Те долгие годы, наступившие после краха семейной жизни и тянувшиеся с медлительностью улитки, были для Тани черно-белого цвета. Развод с его неизменными дрязгами, связанными с имуществом, помещением, выяснениями отношений, вызвал бездну разочарования в ее душе, превратил в сплошную кровоточащую рану, источавшую боль. Вторая неудача в любви привела ее к новому разочарованию в людях, что подтолкнуло к еще большей замкнутости и уединению.
Как, научи меня, вытравить эту боль - бремя вчерашнего? Переболеть, воскреснуть. Выпрямить то, что надёжно сомкнулось в ноль, знак бесконечности, став кольцевым, железным.
Город мой горек. Он память земных потерь тянет без устали, словно трамвай по кругу, мимо уснувших до времени тополей, изредка звоном тревожа свою округу.
Направлен взор в оконный окоём… Мой город глух и слеп. Он - в летаргии... Сегодня я посестрилась с огнем – стихи сжигала, что боготворили тебя. В них нет потребности теперь. Бессмертным слыть те долгие столетья, что длится сон бульварных тополей, не будешь ты! К сгорающим поленьям как льнули строки! - Принимала печь то личное, что лишним стать успело... Мой город спит, не содрогая плеч. Он глух и слеп к опальным и несмелым.
Память – хлам, непригодная ветошь в темноте и тиши чердака. Дремлет эхо неслышно, заветно. И нечасто тревожит рука старых писем, тетрадок, набросков, фотографий скопившийся наст.
Память – пыль – неизменно, неброско, оседая, ложится на нас.
В этой истории нет ни одного настоящего имени. Вы можете верить или не верить в реальность происходящего на этих страницах. Поскольку лишь часть прочитанного вами - правда. Она пришла из обрывков воспоминаний сразу нескольких людей, чьи судьбы оказались связаны сталинскими лагерями и послевоенным Севером. Остальное – мой художественный вымысел. Но, пока я это писала, сама перестала отличать вымысел от были. Потому что все могло быть в этой жизни и в этой стране.