. — Но у Луизы тоже немало материалов, и она принимает участие в закладке камней преткновения.
— Спасибо, — радостно поблагодарил Вайсман.
—Только в Обернкирхене мы заложили 34 кубоида. Каждый из них — особая судьба. Нам повезло. Архив города очень хорошо сохранился. Луиза вам поможет, — закончил Бартельс.
Дальше нетрудно было просчитать, с каким кругом людей мог иметь деловые связи Кон. Хорошего в их судьбах было мало.
Разговор с отцом запал в душу парня, и его поиски приобрели чёткий смысл. Насколько созрела демократия в этой стране? На каком уровне нравственное сознание населения?
«Разве все люди... — стал размышлять Влад. — Нет, неправильно, — прервал он себя. — Надо иначе. Достаточно ли прочно влияние в ней таких людей, как Бартельс?» — уточнил он свою мысль.
Отец рассказал, что в 2015 году, 9 января, даже в таком небольшом селении, как Лауэнау, был утверждён проект неутомимого Гунтера Демнига на пять мемориальных камней жертвам Холокоста. Всю неделю с 26 января проводили несколько мероприятий: закладку камней, выступления, выставку, лекции. Очень современной, сказал отец, оказалась лекция на тему «Третий рейх вчера — правый экстремизм сегодня». Докладчик напрямую поставил вопрос: являются ли для людей преступления во время нацистского режима событием вчерашнего дня, или для нас важно хранить память об этом.
«Что ж, — подумал Вайсман, — если учесть, что даже в восьмидесятые годы еврейское кладбище несколько раз подвергалось вандализму, то не всё до конца продумано, пережито и усвоено. Странное, но, с другой стороны, характерное явление в поведении вандалов. Они в открытую действовать не решались. Различали добро и зло. Значит — и свои действия как зло. Потому и прятали ненависть. В нацистские времена не различали. Зло принимали за добро. И в Обернкирхене, как признался Бартельс, кладбище несколько раз подвергалось осквернению, но в 2006 году всё же восстановили более ста сохранившихся могил. И в Ринтельне в конце шестидесятых измазали свастикой двадцать пять гробниц».
В глубокой толще народного сознания зрели и семена раскаяния; с трудом, но усваивались уроки позорного прошлого. Процесс пошёл. Он мучителен и долог. Ползуч. Здесь неизбежны срывы и отдельные инциденты. Однако оздоровление не остановить.
«Бартельс привел в пример очень интересные факты, — вспомнил Вайсман. — Когда историк Томас Вайсбарт опубликовал в прессе планы закладки камней преткновения, на текущий счёт проекта со всех сторон посыпались деньги от простых граждан. Люди перенимали стоимость одного или двух кубоидов по 120 евро каждый. Было даже частное пожертвование в 1000 евро. Собирали деньги студенты. Город выделил 30 евро на каждый камень, а исследовано было уже 40 судеб».
Бартельс показал газетные вырезки, и Влад мог на фактах убедиться в искренности раскаяния. Учитель истории Клаус Майвальд в своё время с удовлетворением говорил: «Наши города Ринтельн, Штадтхаген, Обернкирхен, Бад-Нендорф, Бад-Айльзен, Лауэнау, Роденберг, Бекедорф помнят!» Он имел в виду явление, которое обозначилось последнее время в Германии как культура памяти. Майвальд писал: «То, что началось как пилотный проект в Бюккебурге в 2005 году, теперь стало неотъемлемой частью особой памяти в районе Шаумбург».
Да! Память может быть особой, и особенности эти могут проявляться в различных формах.
Очевидцы тех событий уходят из жизни. Инициативная группа из Бад-Нендорфа перекликается с Майвальдом: «Мы не можем исправить положение, но это наш небольшой вклад в возвращение достоинства еврейским гражданам Бад-Нендорфа, которые стали жертвами нацистского режима в результате изгнания и истребления».
«И всё же что-то смущает меня в этой культуре памяти, — думал Влад Вайсман. — Хорошо бы иметь здесь рядом Давида, тот разбирается в таких вопросах лучше. Бартельс говорит, что мероприятия в память о погибших и пострадавших происходят при участии большого количества людей и даже присутствии гостей из-за рубежа. Утверждают это и другие инициаторы. Но фотографии свидетельствуют об участии всего 25-35 человек при многотысячном населении городов! Причём присутствуют преимущество молодые люди. Считает ли остальная часть населения действия нацистов преступлением? Или большинство предпочитает больше не думать об этом?»
В семидесятые годы ещё живы и процветают те, кто преследовал, издевался и грабил. Только в октябре 1989 года городской совет решился пригласить своих бывших граждан, выживших евреев, посетить Обернкирхен.
Через пару дней Влад встретился с Луизой. Девушка ему понравилась. Они побеседовали, она передала ему копии документов, и он погрузился в их изучение. Перед его глазами постепенно разворачивалась картина драмы тех, кому чудом удалось спастись, и трагедии тех, кому с чудом не повезло. Влад попытался настроить себя на визуальное восприятие событий, но в сознании не умещалось поведение насильников...
Штурмбаннфюрер СС Шульце-Нолле всё послевоенное время продолжает жить в доме Бенно Штерна и ведёт стоматологическую практику вплоть до ухода на пенсию. Живёт в том доме, который он в 1939 году «аризировал», то есть, по сути, незаконно приобрёл. Наследники недвижимости, выиграв процесс, в 1955 году дом продают. Он же, бывший эсэсовец, но в душе по-прежнему нацист с дурной репутацией, освобождает дом лишь в 1960 году. И, похоже, находит понимание среди части населения города.
Причина, по которой эти люди позволяют себе такое поведение, — прекращение уже в марте 1948 года всяких разбирательств по денацификации. 95 процентов проверенных членов НСДАП в Обернкирхене по определению властей уже не нацисты, а «сочувствующие». Поэтому и Эрих Буххольц, бывший лидер местной группы нацистов, может, не боясь, оглянуться на прошлое, утверждать, что он отрёкся от режима в 1939 году; а сотрудник службы безопасности Генрих Фогт, который воровски крался и разбивал витрины еврейских универмагов и гнобил социал-демократов, пытался доказать своё благородство тем, что без боя, с белым флагом в руках сдал, будучи мэром, ключи города американцам.
С удивлением знакомится Влад Вайсман и с таким понятием, как «загрязнитель гнезда». Фолькер Энгелькинг, ученик 10 класса средней школы, в 1963 году пишет сочинение «Преследование евреев в Обернкирхене с 1933 по 1938 год». Архивы города в полном порядке и, благодаря помощи своего учителя Герберта Церсена, парень высвечивает погромную деятельность активных членов отряда Обернкирхена СС 3/17 и аналогичную деятельность отрядов в Заксенхагене, Роденберге и Хессиш-Ольдендорфе. Поднимается громкий крик. Затрагивающий неудобные проблемы быстро становится в общественном мнении нарушителем спокойствия, загрязнителем гнезда.
Ещё в семидесятом году местная земельная газета не могла скрыть
удовлетворения, сообщая о сносе бывшего еврейского общинного центра под заголовком «Теперь синагога тоже исчезнет». При этом высказывается допущение об очень хорошем восприятии населением решения городского совета. Понятно. Если оставить здание как памятник архитектуры, то оно постоянно будет теребить память, напоминая о последнем убежище еврейских граждан перед депортацией, об их преследованиях и смерти. Зато снос здания заставит исчезнуть и воспоминания о злодеяниях.
«Отец говорит, — задумался Влад, — „пауза“. В самом деле? Мы живём лишь в полосе паузы? Так как же назвать то, что существовало до неё? И что будет после неё, если это только пауза? Стоит ли здесь оставаться и рожать детей? Не лучше было бы вернуться на историческую родину с таким трудом восстанавливаемую? Ответа нет!»
Он ищет встреч с людьми из инициативной группы Бартельса и, побеседовав, наконец выясняет: из трёх коренных семей Обернкирхена, с которыми был связан или сотрудничал Симон Кон, особенно пострадали Лионы. Погиб и его родственник Альфред Кон, депортированный 27 октября 1941 года через Дюссельдорф в Лодзь вместе с женой Эльзбет Лион. Погибли Паула Лион с мужем Карлом Бернштайном, депортированные из Берлина в Ригу 18 августа 1942 года. Погибли Берта Лион с мужем Леопольдом Лейзером, депортированные из Кёльна в Ригу 7 декабря 1941 года, а также брат Берты Элиас Лион, владелец универмага «Элиас Лион», депортированный 30 марта 1942 года в варшавское гетто. Погибла знакомая Альфреда Кона — они жили оба в Эссене — Хелене Лион, депортированная вместе с ним. Из Шёнфельдов из-за неожиданных обстоятельств трагична гибель и Макса с женой Фридой и дочерью Лидией, депортированных в Ригу из Билефельда 13 декабря 1941 года. Возможно, Кон знал о гибели некоторых. Как эти события побудили его принять хоть какие-то меры самозащиты и спасения?
Теперь Влад Вайсман хочет знать больше...
Макс Шёнфельд торопился поспеть за братом Мартином. Пропагандой, будто евреи необходимы Рейху как строители на оккупированных территориях, его уже не обмануть. У него есть разрешение на въезд в Соединённые штаты и гарантия судоходной компании. Загружается мебельный фургон. Отправление в сентябре 1939 года. Но необходимо оплатить 1000 рейхсмарок за эмиграцию и 1400 за транспортировку и хранение, причём в иностранной валюте. Это для него возможно только после продажи недвижимости. Наконец находится единственный покупатель, торговец тряпьём, активный участник разгрома синагоги, Карл Гёман. Но покупатель хитрит и требует отремонтировать крышу конюшни, чтобы сбавить и без того низкую цену. Время катастрофически тает, и корабль уходит без семьи Шёнфельд. Из-за нападения Германии на Польшу и начала войны ждать следующего корабля бесполезно. Им ещё разрешают жить в трёх комнатах их бывшего дома, что обусловлено контрактом, но через три месяца они и их семнадцатилетняя дочь должны покинуть жильё. Дом должен быть «обезевреен». Теперь Шёнфельды размещены в «еврейском» доме торговца скотом Лёвенштайна в Штайнбергене с его четырьмя домочадцами, доме, основательно пострадавшем от ноябрьского погрома. Власти утрамбовывают этот «еврейский» дом ещё двумя еврейскими семьями: семьёй Зондермана с женой и семьёй вдовы Берты Дублон с двумя дочерьми. Некоторые окна всё ещё разбиты, другие заколочены, в доме неуютно и холодно.
Вскоре семью Шёнфельд и Берту Дублон предупреждают о предстоящей эвакуации на восток. Они должны заполнить декларацию имущества на восьми страницах. Для этого даётся два дня. Разрешается взять с собой 50 килограмм ручной клади. Список включал матрасы, шерстяные одеяла, обогреватели для жилья, инструменты, кастрюли и средства для мытья посуды. Этот перечень создавал впечатление заботливого участия властей об устройстве на новом месте. В действительности люди больше никогда не видели своих отдельно загруженных вещей. Что касается денег и ценностей, их необходимо было немедленно сдать. (Относительно золотых зубов — вырвут потом).
В сопровождении двух полицейских Макс Шёнфельд с женой Фридой и дочерью Лидией идут к остановке Штайнбергер железной дороги Ринтельн-Штадтхаген и далее едут через Бад Айльзен в Бюккебург.
Вайсману показали копию архивного документа о депортированных 13 декабря 1941 г. В нём чётко обозначены номер, фамилия и имя, дата и место рождения, последний адрес, откуда вытребован депортируемый. Соответственно под номерами 381, 382, 383, 384, 385 стояли имена Берты Дублон, урождённой Леезер, её дочери Лоры Дублон, Фриды Шёнфельд, урождённой Херцберг, Лидии Шёнфельд и Макса Шёнфельда. Последнее место проживания перед депортацией — Штайнберген, Дорфштрассе 56. Всё указано по-немецки основательно.
Теперь настала очередь непосредственных партнёров Симона Кона: семей Элиаса Лиона и Бендикса Штерна. Эти пока живут в еврейском общинном центре и вынуждены освободить свои жилища ариям. Чтобы легче было наблюдать за их перемещениями, отобрав паспорта, им вручают лоскутки ткани со звездой Давида. Однако этого мало. Чтобы облегчить сбор разбросанных по стране евреев, предписано концентрировать их пребывание по первому месту жительства. Поэтому дочери Элиаса Рут и Эдит, которые работали во Франкфурте-на-Майне в израилитской больнице на Гагернштрассе 36, обязаны приехать в Обернкирхен и зарегистрироваться для дальнейших акций. После этого молодые женщины возвращаются на рабочую неделю уже в Ганновер, в местную израилитскую больницу. Впрочем, эта больница также превращена в «еврейский дом». Но там ещё продолжают лечить.
Между тем гестапо требует от районных администраторов пронумеровать тех людей, которые должны быть эвакуированы и перемещены на восток.
Когда Макс Шёнфельд попрощался перед депортацией с земляками, все десять обитателей, оставшихся в «еврейском доме» на Штруллштрасе 84, пребывали ещё в полном неведении о своей дальнейшей судьбе. В январе 1942 года они получают уведомление о дате отъезда. Окружной администратор вызывает Рут и Эдит Лион из Ганновера в Обернкирхен. Но что-то не срабатывает в отлаженном механизме. Германия ведёт войну против СССР. Эвакуация, как именуют депортацию нацисты, откладывается. Накопительные мощности концентрационных лагерей на востоке пока исчерпаны. Эдит и Рут возвращают в больницу Ганновера-Нордштадта, и они должны находиться там постоянно, чтобы приехать в Обернкирхен по первому вызову.
В семье Штернов драма. Готовится мюнстерский траспорт из административных районов Ганновера и Хильдесхайма для перевозки более
1 000 евреев в оккупированную Польшу. Среди прочих депортируемых вдова Роза Штайнберг, урожденная Штерн. Она готовится, собирает чемоданы. С сестрой Бенно в транспорт, запланированный на 28 марта 1942 года, отрывают от родителей тринадцатилетнюю черноглазую обаятельную дочь Ханнелору.
Машина гестапо останавливается в Струлле в ночь с пятницы на субботу 27 февраля. Но опять в административном аппарате произошёл сбой, и добрый ангел распахнул свои крылья над ребёнком. 23 марта она вновь стоит перед дверью родителей. Гестапо отсортировало её перед транспортировкой и вернуло в Обернкирхен.
Семья Элиоса Лиона в отчаянии. Они пытаются через красный крест связаться теперь уже с заграничными родственниками и запросить просьбу о помощи. Но время упущено. Сам Эли тяжело болен, у него высокое давление. Матери Фанни 87 лет, и она в состоянии только лежать и сидеть. Их здоровье мало интересует администрацию города. Поступает распоряжение подготовиться Лионам к субботнему утру 28 марта 1942 года. Автобус заберет их прямо из синагоги. В четверть девятого автобус стоит на улице у входной двери. Элиас, Анна, Рут и Эдит Лионы прощаются с Фанни Лион и Обернкирхеном. 9 мая Фанни умрёт на руках у Штернов. В апреле поступает новое распоряжение: пометить двери синагоги большой белой шестиконечной звездой.
На сборном пункте у Эли произошёл инсульт. Жить ему остаётся два дня, и умереть он хочет в Обернкирхене. В 10 часов утра 1 июня 1942 года его не стало. Эли возвращается домой, но в последний раз. Через парадную дверь синагоги с белой звездой Давида небольшая свита из жены Анны, дочери Эдит, Бенно, Люси и Ханнелоры Штерн везёт последнего покойника на кладбище в Ринтельне. Местное было закрыто. Уже и кладбище стало для евреев дефицитом.
В понедельник утром, 20 июля 1942 года в приемный лагерь Ганновера-Алема доставляют Бенно, Люси и Ханнелору Штерн. Чисто случайно они встречают там Анну Лион и едва успевают поговорить и попрощаться. Анну с дочерьми увозят на центральный вокзал Ганновера. Гестапо берётся за Штернов. Для этой семьи всё развивается стремительно: сверка данных, укладка в корзину бумаг и ценностей, тщательный осмотр тел. Затем поезд VI/2 из Гамбурга насильно увозит семью Штернов и 800 других евреев из северной Германии в Терезиенштадт. На этой же неделе транспортный поезд VIII/1 так же привозит в Терезиенштадт Анну, Эдит и Рут Лион вместе с 779 евреями из административного округа Ганновера. Все они погибли. Выжила только Ханнелора, освобождённая английской армией из лагеря Берген-Бельзен. Шестнадцатилетняя девушка весила к этому времени 25 килограмм.
Вайсман потрясён. Несмотря на то, что депортируемых везли вроде бы в нормальных пассажирских вагонах — разумеется, третьего класса — всё это было только декорацией для глаз местного населения. В купе набивали по 8 – 10 человек, на каждые 12 человек приходился обязательный надсмотрщик. Часто дорога была очень длинной. Например, по дороге на Ригу поезд проходил через 16 крупных станций. Как вспоминал один из выживших пассажиров этого рейса: «Все время (три-четыре дня) пока мы были в пути, не было ни еды, ни питья. В Скивотаве (пригородная грузовая станция Риги) эсэсовцы выгнали нас из вагонов тяжелыми палками и железными прутьями». Они избивали измученных людей, чтобы дальше те двигались к лагерю пешком.
Немецкая государственная полиция стремилась держать эти акции в секрете. Но при транспортировке такого большого количества людей это, естественно, не удавалось. То есть население о депортациях знало. И каково было его настроение? Оказывается, большинство людей акции одобряло. Многие — а несчастные жертвы это слышали — вслух выражали благодарность фюреру за то, что он избавил их от чумы еврейской крови. Вместе с тем население, не догадываясь об уловках гестапо, было возмущено тем, что евреям были предоставлены хорошо оборудованные городские автобусы для перевозки их на вокзал.
«Не хотели бы поменяться местами?» — зло подумал Влад Вайсман, узнав об этом. Даже и те, кто не одобрял акции, нашли для себя удобный способ: делать вид, что ничего не замечаешь.
В Вайсмане пробуждалась решимость борца. Нет, отец не прав! Это больше не повторится, и наше поколение готово бороться. Зло не является неизбежностью.
Как же они юродствовали, врали, предавая друг друга, как оправдывались на Нюрнбергсом процессе!
Главком военно-морского флота, гросс-адмирал Эрих Редер: «Немецкий народ был освобожден от самого серьезного обвинения в том, что он знал или даже участвовал в убийстве миллионов евреев и других людей».
Так ли это?
Гауляйтер Франконии, идеолог расизма, главный редактор антисемитского «Дер Штюрмер» Юлиус Штрайхер: «Массовые убийства были личным решением фюрера отомстить за неблагоприятный ход войны... Я осуждаю проводимые массовые убийства, как их отвергает любой порядочный немец».
Его личную «порядочность» презирали даже нацистские бонзы.
Один из главных идеологов нацизма, уполномоченный Гитлера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием членов НСДАП Альфред Розенберг: «Моя совесть полностью свободна от вины соучастия в геноциде... Еврейский вопрос должен был быть решен путем создания прав меньшинств, эмиграции или расселения евреев на национальной территории. Я приветствую международное запрещение геноцида».
Начальник Главного управления имперской безопасности СС, генерал Эрнст Кальтенбруннер: «Меня обманули по еврейскому вопросу... Я никогда не одобрял и не мирился с биологическим уничтожением еврейства... Антисемитизм Гитлера был варварством... Я не участвовал в этом...»
Председатель Рейхстага, Рейхсминистр авиации Герман Геринг: «Хотя я был вторым человеком в Рейхе, я ничего не знал о многих преступлениях. Я осуждаю ужасные массовые убийства... Я никогда не приказывал кого-либо убивать... Я никогда не приказывал Гейдриху убивать евреев».
Это было на судебном процессе. А до него?!
Начальник партийной канцелярии НСДАП, личный секретарь Гитлера Мартин Борман из заключительного обвинения: «Борман усердно трудился в преследовании евреев и, среди прочего, заявил в приказе от 9 октября 1942 года, что окончательное уничтожение евреев в Великой Германии больше не может происходить посредством эмиграции, а только с применением безжалостного насилия в специальных лагерях на Востоке».
«Да, я чувствую и вижу — моё поколение — политическое поколение! — заключил для себя Влад Вайсман. — А „соколы“ получат и мою скрипку».
11 Менза (лат. mensa — стол. Mensa academica «университетский обеденный стол») — студенческая столовая.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
|
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Вторник, 15 Авг 2023, 14:36 | Сообщение # 61 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | [size=11]Глава 12
Странный дневник
Тим и Кристина догадывались, что на Сильвестр отец обязательно объявит следующий семейный год юбилейным, и год этот будет годом бабушки. В этих случаях юбиляру в семье в течение года предоставлялись шуточные льготы, всяческие мелкие подарки, а кто мог, посвящал ей стихи или писались рассказы, главным героем которых была бабушка.
Мамина мать давно умерла, и у них, увы, осталась только одна бабушка, Эстер. 31 августа у неё действительно серьёзный юбилей — 75 лет! Будет, конечно, семейный праздник, пригласят её бывших коллег по гимназии, в которой она 35 лет преподавала историю и практическую философию.
Им не нравилось, зная теперь о дате смерти Конов, что гостей могут пригласить именно на 31 августа. Они надеялись, поскольку 31-е — это четверг, уговорить родителей перенести праздник на воскресенье 3 сентября. А на Новый год хотелось иметь рядом своих друзей: Никласа с Мишель, Давида, Лидию и её новую подругу Софию, а также Владика Вайсмана со скрипкой.
Новый год — семейный праздник, но ведь трое из молодых гостей по специальности общественники, бабушке будет с ними интересно, есть общие темы, а мама с Владом могут и поиграть вместе. В конце концов мама неплохо владеет фортепиано. О программе можно заранее договориться. А потом, кто же из молодых в Новый год не пуляет в небо петарды? Не сидеть же только за столом! Да и взрослые не откажут себе в удовольствии встретить молодой год с молодыми людьми.
И вот в канун ожидания полночи все собрались за большим столом в гостиной. Девушки постарались внести свой вклад и поставили в центре стола раклетницу. Вокруг на блюдах сыры, сосиски, мясное филе, корнишоны, свежие томаты и прочие раклетные радости.
— Вот вам для начала Макдональдс, — пошутил Маркус Шмидт, глава семьи, одобряя инициативу молодых, — но это только предисловие.
Затем словоохотливый папа, чтобы перехватить инициативу, продолжил:
— Молодёжь, вы хоть знаете, почему предновогоднюю ночь мы называем Сильвестром?
— Пап, у тебя это уже как мантра, — смутилась Кристина. — В каждый Новый год ты задаешь этот вопрос.
— Конечно. Святое дело, — весело отозвался старший Шмидт, балагур по натуре. — Это как ежегодные четыре вопроса во время трапезы на еврейскую пасху. Сегодня у нас так много молодых гостей, и кто-нибудь из них, возможно, не знает ответа.
— Я действительно не уверена, что знаю точно, — для вежливости, и чтобы поддержать главу семейства, отозвалась деликатная София. — Кажется, это связано с папой римским Сильвестром. Но при чём тут Новый год?
— Новый год ни при чём. Сильвестр I умер 31 декабря накануне Нового года, а согласно легенде, в его присутствии неверные давились рыбьими костями. По этой причине суеверные люди избегают рыбы в этот вечер, чтобы не подавиться. Но! — Маркус Шмидт сделал многозначительную паузу. — Но сегодня мы будем есть рыбу, и какую рыбу! Бабушка приготовила нам непревзойдённую еврейскую фаршированную. Будьте спокойны: ни одной косточки. Не подавимся! Кроме того, фаршированная рыба совпадает и с нашей немецкой традицией кушать в Сильвестр карпа и...
Маркус Шмидт достал припрятанный небольшой мешочек:
— А ну-ка, давайте ваши кошельки!
Здесь уже и Сандра Шмидт, мать Тима и Кристины, оправдываясь за неугомонность мужа, не выдержала:
— Это тоже наша традиция. Не смущайтесь! Скорее суеверие. Но весёлое! Вообще-то рыба — это оберег. Поэтому чешуя в кошельке означает денежную удачу и предпринимательскую прибыль в новом году.
— О! — обрадовался Никлас, доставая из кармана пиджака портмоне. — Вот у меня самое большое отделение. Сыпьте, —пошутил также и он.
— Очень интересно, — согласилась София, — но я вас тоже сейчас удивлю традицией. Она имеет глубокие корни. Ответьте: что мы друг другу желаем под Новый год?
— Айнен гутен рутч инз нойе яр, — выразительно по-немецки отозвалась Мишель.
— С Новым годом! Буквально: хорошо скользнуть в Новый год, — переводя на русский, почему-то громко зашептал на ухо Владу Давид.
— Вот-вот. Многие так думают, — улыбнувшись Давиду, сказала сидевшая рядом Софи. — «Рутч», — это не от глагола «рутчен», скользить. «Рутч» — это из средненемецкого, переделанное древнееврейское слово «Рош», что означает «голова». Еврейский Новый год называется Рош ха-Шана, то есть «голова года». Не забывайте, в немецком средневековье, когда на немецкой земле существовало много разрозненных земель, княжеств и графств со своими диалектами немецкого, еврейские купцы по-своему формировали общенемецкий язык, так как странствовали по всем этим землям и, естественно, должны были понимать и общаться и с другими купцами, и с населением. В свой новояз они включали и ивритсткие слова. Потом уже этот язык стал исключительно еврейским жаргоном, и не только Германии. А в немецком языке ведь до сих пор сохранилось немало ивритских слов.
— Замечательно! — провозгласил Маркус Шмидт. — Подставляйте ваши бокалы, разольём ещё горячий немецкий глинтвейн да выпьем первый глоток за дружбу народов, а второй и последующие — за мою замечательную маму Эстер Краузе-Шмидт, которой в следующем году 31 августа исполняется 75 благословенных лет. Я объявляю в семье грядущий год юбилейным!
Все дружно и с удовольствием сдвинули бокалы. Сама будущая юбилярша замахала руками, вся в смущении. Кристина, любимица бабушки, побежала её целовать.
Никлас склонился к уху Тима и прошептал:
— Фиш по-еврейски? Откуда твоя бабушка знакома с еврейскими блюдами? Ведь это, насколько я знаю, очень сложно и трудоёмко в приготовлении?
Оба, извинившись, вышли из-за стола.
— Для меня пока загадка, ответил Тимон. — И знаешь, нам с Кристиной очень не хочется, чтобы юбилей отмечали в этот день и у нас в доме.
— Это почему же? — удивился Никлас.
— Ники, ты забыл о камнях преткновения для семьи Конов перед входом в дом? Они ведь погибли 31 августа. Можешь себе представить, что значит для немца такое совпадение?
— Вот оно в чём дело! — самому себе вполголоса заметил Никлас. И уже к Тиму. — И что же?
— Ники, ты что?! Это ж к юбилею рождения прибавится и «юбилей» гибели? Двойной юбилей? Будет выглядеть зловеще! Учителя, бабушкины коллеги, — люди консервативные. Они не могут, переступая камни, да ещё в этот день, не заметить их и не прочитать надписи. Число и месяц смерти совпадают с числом и месяцем дня рождения. На их лицах непроизвольно появятся кривые улыбки. Они принесут это настроение в дом, и атмосфера праздника будет подпорчена. Может быть и нет, но ведь не исключено? Люди есть люди! Это во-первых. А во-вторых, у меня какое-то мистическое предчувствие, что эти даты между собой связаны. В целом, я бы хотел конкретней заняться историей и судьбой этих людей, соседей по дому наших предков. Правда, Влад многое мне рассказал, когда приехал из Шаумбурга. Даже записи сделал. Но нам с Кристиной не всё ясно. Кроме того, сомневаюсь, чтобы бабушка согласилась собирать гостей в этот день. Она ведь тоже увидит камни!
— Как же быть и что ты собираешься делать? — спросил, призадумавшись, Никлас.
— Пока не знаю. Но уж точно не в этот день и не у нас дома, хотя площадь квартиры позволяет разместить много гостей.
Собственно, замысел Тима и Кристины перенести празднование юбилея бабушки на другой день трудностей не представлял. Так или иначе 31 августа будний день, а в такой ситуации даже юбилеи обычно переносятся на более благоприятную дату. В данном случае это было бы воскресенье 3 сентября. Правда, бабушкины коллеги и друзья все пенсионеры, но родители и родственники — люди работающие. Воскресенье в самый раз! Что же касается места, то внуки предложили уютный португальский ресторанчик совсем недалеко от их дома на углу Дикхард- и Райнштрассе под названием «Карлос каравелла». Короче, предложение было принято, несмотря на сопротивление бабушки, которая вообще не хотела торжеств.
Теперь им предстояло решить другую проблему: кто такие Коны и насколько они были близки с семьёй Краузе. Тим позвонил Никласу и, поскольку закладка камней имела твёрдую дату, а Никлас говорил, что перед закладкой по возможности исследуются архивные и другие возможные источники, попросил сообщить подробности. Никлас выполнил просьбу, и им стало известно следующее. Семья Конов состояла из Симона Кона и двух его сестёр Августы и Йеттки, которые жили с 1932 по 1942 год на Заарштрассе 8 в квартире на одной лестничной клетке с Краузе. Симон был коммерсантом, сестра Августа без профессии, а Йеттка была вдовой.
Открылся очень важный факт: квартиры — на одной лестничной площадке. Этого было уже достаточно, чтобы понять: десять лет соседства не могли пройти без знакомства и, возможно, тесного. Что же известно об этом соседстве бабушке и родителям, и какое впечатление должны будут произвести на них эти символы памяти, камни преткновения? Споткнутся ли они о камни умом и сердцем? Особенно бабушка!
За две недели до закладки кубоидов Кристина выбрала момент после завтрака, чтобы подластиться к бабушке и начать разговор.
— Бабуль, у нас в роду вроде были дворяне... Ты знаешь своё родословное древо? Нам никогда об этом не рассказывали.
— Родословное древо? — удивилась бабушка. — Ну, знаешь, я не роялистка...
Да. Кто-то был у Краузе из низшей знати. Прадед.
— А твоя мама?
— Нет, мама нет, она из простых, её отец был социал-демократом. Едва выжил при национал-социалистах. Пожалуй, благодаря тому, что сбежал из своей деревни в Берлин.
— А твой муж?
Эстер Шмидт насторожилась, нахмурилась:
— Он далеко не из благородных.
— Бабушка, извини, а почему он нас оставил?
— Ты, егоза, всё тебе надобно знать, — ответила она строгим педагогическим тоном. — А ну-ка брысь свою постель убирать! Вечно я должна ходить за тобой. Она шлёпнула внучку, но тут же, ласково приобняв, притянула к себе.
На следующий день молодые детективы начали расследование. Кристина вспомнила вдруг, как при встрече Нового года хозяйственная Мишель, обозревая квартиру, заинтересовалась отдельными предметами мебели. «Это у вас шедевры 20-х годов!» — восхитилась она.
— Стоп, Крисси! А ты на эти вещи обращала внимание? Как-то всё примелькалось, — попытался заострить проблему Тимон.
— Сейчас представила себе нашу квартиру и могу сказать: да! Например, стол у папы в кабинете и, — Кристина запнулась, — эге... Тим, а помнишь такой мощный комод, весь потёртый? Он задвинут в кладовке. Там бабушка старые шмотки и всякие побрякушки держит. В общем, старьё. Давай посмотрим!
Чулан в шестикомнатной квартире, куда направились ребята, был достаточно просторным, а в одном его углу был приперт к стене старый комод с тремя фигурными выдвижными ящиками. Все ящики имели кованые ручки и замочки. Ребята сперва встревожились, что не смогут открыть ящики, но ключ нашёлся в деревянной вазе, стоявшей на крышке комода. Кристина оказалась частично права. В двух верхних ящиках навалено было всяких вещей как раз для старьевщика, но в третьем, нижнем, более глубоком ящике по-немецки аккуратно на стальных валиках висели папки корешками вверх. В папках рассортированы по разрядам домашнего хозяйства и быта старые документы: счета за электричество, переписка с хозяином и обществом реконструкции жилых домов, квитанции, банковские счета и прочее и прочее. Ничего необычного и это разочаровывало. Тим стал подвешивать на крючочки последнюю папку, но почему-то передумал и открыл её ещё раз. На внутренней стороне обложки был вклеен кармашек и из него торчал лист. Тим вынул его.
— Крисси, смотри! Договор купли-продажи. Написано от руки. Зюттерлин, готический рукописный курсив.
— Дай-ка сюда, — Кристина выхватила из рук брата большой неформатный лист и впилась глазами в текст. — Смотри, оформлено профессионально, все разделы: преамбула, заказ товаров, транспортировка, дефекты качества и далее все девять параграфов. Я видела раньше такие договоры.
— Читай! Что продано? Подписи есть?
— Всё есть. Берлин, вторник, 25 октября 1938 года. Поставщик: Симон Кон. Заказчик: Хельга Краузе, наша прапрабабушка. Есть и цена... Впрочем, это неважно. Продано: стенка «Викуна», буфет «Кантор», письменный стол «Сентис», трёхместный диван «Честерфильд Брентон», к нему кожаное кресло той же фирмы и... — Кристина торжественно указала на комод, — наш красавчик комод «Чиппендэйл». Дальше перечисляются менее значимые вещи. Или вот ещё: кухня, гардероб. Короче, всё как метлой выметено.
— Похоже, — констатировал Тим, — за исключением комода и письменного стола, всё остальное находится в бабушкиной комнате. Может быть, потому мы и не обращали внимания? А кухонную мебель, разумеется, заменили. Теперь давай думать. Что бы это значило?
— Это в первую очередь значит, — продолжила Кристина, — что сосед продаёт соседке великолепную и прочную мебель в 1938 году, в то время как его семья продолжает жить в своей квартире до 1942 года без мебели. Нонсенс? Надо бы ещё сравнить цены с тогдашним курсом. Мне кажется, здесь явное занижение.
— Нет, Крисси, наци принуждали евреев к бросовым ценам.
— Не согласна. Договор не выглядит принудительным, так как продавец почему-то остаётся на долгое время без нужных вещей, причём с согласия своих сестёр. Думаю, мы можем сделать первый серьёзный вывод: семьи находились в большой близости и купля-продажа носит фиктивный характер. Что дальше?
— Дальше надо выяснять степень их близости, — завершил рассуждение Тим. — Надо будет просмотреть квартирные счета. Попрошу у папы также за текущий период. Завтра уточню.
На следующий день Тим просмотрел архивные документы счетов до 2002 года.
— Смотри, — сказал он Кристине, — Краузе жили в нашей теперешней квартире до 1 июля 1942 года, а затем перебрались вдвоём, точнее, вдвоём с половиной — половинку пришлось присовокупить, когда бабушкина мама была беременна — в более дешёвую четырёхкомнатную квартиру напротив. У меня есть догадка. По архивным документам с 1 июня 1942 года Коны были обязаны оставить квартиру. Но им разрешили в две поднаёмные комнаты взять свою мебель. Комнатки были маленькими, много не возьмёшь. Проданное взять они не могли, формально оно им не принадлежало. Тем не менее взяли, пусть и не всё. Следовательно, Краузе были не против. То есть мебель, хоть и была продана, на самом деле не продана. Иначе говоря, она никуда не перемещалась и оставалась на месте. И деньги не кочевали из кармана в карман. Кроме того, мы видим, что наиболее дорогие предметы не были властями реквизированы, несмотря на налоговую декларацию, которой Кон отчитался 9 августа, так как имелся документ о продаже. Вывод: степень опасности такой операции в то время была смертельна, и если две семьи пошли на это, то они были не просто хорошими соседями, а очень близкими людьми. Кон, по существу, завещал им свою мебель. С 1 июля 1942 года Хельга и Штеффи Краузе, две слабые женщины, перебираются в богато обставленную квартиру. Часть своей скромной мебели они, возможно, взяли, остальное продали. Тоже деньги! Жить-то надо было и дальше. Много лет спустя, когда мы с тобой родились и квартира для пятерых человек стала тесной, родители в 2002 году сумели вернуться опять в шестикомнатную и забрали с собой мебель. С переселением, наверно, повезло. Как всегда — случай. Можно уточнить у папы.
До 21 марта у ребят с расследованием истории семьи ничего не получалось. Единственно, что узнал Тим у отца о переселении в шестикомнатную квартиру — был факт простой рокировки. У их нынешних соседей по лестничной площадке и сын, и дочь обзавелись собственными семьями и поселились отдельно, а старики предложили Шмидтам обменяться жилплощадью.
Во всяком случае, новые сведения, добытые Тимом и Кристиной, и выводы, которые они сделали, вдохновляли на дальнейшие поиски.
Тем временем всё шло своим чередом. На весну и лето Демниг планировал в районе Шёнеберг заложить 20 камней преткновения. 21 марта пришла очередь памяти и для семьи Конов. Демниг намеревался поспеть на Заарштрассе 8 к десяти часам, а на 5 часов после обеда вся инициативная группа собралась на памятную встречу в доме «Луизы и Карла Каутских» напротив. Всё протекало отработанно стандартно. Гостей приветствовали оба председателя «Соколов» Джозефин Тишнер и Иммануэль Бенц, Петра Фриче познакомила слушателей с историей «камней преткновения», о биографии депортированных говорила Ангелика Эрмес, а Катрин Прибилла и Мелина Лёвэ обеспечивали музыкальное сопровождение. Присутствовала и внучатая племянница Конов Левия Гершковиц, израильский экскурсовод, специально приехавшая на мероприятие.
Мысли о «подаренной мебели» или всё же о несправедливой сделке мучили сознание Тима. К тому же Давид как юрист ещё и поперчил его сомнения, объяснив право евреев на реституцию, то есть право на возмещение ущерба в случае неправомерности совершённого акта. Гершковиц, явная родственница Конов, как раз могла разрешить возникшие затруднения. С этим намерением Тим и подошёл к ней. Оказалось, Левия хорошо владела немецким.
— Моя бабушка Элиза, дочь Берты, в 1932 году эмигрировала в Палестину, — сказала Левия. — Я очень любила бабушку, от неё и немецкому научилась. Она была учительницей немецкого языка. Многое о Конах она, конечно, не знала, но связь с матерью держала.
— Её мать жила с братом и сестрой? — Тим старался оживить разговор и направить его в нужное ему русло.
— Нет. Они поддерживали связь, я знаю. В последнем письме дед Симон писал, что они переехали и что у них забрали последние деньги — 11 тысяч рейхсмарок. Симон был коммерсантом, не бедным. У него был магазин, собственно, не магазин, а бутик, лавка, правда, приличная. Симон боялся, что магазин отберут, и после ноябрьского погрома 1938 года продал его — насколько мне известно — друзьям, его соседям по Заарштрассе. То есть какие-то деньги у него были. Нацисты всё реквизировали.
— В кармане такие деньги не держат, — вслух соображал Тим, — значит, они были на банковском счету. Возможно, реквизировали счёт целиком. Но на нём могли быть и до того деньги, не только от продажи. Обычно так и бывает. Не исключено. А 11 тысяч за магазин плюс товары тоже немного. Вероятно, он взял ещё меньше.
— Вполне возможно. Я же сказала, что он был в большой дружбе со своими соседями и не питал иллюзий относительно своей дальнейшей судьбы, — закончила Гершковиц.
Для Тима ситуация всё более прояснялась. Он поделился своими мыслями с Кристиной, и они решили тщательней разобраться в истории семьи и, если повезёт, найти важные документы. К удивлению ребят, родители восприняли камни преткновения, заложенные перед домом, как само собой разумеющееся. Только бабушка погрустнела. Сначала Тим подумал, что погрустнела из-за того, что никому не понравится, когда день твоего юбилея приходится на чью-то смерть. Но потом какое-то неосознанное подозрение замерцало в его мозгу. Ещё не понимая, куда поведёт его мысль, он вспомнил, что отец, сын бабушки, называл её иногда не Эсси, а Юди. Что бабушку зовут Эстер, он, конечно, знал, но её паспорта никогда не видел. В общем сотни, если не тысячи, немецких женщин носили и носят имя Эстер. Поколебавшись, он попросил бабушку показать ему свой паспорт и... Он не поверил своим глазам! В паспорте было указано довольно редкое двойное имя: Эстер-Юдифь. Об этом он рассказал Никласу.
— Тебя что смущает? — спросил Никлас. — Что это еврейские имена?
— И это тоже, — ответил он, — и фаршированная рыба. И то, что она родилась в нацистское время, а её так назвали.
— Чудак, — ответил Никлас, — как историк могу тебе объяснить. Во-первых, имена эти, конечно, хотя и еврейские, но всё-таки ещё и библейские. Библейские имена приняты и у католиков, и у православных. Оба имени были популярны в Германии задолго до нацистов, их носителями были, по нацистской терминологии, и «арии». Когда национал-социалисты заставили еврейских граждан, у которых были чисто немецкие имена, добавлять к ним вторым именем мужчин — имя Израиль, а женщин — Сара, у наци возникла проблема. Она состояла в том, как быть с новорождёнными у евреев. Не называть же их всех подряд только двумя именами! И они узаконили специальный список еврейских имён, точнее не еврейских, а для евреев. Это были уничижительные, смешные, дискриминирующие образования. Например, Гайльхен — похотливенькая, Файле — напильник, Кайле — клин или, если и библейские, то очень отрицательные в еврейской истории, такие как Ахав и Иезавель13. Называть еврейских детей популярными библейскими, в частности, Эстер, Эсфирь, Юдифь было категорически запрещено.
— Осечка, — подумал Тим. — Но всё-таки здесь что-то есть. Почему бабушкина мама Штефани остановилась на этом варианте?
Он рассказал Кристине о разъяснениях Ники, и они решили побольше узнать о матери и отце бабушки.
На пасхальных каникулах в середине апреля вся семья обедала в небольшом швейцарском ресторанчике штеглицкого парка. На обратном пути внуки взяли бабушку под руки.
— Бабуль, — начала Кристина, — мне эта швейцарская еда не понравилась, не то что твоя. У тебя так всё вкусно!
— Спасибо, внученька, — зарделась женщина.
— Забыть не могу твою фаршированную рыбу на Новый год. Тебя кто научил её готовить?
— Еврейское блюдо? — спросила Эстер. — Так что ж тут удивительного? За такую долгую жизнь и французские блюда научишься готовить! Никто меня специально не учил. Вот съезди на Кайзер-Фридрих-Штрассе, это в районе Шарлоттенбурга, там есть кулинарный магазинчик «Фишгешефт». У них готовый фарш продают, это главное. Они же и хороший рецепт подскажут. По их рецепту и готовлю.
Тим глянул на Кристину, та ухмыльнулась. Вопрос знания еврейской кухни разрешился весьма прозаически. Но оставалось ещё немало загадок.
— А в нашей семье был магазин, куда он подевался? — подключился Тим.
— Какой уж там магазин! Правда, он нас держал на плаву во время войны, а после войны мама стала продавать в нём подержанные вещи, и он так и назывался «Подержанные вещи». Я помогала ей до шестидесятого года, а когда вышла замуж за Ганса в 1967 году, мне было уже не до помощи, а она держала его уже по инерции до 1970 года. Очень он ей был дорог! А потом, когда вышла на пенсию, просто закрыла его и всё. Ганс не любил торговлю и был мамой недоволен. Тем более, материальной нужды больше не было, так как он купил автомастерскую в 1969 году.
— Они ссорились? — спросил Тим.
— Автомастерская, купленная Гансом, была та, в которой работал до войны Бернд, — уклонилась Эстер от ответа.
— Бабушка, а Бернд — это твой отец Бернхард? — спросил, замирая, Тим.
— Да что это вы мне допрос устроили? — рассердилась ещё не старая женщина, — Ганс — нехороший человек! Да, ссорились. В десять лет он был уже в детской нацистской организации Юнгфольк и с тех пор не может избавиться от этих взглядов. А как подошло время — он вступил в «Альтернативу для Германии». Я же нацистов или неонацистов ненавижу. Для меня что национал-демократы, что «Альтернатива», что ПЕГИДА — все одной ксенофобией мазаны. У Ганса это в крови.
— Бабушка, мы его перевоспитаем! — вдохновенно высказалась Кристина. Тим промолчал. Эстер только усмехнулась.
На этом разъяснительный разговор с бабушкой закончился, но ребятам стало ясно, каким должен быть следующий шаг. Встреча с Гансом была необходима, чтобы выяснить причину неприязни между ним и тёщей. Как раз недавно Тим сдал все экзамены по вождению и получил водительские права, но до достижения 18 лет нуждался в сопровождающем лице для каждого выезда. Время шло, навыки следовало поддерживать, отец и мать вечно заняты, а дед подходил для дела в самый раз. Но встретиться с ним ему удалось только после 20 июня, когда начались летние каникулы.
Встреча оказалась не из приятных. Хотя внуки время от времени посещали деда по его желанию — здесь закон был на его стороне и позволял участие в воспитании — но со времени последней встречи прошло уже целых три года. Дед не настаивал, а ребята не торопились. За это время Ганс успел растолстеть, обрюзг, постарел, потерял былую предпринимательскую сноровку и дела в мастерской шли неважно. Из-за всего этого обстановка в ней стояла нервозная. Внука он встретил неприветливо, хотя и поездил с ним по Берлину. Однако ездили по городу молча, беседа не клеилась, но в редких высказываниях Ганса Тим обнаружил факт, который его по-серьёзному встревожил. С новой идеей он поспешил домой.
— Ну что? — спросила его сестра.
— День рождения бабушки помнишь? — ответил он вопросом на вопрос.
— Тим, дед тебя напоил, что ли?
— Наш прадед Бернхард Краузе, — начал Тим, — погиб на Восточном фронте 17 августа 1941 года. Последний раз он был в отпуске дома две недели в апреле того же года. Допустим, до самого 1 мая. После этого прабабушка Штефани к нему на Восточный фронт, где шли тяжёлые бои, естественно, не ездила. Но пусть даже съездила и была с ним ещё 16 августа, последний день, когда она могла с ним быть. Теперь посчитай. Ты женщина, а не я. Когда должна была родиться бабушка?
— Тим... Тим... — губы Крестины дрожали. — Этого не может быть... Что же это... дед Ганс что-то знает? Он прав?
— Нет, он ничего не знает, но умеет считать.
— Может быть, из-за этого он ссорился, он же правый...
— Не знаю. Дед меня не интересует. По крайней мере, сейчас. Перед нами следующая загадка, и мы должны эту загадку разгадать.
Прошло ещё две недели в раздумьях. В конце первой декады июля Кристина обратилась к Тиму с новым предположением.
— Я спросила у бабушки, — сообщила она брату, — когда её мама вышла замуж. Она назвала мне осень 1937 года, Бернд был последний раз дома в апреле 1941 года. Я извинилась и спросила, почему она так поздно родилась. Бабушка пожала плечами и ответила «бывает». Я видела, что ей это неприятно. Она, я думаю, сама не раз об этом задумывалась. Как-то растерянно и беспомощно бабуля вдруг сказала, что мама очень хотела ребёнка, потому-то она и родилась. Почти четыре года супружеской жизни всё-таки. Ты понимаешь, Тим?
— Ты думаешь, что здесь обычное предохранение по неизвестной нам причине? Или здесь проблема со здоровьем?! Кстати, нацисты очень отрицательно относились к порокам здоровья. Для них ведь арий — это сверхчеловек. Да-а, тогда пороки лучше было скрывать.
— Тим, помнишь, мы очень поверхностно отнеслись к документам нижнего ящика комода. Я думаю, нам надо перебрать их все, страница за страницей. Пусть даже на это уйдёт месяц.
— Я согласен, Крисси! Завтра начнём.
Назавтра ребята вытащили большую папку с документами больничной кассы и перебрали документ за документом. На это ушло больше часа, но ничего подходящего они не нашли. Тогда решили просмотреть все папки одну за другой. Через некоторое время Кристина обнаружила в папке квитанций квартирной платы подозрительный серый конверт. Он не был запечатан. Она развернула двойной стандартный лист, который находился в конверте, и с изумлением обнаружила отпечатанный на машинке текст. Заголовок извещал: «Справка гинеколога».
— Тим, — она торжественно помахала листом, — вот, кажется, то, что мы ищем. — Нет-нет, это не для тебя. Подожди. И она начала про себя читать:
«Имя, фамилия — Штефани, Краузе (Нольте)
Дата рождения — 12 января 1910
Выдана 10 августа 1939
Заключение врача».
И Кристина погрузилась, едва понимая, в чтение незнакомых терминов: базальная температура, посткоитальный тест, гистеросальпингография, овуляция, фертильные дни и их базовое обследование, нозологический диагноз. Были зафиксированы ответы о наличии предыдущих инфекций, несчастных случаев или операций. Мазок из шейки матки и проверка крови показали отсутствие хламидиоза. В конечном итоге заключение подтверждало отсутствие спаек, миом, опухолей, изменений слизистой оболочки, синдромов заболеваний, патологии женских половых органов. Пациентка полностью здорова. Лишь в качестве замечания было подчеркнуто, что пациент, муж Штефани Краузе Бернхард Краузе, переболел в подростковом возрасте эпидемическим паротитом, но от дальнейших анализов отказался.
— Дай сюда, — Тим нетерпеливо вырвал документ из рук сестры и стал читать. Окончив, призадумался.
— Послушай, Крисси, это настолько интимная тема, да и вроде не по нашему возрасту, что лучше об этом документе забыть.
— К тому же скандально, если об этом узнают от нас, — ответила Кристина. Она вновь взяла в руки бумагу, рассматривая со всех сторон.
— Смотри, Тим, — Кристина взволновано показала брату оборотную сторону последнего листа. На ней едва виднелась какая-то карандашная пометка, но настолько стёртая и тусклая, что прочитать её было почти невозможно.
— Крисси, принеси ватный тампон, — скомандовалТимон, — смочи его и сильно отожми. Мне кажется, карандаш был чернильным. Минут через пять он осторожно приложил тампон к надписи. И действительно — выступили чернильные знаки. Надпись гласила: «Кожаное кресло Честерфильд». Оба с изумлением застыли над фразой, написанной тем же шрифтом зюттерлин.
— Вот что, — очнувшись первым, сказал Тимон, — дело беспримерное. Ты всё-таки спроси как бы невзначай у папы, что это за болезнь — «эпидемический паротит», а я займусь креслом. Потом обсудим, что нам делать дальше.
Несколько дней Тимон ходил вокруг кресла и не мог понять его роли, на которую намекала запись. Кристина также все эти дни не могла найти повода задать вопрос отцу, опасаясь, что он встревожится или что-то заподозрит. Лишь к середине августа, когда до юбилея оставалось всего ничего, она пришла к Тиму с ответом.
— Папа действительно забеспокоился, — сказала она, — он подумал, что кто-то заболел. Лидхен или Давид. Если Давид, то ещё хуже. Пришлось изворачиваться.
— И как он объяснил?
— Он сказал, что эпидемический паротит — название устаревшее, сейчас его именуют просто паротитом, а по-народному свинкой. Болеют и девочки, и мальчики, но мальчики тяжелее, а в случае, если поражаются железы... — Кристина замялась, но, справившись со смущением, выпалила, — в общем, когда поражены половые железы, двусторонний орхит, это ведёт к бесплодию.
— Вот оно что! — выдохнул Тимон. — Значит в кресле зарыта тайна брака. Пойдём к нему, папа на работе, а я что-то не пойму, как к этому шедевру мягкой мебели подступиться.
Ребята поспешили в кабинет отца. Тим стал крутить тяжёлое кресло, который раз рассматривая его со всех сторон.
— Не резать же нам кожу, — с досадой сказал он.
— А ты поднимал подушку? — спросила Кристина.
— Сколько раз, как ты думаешь?! Что? Подушку резать?
— Нет. Давай ещё раз! Приподними кресло спереди.
Тим убрал подушку и с небольшим усилием приподнял кресло. Его основание состояло из некрашеной твёрдой чисто струженной древесноволокнистой плиты. Между ней и заглушиной, на которой лежала подушка, было сантиметров двадцать. Это была коробка кресла. Сама заглушина была обтянута льняным полотнищем облицовочной ткани и плотно входила в рамку, но... и тут Тим, наконец, обратил внимание, что она не была, как принято, закреплена обивочными гвоздями.
— Неси из столовой три, нет, лучше четыре ножа, — скомандовал он.
Когда Кристина принесла ножи, он потихоньку воткнул два из них по противоположным сторонам заглушины и попросил сестру эти стороны слегка придавить. Сам он взял два других ножа и осторожно, но сильно под углом придавил противоположные стороны, действуя ими как отвёрткой. Заглушина приподнялась. С волнением поднял он крышку, и перед их глазами предстала пухлая тетрадь, а рядом с ней лежала солидная денежная пачка немецких марок. Это были рейхсмарки, припрятанные, видимо, на чёрный день. Кристина жадно схватила тетрадь, пролистала, и лицо её исказилось глубоким разочарованием. Тетрадь оказалась поваренной книгой, которая была натыкана наклеенными вырезками из газет и журналов со всевозможными рецептами блюд.
— Тим, гора родила мышь, — прошептала Кристина чуть не плача.
— Подожди, — успокоил он сестру, также волнуясь. — Врачебное заключение мы тоже нашли не там, где оно должно было быть. Давай сперва соберём кресло.
— А деньги? Они ведь не имеют ценности.
— Деньги отнесём в банк или в музей как реликвию. Наши не должны их видеть. Поняла?
Тимон оказался прав. Когда, уединившись, ребята спокойно стали исследовать поваренную книгу, она оказалась также и дневником их прапрабабки Хельги Краузе. Внезапно возникшие мысли хаотично писались как отрывочные заметки вперемежку с рецептами. Были целые отдельные страницы, составляющие собственно дневник. Из всего этого выкристаллизовывалась драма семьи и трагическая история их друзей времени нацистского господства. Тимон сказал сестре, что он прочитает весь дневник и отфильтрует все записи, которые могли бы рассекретить то, что их интересовало. Он закончил это буквально накануне 31 августа, отделил закладками страницы и показал Кристине.
13 Ахав и Иезавель — израильский царь Ахав и его финикийская жена Иезавель (середина 9 в. до н.э.). По библейскому свидетельству, нечестивцы, которые ввели в стране и насаждали чужеземный культ Ваала. За это «прельщение» израильтян исполнилось пророчество Илии: евнухи выбросили царицу из окна дворца, кони растоптали её, а собаки разодрали тело.
Продолжение следует
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Четверг, 24 Авг 2023, 19:47 |
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Среда, 16 Авг 2023, 18:32 | Сообщение # 62 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 12 (продолжение)
Дневник.
Воскресенье, 4 сентября 1932 г.
В квартиру напротив сегодня въезжают новые соседи. Это семья из Польши, господин Кон с сестрой Кон. Значит, евреи. Этого ещё не хватало! У нижних соседей это восторга не вызовет. Узнала, что их будет трое, позже присоединится ещё одна сестра. Живёт с сёстрами, значит, неженатый. А может — он вдовец?
Воскресенье, 25 сентября 1932 г.
Сегодня знакомились с новыми соседями. Две недели они присматривались, при встрече очень вежливо здоровались. Уже хорошо. Ведь на одной площадке живём. Они пришли сами, подарили роскошный польский сервиз. Сказали, для знакомства. Отказать не смогла.
Четверг, 5 января 1933 г.
Встретили Сильвестр по-домашнему. Чтобы не было скучно, пригласили соседей. Сдружились за короткий срок. Очень милые люди, особенно Августа, младшая сестра. Мы с ней одногодки. Старшая, Йеттка, несколько замкнута, но, видимо, из-за некрепкого здоровья. У нас с Берни и угощать-то было не очень, но они такие догадливые. Августа принесла накануне две курицы, очень извинялась. Хитруля. Нет, она мне очень нравится! Что это на евреев поклёп возводят? Папа рассказывал, что они большую роль сыграли в формировании социал-демократии. Правда, Людвига это не грело. Он консерватор, а мне на политику наплевать.
Понедельник, 6 февраля 1933 г.
В конце января Гинденбург назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером. Это беда, особенно для наших соседей. Мы с ними так сдружились. Гитлер говорит открыто, что он антисемит. Коммунистам и социал-демократам тоже достанется.
Понедельник, 25 марта 1935 г.
Позавчера Берни отправился в имение. Витцман сообщил, что приготовил деньги. Спасибо Кону! Поддерживает нас и не требует быстро отдавать долг. Готов ждать. У него пока ещё дела идут неплохо, Кон успешный коммерсант, но неизвестно, как пойдёт дальше. Августа научила меня печь хоменташен. Евреи пекут их на праздник Пурим. Но и у нас есть тоже нечто подобное. Мы называем их монташен, кошелёчки с маком, а у евреев с начинкой из повидла с орехами. Приходила Штеффи. Кон ел её глазами. Она, конечно, красавица, кто из мужиков пропустит!
Вторник, 4 октября 1938 г.
Позавчера отмечали мой день рождения. Кон устроил Штеффи к себе в магазин продавщицей. Штеффи довольна, она инициативная, ей нравится. Долго ли продлится? Евреев прижимают всё больше и больше. С ними и знакомство продолжать опасно. Наплевать! Берни озабочен. Что-то произойдёт...
Четверг, 10 ноября 1938 г.
Боже, Боже, что сегодня было! Со вчерашнего дня громят синагоги, еврейские магазины. Штеффи была с утра в лавке, еле отбилась. Завтра будем совещаться, как быть дальше. Конов мы не отдадим!
Среда, 10 мая 1939 г.
Мы обсудили ситуацию с магазином. Штеффи талант! Кон продаёт магазин нам, но запишем мы его на Штеффи. Продажа, конечно, фиктивная, но Симон остаётся негласным компаньоном анонимного товарищества. У Конов другого выхода нет, но и мы ведь не звери, не обдерём. Штеффи в восторге и благодарна Симону несказанно. Она его очень уважает. Меня беспокоит ещё и другое. Уже почти два года как дети поженились, а Штеффи не беременеет. Это при том, что она страстно любит детей. Как увидит на улице дитя, останавливается и смотрит. Да и я не против. Хоть бы дождаться внуков! Время, правда, опасное, мы напали на Францию. Может быть, ребята поэтому и не хотят?
Пятница, 25 августа 1939 г.
Вчера Берни, весь бледный, зашёл ко мне. Всё-таки он маменькин сынок, тайн от меня не держит. Они были вдвоём со Штеффи у врача, и он показал результаты анализов и заключение. Мне страшно. Я была уверена, что Штеффи не бесплодна, девка кровь с молоком. Но мало ли какая несовместимость, это ведь лечится. Бернд в здоровье Штеффи тоже не сомневается, значит, берёт вину на себя. Он сказал врачу, что болел свинкой, и отказался от анализов. Дурачок, помочь всегда можно. Бедный мой мальчик! Ему было четырнадцать лет, как раз период полового созревания. Людвиг погиб в Первой мировой, и мы остались одни в имении. На мне было всё. Берни сильно температурил, под сорок, а потом у него развился двусторонний орхит. Он кричал от боли и очень стеснялся. Болели ведь яички. Вчера я сказала ему, чтобы он не впадал в панику и непременно делал анализы. Не факт, что у него атрофия. Но он не столько боится попасть в нежелательный список неполноценных, сколько стесняется насмешек. Ему же скоро в армию.
Понедельник, 16 декабря 1940 г.
Сегодня Берни с утра ушёл на сборный пункт в армию. Дали ещё отпраздновать третий адвент. Но на Рождество ать-два, ать-два... Перед уходом он бурно что-то обсуждал со Штеффи, а потом пришёл ко мне и сказал, что предложил Штеффи, если с ним что-то случится, чтобы она усыновила сироту. Штеффи плакала. Я её понимаю. Она здоровая женщина и хочет иметь своих детей.
Вторник, 18 февраля 1941 г.
Берни служит в Польше, а мы вдвоём со Штеффи в огромной квартире. Ситуация с продовольствием всё хуже. Особенно плохо евреям. Каждый раз драконовские и унизительные постановления. Мерзавцы! Мы бы помогали, но сами на минимуме. Иногда спасает чёрный рынок, но это опасно. Плохая новость: англичане разбомбили «Виллу Краузе». И зачем им было нужно её бомбить? Теперь оттуда никаких продуктов. Йеттка хиреет с каждым днём.
Понедельник, 7 апреля 1941 г.
У нас радость! Берни в отпуске! Он будет дома на пасху две недели. Штеффи порхает вокруг него, как бабочка. Он ласков с ней, но стал непривычно суров. Предупреждён не болтать. Но мне-то он всё расскажет!
Суббота, 19 апреля 1941 г.
Не нахожу себе места и не могу понять. Часов в 12 ночи шла мимо спальни молодых и случайно подслушала разговор. Штеффи плакала, а Берни ей что-то настойчиво внушал. Я, конечно, не свинья, и немедленно отошла, но слышала фразу: «Если погибну, будь свободна. Назло Гитлеру и всей его банде!»
Воскресенье, 20 апреля 1941 г.
Завтра Берни снова в армию. Все две недели был сам не свой. Не говорит, но чую, готовится что-то страшное. Эсэсовцы — звери. Он видел, как один вырвал у еврейской женщины младенца и с силой швырнул его оземь. Мать вцепилась ему в горло, а он её пристрелил. Успел, сволочь! Берни не сентиментален, но он плакал, рассказывая это. И ещё вот что странно. Он сказал: «Мама, лучше быть евреем, чем немцем».
Понедельник, 1 июня 1942 г.
Моего «Бэрхена» больше нет. Йеттка умерла, спасибо гадам, разрешили похоронить на Вайсензее. Сегодня Симону и моей дорогой подруге Августе приказано оставить квартиру и переехать в поднаём на Айзенахерштрассе 69. Это очень плохой знак. Симон настоятельно советует нам со Штеффи перебраться в их квартиру, он оставляет там всю мебель и утварь, им ничего не нужно, и он не строит иллюзий. Держит себя мужественно. Вручил мне солидную пачку денег. Для Штеффи, конечно. Она беременна. Я ни о чём не спрашиваю, и Августа молчит. Моего мальчика нет, и это самое ужасное, что может быть. Вот что означают его слова «будь свободна назло Гитлеру!» Симона, разумеется, заставят сдать декларацию об имуществе и активах, но Гитлер получит дулю. Через неделю подам заявление о переезде в четырёхкомнатную. Во-первых, у нас документ о купле мебели, не таскать же старухе и беременной женщине эту тяжесть в случае проверки. Почему проданная мебель не у нас в квартире? Да мало ли что бывает. Договорились. Во-вторых, и это важнее, в нашу квартиру хочет вселиться полицейский чин. Он, разумеется, член НСДАП. Пусть, сволочь, помогает! Не хочется жить, но надо. Штеффи не брошу, пусть родит мне внука или внучку. Не чужие мне будут. Мой бедный мальчик, хотел быть евреем, а погиб немцем...
— Крисси, утри слёзы. Всё! Дальше ничего нет. Что скажешь?
— Тими, ты хоть понял, кто мы и какая у нас в жилах кровь? — сквозь всхлипывания пролепетала Кристина.
— Я не дурак. Завтра у бабушки юбилей. Если она знает и молчит, значит так и надо. Прабабушка Штеффи зарегистрировала её как Краузе. В то время сделать иначе было смертельно опасно. И нас бы с тобой не было. Мы с тобой даже не Краузе! Пусть, однако, всё остаётся как есть. Давай обнимемся, — и немного помедлив. — Мазл тов!
Кристина вскинула на брата удивлённый взгляд.
— Это Давид меня научил, — пояснил Тим. — Означает по-еврейски поздравление по поводу важного события в жизни человека.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
|
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Четверг, 24 Авг 2023, 19:24 | Сообщение # 63 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Глава 13
Молитва
Сообщение о том, что они должны явиться на сборный пункт, Симона и Августу не удивило. Шила в мешке не утаишь. Скрыть массовой депортации евреев власти не могли. Работало сарафанное радио.
За два дня до принудительной явки они тайно встретились с Краузе, чтобы попрощаться. Хельга плакала, лицо Штеффи окаменело. Чтобы не травмировать беременную женщину, Симон пытался шутить и уверял, что не всё так катастрофично. В конце концов, пробовал утешить он — фюрер дарит евреям город. Хельга обняла Августу за плечи и увела в другую комнату. Пусть Симон и Штеффи побудут одни. Поговорят и попрощаются.
Город, который Гитлер «подарил» евреям, назывался Терезин. Когда-то он был чешским гарнизонным городком, предназначавшимся для шести тысяч солдат и приблизительно двух тысяч гражданских лиц. Гестапо выдавало его за старое еврейское гетто. Мол, евреи привыкли жить в гетто, поживут, охраняемые нами, пока идёт война, и доживут там до пенсии. Этот городок стал «образцовым» гетто для пожилых, которых в нём к 1942 году и после Ванзейской конференции находилось уже 58 тысяч.
По отработанному гестапо сценарию доставку евреев на сборный пункт Гроссе Гамбургер Штрассе 26 должна была обеспечить Рейхская ассоциация евреев Германии, полностью подконтрольная полиции. Симон получает комплексный список, который точно регулирует все условия отъезда, а также каждому бирку на шею с номером транспорта и номером депортируемого. С пересечением границы Рейха у них отберут паспорта и они перестанут быть подданными государства, а пока, с получением номера, они перестают быть личностями.
Симон берёт в руки список.
— Нам разрешено взять с собой 50 килограмм груза на человека, и только в чемоданах, — говорит он сестре.
— Смотри, — удивлённо продолжает он, — предписано взять одеяла и еду на восемь дней. Зачем это?
— Наверно, не сразу отправят нас на курорт! Видимо, комфортные поезда в дефиците! — иронизирует Августа. — Симон, они думают, что я могу тащить 50 килограмм груза в чемодане?
— Густи, ты можешь изменить постановление? Возьмём для тебя рюкзак. Надеюсь, что промолчат, а чемоданы понесу я. Два чемодана нам хватит.
— Вот что я думаю, Шимэн. Мы с тобой наденем по три пары белья, соответственно носки, чулки, по два пуловера, брюки, мне юбки и, конечно, сверху пальто. И не возражай! Если они забирают у нас даже эти две несчастные железные койки, старый стол с двумя табуретками! Слава богу, успели вернуть лучшую мебель Хельге! Нет, не надейся, что мы довезём чемоданы. Во всяком случае всё, что в них.
— В августе, Густи? Тебе только останется меня посолить, добавить картофель, и жаркое готово. Ладно-ладно, я согласен. Вот что велят нам положить в чемоданы — впрямь как родные: обеденный набор, состоящий из глубокой и плоской тарелки, чашки и ложки обязательно. Вилки и ножи запрещены. Понятно почему? Кофе или чай в термосе. Бутылки с водой. Какая забота! Наличные деньги, часы и браслеты, оставшиеся продуктовые карточки, сберегательные книжки, если они есть, и ключ от квартиры отдельно упаковать и сдать. Ещё одежда и постельные принадлежности. При этом составить в двух экземплярах и сдать письменный список предметов. Быть готовыми к отъезду к пятнадцатому числу утром. За нами приедут.
Ровно в пять утра машина для перевозки мебели Рейхского объединения евреев Германии подкатила и остановилась перед домом номер 69 Айзенахер штрассе. Два полицейских поднялись наверх, вывели брата и сестру Кон с чемоданами, опечатали квартиру и спустились вниз. Водитель машины из Объединения помог донести багаж, отобрал декларацию и списки вещей, поинтересовался, есть ли у Конов с собой предписанная еда. Сидеть пришлось прямо на полу фургона не менее часа, пока собирали других людей. Таким образом спецзадание гестапо по конкретному случаю было выполнено.
После Ванзейской конференции в январе 1942 года, на которой были определены пути и средства окончательного решения еврейского вопроса, государственная полиция в целом, Тайная государственная полиция (гестапо) и Служба безопасности рейхсфюрера СС (СД) приступили к реализации замысла. Он состоял в депортации всех евреев на территорию оккупированной Центральной и Восточной Европы в лагеря уничтожения. Одна из причин такого замысла состояла в оказавшейся неэффективной политике принуждения евреев к эмиграции путём вытеснения их из всех областей гражданской и государственной жизни, хотя идея принадлежала лично Гитлеру.
Массовые принудительные вывозы евреев из Германии в «гетто для престарелых» город Терезин, или по-немецки Терезиенштадт, начались в июне 1942 года. Для выполнения этой цели нужны были значительные транспортные средства. Они получили название «альтерстранспорт» или «Терезиенштадттранспорт» — специально для престарелых. Но депортации на Восток были и раньше. С 18 октября 1941 года осуществлялись «Осттранспорты» в различные гетто Лодзи (Лицманштадт), Минска, Ковно, Риги и Пяски. И с июня 1942 года они продолжались параллельно с «альтерстраспортами», которые направлялись именно в Терезин. От этих двух видов: «Осттранспортов» и «альтерстранспортов» отличались своим масштабом «Гроссен альтерстранспорты», четыре больших транспорта для престарелых в количестве 1000 человек каждый. Первый из них и определил дальнейшую судьбу Августы и Симона.
Для этих больших перевозок было предусмотрено около 20 старых пассажирских вагонов третьего класса, несколько крытых грузовых вагонов для багажа и один пассажирский вагон второго класса для службы охраны. Стоимость на одного человека составляла 2 рейхспфеннига за километр проезда. Эти деньги заранее изымались из суммы, разрешённой жертвам для личного потребления. Так что Deutsche Reichsbahn, Государственная железная дорога, отлично заработала, а жертвы оплачивали свой путь на Голгофу.
На Гроссе Гармбургер Штрассе находилось старое еврейское кладбище, еврейский дом престарелых и средняя еврейская школа для мальчиков. Персонал дома престарелых первоначально оставался в здании и был принужден помогать гестапо с подготовкой к транспортировке. Затем их же самих и отправили в гетто с первым и вторым большим транспортом. Также и школа, закрытая 30 июня, и восемь еврейских домов вблизи центрального пункта использовались в качестве временных сборных лагерей, поскольку такое большое количество людей не вмещалось в здании школы. Во всех помещениях убрали сиденья и разложили солому, которая должна была служить постелью в лагере. Но гестапо, которое порой привозило людей на виду у местного населения, маскировало акцию депортации. Объявлялось, что это временное убежище для евреев. Для себя же именовало размещение людей «фильтрацией».
Сборные лагеря были последними местами пребывания на родине; люди находились под стражей, а фильтрация состояла прежде всего в конфискации имущества, декларированного в списках: в первую очередь денег, а также движимости и недвижимости. Проверялись точные персональные данные. Следовало разделение по полу. Людей раздевали догола и тщательно обследовали тело. В заключение специально назначенный судебный исполнитель вручал каждому депортируемому приказ о конфискации всего его имущества «в пользу Германского рейха». Затем, «отфильтровав» таким образом людей, их отвозили на вокзалы. Все эти действия осуществлялись исходя из «Руководства по эвакуации евреев».
Железнодорожные вагоны 3 класса, в один из которых попали Симон с Августой, были старыми двух-четырёхостными фургонами с деревянными скамьями развёрнутыми друг против друга. В таком «купе» по обе стороны вагона предполагались 8 сидячих мест, в то время как набивали туда 10-12, а то и больше. К моменту отправления окна и двери были закрыты. Поезд, отправленный 17 августа с грузовой станции Лертер, двигался, пропуская военные эшелоны с солдатами и грузами, в течение суток. Когда поезд стоял на запасных путях, людей ни водой, ни едой не обеспечивали. Питались припасённым, если ещё что-то оставалось. Иногда делились, если кто-то не выдерживал плача детей. Среди престарелых были и молодые, так как депортации подлежала вся семья, проживавшая вместе в одной квартире. В туалет выстраивались большие очереди. Воды в нём также не было. Воздух был спёрт и тяжёл. Сильно воняло. Сердечники находились в полуобморочном состоянии. Ночью спали сидя и по очереди. То тут, то там вспыхивали скандалы. Люди теряли человеческий облик. Наконец 18 августа поезд, не доезжая до местного вокзала, остановился за километр от платформы. Людей погнали в крепость, но уже можно было, обливаясь потом, хотя бы дышать свежим воздухом.
В Терезине, по прибытии, людей послали в душевые. Многие испугались, но это действительно оказались душевые, правда, только с холодной водой. Затем началось распределение жилья. Симон и Августа были помещены в соседних комнатах: Симон в блоке IV, этаж D, комната 16, а Августа там же, в комнате 19. Теперь можно было оглядеться и передохнуть.
Два жилища, которые им достались, были небольшими кельями с зарешёченным окном. Они сохраняли следы предыдущих обитателей. На деревянных полатях лежало то, что можно было условно назвать подушкой. Лоскутная тряпка означала, видимо, одеяло. Симон подумал, что худо-бедно, но постельное бельё им оставили, значит, оно было и у предыдущего хозяина, а он, должно быть, обменял его. На что? Разумеется, на съестное. На полке, скособочившейся на серой обшарпанной стене, он обнаружил железную кружку, помятую алюминиевую тарелку и рулончик из старых газет. А в углу кельи лежали цветные стекляшки и кучка камешков. Наверно, здесь обитал ещё и ребёнок.
Измученный почти бессонной ночью в поезде, Симон, преодолевая брезгливость — вещи свои они смогут забрать лишь завтра — свалился и заснул.
Он поспал немного и проснулся часа через три. Но это не было обычным ночным пробуждением. Видеть он не мог, было темно, но чувствовал, что эскадроны врагов разворачиваются на его теле, как в театре военных действий. Вши, как партизаны, действовали в лесистых частях плоти, а лицо его к тому же атаковала лёгкая кавалерия блох. В ужасе он вскочил и обхватил от отчаяния голову руками. Затем поднялся и пошёл к Августе. Дверь к ней была открыта, и сестра не спала. Так и просидели они вдвоём до утра, не в силах обсудить случившееся с ними.
На следующий день он стал свидетелем жуткой сцены. Пригнали группу людей, собранных, видимо, из других лагерей. Назвать людьми их было трудно, скорее полупокойниками. Их выстроили перед душем. Мужчин отделили от женщин. По правилам гетто совместное проживание мужчин и женщин не допускалось, даже для семейных пар. Чего опасались власти, было непонятно, особенно в данном случае. Кон подумал: неужели половых связей? Одежду полагалось сдать на дезинфекцию, поэтому мужчин заставили раздеться. Кон, которого конвойным не было видно, глянул и обомлел. Сердце и другие важнейшие органы «съели» всё, что ещё можно было съесть "из их обглоданного голодом тела". Было странно, какие мышцы передвигают эти ноги? Мяса на костях не было никакого, разве что можно было принять за таковое детородный орган. Какие уж там половые связи?
В этот же день он увидел и другую сцену. Еврейская администрация гетто, Совет еврейских старейшин делал всё возможное, чтобы спасти от голода и болезней хотя бы детей. Дети жили отдельно от родителей в детдомах, где им давали уроки грамоты нелегально, поскольку обучение было запрещено. Кормили их чуть-чуть лучше, чем стариков, которые были обречены. Старики, измождённые, с большими печальными глазами и потерявшие гордость, дежурили на улице возле детской кухни и, наконец, отважившись, задавали один и тот же неизменно вежливый вопрос: «Вы будете брать свой суп?» Или, если обращались к девочкам: «Дама возьмёт свой суп?» Кон видел, как тот или иной ребёнок, преодолев муки решения — съесть самому или отдать кому-то из них, всё-таки жидкий суп с картофелиной, или свёклой, или капустой, отдавал.
— Когда они успели повзрослеть? — пробормотал Кон и мысленно задал себе леденящий вопрос: «Неужели и мы с Августой?»
К концу первой недели пребывания в гетто Кону улыбнулось маленькое счастье. Он стоял на улице недалеко от своего блока, когда увидел пошатнувшегося мужчину. Мужчина попытался прислониться к стене, но сполз по ней на землю, раскинув руки. Кон бросился было к нему, но его опередила молодая женщина. Она раздвинула веки упавшего и, подняв к Кону лицо, мрачно ответила на его немой вопрос: «Мёртв». Что-то подозрительно знакомое вспыхнуло у него в голове:
— Простите, — сказал он, — ваша фамилия не Лион?
— Лион, — ответила она, поняв, что спрашивающий — знакомый родителей.
— Я Рут Лион, дочь Элиаса Лиона из Обернкирхена. Но папа умер и там же похоронен. — Потом, помолчав, добавила:
— Наверно, из нас всех он самый счастливый.
Рут привела Симона и Августу к своей матери Анне, там они познакомились с Эдит, сестрой Рут, а потом встретились с Бенно и Люси Штерн и их тринадцатилетней дочерью Ханнелорой. Ещё никто из них не знал, что, за исключением Ханнелоры, все они погибнут. Бенно увезут в лагерь смерти Освенцим. Тела Люси и Анны, умерших от брюшного тифа, сожгут в крематории у стены крепости. Пепел погибших еврейское руководство бережно сохраняло в пронумерованных коробках. Однако в 1944 году, скрывая следы преступлений, немцы развеяли его в реке Эгер. Рут и Эдит умрут в лагере Берген-Бельзен.
Коны заболели на второй неделе пребывания в лагере. Помещать их в больницу гетто, где отсутствовали какие-либо медикаменты и где больные лежали на матрацах прямо на цементном полу, было бессмысленно. Умерших накрывали льняным полотном рядом с живыми. Эдит, опытная медсестра, определила болезнь как гастроэнтерит. Сначала Августа не могла ни есть, ни пить. У неё началась тошнота и рвота. Затем это же повторилось у Симона. Температуру Рут могла определить только на ощупь. Она поднялась приблизительно до 38 градусов. Стойкий понос истощал и без того ослабленные организмы. В стуле появились кровь и гной. Спазматические боли в животе привели к нарушению дыхания. Сердце не выдерживало нагрузки. 31 августа в 11 часов 15 минут оно у Августы остановилось. В этот последний день Симон с трудом и лишь с помощью Рут перебрался к сестре. Он умоляюще посмотрел на молодую женщину. Та покачала головой.
— Кардиогенный шок, — только и могла она сказать, — сердечная недостаточность.
— Рут, я буду молиться. Пожалуйста... — он не договорил, но она поняла.
Симону оставалось жить 1 час 55 минут. Он склонился над сестрой, которая в жизни была ему и матерью, и сестрой, и другом. Он положил холодеющие руки свои на её остывающее лицо. Даже если бы он мог выжить, теперь он этого не хотел. В его затуманивающемся сознании всплыл родительский дом. Яркий солнечный день. Они с отцом, празднично одетые, идут в субботу вдвоём в синагогу. Парню уже тринадцать лет, он прошёл бар-мицву, он мужчина и имеет право публично читать Тору или Хафтару. И вот теперь все эти древние письмена, как святые божественные символы, толпятся в сердце его, выстраиваются в слова и предложения, поднимаются всё выше, проходят через лёгкие, насыщаясь кислородом веры, протискиваются в раскалённый мозг, закаляясь, но не задерживаются в нём, а взлетают выше, туда над головой, где иконописцы рисуют священный нимб и, подобно кольцам Сатурна, молитвой кружат и кружат по орбите в своём вечном сомнении поиска истины вокруг лухот а-брит, Скрижалей Завета:
«Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! Ибо я к тебе молюсь. Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, у которых в руках злодейство, и которых правая рука полна мздоимства.
Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придёт к тебе.
Не скрывай лица Твоего от меня, в день скорби моей преклони ко мне ухо Твое... Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня. Сердце мое поражено и иссохло, как трава... От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей. Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами. Ты положил меня в ров преисподней, во мрак, в бездну. Я заключен, и не могу выйти. Истощились от слёз глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего, когда дети и грудные младенцы умирают от голода на углах всех улиц. Дети и старцы лежат на земле, а в потаённых местах убивают невинного.
Сион простирает руки свои, но утешителя нет ему. Неужели не вразумятся делающие беззаконие, съедающие народ Мой, как едят хлеб, и не призывающие Бога? С самого рождения отступили нечестивые; от утробы матери заблуждаются, говоря ложь. Сказали в сердце своём: „разорим их совсем“, — и сожгли все места собраний Божиих на земле. Сказали: „пойдем и истребим их из народов, чтобы не вспоминалось более имя Израиля“. Доколе, Господи, нечестивые торжествовать будут? Ты низведёшь их в ров погибели, кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих.
Господи! Отверзи уста мои... Да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши — как искусно изваянные столпы в чертогах.
Не мёртвые восхвалят Господа, ни все нисходящие в могилу. Спаси народ Твой и благослови наследие Твоё. Не Ты ли сказал, Господи: „Я размножу тебя, и произведу от тебя множество народов, я дам землю сию потомству твоему после тебя, в вечное пользование“. И Евангелист подтверждает: „Вы сыны пророков и завета, который завещал Бог отцам вашим, говоря Аврааму: «и в семени твоём благословятся все племена земные“. И отныне вещие слова пророка нашего Иезекииля, который возвещал нам: „Так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и введу вас в землю Израилеву. И вложу в вас дух Мой, и оживёте, и помещу вас на земле вашей, — и узнаете, что Я — Господь“. Сказал это — и сделал...»
Да будет так, ибо дары и призвание Божие непреложны!
Посиневшие губы произносили шёпотом последние слова молитвы, а изнемогающее сердце, как дирижёр, отбивало ритм и последний такт трагедии человека. Ахад ха-Ам. Один из народа. Симон выдохнул последнее слово, и сердце его, которое наконец дождалось этого слова, остановилось.
А в это время в Берлине акушерка дала шлепок новорождённому младенцу, и он огласил стерильную белоснежную палату воплем продолжающейся на Земле жизни. Сестра омыла дитя, подняла его над головой и удивлённо сказала:
— Девочка, смугленькая, — и положила её на грудь матери, протянувшей руки к долгожданному ребёнку. Матерью была Штеффи Краузе.
— Как назовёшь дочь, счастливица? — дружелюбно спросила на удивление жизнерадостная в это безумное время акушерка.
— Она Эстер-Юдифь, — слабо прошептала мать.
— Редкое имя, — удивилась сестра. — Ну да будьте вы обе счастливы!
Реальные личности, выведенные или действующие в повести.
(В алфавитном порядке жертвы нацистского режима: изгнанные, замученные и убитые в лагерях смерти )
Адлер Альфред
Адлер Бети
Адлер Ильзе
Адлер Карола
Адлер Майер
Адлер Меир
Адлер Пауль
Адлер Урсула
Адлер Филипп
Адлер Хильдегард
Адлер Эдит
Адлер Эрих
Адлер Якоб Симон
Аш Исидор
Ашер Магда
Бенц Иммануэль
Беньямин Герман
Бернштайн Карл
Буххольц Герман
Веервальд Георг
Веервальд Роза
Вилкенинг Рудольф
Вольрад Марк
Гольдшмидт Зельма
Гольдшмидт Юлия
Дублон (Леезер) Берта
Дублон Лора
Карсберг Эдуард
Карсберг (Шёнфельд) Эрна
Кляйн Луи
Кляйнбергер Симон
Кон Августа
Кон Альфред
Кон Йеттка
Кон Симон
Лебер-Шайнберг Бернхард
Лёвенталь Карл
Левин Мозес
Лейзер Леопольд
Леман Вилли
Лион Анна
Лион Берта
Лион Леопольд
Лион Мета
Лион Паула
Лион Рут
Лион Фани
Лион Хелене
Лион Эдит
Лион Элиас
Лион Элияху (Эли)
Лион Эльсбет
Лион Юлия
Майер Людвиг
Майер Рут
Ментцен (Кан) Хедвиг
Обст Георг
Панке Зента
Панке Маргарита
Панке Хайнц
Панке Эрих
Пфайл Мориц
Пфайл Розали
Рабинович Мари
Равич Альберт
Равич Гюнтер
Равич Манфред
Равич Полина
Роуз Генрих
Симон Александр
Симон Бернхард
Симон Луис
Филиппсон Фанни
Фрида Вельс
Фридман Беро
Фридман Хайнц
Фюрст Герхард
Фюрст Юлиус
Хаммершлаг Лутц
Херцберг Фрида
Шайберг Бернхард
Шёнфельд (Майер) Софи
Шёнфельд (Херцберг) Фрида
Шёнфельд (Хан)Реха
Шёнфельд Алекс
Шёнфельд Альфред (Фреди)
Шёнфельд Герберт
Шёнфельд Зигфрид
Шёнфельд Ирмгард
Шёнфельд Лидия
Шёнфельд Майер Филипп
Шёнфельд Мартин
Шёнфельд Мориц
Шёнфельд Филипп
Шёнфельд Ханни
Шёнфельд Эдгар
Шлосс Вернер
Шолем Юлиус
Штайнберг (Штерн) Роза
Штайнберг Яков
Штерн Бендикс
Штерн Ханнелора
Эрлих Фриц
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Четверг, 24 Авг 2023, 19:55 |
| |
| |
| tasmanskyxxx | Дата: Понедельник, 13 Ноя 2023, 06:55 | Сообщение # 64 |
 Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 36
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: | Рассказ "Продажа души" действительно интересен к прочтению.
tasmanskyxxx
|
| |
| |
