|
Михаил Соболев
|
|
| Михаил_Соболев | Дата: Четверг, 06 Фев 2014, 19:03 | Сообщение # 51 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус:  | irtya, мне даже не верится в то, что Вы не слышите негативное отношение говорящего в выражении: "...воняет (пахнет) псиной", "собачина" из того же ряда. И тон миниатюры и её название "Любимцы" протестуют против подобного неуважение к Лизке и Кузе! Вы наверное подсмеиваетесь надо мной, Ирина, так же, как и с "естеством"? 
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Четверг, 06 Фев 2014, 19:05 |
| |
| |
| irtya | Дата: Четверг, 06 Фев 2014, 19:44 | Сообщение # 52 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 11224
Статус: | Миша, слышу, конечно, но не подсмеиваюсь! :-)
И псина и собачина для меня звучат музыкой, если сравнивать их со словом собачатина.
Цитата МарЗ (  ) irtya, Ирка - какая ты молодец)))) я просто рыдаю от смеха))))
Михаил!!! Простите, я больше не буду, честное слово)))
прости, Мари, не заметила с первого раза))) Мне бы вспомнить, в чьей ещё теме я сегодня видела твоё изречение (ага, ты опять кандидат!) только я вот сразу не добавила, а теперь с ног сбилась... и где тебя только не носило!
Ирина Кузнецова
авторская библиотека
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Четверг, 06 Фев 2014, 21:36 | Сообщение # 53 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Статус: | Цитата irtya ( ) и где тебя только не носило!
У Сыча была немножко,
похлебала ржавой ложкой,
У Аваковой Ирины -
там, все вроде бы - невинно!
Написала Сербалию:
про стихи его такие,
ну, что классный монолог,
есть сапожник, есть сапог!
Где меня еще носило???
поэтическая сила!(это ругательство)
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| bag161 | Дата: Четверг, 06 Фев 2014, 21:48 | Сообщение # 54 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 398
Статус: | Цитата Михаил_Соболев ( ) Телефонограмма
Виктор Михайлов
Авторская библиотека
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Пятница, 07 Фев 2014, 05:46 | Сообщение # 55 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Цитата bag161 ( ) Читаю Ваше с интересом! Удачи и всех благ..
Спасибо, Виктор.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Пятница, 07 Фев 2014, 22:07 | Сообщение # 56 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Сердечный приступ
Он поступил в НИИ скорой помощи с подозрением на инфаркт уже под вечер. Больного привезли на каталке и положили в нашу шестиместную палату на единственную свободную койку.
Усталый врач, добивавший без смены вторые сутки дежурства, послушал сердечко пациента, померил давление, назначил уколы и, легонько похлопав его по груди, вышел из палаты.
Мужчина-сердечник был ещё не старый - лет пятидесяти; причёска ёжиком, лицо одутловатое, бледное и очень напряжённое, будто он драться собрался. А глаза - добрые, печальные.
Откинувшись на подушку, новенький неподвижно лежал на продавленном больничном матрасе, глядел в потолок и думал о чём-то своём, невесёлом.
- Як вас звати? - окликнул его сосед по палате.
- Василий… - повернул к нему голову мужчина. - Столяров, - добавил он, подумав.
- А мене - Петро, - представился в свою очередь разговорчивый выздоравливающий. - Ти не вставай, Василь, ще. Як що необхидно, скажимо.
Чем заняться в больнице поздним вечером? Телевизор в холле выключен; читать уже неохота; спать ещё рано, будешь потом полночи ворочаться. Перекурив украдкой после скудного больничного ужина, лежали мы в тот воскресный вечер в палате и точили лясы: подначивали друг друга беззлобно, анекдоты бородатые припоминали.
- Мужики, хотите, я вам расскажу одну случившуюся со мной тридцать лет тому назад историю, - спросил вдруг Столяров. - Никак не могу забыть того случая.
- Ви не можете говорити… - начал было Петро, но на него шикнули и приготовились слушать.
«У меня в жизни всякое бывало, - тусклым, бесцветным голосом начал рассказ Столяров. - Чего уж там душой кривить: и врал иной раз; и молчал к стыду своему, когда надо было правду-матку резать; оставался, хотя хотелось встать и уйти, хлопнув дверью… Всякое было, - повторил он задумчиво. - Но, знаете, именно тот случай забыть никак не могу.
Василий помолчал...
Дело было в семьдесят девятом… Да, в семьдесят девятом, в конце лета. Техникум я окончил в феврале и уже месяцев шесть работал в КБ, по распределению. Нас, молодых-неженатых, по первому году гоняли почём зря. Мотались по городам и весям, дома редко пожить доводилось. Вот и в тот раз - где-то в середине сентября, темнело рано уже - возвращался я из двухнедельной командировки на Байконур. Поезд опоздал, и я едва успел заскочить в закрывающееся на ночь метро.
Столяров говорил неторопливо и негромко, но все его слышали.
От станции метро «Академическая» до дома - пара трамвайных остановок. На такси в то время ещё так запросто не катались. Да и какие у пацана деньги: из командировки приехал. Пешочком - милое дело! На улице - никого, будто вымерло. Метрах в ста от дома - стройка. Огорожена деревянным грязно-зелёным забором. Вдоль забора - тротуар дощатый, сверху козырьком крытый. Тороплюсь: стук, стук, стук - каблуками по доскам.
Оп-па! - Столяров сел на койке. Он сейчас был там, в семьдесят девятом, на ночной ленинградской улице.
На моём пути, там, где забор кончается, стоит парочка. Она - совсем молоденькая, в мини-юбочке, на каблучках, в курточке светленькой. Парень - здоровый кабан, спортивный костюм на нём, олимпийка, тогда модно было. Стоят рядышком, он девушку за руку держит.
Подхожу… Парень отступил на шаг, меня пропускает. Ну, я иду себе: вот он дом мой - окна светятся. Ждут, беспокоятся родители, я не позвонил с вокзала. Вдруг девушка тихо, будто про себя, говорит мне:
- Молодой человек, не видите, что происходит?
А и ни к чему мне - стоят и стоят. Торможу…
Столяров, как и тогда, тридцать лет назад, замер и напряжённо посмотрел на воображаемую парочку.
Да! Вижу дело плохо: девчонка-то не просто так стоит - с дружком любезничает, не пускает её этот кабан, пройти не даёт. Один - передо мной, двое в серой «Волге» сидят припаркованной в тени забора. Я и не заметил машину-то поначалу. Передняя пассажирская дверца открывается - один выходит. Потягивается лениво. Смачно потягивается - суставы разминает. И к нам шагает, вразвалочку.
- В чём дело? - спрашиваю. Девчонка ни гу-гу. Молчит и смотрит на меня огромными глазищами…
Бугай - мне:
- Иди-иди, у нас с женой свои разговоры.
А она ни слова…
- Что, действительно, жена? - спрашиваю, а у самого ладони мокрыми стали, в озноб бросило.
Бугай в меня зенки упёр - и под локоток девчушку.
- Ладно, Соня, хватит дурочку валять. Поехали домой.
- Что, в самом деле, жена? - переспросил я.
- Жена-жена. Иди, парень, по добру...
Ну, я и пошёл. А девица спину взглядом насквозь прожигает, лопаткам больно.
Взлетел на лифте на свой девятый этаж - и к телефону.
Ноль, два.
Милиция? - Так, мол, и так.
Спросили фамилию, адрес, телефон домашний.
- Спасибо, - сказали, - высылаем машину.
Я - к окну, что на проспект смотрит: минуты через две несётся ПМГ с мигалкой, в те годы с этим быстро было.
И ничего!.. Из милиции мне не позвонили. В новостях - тишина. Бабушки у подъезда молчат, а они-то уж всё знают!
Вроде бы и забыл я думать об этом. А вот сейчас, с годами, вспоминаю всё чаще. И понимаю умом, что поступил, вроде, правильно: не смог бы я, мальчонка, справиться с тремя взрослым бандюгами. А только муторно на душе. Жгут глаза той, молоденькой. Спать не дают…"
Василий замолчал. Никто в палате не проронил ни слова. У всех, наверное, за жизнь подобных историй накопилось немало…
Лезут из памяти тени прошлого по тёмному времени, когда сердечко прихватит. Но уходит ночь, встаёт солнце, отступает боль; мы открываем глаза, умываемся, завтракаем и забываем о ночных страхах. Гоним от себя неприятные мысли; бежим по жизни, вперёд, вперёд, быстрее… остановиться и оглянуться нам недосуг.
И так - до следующего «сердечного приступа».
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Суббота, 08 Фев 2014, 23:58 |
| |
| |
| МарЗ | Дата: Суббота, 08 Фев 2014, 17:29 | Сообщение # 57 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Статус: | Цитата Михаил_Соболев ( ) Она - совсем молоденькая, в мини-юбочке, на каблучках, в курточке светленькой. Парень – здоровый кабан, спортивный костюм на нём, олимпийка, тогда модно было.
В те годы в конце ноября зима стояла в Ленинграде... А эта олимпийка - скорее для лета годилась, да и девушки уже шубы натягивали...
По одежде - скорее конец сентября, да и то в пальто ходили.
А рассказ понравился, действительно, так и бывает! Накапливается за жизнь и позитив и негатив, чего только не вспомнишь)))
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Суббота, 08 Фев 2014, 19:04 | Сообщение # 58 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Цитата МарЗ ( ) В те годы в конце ноября уже зима стояла в Ленинграде... А эта олимпийка - скорее для лета годилась, да и девушки уже шубы натягивали... По одежде - скорее конец сентября, да и то уж в пальто ходили.
Спасибо, Марина. Буду править.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Воскресенье, 09 Фев 2014, 10:10 | Сообщение # 59 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | irtya, вычеркнул собачатину. Я плакаль!!!
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Воскресенье, 09 Фев 2014, 14:57 |
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Четверг, 13 Фев 2014, 20:48 | Сообщение # 60 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | 
Справедливость
Из газет:
"Жаркое и засушливое лето в очередной раз напомнило о бессилии человека перед стихией. С чем связаны нынешние температурные рекорды? Каковы предварительные итоги? Какой урон нанесла аномальная жара российской экономике и населению? Чего ожидать от будущего?.."
* * *
Засушливое лето в этих краях – обычное дело, но такого - старики испокон века не припомнят. Парит так, что днём на двор без нужды никто носа не кажет. Лишь кошка Анфиска, примостившись на самом солнцепёке, нервно щурится в сторону горящего леса. И влажные глаза её мерцают зелёным.
С неделю зареченцы караулили пожар, по очереди обходя дворы по ночам. В темноте любую искорку углядишь. Караульных каждую ночь сопровождала кошка, как и люди, страдающая от дыма. Она жалобно мяукала, беспрерывно чихала, но уходить от жилья не желала.
То ли осколок бутылки, как линза, сухую траву поджёг, а та на свету тлела незаметно; то ли Господь наказал за грехи зареченцев, кто знает? Одно точно - не спали дежурные накануне. Какой уж тут сон когда вся округа горит!
Вначале загорелось во дворе у Матрёны - полыхнуло сзади, со стороны огорода. И сараюшка, и изба занялись разом.
Ветерок, гулявший в тот день по косогору, раздул пожарище. Эх, напрасно радовались поутру, что дымок чуть разогнало!
И стояли теперь над пепелищем зареченцы в одночасье оставшиеся без крова и скарба; и глядели, не мигая, на огонь сухими глазами; и молчали.
Да и что тут скажешь?
Нет больше Заречья...
* * *
Село Заречье живописно разбросало свои домишки по пологому склону единственной в округе возвышенности. Западный крутой срыв холма омывает речушка-невеличка. С юга змеится пыльный просёлок. Восточный склон плавно переходит в заросшие чапыжником поля, давно не паханные и скотом не топтанные.
Здесь, на границе Ивановской и Костромской областей, богато никогда не жили. Зареченские же издавна считались по деревенским меркам зажиточными. Село славилась великолепной красной глиной, добываемой за околицей, на северном лесистом склоне. Редкий зареченский хозяин не умел в старые времена обжигать кирпич, не был искусным печником, не смог бы выложить стену дома. Мастерство передавалось от деда к отцу, от отца к сыну. Зареченские каменщики и печники ценились в округе. Цокольные и первые этажи своих домов клали из кирпича - своего, обожженного на совесть, отформованного из замешанной на куриных желтках глины, промятой девичьими босыми пятками до творожной густоты. Строили на века.
Посреди села мужики сообща выкопали пруд, заселив его карасём и карпом. Днём по водной глади плавали утки и гуси, а тёмными летними ночами на берегу, под старой ветвистой ивой, молодёжь устраивала посиделки и игрища.
Пожары в Заречье случались и прежде, но сельчане всегда дружно вставали на борьбу с напастью и гасили огонь, не разбирая, чьё жилище занялось. А если, паче чаяния, и не удавалось отстоять чей-либо дом, то сообща, всей деревней, строили погорельцу новый, ещё лучше прежнего.
В тридцатые зареченцев загнали в колхоз – стали работать сообща, «как велели», а куда денешься. Но не задалось новое житьё: колхозы сначала укрупняли, потом разукрупняли и опять, в который раз, объединяли. Молодые - те, кто пошустрее и посмекалистее - отправлялись в город за лучшей долей. И то, правда, кому охота хвосты у коров крутить?
Старики умирали.
А в девяностые, когда колхоз приказал долго жить, разъехались и ленивые. Заречье опустело; разве что летом, во время школьных каникул, ещё можно было встретить здесь молодых горожан-отпускников и услышать счастливый детский смех.
Ничего не осталось от прежнего Заречья. Давно затянуло ряской пруд, обмелела запруженная некогда речка, засохла ива. И тем не менее ещё года два тому назад держащий путь в Кострому автолюбитель не мог оторвать восхищённого взгляда от возвышающегося справа от дороги холма. Там, в лучах заходящего солнца, пламенели кирпичные развалины. Издали они походили на средневековые крепостные стены и башни, оберегавшие хозяев от непогоды, зверя и лихого человека. А среди развалин то тут, то там поднимались крыши жилых домов, над трубами вился дымок, подмигивали путнику светлячки окошек...
* * *
После всех хозяйственных передряг осталось в Заречье шесть дворов. Два раза в месяц в село приезжает автолавка - продают хлеб, курево, соль, сахар, водку… Раз в неделю возят почту. Свет есть, радио работает, телевизор три программы ловит… Много ли старикам для жизни надо?
Фаина Михайловна, бабушка-солдатка, поселилась в Заречье в самый разгар войны. Проводив мужа-коммуниста на фронт, бежала на восток от приближающего фронта. Сначала в Иваново на ткацкую фабрику устроилась угарщицей, но, получив похоронку, занедужила и работать уже тяжело не смогла. Промаявшись с полгода по больницам и справив себе инвалидность, надумала поселиться в деревне, на воле. Деревня - не город, всё ж таки легче прокормиться. Обменяла свою комнатушку Михайловна на домик в Заречье. Глянулся он Фаине сразу - за прудом, под липою, чуть наособицу ото всех. Хоть и невелик, с одной горенкой, но крепок, из местного кирпича на совесть сложен.
Повезло Фаине и с соседями - хорошие люди, да и сама Михайловна с деревенскими ладила, жила в мире и согласии. Помогали по-добрососедски друг другу и попусту не лаялись. А чего делить-то?
Хорошие соседи у Фаины: честные, работящие, совестливые...
На опушке в первом от леса приземистом одноэтажном доме с таким же, как и основная усадьба, кирпичным двором для скотины живут Филимон с женой Степанидой - тощей, плоскогрудой и косоглазой. Филя всю свою жизнь проработал в колхозной кузне - ковал коней да починял сельхозинвентарь: износившиеся плуги, бороны, сеялки. Когда колхоз развалился, какое-то время ездил автобусом в район, в Писцово. Однако ж, заскучав, не привыкший к работе по часам, Филя вскоре рассчитался и занялся домом, хозяйством. Пока на селе работал, до своего никак руки не доходили.
С тех пор так и живут в деревне безвылазно вдвоём с женой, да с кошкой. Одна радость, на лето дочка привозит из Ярославля деду с бабкой внучат: двух близняшек – четырёхлеток, Маню и Ваню, да Аньку, тремя годочками старше, - белобрысую конопатую озорницу, любимицу деда.
С Алексеем Евдокимовичем, другим соседом, Фаина близко не зналась. Отставник-военный, стало быть, человек образованный, он поселился в деревне не так давно. Бывший полковник (дачник, как здесь его называют) купил кирпичный цокольный этаж по дешёвке. Замечталось, видите ли, ему жить над речкою, на самой крутизне. Евдокимыч, мужик денежный, сам ломаться на строительстве не стал, а набрал бригаду таджиков-шабашников. К себе полковник строителей жить не пустил, купил для них списанный строительный вагончик, оборудованный печкой.
Прожили калымщики в этом вагончике полных два года, потеснив хранящиеся здесь же мешки с цементом и банки с краской. Теперь дом у Евдокимыча, как картинка: цоколь отштукатурен, глубокий, в рост человека, погреб кирпичом обложен, надстроенная вторым этажом мансарда желтеет брусчатыми стенами под цинковой ломаной крышей.
За ним, в таком же кирпичном, как и у всех, доме, только с прохудившейся крышей, вдвоём с непутёвым сынком - тридцатилетним забулдыгой Женькой - живет Матрёна, горбатая от годов старуха. Уезжал было Евгений в город, в Иваново на ткацкой фабрике слесарем работал. В общежитии койку давали. Городским чего не жить-то на всём готовом: отмантулил смену, переоделся в чистое и гуляй себе сколь хошь! Ни скотины тебе, ни птицы, ни огорода проклятущего. Но спутался малахольный Женька с бабой-пьянчужкой, и догулялись они до того, что сначала самого с работы выперли, а следом и Люська-Синюха померла, вина опившись. И привезли Женечку вечерком в Заречье Люськины зятья. Посадили Матрёне под окно на лавочку ненаглядного сыночка, пьяного да сраного; хорошо хоть довезли, по дороге в канаву не сбросили. А когда очухался Женька, увидала Мотя сквозь горькие материнские слёзы, что допился сыночек до полного изумления. Как дитё малое сделался. Дурачок, одним словом. Дождалась, привалила матери на склоне лет радость! А что делать, не выкинешь же на помойку свою кровинушку?
Так и живут вдвоём на маткину пенсию.
Фаина, сама бездетная, Мотю жалеет. Прибежит вечерком, сама с огородом намаявшись.
- Матрёна, чего у тебя лук-то, зарос? Дай, пополю.
Выполет грядку, поможет, чего по-соседски, да и всплакнут на пару.
Люта на Руси бабья доля!
В доме стариков Стрелковых, мужа и жены, что живут, не разлей вода, Фаину привечают особо, величают ласково «соседушкой». Всюду Аксинья и Никифор вместе. Двоих сынов совсем молодых на афганскую войну проводили, да так и не дождались сердешных. Пенсию на погибших, конечно, начислили, но детей ведь за те деньги новых не купишь. Похоронки, что за иконой упрятаны, старики перечитают заученные наизусть строки на святых Егория и Ивана; лампадку запалит Аксинья, помолится за упокой души дитяток - вот и всё поминание.
А церкву в Заречье ещё в тридцатые порушили; правда, сама Аксинья не помнит, мала́я ещё была, мать рассказывала. Хотели разобрать на кирпич и с того кирпича склад колхозный сложить, да не дался раствор. Раньше на совесть клали, не как сейчас.
Крест и колокол сбросили оглашенные, а в церкву пустую, разграбленную, яслями разгородив, колхозных коней поставили. Никифор-то как раз и ходил за лошадьми, пока в силе был. А сейчас и на завалинку старого не выгонишь, на печи лежит.
Два бобыля: дед Перлов и дед Перов, - друзья старинные, на войне израненные, живут через дорогу от Стрелковых. Тех тоже жалко...
Вот и вся деревня.
На жизнь Фаина не ропщет, хотя бывает, что и поплачет потихоньку, не без того. А так ничего, зачем понапрасну Бога гневить? Все, что надо, у неё есть. Машинка швейная подольская, старенькая уж совсем... В сундуке одёжа чистая, чтобы в гробу не стыдно перед людьми было лежать... Рамка с фотографиями мужа, себя - молодой и родителей покойных... Да ещё сберкнижка имеется с двенадцатью тысячами похоронных, собранных по рублику...
* * *
Нонешнее лето выдалось не в пример жарче прежнего. Лес пластает. Дым глазоньки выедает. Багровое, страшное, как при затмении, солнце едва пробивается сквозь затянувшую небо серую пелену. И хотя она солнечных лучей к земле на пропускает, всё равно нестерпимо жарко. И даже ночью, когда светило садится в далёкое зарево, не легче. Сгустившийся в низинах влажный дым напоминает утренний туман. Этот зловещий, едкий, пропитавший всё туман не тает и после восхода.
Глаза у деревенских красные, слезятся. Всех душит сухой хриплый кашель. На селе, чай, не в городской квартире, стеклопакеты не закроешь. Болит сердце у Фаины Михайловны: мы-то, ладно, старые, а детишкам каково?..
Наведалась вечёр к Филимоновой Стеше, баранок чуток отнесла малым.
- Ты вот что, Степанида, Валентине-то своей позвони. Пускай ребятишек забирает, не ровён час...
И побежала Степанида к полковнику звонить по его мобильнику, молить доченьку, чтоб увезла внучат в город, от греха...
Бабушка Стрелкова, крестясь, предрекала конец света.
Беснующихся на цепи собак мужики отвязали, и те, ополоумев, убежали из деревни.
* * *
В тот день Фаина, повечеряв, уже собиралась ночевать, когда услыхала крики Матрёны и истошный визг поросёнка.
- Господи, Пресвятая Богородица, - осела на подкосившихся ногах Михайловна. - Никак беда?!
И, сдерживая захолонувшее сердце, в чём была, засеменила с ведром в руках на помощь соседям. Да куда там!
Покуда, услышав заполошный Матрёнин крик, соседи повыскакивали из домов, головешки уже загромыхали о железную крышу полковника. А когда, опомнившись, в пожарную дозвонились да за вёдра схватились, пылала вся деревня.
Пожарные подъехали через полчаса. Растянув брезентовые рукава, минут пять постреляли по крышам струями из трёх стволов, и вода закончилась.
А деревенские стояли, сгрудившись, и молча смотрели на огонь, пожиравший их деревню.
Пожарные сунулись было к водоёму, а он давно высох на жаре да травой зарос. У берега грязь одна, не вода, а жижа черная. Да и тушить-то уже нечего. Только изба Михайловны, что на том берегу пруда, и уцелела одна во всей деревне. Усталые пожарные, донельзя замученные ежечасными выездами, смотали шланги и уехали.
- Ох, тошненьки! Степанида, давай малых ко мне, - глядя на людское горе, задохнулась слезами Фаина.
Она потянула за руку перемазанную сажей босую Аньку с кошкой Анфисой на руках и, себя не жалеючи, сутулой, изработанной спиной, обтянутой старой расползавшейся розовой сорочкой, заслонила девчонку от жара.
- Что теперь стоять-то? Пошли все ко мне... А где Женечка? Где Женечка Мотин?.. - оглядывалась она по сторонам. - Господи, куры-то, куры уже на насест уселись!.. Ой, горюшко привалило!..
- Какие куры, Михайловна?.. Слава Богу, хоть сами выскочить из огня успели, - буркнул в обгорелую бороду Филя. - Веди в свои хоромы, Фая, чего уж там...
- А дро́вы-то, дро́вы мои! - причитала купившая по весне две машины берёзовых чурбаков Аксинья. Сама, старая, колуном махала, сама складывала поленницу ровненькую, светленькую, а по ночам, привязав лопух, спиной маялась...
Алексей Евдокимович с докторским чемоданчиком в руке - сказалась воинская привычка держать всегда наготове документы, деньги и пару сменного белья - стоял один на отшибе и молча глядел на то, как превращается в головешки мечта всей его жизни.
Остальные сельчане потихоньку потянулись по тропке, огибающей пруд, к одиноко стоящему на той стороне домику Фаины Михайловны.
Впереди шаркала почерневшими варикозными ногами, наспех обутыми в обрезки резиновых сапог, Фаина. Одной рукой она прикрывала вырез сорочки на иссохшей груди, а другой держала за руку девочку. Та то и дело оглядывалась на пожарище.
- Анют, ты чего это? Испужалась, поди? Умоемся сейчас, самовар поставлю. У меня баранки припасёны. Любишь баранки с маком? - успокаивала девочку Фаина.
За ней плелась Матрёна, простоволосая, согбенная от болезни и горя. Еле ковыляла Мотя, но всё равно толкала сухим кулачком в спину бессмысленно улыбающегося слюнявым ртом сына Женьку.
Следом - Степанида с ревущей испуганной Маней на руках и держащимся ручонкой за бабушкин подол Ванюшей. Мальчик хмурил выгоревшие на солнце белесые бровки, кривил личико, но не плакал.
- Баба, а когда мама за нами с Маняшей приедет?
Деды́-ветераны, поддерживая друг друга, тащились потихоньку за ними.
А позади всех Филимон на пару с Аксиньей вели Никифора, расслабленного, страшно кашляющего и еле передвигающего полусогнутые в коленях ноги.
Малых вместе с кошкой Анфиской Фаина Михайловна разместила на печке. Совсем уже расхворавшегося Никифора положили на Фаину койку. Сама хозяйка с Аксиньей Стрелковой устроились было на полу, тут же в горенке, но Никифор так кашлял, так кашлял, будто в барабан бухал, и женщины перебрались в сени.
Остальные соседи, разобрав вынесенную на крыльцо Фаиной старую одёжку, разместились на травке под кустами сирени. Благо, комаров не было, всех дым разогнал.
Подошёл и полковник, за раз постаревший...
* * *
Из газет:
«... Жара валит с ног и сводит с ума. Психологи предупреждают, что повышенная температура пагубно влияет не только на работоспособность, но и на психику человека. Людям труднее контролировать свои эмоции. Кто-то становится вялым и апатичным, а кто-то - раздражительным и агрессивным...»
«...Зной и духота провоцируют людей на неадекватные поступки - в том числе на купание в сомнительных и даже опасных местах, да еще «освежившись» изрядной дозой алкоголя. В результате в России за июнь и июль свыше 2 тыс. чел. погибло, утонув при купании в реках, прудах и прочих водоемах. Только в Москве, по официальной статистике, подобных смертельных исходов зафиксировано втрое больше, чем в прошлом году...»
* * *
Ночью Фаине Михайловне не спалось. За стенкой натужно кашлял Никифор и орала кошка; рядом, под боком, стонала во сне бабушка Стрелкова; во дворе о чём-то громко спорили мужики. Перед закрытыми глазами Фаины вставала страшная картина пожарища, в одночасье лишившего соседей крова; в ушах не смолкал истошный визг горящего заживо Мотиного кабанчика, треск шифера и рёв раздуваемого ветром пламени.
Под утро уже Фаина, чуть забывшись, словно бы вернулась в молодость. Будто она на железнодорожном вокзале Курска бежит за тронувшимся эшелоном с набитыми в теплушки мобилизованными новобранцами. Будто машет сорванным с головы платком, простоволосая, зарёванная, и никак не может разглядеть среди прочих лица своего ненаглядного Васи. А знает, ведь, что должна, обязательно должна заглянуть в его глазоньки! А он, её Василий, словно, стучит в вагонную стенку изнутри. Громко колотит и кричит: «Здесь, я! Фая!.. Фая!..»
- Фая, отвори-ка, - стучит Филимон с улицы.
- Господи! Царица небесная! Кто там? Что случилось?..
- Выйди, Михайловна, на улку, разговор есть, - голос Филимона хриплый, от дыма севший.
Выйдя на крылечко, Фаина крестится.
- Ну что тебе, Филя? Господи, только глаза сомкнула...
Под кустами, у костерка, кто на чурбачках, кто на разостланных Фаиных дерюжках и кожушках сидели соседи. Никто не спал и все, как один, ели глазами отворившую дверь Фаину Михайловну.
Ночь была на исходе, в воздухе чуть тянуло ветерком. Поднимающейся от пруда влагой дым прижало к земле и согнало в низину к реке. Здесь, на косогоре, дышать было не в пример легче, чем днём. Краешек солнца вставал над горизонтом, занимался день, а с ним - новые заботы.
- Садись, Михайловна, - Филя подкатил ближе к костру широкую дубовую чурку, на которой Фаина колола дрова. - Послушай вот, что Алексей Евдокимыч скажет.
Глаза кузнеца смотрели в сторону.
- Фаина Михайловна, слушай сюда, - полковник подсел поближе к женщине. - Утром обещали прислать автобус из райцентра. Заберут нас и помощь окажут, как погорельцам, понимаешь? Я ночью дозвонился до районной администрации и говорил с самим Цветковым. Сейчас, пока временно, всех разместят в Писцово, в школе. Решается вопрос о выдаче компенсаций за утраченное жильё и имущество. Президент обещал не оставить в беде людей, пострадавших от огня. Кому квартиру дадут, кому дом построят, кому - деньгами, значит...
Полковник мялся и был не похож на себя, обычно уверенного, бодрого, привыкшего командовать. Фаина Михайловна, не отойдя ещё ото сна, с чумной головой, молча кивала в такт словам соседа.
- Ты что, Михайловна, одна тут жить собираешься?
- Ой, Господи, Пресвятая Богородица... - не могла никак понять Фаина Михайловна, о чём говорит полковник.
- Ты, это, как его... Фая! - подал голос Филимон. - Несправедливо так, не по-людски... Все пострадали, а у тебя и дом цел, и рухлядь вся при тебе...
- Господи, Господи... - шептали непослушные губы Фаины.
- В общем, так, Фаина Михайловна, если начнут разбираться, как да что?.. Почему все дома сгорели, а твой целёхонек?.. Понимаешь? Вопросы могут возникнуть, подозрения всякие. Дело затянется. А так… сгорела деревенька, и сгорела, - поднял от земли глаза и рубанул рукой, как отрезал, бывший военный.
- Мне-то что, Алексей Евдокимыч, делать? Ты человек учёный, скажи мне, бабе-дуре, попросту.
- Жечь и твои хоромы надо, Фаина! - сказал Филимон, сверкнув белками глаз из под нависших бровищ. - Чтобы всё по справедливости!
- Господи!.. - в который уже раз прошептала женщина. - Сколько себя помню, всё строили, а теперь, жечь?.. Что же за время-то настало?.. Бабы, вы-то что молчите?!.
Матрёна, Аксинья и бабушка Стрелкова отводили глаза.
Фаина Михайловна, вытирая платком слёзы, по-старушечьи согнувшись и шаркая галошами, зашла в дом. В красном углу с освещённой мигающей лампадкой иконы смотрели на Фаину строгие глаза Богородицы. А чуть ниже с довоенной фотографии улыбался её Василий, молодой, чубатый…
- Жги, Филя! – спокойно разрешила появившаяся через пять минут на крыльце Михайловна, одетая, с пожитками в руках.
- Куда ж я супротив людей?.. Вася бы не одобрил.
* * *
И до сего дня стоит перед глазами живущей в районном Доме престарелых Фаины Михайловны последнее прощание с Заречьем.
...Вытолкнутый вперёд из толпы Мотин Женька - что с дурачка возьмёшь, - вывернутыми губами раздувающий головешку в куче сложенной на крыльце соломы…
...Сгрудившаяся у пруда молчаливая толпа сельчан с детишками...
...Анька, что сосёт оцарапанный кошкой палец и не сводит большущих глаз с охваченного языками пламени дома…
...Она сама, крепко прижимающая к груди рамку с фотографиями, целлофановый мешочек с документами и сберегательной книжкой, со швейной машинкой у ног - одинокая, в стороне от всех, но связанная, тем не менее, единой пуповиной с односельчанами...
...И жалобно мяукающая кошка Анфиска, в сердцах брошенная девочкой в кусты, да так и оставленная в чистом поле...
* * *
Из газет:
«...Из тех, кто уже оформился в качестве пострадавшего, 1650 семей выбрали вариант с восстановлением жилья, 140 - с покупкой на компенсацию квартир. Деньги на восстановление или покупку жилья переводятся на счета подрядных организаций и граждан, продающих квартиры на рынке вторичного жилья. Те же пострадавшие, кто выбрал "живые" деньги, получают положенные 2 миллиона рублей. И таких немало- 600 семей. "Здесь каждый волен сам определиться, - не стал спорить с выбором граждан Дмитрий Медведев. - Но надо понимать, что с перечислением денег обязательства государства прекращаются...»
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Четверг, 13 Фев 2014, 21:53 |
| |
| |
| МарЗ | Дата: Пятница, 14 Фев 2014, 18:04 | Сообщение # 61 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Статус: | Это - потрясающая история!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Понедельник, 17 Фев 2014, 10:59 | Сообщение # 62 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | МарЗ, спасибо.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| irtya | Дата: Среда, 19 Фев 2014, 11:11 | Сообщение # 63 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 11224
Статус: | Цитата Михаил_Соболев ( ) irtya, вычеркнул собачатину. Я плакаль!!!
ну вот... не надо "плакаль", всё же хорошо!
Цитата Михаил_Соболев ( ) Но надо понимать, что с перечислением денег обязательства государства прекращаются..
а вот здесь грустно. Помню, читала уже этот рассказ.Мне однажды довелось очень близко быть, когда горел большой дом. Всем посёлком люди таскали воду с ближайшего озера - до него рукой подать было. Все очень волновались за то, что пламя может перекинуться на другие дома, а они так близко и все деревянные, вокруг - лес. (это в Ленинградской области было)
Дом сгорел, конечно, весь целиком, ещё до приезда пожарных. Нам лет по 10 было, помню, как ходили смотреть на пепелище, где остались стоять покорёженные металлические кровати... Пожар это всегда страшно, тем более, когда сгорают целые деревни...
Фаину жалко. Страшно быть одиноким.
Ирина Кузнецова
авторская библиотека
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Среда, 19 Фев 2014, 18:54 | Сообщение # 64 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Спасибо, Ира.
Цитата irtya ( ) ну вот... не надо "плакаль", всё же хорошо!
Как же не "плакаль", если у автора пропало обоняние 
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Среда, 19 Фев 2014, 19:22 |
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Среда, 19 Фев 2014, 19:20 | Сообщение # 65 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Спасибо.
Цитата irtya ( ) Фаину жалко. Страшно быть одиноким.
Фаина - тот праведник, без которого "не стоять граду". Она упокоится с чистой совестью. А вот девочку Аньку мне жалко по-настоящему.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Среда, 19 Фев 2014, 19:21 |
| |
| |
| irtya | Дата: Четверг, 20 Фев 2014, 00:55 | Сообщение # 66 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 11224
Статус: | Цитата Михаил_Соболев ( ) Как же не "плакаль", если у автора пропало обоняние
не пропало, Миша, всё нормально.
Цитата Михаил_Соболев ( ) А вот девочку Аньку мне жалко по-настоящему.
да их всегда жальче всех, беспомощные они - и старики, и дети. Одни ещё не могут ладу себе дать, другие уже не могут...
Ирина Кузнецова
авторская библиотека
|
| |
| |
| Лилит | Дата: Четверг, 20 Фев 2014, 02:13 | Сообщение # 67 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 201
Статус: | Михаил_Соболев,
Зашла познакомиться!Так Вы прозаик! У меня тоже есть проза - разного жанра, но и рассказы тоже. И я тоже 12 лет после окончания МГУ жила в Ленинграде и работала в Колтушах. Но это, конечно, ничего не определяет. Сейчас пишу из Ульяновска, и мне здесь очень хорошо.
Загляните ко мне, на первые страницы - их мне выставила друг, Ирина. Я ещё не очень владею техникой вставления. Но там как раз проза. А на десятой - фото интересные. 
Лилит
Добро пожаловать в литературную гостиную!
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Четверг, 20 Фев 2014, 18:28 | Сообщение # 68 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Цитата Лилит ( ) Зашла познакомиться!
Очень приятно.
Правильно говорят, что мир тесен. У моих родителей была дача в Колтушах. Можно сказать, я там вырос. Спасибо, что зашли. Сегодня же зайду в гости.
Лилит, Вы случайно не судите на Литсовете прозаический конкурс И.Т.Капелюшного?
Цитата irtya ( ) да их всегда жальче всех, беспомощные они - и старики, и дети. Одни ещё не могут ладу себе дать, другие уже не могут...
Моя Фаина Михайловна ещё даст фору молодым и здоровым.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Суббота, 22 Фев 2014, 13:58 | Сообщение # 69 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Пробежал глазами по всем трём своим страничкам и призадумался: что-то я всё - о серьёзном...
Следующий рассказ писался в соавторстве - Иван Терентьевич Капелюшный задал тон, а ваш покорный слуга в меру своих скромных возможностей продолжил и завершил историю Фимы Зюткинда.
Не в коня корм.
- Да пошел ты в жопу, дятел со звездочками! Что ты вообще об этом знать можешь! Ты когда последний раз по вечерам задницу от этой лавочки отклеивал, лет десять назад? Так и иди на хер, собака дикая!
Сказать, что дядя Боря охренел - значит не сказать ничего. Нет, конечно же, тридцатидвухлетний капитан российской армии, впрочем, как и любой житель нашей благословенной державы, за свою жизнь слыхивал такие загибы, что это жалкое интеллигентское «вя-вя-вя» по сравнению с ними казалось агуканьем трехмесячного малыша. Однако же, за последние лет пять дяде Боре с его комплекцией полутяжа, стрижкой «a'la Nickolas Valueff» и неморгающими оловянными глазами, даже непосредственное начальство замечания выносило строго в уставной форме. На сторонних же зрителей особое впечатление производил номер под названием «дядя Боря думает»: кулак размером с дыньку «Колхозница» подпирал скулу со шрамом явно артефактного происхождения. Позой дядя Боря в этот момент явственно напоминал Роденовского мыслителя, но эффект от соприкосновения с прекрасным был, в данном случае, несколько гнетущим. По крайней мере, когда компания егэшного возраста гопников поинтересовалась у дымившего всё на той же лавочке дяди Бори насчет «и нам закурить», тот им ничего не ответил, а просто задумался; однако, по окончании мыслительного процесса выяснилось, что менторствовать о вреде курения в допризывном возрасте уже некому.
И вот сейчас его, целого капитана российской армии, послали в известном всем направлении! И кто! Фима! Фима Зюткинд! Вот уж этот факт в дяди Бориной голове произвёл явную революцию, потому что даже в похмельном сне он себе такого представить не мог. Но голова - головой, а руки свое дело знали: тяжелая ладонь опустилась на хлипкое Фимино плечо, в то время как другая ладонь поудобнее собиралась в нехилый такой кулак.
- Слышь, ты! Слизь гражданская! Ты на кого, енот кастрированный… - размеренно начал было дядя Боря, но вдруг осёкся, потому что Фимино лицо увидел и, совершенно неожиданно сам для себя, участливо спросил, - Что, Фим, совсем всё плохо?
Фима вдруг обмяк и разрыдался, он всхлипывал, сморкался в мятый платок и ничего не говорил, только мотал туда-сюда пегой патлатой головой, как бы подтверждая, что всё в этом мире очень плохо, но с этим ничего не сделаешь и никто-никто ему помочь не в силах. Дядя Боря сгрёб Фиму в охапку и усадил на лавочку, сам устроился рядом, потащил из нагрудного кармана форменной рубашки пачку «Винстона».
- На, Фимка, закури, брат! Да не убивайся ты так, ну житейское же дело! Подумаешь, баба не дала! Эта не дала, так другая даст, говно вопрос! Что ж ты так переживаешь, как будто случилось что! Да перестань хлюпать, ну ты ж половозрелый мужик, а ведешь себя как москвич в дагестанском взводе!
- А ты, капитан, откуда знаешь? - глухо вымолвил Фима, - Откуда вы все вообще про это знаете?
- Ты, Зюткинд, меня иногда в тупик своими вопросами ставишь, - изумился дядя Боря. - Ты у Марь Семёновны два билета в кино на девятнадцать пятнадцать купил? - купил! В полседьмого ушел гоголем, с букетом, в глаженых брюках и чищеных ботинках. А обратно возвращаешься в девять сорок, смотришь на всех как хасид на сало, суицидальным синдромом от тебя за версту несет…
- Каким таким суицидальным? - встрепенулся Фима, - Ты что, капитан, я об этом вообще думать не думал!
- Да ну прям! А когда ты меня в жопу послал, это что, не попытка суицида была? Да шучу я, шучу, ну не реви ты опять! Я сказал - не реви! - голос дяди Бори был вроде бы и спокоен, но настолько суров, что ослушаться его Фима не решился и всхлипывать перестал. - Слушай, Фима, нам всем уже больно смотреть на твои порожние метания, сил никаких нету! Из простого дела какие-то мерехлюндии разводишь! Надо тебя как-то на правильный путь поставить, а то весь двор наш перед людьми позоришь. Слушай сюда, попробую я тебе «науку побеждать» довести, в доступной для гражданских лиц форме. Есть в этой нехитрой науке три главных наставления. Ты, Фимка, спортом когда-нибудь занимался, ну хоть шашками какими? Что киваешь? Отвечать надо по форме: «так точно» или «никак нет». Отставить! Всё забываю, что не на службе… До чего ты там доигрался? Второй юношеский? Лады! Ну так вот тебе, Зюткинд, правило первое: прежде чем с гроссмейстерами за доску садиться, потренируйся на заднем дворике, с тем, кто тебе по силам. В применении к твоей ситуёвине - ты, парень, сразу всего хочешь. Ну какого лешего ты к Люське из аптеки или к Тамарке с почты женихаться лезешь? Они девки образованные, холёные, живут с мамками-папками в отдельных квартирах. Ты, по-нашему, по-военному говоря, прежде чем на «морских котиков» переть, сначала с кем попроще повоюй, хоть с грузинами какими-нибудь. Сходи вон в общагу ткацкого техникума, там девок навалом и каждая своего принца с жилплощадью ждёт не дождётся. Или вон к Наташке из второго подъезда забурись, она баба добрая, пригреет! Что значит «не хочу к Наташке»? Есть такое слово - надо! А ты что хотел, чтоб всё как у Гарри Поттера было? Чтобы на елку влезть и задницу не ободрать?
- Теперь правило второе. Бабы, Фим, ждут от тебя, чтобы ты им свою позицию обозначил. Какие-никакие, хоть Наташка, хоть принцесса люксембургская - а изъяснить им свои намерения ты должен. А потому, до тех пор пока ты им правильных слов не сказал, рассчитывать тебе не на что, так что слушай внимательно и запоминай, а лучше запиши в рабочий журнал и выучи наизусть. Правильные слова такие: «ты самая-самая красивая», «ты мне очень нравишься», «никто кроме тебя мне не нужен и никогда нужен не будет». От текста не отступать, последовательность не нарушать, отсебятины не нести! Дальше… дальше уж по обстоятельствам, тут, Фима, гарантии тебе никто не даст; но пока ты этих слов не сказал - считай, система в ждущем режиме, все входящие будут отклонены. Так что проводил после кино до подъезда, к месту, не к месту, как хочешь, а информацию эту до нее доведи. С первого раза не получилось - второй заход на цель сделай, третий, не откажут! Даже если ты для неё после этого и не номер первый станешь, всё равно она тебя в своем резерве числить будет, ну, пока, конечно, замуж не выскочит. И рано или поздно, а внимание она тебе уделит, она ж тоже понимает, что резервистам время от времени сборы устраивать надо.
- И последнее. Байку тебе в тему расскажу. Читал нам в училище один морячок тактику взаимодействия с морфлотом, дюже секретный мужик был, капитан второго ранга. Мы даже фамилию его не знали, «инкогнитом» его, помнится, дразнили. Так вот - дал он нам список вопросов к зачёту, по два вопроса в билете и вдруг объявил: «А третьим, значит, вопросом - чтоб каждый мне наизусть стихотворение Лермонтова доложил!» Мы было в отказ, мол, на хрена козе баян, а он и слушать не стал. Говорит: «Что поручик российской армии сочинил, то лейтенант российский знать обязан!» Ну и материли мы его тогда, а что сделаешь! Но - не поверишь, Фима! Был у нас недавно юбилей училища, съехались мы со всей России-матушки, кто еще старший лейтенант, а кто уже и подполковник, кто холостой, кто женатый, кто уже из армии ушел и миллионами ворочает. И, чтоб ты думал! Каждый с собой, ну отдельно от остального бухла, привез по бутылке коньяку, кавторангу тому в подарок. Потому как взаимодействие с морфлотом никому из нас не пригодилось, а вот стихи эти самые… Попадаешь, бывало, в твою позицию, вроде бы уже всё на мази, а она от тебя ещё чего-то хочет, каких-то особенных слов ждёт! А ты ей - вопрос номер три, гражданская лирика офицерского состава. Так что мой тебе, Фима, совет - зазубри каких-нибудь стихов, чтоб как отче наш, чтоб в любом состоянии мог внятно и без запинки отрапортовать! А ещё лучше, сам сочини, ты у нас мужик неглупый, а они это ценят…
Притихший было Фима вдруг опять разрыдался в голос, откидывался на спинку лавочки и снова сгибался, трясся, захлебываясь, пытался утереться рукавом.
- У меня, - сквозь слёзы бормотал он, - у меня идиосинкразия к рифмам. В школе всегда трояки были по литературе, я даже про себя рифмованные стихи читать не могу, не то что вслух. Так что ничего у меня, капитан, не получится, пропащий я, пропащий человек! Никогда у меня ничего не будет!
Дядя Боря повторно изумился.
- Ну ты грамотен, мужик! Слова-то какие знаешь! Решил, что сказал непонятное и проблему теперь не закрыть? Да я сам тебе непонятных слов сколько хочешь наговорю! Думаешь, кто из нас понимает, что такое «фазированная решетка с управляемой разностью фаз»? И ничего, эксплуатируем по всей строгости, даже чиним, когда случается. Удумал тоже, идиосинкразия! Не можешь в рифму… - дядя Боря слегка призадумался, но быстро нашёлся, - валяй без рифмы! Есть и такое извращение, специально для идиосинкротиков придумали, называется «верлибер». Это, Зюткинд, в переводе с нерусского от двух слов происходит: «вер» - это слово, стих то есть, и «либер» - ну он ливер и есть. Сам знаешь, бывает нормальная колбаса, а бывает дешёвая, ливерная; пирожки обычные и пирожки с ливером. Так что, раз в рифму не можешь, валяй ливерную поэзию сочиняй! Тем более, что дурное дело нехитрое, это тебе любой прапорщик может. Хочешь, я сам тебе прям сейчас, с ходу верлибер сваяю. Ну, например:
«Я вам пишу.
Служебная записка.
Заведующей складом Ивановой,
От бригадира сто второй бригады,
Ефима Зюткинда.
Покорнейше прошу,
Согласно пункту восемь
Норм и правил
Работы
В условиях наставших холодов,
Мне выделить один комплект портянок
Взамен порвавшихся негодных.
Подпись: Зюткинд»
- А станут говорить, что не в рифму, ты им бац по мордасам - типа ничего не понимаете, это верлибер, писк моды! Я серьезно, таких умельцев сейчас знаешь сколько, в институтах даже этому обучаются, ну те, кто в рифму-то не может. Так что, не реви, Фима, мы из тебя за пару дней знатного верлибриста сделаем, все девки твои будут!
Фима Зюткинд просветлел лицом, как василёк, тянущийся к свету.
- Капитан! Да я же! Зубами перфоратор грызть буду! Что хочешь для тебя сделаю! Ты уж только научи меня, как стать этим самым, верлибрастом!
............................................................................................................................................ ...............
И обучил капитан Фиму всем премудростям верлибристики. Неделю в инете просидел, довёл себя до изумления, но провёл-таки с Зюдкиндом четыре занятия, общим объёмом в шесть академических часов. Пять бутылок «Зелёной марки» по ноль семьдесят пять уговорили. По одной на занятие, и одну - на заключительный семинар. Капитан, к своему удивлению, даже сам разбираться в этом деле начал... Всю матчасть, то есть теорию стихосложения верлибра , до новобранца донёс, заставил Фиму заучить основные положения и... разрешил ему увольнительную. Другими словами, допустил окрылённого надеждой салабона к свободной охоте...
И Фима пропал... То есть не пропал в буквальном значении этого слова, а выпал из поля зрения капитана.
Дядя Боря первое время и не волновался особо, пускай, дескать, салага потрётся среди дамского пола, произведёт разведку боем, набьёт шишек... Прибежит сам к отцу-командиру, никуда не денется. Капитан ему сопли утрёт, пожурит для порядка, произведёт разбор рейда, поправит прицел, если сбился. Тяжело в учении, легко в бою. Ещё раз сходит в увольнение Фима, в самоволку сгоняет разок-другой, глядишь, и вырастет из Зюдкинда боец...
Но когда и через две недели после строевой Фима не явился в часть, капитан занервничал, оторвал задницу от лавочки и взял курс на стройуправление, где Фима Зюдкинд трудился. Покурив с мужиками у нарядной, дядя Боря детально разведал диспозицию. Выяснилось, что Фима уже три дня как самовольно покинул пост и отбыл на другое место дисклокации, короче говоря, выехал в неизвестном направлении...
«Как дезертировал, так пускай и несёт ответственность перед трибуналом, бледная спирохета», - сгоряча открестился от перебежчика капитан и постарался забыть приятеля. Но со временем поостыв, всё чаще ловил себя на мысли:
«А как там Фима»?
Прошло полтора года...
Как-то зимним вечером, возвращаясь из части в свою холостяцкую однокомнатную берлогу, дядя Боря обнаружил среди накопившейся за три дня учений почты стандартный конверт с обратным адресом: город Санкт-Петербург.
Поднявшись к себе, капитан, сложив аккуратно на журнальный столик газету «Звезда», журнал подразделений специального назначения «Братишка» и конверт с питерским штемпелем, бросил в общую кучу остальную прессу и отправился на кухню готовить ужин. Перекусив и согревшись, дядя Боря плюхнулся на крякнувший от натуги диван и распечатал послание. Пробежав глазами первые строки, он, немного подумав, с письмом в руке вернулся на кухню. Охлаждённая сорокоградусная весело забулькала в стакан. Налил, как и всегда, «по лыску». Опрокинув в горло двойную наркомовскую дозу, капитан смачно хрустнул маринованным огурцом - трёхлитровую банку с закусоном занесла давеча ему вдовая соседка - и устроился в кресле у торшера.
Фима Зюдкинд писал:
«Моё тебе почтение, капитан.
Я, конечно, дико извиняюсь. Уехал, не предупредив, полтора года - ни здрасте тебе, ни прощай. Но послушай, дядь Борь, во-первых, причиной моего отъезда послужили события бурные, лавинообразно нарастающие, и только на сегодняшний день, говоря твоим языком, капитан, всё более или менее устаканилось. А, во-вторых: лучше поздно чем никогда, повинную голову меч не сечёт, старый друг лучше новых двух и прочая, прочая, прочая... Дядь Борь, ну не сердись, я сейчас всё расскажу...
Прослушав твой курс «Наука побеждать», я - торопыга торопыжная, приступил к его реализации, на свою беду, с самого конца, с третьего пункта «Гражданская лирика...» Открыл томик «Избранное» М.Ю.Лермонтова и уже через полчаса захлопнул с облегчением, решив для себя:
«Это не для тебя, Фима Зюдкинд».
Обороты сложные, авторский синтаксис, что ни стихотворение - философский трактат. Естественно, моя идиосинкразия к рифмам возмутилась, и я решил упростить задачу. Полистаю, думаю, Александра Сергеевича, у него рифмы простые, народные, запоминающиеся. С детства сидит в памяти: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет...» Для идиосинкротиков - самое то. Стал читать: «занемог - не мог, наука - скука, ночь - прочь...» Всё было хорошо, пока на глаза не попалось: «... честных правил - уважать себя заставил».
Вспомнил я тебя, кэп, отложил Пушкина, покурил на балконе, охолонулся...
Что там Капитан про верлибр толковал? - вспоминаю.
И тут - удача!.. Я тебе рассказывал, кэп, что моя любимая книга «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова. Очень мне там по душе, когда Михаил Самуилович Паниковский на судьбу жалуется: «Меня девушки не любят». Без слёз читать не могу.
И в этот раз помогла книга. Оказывается, о верлибре умные люди знали давно. Помните, «Гаврила был примерным мужем, Гаврила жёнам верен был»? Заменил имя - готов верлибр: «Ефим примерным будет мужем, жене он верность сохранит». Просто и гениально, как ты говорил, дядь Борь: «никто кроме тебя мне не нужен и никогда нужен не будет». Смысл тот же, только в стихах.
После работы - к Люсе, той, которая из аптеки.
Зову в кино... она мнётся, носочком туфли ямочку у крылечка в тропинке роет и по сторонам зыркает, видят ли подруги, что кавалер на свидание приглашает, а она... раздумывает? А я ей, Люське, без подготовки - в лоб: «Людмила, я тут... не спалось что-то, всё о вас думал. Думал-думал и сочинил стихотворение. И тут же о примерном муже. На тебе!!!
Люська рот открыла, глаза круглые.
- А почему не в рифму? - спрашивает. Как ты, капитан, говорил, так и случилось.
- Это последнее веяние в стихотворчестве, - поясняю, - верлибр называется.
Люська берёт меня под ручку.
- Только зайдём, - говорит, - домой, Фима. Я маме скажу, что с тобой в кино идём, и переоденусь.
И с мамой познакомила, и в кино сходили, и поцеловала на прощание.
- Вы ещё что-нибудь сочините, Ефим, пожалуйста...
Всю ночь просидел - ничего в голову не приходит. Рубашка люськиными духами пахнет, на платочке - помада, перед глазами вырез люськиной блузки, а в голове один только Гаврила, будь он проклят...
Полез в Интернет, почитаю, думаю, классиков верлибристики.
Сподобился... Сергей Зонкин. Вот это глыба!!! И фамилия хорошая, наша фамилия.
Стал слоги подсчитывать. Скопирую верлибр и справа от него в столбик - количество слогов цифрами.
Тут меня и тюкнуло!..
Ты же знаешь, кэп, я математическую школу оканчивал, а дядя мой, мамин брат Григорий Яковлевич, тот вообще математик от Бога. Это я по отцу Зюткинд, а мама у меня Фелерман. Так вот, в стихах Зонкина я вдруг увидел нелинейную зависимость между слогами его верлиберов. Точно, как в гипотезе о душе Чигера и Громола:
«Пусть (M, g) — полное связное некомпактное риманово многообразие с секционной кривизной K больше или равно 0, и существует точка в M, в которой секционная кривизна во всех секционных направлениях строго положительна. Тогда душа M является точкой, или, что тоже самое, M диффеоморфно Rn».
Да ты должен знать, дядь Борь.
Меня озарило, что в общем случае, когда K больше или равно 0, ретракция Шарафутдинова P : M ’ S является субмерсией.
Утром я, захлёбываясь, рассказал Люсе о моём прозрении и бросился на вокзал. К вечеру уже был в Питере.
Дядя, который бился над этой задачей полжизни, трясущимися руками записал моё предположение, и к утру следующего дня гипотеза Пуанкаре была доказана. Люся примчалась через три дня с вещами...
Год мы с дядей Гришей занимались оформлением бумаг, переписывались с Нобелевским комитетом, легче доказать гипотезу, чем подтвердить своё авторство. Люся хозяйничала по дому, старалась понравиться маме, готовилась к свадьбе, мечтала о кругосветном путешествии и доме в Лондоне.
Мама смирилась с тем, что единственный сынок берёт замуж шиксу, и всё чаще заговаривала о внуках.
Но тут дядюшка взял и отказался от присужденной ему медали Филдса, а потом заявил, что премию американского института Клэя в миллион долларов принимать не будет, так как задачу тысячелетия решало множество людей, каждый из них внёс свой вклад... Сотни людей, и даже - я, и даже - поэт Сергей Зонкин.
Вот такая поэзия получилась:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог...»
Люся собрала вещи, заявила, что от мацы её тошнит, моя, мол, мама будет жить ещё сто лет, обозвала меня функцией и потребовала денег на дорогу и хорошего гинеколога. А что я мог сделать, капитан?
У меня к тебе просьба, дядь Борь. Не мог бы ты сходить в стройуправление и попросить - тебе не посмеют отказать - взять меня на старое место. Да я и не увольнялся... ну и койко-место чтобы...
Денег нет, мама требует внуков, а где я их возьму?
Рядовой запаса Фима Зюдкинд-Фелерман (в мирное время не годен, в военное годен к нестроевой...)
Капитан скомкал пустую пачку «Винстона», удивлённо покрутил в руках порожнюю водочную бутылку. - «Сходить, что ли, за второй», - вяло подумалось ему...
Он осторожно поставил стеклотару в мусорное ведро и, с наслаждением потянувшись, изрёк:
- Не в коня корм!
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Суббота, 22 Фев 2014, 14:00 |
| |
| |
| МарЗ | Дата: Суббота, 22 Фев 2014, 22:56 | Сообщение # 70 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Статус: | Цитата Михаил_Соболев ( ) Открыл томик «Избранное» М.Ю.Лермонтова и уже через полчаса захлопнул с облегчением, решив для себя:
«Это не для тебя, Фима Зюдкинд».
Цитата Михаил_Соболев ( ) «Пусть (M, g) — полное связное некомпактное риманово многообразие с секционной кривизной K больше или равно 0, и существует точка в M, в которой секционная кривизна во всех секционных направлениях строго положительна. Тогда душа M является точкой, или, что тоже самое, M диффеоморфно Rn».
Да ты должен знать, дядь Борь.
Моё очень смеялсо!!!!!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Понедельник, 24 Фев 2014, 22:07 | Сообщение # 71 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Цитата МарЗ ( ) Моё очень смеялсо!!!!!
Я очень доволен, Марина.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Четверг, 27 Фев 2014, 18:30 | Сообщение # 72 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | Ещё один рассказ, писавшийся в соавторстве.
Пляшущие коллаборационисты
(В соавторстве с К.Т. Имя не раскрываю по просьбе соавтора. Я писал продолжение, стараясь по мере моих скромных возможностей попасть в стиль автора «начала» и в тоже время пытаясь изменить лейтмотив рассказа).
Рассветало. Но меня разбудило не солнце, а какой-то доселе неведомый моему обонянию аромат, а честнее - зловоние, тяжелый дух, амбре.
- Холмс! Прекратите свои опыты! Они мешают видеть мои сладкие утренние сновидения!
На зов моего решительного протеста в спальню вошел Холмс, держа в руках стеклянную колбу с булькающей и дымящейся жижей.
- Дорогой Ватсон, вы не собираетесь вкладывать свои сбережения в ценные бумаги ООО ККК «Кулинарная книга Капелюшного»?
Меня всегда удивляли необычные способности Холмса проникать в мои самые тайные мысли. Однако пришла моя очередь удивлять Холмса:
- Разумеется, не собираюсь.
Господи, как же я ошибся. Разве есть на свете хотя бы какая мелочь, которой можно удивить Холмса. Он равнодушно спросил:
- Ватсон, позвольте узнать - почему? С каких это пор у вас стало проявляться самостоятельное мышление вопреки логическим цепочкам моих рассуждений?
Я негодовал. Лишь одно моё единственное аристократическое воспитание сдерживало мой гнев.
- Холмс, Лестрейд побери вашу скрипку, вы уже две недели своим удушающим амбре не даёте досмотреть ни один утренний сон. С тех пор, как наша дорогая миссис Хадсон вышла в Лондон за хлебом и не вернулась, вы, дорогой Холмс, вместо того, чтобы найти нашу кухарку и кормилицу, купили эту дурацкую книгу кулинарных рецептов Капелюшного, и теперь каждое утро пытаетесь приготовить завтрак. Так неужели я стану свои скромные сбережения вкладывать в это амбре, чтобы вы с этим чертовым кулинаром Капелюшным устраивали химическую лабораторию на скромной нашей сцене Бейкер-стрит…
Я не успел договорить всё, что хотел сказать, потому что Холмс поднёс стеклянную колбу к носу, сделал глубокий вдох, и мгновенно из Холмса улетучилось олицетворение выдержки и твердости духа: он медленно осел на пол, растянулся во весь рост и, теряя сознание, прошептал нечто очевидное и невероятное:
- Ватсон, всё пропало. Маркс воскрес и готов уделить любому из нас час своей мудрости и своего воображения.
Я вскочил с кровати и минуту молча, удивленно смотрел на этот внушительный обломок крушения. Потом быстро подсунул ему подушку под голову и поднес к его
губам рюмку коньяку.
- Мерзавец! - крикнул Холмс. - Лестрейд, откуда у Ватсона коньяк? Сколько можно предупреждать, чтобы Скотленд-Ярд прекратил делать Ватсону презенты лишь за то, чтобы он упоминал ваше имя в записках о моих скромных заслугах в преступном бизнесе! Посадите меня на стул. Такие пытки кого угодно доведут до обморока!
В комнате послышался слабый стон и шорох со стороны буфета. Холмс, продолжая неподъемно лежать, ударил ногой чуть повыше замка, и дверцы в буфет распахнулась настежь. Держа револьвер наготове, из буфета в комнату ворвался Лестрейд и стал беспорядочно расстреливать всю посуду, в том числе и стеклянную колбу в руке Холмса, отчего амбре в комнате стало настолько невыносимым, что раздался телефонный звонок, и комната наполнилась новым посетителем. Он стоял на коврике у камина и вертел в руках свою пышную седую бороду. Чуть ниже бороды на его футболке было начертано: «Я - единственный из оставшихся в живых, кто в состоянии расшифровать почерк Маркса и разобрать его сокращения слов и целых фраз!».
Холмс, уже сидящий на стуле, внимательно разглядывал посетителя в начищенном до блеска серебряном кофейнике.
- Ну-с, Ватсон, какого вы мнения о нашем госте? Нет, в самом деле, Ватсон, что вы
скажете о бороде нашего посетителя? Мы с вами прозевали его и не знаем, зачем он пришёл.
- По-моему, - начал я, стараясь по мере сил следовать методу моего
приятеля, - это Шекспир - преуспевающий драматург средних лет, к тому
же всеми уважаемый, поскольку друзья наделяют его такими знаками внимания, какими даже Сталин не наделял свой бунтующий народ.
- Весьма здравое суждение, - сказал Холмс, откидываясь на спинку стула и закуривая папиросу, - Ватсон, вы превзошли самого себя! Я не могу не отметить, что, описывая
со свойственной вам любезностью мои скромные заслуги, вы обычно
преуменьшаете свои собственные возможности. Если от вас самого не исходит
яркое сияние, то вы, во всяком случае, являетесь проводником света. Мало
ли таких людей, которые, не блистая талантом, все же обладают недюжинной
способностью зажигать его в других! Я у вас в неоплатном долгу, друг мой.
- Холмс, и не только вы, но и наш уважаемый Лестрейд. А вы корите Скотленд-Ярд за дачу ложных сувениров моей недюженной способности зажигать в Скотленд-Ярде таланты.
- Вывод очевиден: прежде чем приехать умирать к нам в Лондон, этот человек
практиковал свои теории в Европе. Это далеко не Шекспир. Ватсон, внимательно вглядитесь в словесную ткань этой лозунговщины на футболке, и вы сумеете прочитать на груди этого человека совсем иные слова. Цитирую: «У читателей современной немецко-национально-либеральной профессорской литературы трещит не голова, а кое-что совершенно другое». К тому же он состоял в штате консультантов Гримпенской химико-краниологической лечебницы, изучавшей черепа людей и животных.
Я недоверчиво рассмеялся, снял со своей маленькой книжной полки медицинский справочник, там действительно не было имени Шекспира.
- Не понимаю. А кто же этот человек? Причем настолько благовоспитанный и образованный, что не позволил себе написать на груди нецензурную фразу: «у читателей трещит жопа»; стало быть, человек этический, моральный, и поэтому перенес этот острый медицинский вопрос на футболку обещанием расшифровать, что именно трещит у немецкого читателя.
- Какое счастье! - радостным криком проявил наконец-то себя наш гость. - А я никак не мог вспомнить, где я видел этот серебряный кофейник, который мне подарили в пароходной компании, когда я путешествовал на лыжах по замерзшей Оби. Потерять такую вещь! Это было бы просто ужасно!
............................................................................................................................................ ...............
- Ещё одна подсказка, Ватсон: человеку выпал шанс вернуться из небытия, побыть часок на этом свете, а он тратит время на любование предметом кухонной утвари. Ну же, Ватсон!..
- Здравствуйте, джентльмены, - в комнату вошла хозяйка квартиры, - Холмс, вы опять занимались своими опытами? - Не обращая внимания на хрустящие под ногами черепки, дама прошла через комнату и распахнула окно. - Отстояла в очереди пять суток, но все же купила свежего хлеба, а всё эти социальные эксперименты... Джентльмены будут завтракать, Холмс?
- Конечно, миссис Хадсон, - погасил папиросу Холмс. - Лестрейд, вы остаётесь?
- Благодарю, Холмс, но мне пора, служба... - Полицейский чиновник взялся за котелок.
- Миссис Хадсон, завтрак на двоих: я и Ватсон.
- А наш загадочный гость? - я оглянулся по сторонам...
- Дорогой Ватсон, наш эфирный гость испарился. Дуновение свежего воздуха из открытого миссис Хадсон окна, и призрак Карла Маркса - да, Ватсон, вы не ослышались, Маркса, - исчез. Чего, к сожалению, не скажешь о приписанной ему теории, до сих пор будоражащей человечество. Оставьте в покое трюмо, доктор, мы сейчас с вами прогуляемся. Великолепный денёк, Ватсон! А миссис Хадсон тем временем наведёт здесь порядок, поджарит яичницу с беконом и сварит кофе.
- Миссис Хадсон, мы с доктором вернёмся... вернёмся... - он щёлкнул крышкой карманных часов, - через сорок семь минут, ровно к одиннадцати.
- Хорошо, Холмс, завтрак будет готов к вашему возвращению, - послышалось из кухни.
- Я согласен, что являюсь самым неудобным квартирантом Лондона, дорогой Ватсон. Не хмурьтесь, прошу вас. Я такой как есть, и миссис Хадсон меня терпит, привыкла. И плачу я за проживание по-царски... - пояснил Холмс, спускаясь по лестнице.
Погода действительно радовала. Осенью в Лондоне солнце - редкий гость на затянутом серой пеленой небе. Я попросил Холмса подождать пару минут и поднялся в свою старую квартиру на улице королевы Анны, предупредить хозяйку, что съезжаю. Работая над книгой о приключениях Шерлока Холмса, я старался как можно больше времени проводить со знаменитым сыщиком. Проживание с ним в одной квартире давало мне эту возможность и позволяло экономить на оплате жилья.
Когда после завтрака мы с Холмсом расположились в креслах у камина, закурили и налили себе джину, он продолжил рассказ с того же места, будто и не прерывался:
- Основоположник научного коммунизма Карл Генри Маркс в зрелые годы страдал от тяжелого заболевания - гнойного гидраденита, в народе называемого "сучьим выменем". Отсюда и неразборчивый почерк, и сокращения... Расшифровать его записи могла только жена, Женни фон Вестфален.
С самого детства Карл увлекался кулинарией. Хобби, унаследованное от отца - Генри Маркса. В семейном архиве семьи Маркс - тысячи рецептов, собранных со всего мира. В начале 1848 года Маркс закончил первую редакцию своего «Манифеста...» и решился на поездку в Россию, единственную страну, кулинария которой не была им изучена досконально. Супруги отправились в низовья Оби по приглашению Сибирской пароходной компании. Суровые зимние условия подорвали здоровье Карла. Он слёг и вскоре умер. Страдающая жена не пережила разлуку с любимым. У Женни открылся абсцесс в лёгких, затем - скоротечная чахотка... Баронессу похоронили рядом с могилой мужа.
Черновик «Манифеста» был задуман как гимн кулинарному искусству. Маркс, писавший докторскую диссертацию под названием «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура» пришёл к мысли, что все проблемы человечества происходят из-за голода, вернее, отсутствия сытости. По его теории мир делится на две группы: сытых и голодных.
Всё дело в похожем начертании начала слов коммунизм и кулинария (kommunismus - kochkunst (нем)).
Энгельс, расшифровывая каракули друга, перепутал понятия. «Всемирная хартия кулинаров» трансформировалась в «Манифест коммунистической партии», сытые - в буржуазию, голодные - в пролетариат и т.д. Энгельс был редактором, а, следовательно, человеком профессионально деформированным, и всё, что в рукописи не соответствовало изначальному тезису, подправил. Обычное дело, редактор - увы! - не может не править.
Карбонариям было нужно знамя. Пришлось найти двойника Маркса. А потом уже в борьбе за власть начались «великие пляски» народов. Уроки танцев от мировых режиссёров. Брат против брата, оккупант в паре с коллаборационистом, эти самые: «Две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед и две назад».
А великий Маркс хотел всего лишь накормить голодных.
Ватсон, если бы я обладал даром живописца, непременно написал бы картину «Пляшущие коллаборационисты». Окружённая развалинами площадь. На переднем плане, чуть слева, частично перекрывая панораму, - босые ноги повешенного. В центре - группа залихватски пляшущих горожан в натовских бейсболках, на рукавах повязки со свастикой. Площадь окружают закованные в доспехи всадники. Перед ними кучка рукоплещущих интеллигенток, экзальтированных глупышек, пушечного мяса социальных переворотов. А справа, крупным планом, над входом в продуктовую лавку, - чудом сохранившаяся вывеска, где слово «хлеб» повторяется на всех мировых языках.
- Холмс, я не устаю поражаться вашей проницательности, как вы до этого додумались?
- Вы, Ватсон, литератор, и умеете возвысить моё несложное искусство до небывалого уровня, хотя оно - не что иное, как систематизированный здравый смысл. Вот полюбуйтесь, - Холмс бросил на стол тетрадь в кожаном переплёте.
Я осторожно открыл чудом сохранившуюся реликвию. Неровные строки, мелкие буквы, огрызки слов, сокращения, сокращения, сокращения...
- Черновик «Хартии кулинаров» Маркса. И тысячи рецептов. Не хватает одного, в поисках которого и отправился в своё последнее путешествие Карл. Даже заголовок есть «Каша из топора». Записать не успел...
- Как вам удалось добыть эти записи, Холмс?
- Подарок великого кулинара Ивана Капелюшного. Я - один из учредителей ООО ККК, Ватсон. В «Кулинарную книгу Капелюшного» вошли не только рецепты, собранные семьёй Маркс, но и «Записки гурмана (entrйe и салаты)» составителя, открывающиеся поистине шедевральным эпиграфом: «И никогда тебе, посконская быдла, не понять, что такое орифламма!», и рецепты из «Литературной кухни» Михаила Соболева. http://www.proza.ru/avtor/litkuhnya И, конечно же, первым в списке стоит восстановленная по крупицам «Каша из топора».
Надеюсь, дорогой Ватсон, что теперь, зная подробности этой истории, вы всё-таки вложите свои сбережения в ценные бумаги ООО ККК?! - потянулся к скрипке Холмс.
Я посмотрел на Холмса, натирающего смычок канифолью, и понял, что сегодня не вытяну больше из него ни слова.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Четверг, 27 Фев 2014, 18:51 |
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Воскресенье, 02 Мар 2014, 18:46 | Сообщение # 73 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | 
Возвращение
Стриженный под машинку седой мужчина сидел на плоском, наполовину вросшем в берег валуне и задумчиво наблюдал за работой сплавщиков. С наветренной стороны чадил разведённый им дымокур. Густой и белый от брошенной на угли охапки гнилого камыша ядовитый дымок ел глаза, щекотал ноздри, но сатанеющий у воды гнус почти не отгонял. Одет мужчина был просто, по-дорожному: в дешёвые потёртые джинсы, лёгкую серую матерчатую куртку на «молнии» и стоптанные сине-белые кроссовки. В раскрытом вороте рубахи синел полосатый треугольник тельняшки. Сероватая нездоровая кожа лица, глубокие носогубные складки и седина могли бы принадлежать человеку, прожившему долгую жизнь. Но приглядевшись внимательно к тому, как он точными экономными движениями управляется с костром, как упруго перекатывались мышцы под тонкой материей куртки, становилось видно, что мужчина на самом деле молод. Что ему едва ли больше тридцати. Что старили его не годы, а, скорее, пережитое. И курносое лицо его с высоким лбом, твёрдыми скулами и плотно сжатыми волевыми губами располагало к себе внутренней силой и уверенностью. И было бы оно даже по-мужски красивым, если бы так явственно не проглядывала грусть в его глубоко запавших глазах, глядящих на мир исподлобья. Синих, пока мужчина любовался открывающимся с этого места видом на Ангару, и меняющих цвет на серый, с металлическим отливом, стоило ему отвести взгляд от реки и погрузиться в свои мысли. Человек с таким вызывающим доверие лицом часто располагает к себе случайного зеваку. Тот обращается к незнакомцу с какой-нибудь пустяковой просьбой: как пройти на безвестную улицу, где находится ближайший телефон-автомат или который час? Но, встретившись с собеседником взглядом, смущается и старается поскорее свернуть разговор. И долго ещё у прохожего остаётся в душе неловкость, будто он ненароком прикоснулся к чужой тайне.
На левом низинном берегу, чуть отступив от камышовых зарослей, до самого горизонта стелилась сизым, мохнатым покровом прибрежная тайга. Коснувшись багровым краем линии горизонта, утомлённое светило в нерешительности замерло, примеряясь, как улечься удобнее, укрыться с головой хвойным пахучим одеялом и забыться на пару часов, чтобы поутру, отдохнув, умыться студёной росой и по заведённому порядку продолжить своё нескончаемое из века в век движение по небосклону - дарить свет и тепло реке, сопкам, всему живому; освещать Путь барахтающимся в трясине своих страстишек людям, посмевшим возомнить себя подобными Богу.
На сплавучастке заканчивался долгий рабочий день. По деревянному «острову» ходили хмурые рослые мужики в тяжёлых негнущихся брезентовых плащах и резиновых сапогах с отвёрнутыми голенищами. Переругиваясь хриплыми простуженными голосами, они то и дело поднимали до блеска отполированные ладонями багры, алые в закатных лучах. Шевелили, толкали, перемещали с места на место ободранные, в лоскутьях коры, брёвна. Мутная, покрытая древесным сором волна билась о крутой глинистый берег. От забитой залежалым лесом протоки несло затхлостью и безнадёгой. В предвечерней тишине диссонансом звучало монотонное лязганье подъёмного крана, стук багров, надсадный кашель сплавщиков, далёкий гудок плывущего по фарватеру судна. Вечернее небо перечеркивали тянущиеся от вкопанных в землю «болванов» к запани толстенные стальные тросы, гудящие от напряжения, как телеграфные провода. Сатанеющий в затишке протоки комар покрывал серой коростой мокрые руки сплавщиков.
Нет, здесь Семёну не глянулось. В детстве Сеня Горин мог часами с открытым ртом слушать рассказы учителя географии Александра Платоновича о лихой и опасной работе сплавщиков. Тот в своё время стоптал не одну пару сапог, лазая в составе этнографических экспедиций по тайге. Сейчас же, после запрета молевого сплава по Ангаре, на смену романтической профессии «речных ковбоев», как в столичных газетах называли сплавщиков, пришёл тяжёлый монотонный труд. Буксир заталкивал в протоку сплочённый лес. Течением плоты прижимало к запани. А дальше - распутывание опухшими застуженными руками ржавой проволоки, хлюпанье скользких подгнивших мостков, тяжеленный багор, казалось, приросший к рукам, водка, ревматизм, инвалидность и скорая старость.
А потом Семёну уже много лет мечталось побыть одному. Подышать тайгой, подумать о своём, отойти сердцем...
*
На Мотыгинской пристани в ожидании пассажирского теплохода толпились зеваки. «Баргузин» отправлялся вверх по Ангаре до Богучан.
«Какая разница, куда?» - подумал Горин.
- Один до Богучан, - он протянул сотню в низенькое забранное решёткой окошечко...
Народ на теплоходе подобрался разношерстный, с бору по сосенке. Рыбаки, лесорубы, золотоискатели - рабочий, как говорится, люд. Семейная пара, судя по южному загару и оживлённым лицам, - из отпуска. Бабушки с обвязанными тряпицами корзинами; что за дорога без бабушек? Шумная полупьяная стайка геодезистов... Десятка два пассажиров, и у каждого - своя нужда-заботушка.
Туда, не зная куда, плыл один лишь Горин.Так и не пристав ни к одной компании, Семён, тем не менее, присматривался к людям, вслушивался в их разговоры. Неделя до Богучан промелькнёт, не заметишь, а работу, как не крути, искать надо. Но тревожить людей, лезть к ним с расспросами Семён не хотел. Не то чтобы стеснялся. Скорее ждал чего-то, надеясь на удачу. Было любопытно, как карта ляжет? Несмотря ни на что, он продолжал верить в свою планиду.
И дождался. На одной из ангарских пристаней - в Кокуе, а может и в Бельске - поднялся на борт красивый чубатый мужик, лет тридцати пяти. Одет он был не в пример пассажирам по-городскому - в серый отглаженный костюм, бордовую с отложным воротом рубашку, модные светло-коричневые штиблеты и соломенную шляпу, небрежно сдвинутую на затылок. В одной руке нёс бежевый, натуральной кожи чемодан, другую оттягивал аккордеон в коричневом же, в тон чемодану и туфлям футляре. Держался мужчина уверенно. Несмотря на всеобщее внимание к его особе, вел себя естественно, с достоинством и просто.
Новый пассажир подселился в четырехместную каюту, которую вместе с двумя приятелями-геодезистами, отколовшимися от компании, делил Горин. Он был не то чтобы рад попутчику - Семён так и думал держаться в сторонке, ото всех наобособицу, - но и раздражения от появления нового соседа не почувствовал. Техники-геодезисты пили с утра до ночи, а потом громко спорили о своём, только им одним понятном. Их пьяный трёп был пересыпан непонятными для Семёна словечками: кроки, урезы, репера, магистральное нивелирование, тахеометрическая съёмка... Семён скучал. А новенький, назвавшийся по-простому Витьком, держался запросто. Он сразу же со всеми перезнакомился, тут же, за рюмкой, рассказал всё о себе. Что родом он из Кемерово, что работал в шахтерском поселке завклубом, музыкант по призванию, и женат на самой красивой женщине в Западной Сибири. А едет сейчас на заработки, в связи с неблагоприятными для его семьи обстоятельствами... После этих слов Витёк махнул с досадой рукой и отвернулся к окну.
На рассвете геодезисты шумно сошли на маленькой пристани, едва различимой с реки в подступившем к самой воде пихтаче.
Теплоход, подрагивая палубой, упорно карабкался вверх по течению. Дни стояли погожие, и ласковый встречный ветерок выдувал из головы мрачные думы. Казалось, что именно сейчас, за следующим изгибом реки откроются те самые туманные дали, о которых Семён мечтал в детстве. «...Там, за поворотом, там, за поворотом...», - звучали в ушах слова Рождественского. Но уже дня через три глаза пресытились таёжными красотами. Одно и то же: растущие из сизого марева сопки, покрытая солнечными бликами река, плеск волны о борт, монотонный стук двигателя и нудные крики чаек, всё световое время переругивающихся за кормой. К тому же, пользуясь хорошей погодой, на палубе постоянно толпились пассажиры: женщины, невзирая на окрики грозного только с виду капитана, принимались прямо здесь же стирать в тазиках, а затем развешивать на снастях бельишко, детишки носились как угорелые, бабушки выползали на волю погреть на солнышке старые косточки. Шум, гам, суета...
В каюту больше никого не вселяли, и Семён с Витьком всё чаще усаживались у открытого иллюминатора и вели неторопливые разговоры под стопочку о жизни.
Выяснив, что Горин, как и он, гонится за «длинным рублём», Витёк предложил Семёну поработать сезон на «вздымке». Так сибиряки называют добычу сосновой смолы или живицы, по-местному. Виктор Куролесов потомственный сибиряк, чалдон, как он себя гордо величал, знал этот промысел с детства. В богатой кедровой тайге местные шишку бьют. А там, где лес поплоше, победнее, зимой - охота, а летом - «вздымка», подсочка.
Витёк рассказал о баснословных заработках вздымщиков, возможности работать от зари до зари без «выходных и проходных», фантастических премиальных: «рубль за рубль шестнадцать», то есть, за каждый заработанный сверх плана рубль - сто шестнадцать процентов премии.
И Семён согласился. Для осуществления его плана нужны были деньги. Он готов был работать на результат изо всех сил, не считаясь со временем и здоровьем. Ему обязательно надо было вернуться в Питер «на белом коне». Его там «ждали», не могли не ждать. И хотя потом, после того, что он задумал, не будет уже ничего вообще... сам момент возвращения не должен быть смазан. Это было очень важно. Долгие восемь лет Семён Горин рисовал в воображении своё возвращение. Как он, одетый с иголочки, выберется из роскошной черной иномарки - пусть даже взятой на прокат - и, помахивая элегантным кейсом, направится к подъезду. А Игорь, чуть отодвинув угол тюлевой занавески, будет смотреть на него, без этой своей надетой на людях улыбочки. И губы его будут дрожать…
Все эти годы бессонными ночами Семён видел его трясущиеся губы. И это видение помогло ему выжить.
- Мне кореш адресок верный скинул, - Куролесов лихо опрокинул рюмку, Семён всегда завидовал людям, умеющим вести себя непринуждённо с едва знакомым человеком, - химлесхоз посёлка Таёжный. Главная у них контора в Богучанах… Пей, Сеня, одного живём… Рабочие руки завсегда нужны… Хорошая колбаска, Сеня, что ты не закусываешь?.. Года через два-три там начнут ГЭС строить... Я, с твоего разрешения, ещё рюмашку… Хороша, злодейка!.. О чем это я? Да… вся прибрежная тайга, что вырубить не успеют, под воду уйдёт. А прежде чем лес валить, живицу нужно взять… - Витёк, охлопывает карманы, хотя курево у него закончилось в тот же вечер, как он поднялся на борт теплохода… - Я возьму папироску, Сеня?.. Благодарю… Ага… денег не жалеют. Участок сами себе выберем. Какой на нас глянет, тот и возьмём. Что поспелее, поближе к дороге, - Витёк сыто рыгнул. - Только знай работай, не ленись!
- Эх, денежки! Ваше нежное шуршание меня приводит в трепетание… - умело поставленным баритоном напел Витёк. - Сеня, ну почему я в тебя такой влюблённый? Помнишь «Свадьбу в Малиновке»? Вот раньше кино снимали!
Смотрел, конечно, Горин эту кинокартину. Но так давно, будто в прошлой жизни. Не показывали ему последние годы свадьбы, всё больше - похороны.
Витёк в который уже раз рассказывал, что там, под Кемерово, у него осталась жена. Верная подруга, которая дождалась-таки его в своё время из заключения. Не бросила в трудную минуту. И никогда бы Витёк не уехал от своёй любушки, не случись беда. Всплыла при очередной ревизии у завмага Эльвиры крупная денежная недостача.
- Начальство воровало, а на мою Эллочку всё повесили. Она сама - честная, людям доверяла…
Дело, мол, не завели, прикрыли пока. Но если до годового отчёта всю сумму в кассу не внести, сядет Эльвира. И сядет надолго…
Семён особенно-то не верил в его трёп. Повидал он разных рассказчиков, наслушался баек предостаточно. Но Витька от себя не гнал, помалкивал до поры, поил и кормил «пустого, как бубен», попутчика; всё какое не есть развлечение. А там кто знает, может благодаря этому балаболу и за работу зацепиться удастся. Документики-то у Горина – врагу не пожелаешь. Только раз, когда Витёк, рассказывая о своей судимости, сморозил:
- … и вот, когда меня опустили на зону… - Семён, не в силах больше терпеть, припечатал ладонью по хлипкому откидному столику так, что бутылка и стаканы подпрыгнули и полетели на пол.
- Подняли... Подняли на зону, Витёк. Никогда так больше не говори, твою мать! Услышит кто серьёзный, отвечать за базар придётся… Узнаешь тогда, что значит опустили...
А Витьку, как с гуся вода. Он подхватил на лету бутылку, поднял с пола стаканы, посмотрел их на свет, дунул в один и опять заблажил:
- В уголовном кодексе знали все законы мы, корешок мой Сенечка и я…
Витёк обещал рассчитаться с «кентом» - век воли не видать! - за хлеб-вино-табак сполна, как только «лавэ» получит. Был услужлив и, главное, бесподобно пел, аккомпанируя себе на аккордеоне. А играл он мастерски. Чередовал знакомые всем нехитрые мелодии вариациями на их тему, иногда, импровизируя, чуть хулиганил, но в меру и умело.
На вечерние концерты Витька собирались на верхней палубе пассажиры и свободная от вахты команда теплохода. Располагались кто где: мужики покуривали по бортам, принаряженные женщины рассаживались на туго свёрнутый у рубки брезент, шикали на расшалившихся ребятишек. Витёк выходил на нос теплохода, под звёзды, трогал клавиши шикарного концертного аккордеона и медленно, снизу, постепенно повышая голос, запевал:
- Лишь только подснежник распустится в сро-о-ок,
Лишь только приблизятся пе-е-ервые грозы,
На белых стволах появля-я-яется сок -
То плачут берё-ё-ёзы, то плачут берё-ё-ёзы…
Голос его то чуть слышно речитативом проговаривал слова, пропадая было совсем. То стонал, жаловался на судьбу, захлёбывался воображаемыми слезами, замирал, давясь горловой спазмой. То вдруг взлетал ввысь, свободный от земных оков, звонкий, восторженный. Витёк, грудь колесом, в красной с распахнутым воротом рубахе вышагивал по палубе в такт мелодии. Смуглое тонкое лицо его было задумчиво, чуткие пальцы порхали над клавишами. В момент проигрыша он наклонялся левой щекой к инструменту, как бы помогая ему, сливаясь с аккордеоном воедино. И вдруг, когда мелодия вместе с песней взлетала, рывком отбрасывая назад упавшие на глаза мягкие каштановые кудри, закидывал голову вверх и делал шажок к слушателям навстречу…
Мужчины одобрительно покашливали, женщины промокали уголками косынок глаза.
Семён курил в сторонке и думал о своём возвращении…
*
Не далее, как десять лет тому назад, Семён Горин всерьёз считал, что ухватил Бога за бороду. И не удивительно. Детдомовский мальчишка, ещё совсем недавно до слёз радовавшийся публикациям своих очерков в городской ярославской газете, с первого же захода поступил в Ленинградский университет имени Жданова на факультет журналистики. Учился блестяще, тайком писал «лучшую в мире» книгу. В ней он рассказывал о настоящей мужской дружбе, справедливости, а главное, о милосердии, которое и есть высшая степень справедливости. С тех давних пор сохранилась фотография, одна единственная. По центру, - опираясь на гранитный парапет Университетской набережной, юный Горин запрокинул смеющееся лицо к небу. Волосы до плеч, глаза чуть щурятся против солнца... За его спиной - оттеняемый невской водой город-музей. С одного боку - верный друг Игорь, с другого склонила белокурую головку на плечо Семёна Ариша. Самая-самая! Другой такой нет на свете...
Стриженный седой Горин трогал вконец измочаленную, пожелтевшую, с оборванным уголком фотографию и всерьёз сомневался: жил ли он, Семён, в этом городе, трогал ли руками шершавый гранитный парапет, дружил ли с Игорем, любил ли красавицу Арину? Он, во что бы то ни стало, должен вернуться в этот призрачный город и убедиться в реальности того, что произошло.
Горин не был диссидентом. Государство его вырастило, выкормило и выучило. Что греха таить, попадались среди воспитателей детского дома и равнодушные, и недобрые люди. Но ведь были и хорошие!..
Его приняли в университет, дали койко-место в студенческом общежитии, платили стипендию, не бог весть какую, но неизбалованному юноше хватало. Все условия, только учись! И Семён учился изо всех сил. Просиживал над учебниками всё свободное время. Грыз не только гранит науки, но и по мальчишеской привычке ногти, порой до мяса, до крови, если в чём-то не мог разобраться. Тогда он записывался на дополнительные консультации, сидел в Публичке до тех пор, пока библиотеку не закрывали, прочитывал кипу сопутствующей теме литературы… Но обязательно докапывался до сути вопроса. И был всегда первым. А по-другому и никак. Не имел Семён за спиной влиятельных покровителей. Не на кого было надеяться. Только на себя самого.
Однажды Семён рассказал полудетский политический анекдот в университетской курилке, среди своих сокурсников, без всякой задней мысли, просто так, смеха ради.
Над байкой посмеялись и разбежались по аудиториям. Вскоре Горина пригласили на Литейный, в «Большой Дом». Приятный, образованный немолодой мужчина, назвавшийся Николаем Ивановичем, слегка попенял Семёну за неосторожность и предложил информировать в его лице органы безопасности о настроениях студентов, будущей элиты страны, как он выразился. За что обещал закрыть глаза на «шалость».
- Я же вижу, что вы, Горин, наш человек, советский...
Семён отказался сотрудничать с госбезопасностью, помня детдомовские правила: не бойся, не проси, не «стучи»... Николай Иванович подписал пропуск на выход, посоветовал как следует обдумать его предложение на досуге и, вежливо пожав Семёну руку, попрощался. Ладонь интеллигентного офицера была тёплой, а улыбка отеческой.
На зимней сессии Горин «завалился» сразу на трёх экзаменах, в пересдаче ему отказали и отчислили из ЛГУ за неуспеваемость. Из общежития, естественно, выселили. С университетом пришлось распрощаться и тем четверым студентам, которые слушали политический анекдот. Но все, кроме Семёна, были коренными ленинградцами. И родители, похлопотав, как-то исхитрились устроить сыновей на работу. У ребят оставалась хоть и слабая, но надежда со временем восстановиться в университете или поступить в другой вуз.
Семён же оказался на улице. Куда не кинь - всюду клин. Без штампа о прописке на работу не возьмут. А прописка, по крайней мере в ближайшие год-два, ему не светит. Оставаться в городе было нельзя. В то время в уголовном кодексе имелась и активно применялась в судебной практике статья за бродяжничество. Семён был вынужден уехать, снять комнатушку и прописаться временно в деревянном, без удобств, домишке у одинокой старушки на окраине Тихвина. За двести километров от Ленинграда. Пришлось таскать шпалы на железной дороге, больше никуда было не устроиться.
Арина переживала, ездила по выходным к Семёну тайком от родителей на электричке. Успокаивала, мол, всё образуется. Уверяла, что любит, предлагала расписаться, «рвануть на красный», по её выражению. Горин не верил в рай в шалаше. Он, в отличие от Арины, знал жизнь не по книжкам. Семён прекрасно понимал, что избалованная профессорская дочка, наплакавшись в детстве над романами Флобера и Стендаля, увлеклась, выдумала себе героя. Как же, бедный, брошенный родителями мальчик, красивый, умный! Всё - сам... Он предчувствовал, что девушка рано или поздно «потребует», чтобы «принц» стал таким, каким она его вообразила. Мол, «…если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!» Да и видел Горин, как она с брезгливым недоумением брала в руки грязно-серый растрескавшийся кусочек хозяйственного мыла. Как морщилась, вытирая свои ухоженные ручки хотя и чистым, но ветхим вафельным полотенцем, повешенным на гвоздик у рукомойника бабкой Матрёной специально для гостьи. Бездетная старушка жалела вежливого юношу. Семён понимал, что принесёт эта романтичная любовь Арине лишь горе, сломает её жизнь, сделает несчастной. Нет, он не отталкивал Арину, Горин ждал, пока девушка сама разберётся со своим чувством. Во время побегов из детского дома ему случалось иногда неделями жить в подвалах или, если зимой, колодцах теплотрассы. А голодный мальчуган сквозь грязное стекло подвального оконца видит гораздо дальше, чем выросшая в тепличных условиях профессорская дочь из окна отцовского персонального автомобиля.
Боже, а какие слова она говорила! Как заглядывала в глаза, уверяла, что никогда его не оставит, что будет рядом всегда «...в радости, в горе, в богатстве, в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их». Впрочем, это тоже из романов. Да и никто не запрещал Арине приехать и остаться, в конце концов…
А спустя полгода Горин случайно узнал, что друг Игорёк, отчисленный вместе с Семёном из университета, устроился на работу. И не куда-нибудь, а в редакцию железнодорожной газеты «Гудок». Внештатным корреспондентом. А ещё через два месяца Игоря перевели в штат, стали платить зарплату. К началу учебного года он восстановился в университете, на том же факультете, несмотря на жёсткое отсеивание неблагонадёжных. И тогда Семён вдруг понял, что к чему. Он словно прозрел. Всё сразу встало на свои места… Горин написал Игорю письмо, попросил о встрече. А когда тот не ответил, поехал к нему домой сам, без предупреждения. Семён хотел просто посмотреть в глаза бывшему другу, сломавшему ему жизнь. Всего лишь взглянуть в глаза.
А Игорёк - испугался, что ли? - схватился за молоток, и...
*
В Богучанах Куролесов быстро разыскал контору Кежемского Химлесхоза. Молодой управляющий, переговорив коротко с кем-то по телефону, сказал, что люди на «вздымку» нужны, и объяснил друзьям-приятелям, как добраться до места работы. Через час вверх по Ангаре отправлялось пассажирское судно на воздушной подушке. Выше Богучан теплоходы не ходили из-за мелководья и большого количества порогов, разбросанных по реке. Двоё суток плавания, и Семён с чемоданом Витька в руке и тощим рюкзачком на плече - у Горина больше ничего не было - поднимался по высоченной деревянной лестнице, тянущейся от самой воды на взгорье. Там на фоне неба темнели поселковые крыши. Перекладывая из руки в руку тяжёлый и неудобный футляр с аккордеоном, пыхтел сзади Витёк.
В конторе мужиков «оформили», выдали по полсотни подъёмных. Витька, имеющего запись в трудовой книжке о работе на подсочке, записали «вздымщиком», Семёна - сборщиком живицы. Закавыка была в том, что «вздымщик», как более квалифицированный рабочий, за килограмм добытой живицы получал в два раза больше, чем сборщик.
- Работать будете в паре, - предупредил мастер. - Деньги сами поделите? - он внимательно посмотрел на вновь прибывших.
- Нет базара, начальник,- сверкнул фиксой Витёк. - Ты как, Сеня?
- А куда ж ты в тайге от меня денешься? - сощурился Семён.
Так и договорились: работать вместе, деньги - пополам.
Аккордеон, одежду и документы оставили на хранение мастеру. Переоделись в брезентуху, натянули кирзовые сапоги, закупили продуктов на первое время и на катере мастера с ветерком покатили на делянку. На самом берегу, километров в пятнадцати выше посёлка, располагался один из участков химлесхоза. На полянке, закрытой с воды стеной камыша, стояли буквой «П» три рубленных летних времянки. Между ними - навес с кострищем и ровной поленницей.
В одном из домиков проживал с поварихой Раей ветеран участка по прозвищу Филин, старый лысый уркаган. Беззубый, с серым от чифиря лицом, фактурой похожим на кирзовое голенище. Филину после освобождения не разрешалось селиться ближе сорока километров от районного центра. Впрочем, он к тайге привык и никуда не собирался отсюда уезжать.
Две другие времянки были свободны.
Семён и Витёк вселились в один из пустующих домиков.
Времянки не запирались, в тайге не принято баловать. Да и не уйдёшь далеко...
Работали от темна до темна, Раиса варила нехитрую похлёбку, за что получала с каждого по четвертаку в месяц. Водку, считай, не пили. Магазин в посёлке. Пятнадцать кэмэ протопать по тайге в один конец, туда и обратно - тридцать, кому охота! День потеряешь, устанешь как собака.
Правда, раз в неделю по очереди ходили в посёлок. В баньке помыться, бельишко сменить, пивка попить, если завезли в ОРС.
В один из банных дней Семён познакомился с Леной. Ох и хороша была вдовушка - коса русая ниже пояса, шейка лебединая, глаза - лесные озёра бездонные. Шла по улице и земли не касалась... И даже тяжёлая работа на лесобирже не смогла такую красоту испортить. Но правду говорят: не родись красивой... Пила Лена - завивала горе верёвочкой. Давно пила, с прошлой осени, после гибели мужа, инспектора рыбнадзора. То ли утонул мужик по тёмному времени, напоровшись на топляк, то ли помогли ему утонуть, кто знает? А если кто и знает, разве скажет. Тайга… Моторку казённую притащили на буксире, а тело так и не нашли…
И дом и работу забыла Лена в загулянушках, а узнала Семёна - и оробела. Застыдилась прошлой жизни, вино пить бросила, посвежела, избу убрала, занавесочки, рушнички, салфеточки развесила-разложила по избе, откуда что взялось. Ждала Сенечку на крыльце, будто знала час, когда явится. Увидит издали, махнёт косой, и - в избу. Зайдёт следом Семён, а она плачет навзрыд. Так радовалась ему.
- Что ж ты плачешь, Елена? - он всегда её так называл.
- Да как ж я Елена, Сенечка? Меня вон на посёлке Ленкой-богодулкой прозвали. А плачу, так не всякой бабе доведётся в жизни всласть поплакать на груди настоящего мужика, - сияла сквозь слёзы колдовскими глазищами Лена.
- Для меня ты - Елена прекрасная, - обнимал её Семён.
И через пять минут она уже смеялась. Женские слёзы, как утренняя роса. Выглянет солнце - мигом сохнут.
А банька истоплена, вода согрета, веник можжевеловый в кадке томится, дух от него - по всей бане. Каменка жаром пышет, в предбаннике - квас ледяной из погреба в запотевшей крынке. Хорошо, чёрт побери!
Переспит Семён ноченьку с зазнобой, а сна-то и - ни в одном глазу.
- Оставайся, - горячо шепчет Лена. - Что тебе в городе? Книжки читать? Так у нас при конторе библиотека. Книжек много, про войну есть. Хорошие. На реке жизнь вольная, оставайся, желанный...
А наутро опять - в тайгу.
Уставали по первому времени оба напарника так, что по утрам крышку консервной банки было не вспороть. Рука финку не держала.
Вопреки посулам Куролесова, достались им уже выработанные участки. Приходилось резать сосну высоко, трёхметровым «хаком» с укреплённой сверху литровой посудиной. А в той - кислота, чтобы сосна живицы больше давала. Вся облепленная застывшей смолой и лесным сором конструкция весила килограммов шесть. Руки прилипали к древку намертво. В накомарниках работать нельзя, нечем дышать на жаре. На комаров уже не обращали внимания, привыкли. От мошки дёгтем мазались.
Хорошо хоть участки разбросаны по тайге друг от друга далеко. Думалось одному в тайге за работой как никогда.
*
В который уже раз Семён рисовал в воображении, как он выходит из машины, поднимается по широкой лестнице с врезанными в вытертые мраморные ступени латунными кольцами. Как не спеша шагает на второй этаж старинного купеческого дома на Чайковской. Как звонит, видит дрожащие губы Игорька, не спеша, по одному, отщёлкивает замки «дипломата», раскрывает его на столике огромного, под потолок, трюмо тёмного дерева. А там, в кейсе, на чёрном сукне - молоток. Точно такой же, как был у Игоря в руках в тот злополучный день, десять лет назад.
Семён тогда и не обратил на него внимания, молоток и молоток. Зато потом изучил его до мельчайших подробностей. Грамм на сто пятьдесят, с покрытой лаком жёлтой овальной рукояткой и круглым, не сбитым ещё обушком, к которому прилипла вместе со сгустком запёкшийся крови прядь чёрных волос. Чёрных, как у Игоря.
Он мечтал о том, как откроет дипломат и медленно поднимает взгляд, минуя вздрагивающие губы, на уровень его заметавшихся, побелевших от страха глаз...
*
Куролесов за последние недели сдал. Его тонкие музыкальные пальцы опухли в фалангах. Спина не гнулась. Ноги покрылись язвами. Семёну раз от разу всё с большим трудом удавалось по утрам поднимать напарника с постели. Всё чаще приходилось уходить в тайгу одному.
В середине сентября, когда по вечерам от реки потянуло холодом, а левобережные староверы занялись ночным лучением рыбы, мастер пробежался по участку, прикинул приблизительно объём выполненной работы и выписал процентовку-аванс. Выплатил, как и положено, двадцать одну копейку за килограмм живицы: четырнадцать за «вздымку» Витьку, семь - за сборку Семёну. Витёк расписался в ведомости, сгрёб «свои» две трети общего заработка, стараясь не встречаться глазами с Гориным, невнятно промямлил о телеграмме жене и засобирался в посёлок на катере мастера. Заспешил, засуетился... Короче, уехал.
К ночи Витёк явился распьяно-пьяный и на выдавленное ему Семёном сквозь зубы: «Гони мою долю, сука…», - полез в драку. Мазнув тыльной стороной ладони по его пьяной роже, Горин вышвырнул пожитки напарника из времянки и широко расставил ноги на крылечке, пробуя пальцем лезвие топора. Грязно ругаясь, Витёк поплёлся под навес.
Семён лежал вверх лицом, в темноте, не зажигая лампу, и ничего ему не хотелось. Он слышал слова Филина:
- Шёл бы ты, Витёк, в посёлок. Не ровён час, положит тебя Сеня под выворотень, на мерзлоту. Он, Сеня, может! И ёлку поставит на место, как и было. Закон - тайга... Где-нибудь в посёлке устроишься. Чем не жизнь, ни комаров тебе, участковый рядом… - хрипло смеялся старый вор. - Знаешь, Витёк, бережёного Бог бережёт, а не береженого - конвой стережёт.
Ушёл Витёк на рассвете. Не стал дня дожидаться. Потом болтали "вздымщики", будто в гараже работает. Поправился, мол, с лица пополнел.
Встретила Семёна Лена за околицей, в который раз сердце-вещунье подсказало, что выйдет нынче Сеня из тайги. Упала милому на грудь.
- Прости, родной, мы с Виктором сладили. Обещал жениться к зиме. Говорит, врал он, бахвалился, никого нет у него… Вижу же, что уедешь. Не удержать мне тебя. Ты - городской, не пара я тебе… Как я потом тут одна? Разве что на суку удавиться...
Чего её винить? Нелегка она, бабья доля. Почесал Семён щетину - эх, помыться-побриться не довелось! - и повернул назад, в тайгу. Побоялся не сладить с собой в этот раз. А вдруг вина выпьет и Витька встретит?.. А Семёну нужно было вернуться, во что бы то ни стало…
Три недели не выходил Горин из тайги. Дорезал участок, собрал живицу, стрелевал полные, будто свинцом налитые бочки, на лесную дорогу волокушей, запряжённой лесхозовским мерином. Все жилы вытянул, чуть было пупок не надорвал. Пришёл в контору лицом чёрен, в бороде живица, иголки, седые космы - во все стороны, на лешего похож.
- Давай расчёт, - сказал директору. - Работа сделана, живица в бочках, семь с половиной тонн пиши, там - с запасом. Я не крохобор.
- Доработай, Горин, до мороза. Сам видишь: людей нет. Мужикам в посёлке с погрузкой поможешь, дня через три баржа придёт...
- Договаривались как? Утром - живица, вечером - деньги! Забыл что ли, начальник? Так я помню… Завтра с утра посылай мастера на участок, а к вечеру - расчёт! - сверкнул из-под бровей ввалившимися глазами Семен и повернулся уходить.
- Будь моя воля, я бы вас всех за колючку загнал, под автомат, - прошипел директор.
Семён, дрогнув щекой, шагнул к крытому зелёным сукном столу. Руководитель, не выдержав взгляда, откинулся в кресле.
- Будь у меня рука подлиннее… - Горин поднял чёрный указательный палец. - Я бы тебе, козлу, глаз выколол… Гроши - завтра к вечеру, понял?.. И смотри, не серди меня, начальник. - Семён задержал взгляд на расширившихся зрачках директора, понимающе усмехнулся и, аккуратно прикрыв дверь кабинета, вышел в приёмную. На вопросительный взгляд лысого, очкастого, худого, как жердь, служащегося, вежливо улыбнулся.
- Они заняты-с!
*
Не бил Горин Игоря молотком. Вырвал из руки и отбросил в сторону. Приложил, правда, иуду пару раз головой о дверной косяк, когда тот ручонками замахал. А как мамаша его закричала, плюнул на наборный паркет и ушёл...
На рассвете Семёна взяли…
Следователь показал молоток. Дал почитать заключение экспертизы о наличии на рукоятке отпечатков пальцев Семёна Горина, об ушибе мозговых оболочек потерпевшего, о стойкой потере его трудоспособности. Зачитал заявление потерпевшего и свидетельские показания его матери, находящейся в квартире «в момент совершения преступления». И хотя Семён отрицал «факт нанесения побоев, используя специально для этой цели приобретённый слесарный молоток», суд признал Семёна Максимовича Горина «в предумышленным покушении на убийство Игоря Афанасьевича Смирнова из личной неприязни, нанесении ему тяжких телесных повреждений...» и приговорил «к восьми годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима».
Арина на свидании плакала, обещала ждать, писала три с половиной года, а потом вдруг перестала.
*
Катер должен был причалить в полдень. К его прибытию в выходной день на пристани толпился народ. По лестнице на берег спускалась празднично разодетая весёлая компания, человек двенадцать.
- С музыкой гуляют, - одобрительно загалдели бабы.
- Начальник ОРСа, Василий Никитич, шестидесятилетие они празднуют...
Раскрасневшиеся подвыпившие женщины, пританцовывая, распевали частушки. Лена делала вид, что Семёна не видит. На ходу аккомпанируя певуньям, Витёк вышел на пристань и прислонился спиной к перилам. Нажав на клапан сброса воздуха, сдвинул меха и замер, заставив тем самым всех смолкнуть и обратить внимание на себя.
Семён стоял в сторонке и представлял, как он сейчас с разбега, в прыжке, всем весом обрушится на подло обманувшего его напарника и полетит вместе с ним в воду. А там доберётся до горла…
Дождавшись полной тишины, Витёк медленно потянул мелодию, запев, как обычно, вполголоса:
- Лишь только подснежник распустится в сро-о-ок,
Лишь только приблизятся первые гро-о-озы...
Витёк поднимал голос и музыкальное сопровождение всё выше и выше:
- На белых стволах появляется со-о-ок...
И в тот момент, когда откинувшись назад, он бросил в толпу:
- То плачут берё-ё... -
деревянные перила не выдержали, и аккордеонист, издав сложный и неприятный для слуха аккорд, как был - в шляпе, с инструментом в руках и небрежно накинутым пиджаком, полетел в воду.
(окончание следует)
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Воскресенье, 02 Мар 2014, 19:51 |
| |
| |
| Михаил_Соболев | Дата: Воскресенье, 02 Мар 2014, 18:57 | Сообщение # 74 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 188
Статус: | (окончание)
Женщины завизжали, отшатнувшись от обрушившихся в воду перил. Выпустив шлёпнувшийся на пристань рюкзак, Семён метнулся в свободное от людей пространство. Быстрое течение уносило беспорядочно барахтающегося, взывающего о помощи человека. Опережая его, покачивалась на волне шляпа. Три быстрых шага, и Горин ласточкой полетел с пристани. Только ноги мелькнули. Едва успев услышать за спиной повторный вздох толпы, Семён погрузился в воду, но сразу вынырнул и что было силы поплыл саженками. Впереди то погружалась, то всплывала голова Куролесова. Тот, уже нахлебавшись воды, пускал пузыри. С пристани только и успели увидеть, как две головы, тёмная и седая, сблизились, догоняющий мужчина угрожающе крикнул и поднятым высоко вверх кулаком ударил утопающего. И сразу же оба скрылись под водой…
- Ой! Боженьки, никак утопли? - пронёсся над рекой женский не то вскрик, не то всхлип.
Но через мгновение, взломав сияющую на солнце поверхность бешено мчащейся воды, головы показались на поверхности. И ещё два раза поднимался кулак прыгнувшего следом седого мужика для удара, прежде чем выдающийся в реку камышовый мысок скрыл обоих недавних напарников от любопытных глаз зевак...
Семён волоком вытащил бездыханное тело связчика на мелководье и, не дав себе даже секунды отдыха, запалёно дыша, бросил его животом на своё колено. Витька выворачивало наизнанку. Он натужно кашлял, жадно хватал раскрытым ртом воздух и то и дело извергал из себя ангарскую водицу. Горин посадил его прямо в воду и без сил завалился спиной в мелкую, по щиколотку, взбаламученную грязь. Тяжело дыша, смотрел сквозь мокрые ресницы на проплывавшие в белесом мареве облака.
- Сеня... не забуду... по гроб... - хрипел Витёк.
Семён всё никак не мог надышаться. Становилось зябко.
- Сеня... что хочешь... век воли не видать! Деньги твои... отдам... бля буду!
- Оставь себе, - медленно поднялся Семён и стянул с плеч намокшую тяжёлую куртку. - Купишь гармонь, - усмехнулся он сквозь зубы. - Ты что за руки хватался, мудило? Хотел обоих утопить? Еле вырубил. Все костяшки о твою бестолковку разбил, - Горин посмотрел на опухающую правую руку, пошевелил пальцами. Витёк мелко вздрагивал. Губы его сочились сукровицей, нос опухал, под глазами разливалась синева.
Семён покачал головой и криво усмехнулся.
- Красавец, - и похлюпал на берег, таща по воде куртку.
Подбежавшие очевидцы происшествия бросились к Куролесову. Загалдели, склонились над ним, толкаясь и мешая друг другу. Лена голосила пронзительно, на весь берег. Думала, второй мужик утонул. Замерла на миг, обнимая Витька, а потом вдруг бросилась к Семёну. Упала, запнувшись о камень, схватилась за лодыжку.
- Родимый... век буду молить... спаси тебя Господь...
- Что с ногой? - присел перед ней Семён.
- Поболит и перестанет, - сквозь слёзы улыбнулась Лена.
Семён поднял её на ноги, отряхнул ладонью мокрый, облепленный песком и сухими метёлками камыша сарафан и легонько подтолкнул к сидящему на сухом Витьку.
- Иди-иди, Елена, - попросил негромко и пошёл от людей по берегу, вниз по течению.
У скопления больших гладких валунов разделся, оставшись в одних синих «семейных» трусах. Зябко повёл плечами, согреваясь на солнышке. Выжатые носки, рубашку, тельник и куртку развесил на кустах. Раскисшие кроссовки нанизал на обломанные ивовые сучки.
Поблескивая на солнце, бурлящий поток с лёгким журчанием омывал группу выдвинувшихся в реку валунов. На нагретом полуденным жаром камне, обдуваемый отгоняющем гнус ветерком, сидел седой тридцатилетний мужик, выглядевший на все пятьдесят. Он опирался темными раздавленными работой ладонями о колени и спал. Голова упала на грудь. Над его серебрящейся на солнце макушкой замерла стрекоза. Семён улыбался во сне, ему снилась мама. Мама, которую он не видел никогда в жизни, но сразу признал. Она была молодая, красивая и очень походила на Арину. Такая же светленькая и зеленоглазая. И Сеня Горин знал, что он наконец-то вернулся...
Чуть в стороне от воды, на большом плоском горячем камне подсыхали аккуратно разложенные, заработанные тяжким трудом купюры. Под лёгким ветерком шелестела страницами новая трудовая книжка. И выгибалась подсохшими краями справка об освобождении с расплывшейся фиолетовой печатью.
Всегда!
Моя авторская библиотека
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал Михаил_Соболев - Воскресенье, 02 Мар 2014, 19:16 |
| |
| |
| webmanya | Дата: Понедельник, 14 Апр 2014, 07:36 | Сообщение # 75 |
 Руководитель издательского отдела
Группа: Администраторы
Сообщений: 5614
Статус: | Моя рекомендация на "Народную книгу" в этом месяце за вас, Михаил.
Если кто-то еще хочет поддержать кандидатуру Михаила - http://soyuz-pisatelei.ru/forum/171-8555-312752-16-1397446506 прошу сюда.
Готова ответить на вопросы, касающиеся издания и публикаций.
mail@izdat-kniga.ru
С уважением, Мария
|
| |
| |
