| talassa | Дата: Суббота, 20 Окт 2018, 15:25 | Сообщение # 701 |
 Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1115
Статус:  | 
А вот стихи из второй подборки конкурса имени Сергея Есенина (2018). Номинация "Звездные псалмы".
***
Возврати мне сумерки весенние,
Тёмные проталины открой
Сердцу, что взыскует воскресения,
Словно почка под корой.
Апокриф
Проходил селом богатым Спас, а с ним апостолы, –
был в тот день великий праздник, колокольный звон.
Все село тогда молилось, пели алконостами
литургийные стихиры, праздничный канон.
А когда накинул вечер покрывало мглистое,
все сельчане собирались у огней лампад,
и внимали благодати, и молились истово,
и горел закатным златом тихий листопад.
Но не слушал Спас молитвы, не стоял во храме Он,
а сидел в избушке старой на краю села,
где над маленьким ребенком голубицей раненой
пела песенку сестренка, пела и звала...
И апостолы внимали, словно откровению,
и сложили в красный угол хлебы и гроши
догорающему слову, тающему пению,
незаученной молитве, голосу души.
Византийская мольба
Я открываю книгу новую
себе на счастье и на муку,
как будто кость беру слоновую
в истосковавшуюся руку,
и вижу добрый образ Пастыря,
и горький тёрн Его венца
на чистой белизне, распластанной
под верным лезвием резца.
Я звуки открываю заново,
а слово не уйдёт из виду, –
мозаикой юстиниановой
взывает вогнутость абсиды,
и тайны каменного кружева
несет под купола хорал,
и музыка, стихом разбужена,
целует мраморный портал.
Но льются горечью калиновой
смятения, тревоги, грозы,
и кровью проступает киноварь
сквозь набегающие слёзы;
покрыла серебро окалина,
затмились углем образа,
и засыхает на развалинах
давно бесплодная лоза.
И главное – за что ни хватишься,
скудеешь, молкнешь, догораешь
и чувствуешь себя на кладбище
под снегом и вороньим граем,
и слушаешь такие "истины",
такое, что хоть свет туши, –
замену Божьего бессмысленным,
и оскорбление души.
И что теперь все муки творчества,
все эти умственные пазлы?
Так у портала нищий корчится,
и расковыривает язвы...
На паперти "искусство чистое"
себе устроило приют, –
ему не надо евхаристии,
ему монеты подают.
Войти под ясный полдень купола,
спуститься сумерками крипты,
восстановить всё то, что убыло,
продолжить свиток манускрипта,
и не себе, но только Имени,
но только Слову Твоему...
И повторяется – прими меня,
и отзывается – Приму.
Успение
С горящей свалки лезет едкий дым,
гниют деревья брошенного сада,
и гонит по раскисшей глине стадо
пастух, орущий матом неблагим.
Я вижу безотрадным и нагим
родное поле – так, что и не надо
перечислять все признаки распада
и голосить – спасите, мы горим!
Но сердце ждет малинового звона,
и лес надел осеннюю парчу,
и ласковым дождем умыты кроны.
Я останавливаюсь и молчу...
Успение – душа кладет поклоны,
и храм возносит купола свечу.
Лазарь
В пеленах погребальных,
в истлевшем платке на лице
шелохнулся молчальник
белой костью в железном венце...
сквозь разжатые зубы
он ловит огонь и песок,
ерихонские трубы
оглашают восток.
И сквозь боль пробужденья
услышано – встань и иди;
раскрошились каменья
меж рёбер вздохнувшей груди,
и от запада солнца
скользя по дорожной пыли,
замыкаются кольца
параллелей Земли.
И звездой над полями
в ночи простирает лучи
благодатное пламя
твоей одинокой свечи;
и росой в паутине
не уснуть, на траву не прилечь,
а дорога в пустыне
распрямилась, как меч.
Настанет время
Настанет время уходить,
прощаться и прощать,
бесшумно перерезав нить,
без голоса кричать,
вдохнуть клубящийся мороз,
и выйти в тёмный путь,
и строчки набежавших слез
без жалости смахнуть.
Настанет время зачеркнуть
пустые словеса,
почувствовать земную суть,
услышать голоса
освобождающихся рек,
проснувшихся дерев,
и повторить прошедший век,
огнём его сгорев.
Настанет время наизусть
произнести псалом,
узнав, что ты, Святая Русь,
далече за холмом,
а впереди собачий лай,
и муторная тьма,
а там, что хочешь, выбирай, –
топор, петля, тюрьма.
И будет время умирать
за всё, что возлюбил, –
и выстрелит в затылок тать
и упадешь без сил,
и примут безымянный прах
скрещения дорог
в лесах, полях и на горах,
где тишина и Бог.
***
Co to bedzie, co to bedzie?
Adam Mickiewicz
Что-то в мире надломилось,
и шатается на грани…
Поминутно повторяешь –
что-то будет, что-то грянет
неизбежно и немило,
по хребту и поперек –
страшно, словно смерть вторая
встала на порог.
Но покойно и просторно,
если взглянешь по-иному,
если дух душой владеет,
и склоняется к земному,
наше горе, наши войны
обращая в сон земли,
бесполезный ум злодея
хороня в пыли.
Неприметна кровь на злате;
ей – сквозь белые покровы,
ей – закатом над полями,
ярой киноварью слова,
и крестом на снежном плате
заалеть сквозь темноту,
растекаясь, словно пламя
по листу.
Не хочу гадать на гуще,
и не верю гороскопам –
что-то будет, что-то грянет,
от пожара до потопа…
Умолкаю перед Сущим –
все мы скоро наяву
из Его открытой раны
каплей на траву.
А трава-то всё шелковей,
всё росистей на рассвете –
как легко она приемлет
дождь и кровь, мороз и ветер…
Капли жизней и любовей
из объятия цветка
тихо падают на землю
сквозь века.
Воинский храм
То не золото горит,
не мерцает серебро,
то не отсветы зари,
не жар-птицыно перо, –
это светлая свеча,
это грозная печаль,
это блещет, горяча,
сабельная сталь.
То горит патронов медь
с высоты паникадил,
и угрюмо дремлет смерть
возле воинских могил;
в медь одет иконостас,
жаркой сталью обрамлен,
и сурово смотрит Спас
с бархата знамен.
***
Всё воздушней, всё скорее
через реки и холмы
от апостола Андрея
до апостола Фомы,
от распаханного поля
и соснового венца
до жемчужины в неволе
и железного кольца…
Дух любви и дух сомнений,
с вечной скорбью вечный спор,
по полям туман и тени,
в небесах молчанье гор…
От ручья до океана
в тихой музыке дождя
обезумевшие страны
незаметно обходя,
Ты всё видишь, Ты всё знаешь,
Ты опять прощаешь нам,
но с отравой кровь земная
делит души пополам,
по артериям и венам
растекается огнём,
то позором, то изменой
искушая день за днём.
Разум злобен, сердце немо,
страсть слепа и горяча…
Ты простишь и эту немощь –
самому бы не прощать,
самому надеть рубаху,
что как снег белым-бела,
самому пойти на плаху
за слова и за дела,
а потом с Тобой далёко
через горы и леса,
где, куда ни глянет око,
края отчего краса,
где Твоё благословенье
в подорожнике росой,
где откроется спасенье
душеньке босой.
***
Из синей проталины неба
над храмом Бориса и Глеба
Ты смотришь на наши дела,
на битые карты и туши,
и наши пропащие души,
оструганные догола.
И как же в такой безнадёге,
на грязной кандальной дороге
Ты видишь и липы, и мед,
и губ сочетаемых нежность,
и детского взгляда надежду,
и всё, что прильнёт и поймёт?
Я буду слепым и оглохшим,
но дай мне слезы Твоей ковшик –
прозрею, услышу, спою,
коснусь облаков куполами,
узнаю сквозь камень и пламя
воздушную ризу Твою.
***
Юности утеха, светлая весна,
Полусонной памяти радость и вина,
Словно ветка вербы, ты всегда верна
Солнечному голосу хлеба и вина.
Никита Брагин
Сообщение отредактировал talassa - Суббота, 20 Окт 2018, 15:27 |
| |
|
|
| ledola | Дата: Воскресенье, 21 Окт 2018, 00:34 | Сообщение # 702 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 10688
Статус: | Совершенно другие стихи, но ваш стиль...скорее, духовность, вложенная в строки, сразу угадывается.
Цитата talassa (  ) Настанет время уходить,
прощаться и прощать,
бесшумно перерезав нить,
без голоса кричать,
вдохнуть клубящийся мороз,
и выйти в тёмный путь,
и строчки набежавших слез
без жалости смахнуть.
Цитата talassa ( ) Но покойно и просторно,
если взглянешь по-иному,
если дух душой владеет,
и склоняется к земному,
наше горе, наши войны
обращая в сон земли,
бесполезный ум злодея
хороня в пыли.
Браво!
А зверь обречённый,
взглянув отрешённо,
на тех, кто во всём виноват,
вдруг прыгнет навстречу,
законам переча...
и этим последним прыжком
покажет - свобода
лесного народа
даётся всегда нелегко.
Долгих Елена
авторская библиотека:
СТИХИ
ПРОЗА
|
| |
|
|
| talassa | Дата: Воскресенье, 12 Фев 2023, 17:16 | Сообщение # 705 |
|
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1115
Статус: | bragin.n@mail.ruНа днях в издательстве "Союз Писателей" (Новокузнецк) вышел отдельным изданием мой перевод сказки Джеймса Тёрбера "13 часов". Вообще. это была одна из любимых сказок моего детства - но я читал ее в переводе с английского на сербский. Несколько лет назад нашел английский оригинал, прочел - и понял. что это надо перевести на русский. Кстати, существуют еще два перевода этой сказки. Один совершенно непрофессиональный, другой получше. но не без серьезных недостатков.
Вот аннотация -
В сказке американского писателя Джеймса Тёрбера (1894-1961) неразрывно сплетены юмор и романтика, удивительное волшебство и простая человеческая доброта. Свет и тепло любви борются с темнотой и холодом зла. Один из символов сказки – замороженные злом часы, которые способно оживить лишь «сердце девушки, отсчитывающее время юности и любви, и знающее разницу между белизной снега и белизной
лебедя, между весенним утром и летним вечером».
А вот мое послесловие -
Джеймс Тёрбер (1894-1961) — американский писатель и художник-карикатурист. Широко известен благодаря своему трагикомическому рассказу «Частная жизнь Уолтера Митти», который неоднократно экранизировался. Основной областью творчества Тёрбера были юмористические
рассказы, для которых он выполнял и рисунки. Среди многочисленных трудов Тёрбера есть несколько сказок. «Тринадцать часов» —
одна из них, и она уникальна благодаря нескольким особенностям.
Во-первых, сказка написана необычным языком. Тёрбер неоднократно выдумывал слова, которых нет в английском языке, например, глагол to gleep («глодить», что-то похожее на «глодать», и оттого особенно жуткое) или существительное ert («эрт», волшебник, отсюда «эртия» — магическая способность). Такие своеобразные неологизмы одноразового использования (они встречаются только в этой сказке) критики назвали «тёрберизмами».
Во-вторых, текст представляет собой своеобразное смешение стихов и прозы — то и дело, как в речи персонажей, так и в авторском описании упругая и напряжённая проза сменяется стихами, метрическими, обычно с рифмой, но иногда и белыми. При этом Тёрбер не выделял стихотворные фрагменты из общего текста, они слиты воедино с прозой, и получается перетекание от стихов к прозе и обратно, и так на протяжении всей сказки.
В-третьих, в произведении Тёрбера постоянно соседствуют юмор и ужас, романтика и абсурд. Это эксцентрическое соединение, казалось бы, противоположных элементов позволяет, на мой взгляд, искать истоки сказки в британской культуре: в готическом романе, кельтских преданиях и английском юморе. Поразительна естественность переходов от страшного к смешному, от отчаяния к надежде, немедленно оказывающейся
иллюзорной и комичной. Достаточно вспомнить, как Голакс рассказывает Зорну о своих непутёвых родителях и о собственных поисках выдуманного им же самим сокровища.
Удивительны два главных героя — Герцог и Голакс. Воплощение зла, могущественный Герцог, устрашает своей силой и злобой, а добрый волшебник Голакс и смешон, и немощен, и нередко просто растяпа — но как же он прав, говоря: «Хромее Герцог старости моей, я ниже ростом, чем он холодней, но всё же более всего чудней, что я его, столь мудрого — умней». Добро, внешне беспомощное, слабое, и как будто даже толком не владеющее волшебством, всё-таки побеждает.
Но при этой безусловной победе добра, у читателя по прочтении сказки остаётся ощущение неизбывной печали. Трагичен кульминационный момент, история плачущей самоцветами Хагги, и символичны мимолётность смеха и вечность горя. А финальный аккорд, когда Слуш находит посреди мрачного зала детский мячик, игрушку замученных Герцогом детей, погружает в глубокую скорбь. И это справедливо, потому что даже
в часы триумфа и отмщения невозможно забыть злодеяния и невозможно вернуть жизнь безвинно погубленным. Этот горестный итог возвышает детскую волшебную сказку, придавая ей особую нравственную силу.
https://knigi-market.ru/13-chasov-dzheyms-tyorber/
Никита Брагин
|
| |
|
|
