- Рядовой Малиновский!

- Я!

- Два шага вперёд!

Шух! Шух! Скрип! Щёлк!

- Рядовой Малиновский, два наряда вне очереди!

- За что?

- Разговорчики! Три наряда вне очереди!

- Есть! Три наряда вне очереди!

- Будете много болтать, рядовой Малиновский, будете у меня (непечатные слова) до дембеля на губе куковать! Вопросы есть? Вопросов (непечатное слово) быть не может.
 
Рядовой Малиновский уныло потупился.

- Рядовой Ковбасенков!

Тишина.

- Рядовой Ковбасенков!

Тишина.

Недавно назначенный замначальника ансамбля песни и пляски по воспитательной работе
двадцатипятилетний младший лейтенант Нелюдов даже немного растерялся.

- Где рядовой Ковбасенков? Не слышу ответа! Кто знает, где рядовой Ковбасенков?

Лёгкая тень скоренько прошмыгнула из темноты зала за ближайшую колонну.

- Я здесь!

- Не понял! Почему не в строю?

- Я… я…

- Головка от пропеллера! Почему не в строю? Встать в строй!

Тень выпрямилась и материализовалась в нескладного, близорукого, длинного альтиста Ковбасенкова, прославившегося тем, что в футляр для альта свободно укладывал шесть бутылок шампанского, был страшно картавым, а ещё тем, что иногда играл чисто, но чаще мимо нот.

- Я в сойтие сидел, - почти прошептал рядовой обиженным тоном.

- Ты у меня на губе посидишь! Выйти из строя!

Шух! Шух! Скрип! Щёлк!

Личико младшего лейтенанта, при взгляде на рядового Ковбасенкова, отразило недоумение: на альтисте не было носков. Из-под коротковатых брюк парадной формы бесстыдно выглядывали голые лодыжки.

- Рядовой Ковбасенков, где ваши носки? Вы их в сортире забыли? – ядовито-ласково спросил Нелюдов, и на его узеньком лбу вздулись вены, предвещая взрыв.

- Почему забыл? – Ковбасенков покраснел, смешно оттопырил губы и стал поспешно рыться по карманам. Чем дольше он рылся, тем больше оттопыривались губы и даже шевелились от усердия. Наконец в глазах альтиста мелькнула искра счастья, и он медленно и торжественно извлёк из глубины кармана брюк... розовые кружевные женские трусы.

- Вот!

Сказать, что раздался дружный хохот, значит не сказать ничего.

Не понятно, как колонны зала, где проходило построение, выдержали и не завалили обломками и альтиста Ковбасенкова, и самого младшего лейтенанта, и рядового Малиновского и всех остальных.

Ковбасенков, красный, как флаг страны Советов, долго ещё искал носки, а вал хохота
постепенно затихал, и ситуация из почти трагической приняла окрас явно комический.

Наконец Ковбасенков носки нашёл и надел, был поставлен в строй, вопрос же о происхождении в его кармане розового предмета женского белья как-то сам собой был перенесён на завтра, и замначальника Нелюдов уже было собирался произнести долгожданное финальное: «Разойдись!», но тут самовольщик и злостный нарушитель воинской дисциплины рядовой Малиновский, по недоразумению первая и единственная виолончель ансамбля, неожиданно открыл нахально рот и стал, слегка заикаясь, говорить слова.

А слова эти были про то, что жена у него в больнице на сохранении, вот-вот родит, а
младшего сына девать некуда, родственники все в Перми и приехать не могут. Ну
не могут они приехать, или не хотят, или возможности не имеют… А ему, рядовому
Малиновскому, что делать? Сына кто в садик утром отведёт? А вечером его кто
заберёт? Нет, рядовой Малиновский, уважает и чтит воинский устав и полностью
согласен, что он виноват, и готов понести и искупить, только в садике ему нужно
быть не позднее…

- Разговорчики! Рядовой Малиновский!

Но разговорчики не прекратились, а вот с Нелюдовым неожиданно случилось нечто
небывалое - что-то человеческое вдруг отобразилось на смуглом, несколько обезьяньем
личике младшего лейтенанта, возможно, это была несвойственная его чину жалость,
или, ещё того пуще, попытка думать.

Возникла даже некоторая пауза. Нелюдов долго-долго смотрел на Малиновского, который, в свою очередь, долго-долго, насупившись, смотрел в пол и глупо кусал губы.

Не известно, что происходило в эти секунды в черепной коробке замначальника, но зато всем известно дальнейшее: распустив строй, он, почесав подбородок, обратился к
виноватому во всём Малиновскому с такими речами: «Эта… ты… зайди, давай, ко мне
в этот… в кабинет, давай, зайди. Указания получить. Там всякое… такое… нужно…
ну, сам понимаешь».

Воспрянувший духом Малиновский поспешил за младшим лейтенантом и в тишине кабинета получил такие указания вышестоящего начальства, о которых впоследствии…

Впрочем, зачем спешить?

Давайте-ка, всё исследуем по порядку.

А порядок исследования следовало бы начать с принадлежности замначальника Нелюдова к категории комсомольской. Правдиво описываемые здесь события происходили давно.
Так давно, что вряд ли кто уже помнит, что все офицеры, выпускники военных
училищ, прибывали к месту службы, уже будучи членами могущественной
Коммунистической партии Советского Союза. Единственным из известных мне офицеров,
не имевшим по непонятным причинам членства в Коммунистической партии, как раз и
был младший лейтенант Нелюдов. Страдал Нелюдов от этого морально и физически,
вследствие чего имел огромный зуб на всех, кто хоть по касательной, но мог быть
причислен к когорте виноватых. При этом не важно было в чём виноват, и степень
«виноватости» не важна была.

Срочные служащие ансамбля старались по возможности не давить на эту мозоль Нелюдова, но на комсомольских собраниях, которые случались не реже одного раза в месяц, вынуждены были требовать от него отчёта о выполнении комсомольских
обязанностей, наравне со всеми прочими.

Одно из таких собраний, помню, закончилось страшнейшим разгоном, учинённым комсомольцу Нелюдову за разгильдяйство и халатное отношение к исполняемым поручениям. Но как только собрание было закрыто, оный комсомолец поднялся, хищно оглядел зал и ядовито прошипел: «Всё! Демократия… закончилась! Щас я… вас всех…» Ну, и так далее, в том же ключе… Впрочем, дословно воспроизвести всю фразу здесь никак невозможно по причине её нецензурности…

Только не надо думать, что замначальника был уж таким кровожадным и мстительным!
Присутствовали в его характере и хитреца, и лукавство, и зачатки юмора, но всё
это в свободное от несения службы время, в чём я убеждался неоднократно. Однако,
рассказ не об этом. В служебное время портил младший лейтенант безмятежную
жизнь срочников, как хотел. Кстати, между собой срочнослужащие звали младшего
лейтенанта Чёрным, но вовсе не за свойства натуры и не за придирки и
требования, а просто потому, что носил он форму с погонами танковых войск,
чёрного цвета, в то время, как другие офицеры и солдаты носили красные погоны
пехоты.

Да! Одно обстоятельство нуждается в особом пояснении, ибо служба в ансамбле песни и
пляски всё-таки была несколько особенной и требовала некоторых специальных знаний,
не преподававшихся в военно-политическом училище.

Например, младшему лейтенанту никто в процессе воинской учёбы не растолковывал значения музыкальных терминов, таких, как мелизмы, форшлаги, флажолеты, бемоли и прочее, а уж про то, что такое баллон в устах балетных людей, он даже догадаться не мог
бы. Кстати, поясню, что на балетном языке баллоном называется способность во
время исполнения прыжков как бы зависать на мгновение в воздухе, что говорит об
очень высоком уровне мастерства танца. Между певцами же особой популярностью
пользовались шутки про си-бемольное масло, которого вечно не хватало, чтобы
спеть высокие ноты.

Этим недостатком специфических знаний у Чёрного срочники ансамбля поначалу
пользовались со страшной силой.

Одним из первых обнаружил и проверил эту возможность солист балета Санька Блинов.

Началось всё с шутки. С перекошенным от ужаса лицом проник он в кабинет грозного
замначальника и почти заикаясь от волнения стал говорить, что послезавтра нужно
ехать в командировку, а у него баллон сломался.

- Как сломался? – совершенно серьёзно воскликнул Нелюдов.

Сашка поначалу даже оторопел, но тут же продолжил.

- Ну, как? Во время репетиции…

- Что же ты завхозу не сказал, он бы в ремонт сдал?

Тут Блинов сообразил, что его шутливое враньё принимается за чистую монету, и подхватил опасную игру.

- Так ремонт, это дней пять или даже неделя, а ехать послезавтра.

- Ладно, не паникуй, я что-нибудь придумаю… Сейчас начальнику позвоню.

- Зачем звонить? Завтра суббота, всё равно всё закрыто. У меня есть дома запасной, я
могу съездить…

- О, молодец, с этого бы и начинал. Вот тебе увольнительная до…

Совсем обнаглев, солист перебил: «Послезавтра к отъезду только успею. Он у отца на
даче, в Первоуральск надо будет мотаться».

- А точно успеешь? А то смотри!

- Успею. Не первый же раз.

И поехал Сашка за баллоном на дачу в Первоуральск, только почему-то на трамвае… На улице, кажется, Бебеля у него подруга жизни жила… И даже, помнится, не одна и не только на Бебеля.

 

После Сашкиного триумфа очередь за увольнительными стала возникать у кабинета Нелюдова с регулярностью поезда метро.

Скрипач Миша Коломийцев раза четыре умудрился сходить в увольнительную за очень редкими бемолями.

Игорь Зырянов, освоивший самоучкой контрабас, ходил покупать форшлаги и мелизмы,
которые всё время крошились, и непонятно было, кто же их выпускает столь
низкого качества.

Миша Токарев, потрясающий флейтист, вместе с Володей Хмелёвым, экстра-класса, кстати, баянистом, то и дело меняли изношенные флажолеты, а один раз умудрились
потерять где-то или разбить ужасно хрупкий бекар, причём, Миша от флейты, а
Володя его же, но от баяна. Такие вот Маши-растеряши. Пришлось отправить их аж
на три дня, иначе концерт срывался.

Как-то пришли к Нелюдову два певца-солиста, два Александра, два тенора, оба рядовые, только фамилии разные: один Швед, другой Выгрузов. Пришли и стоят. Стоят и молчат.
Вообще-то они  вместе никогда к нему не ходили, солисты, это значит соперники, конкуренты по-современному. А тут вдруг оба пришли.

Нелюдов сразу заподозрил недоброе, и точно: у обоих закончились запасы си-бемольного масла. Ни капли не осталось! Мало того, что тренировки накрываются медной посудой (Нелюдов репетиции ансамбля на армейский лад тренировками величал), так ещё и
надвигающийся правительственный концерт под угрозой.

- А вы что, только сегодня об этом подумали?

- Нет, вчера, - Выгрузов виновато потупился.

- Пошути мне тут, пошути…

- Я, товарищ лейтенант, конечно виноват, - встрял тут Швед, - он у меня брал, когда нужно. А вчера я, когда из казармы на спортплощадку пошёл в волейбол играть, забыл масло из кармана выложить. Толик Коновалов мяч подавал, и я плохо принял, баночка
разбилась… Вот… - и показал карман с жирным пятном.

Пришлось в итоге солистам-Александрам Шведу и Выгрузову, как они не пытались возражать, идти в увольнение, чтобы искать по всему городу дефицитнейшее си-бемольное масло. Правда, поиски эти происходили довольно странным образом, а именно: в небольшой двухкомнатной квартирке почти на самой окраине Свердловска, накрыт был хозяйственной и заботливой мамой Саши Выгрузова стол. За столом этим, поглощая вкусный борщ, котлеты, домашние соленья и прочие вкусности, искали си-бемольное масло оба Александра, чтобы затем продолжить поиски, переодевшись в гражданскую одежду, каждый в своём направлении.

Однако чаще всех и дольше всех гулял по увольнениям не музыкант, не певец и не танцор, а просто рядовой Валентин Палуб. Не владел Палуб ни музыкантским, ни балетным, ни каким бы то ни было другим фольклором, и понятия не имел о
бемолях-мелизмах-баллонах и прочей лабуде. Зато владел он в совершенстве тонкостями
искусства стукача, а кроме того умел доставать в любое время дня и ночи
горячительные напитки в виде водки или дешёвого вина для нужд сверхсрочников
или офицерского состава, не забывая, впрочем, и себя сирого. А по всему по
этому благодарность офицерского состава постоянно выражалась в увольнительных
записках оному рядовому Палубу Валентину.

 

Для всех остальных срочнослужащих эта лафа продолжалась довольно долго, однако всему на свете приходит конец. Пришёл он и этой лафе. Пришёл закономерно и ожидаемо в лице вернувшегося из очередного отпуска заместителя начальника ансамбля по
художественной части старшего лейтенанта Михаила Процянко. Работал Процянко в
ансамбле, вернее, служил, не первый год, окончив в своё время отделение военных
дирижёров Московской аж консерватории.

Заглянул, выйдя из отпуска, Процянко к Чёрному с вопросом: «А где у нас рядовой Шевченко болтается? Он мне нужен».

Между нами говоря, болтался рядовой Шевченко в это время в женском общежитии Уральского политехнического института, в комнате №123 в объятиях полуодетой Светочки, а может быть Танечки или даже Риточки, держа в правой руке на отлёте стакан
портвейна №72, но в трактовке младшего лейтенанта Нелюдова это прозвучало
чуть-чуть иначе.

- Здравия желаю, Миша. Хорошо, что ты вернулся. Прости, я тут обедаю… Ты чай будешь? Я только что заварил…

- Да нет, спасибо. Шевченко мне нужен.

Отодвинув в сторонку расстеленную газетку, на которой покоились початый бутерброд с
селёдкой и два пирожка с неизвестной начинкой, Нелюдов глотнул чайку и весомо
произнёс: «Шевченко я отправил в увольнительную, у него нотный стан кончился.
Пока не найдёт, я ему сказал, чтоб не появлялся мне на глаза».

От такого заявления у Миши Процянко самопроизвольно открылся рот и в глазах утвердилось некое подобие жалости к говорившему.

- Что у него кончилось? – не веря услышанному переспросил он.

- Нотный стан кончился, - со знанием дела повторил Нелюдов, - причём закончился ещё вчера утром, а он мне об этом только вечером сообщить изволил.

Поражённый Процянко молчал, пытаясь сообразить что-нибудь.

- Вот Карпов Коля молодец. Ему батман стал ногу натирать, он сразу пришёл. Лучше вовремя новый заказать, тем более, что по знакомству, бесплатно, чем потом в госпитале…

- Что ему ногу натирает?

- Батман…

- Какой батман?

- Откуда я знаю, какой? Гранд, кажется. Мал он ему… Коля ни тренироваться, ни танцевать не может… Да, вот, посмотри список увольнительных на сегодня…

И лейтенант Процянко посмотрел…

 

Кое-кто может подумать, что я шучу и всё выдумываю? Если бы так! Впрочем, все имена и фамилии действующих лиц это истории подлинные. Можете спросить у любого, если не верите мне.

 

Разговор в кабинете продолжался долго, очень долго. Сколько? Никто не знает. Но все знают, что итогом этого разговора был… как бы помягче сказать? Нет, лучше промолчу,
итак все поняли.

Впрочем, был ещё один итог этого разговора: Нелюдова буквально перекашивало, стоило
кому-нибудь произнести слово форшлаг, тошнило от мелизма, бемоль вызывал бурный
прилив гнева, а батман – судорогу.

 

Пора, однако, вернуться к рядовому Малиновскому, выходящему из кабинета замначальника с вожделенной увольнительной в руке, да ещё на двое суток!

Отбыв из дома офицеров, где была база ансамбля, непосредственно в детский сад за маленьким сыном, дальше он исчез из круга нашего общения ровно на обозначенный в
увольнительной записке срок.

Утро третьих суток началось, как всегда, с общего построения. Всё протекало буднично и
обыкновенно, за исключением одной детали: в строю рядовой Малиновский стоял не
один, он держал за руку малютку лет около трёх в синих штанишках на
перекрещенных лямках, клетчатой рубашке и летних сандаликах. Малый ковырял в
носу, а рядовой Малиновский, дёргал его руку и что-то шипел, стараясь быть
неслышным.

Неслышным быть Малиновскому не удалось, несмотря на все усилия.

 

При виде малыша младший лейтенант Нелюдов, даже несколько смутился, хотел было рядового Малиновского вывести из строя и объявить очередное взыскание, но почему то
просто по-человечески вдруг спросил: «Девать некуда, что ли, пацана?»

- Некуда, - подтвердил Малиновский, - Карантин в садике, - дёрнул малыша за руку, чтобы не ковырял в носу, а сам потупился.

- А как же тренировка?

- Не знаю.

- Ладно, давай его в кабинет к зампоАХЧ. После обеда разберёмся.

Пробудившаяся не к месту в Нелюдове жалость сыграла со всеми шутку, но он ещё не подозревал об этом.

 

Виолончелист Малиновский завёл сына в кабинет заместителя по хозяйственной части пожилого добродушного Виталия Матвеевича, и все отправились по своим, так сказать,
рабочим местам, на репетицию.

Малыш Малиновский, получив от папы строжайшей строгости наказ вести себя тихо, как только папа скрылся за дверью, тут же начал наказ исполнять по мере возможности, то есть залез пальцем в письменный прибор на столе и вытащил оттуда гигантскую кляксу.
Клякса с пальца сорвалась и угодила именно туда, куда было надо - на финансовую
ведомость. Спокойный обычно Виталий Матвеевич пережил эту неприятность, лишь
слегка вздрогнув. Он промокнул кляксу пресс-папье и протянул юному Малиновскому
платок: «Немедленно вытри руки! В чернильницу лезть руками нельзя! Разве тебе
папа не говорил?»

- Нет, не галявиль! - объявил отпрыск и потянулся посмотреть на запачканную ведомость.
Чтобы удобнее было тянуться, он схватился руками за счётный аппарат «Феликс»,
от чего тот поехал, и оба успешно рухнули на пол. Падая, малыш поддел ногой
корзину для бумаг, от чего всё её содержимое разлетелось по кабинету.

- О, боже! - воскликнул зампоАХЧ, и ринулся поднимать юного альпиниста. У того на глазах стояли слёзы, но он мужественно вытерпел, пока его поднимали, отряхивали,
водили умываться, и даже не проронил ни звука, пока оттирали пальцы
послюнявленным платком.

Однако, когда Виталий Матвеевич вернул его в кабинет, малютка умудрился: а) во мгновение ока разбить цветочный горшок с подоконника, б) опрокинуть вешалку с одеждой, в) оседлать Виталия Матвеевича с радостным возгласом «лосядка!» в тот момент, когда зампоАХЧ ползал по полу, собирая разбросанное содержимое корзины, г) оказаться на столе, несмотря на яростное сопротивление…

Часа через полтора от начала событий Виталий Матвеевич не выдержал. Он, проявив
несвойственную ему обычно поспешность, заскочил в кабинет Нелюдова, но того не
оказалось на месте. Тогда он ринулся к Процянко и слёзно начал умолять
прекратить пытку.

Процянко, который только что появился, так как с утра находился на совещании в штабе
округа, был не в курсе происходящего и поспешил на помощь. Зрелище, открывшееся
его взору, могло потрясти до глубины души любого.

На роскошном письменном столе стоял на четвереньках перемазанный чернилами малютка без своих синих штанишек и повторяя: «Я хасю пи-пи!» радостно брызгал на помятые армейские бумаги. Штанишки висели на рамке грамоты с благодарностью Военного совета.

После того, как два взрослых человека, два кадровых офицера смогли одеть на малыша
штанишки, попытались спасти раскисшие бумаги, накрыли промокшее зелёное сукно
стола какими-то тряпками и препроводили непоседу в другой раз умываться, общим
собранием было решено поместить удальца в кабинете Процянко, но при одном
условии: он не будет ни к чему прикасаться, а будет играть на диване, иначе
папу посадят на гауптвахту и он не купит мороженное.

Нимало не подумав, малыш утвердительно кивнул головой и действительно минут десять сидел на диване тихо, перебирая в картонной коробке какую-то ерунду. Коробку принёс
Виталий Матвеевич, пересыпав в неё из закромов всякую мелочь для развлечения
дитяти.

Процянко уже было внутренне возрадовался, да рано.

- Дядь, а сто это? - малыш протянул пустую баночку из-под сапожного крема.

- Крем, сапоги чистить, - вздрогнув ответил он.

- Дядь, а сто такое клем?

- Это… это такая штука… чтобы сапоги блестели.

- Дядь, а у тебя есть сапаги?

- Есть.

- А где ани есть?

- В шкафу стоят?

- В каком скафу?

- Вот в этом.

- А засем ани там стаят?

- Потому что я их туда поставил?

- А засем ты их туда паставиль?

- Извини, дружок! Ты мне мешаешь работать.

- А засем тибе лаботать?

- Я занимаюсь важным делом, а ты мне мешаешь. Помолчи, пожалуйста, хорошо?

- Халасо.

Пять секунд тишины.

- Дядь, а это сто? - малый крутил в руках поломанную кокарду.

- Это от военной фуражки. Кокарда.

- А засем какалда?

- Чтобы знали, что ты военный.

- А засем ваеный?

- Господи! Я просил тебя помолчать, мне надо работать.

Ещё пять секунд тишины.

- Дядь, а это для сиво?

- Это… - несчастный старший лейтенант обомлел: в руках у малыша он увидел кобуру, - Не трогай! Положи немедленно! Это нельзя!

Процянко выскочил из-за стола и мигом выхватил кобуру. Кобура была ПУСТАЯ!

- Где ты это взял! - почти заорал он, - Где взял? Отвечай!

Лицо младенца сморщилось, предвещая рёв!

- Скажи мне, где ты взял эту штуку, а то… а то… - он понятия не имел, что будет, «а то…»… Наконец счастливая мысль посетила растерянного старшего лейтенанта: «А то я
твоего папу уволю!»

Незнакомое малышу слово неожиданно произвело нужный эффект.

- Я это взяль там, - он указал пальчиком на тумбочку.

Молния воспоминания вспыхнула в мозгу Процянко. Он метнулся к тумбочке и мгновенно выдвинул ящик. Слава Всевышнему! Пистолет лежал нам.

- Никогда! Слышишь, никогда нельзя брать это! Чужие вещи брать нельзя! Понятно?

- Я иглал!

- Чужие вещи - не игрушка!

Шкодник молчал, насупившись.

Немного успокоившись, Процянко спрятал пистолет в кобуру, кобуру положил в сейф и
вернулся к делам. Однако на этом ничего не закончилось.

- Дядь, поиглай со мной! - попросил младший Малиновский и попытался влезть и на стол Процянко.

- Нет! Мы договаривались, что ты будешь сидеть тихо на диване. Договаривались?

- Дагараливались!

- Вот и сиди тихо.

- Эта сто у тебя? - маленький пальчик указывал на погоны.

- Это погоны, моё звание.

- А как тибя звать?

- Меня дядя Миша звать.

- А засем тибе пагоны?

- Чтобы знали, что я офицер?

- А засем ты афисель?

- Офицер, это начальник над солдатами. Твой папа солдат, а я его начальник.

- А засем насяльник?

- Слушай, ты снова мне начал мешать. Пожалуйста, помолчи!

- А засем памалси?

…

Процянко мужественно продержался очень долго, целых сорок минут.

В самый разгар репетиции ансамбля он возник в зрительном зале с пачкой каких-то бумажек в руке и начал делать отчаянные жесты дирижёру. Тот постучал палочкой, строго посмотрел на старшего лейтенанта и объявил: «Пять минут перерыв!»

 

Пока все курили, трещали последними анекдотами и разминали затёкшие ноги, можно было видеть, как Процянко в ужасе что-то говорит дирижёру, начальнику ансамбля
майору Холченкову, а тот делает изумлённое лицо и что-то строго бурчит.
Странный разговор продолжался значительно дольше объявленного времени, а
закончился совершенно неожиданно.

- Рядового Малиновского ко мне! - приказал майор Холченков, и когда тот появился, счастливый Процянко вручил ему пачку увольнительных записок со словами: «Чтоб я твоего… (непечатное слово), больше до дембеля в армии не видел!!!»

 

Вот так рядовой Малиновский, а по совместительству первая и единственная виолончель
ансамбля песни и пляски, получил возможность ходить в увольнения в любое время
дня и ночи.

 © С.Кочнев, 2013