[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Литературный форум » Наше творчество » Творческая гостиная » Касина Людмила. Рассказы от Касы. (рассказы, жанр - фентези, мистика.)
Касина Людмила. Рассказы от Касы.
Каса Дата: Воскресенье, 27 Янв 2013, 02:44 | Сообщение # 1
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
Ырка

«Как же я голоден!
И давно уже!
Впрочем, был ли я когда-то вообще сыт? Я не помню. Может, когда-то, раньше? Год назад, или два, или пять? А может – сто? Кто его знает… сто лет голода! Смеюсь. За сто лет к этому можно даже привыкнуть, да...
Солнце давно уже спряталось за стеной ближнего леса, и звездочка, что первой загорается в вечернем небе, сияет вовсю. От реки ползет туман, клубится серой куделью над заливным лугом, и алой зарницей вспыхивает сквозь прядки тумана дальний костер. Ясно, мальчишки коней в ночное выгнали… эх, рвануться бы туда, к ним, но – нельзя. Там огонь…
Деревня чуть дальше, в низине, разлеглась себе у реки, будто сытая буренка. Смотрю, и чудится: на кострище похоже! Дома - груды черного уголья, и огоньки в окнах гаснут, как сполохи на головнях. Сельчане – они свечи зазря жечь не станут, пожалеют-то. Попасть бы туда, да наесться до отвала, но… в деревню мне тоже хода нет. Проверял, знаю.
Лес остается? Вон он, темнеет вдали неприветливой стеной. Там огня нет, но и места мне тоже нет. Только сунусь – разорвут лесовики в клочья. Не любят они нашего брата, ох, не любят. Опять же, пробовал, знаю…
Остается одно: ждать.
Я вытянулся над дорогой, вглядываясь в сумерки, укутавшие тракт. Может, какой ни есть путник покажется? Или кибитка почтовая? Или купчишка расторговавшийся домой поспешать будет? Или хотя бы калики перехожие?
Ни одного путника! Как назло!
И этот еще, шепелявый, чтоб ему провалиться! Тоже нейдет, как будто пропал совсем. А ведь бормотал, угодливый, когда уходил в деревню:
- Та рашшлабся, не перешивай. Я шкоро обернушь! Укрут мешкать не штанет! Раж – и готово! Жди, штарина, приташшу мяшка, живенького, шладенького!»

Морок привстал, настороженно огляделся по сторонам. Пусто, тихо, даже живность степная притихла. Чуют, видимо, что он, Ырка, на охоту вышел. Боятся! И правильно делают, что боятся. Он, когда голоден, не шибко разбирает, кто и где. Выпьет кровь из любого, кто под руку подвернется, в поле зазевается, на ночь не укроется к огню поближе. Ну, или в лесу дремучем не успеет схорониться. Потому что над лесом Ырка не властен; там свои душегубы живут-поживают, заблудшую душу поджидают. Да и потом… чего уж там… в общем, боится он леса. С тех самых пор и боится, как порешил сам себя в лесу этом распрекрасном. Повесился на суку, дурак, от несчастной любви! Эх, Люба-Любава, глаза зеленые, русалочьи! Любил ведь ее, замуж звал, даже колечко подарил – зеленое, под цвет глаз. Разве ж знал тогда, что с ним будет? Поп говорил – кто себя жизни лишит, век в аду гореть будет.
Враки!
Не знал он, душа неприкаянная, когда петельку на суку прилаживал, что станет Ыркой, сгустком тьмы, ночным духом, ужасом перехожих и пугалом малых детей. Не знал, что суждено ему вечно скитаться вдоль дорог в чистом поле, не смея ступить ни в лес, ни в деревню. Не знал, не ведал. Искал покоя и избавления от страданий, нашел вечное одиночество и вечный неутолимый голод…

- Баю, баюшки, баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок…
Мамка тоненько, заунывно, тянула нудной припевкой колыбельную Федюшке. Трещала лучина, похрапывал уставший за день отец, сверчок за печкой принялся пилить свою песенку. Было скучно. Спать не хотелось ни капельки! Улька повертелась, почесала коленку, помечтала о прянике, что обещал купить отец на престольный праздник. Нюрке тоже, поди, купит. Вот бы выманить у нее пряник-то! Может, сменять будущее угощение на колечко?
- Нюрка… - шепнула Уля, но младшая сестра уже сопела ровно и сонно. Тогда Улька осторожно протянула руку под овчинным кожухом и щипнула младшую сестренку, спавшую рядом, за бок. Та ойкнула, да слишком громко; дернулась спросонья в сторону, толкнула спавшую тут же, на печи, бабку, старуха заохала, раскашлялась, младенец, только было замолчавший, вновь разразился писклявым воплем.
Сердито заворчал отец:
- Угомонитесь, наконец, бесовы девки, не то в сенцах спать будете!
- Это Улька! – заныла Нюрка. - Это она щиплется!
- Уа-уа-уа! – надрывался грудничок.
И поверх всего, хрипло, булькало бабкино: «Кха-кха-кха-кха-кха!»
Мать, с красными от недосыпу глазами, раздраженно оттолкнула люльку, вскочила и, ухватив Ульку за рубашонку, стащила с печи. Распахнула дверь в сенцы, сердито пихнула туда дочку, сказала усталым голосом:
- Тут спи, коль тебе неймется! Ничего, не зима, не смерзнешь!
- Не буду я тута спать! – волчонком вызверилась Улька.
- Да куда ты денешься?
- К тетке Марфе сбегу!
- Давай, топай! – мать сердито подбоченилась. - Храбрая нашлась! Забыла, кто ночью по дворам шастает, всех неслухов в мешок сажает? Иди-иди, прямиком к Укруту и попадешь!
Бухнула дверью, ушла в избу. Ульянка всхлипнула и сказала сердито:
- А вот и уйду. Завтра глянешь в сенцы, а меня и нет! Вот! Будешь потом плакать! А Укрутом своим Нюрку пугай!
Выскочила на крыльцо - и замерла нерешительно. Ночь темная, звездочек нет, туман от реки наползает, да куст калины у ворот ветки тянет, будто схватить ее хочет, листьями шуршит-шепчет:
- Шмелая девошшка, шладкая…
Улька поежилась опасливо, вглядываясь в темноту.
- Митька, дяди Петра который, вчерась в ночное ездил, и никакой Укрут его не забрал, - дрожащим голоском пробормотала девочка. Помялась с ноги на ногу. - Нету его. А тетки Марфы изба – вон, через дорогу.
И припустила, мелькая босыми пятками, к воротам, и дальше – мимо куста калины, да к соседскому дому…

- Вот, принеш! Как обешшал! Девшонка шама в руки кинулашь!
Довольный Укрут вывернул мешок, и в траву у моих ног шлепнулось что-то мелкое, писклявое, в белой рубашонке, да с парой торчащих косиц.
- Ма-а-а! – заорала было добыча и кинулась убегать, но Укрут, гогоча, вытянул ногу, и девочка растянулась в траве.
- Вишь, живая! Бегает! – осклабился мой подельник. - И придушить не пришлошь! Прям как ты любишь – штобы тепленькую ишшо. Укрут хороший?
Я даже не ответил ничего - не до того было. Голод кипел во мне мутной пеной, расплывался тьмой, слепо ища свою жертву. Сознание плыло. Я не успел опомниться, а мое жадное нутро, падкое на любую пищу, а уж тем более - на кровь человечью, уже обволакивает девчонку. Исчезли в клубах хищной тьмы кончики пальцев, погрузились в черный студень колени и локти, и жертва как-то сразу перестала дергаться – только всхлипывала и звала маму. А тьма ползла дальше, поглощая тельце, добралась до пояса, утопила в себе плечи. Девочка дернулась еще раз и обмякла. Сонно зевнула, погружаясь в темный мрак…
Да, вот так, моя маленькая. Я знаю, тебе сейчас хорошо. Тепло, и спать хочется… вот и спи, малышка. Расслабься, приоткрой ротик, откинь головку русую, подставь мне шейку. Нежная-нежная шейка, мягонькая, жилка на ней чуть бьется, вокруг шейки – бечевка дешевая, на ней колечко.
С камушком зелененьким – под цвет глаз.
Екнуло сердце, ухнуло, зачастило. Или что там у меня сейчас вместо него?
Нет, нет, нет, не может быть…

- Любушка? – тревожно выдохнула тьма, и девчонка заворочалась, приоткрыла глаза. Глаза! Знакомые, зеленые, русалочьи…

- Я Ульянка, - пробормотала она вяло, - Любка – то мамка моя, - и вскинулась, приходя в себя, забилась в страхе, захлебнулась ужасом. Прошептала:
- Дяденька, отпусти…
Нет, не отпустит. Тьма со всех сторон. Куда подевалось поле, тропка, тракт проезжий? Тьма вокруг, тьма поглотила Ульянку, скрутила руки, спеленала ноги, и тянется к шее темное лицо с яркими глазами, тянется, вот-вот достанет.
- Мама!!! – из последних сил заорала Улька. Откуда-то издалека, будто сквозь вату, послышался смех, донесся торопливый, дрожащий от возбуждения говорок Укрута: «Ай, умница! Плачет, маму зовет, сладенькая! Ай, хорошо, ай, люблю!», а тьма… вдруг шепнула ей в ухо:
- Молись… если умеешь…
- Отче наш, - забормотала Улька, стуча зубами от страха, - иже еси на небесех, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя…
Тут она обычно запиналась, запнулась и сейчас, мгновенно покрылась холодным потом от страха, но тут же вспомнила, как дальше:
- Яко на небеси и на земли! – и затарахтела, торопясь, и проглатывая слова:
- Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, и не введи нас во искушение и избави от лукавого… мама, мама, мамочка, спасибо, что научила!
Творилось странное.
Тьма таяла. Отступала, сворачивалась, как перекисшее молоко, освобождала руки Ульки, потом – ноги, вот и отхлынула совсем, стала темным человеком с глазами яркими, как звезды ночные.
- Бежать можешь? – глухо спросил человек-тьма. Улька вскочила на ноги, попятилась, кивнула.
- Беги…
И она побежала. Пулей помчалась, ветром в чистом поле полетела, Пошли за ней сейчас коня резвого – не догонит. Так бежала, как никогда раньше не бегала. Только на миг мелькнули во тьме босые пятки да белый подол рубашонки, зашуршала трава, и – нет ее, как и не было, растаяла, пропала совсем…

- Ты чаво? – осторожно спросил Укрут.
- Ничего, - ответил темный, - деревня рядом, добежит, не заблудится.
- Ты шавшем дурак, да? – обидчиво заныл Укрут - Чево учудил? Чево шладкую упуштил? Маленькая, мягонькая, на двоих бы хватило! Жачем я топал, мешок ташкал? Чево жрать теперь будешь?
- Что под руку попадется, - угрюмо сказал Ырка и сгреб Укрута за шею рукой. – Кажется, что-то уже попалось!
- Меня нель… - успел пискнуть Укрут - и задергался в клубах тьмы. Дергался долго, но потом все же обмяк, обвис, истаял и, наконец, совсем растворился во тьме…

«Ну, вот и все.
Кажется, теперь – уже насовсем.
Без Укрута мне не прожить; да и с ним тошно было.
Голод отступил. Ненадолго. Скоро я опять потеряю разум и буду думать только о еде. И чем дальше, тем больше. И у следующей жертвы может не оказаться колечка с зеленым камушком и русалочьих глаз…
А ведь эта пигалица могла бы быть моей дочкой, если бы… Эх, да что там! Прости-прощай, поле чистое, дорога торная, тракт-кормилец. Здравствуй, бор дремучий, и вы, лесовики-бояре. Знаю, что не обрадуетесь мне. И никто не обрадуется. Нигде. Я ведь кто теперь? Злодей. Был Ырка-упырь, честный душегубец, а стал… на брата своего, на нечисть руку поднял, и нет мне теперь ни слова доброго, ни прощения. Только ненависть да кол осиновый в сердце. Ничего. Лешаки-то не промахнутся, и осины у них хватает».

Темный человек развернулся и не спеша пошел к дальнему лесу…
 
dasha Дата: Воскресенье, 27 Янв 2013, 15:53 | Сообщение # 2
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 121
Награды: 13
Репутация: 3
Здравствуйте, Людмила. Не могу судить как мастер по рассказам, так как рассказы не пишу (но думаю по этому поводу), зато как читатель скажу вам однозначно - мне понравилось, интересная сюжетная линия, завораживающая завязка, все четко и ладно. Только мне интересно - есть ли продолжение или другие рассказы с этим героем? Ведь интересная любовная тема заплелась во всем рассказе и хотелось бы продолжения или начала, подробнее о колечке и трагедии героя.
Вы молодчинка applause


С уважением Дарья Казакова

Сообщение отредактировал dasha - Воскресенье, 27 Янв 2013, 15:55
 
Ворон Дата: Понедельник, 28 Янв 2013, 12:32 | Сообщение # 3
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Ырка -- видать осталось в нём что-то человеческое! А вдруг Ульянка дочь его? Вот прибежит домой и всё мамке-то расскажет. Может сможет Любушка ему помочь...
 
Anni Дата: Понедельник, 28 Янв 2013, 12:49 | Сообщение # 4
Группа: Удаленные





:)Молитва-- мощное оружие против тьмы и зла. Проверено! Рассказ понравился.

Сообщение отредактировал Anni - Понедельник, 28 Янв 2013, 12:50
 
nora Дата: Понедельник, 28 Янв 2013, 19:29 | Сообщение # 5
Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1860
Награды: 105
Репутация: 89
Здравствуйте Людмила! Приятно познакомиться с вами и с вашим творчеством. Хорошо вы пишите. Читается на одном дыхании. !

Согласна с Анной. Хорошо, что мать научила Ульянку читать главную молитву. А то бы точно пропала.
Спасибо за интересный рассказ! biggrin


Авторская - Проза.
Ассорти - стихи для взрослых
Творческая - Конфетти - стихи для детей
"Конечно, это очень просто – писать для детей. Так же просто, как рожать их." Урсула Ле Гуин (р. 1929), американская писательница.
 
Ket-777 Дата: Понедельник, 28 Янв 2013, 21:29 | Сообщение # 6
Житель форума
Группа: Читатель
Сообщений: 675
Награды: 43
Репутация: 55
Какая прелесть, Людочка! Очень понравился рассказ: сочный, богатый, яркий, персонажи все живые, тьма настоящая, а Ырка такой страшилище, что мороз по коже! Слава Богу, выдохнула, когда молитва помогла. А так - на одном дыхании пролетела от начала до конца.
Вот умеешь ты так слова уложить, что они дышат жизнью и каждый персонаж особенный, и не спутаешь ведь ни с кем.
В общем, здорово! Как всегда ))))
Люд, а положи-ка этот рассказ ещё и вот сюда: Мистические истории А вдруг понравится и напечатают?!


всегда имхо

Галина Демиденко
 
Каса Дата: Вторник, 29 Янв 2013, 00:42 | Сообщение # 7
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
Спасибо всем прочитавшим! Приятно, что вам понравилось. Продолжения у этой истории конечно нет, да и быть не может. Ну, разве что когда Улька вырастет, но это будет уже совсем другая история smile
Галя, премного благодарна за подсказку! И, раз такая оказия, то осмелюсь предложить на ваш суд еще один свой рассказю Тоже вроде бы мистика.

Трамонтана

Он дул уже почти вторую неделю, ровно и мощно, сметая крыши с хлипких крестьянских домишек, и выдавливая разноцветные витражи в окнах монастырей. Он нес с собой безумие и непонятный страх. Брат Винченцо, молодой монах бенедектинского монастыря, молился о здравии отца Франциска, их настоятеля. Каждый раз, с приходом трамонтаны, отец Франциск тяжко болел, и не допускал к себе никого, кроме обычного служки, приносящего ему питье.
- Pater noster, qui ts in caelis, sanctrticetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum, fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra… - негромкий голос брата Винченцо был едва слышен – его заглушал дьявольский трамонтана, воющий над черепичной крышей монастыря. Внезапно в эту какофонию вмешался еще один звук.
- Брат Винченцо, - тихий голос, опущенная голова, шепот за спиной. Послушник. – Там приехал важный господин. Он хочет исповедоваться.
- Я молюсь о здравии отца Франциска, - строго сказал молодой монах, - пусть он исповедается кому-то другому из братьев!
Очередной порыв трамонтаны взвыл диким зверем, загремела падающая со звоном красная черепица.
- Он говорит, что хочет исповедаться либо отцу Франциску, либо самому младшему из братьев. А самый младший – это Вы.
- Хорошо, - брат Винченцо устало закрыл глаза, борясь с неодолимой силой трамонтаны, - проводи его в исповедальню.

В крохотной и тесной половине исповедальни, где находился брат Винченцо, горела лампада. Пламя дрожало от страха – трамонтана добирался и сюда, своим жестким дыханием заставляя трепетать все живое, в том числе и живой огонь. По стенкам исповедальни прыгали и кривлялись тени. Там, за сетчатым окошком, дышал неизвестный.
- Слава Иисусу Христу, - голос густой, тяжелый.
- Во веки веков. Аминь, - брат Винченцо вздохнул, и перекрестился.
- Последний раз был на исповеди месяц назад, положенную епитимью исполнил, - монотонно начал исповедуемый. И вдруг сорвался на всхлип:
- Каюсь в том, что стал причиной смерти жены своей, донны Лауры Трегезе, дочери миланского купца Сильвио Трегезе!
Хохот ли это дьявольский над крышей, или то трамонтана пляшет там свою вечную тарантеллу? Пальцы сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки пальцев.
- Тяжек твой грех, сын мой. Но Господь милостив. Рассказывай!
- Это все трамонтана, отче…
- Говори, сын мой!
- Два года назад я женился на дочери почтенного семейства, девице Лауре Трегезе, надеясь наконец-то обрести семейный покой и счастье. Видите ли, отец мой, я далеко не молод, и был женат уже шесть раз. Но, по несчастной случайности, все мои жены оказались слабы здоровьем, и рано покинули сей мир. Желая наконец-то обрести супругу на долгие годы, я обратился за помощью к знакомым, и мне подсказали дом Трегезе. Что ж – семья была почтенной, и приданое, которое давали за девушкой – хорошим. Я возрадовался, надеясь, наконец-то, обрести надежную спутницу, и, если будет на то милость Господа – мать моих детей! Свадьбу сладили весьма быстро, и тогда это не показалось мне подозрительным. Кто же знал, что в жены мне подсунут истинную ведьму!
С грохотом хлопнул где-то, совсем рядом, неплотно прикрытый ставень, брат Винченцо вздрогнул, и перекрестился.
- Сын мой, назвать женщину ведьмой – это тяжкое обвинение. Почему ты так говоришь о своей законной супруге?
- Да потому, что это правда! – тонкая частая решетка меж половинами исповедальни прогнулась, и едва не сломалась – с такой силой, с той стороны, мужчина припал к ней. – Она ведьма, ведьмой была, и ведьмой осталось! Кто же знал, что она была внебрачной дочерью господина Трегезе от Бог весть какой женщины! От цыганки, может быть, или вообще от хвостатой морской девки, как таких тварей на свете Господь терпит!
- Не богохульствуй, сын мой, и продолжай. Почему же все-таки Лаура Трегезе была ведьмой?
- Простите, отче. Продолжаю, - он выдохнул, отпустил решетку и отстранился. – Она знала травы, и слова тайные, которыми лечила многих – и животных, и простой люд, и даже знатных людей.
- Но ведь она могла это делать именем Господа, сын мой.
- Не-е-ет! Как бы не так! Ни разу она не призвала Всевышнего на помощь, и не читала молитв, лишь рисовала знаки бесовские, и камни разукрашенные вокруг больного раскладывала, а еще травы варила, да не с молитвою, а с приговором дьявольским. Ведьма, ведьма, сущая ведьма!!
«Ведьма!» - захохотал, надрываясь, трамонтана, и хохот его заставил застонать отца Франциска, лежащего в своей келье. Почтенный настоятель бенедектинского монастыря почему-то, будто вживую, увидел перед собой голую девку верхом на метле, тянущую тонкие хищные пальцы к его страждущему от болезни мозгу…
- Продолжай, сын мой, - говорил меж тем брат Винченцо, потирая виски, ибо трамонтана был всемогущ и вездесущ – он проникал везде, сеял ужас, ввергал в уныние, и заставлял совершать необдуманные поступки. – Продолжай!
- Отче, видит Бог, я был добр к ней. Вначале просил по-хорошему оставить эти прегрешения, раскаяться, и сделаться примерной супругой. Возил ее по монастырям.
- И? – теперь уже брат Винченцо склонился к тонкой решетке со своей стороны, - она могла войти внутрь?
- Да, - поерзал в темноте исповедальни кающийся, - и даже молилась там о здравии всех страждущих. Я был удивлен. Но, возвратившись, она вновь принималась за свое! Она виновна!
- Сын мой, - вздохнул брат Винченцо, - ты впал в грех гордыни, посчитав себя равным Отцу Небесному. Он один может карать кого-либо, или прощать. Ты должен был отступиться, и позволить Богу судить ее.
- Ну уж нет! – приезжий так схватился за решетку, что едва не сломал ее. Брат Винченцо вздрогнул, и перекрестился, а мужчина с яростью продолжал:
– Чтобы в моем доме, на глазах у всех, творила свои бесовские дела ведьма? Да меня все знают! Да я с самим герцогом Миланским близок! А если слухи об этом дойдут до Рима? Чтобы меня, почтенного горожанина, заподозрили в пособничестве ведьме? И отлучили от церкви? Нет! Никогда!
- Но…
- Я дал ей шанс!!! – сорвался на визгливый шепот говоривший, - я, конечно, перед этим может и был неправ. Но сказано же – «жена да убоится мужа своего». А она не боялась. Вот и пришлось поучить ее уму-разуму. Как положено мужу!
- Как же положено мужу, сын мой? – тихо спросил брат Винченцо.
- Я знаю, как. Но в тот раз я всего лишь немного потаскал ее за волосы. За ее чудные бесовские рыжие косы. Ну, может и ударил… один раз. Ей же на пользу!
- А она?
- Плакала и обещала все бросить. Плакала так искренне! Она врала мне, отче!
- Продолжай.
- Это было в конце октября. Потом я уехал по торговым делам, почти на месяц, а когда возвращался домой - был декабрь, дул трамонтана, и я мечтал лишь о том, чтобы поскорее добраться до постели. Хотя головная боль и приступы беспричинной ярости не оставили бы меня и там. Я знаю. Это трамонтана, отче, это он!
- Что случилось, когда ты вернулся домой?
- Ее не было дома. Конечно же. Она опять побежала лечить этих свинопасов, чтоб они все передохли!!! – кулак врезается с той стороны решеточки в окошко исповедальни, брат Винченцо вновь вздрагивает, шепча про себя «Pater noster, qui ts in caelis…» и строго говорит:
- Исповедь предполагает смирение, сын мой. Продолжай.
- Простите, святой отец, - слышится сдавленный голос, - я был в ярости. Как она могла обманывать и не повиноваться? Какая-то ведьма – и перечить мне! Я всего лишь толкнул ее. А она упала. Один удар головой о мраморные перила – и все было кончено. Я не виноват, отче. Я не виноват. Не виноват! Я просил ее так не делать. Она сама виновата!

Тихо в исповедальне, тихо в пустом помещении монастыря, лишь потрескивает свеча, и где-то там, вверху, над смертными с их грехами, смеется трамонтана.

- Перед Богом исповедуются лишь в своих грехах, сын мой, – наконец смог вымолвить мягко, как и полагается, брат Винченцо, - а о грехах других - не говорят. Тяжек твой грех, сын мой. Скажи, искренне ли твое раскаяние?
- Да, отче! Я раскаиваюсь!
- Молись о прощении, которое может ниспослать тебе лишь Господь. Я же накладываю на тебя следующую епитимью: должен ты совершить паломничество к Святому Престолу…
- Отче, я был там!!! – голос взрывается, перебивая даже полночные всхлипы трамонтаны. – Я был в Риме, был в Палестине, я был везде, и исполнял все епитимьи, но она все равно преследует меня! Отче, спасите меня, ваш монастырь славится своей святостью, особенно отец Франциск. Я знаю, что он болен, Но, тогда, наверное, самый младший брат вашего монастыря еще искренен в своей вере, и его молитва поможет и защитит меня!
- От кого же, сын мой? – едва смог вымолвить брат Винченцо.
- От ведьмы! Она приходит ко мне каждую ночь, я не могу спать, я просыпаюсь каждые полчаса в холодном поту – это она мучит меня, и насылает на меня кошмары! Каждую ночь в моей спальне кто-то должен читать молитвы – но ведь я еще не умер! Я забросил свое дело, я потерял друзей, я скитаюсь по Италии от монастыря к монастырю, и повсюду, повсюду она преследует меня! Отче, помогите мне! – и белые пальцы, скребущие с той стороны решетки. Его пальцы. Пальцы убийцы.
- Господь милостив, сын мой, - произносит стандартные фразы брат Винченцо, - и он слышит тебя. Если твое раскаяние искренно, ты будешь прощен. Ступай сейчас в отведенную тебе келью. Здесь, под крышей монастыря, никакая ведьма не посмеет тебя тревожить. Здесь ты сможешь отдохнуть, сын мой. А завтра я расскажу тебе о том, что тебе надлежит исполнить.
Чужак судорожно выдохнул, прошептал последние слова, завершающие исповедь, и ушел.

Келья брата Винченцо была высоко – почти под самой крышей. Здесь трамонтана был слышен сильнее всего. Ветер тянул свою песню, вынимающую душу, выл и стонал, но брат Винченцо устал. Он очень устал сегодня! Потому смог лишь прочесть вечернюю молитву, и опустил тяжелую голову на тонкий валик, заменяющий подушку.
И сразу услышал стук.
Тихий, скребущий звук вначале. Потом негромкий стук в окно. Будто птица бьется.
- Кто там? – прошептал брат Винченцо, приподнимая голову.
Стук повторился еще отчетливее. Брат Винченцо встал, и распахнул ставни, а потом и створки окна. И то, что он увидел во тьме, заставило его похолодеть.
Там, во тьме, висела в воздухе неясная тень, очертаниями напоминающая женскую фигуру. Висела себе в воздухе, а внизу, под ней, где-то глубоко у монастырских стен шумела горная река, бегущая к Адриатическому морю…
- Впусти меня… - прошептала женщина, и протянула из тьмы руки к брату Винченцо.
- Ступай прочь, прислужница дьявола! – сурово сказал он, и перекрестился. Но фигура не растаяла – лишь подплыла ближе. В лунном свете он увидел блеснувшие рыжие кудри, и белое лицо с ярким зеленым глазом. Слева. Справа же лица не было – вместо него была корка запекшейся крови, трещины на черепе, и вытекший глаз.
- Изыди! – в страхе воскликнул брат Винченцо, и услышал:
- Ты боишься? Не бойся. Ты мне не нужен. Ты ведь не бил меня сапогами, не ломал ребер, не таскал за волосы, и не размозжил мне пол-лица о ступеньки парадной лестницы. Тебе нечего меня бояться, монах. Лишь позволь мне войти! Я Лаура Трегезе, и я знаю - мой муж, убийца, он здесь.
- Он под защитой Святой Церкви, ведьма. Тебе нечего здесь делать. Отправляйся в ад! Там тебе место за все твои злодеяния!
- За какие же такие злодеяния, брат мой? – тихо и зло засмеялась призрачная женщина, и подплыла по воздуху еще ближе. Теперь брат Винченцо мог видеть ее ясно, и он… ужаснулся.
Ее лицо было прекрасно – когда-то; теперь же половина его была страшно обезображена ударами. Волосы растрепались, и сбились на левую, уцелевшую часть головы. Шея синела кровоподтеками – было ясно, что эту женщину душили долго, пока она не перестала дышать. Платье с низким декольте было залито кровью, из глубокой раны на боку светились осколки ребер. Правая рука висела безжизненно, как плеть, и была повернута к телу под неестественным углом.
- Смотри, смотри на меня, монах, - сказала женщина настойчиво, - а когда все рассмотришь – впусти. Потому что он должен, наконец, поплатиться за содеянное!
- Он под защитой, - покачал головой брат Винченцо, - я не могу! Я не могу быть пособником ведьмы! Той, что пользовалась бесовской силой, пусть и для благих дел!
- Тогда помоги им, - ведьма подняла руку, и из тьмы родились еще шесть женских фигур. Каждая из них была страшно избита и изуродована, так, что у брата Винченцо волосы на голове зашевелились.
- Кто вы? – прохрипел он.
- Это его жены, - усмехнулась Лаура, - его предыдущие жены. Он ведь сказал тебе, что был уже шесть раз женат? Хорошо иметь много денег, и быть с герцогом Миланским на короткой ноге. Очень, знаешь ли, удобно. Он думал, что сможет всегда зверствовать безнаказанно. Кто же знал, что ему попадется ведьма, которая сможет прийти за ним с того света! Эти девушки молчат, потому что не имеют моей силы. Но посмотри на них. Посмотри внимательно. И впусти же меня!
- Нет, - пробормотал брат Винченцо, - нет, я не могу. Он под защитой. То, что ты просишь – это справедливо, да…но я не могу! Нет. Никогда ведьма не переступит порог монастыря! Нет! Прости!
Взвыл и захохотал трамонтана, взбивая волосы семи призраков, висевших за окном кельи брата Винченцо. Холодной пощечиной прошелся он с размаху по каменной стене монастыря, словно желая стереть ее в желтый песок, и желтым же, острым вихрем закрутилась боль в мозгу монаха, заставив его страдальчески сжать виски.
- Нет, - простонал он, - нет, нет, и нет. Ты пришла сюда напрасно! Я не впущу дочь дьявола в монастырь. Уходи, и постарайся обрести покой, страдалица.
- Тогда впусти меня! – раздался тонкий голосок. Ведьма вдруг странно изменилась. Уцелевшая часть лица ее засветилась, руки прижались к животу, а когда распрямились, и протянулись к монаху, сложенные лодочкой – в них сидел крохотный ангел, с нежными золотистыми крылышками, вздрагивающими под порывами трамонтаны.
- Я сын того несчастного, который трясется сейчас от страха там, в гостевой келье, - серьезно сказал ангелочек, подплывая прямо к лицу брата Винченцо, - да, я его нерожденный сын. Если бы он не убил мою мать, сейчас бы мне исполнился год. Подвинься, брат, и дай мне войти, потому что я – безгрешен, и погиб невинно. Меня ты не сможешь удержать.
Странная тишина повисла над монастырем, и даже трамонтана, казалось, лишь шептал.
- Входи, - глухо сказал брат Винченцо, и отстранился. Ангелочек вплыл внутрь, а вслед ему раздался торжествующий, исполненный ярости, женский голос:
- Убей его!! – кричала ведьма, там, за окном, - убей его, сынок, так, как он убивал меня! Разорви его на клочки! Выпей его кровь! Выверни ему руки, и проколи внутренности! Мучай его до рассвета, мучай, мучай, а я буду наслаждаться его криками там, под окном кельи!
- Нет, мама, - спокойно сказал несбывшийся малыш, оглядываясь, и кротко глядя на призрак за окном, - этого не будет. Он всего лишь умрет, и судить его будет Тот, Кто Единственный может судить нас всех в этом мире. Прости меня. Я попрошу, чтобы его смерть принесла, наконец-то, вам всем покой…

К утру трамонтана стих. Взошло зимнее солнце, засияло в чистом небе, освещая горы, присыпанные сухим снежком. Ожил монастырь, прятавшийся до того от злого ветра, встал с постели отец Франциск. Лишь в гостевой келье, недвижим и бездыханен, лежал вчерашний приезжий, да брат Винченцо читал над ним ровным голосом:
- Requiem aetemam dona eis, Domine…
 
dasha Дата: Вторник, 29 Янв 2013, 16:54 | Сообщение # 8
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 121
Награды: 13
Репутация: 3
Милая Людмила, прочла и этот ваш рассказ, довольно сильно поразил он меня, вам прекрасно даются рассказы, читается легко, на одном дыхании, сюжет захватывает и словно погружает в происходящее, ну просто супер! вы умничка, продолжайте в том же духе.



С уважением Дарья Казакова
 
Ворон Дата: Вторник, 29 Янв 2013, 17:04 | Сообщение # 9
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Трамонтана -- да, судить может лишь только тот, кто дал жизнь...Хотя я бы впустил..Не люблю, когда такое остаётся безнаказанным...
 
Каса Дата: Вторник, 29 Янв 2013, 18:24 | Сообщение # 10
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
Спасибо вам за теплые слова, мне они очень важны. Спасибо!
 
Ворон Дата: Вторник, 29 Янв 2013, 18:29 | Сообщение # 11
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Радуйте и дальше своими творениями! И заходите на огонёк...
 
Каса Дата: Среда, 30 Янв 2013, 00:02 | Сообщение # 12
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
verwolf, не смею отказать в приглашении smile Зайду smile

Сообщение отредактировал Каса - Среда, 10 Июл 2013, 17:33
 
Ворон Дата: Среда, 30 Янв 2013, 17:44 | Сообщение # 13
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Какая добрая и смелая девочка!
 
e-sonatina Дата: Среда, 30 Янв 2013, 18:50 | Сообщение # 14
Долгожитель форума
Группа: Друзья
Сообщений: 1957
Награды: 51
Репутация: 100
Людочка, примите мои самые искренние восторги от ЫРКИ! Я обожаю этот жанр, сама пишу такие сказки, но эта ваша... меня просто покорила! Именно этот, как я его называю для себя "деревенский" стиль вы передали так ярко и красочно, что даже вызвали у меня лёгкую зависть. ( прошу, не понимать превратно). Пишите в этом ключе. Вы - умница!!! smile


Елена Мищенко
________________
Пусть лучше меня освищут за хорошие стихи, чем наградят аплодисментами за плохие (В. Гюго)

Моя копилка на издание книги.
 
Каса Дата: Четверг, 31 Янв 2013, 01:11 | Сообщение # 15
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
e-sonatina, спасибо вам! Постараюсь обязательно почитать ваши сказки, потому что это моя "слабость". Ну, и коли уж так... вот, специально для вас еще одна сказка. И для всех остальных, конечно!

Медведь.

- В некотором царстве, в некотором государстве, а может, в королевстве, а может, в княжестве захудалом…, - голос наплывал, как туман, забирался в самые уголки сознания и, казалось, шептал: «Все хорошо… все в порядке…», - было у отца два сына, Федька да Никитка, да еще дочери, мал-мала меньше, были, а у матушки один сын был, Никитка, а Федькина матушка померла уж давно…
Парнишке было хорошо. Тепло, темно, уютно. То ли он спал, то ли не спал… непонятно. Сознание плавало как спящая рыбка в пруду. Можно было опять свалиться в беспамятство, но голос продолжал бубнить:
- Федька, старшой, был косая сажень в плечах, на охоту хаживал, уток-зайцев постреливал, а зимой и волчару мог приволочь – батька с маткой добытчиком его звали. Никитка, меньшой, как был малым еще, даже боялся Федьки. Тот, бывало, ввалится в избу с охоты – сам как чудище лесное, а Никитка – шасть на печь! И сидит там, поглядывает со страхом на Федькино ружье. Батька смеялся: «Никитке сарафан сошьем, да за прялку с девчонками посадим!» Но как подрос Никитка, перестали над ним посмеиваться: уж больно умен малец удался. Старшой-то напрочь отказался к дьяку ходить, грамоте учиться, а Никитка – наоборот: не выгнать его от дьяка! Грамоту скорехонько всю изучил, и считать научился не хуже купцов на ярмарке, и писать мог, что твой писарь в приказной избе. Так и повелось: Никитка - с книжкой, Федька - охотничает…. И все бы хорошо – да не хорошо. Стал Федька в лесу пропадать слишком долго, а дичи приносить все меньше и меньше, а часто и совсем ни с чем приходить. А ближе к лету так и вовсе не вылезал из лесу и, бывало, даже ружье с собой не брал.
« А я тогда все удивлялся – думал сквозь дремоту парень, - чего он там забыл? Чего попусту по лесу болтаться? Мамка на него лишь рукой, бывало, махнет – «Шалопут!», а батька ходил чернее тучи – знать, догадывался, где Федька пропадает. А потом уже и я стал догадываться. Федька если и приходил домой, то с рассветом, заваливался на сеновале и уже через минуту храпел как убитый. Я пытался его расспрашивать, да он все смеялся, ничего мне не говорил, только, если допеку его сильно, мог волосья мне на голове разлохматить да мальком обозвать. Ну да, он, конечно, старшой, да только и я не дурак! Как-то утром, когда Федька заполз на сеновал и стал урчать как молодой медведь, зарываясь в сено и тут же засыпая, я возьми и спроси его напрямик: «Ты где был? Небось, у Анфиски?»
- Чего? У Анфиски? С чего ты взял? – Он поднял взлохмаченную голову, тараща на меня слипающиеся глаза.
-Так она ж по тебе давно сохнет…
- Да пусть хоть совсем высохнет! – Федька засмеялся, повернулся, развалился на сене. – Придумает тоже, Анфиска… Да пропади она пропадом, твоя Анфиска.
А сам лежит, глядит куда-то вверх, руки за голову закинул, по лицу улыбка расползается, показалось даже – вот сейчас возьмет и взлетит над сеном, «воспарит аки ангел божий…»
Я не удержался – фыркнул, представив Федьку ангелом, а тот подкатился ко мне, глаза хитрющие так и играют.
- А ты чё, сам на нее глаз положил? Так давай, малек… действуй! Хош, подсоблю?
- Дурак ты, Федька! Я просто так спросил!
- А вот и не просто так! А вот и глаз положил! - смеется Федька и меня по сену валяет во все стороны. - Вот мы тя щас свяжем и жениться понесем! Вот токмо батьке скажем!
А батя и сам – тут как тут. Стоит себе в дверях, руки в боки…
- Но-но, кобелина! – это Федьке, - Не балуй! Не наигрался ишшо? Подь сюда!
Федька голову свесил:
- Чаво, батя?
- Чаво, чаво… сюды, говорю, спускайсь!
- Да спать охота, батя…
- Во, во… отоспишься скоро! Женить я тебя надумал, Федор!
Федька как лежал, так и прилип к сену. Только рот раззявил – хоть телегой заезжай… А мне интересно стало:
- А на ком, батя? – Это уже я спрашиваю.
- На Анфиске, Степановой дочке. Девка видная, и работящая…
Я не удержался – рассмеялся, а Федьке не до смеха! Вскинулся, глаза забеспокоились, мигом вниз скатился, и бормочет:
- Да ты погодь, погодь, батя… Кака така Анфиска? Не надо мне никакой Анфиски… не хочу я еще жениться, батя! Рано мне еще женится!
Ну, батя - даром, что ростом меньше Федьки удался – оглядел его сверху вниз, бровю одну вверх задрал и удивляется:
- Рано? А, по-моему, в самый раз! Забыл уж, когда дома ночевал, кобелина! И говорить тут больше не о чем, я уж вчера со Степаном все порешил!
- Но, батя! Я не хочу!
- Не хочешь? А чего ты хочешь?
Федька сопел да молчал почему-то… А батя вдруг спокойно спросил:
- Ну? Так чего ты сам хочешь-то? На той жениться хочешь? В дом ее привесть? Да ты глазом-то на меня не зыркай, думаешь, я не знаю, куда ты шастаешь? Ну-ну… давай… наплодишь с ней ведьмаков …
И повернулся, чтобы уйти, и уже от порога еще добавил:
- Думай, Федька, головой, а не… Твоя жизня. Ты ее сам себе и устроишь. Степан, между прочим, за Анфисой свою тройку лошадей отдает…
И вышел…»

Лежавший открыл глаза. На нем – шкура звериная, вот потому и тепло. Над ним - черный бревенчатый потолок. Под потолком, пучками, сушеные травы, а может и летучие мыши. Справа, в полутьме, виден движущийся силуэт. «Кто это?» - подумал парнишка, попытался приподняться и невольно застонал от острой боли. Оказывается, грудь у него туго перевязана. А мягкие женские руки уже укладывают его назад, поправляют что-то под головой. Потом женщина склоняется над ним, внимательно смотрит, кладет руку на лоб.
- Пить хочешь? – спрашивает.
- Где я? – острый, опасливый взгляд поверх шкуры.
- У меня, - улыбается женщина.
- А ты кто? – спросил, как в омут кинулся.
- Анна, - ответила она.
Оцепенел со страху парнишка. Пальцы в шкуру вцепились, побелели, а глаза… глаза не удержались – туда, глаза – в глаза. И …чегой-то изба вокруг него поплыла, поплыла куда-то, и лишь лицо Анны осталось, непонятное лицо, без возраста, и на нем – необыкновенные ее глаза-цветы расцветают….
Но тут она сама заслонила рукой его глаза, хмыкнула: «Полно, хватит. Мал еще. Лежи пока, а я тебе дальше стану сказывать…»
И вновь, слово за слово, потекла ее наплывающая в сознание речь:
- Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Долго ли, коротко ли, а стали они жить – поживать, да добра наживать. Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
- Как конец? – опешил парень, – а дальше?
- Дальше? А дальше сказка кончилась, Никитушка, - усмехнулась Анна. – Это в сказке прынцы женятся на лесных девках. А в жизни они приходят, берут свое, а потом, пряча глаза, объясняют: «Извини, ты ведь сама понимаешь – не судьба нам. Другая ты, не такая как мы все!»
«Так вот оно что! - понял парнишка, – то-то Федька тогда просидел в сарае почти до вечера, а потом опять ушел в лес. Значит, к ней пошел. И что? Что-то здесь произошло, тут, в этой избе, - но что?»
Сцепив зубы, он сумел сесть.
- Анна, - спросил у женщины, склонившей голову у стола, - что было дальше? Расскажи!
Молчит. Склонила голову, повязанную платком, и молчит…

А он сидит на лежанке, прислонившись к бревенчатой стене, и чувствует, как откуда-то, из памяти, выплывают-таки, возвращаются недавние воспоминания. Вот он, Никитка, сидит дома и смотрит в окно. Ночь черная на улице, все спят давно, а он не спит – не может. Федьки нет, уже который день. Пропал, ни слуху, ни духу! Батя ходит чернее тучи, он, Никитка, места себе не находит, девчонки ревут со страху, а мамка на третий день перекрестилась разок, сказала «царствие небесное», и опять к печи развернулась…
И ходит по деревне слух, что объявилось в лесу страшилище – медведь-оборотень, зверюга дикий, пощады не знающий…
А вдруг этот медведь Федьку задрал???
Ночь за окном черным-черна, глухая ночь непроглядная, лишь виден слегка огонек в соседней избе, да и тот быстро затух – дядька Степан свечи бережет. Дальше Никитка не видит, но знает и так, что за Степановой избой еще пару домишек, а потом и околица деревни, а за ней сразу – черная стена елей, как барьер между двумя мирами…
И где-то там, в черной глубине леса, живет Анна-ведьмачка, которую все боятся – толком не зная за что. Многих она лечила, почти всех вылечила. Есть и такие, на кого (по слухам) порчу навела. А еще она пропажу может найти – лошадь там или корову. Может, она и человека может найти? Спросить бы ее про Федьку, куда он пропал, да и жив ли вообще…
Да только кто спросит? Батя к ведьме не пойдет, мамка про Федьку уж и забыла. Как ни крути, а надо ему, Никитке, идти. Надо! Ну, не может он уже так - вечером закрывать глаза и видеть, каждый раз видеть, как большой черный медведь одним ударом лапы сшибает Федьку оземь, а потом легко, как лукошко берестяное, расплющивает ему грудь…
И жрет Федьку, тварь такая, зверюга дикая…

Утро выдалось туманным, и Никитка был тому рад – никто не видел, как в рассветных сумерках его фигурка скользнула к лесу. Елки стояли закутанные в серые платки, как бабки, и поначалу было плохо видно, куда идти. Потом встало солнце, посветлело, где-то вверху появился ветер. Никитка шагал, не оглядываясь по сторонам и стараясь не слушать ветер, потому что если вслушаться, да еще и задуматься, то становилось до одури страшно…. Там, впереди – ведьма, тут, рядом, в лесу – медведь-оборотень…. «На погибель ведь иду… - тоскливо думал он, - ну и пусть… авось защитит меня Матерь Божия…»
И в который раз уже лихорадочно перекрестился…
И, наверное, со страху не сразу услышал тихий голос:
- Никитка… брательник…
А как услышал – сердце обмерло, колени подогнулись, и где стоял, там и упал на четвереньки, ожидая, что вот-вот громадная лапа опустится ему на спину…
Тихо. Нет ничего. Лишь снова голос из-под корней близкой поваленной ели:
- Никитушка…
И глядят на него оттуда с чужого, заросшего, грязного лица - Федькины глаза…

Парень встряхнул головой. Да, теперь он все вспомнил. Вспомнил, как не хотел вылезать из своего схрона Федька, а когда вылез – ужаснулся Никитка, какой он, брательник, грязный да заросший, да совсем наг почему-то… Вспомнил, как твердил Федька, что ничегошеньки не помнит, что в деревню идти боится и вообще из этого лесу выйти не может – пробовал уже. А еще несколько раз попросил принести хлебушка и одежину какую-нибудь…
А женщина все так же сидела у стола, низко склонившись, перебирая какие-то пучки трав, увязывая их в новые пучки и распуская старые, и травы шуршали в ее пальцах, будто выдавая ее секреты…
Встал тогда Никитка, сжимая обеими руками перевязанную грудь, доковылял кое-как до стола и буквально рухнул перед ней на колени.
- Анна! – не спросил – взмолился, - что ты с ним сделала???
- Ничего… - равнодушно так, не глядя парню в глаза. – Ничего такого. Он, после того, как любил меня всю ночь, уходя уже, с порога, мне так небрежно сказал, что некоторое время не придет, что ему жениться, дескать, надобно – батя велит. Он сам-то и рад бы на мне жениться, да я, вишь, другая, не такая, как все в деревне! А так-то он меня любит, ну и потом, конечно, как все утрясется, еще не раз ко мне заглянет….
- А дальше?
- А дальше ему страсть как пить захотелось, он у меня свежей водицы попросил – ну и выпил водицы. Из медвежьего следа!
А потом сверкнула глазами и с вызовом добавила:
- Вот так-то, Никитушка! Теперь и он – не такой, как все! Теперь мы с ним оба – не такие как все!
Растерялся Никитка, не знает что сказать. Чувствует лишь – пропал Федька! А потом разобрала его вдруг злость – откуда только слова придумались?
- Ну и дура баба, – зло буркнул он, пьянея от собственной храбрости, - Ну, и что ты получила, Анна свет Батьковна? Думала счастья себе приворожить, любви до гроба наколдовать? Ну, давай, отлови своего милого и посади на цепочке у крыльца! Служить его научи! Да похлебку раз в день выдавай! Тебе такой Федька нужен?
У Анны глаза заострились, ноздри раздуваются, видно – вот-вот и ее злость одолеет! А Никитка душою затосковал. «Все, - думает, - догавкался! Быть теперь мне жабой до скончанья веков!» Даже глаза закрыл с перепугу, ждет – что будет?…
И вдруг – плачь… и Анна лицо руками закрыла, и рыдает навзрыд, причитает - приговаривает:
- Ох, Федюшка, Федюшка, сокол мой! Да что же я с тобой сделала! Да сгубила же я тебя во цвете лет! Ах, милый ты мой, да нету мне прощения!!! Ведь своими руками под смертушку тебя подвела-а-а…!
- Смертушку? – вскинулся Никитка, - ты, ведьма, ты откуда знаешь???
- Знаю, - горько ответила та. У Никитки все поплыло в голове. Он ведь тогда, в последний раз-то, хлеб нес Федьке. Уж не в первый раз нес, а тут… В тот миг, когда он Федьку-то вызвал, откуда ни возьмись – мужики деревенские, трое, все с кольями и вилами, и Федькин крик: «За что? За что продал меня, Иуда?». Сам Никитка тогда кидался на мужиков, себя не помня, вначале его просто отпихнули в сторону, чтоб не мешал вязать оборотня, а потом уж, когда увидели, что настырничает малец – с чувством и с расстановкой прошлись по нему, четко впечатывая удары куда надо. Последнее, что он помнил оттуда, была боль, а потом Никиткины вспоминания закончились…
Анна уже не плакала – молчала, закрыв лицо руками, да головой горестно покачивала со стороны в сторону. Лишь всхлипывала иногда. Но… вдруг утихла, подобралась вся, вскинула голову, прислушиваясь. Мягко, совою серою, кинулась к окну, распахнула его, а там – ничего, только вороны на ближних елках раскаркались. Чутко вслушалась, поводя головою, метнулась назад к парнишке, быстро помогла ему подняться, подтолкнула назад к лежанке:
- Быстро! Лежи! Шибко больной!
А сама закружилась-завертелась по избе, набрасывая на себя какие-то несусветные юбки-кацавейки, платки-телогрейки, и при этом вся сморщиваясь, усыхая и старея на глазах. И через минуту уже не Анна-ведьмачка перед ним, а злобная вздорная бабулька, шибко похожая на бабку Праскуту, что живет в третьем дворе и вечно моет кости всякому перехожему, да так, что от этого «мытья» точно какая-то болячка да приключится…
На крыльце между тем затопали сапогами, несколько раз стукнули в дверь. Не дождавшись ответа, отворили, вошли. Три здоровых мужика не слишком опасливо сняли шапки, поискали икону в правом углу, не нашли, перекрестились на пучок зверобоя и вновь нахлобучили шапки.
- Ты … это… здравствуй, Анна, – пробубнили. – Говорят, малец этот, оборотнев, у тебя отлеживается…
- Ужо после вас отлежишься, ироды. Это ж вы его так отходили, все ребра переломали, нутро отбили? Парень чуть сразу не окочурился!
- Ты уж скажешь! Ну, поучили его чуток, шоб знал, как с нечистью водиться!
- Брат он ему, между прочим. Брат кровный! Ты, Антип, бросил бы брата своего в лесу подыхать? А ты, Филимон? Небось тоже стал бы ему хлеб носить!
- Да полно тебе, Анна… нешто мы звери! Не убили ж никого, а то, что выследили, куда малец ходит, да там и повязали Федьку-оборотня, так энто мы ж не для себя старались… Князь вон каку награду за него обещал! А у нас семеро по лавкам!
- Да ладно! Ваши «семеро по лавкам» - жадность ваша несусветная! Ведь удавитесь сами за копейку, а уж чужую душу сгубить или мальца отметелить – это вам вообще, так, ерунда! Ну? Федьку вы уже взяли, мзду свою получили, душегубы! Чего еще надо?
- Так это… мальца надоть!
- На что он вам? Добить и его хотите?
Мужики зло засопели, закипая, как чугунки в печи.
- Федька, между прочим, убег! И опять шастает в округе!
- Убег? – равнодушно спросила Анна, но Никитка услышал, как напрягся ее голос, да и у самого сердце радостью трепыхнулось, - Убег, говорите? Не удержали и запоры княжеские? Ну, а малец вам на что?
- Схроны он оборотневы знает, – пробубнил Антип, - Князь велел его сыскать да к нему представить. Опять же, награда…
- Мальца не дам! – зло выкрикнула Анна. Мужики переглянулись и в глазах их мелькнуло холодное равнодушное выражение: «Да кто тебя спрашивать будет…» Один из них буркнул: «Ладно. Хорош лясы точить. Филимон, придержи ведьмачку, а ты, Антип, мне пособи…» и, слышно, направились к Никитке. У того душа в пятки, а Анна вдруг равнодушно так говорит:
- А, да и ладно. Что он мне – сват, брат? Забирайте, мужики, если сможете, да только сильно плох он, боюсь, не довезете! Князю-то он живым нужен!
И, говоря это, склонилась над парнем, приподняла голову, якобы поправляя подушку, и незаметно, но сильно, нажала двумя пальцами куда-то у основания шеи Никитки. Он почувствовал, что звуки глохнут, мир темнеет, и в груди разливается странная пустота… лишь голос Анны, панический голос: «Да он кончается, мужики!!!» И пустота, пустота кругом, тело сотрясается в конвульсиях, а впереди – свет яркий, манящий…
«Убила, ведьма проклятая!» - страхом ожгло сердце, а сделать что-то – нет возможности, не видит ничего Никитка и не слышит, как мужики, охнув и крестясь, со страхом попятились к двери. Потом один из них таки подошел к лежанке, послушал сердце, приподнял веко, заглянул в закатившийся глаз без зрачка. Зло сплюнул, выругался, напялил шапку, махнул рукой и вышел.
И остальные следом пулей вылетели…

Никитке уже становилось скучно, труба была серой, без картинок и узоров, и лететь по ней было нудновато. «А умирать-то просто…» подумал он, и вдруг почувствовал боль - знакомую боль сломанных ребер. И голос Анны, зовущий его:
- Эй! Никитушка! Оклемался? Извини, пришлось тебя чуток помять! – смеется, - Иначе никак!
- А мужики что, ушли? – спрашивает парнишка.
- Да ушли, ушли, пугала огородные, нашли с кем спорить! Дубины стоеросовые, верят лишь глазам своим, осоловелым от жадности!
А сама смеется вся, аж светится! Лохмотья прежние на ней, а лицом помолодела, глаза сияют, и по избе не ходит – летает! Принесла Никитке отвара горячего, велела пить «малыми глотками», да тихохонько сидеть пока в уголке, не мешать ей…
Булькали в печи чугунки, мелькали руки Анны с мешочками-узелочками, банками-склянками…Разносились по избе запахи то смрадные, то весной ранней отдающие… Анна, с лицом серьезным, губами, в точку сжатыми, из одного чугунка в другой варево по каплям отсчитывает… И в воздухе – то ли туман, то ли дымка, а может это серые тени из углов выползли на середину избы и скрывают Анну от глаз Никитки? То ли видит он, то ли мерещится, что стоит ведьма посреди избы, снимая с себя одну старушечью одежонку за другой, и чем меньше на ней одежды – тем моложе она становится! А как совсем без одежки осталась, выпрямилась, как тростинка, молчит, ничего уж не приговаривает, руки в отваре смочила и по телу проводит сверху вниз, будто боль, горе, слезы, года прожитые, слова злые людские смывает с себя. Платок распустила, волосы на свободу вырвались, по спине рассыпались, и, кажется, не волосы то – свет солнечный по спине белой скользит, избу освещает. Сидит Никитушка, отвар свой глотает и знает, что надо бы не глядеть на Анну, нехорошо это, да глаз отвести не может…
А та взяла со стола флягу на ремешке кожаном, слила в нее другое варево и шагнула к парнишке – у того аж щеки жаром заполыхали. Засмеялась тогда ведьма, сдернула с крюка плащ, завернулась в него, и флягу ему протягивает:
- Федора мне поможешь сыскать… Ты-то знаешь, где он может сейчас бродить! Как найдем его, я приманю, а ты постарайся ему на спину из фляги плеснуть, да побольше – не жалей зелья-то!

Желтая масляная луна заливает лес светом, видно почти как днем, только тени – черные-пречерные, как провалы в ад. Вот и ель поваленная, где Никитка с Федькой в первый раз встретился. Он шел сюда наобум, но пришел верно – оборотень был здесь, и Анна его первой почувствовала. Парнишку за руку – хвать! и в сторону толкнула, схоронись, мол, а сама плащ с плеч сбросила и идет медленно, не идет – плывет по поляне.
И вдруг прямо перед ней будто земля вздыбилась – черная гора встала на задние лапы и идет, идет-наступает на Анну, будто хочет смять ее, смешать с травой и цветами, что поляну укрыли…
А ведьма руки протягивает, голову громадную, медвежью, без страха обнимает и клонит ее к земле, клонит, заставляя медведя вначале пригнуться… Потом опуститься на четыре лапы… А потом и вовсе лечь.
Выглянул Никитка из-за дерева, а на поляне сидит Анна, медведь ей голову на колени положил и урчит – жалуется, а она склонилась и шепчет что-то ласковое ему в большое мохнатое ухо… и гладит его по голове лобастой, а другой рукой машет – пора, мол!
А уж как подкрался Никитка тихохонько да на спину медведю флягу опрокинул – совсем страшное началось… Шкура с медведя клочьями полезла, но, видать, боли-то и не было, потому как зверь только привстал удивленно, встряхнулся, сбрасывая с себя ошметки шкуры, – и встал уж человеком. Встал, посмотрел удивленно на руки свои человечьи. Потом – на луну в небе. Потом – опять на руки свои, будто не веря, что все кончилось. И вдруг охнул, упал на колени, ведьму обнял, и не понять – то ли плачет, то ли прощения просит. И та тоже – то кинется Федьку целовать, то спрячет лицо свое в Федькиных ладонях и причитает: «И ты… и ты меня прости, сокол мой!» Никитка сидел, таращил глаза на это диво до тех пор, пока не засмущался вконец, а потом встал и ушел в лес. Нашел место поудобнее, развалился на траве, лежит, луну желтую в небе разглядывает и думает:
« А у дядьки Степана лошади хорошие, однако. Знатная тройка! Ну, та, что он обещался за Анфиской отдать…»


Сообщение отредактировал Каса - Четверг, 31 Янв 2013, 01:12
 
Ворон Дата: Четверг, 31 Янв 2013, 17:15 | Сообщение # 16
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Да Федька дал маху! Лучше бы вообще не связывался с Анной! Оборотила она его волкодлаком, да, при помощи брата его, обратно возвернула! Вот что любовь делает!
 
Каса Дата: Четверг, 31 Янв 2013, 17:35 | Сообщение # 17
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
verwolf, а главное - тройку "прогавил" smile Ну, ничего, может Никитка ушами хлопать не станет. smile

Сообщение отредактировал Каса - Четверг, 31 Янв 2013, 20:35
 
Ворон Дата: Четверг, 31 Янв 2013, 17:46 | Сообщение # 18
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Таки не каждый день же невеста с приданным попадается biggrin
 
e-sonatina Дата: Пятница, 01 Фев 2013, 21:03 | Сообщение # 19
Долгожитель форума
Группа: Друзья
Сообщений: 1957
Награды: 51
Репутация: 100
А я не думаю- прогавил или не прогавил. Правильно кто сделал, или не правильно... Я наслаждаюсь сюжетом и получаю удовольствие от прочтения. Спасибо, Людочка.

Елена Мищенко
________________
Пусть лучше меня освищут за хорошие стихи, чем наградят аплодисментами за плохие (В. Гюго)

Моя копилка на издание книги.
 
Каса Дата: Пятница, 01 Фев 2013, 23:09 | Сообщение # 20
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
e-sonatina, и вам спасибо!
А где можно почитать ваши произведения? если можно?
 
Надежда Дата: Суббота, 02 Фев 2013, 18:14 | Сообщение # 21
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 480
Награды: 44
Репутация: 25
Добрый вечер. Прочла Ваш первый рассказ << Ырка >>, до сих пор мурашки бегают по телу. Захлестнуло меня полностью, прочла на одном дыхании! Молодцы!!! С большим уважением, Татьяна.

Татьяна Богдан
 
Каса Дата: Среда, 13 Фев 2013, 00:47 | Сообщение # 22
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
Надежда, спасибо, Татьяна smile

Осмелюсь предложить вам еще один мой рассказ. Он написан по картинке, которая находится в прикрепленном файле.

Утро.

Рассвет народился спозаранку, высветлил небо, просиял сквозь дымку тумана, и умер, упав на землю каплями росы. Забормотал о чем-то голубь, засвистели в небе ласточки, где-то неподалеку тявкнул пару раз для порядку чернявый вислоухий Жучок, степенно замычала Милка, шествуя вдоль улицы, и глухо брякая боталом. Мир задышал, задвигался, начал радоваться всему, что есть, и печалиться о том, что ушло.
И тогда же проснулась Марютка.
Она сначала не открывала глаз, слушая еще бродивший где-то внутри сон. Он был плохим, Марютка в нем ежилась, и очень хотела проснуться. Только вот мамка не давала – все мешала ей, трясла, звала… но потом затихла, и Марютка, наконец-то, вздохнула, и сбросила с себя остатки дремы. И открыла глаза.
Вокруг висела тишина, как бывает в избе рано утром, и было пусто. И светло. Марютка зевнула, потянулась, огляделась, размышляя: звать мамку, или погодить? Потом вспомнила про ночной кошмар, и решила мамку не звать – ну, как опять начнет в тот сон тащить? Она поерзала, перевернулась на живот, и слезла с высокой лавки, на которую ее зачем-то уложили спать. И уже потом огляделась окончательно. Где все?
Ну, мамка – та сейчас, скорее всего, в хлеву. Дышит себе теплым запахом большого Милкиного тела, мягко двигает руками, и тугие струйки молока звонко стучат в донце чистого ведра. Это понятно. Тятька - тот со светлой рани в поле, это тоже ясно. Но Стешка, сестрена старшая, и нянька Марюткина, она куда подевалась? Ей полагается сейчас Марютку будить, одевать, плести марюткины коски, и наделять младшенькую кружкой молока и краюхой хлеба. Однако было тихо, и пусто, не кашляла на печи старая бабка Праскута, не шмыгала носом Стешка, и Марютка вдруг, как-то сразу, поняла: она не дома.
Но где?
Это надо было выяснить, и Марютка, вытерев нос, и поправив на головенке сползающий плат, затопала вперед. Ноги сами принесли ее в сенцы, где была большая печь, и несколько дверей, во все стороны: одна – назад, в белую пустоту комнаты, где едко пахло, и где виднелось что-то на лавке под белой рядниной; две других – в теплые жилые закутки, где стоял живой дух, виднелась кровать, покрытая белым покрывалом с широким подзором, полки по стенам, чисто вымытый деревянный пол, и – много, много яркого утреннего света.
А еще там, в сенцах, на большой и теплой печи, сидел толстый серый кот, полосатый и важный. Он лениво приоткрыл один глаз, лениво взглянул на Марютку, и лениво зевнул.
- А я тебя знаю! - сообщила ему Марютка, и заулыбалась, - ты Спиридон. Дохтуров кот. Ты у его в лекарне мышей ловишь. – Кис, кис-кис!
Кот неопределенно сощурился, дернул усом, и опустил голову. Желтые глаза уставились на кроху.
- Совершенно верно, барышня, - сказал он Марютке, переступая лапами по клетчатому дохтурову одеялу, - я Спиридон. А Вы кто такая будете?
- Я Марютка, - ответила кроха, - а коты не говорят по нашему, вообще-то.
- Да? – удивился усатый-полосатый, - а Спиридоны?
Марютка вспомнила деда Спиридона, что живет в конце улицы. Он, конечно, шамкает, и больше ругается, чем говорит, но все же…
- Спиридоны говорят, - неохотно признала девочка. – Но то ж люди.
- Да какая разница… - протянул кот, лениво потягиваясь, - главное, было бы что сказать. Но я не об этом. Барышня, миль пардон, конечно, но - что Вы тут делать изволите?
- Я мамку ищу, - сказала Марютка, совсем заробев, - я ничего. Я сейчас уже уйду, дяденька. Не ругайтесь. Это дохтура дом, да? Вон, как у него все кругом чисто. Можно я только немножко тут посмотрю, что, и как, а потом уйду? Можно, а? Раз уж я все равно тут. Можно, дяденька? Говорят, у дохтура змея в банке есть, дохлая. Я только на гада гляну, одним глазком, и уйду сразу.
- Ну, не знаю даже… - снова начал щуриться кот, - тут все же санитарное заведение, тут не положено, барышня, я уж и не знаю…
- Можно, милая, - послышалось откуда-то сбоку, со стороны печи. Что-то зашуршало, Марютка повернулась, Спиридон обиженно зашипел, но шорох и чихание слышались все равно. Потом снизу, из поддувала, показался крохотный лапоть. Следом – ноги в полосатых портках, спина в кожушке и головенка в нечесаных космах. Все это вместе повернулось к девочке, надело на макушку крохотный картуз с треснувшим лаковым козырьком, и сказало:
- Отчего же не поглядеть на гада ползучего. Идем, я тебе покажу! Я тут наипервейший хозяин, все знаю, что и где.
- А дохтур не заругает? – заробела девчонка.
- Заругает, это уж обязательно, - язвительно сказал сверху кот, - потому что никак нельзя разводить ани.. анисарию, вот. Меня, вон, давеча и в горницу не пустил даже, выгнал. Сказал, что от меня одна «анисария»!
- Ты блох сначала выведи! - въедливо сказал коту старичок в картузе, вылезший из-под печки. Был он невелик, едва-едва Марютке по колено, пах сухой еловой хвоей и теплой печной пылью, а еще немного хлебушком. И совсем не страшный. Повезло дохтуру, что у него домовик добрый! Не осерчал на Марютку, а совсем наоборот – взял за руку, и повел в чистую горницу.
- Ой! - у девчоночки даже дух захватило. – Книг-то! Батюшки-светы! И дохтур их все читал?
- Конечно, - домовик усмехнулся, - на то он и дохтур. Все …эмм… - он зашептал что-то про себя, загибая пальцы, - все восемь штук!
- Это ж какую уймищу времени надоть! – заохала Марютка, по-бабьи подперев кулачком щеку, и качая головой. – Стешка вона как начнет по складам читать – так едва-едва страницу осилит, а тут…
- Дохтур быстро читает, - покровительственно сказал домовик, - а сюда – глянь-ко? Таку штуку видала?
- А что это? – девчушка восхищенно разглядывала что-то стоящее на столе. Красивое. Белое, а внизу – блестящее.
- Самовар? – несмело спросила она.
- Лампа! – торжественно изрек домовик, - на кирасине. Там у ей, у нутре, кирасин, чтобы ночью светло было. Ну, там, почитать, или еще чего. Вот у тебя дома чего по вечерам светит?
- Ничего, - пожала плечами Марютка. - По вечерам я сплю. А мамка лучину жжет. Свечку только Стешке дают, когда она читает. А где змеюка?
- Тута она, - потянул ее домовик в другую сторону, но вдруг замер, прислушиваясь. Замерла и Марютка. Из соседней комнаты послышались шаги.
- Ой! - пискнул домовик, - хозяйка! Чур меня! - крутнулся на пятке вокруг себя, и исчез.
- А я? – охнула Марютка, и оглянулась на дверь. Шаги приближались, бежать было некуда. Она юркнула в угол, и спряталась за спинку стула. И сидела там, крепко зажмурившись, и ожидая сердитых слов.
А вместо этого услышала тяжелый мужской вздох. Потом женский голос:
- Устал? Я тебя полночи жду.
Марютка выглянула из-за стула. Странно. Голоса есть, а людей нет! А разговор, однако, продолжается.
- Не ложилась? – густой бас звучит странно нежно.
- Придремала немного. А стало светать – проснулась. Вижу – нет тебя. Ну? Что?
- Умерла.
- Ах, ты ж Господи,… царствие небесное,.. Саша, но как же так? ты же говорил, что есть надежда…
- Поздно. Наташа, друг мой, это же скарлатина. Если бы ее сразу привезли! Так нет же. Тянули до последнего. Черт возьми, все тупость наша, безграмотность, дурость сплошнейшая. Они ее не к доктору - к бабке снесли. Каково, а? Ты можешь себе представить?
- Саша, друг мой, полно. Ты сделал все, что мог.
- Да ничего подобного! Я бы спас малышку, спохватись родители вовремя!
Марютка ничего не видела, но сидела тихохонько, как мыша амбарная, и слушала все-все. А дохтур (это был он, Марютка узнала голос) продолжал:
- Наташа, я больше не могу. Это же полный мрак, болото, тьма египетская. Ты ведь сама им про санитарию и гигиену рассказывала. Да? И что? Каков результат?
- Саша…
- Нет, все, с меня хватит. Завтра же собираем вещи, и уезжаем.
- Куда, Саша?
- Куда угодно! В Москву! В Питер! К черту на кулички! Наташка, я так больше не могу! Я же бьюсь тут как рыба, мордой об лед их невежества, и ничего, ничего не могу сделать! А они умирают!
- Саша, милый… - сдавленный звук, будто кто-то и хочет заплакать, и не может, - ну, что ты,… ну полно, друг мой, иди сюда... дай-ка я тебя обниму, глядишь, и полегчает… ну, хочешь, я тебе чаю налью.
- Нет. Водки дай, Наташа.
- Сейчас, милый, - зашуршали миткалевые юбки, раздались шаги, тонкий звон стекла. Осмелевшая к тому времени Марютка выбралась из-за стула. Подошла поближе к тому месту, где слышался мужской голос, и сказала в пространство:
- Дяденька, а ты не убивайся так. Я ведь не умерла. Я тут. Просто ты меня не видишь.
- Что? – как-то ошалело спросил мужской голос. «Что? Что ты?» - тут же отозвался женский.
- Ничего. Почудилось, Наташа. А ты ничего не слышала?
- Нет, милый. Пойдем. Тебе надо отдохнуть.
Опять зашуршали юбки, заскрипел диван, раздались шаги.
Хлопнула дверь.
Стало тихо.
И стало Марютке как-то не по себе. Как-то странно жалко ей стало всех. И дохтура, который убивается – а с чего? С того, что не знает смерти, и боится ее. И Наталью Ильиничну, жену дохтурову, за то, что в столицах хорошо, а тут тьма египетская. И кота стало жалко, за то, что дохтур его в горницу не пускает, и домовика, за то, что хороший он, а прячется.
Мамку стало жалко. Она Марютку любила, теперь, поди, плакать будет долго. До самого Покрова, наверное…
Девочка вздохнула, и задумчиво сунула в нос палец. Поразмышляла, и спросила окружающие стены:
- Ну? И дальше что?
- Домой иди, - раздалось из-под стола. Марютка приподняла скатерку и заглянула. Конечно же, там сидел дохтуров домовик, в картузе.
- Домой иди, дева, - повторил он, - тебе еще три дня можно там быть. На мамку погляди, на тятьку, на сестрицу. Запомни их. Простись. Ну, а уж потом – потом разберешься…
- А ты, дяденька?
- А мне тутощнюю избу стеречь. Ступай, Марья свет… как твово батюшку кличут?
- Кузьма.
- Ступай. Марья Кузьминична. И ничего не бойся. Ничего плохого уже не будет…

Добавлено (13.02.2013, 00:47)
---------------------------------------------
Вожделение
Солнце жарило прямо с утра. С раннего утра. Это садизм! Он сидел на плоском неудобном камне, сжимая руками раскалывающуюся голову.
«Пить, пить, пить,…» - шептал страждущий мозг, и распухший, шершавый язык был согласен, только вот выговорить не мог это вожделенное слово «пить».
Скрип двери за спиной.
- Открыто!
И – долгожданная прохлада зала. Он перевел дух, принял степенный вид и направился к прилавку.
- Мне эту… - и сует продавщице несколько мятых бумажек.
- Кончилась, - цедит слова та, - есть вот эта, - и пальцем в стеклянный ряд емкостей – тыц, - еще рупь надо!
Рупь. Какое красивое слово. Да где ж его взять!
- А это, красавица…
- В кредит не продаем, - и морда сразу, как налоговая полиция.
Ушел.
Опять плоский камень. Мысли всякие.
«Ограбить банк? Занять у Толика? Выпросить у «бывшей»? Эх. Где у нас ближайший банк?»
Тетка вылазит из автобуса. Семейственная. Две сумки тащит. И ведь, зараза, ни в одной нету пузырька, ни в одной! Сумки колышутся в пышных руках, и новенький, пухленький, жирненький, симпатичненький кошелек выскальзывает из сумки, и шлепается на горячий асфальт.
Вы когда-нибудь видели ястреба в атаке?
«Мама моя,… да тут у нее - вся зарплата…».
Похолодевшие пальцы. Волной, из еще трезвого детства: батя врезал мамке по морде, потому что у той на рынке сперли кошелек. С зарплатой.
- Гражданочка! Вы тут, того - обронили.
Жирные пальчики, цапнувшие было кошелек, вдруг задрожали. Потом ручка нырнула внутрь, вытащила бумажку, сунула:
- Спасибо. На, мил человек, на здоровье!
Цветы могут цвести и на стенах, и на стекле витрин, и на прилавке вино-водочного отдела.
- Мне вот ту! Сдачи не надо!
Он парил над бренной землей, сжимая в руке запотевшую Вожделенность, и был счастлив. До тех пор, пока Запотевшая не выскользнула из дрожащей руки, и не раскололась вдребезги об асфальт тротуара.
Вы когда-нибудь видели мужчину, плачущего над осколками, и перебирающего их, раня пальцы в кровь?
- Мама, а пачиму дядя плачит?
- Тихо ты! Дядя алкаш, ему бы лишь бы нажраться! - и Розовый Бантик потащили за ручку прочь.

Прикрепления: 4314416.jpg (57.1 Kb)


Сообщение отредактировал Каса - Воскресенье, 03 Фев 2013, 23:51
 
Ворон Дата: Среда, 13 Фев 2013, 13:21 | Сообщение # 23
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Цитата (Каса)
Да какая разница… - протянул кот, лениво потягиваясь, - главное, было бы что сказать.
-- золотые слова кот глаголет!
Бедная Марутка! А ведь поначалу я подумал, что это сказка со счастливым концом sad Но, все там будем... А "духтор" настоящий!

Цитата (Каса)
Тихо ты! Дядя алкаш, ему бы лишь бы нажраться!
-- вот такие стали люди, сказать-то так легко, а вот в душу заглянуть -- нет...
 
Каса Дата: Пятница, 15 Фев 2013, 00:26 | Сообщение # 24
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 22
Награды: 6
Репутация: 10
verwolf, спасибо!

Добавлено (15.02.2013, 00:26)
---------------------------------------------
Пытаюсь писать фантастику:

Полынья

Хлесткая снежная крупа била в щеки Джека Салливана. Это было хорошо. Когда ветер и снег, это хорошо. Значит, можно быть под открытым небом три часа, а то и больше. Вот если тихо, ни ветерка, лишь сияют в громадном промерзлом небе стылые чужие звезды – пиши пропало. Значит, мороз превышает все мыслимые границы, и дышать убийственным воздухом можно полчаса, не более. Потом – черная чахотка, кашель, ошметки легких на носовом платке, и смерть, довольно быстро.
Но сегодня снег, а значит, у него в запасе еще три часа, а значит, он успеет дойти до места. А если бы не успел? Какая ему разница? Все равно он остался один.
Один на этом чертовом куске льда.
Он на минутку остановился, поднимая глаза вверх, в круговерть снежной крупы. Что он там хотел увидеть? Звезды? Смешно. Еще смешнее надеяться увидеть там, среди россыпи чужих звезд, его родное Солнце. Он не видел его ни разу, даже когда мороз выстуживал черное небо до прозрачности. Даже тогда в застывшей дали невозможно было разглядеть Солнце, от которого когда-то давно улетел в дальний путь их корабль «Арктика».
Джек горько усмехнулся. «Как вы лодку назовете, так она и поплывет!». Это ж надо – «Арктика». Ну и получите Арктику, по полной программе. Он оглянулся назад, и сказал телу, замотанному в одеяла и привязанному к санкам:
- Потерпи, малыш. Немного осталось.
И пошел дальше, склонив голову и пряча лицо от пощечин ветра.

Дина Салливан была мертва. Но Джек все равно укутал ее во все имеющиеся у него в запасе вещи. Так, будто мертвая может замерзнуть! Но Дина была мертва. Закрытые глаза ее запорошил снег, ветер теребил светлую прядь волос, выбившуюся из-под капюшона куртки, и нежной россыпью золота бросал эту прядь на восковое лицо. Дина была мертва, но она улыбалась. Может потому, что отмучилась.

«А мне еще предстоит, - подумал Джек, глядя в мраморное лицо жены, - у меня еще впереди эти муки, жар, лихорадка, потом судороги, потом я впаду в ступор, и – смерть, похожая на сон. Остановка дыхания, остановка сердца, остановка всех жизненных процессов, лишь тело, одно лишь тело, будет храниться, странным образом не разлагаясь. Впрочем, как может быть иначе в этом общем всепланетном холодильнике?» - и он зло хмыкнул, поудобнее перехватил лямки саней и потащил труп жены туда, куда уходили все.
Прорубь во льдах, вечных льдах, укрывших всю планету. Эту прорубь сделали тогда, когда на «Арктике» погиб первый член экипажа. Он умер от снежной чахотки – просто сжег легкие на морозе. Тогда они еще не знали, сколько же можно дышать воздухом этого мира без боязни схватить снежную чахотку. Легкие Петера Клауса отказали через три дня, а еще через день прорубили во льдах Полынью, и капитан, Иван Козин, сказал, запинаясь и вспоминая слова своей веры:
- Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Петера и всех бывших на «Арктике» и погибших до сего часа, и прости им вся согрешения вольная и невольная, даруй им Царствие Небесное и причастие вечных Твоих Благ, и сотвори им вечную память. Опустите тело усопшего в воду, как полагается испокон веку поступать с усопшими на кораблях.
И тело Петера, спеленатое, как куколка, скользнуло в темную воду, опоясывающую всю планету. Как знать? Может быть, оно и достигло дна. Где-то же есть дно у этой бездонной, залитой черной водой и укрытой слоем льда, планеты!

Полынья выросла из снежной круговерти внезапно, и Джек даже обрадовался. Быстро дошел. Значит, еще поживет. Посуществует. Послушает тонкий свист ветра и шорох снега над бесконечными ледяными полями планеты. Последний член экипажа «Арктики». Да. Повезло же тебе, парень. Отчаянно повезло!
Он втащил санки внутрь Полыньи. Эти русские, входившие в состав экипажа, всегда смеялись, когда они говорили – внутрь полыньи. Объясняли, что полынья – это всего лишь дыра во льду. Ничего подобного. Их Полынья – это широкая прорубь в вечных льдах, которую сверху накрыли куполом из снежных кирпичей. Даже крест выложили снаружи, на куполе. Прорубь опять затянуло льдом, и Джек, взяв топор, начал рушить эту ледяную корку, иначе как он отправит Дину в последний путь, туда, где ее ждут остальные члены «Арктики»?
Ну, вот и все. Готово. Он отбросил топорик и присел рядом с женой. И заговорил, только глядел не в мертвые глаза, а в черную воду, дымившуюся стылым парком:
- Прибыли, девочка моя. Все готово. Сейчас ты отправишься к нашим. Там уже все – и капитан, и его жена, и твоя подруга Лиза, и наш врач, который так и не нашел способов лечить эту болезнь. Не нашел, бедолага, хотя старался, ночами не спал, ходил с глазами красными. «Это местный вирус или паразит, я уверен!» – говорил он. Какая разница – вирус или паразит. Главное, что болезнь начала косить нас после того, как кончились запасы воды и мы перешли на местную воду. И ведь проверяли ее многократно, и очищали, и ничего в ней не могли найти, а люди начали умирать один за другим. Вначале жар, лихорадка, потом наступали судороги, потом ступор, потом смерть. Мертвый не дышал, сердце не билось, тело не разлагалось. Доктор вначале хватался за голову, но недолго – от этой болезни он умер третьим, ты же помнишь. А тебе повезло – вон сколько протянула. А мне… мне повезло больше всех, чертова планета, чтоб ее!!!
Он уткнул голову в колени, бормоча ругательства, потом полез в карман, достал оттуда крохотную фигурку звездолета и сунул ее в одеяла, спеленавшие тело покойной.
- Дина, когда встретишь там нашего малыша, передай ему это. Он любил играть с маленькой «Арктикой», помнишь? Я вчера нашел игрушку у себя в столе. Дина, я, когда ее увидел, чуть не умер. Но потом вспомнил, что мне еще нужно отвезти тебя к полынье, и не умер. А «Арктику» я сам у сына отобрал, когда он спать не хотел, и сунул в стол. И забыл. А он, наверное, ее вспоминал, когда… когда… - и захлебнулся воздухом, скривился, некрасиво сморщив лицо и беззвучно тряся головой. По сухим, исхлестанным морозом щекам не скатилось ни единой слезинки. Только глухое, исполненное боли, некрасивое, хриплое мычание раздавалось в мертвой тишине Полыньи.
Потом долго было тихо. Джек опустил голову на руки и, казалось, сам закоченел прямо тут, рядом с трупом своей жены. Он думал.
«Что дальше? А все. Дальше уже ничего не будет. Размечтались! Вначале-то мы думали, что нам чертовски повезло – обнаружена пустая, незаселенная планета, сплошь покрытая пресной водой! Причем – укрытая слоем льда, так что по поверхности можно передвигаться! Разработка таких запасов воды принесла бы громадные прибыли. О, тогда все сразу быстро поняли, что на этом можно хорошо заработать! Тем более, что, после тщательных проверок, было признано – вода чистая и совершенно безвредная!
Ага, как же. Узнали потом на своей шкуре, какая она безвредная… да поздно было!»
Джек вспоминал.
Была паника, с примесью веры, что вот-вот доктор и его подручные что-то сделают. Доктор умер третьим, ничего не сделав.
Потом было обжигающее, черное отчаяние, и тогда много чего плохого было…
Потом стало совсем пусто. Последние выжившие уходили уже даже как-то равнодушно. Полынья не успевала покрываться льдом.
Потом остались они с Диной. Одни во всем звездолете. Они ждали.
Дина дождалась. Скоро дождется и он.
Джек погладил жену по холодной, будто стеклянной щеке, неумело перекрестил ее, пробормотал «покойся с миром» и столкнул тело в черную воду.
Потом встал и зашагал назад к звездолету. Умирать.

Тело Дины Салливан медленно опускалось вниз. Глубина была нешуточная, вначале было черно и холодно, потом стало заметно теплее. Откуда-то снизу разливался ровный рассеянный свет. Тело опускалось, плавно, медленно, паря в толще воды. Давно пропитались водой намотанные на Дину одеяла. Кожа на лице и на теле Дины стала рыхлой, и казалось, тело впитывает в себя влагу, как губка.
Свет стал ярче. Теперь это было множество ярких точек внизу, вокруг которых кипела вода. Стало еще теплее.
Тело Дины начало содрогаться в конвульсиях. Не выдержав, упали с нее неплотно намотанные одеяла. Дина тряслась, как в лихорадке, сжимались и разжимались пальцы рук, судорогой сводило ноги, запрокинулась голова, и, наконец, она открыла глаза и глубоко вдохнула – еще не понимая, что дышит уже появившимися за ушами жабрами.
Оттолкнулась от воды появившимися между пальцами перепонками, дернулась вперед, освобождаясь от ненужной одежды, и поплыла вниз, к теплу и свету, привыкая к своему новому телу. И чувствуя, особой сенсорной полосой вдоль всего тела чувствуя, что там, у источника тепла, есть пища - и есть такие же, как она.
Цикл замкнулся. Вода, попавшая в организмы чужаков, запустила сложный механизм преобразования тела, в котором так называемая «смерть» была лишь первым этапом. Далее были регенерация тела, приобретение новых функций и жизнь уже в новой, водной среде.
Но всего этого Дина не знала. Она лишь чувствовала, что вода приняла ее, свою новую дочь, и Дина была этому рада, вот только в глубине памяти маленьким черным гвоздиком стучало слово «Джек»…
Но Дина знала, что это скоро пройдет.

 
Ворон Дата: Пятница, 15 Фев 2013, 12:25 | Сообщение # 25
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Да, в погоне за лёгкой наживой человечество совершает непростительные ошибки... А расплата за них порой их жизнь..
Замечательный рассказ! Планета оказалась разумной, она преобразовала людей в более высокоорганизованные существа...
 
Литературный форум » Наше творчество » Творческая гостиная » Касина Людмила. Рассказы от Касы. (рассказы, жанр - фентези, мистика.)
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Поиск: