[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 8 из 8
  • «
  • 1
  • 2
  • …
  • 6
  • 7
  • 8
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Поэзия » Ф. Фельдман. Переводы. (Переводы поэзии на русский язык)
Ф. Фельдман. Переводы.
Phil_von_Tiras Дата: Суббота, 22 Июл 2023, 13:33 | Сообщение # 176
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Цитата Мила_Тихонова ()
Третий сайт на моей памяти увядает.
Умного нет. ТДВ от россиян закрылся - хотя я не понимаю, кто теперь туда писать станет - 5-6 эмигрантов, а больше и нет никого.
Одна стихира цветёт и пахнет и в основном дурноцветом каким-то.
Почти 60 миллионов произведений, кошмар. 59 можно спокойно в мусор отправлять.
В прозу схожу, почитаю.
А у меня пока только в ТВОРЧИСТВЕ ГЕНИЕФ новинки - ничего не пишется.
Сегодня у нас в лиман упал военный самолёт, пилот погиб.
Вот так - разворовали всё, что можно и поехали на войну.
Апофеоз абсурда.
Ребят жалко всех. За что воюют - к людям это никакого отношения не имеет.


Ты умница и во всём права. Здесь тоже есть ГЕНИИ. Надеюсь, ты своих ребят сбережёшь.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека
 
Phil_von_Tiras Дата: Воскресенье, 13 Авг 2023, 17:41 | Сообщение # 177
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Август Вильгельм Шлегель (1767-1845)

Вечерняя песнь далёкой

Лети мой взор! В долину прочь!
Там жизнь ещё ликует;
Вдохни под лунным светом ночь,
Что тишину дарует.
Ты сердцу сдержанно внемли,
В нём боль и сласть разлуки,
И от себя не удали
Их притяженья звуки.

Они легко спешат вослед
И возбуждают чувства.
Ответь, судьба, ты праздный бред?
Фантазии искусство?
Ещё в слезах, когда-нибудь,
Наполнит очи радость?
Хоть раз униженная грудь
Найдёт в покое сладость?

Но вот взывает разум мой:
«Задал бы ты ей жару!
Ведь полным может быть покой
Лишь вне земного шара».
К изгнанью той мой ум был глух,
Что льстиво щебетала,
Ведь часто мой заблудший дух
Она обогащала.

Коль память и разлуки гнёт
Вступают в брак пред нами,
То тени душ любых длиннот
Мягчеют вечерами.
Когда б не велено судьбой
Ткать в грёзах данность в цвете,
Как обеднел бы мир людской
В сияние, звуках, свете!

В явь мира сердце влюблено
Настойчиво до гроба;
И этим верит, что оно
Имущая особа.
Богатство, что себя творит,
Ограбленным не станет:
Оно в тепле и силе бдит
И с верой жизнь чеканит.

Пусть ясным днём иль в тьме ночной
Вкруг сердца всё изжилось,
Оно давно за каждый бой
Щит славы заслужило.
И несмотря на боль утрат
Несёт всё роковое.
Так сплю я, иль проснуться рад,
Не в благах, так в покое.

August Wilhelm Schlegel (1767-1845)

Abendlied für die Entfernte

Hinaus, mein Blick! hinaus ins Thal!
Da wohnt noch Lebensfülle;
Da labe dich im Mondenstrahl
Und an der heil'gen Stille.
Da horch nun ungestört, mein Herz,
Da horch den leisen Klängen,
Die, wie von fern, zu Wonn' und Schmerz
Sich dir entgegen drängen.

Sie drängen sich so wunderbar,
Sie regen all mein Sehnen.
O sag' mir, Ahndung, bist du wahr?
Bist du ein eitles Wähnen?
Wird einst mein Aug' in heller Lust,
Wie jetzt in Thränen, lächeln?
Wird einst die oft empörte Brust
Mir sel'ge Ruh umfächeln?

Und rief' auch die Vernunft mir zu:
»Du mußt der Ahndung zürnen,
Es wohnt entzückte Seelenruh
Nur über den Gestirnen;«
Doch könnt' ich nicht die Schmeichlerin
Aus meinem Busen jagen:
Oft hat sie meinen irren Sinn
Gestärkt empor getragen.

Wenn Ahndung und Erinnerung
Vor unserm Blick sich gatten,
Dann mildert sich zur Dämmerung
Der Seele tiefster Schatten.
Ach, dürften wir mit Träumen nicht
Die Wirklichkeit verweben,
Wie arm an Farbe, Glanz und Licht
Wärst dann du Menschenleben!

So hoffet treulich und beharrt
Das Herz bis hin zum Grabe;
Mit Lieb' umfaßt's die Gegenwart,
Und dünkt sich reich an Habe.
Die Habe, die es selbst sich schafft,
Mag ihm kein Schicksal rauben:
Es lebt und webt in Wärm' und Kraft,
Durch Zuversicht und Glauben.

Und wär' in Nacht und Nebeldampf
Auch Alles rings erstorben,
Dieß Herz hat längst für jeden Kampf
Sich einen Schild erworben.
Mit hohem Trotz im Ungemach
Trägt es, was ihm beschieden.
So schlummr' ich ein, so werd' ich wach,
In Lust nicht, doch in Frieden.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека
 
Phil_von_Tiras Дата: Вторник, 05 Мар 2024, 23:24 | Сообщение # 178
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Николаус Ленау (1802 – 1850)

Чёрное озеро

Глубокий водоём охвачен горным лесом,
В нём тени чёрные лежат одним навесом.

Покрыт весь небосвод, он в тёмной поволоке,
Молчит труба и спят воздушные потоки.

Серьёзен мир, в безмолвие ушедший вскоре,
Как будто звук последний сгинул в море.

Мне тишина приветом кажется, не боле,
Последнее прощай, как мрачный символ воли.

Серьёзен мир, вещая о земной болезни,
Последний крик души предав озёрной бездне.

Надежда, прочь! Остатки грёз переплетённых!
Любовь, сладчайшая болезнь ночей бессонных!

Вы сердце предали; не излечить мне раны,
Но в силе я ещё разрушить ваши планы. ‒

Вновь ветер. Вижу зыби лёгкое волненье;
Смягчит ли сердце мне вновь ветра дуновенье?

Дрожит густой камыш, шушукаясь зловеще,
На берегу крутом под ветром лес трепещет.

Природа, ты слышна в шуршании накидки,
Как платье у моей любимой фаворитки;

На шею сесть мне ‒ в том ли вновь твое хотенье?
Чтоб повторить невзгоды льстивым песнопеньем?

Крепчает ветер, вдруг бесчинствуя грозой,
И озеро мелькнёт дрожащей полосой;

Сверкают молнии как из времён счастливых,
И гонят мысли сквозь сердечные надрывы.

Вопят они: «Глупец! Что блажь твоя решила!
Свою надежду брось, здесь ждёт её могила;

Когда ж любви ко дну пустить ты хочешь годы,
То должен сам в пучины погрузиться воды!»

Nikolaus Lenau (1802 – 1850)

Der schwarze See

Die Tannenberge rings den tiefen See umklammen
Und schütten in den See die Schatten schwarz zusammen.

Der Himmel ist bedeckt mit dunklen Wetterlasten,
Doch ruhig starrt das Rohr, und alle Lüfte rasten.

Sehr ernst ist hier die Welt und stumm in sich versunken,
Als war ihr letzter Laut im finstern See ertrunken.

Als wie ein Scheidegruß erscheint mir diese Stille,
Ein stummes Lebewohl, ein düstrer letzter Wille.

Sehr ernst ist hier die Welt und mahnt, das Erden weh,
Des Herzens letzten Wunsch zu werfen in den See.

O Hoffnungen, hinab! zerrißne Traumgeflechte!
O Liebe, süßer Schmerz der schlummerlosen Nächte!

Ihr habt mein Herz getäuscht; nicht heilen wird die Wunde,
Doch hab ich noch die Kraft, zu stoßen euch zum Grunde. –

Der Wind wacht auf, ich seh ihn durchs Gewässer streichen;
Will denn sein Hauch das Herz mir noch einmal erweichen?

Das Schilf am Ufer bebt und flüstert mir so bange,
Im Winde bebt der Wald am steilen Uferhange.

Ich höre kommen dich, Natur! dein Mantel rauscht,
Wie der Geliebten Kleid, wenn ich nach ihr gelauscht;

Willst du denn noch einmal an meinen Hals dich hängen?
Ins Elend locken mich mit schmeichelnden Gesängen?

Es schwillt der Wind zum Sturm, es zucken Blitze wild,
Den schwarzen See durchglüht ihr schnell verzitternd Bild;

Sie leuchten durch den See, wie aus beglückten Tagen
Durch mein verfinstert Herz Erinnerungen jagen.

Sie rufen mir: "O Tor! was hat dein Wahn beschlossen!
Die Hoffnung kannst und sollst du in das Grab hier stoßen;

Doch willst in diesem See die Liebe du ertränken,
So mußt du selber dich in seine Fluten senken!"
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека
 
Phil_von_Tiras Дата: Четверг, 28 Мар 2024, 19:24 | Сообщение # 179
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Эрих Кестнер.

Развитие человечества

Сидели ребята на ветках по врозь,
косматые и узколобы.
Из джунглей их выманить всех удалось.
Асфальт положили и, как повелось,
везде возвели небоскрёбы.

Спасаясь от блох, так зажили они
с центральным в домах отопленьем.
У них телефон на обычные дни,
И властвует тон между ними, сродни
лесному ещё поселенью.

Сильнее их зренье, и слух не былой,
В контакте они с мирозданьем.
Их зубы чисты, выдох их не гнилой.
Земля образованной стала звездой.
В ней много воды для купанья.

Они пневмопочту умело ввели,
бацилл изучают модели.
В природе уют для себя навели,
взлетают стремительно в небо Земли
и там остаются недели.

А то, что желудок у них не доест,
они обработали в вату.
Изучен и атом, под властью инцест
и ясно, что Цезарь, как выявил тест,
страдал плоскостопием смладу.

Итак, они речью и силой ума
в прогрессе техническом рьяны.
При свете ж, а правда проста и пряма:
в их сути глубинной весьма и весьма
они до сих пор обезьяны.

Перевод с немецкого

Erich Kaestner

Die Entwicklung der Menschheit

Einst haben die Kerls auf den Baeumen gehockt,
behaart und mit boeser Visage.
Dann hat man sie aus dem Urwald gelockt
und die Welt asphaltiert und aufgestockt,
bis zur dreissgsten Etage.

Da sassen sie nun, den Floehen entflohn,
in zentralgeheizten Raeumen.
Da sitzen sie nun am Telefon.
Und es herrscht noch genau derselbe Ton
wie seinerzeit auf den Baeumen.

Sie hoeren weit. Sie sehen fern.
Sie sind mit dem Weltall in Fuehlung.
Sie putzen die Zaehne. Sie atmen modern.
Die Erde ist ein gebildeter Stern
mit sehr viel Wasserspuelung.

Sie schiessen die Briefschaften durch ein Rohr.
Sie jagen und zuechten Mikroben.
Sie versehn die Natur mit allem Komfort.
Sie fliegen steil in den Himmel empor
und bleiben zwei Wochen oben.

Was ihre Verdauung uebriglaesst,
das verarbeiten sie zu Watte.
Sie spalten Atome. Sie heilen Inzest.
Und sie stellen durch Stiluntersuchungen fest,
dass Caesar Plattfuesse hatte.

So haben sie mit dem Kopf und dem Mund
den Fortschritt der Menschheit geschaffen.
Doch davon mal abgesehen
und bei Lichte betrachtet
sind sie im Grund
noch immer die alten Affen.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека
 
Phil_von_Tiras Дата: Пятница, 03 Май 2024, 23:10 | Сообщение # 180
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Филипп Отто Рунге (1777 – 1810)

В трауре глубоком пребывая

В трауре глубоком пребывая,
Размышлял я о себе самом,
Искру жизни в теле погашая;
Мук моих не знал никто кругом.
Что внутри меня ещё смущало тихо,
Угасало без надежд под гнётом лиха:
Всё чернее муть,
Проникала в грудь.
Произвол, насилье, страх и сущий ад!
Их с ухмылкой видишь ты у всех подряд.
Был и я там в час смертельный, час нелестный,
И на рану сердца падал свет небесный.

Одинок я и оставлен всеми,
Образ лишь её был жив во мне.
Страх своё навязывал мне бремя;
Не любим, я их любил вполне
Вплоть пока тоска, вихляясь, погрузнела,
И душа моя в итоге заболела.
Здесь её портрет!
Мёртвый ум в ответ.
Глубока пучина, нет желанья жить,
В фитиле лампадном прогорела нить.
И кому б я дум, молитв не рассекретил,
Ни одной души сердечной я не встретил.

Жизнь как радость, пламенная сила,
Корень, что потомством плодовит!
Уж надежда плод его вкусила,
Только от меня душой он скрыт.
Ты изломан весь и утопаешь в прахе ‒
Кто, раз всё мертво, пред болью, право, в страхе?
Весь реальный мир
Здесь не мой кумир.
Для чего я создан? ‒ Чтобы умереть?
И всего лишь в жизни с дрожью бездну зреть?
Отнят мой покой, не тешила услада,
Скорбь душевная сломала жизнь мне смлада!

Неужели Бог меня оставил?
Был ли слишком смел души полёт?
Мне ли не постичь священных правил,
Раз Он муку во спасенье шлёт?
Образ отними: то лучшее, что было,
Коль не всё Тебе же, что душа любила.
Время устрани,
Вечность изгони!
Не снесёт такого счастья жизнь моя,
Отбери её, избавь от бытия.
Милостью Твоей тянусь я к дням стократно,
Там где дар твой, Боже, Ты забрал обратно.

Вечный свет, таинственная воля,
В радость лишь любовь без мер и дна!
Да спадёт ли с глаз завеса что ли?
Если сдамся, боль устранена?
Вечно ль не найду, ответь мне, что ищу я?
О любви Твоей всемирно извещу я.
Да, то горний свет
В душу рвётся вслед:
В прошлом не было дано мне одного,
Я не понимал Творенья твоего,
Что Твой свет себя расцветьем обряжает,
И весь мир богатой жизнью наполняет.

В мраке я неужто зло признаю,
Коль казалось чёрное мне злом?
Пред собой любовь я созерцаю,
Ведь душа в глазах видна во всём.
Свет небесных грёз я обнаружил въяве,
С ним теперь земной соединить я вправе.
Зрю я милой вид ̶
Страсть во мне горит.
Раз кому-то не открылся вышний свет,
Радостей земных тому вкушенья нет.
Как бы из ключа очей твоих любимых
Взять и зов, и страсть для дел богохранимых.

В мир сиянье оживленье вносит,
Где брожу я, дышат там цветы.
Как глаза, блестя, тебя возносят,
Рдеют щёки, жаром налиты.
И, пульсируя, мои полнятся вены,
От любовных взглядов вплоть до чувств смятенных!
Образ милый твой
Отнял мой покой.
Сила, что дана сцепленьем наших рук
Вечности и жизни замыкает круг.
И коль без надежды я надежде верен,
Буду я любить любовь и в ней уверен.

Philipp Otto Runge 1777 - 1810

Tief in düstre Trauer hingesunken

Tief in düstre Trauer hingesunken
Saß ich brütend über mir allein.
Zehrend an des Lebens leztem Funken;
Niemand ahnte meines Herzens Pein.
Was sich still und langsam nur noch in mir regte,
Ohne Hoffnung sterbend sich nur noch bewegte:
Schwarz und schwärzer sich
In den Busen schlich
Der Vernichtung Grausen, Hölle! die Gewalt,
Die du grinsend zeigst an jeder Erdgestalt. –
Da bestand ich in der todesnahen Stunde,
Und des Himmels Licht fiel in die tiefe Wunde. –

So allein hatt' alles mich gelassen,
Nur ihr Bild lebendig in mir blieb.
Kaltes Grausen wollte mich erfassen;
Hatt' mich niemand, hatt' ich sie doch lieb. –
Bis die tiefe Sehnsucht fiel in dumpfes Schwanken,
Endlich mir die wunde Seele mußt' erkranken. –
War ihr Bild auch hin!
Kalt und todt mein Sinn,
Bodenlos der Abgrund, keiner Lebenslust
Schwächster Funken übrig in der öden Brust.
Wohin auch mein Denken, Sehnen, Beten zielte.
Nirgends nur noch eine Seele für mich fühlte.

O du Lust des Lebens, glüh'nde Flamme,
Reiner Kern, der blüh'nde Zweige trieb!
Hoffnung nahm schon Frucht von deinem Stamme,
Da dein Inhalt mir verhüllt noch blieb.
Du versinkst in Asche, deine Zweige brechen. –
Wer, wenn alles hinstirbt, kann die Schmerzen sprechen?
Da in aller Welt
Mir nichts mehr gefällt.
Wozu bin ich denn gemacht? – Daß ich vergeh',
Und im Leben schaudernd nur den Abgrund seh'?
Ist mir nirgends Trost und nirgends Ruh' gegeben.
Tiefer Seelengram, so kürze nur mein Leben!

Hat denn Gott mich ganz und gar verlassen?
War zu kühn des stolzen Geistes Flug?
Kann ich nicht den hohen Glauben fassen.
Daß er mir zum Heil die Wunde schlug?
Nimmst du mir dies Bild, dies Beste mir vom Leben,
Weil ich all' was mein war stets nicht dir gegeben?
O so nimm die Zeit,
Nimm die Ewigkeit!
Nein, ich konnte nimmer tragen dieses Glück:
Nimm das Leben, nimm mein Daseyn denn zurück.
Deine Güte ließ mich zu dem Tage kommen:
Nur was du gegeben, hast du, Herr! genommen. – –

Ew'ges Licht, du unerforschter Wille,
Einz'ger Trost, Lieb' ohne Maas und Grund!
Fällt mir von den Augen nun die Hülle?
Werd' ich mich ergebend noch gesund?
Was ich suche, bitte, werd' ich immer sinken? –
Deine Liebe, Herr! will ich der Welt verkünden.
Ja, des Himmels Licht
In die Seele bricht:
Wie mir jüngst so traurig jeder Tag verschwand,
Und ich dein Geschöpf, die Blumen, nicht verstand.
So dein Licht in Farben prangend sich nun hüllet,
Und die Welt mit vollem reichem Leben füllet.

Wollt' im Dunkeln ich das Böse sehen,
Weil das Schwarze mir das Böse war?
Die Geliebte seh' ich vor mir stehen,
Seele spricht in Augen offenbar.
Träumend, da ich wachend Himmelslicht gefunden,
Werd' ich mit dem ird'schen Licht nun auch verbunden.
Wie mein Aug' dich kennt,
Meine Lippe brennt.
Wem sich noch entschlossen nie das höchste Licht,
Der genoß das ird'sche Leben auch noch nicht.
O vom dunkeln Brunnen deiner lieben Augen
Will ich Muth und Lust zu jeder Arbeit saugen.

Lust'ger Schein, der nun die Welt belebet!
Wo ich walle, Blumen um mich blüh'n.
Wie dein Auge leuchtend sich erhebet,
Rosenroth die Wangen dir erglüh'n.
Daß zu vollen Pulsen mir die Adern schwellen.
Von der Liebe Blicken ausgeregt zu Wellen!
Deine Huldgestalt
Faßt mich mit Gewalt,
Und die Kraft, die mir dein Händedruck verleih't,
Knüpfet nun die Zeit mir an die Ewigkeit.
Weil ich ohne Hoffnung treu der Hoffnung blieben,
Will mich ohne Maas und Ziel nun Liebe lieben.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека

Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Пятница, 03 Май 2024, 23:29
 
Phil_von_Tiras Дата: Пятница, 17 Май 2024, 14:33 | Сообщение # 181
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Клеменс Брентано
(1778 – 1842)

Счастье

Счастье ведь не редкость, право.
Счастье дарят и не раз,
Счастье в жизни многоглаво,
Жизнь об этом учит нас.

Счастье ‒ утра пробужденье,
Роскошь фауны цветной,
Счастье ‒ дни без треволненья,
Счастье ‒ смех не напускной.

Счастье ‒ дождь, когда нам душно,
Счастье ‒ солнце вслед дождям,
И мороженное нужно,
Счастье ‒ ваш привет гостям.

Счастье ‒ в лютый холод лето,
Счастье пляжного песка,
Счастье ‒ лес, покоя мета,
Счастье ‒ ближнего рука.

Счастье ‒ тихий час приволья,
Счастье ‒ книга эрудит,
Счастье ‒ дружное застолье,
Счастье ‒ дружеский визит.

Счастье не привязка к месту,
Счастье ‒ это вне времён,
И тому есть в счастье место,
Страстью жизни кто вспоён.

Clemens Brentano
(1778 – 1842)

Glück

Glück ist gar nicht mal so selten,
Glück wird überall beschert,
vieles kann als Glück uns gelten,
was das Leben uns so lehrt.
Glück ist jeder neue Morgen,
Glück ist bunte Blumenpracht,
Glück sind Tage ohne Sorgen,
Glück ist, wenn man fröhlich lacht.
Glück ist Regen, wenn es heiß ist,
Glück ist Sonne nach dem Guss,
Glück ist, wenn ein Kind ein Eis isst,
Glück ist auch ein lieber Gruß.
Glück ist Wärme, wenn es kalt ist,
Glück ist weißer Meeresstrand,
Glück ist Ruhe, die im Wald ist,
Glück ist eines Freundes Hand.
Glück ist eine stille Stunde,
Glück ist auch ein gutes Buch,
Glück ist Spaß in froher Runde,
Glück ist freundlicher Besuch.
Glück ist niemals ortsgebunden,
Glück kennt keine Jahreszeit,
Glück hat immer der gefunden,
der sich seines Lebens freut.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека
 
Phil_von_Tiras Дата: Среда, 26 Июн 2024, 18:32 | Сообщение # 182
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1128
Награды: 14
Репутация: 38
Еврейский поэт Шалом Бен-Хорин
Перевод с немецкого и комментарий

Шалом Бен-Хорин (Фриц Розенталь) родился в Мюнхене, в образованной, культурной еврейская купеческой семье. В доме с удовольствием соблюдались все праздники, как еврейские, так и христианские. Семья отнюдь не была набожной. На Пасху в саду искали разноцветные яйца, на Рождество под освещённым деревом пахло пряниками и марципаном, в дом приходил и Николаус.
Но однажды в еврейский Новый год Рош ха-Шана и в День примирения Йом Кипур отец надел кипу и пошел в синагогу с изумленным Фрицем. Он и не подозревал, что сын тайно читает Библию на иврите, спрятанную в кухонном шкафу. В своём последнем интервью уже не Фриц, а Шалом сказал: «Об Иерусалиме я мечтал в юности, но попал сюда благодаря злым обстоятельствам. Между мечтой и реальностью есть разница». В 15 лет он заявил семье, что больше не участвует в буржуазной пустой суете, покинул дом и поселился в строго ортодоксальной еврейской семье, где примкнул также к сионистскому молодежному движению «Кадима». Имено здесь родилось его новое имя: Шалом Бен-Хорин, Мир, сын Свободы.
Злыми обстоятельствами, которые упомянул Бен-Хорин в интервью, были преследования его с приходом к власти нацистов. Его арестовывали, избивали, бросали в полицейскую тюрьму. В 1935 году, покинув университет до завершения образования, он вместе с женой бежал в Палестину. Но отнять его любовь к старой родине, её языку национал-социалисты не могли. В 1937 году он пишет стихотворение «Мюнхен».
Бен-Хорин и до эмиграции был известен как поэт и эссеист. В Израиле он продолжает свою литературную деятельность, но выступает ещё как журналист, критик, философ и богослов. Он также лектор и профессор в Израиле и Германии. В 1958 году им в Иерусалиме основана первая реформистская община Израиля. Кстати, его сын Товье Бен-Хорин служил до 2015 года раввином в еврейской общине Берлина. В Германии Шалома Бен-Хорина считают выдающимся богословом и одним из пионеров-основателей христианско-еврейского диалога, взаимопонимания между израильтянами и немцами, творца «теологии после Освенцима».
Многочисленные переводы его произведений в стихах и в прозе появились на французском, итальянском, голландском, португальском и японском языках. Нет только переводов на русском языке. Представленные мной ниже переводы его стихов являются первыми перводами на русском языке.

Шалом Бен-Хорин (1913 – 1999)

Мюнхен

В сны мои ты входишь неустанно,
Милый город юности моей.
Тихо шелестящие каштаны
В свете южных ласковых лучей.

Стройных башен и площадок тени ‒
Синевою на моих глазах.
Бури, штормы, долгий дождь осенний
Всё ещё слышны в моих ушах.

Вписан я в твои просторы
Город на краю озёр и гор.
Что в себе я слышу хоры,
Звонарей призывные повторы
Знал я ‒, был, однако, в бегстве скор.

Топот детских ног моих как эхо
Всё ль ещё на улице слышны?
И в лесу на кронах неуспеха
Просьбы безответные видны?

Может быть, девица в доме оном
В тишине за городской чертой,
С кем я счастлив был, неугомонным,
И таким была довольна мной?

Эти нити вяжут без сомненья,
Как не спутать ветром прядь волос.
Но зачем меня без исключенья
В каждом сне творишь слепым от слёз?

Звон, слетая с колокольной вышки,
Падает на крыши, звук дробя.
Кудри снятся и глаза мальчишки,
Зрящие в восторге на тебя.

Локоны, глаза ‒ ведь это я,
Вспомни ты изгнанника теперь.
Был твоим я, город бытия,
Ныне ж предо мной закрыта дверь.

Но во мне живешь, бесспорно, ты;
В снах воссоздаю тебя, любя,
И сквозь отпертую дверь мечты
Я войду без робости в тебя.

Иов обращается к Б-гу*

Не благословенны ли ладони
Те, что сжал ты надо мной в кулак?
Всё ль ещё я пребываю в лоне,
где над нами всемогущий знак?

Тени давят, мнут без угрызенья,
И как море беспредельна ночь.
Хочешь ты всё большего смиренья?
Мне же бремя вынести невмочь.

Глянь как раны гнойны, язвы гадки!
Тяжела любви твоей поклажа.
До краёв полна страданий чаша.
Родовые облегчи мне схватки.

Рождество моё низвергни, Вещий,
Тусклый свет мой, просьба, погасить ‒
Господи, суды твои зловещи,
Всё мы видим, смысл не уловить!

*Стихотворение ̶ поэтическое резюме автора над содержанием библейской книги Иова.
Иов, с одной стороны, величайший праведник, по словам самого Бога «чуждый всякого порока». Но, с другой стороны, в понимании Бога Иов делает, также величайшую, ошибку. Как праведник он заявляет, проявляя готовность: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» То есть он не понимает, что от Бога ничего злого, дурного исходить не может. В связи с этим наступает в его жизни период испытаний и страданий, исходящих от сатаны. Он лишается богатства, теряет детей, испытывает коварство от жены, его оскорбляют бывшие друзья, на него нападают его рабы. Голод, болезни и т.д. Но никакие страдания не в состоянии поколебать веру Иова в Бога: "Нагим вышел я из чрева матери моей, нагим и возвращусь к матери своей земле. Господь дал, Господь и взял. Да будет Имя Господне благословенно!" Испытания Иова, были посланы ему не для посрамления, а для возвеличения. Именно это была цель Бога. Выдержав их, Иов становится примером праведности для всех.
Соответственно и автор стихотворения заключает: «Господи, суды твои зловещи, Всё мы зрим, но смысл не уловить!»
Реальная судьба человека и её нравственное значение остаются тайной в силу несравнимости силы человеческого разума и силы мудрости Бога.

Знак*

Братья, ветка миндаля**
Снова расцвела.
Не дала ли знак Земля,
Что любовь цела?

Жизнь ничто не подвело,
Кровь сколь ни черна.
Это уж не столь мало
В злые времена.

Миллион уже убит,
Мир идёт ко дну.
Но цветенье жизни бдит:
Изживём войну.

Братья, ветка миндаля
Снова вся в цвету.
Божий знак даёт Земля ‒
Жизни полноту.

*Текст был написан Бен-Хорином в 1942 году. К нему в 1981 году была добавлена мелодия, написанная Фрицем Балтрувайтом, пастором и руководителем исследований Центра евангелического образования Loccum. Это самая известная из нескольких сотен песен этого христианского автора. Впервые еврейское стихотворение было включено в сборник христианских гимнов. Её поют на протестантских поминальных службах и на церковных конференциях. Песня также звучала на панихиде писателя в Иерусалиме.
**Основанием названия стихотворения является схожесть по звучанию слов «миндальная ветвь» (шакед) и «пробуждение» (шокед) на иврите. Миндальная ветвь становится знаком того, что Бог наблюдает за своим миром и руководит им, даже когда мы его не воспринимаем.

Трое мужчин в огненной печи
По: Даниил, 3, 1-30*

Некто могуч и весел был,
Был он как из стекла.
Робок другой, к тому же хил.
Третий ̶ вроде трухла.

Только слова, что роднили их,
Выйдя из уст во свет,
Были мудрей чем мозг троих,
Благословив завет.

Первый начал почти что петь,
Стал молиться другой.
Некто стал вещать и хотеть
С Богом общаться порой.

Трое, когда их тащили в огни,
Бодро, с усердием шли.
В жаркое пламя спустились они,
Белыми стали угли.

Первый оков разгибал кольцо,
Тот прислонился к стене.
Некто встревоженно морщит лицо:
Глянь, всё пылает в огне.

Вестник явился вдруг издалека,
Значит спасенье пришло.
Поняли трое: в огне очага
Чудо на них снизошло.

Ангел крылатый, завёрнутый в плащ,
Светом струился кругом.
Щит в руках его, меч и пращ
Были Страшным Судом.

За руку первого взял, чтоб не жгло,
Взят и второй без помех,
Третьего крепко объяло крыло,
Пеньем спасает он всех.

*Пророк Даниил рассказывает, что персидский царь Навуходоносор повелел соорудить золотого истукана и приказал все подвластные ему народы поклоняться тельцу. Нарушителей ждала «печь, раскалённая огнём». Но халдеи донесли царю, что трое Иудеев, поставленные им «над делами страны Вавилонской», повеление не исполняют. Последовала расправа над троими, которые заявили, что доверяют своему Богу, и Он спасёт их от огня. Какого же было изумление царя, когда он увидел не троих, а четверых «мужей не связанных, ходящих среди огня». Четвёртым оказался Ангел, посланный еврейским Богом.

География сна


Что чужое стало вдруг домашним,
Обозначил след во сне моём.
Между настоящим и вчерашним
Лишь его всего-то узнаём.

Я всегда ходил в былые годы,
Улицами детства, бережён,
И минуя риски и невзгоды,
Тайный вёл домой меня закон.

Но теперь объемлет сновиденье
Ночь за ночью скрепом снов
Множество пространств, что, как явленье,
В сновиденьях собраны в одно.

Нет препятствий, двигаюсь привольно,
Хайфа, Швабинг на одной стезе.
Мили прочь, и этого довольно:
Тель-Авив почти у Тегернзе.

Не отменит море панорамы
Стран, народов, местных языков.
Шнадерхюпферл и макамы*
Петь я и рассказывать готов.

Сны мои интернациональны.
Мир как упразднение границ
Стал вдруг как единое реально,
Лишь едва в постель валюсь я ниц.

*Шнадерхюпферл и макамы формы народных литературных произведений частушечного типа (австрийские, арабские). Макамы сочетают прозу и стихи.

Писарь

Ему весь мир лишь аргумент
К письму.
Жив лишь случившийся момент
Ему.
Любой из нас, и ты, и я
Ему всего лишь хартия.

Жизнь для него возврат в депо
Словам.
Он каждый год читает по
Слогам.
Исток, где жизнь пьёт бытиё,
Он знает точно как своё.

И полнота, и пустота
С учётом всласть.
Земля пространственно проста:
Лишь власть.
Даёт и хлеб она, и боль,
Но письменность всему король.

И сам Г-подь ей подчинён.
Вершит
Она ход звёзд и путь племён.
Кружит
При ней всё то, что век родит,
Весь мир бумага и творит.

Застольная Иерусалимская
По булыжной тащится карета,

Громко воют с плоских крыш коты,
Вдруг на кафель шлёпнулась монета,
Эхом отзвучав средь пустоты.

Тихо капли лунные сочатся,
Чтоб сквозь скалы мшистые пройти.
В дверь снаружи к нам стучатся
Пьяные ‒ впусти.

Пей-ка, пей-ка с бухарями,
Здесь то брань, то мир меж сих земель.
Пей с исчезнувшими королями
Самых лучших вин Кармель.

Тост за древне городские стены,
Пьём с парнями из страны иной.
С девушками южной ойкумены
Вместе мы приляжем под луной.

Сплошь мечети, церкви, синагоги
Беломатово сверкают из оград.
Сколь племён влекли дороги
В твой «возвышенный небесный град».*

Вновь наполним красным мы стаканы,
В них Ерушалаим яркий зрю.
С тем, кто жив, и с тем, кто бездыханный
Пью, пока не воспарю.

До щелчка по горлу в пьяном жесте,
Пьём вино, пока взойдёт заря.
Пьём, коль пить, с луной и солнцем вместе,
Пьём по царски, чтоб не зря.

*Цитата из лютеранской духовной песни о небесном Иерусалиме и о входе души в славу совершенных. Текст был написан Иоганном Маттеусом Мейфартом в 1626 году. Мелодия написана Мельхиором Франком.

Когда суда другие смело водят...

Я вспрминаю детство, и не раз:
Качалки в нём, игрушек легионы,
Заснеженность покатых крыш, террас,
Как в зимней тишине летят фронтоны

В задымленный небесный купол твой...
Я вспоминаю праздничную песнь,
Что с сердцем тайно тянется домой.
Я утомлён. Мой возраст как болезнь.

Во сне брожу я дальними путями,
В них замирает мой ребячий шаг,
И, бледный, подчиняясь маме,
Иду сквозь лес, мечтательный чудак.

Во мне теперь о рейхе* мысли бродят,
Гражданскую я вижу ныне роль.
Когда ж суда другие смело водят,
Стою в порту я, ощущая боль.

*Автор имеет в виду нацистский режим в Германии.

Schalom Ben-Chorin (1913 – 1999)

München

Immer ragst Du mir in meine Träume
Meiner Jugend – zartgeliebte Stadt,
Die so rauschende Kastanienbäume
Und das Licht des nahen Südens hat.

Ja, die Schatten deiner schlanken Türme
Liegen blau auf meinem Augenlid.
Deine langen Regen, deine Stürme
Rauschen, brausen noch durch mein Gemüt.

Daß ich dir so sehr gehöre,
Stadt am Rand der Berge und der Seen,
Daß ich deine Kirchenchöre,
Deine Schrammelweisen in mir höre,
Wußte ich – und mußte dennoch gehn.

Ist das Echo meiner Kinderschritte
In den Straßen dort noch nicht verhallt?
Hängt noch manche ungewährte Bitte
In den dunklen Kronen dort im Wald?

Sitzt vielleicht ein Mädchen noch am Fenster
In dem stillen Hause vor der Stadt,
Die mich einst vergnügter und beglänzter
Und beschwingter auch gesehen hat?

Sicher binden mich solch feine Fäden
– Wie Altweiberhaar im Sommerwind –,
Warum machtest du mich sonst in jedem
Meiner Träume krank und tränenblind?

Sicher träumst du, wenn die Ave-Glocken
Aus den Türmen auf die Dächer taun,
Von den wilden, hellen Kinderlocken,
Von den Augen, die dich staunend schaun.

Meine Augen waren’s und mein Haar. –
Des Vertriebenen gedenkst du nun.
Der ich, ferne Stadt, der deine war,
Darf in deinen Mauern nicht mehr ruhn.

Aber deine Mauern ruhn in mir.
In den Nächten baue ich dich neu,
Durch die nieverschlossne Träume-Tür
Darf ich dich betreten ohne Scheu.

Hiob redet mit G ’tt

Hast Du deine weiten Segenshände
über mir zur Faust geballt,
dass ich auch vor dir bestände
noch im Anruf deiner Allgewalt?

Deine Schatten wollen mich erdrücken –
diese Nacht ist riesig wie das Meer.
Willst du mich denn immer tiefer bücken?
Deine Last wird meinen Schultern schwer.

EWIGER, sieh meine Eiterwunden!
Deiner Liebe allzuharte Male.
Randgefüllt ist meiner Leiden Schale.
Setz ein Ende meinen wehen Stunden.

Mach den Tag, der mich gebar, zunichte
Und verlösche mein getrübtes Licht –
Furchtbar, Herr, sind Deine Strafgerichte,
denn wir schauen, doch erfassen nicht!


Das Zeichen

Freunde, dass der Mandelzweig
wieder blüht und treibt,
ist das nicht in Fingerzeig,
dass die Liebe bleibt?

Dass das Leben nicht verging,
so viel Blut auch schreit,
achtet dieses nicht gering
in der trübsten Zeit.

Tausende zerstampft der Krieg,
eine Welt vergeht.
Doch des Lebens Blütensieg
leicht im Winde weht.

Freunde, dass der Mandelzweig
sich in Blüten wiegt,
das bleibt mir ein Fingerzeig
für des Lebens Sieg.

Die drei Männer im Feuerofen
Hach Daniel, III, 1-30

Einer stand starr und riesengroß
Lächelnd und wie aus Glas,
Einer ward fahl und fassungslos,
Einer verfiel wie Aas.

Aber das Wort, das sie alle band,
Sprach ihnen aus dem Mund.
Weiser als es ihr Hirn verstand:
Wahrender, werbender Bund.

Einer hub fast zu singen an,
Einer betete laut,
Einer zu prophezeien begann,
Als habe er Gott geschaut.

Da man sie schleppte zum Flammengrab,
Halfen sie selbst und mit Fleiß,
Stiegen ins brüllende Feuer hinab.
Das flammichte Meer war weiß.

Einer die eiserne Fessel zerbricht,
Einer lehnt still an der Wand,
Einer hebt sein verstörtes Gesicht: —
Denn sieh, in dem rasenden Brand

Kam ein Bote von irgendwoher
Sie zu retten, und war ihnen nah.
Sie sahen im wogenden Flammenmeer
Kaum das Wunder, das ihnen geschah.

In einen Flügelmantel gehüllt,
Strahlenden, wallenden Lichts
Ragte der Engel mit Axt und Schild
Wie ein Sendling des letzten Gerichts.

Einen nahm er mit sich bei der Hand,
Einen stützt er im Gang,
Einen umschlingt sein Flügelgewand —
Alle umfaßt sein Gesang.

Traumgeographie

Dass die Fremde heimisch mir geworden
Weist des Traumes lächelnd-leise Spur:
Zwischen neuen und verlornen
Orten Spann der Traum nur seine Silberspur.

Immer ging ich in den letzten Jahren
Nur durch meiner Kindheit Strassennetz
Fern der Tagessorgen und Gefahren
Heimgekehrt durch heimliches Gesetz.

Aber jetzt umfängt die Stadt der Träume
Meine Träume, Nacht um Nacht
Ungeheure traumverbundne Räume
Die ich schlafend mir in Eins gedacht.

Es geschieht nun, dass ich ungehindert
Von Jerusalem nach Schwabing geh...
Tausend Meilen sind zum Sprung vermindert
Tel Aviv liegt nah am Tegernsee.

Sprachen fliegen seltsam bunt zusammen
Fremde Völker, Länder trennt kein Meer
Schnaderhüpferl und Makamen
Sag und sing ich durcheinander her.

Meines Traumes Internationale
Hat die Grenzen aus der Welt gefegt:
Ueberglobus wird mir meine schmale
Bettstatt kaum hab ich mich hingelegt.

Ein Schriftgelehrter

Die Welt ist ihm ein Kommentar
zur Schrift.
Lebendig ist ihm nur, was war:
Er trifft
in dir und mir und jedermann
nur Menschen seines Buches an.

Das Leben ist ihm Wiederkehr
des Worts.
Und Jahre wiegen ihm nicht schwer,
des Horts,
aus dem das Leben Leben trinkt,
weiss er sich sicher - unbedingt.

Ihm fällt kein Stein, ihm wächst kein Baum
ohn’ Vorbedacht.
Die Erde ist nur Zwischenraum:
Die Macht,
die zirkelt Brot und Lied und Leid,
ist ihm die Schrift in Ewigkeit.

G’tt selber ist ihr untertan,
sie weist
der Sterne und der Völker Bahn.
Es kreist
um sie das Ewigall und beugt
der Schrift sich, die die Schöpfung zeugt.

Trinklied in Jerusalem

Nur ein Karren holpert übers Pflaster
Brünstig jaulen Katzen auf dem Dach
Auf die Fliessen fiel dort ein Piaster
Lange klingt sein Fall im Torweg nach.

Stille, stille - lass den Mond nur tropfen
Sickern zwischen moosigem Gestein
An die fernen Türen klopfen
Trunkne - lass sie ein.

Trinke, trinke mit den Trunknen
Es ist Krieg und könnt doch Friede sein
Trinke, trinke mit den längst versunknen
Königen vom Karmel-Wein.

Heb dein Glas auf bibelalten Zinnen
Trink den Burschen aus Neuseeland zu!
Mit braunen Mädchen und mit Königinnen
Legen wir im Mondlicht uns zur Ruh.

Die Moscheen; Kirchen, Synagogen
Schimmern durch Zypressen weisslich-matt
Wie viel Völker zogen, zogen
Schon zu dir, „du hochgebaute Stadt“.

Füll mir noch ein mal das Glas vom Roten
Und Jerusalem erglüht darin.
Mit den Lebenden und mit den Toten
Trink ich bis ich schwebend bin.

Trink ich bis die Steine sprechen
Bis der Tag sich golden offenbart
Mit den Sternen und den Sonnen zechen
Zechen wir auf Königsart.

Wenn andre mutig ihre Schiffe lenken ...

Ich denk jetzt oft an meine Kinderzeit,
an Schaukelpferd und schön lackierte Spiele,
an schiefe Dächer, die im Sturm verschneit
mit ihren Giebeln in die Winterstille

in deine Himmel ragten, rauchverweht...
Und an ein feierliches, schönes Lied,
das durch mein Herz so heimlich heimwärts geht.
Ich bin schon - für mein Alter - viel zu müd.

Fast jede Nacht geh ich durch ferne Strassen,
darin mein kleiner Kinderschritt verhallt,
und meine Mutter führt mich blassen,
verträumten Knaben durch den Sommerwald.

Ich muss jetzt viel an Deutschland denken
und weiss erst jetzt, wie sehr ich ihm gehört.
Wenn andre mutig ihre Schiffe lenken,
steh ich am Hafen still und schmerzverstört.
Дух дышит, где хочет.

Моя авторская библиотека

Сообщение отредактировал Phil_von_Tiras - Пятница, 28 Июн 2024, 21:42
 
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Поэзия » Ф. Фельдман. Переводы. (Переводы поэзии на русский язык)
  • Страница 8 из 8
  • «
  • 1
  • 2
  • …
  • 6
  • 7
  • 8
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2024. Все права защищены.