Сон

Паруса латает сон,
Как фрегат, что сел на мели

Рыжим соком апельсин
Бьется долго в дно стакана -
Словно бубен сладких сил
Пиринейского шамана.

Языками темноты
С наших рук слизнули – вечер…

Засыпает мотыльков –
Дня летучие частицы.

Этот кошачий Бог - мой сосед, Александр Засечкин. Он очень хороший человек, его пообраз был использован мною в рассказа "Перспективная модель" Там он - Тот, который с рыбьим хвостом" На самом дале, он бывший оперуполномоченный, после тяжелого огнестрельного ранения на инвалидности... Живет в основном на даче, где и взял шефство над брошенными котами. Он и людям всем помогат, кто что ни попросит, мне тоже помогал много, сейчас со здоровьем у него плоховато... Давайте пожелаем ему здоровья и сил! Наверно, когда это сделают многие, это - поможет!

Мариночка, от души поздравляю

Сон

Ведь – кошки! Ну а жалко… вот ведь как!

Стихотворение твое особенное настроение вызывает - волшебное и превращательное. Возвращалась к нему - и каждый раз оно по-новому читалось

Стихотворение твое особенное настроение вызывает - волшебное и превращательное.

Испанские мотивы.

Воздухом плотным окутаны стены.
Розовый камень крошится у ног.
Волны лазурные лентою пены
Словно подол прошивают песок.
Иглы сосновые, лета ресницы,
Веки закрытые, солнца зрачок…
Море настойчиво снится и снится,
Струны прибоя, причала смычок! -- как образно! И почему я не Дон Кихот! А то бы Вам, прекрасной Дульсинее, посвятил бы свои подвиги...
Соль на губах высыхает мгновенно,
Рыбьи чешуйки на смуглой щеке…
Вспомнились прошлые жизни наверно
И затерялись в прибрежном песке… -- Сударыня, есть что-то в Вашем чарующем облике от знойной испанки...

СИЕСТА
Под сводом раковины внутренний покров
Хранит прибоя монотонные призывы.
За занавескою полуденный альков
Часы сиесты выжидает терпеливо…
Блестит оливы серебристая кора,
Эдем забыли мы—там нет такого сада!,
В часы сиесты нас прогонит со двора
Жара… крахмальных простыней прохлада…

ШОПЕН.

Безумием сражен его рояль!
Вбивает гвозди в мозг глухой фортуны.
Нога не попадает на педаль,
От крика чаек лопаются струны!

Уснул картезианский монастырь.
Истерлись камни, выкрошились стены.
Любовь его ведет , как поводырь,
Больного, гениального Шопена.

Уводит в ночь, где призраки встают,
Реальности угрюмой антитеза..
Аккорды в кровь у горла вены рвут,
И плачут ля- мажорным полонезом.

Всему приходит в жизни свой черед,
Влюбленные Майорку покидают,
Высоко в небе чистый звук плывет,
И все зовет, звенит, не исчезает….

Цветущий сад в плену густой листвы,
Заката дерзким пламенем объятый,
Засохший лепесток в конце главы,
Тяжелыми страницами распятый.
Шуршанье ткани, робкий поцелуй,
И грозный взгляд всесильного эспозо.*
Фонтан в пересеченьи тонких струй,
Наивные, обманчивые слезы…
Монеты в неподъемных сундуках
Чеканные, блестящие песеты.
Молитвенник в опущенных руках,
Несбыточно- прекрасные обеты…

Моя ли тень мелькает там, вдали,
И пропадает, в вечность погружаясь?
За горизонт уплыли корабли,
В закатном небе ненадолго отражаясь.

ПРО ПОЭТОВ.

Поэтов многое тревожит
Такой чувствительный народ!
То с неба льет осенний дождик,
То в снежных хлопьях небосвод. -- такая уж у поэтов душевная конституция...

Они тоскуют неустанно,
Для борзописцев – просто клад,
Что все вокруг – непостоянно,
Они о том стишки корпят.

Случится летом знойный полдень,
Тела поэтов ищут тень…
И, тут же, сумрак – неугоден!
Страдать, что солнца нет - не лень.

Весна их вдохновит на вздохи,
«Ах! Мы устали от невзгод!»
Стихи их, может, и неплохи,
Но треплют нервы круглый год.

А уж когда любовь нагрянет,
Поэт от радости кипит!
Сколь хватит сил, не перестанет
Всех изведет, но не смолчит! -- весна дарует Любовь, чувства заставляют сердце неистово биться и душа начинает петь, что приводит к толчку Вдохновения....

Когда любовь его оставит,
Он с новой силой вдохновлен,
Еще активней вирши правит,
О том, как был вчера влюблен.

Он для всего найдет причину,
Увидит птичку на ветвях –
И тут же пишет про кручину,
Как паровоз – на всех парах!

Он любит написать о смерти,
Что дни земные сочтены…
Поэту на слово не верьте!
Он жив, здоров и ест блины.

Он любит брать вас за живое,
Подвесить зА душу на крюк.
Он кличет лето золотое,
Как будто без него – каюк!

Когда наступит, кстати, лето,
Он вновь рыдает по весне.
Не верьте, люди, вы поэтам!
Мерзавцы счастливы вполне.

Сиракузы.

Холодный вечер, сумрачной медузой
Заполз в глухие колбы тупиков.
Зеркальной медью, спасшей Сиракузы,
Уходит солнце в рамку облаков.

Клубится пар из люка преисподней,
И оседает морозь на щите,
А я хочу в Сицилию сегодня,
Закрыть глаза на пляжной пестроте.

Среди ракушек и морских предметов,
Что засыхают в крупчатом песке,
Цукатами распаренного лета,
Хочу забыть о городской тоске.

Соединить порыв души с индиго-синим,
Карминно-красным грезить в тишине,
И растопить шурщащий белый иней,
Который липнет хлопьями ко мне.

Увидеть старца в шерстяном хитоне,
Я знаю, это мудрый Архимед!
Что вечный хаос обуздал в законе,
А сам погиб от рьяности невежд.

К сандалиям прилипнет снег… Песчинка,
Растает сахаром на коже ремешков.
И щелкнет солнце вспышкой фотоснимка,
В сквозном пространстве прожитых веков.

Он дорисует свой чертеж, конечно!
И я спасусь от безутешных дум.
В прибой соленый, словно в слов беспечность,
Я завернусь под равномерный шум…

Я буду элегантною медузой,
Коварной жрицей призрачной волны,
Но тает берег, скрылись Сиракузы,
А мне морозным утром снятся сны.

торая (венгерская) рапсодия Листа.

Прозрачный звук лежит, не тая
На белых клавишах зимы.
С древесных веток опадая,
По лапам скрюченным сосны,
Течет рапсодия вторая,
На снежный наст, в лесные сны.

Гармонию сверяют ели
По черным клавишам теней,
О том – что летом не успели,
Звучит мелодия ясней
В бору, до первой птичьей трели
Гремит оркестр январских дней.

Под одиночные аккорды,
Сквозь этот непомерный груз,
Стремлюсь я выпрямиться гордо…
А воздух вымерзший так пуст,
Что не дает опоры твердой,
Ломая тело в льдистый хруст.

В костеле зимнего скитанья -
Крестообразных игл просвет.
Любви полуночной изгнанник,
Безбрачья принявший обет,
Крадется солнце – жаркий странник
В безликом холоде планет.

А я не слышу вьюги свиста,
В душе уже весна поет.
Звучит взволнованно и чисто,
По черно-белой гамме нот,
Рапсодия вторая Листа,
Горячим пламенем! Сквозь лед.

Мотылек

В ладони брать, дыша тревожно,
И ощущать, что мотылька
Пугает запах влажной кожи,
Страшит поймавшая рука.

Одно случайное движенье –
И с крыльев упадет пыльца,
Зигзагом вверх, живой мишенью
Он улететь… пытается.

Держать насильно – невозможно!
Погибнет или же взлетит,
Сбиваясь в судорожной дрожи
Уже придуманных обид,

Жестоких слов – «Ну все, довольно!»,
Небрежных жестов – свысока.
Ладони сжать, убив невольно
Беззвучный трепет мотылька. -- словно о ранимой душе поэта....

Стрекоза

В сумраке донных тропинок,
Только июнь приказал –
В жестком хитине личинок
Вызрела стрекоза.
Панцирь ломался по краю,
Гнал на зеленый листок,
Из-под воды выдворяя
Воздуха сделать глоток.
То, что пока не летало,
То, что прогрелось насквозь -
Тонкой слюдой заблистало
Звонким крылом налилось…
Нежное пряталось тело
Как в колыбели – в броне.
Как же оно захотело
Нынче взлететь – в синеве!

А до полета – мгновенье.
Воду и небо связав
В плотный зигзаг нетерпенья,
Взлет совершит стрекоза.
Ветер озерною гладью
Вспенит круги на воде,
С ветром стремительным сладив,
В небе стрекозы! Везде!
Ввысь, в остроглазое лето,
Крыльев каскадом скользя,
Быстрой стрелой, пируэтом,
Хищным броском – Стрекоза.

Я город не люблю, он для меня – чужой!
Так монохромно выбриты газоны…
Звучит подземки непрестанный вой
В нем - монотонно, до глухого стона.

Вот фонари - пестры, они глаза слепят,
Формально светят, мрак не разгоняя,
А скорость превышает шестьдесят…
И аксиома смерти здесь простая .

Так иллюзорна жизнь – бурлит, пока в пути.
И город бьется – рвет по швам панели,
Хотя до пункта «б» уже не доползти,
Хрипя железно – резво к ложной цели.

Расти? Куда еще? И так вокруг бензин -
Детей утопит в луже многоцветной.
И ты, его родной, но нелюбимый сын
Жуешь рекламы липкие конфеты.

И даже этот стих – корявым ямбом стал,
Споткнулся строчкой о поребрик жесткий!
И город замерцал – магический кристалл,
В заплатах старой, выцветшей известки.

Это слово.

Не легко написать - не подвластно строке рукотворной.
Буквы – это слепые частицы разбившихся судеб,
Им уже не сложиться, чем дальше – тем лучше - не будет,
На стекле нарисуй свое сердце, пусть блещет узорно.

Пусть обрушится вниз, сокращаясь в смертельной синкопе,
Есть в падении взлет, а в потерянной силе – опора.
Что же пишет перо, отравляя чернилами поры -
По шагреневой коже сжимающих душу утопий?

Знаешь, сердце сползет по стеклу, оставляя ошметки,
Оставляя кровавые, жаркие, грубые клочья.
И проснется закат, как прострелянный дот, разворочен,
И в конфетные фантики сложатся чувства обертки.

Это слово – любовь! У него не попросишь пощады
Это – знаешь? Как снова пытаться пробиться сквозь стены,
Это значит – от слез задохнуться, вдохнуть, и мгновенно
Жизнь прожить, не дыша, потому что уже и не надо.

И в излет уносясь, от вершин до глубоких расколов,
Словно эхо, от стен отразившись, что твердо-сохранны,
Это слово, бумагу сминая, как годы и страны,
Будешь снова писать! И оно не напишется снова

Рыжий клоун в широких зеленых штанах и огромных калошах,
Во дворе выступая, размахивал зонтиком синим,
Кувыркался все утро, смеялся и плакал в песок.
Фрак, надетый на голь, что до дырок блестящих заношен,
Чуть дрожащей рукою, стежками проворно-косыми
Терпеливо латал шевелящий листву ветерок.

Улетали в прозрачное небо три шарика, туго надутых:
Желтый лопнул – и листья упали с печальной березы,
Голубой – потемнело, нахмурившись, небо к дождю.
Только красный застрял – и повис, проводами опутан,
Он висел, выпуская недолго хранящийся воздух,
Как простуженный, впредь неспособный летать какаду.

Рыжий клоун смешно поклонился, опилки сбивая с коленей,
И ушел, припадая на левую, с зонтиком синим -
Видно - кончилась в баночке слез и хихиканий смесь…
На арене двора, между тем, наступило смятенье,
И нагие деревья чуть слышно в молитве застыли -
Белый клоун с потоком холодным спускался с небес.

Инквизиция

Коль чиркнет спичкой инквизиция святая –
Благодеяний жгучий пыл – в глазах людей!
Частицы пепла сиротливо вниз слетают,
Как черный пот ползут по коже площадей…

Здесь – искры снизу, от щедрот хромого чёрта,
Из трубок праведных, великих палачей
Чадят до неба. И наверх бредет когорта
Пронумерованных заложников печей.

Auto de fe всегда дымит так эпохально!
Спеша, оправдываясь трудностью задач…
А в милосердие пусть верует – опальный,
И в безнаказанность – ликующий палач.

Им не воздастся… Вопреки каким законам -
Толпа в восторге? Хворост подожжен...
И сверху вниз на них взирает опалённо -
Он… скорбным ликом – с праздничных икон.

Пришел домой Абрам с работы к Саре,
Поужинал и речь повел о том,
Что вот, простых вещей они не знали
В том деле, брачном… Очень непростом.

Осеннее

Намок платок на синем полукресле
И клумба бархатцев - толпа сырых бродяг.
От романтических мужчин куда мне деться?
На коих очень трудно опереться,
И не расстаться с коими никак!

Когда сезон цветенья угасает,
Опавших лепестков не сосчитать!
Я по траве бреду, как тать босая,
И, взгляды затуманенно бросая,
Тащу к ручью бельишко – постирать.

Испорчен шланг, сломалась кофемолка
У романтических мужчин – ответ один.
От них так мало жизненного толка.
Вот комплименты – могут, разве только,
А в остальном их поглощает спин. -- я, например, всё в доме сам делаю, хотя и романтик

Намок платок на синем полукресле,
Пора топить задумчивый камин…
Плетется хмель, на крышу кошки влезли,
И смотрят сверху, их не снимешь если -
Глазами романтических мужчин.

Осенняя молитва
Как сложно выплеснуть иллюзию утраты!
Как в ноябре мотив разлук необратим…
Вдруг замер, выстужен безлиствием своим
Древесный люд, давно собравшийся куда-то.

Вороны день клюют, как загнанного зайца,
Лазейку в душу ищут, шаря у виска,
Они кричат о том, что стылая тоска
В лукошках дней уже насиживает яйца.

А солнце, сгустком ярко-красных откровений
Все до земли еще пытается достать,
Но - вдруг пугается безликого куста…
И меньше, меньше точек соприкосновений…

Настигнет зимняя иллюзия изгнанья:
Проснувшись утром, обрести себя - во вне…
Зима, прошу! Дай мне опору – в тишине,
Не в той, что смерть, а в той, что – ожиданье.

Словно бубен сладких сил
Пиринейского шамана.

Если сердце с утра затеняет печаль,
Словно тучка – растрепанность сосен –
Выйди в осень! Пройди, опуская вуаль,
Прямо - шаг от порога – и в осень… -- осень даст спокойствие душе многоцветием...

Если маетно в доме, где высох паркет
От шагов в нескончаемом кроссе –
Выйди в осень! Она посылает привет…
Вправо – шаг, на скамейку – и в осень… -- и мысли перестанут давлеть над разумом.....

Если больно глазам, не нашедшим во тьме
Обретений волнующих россыпь –
Выйди в осень! В цветастой ее кутерьме
Влево – шаг, вдох до стона – и в осень…

И прольются, просыплются тысячи нот,
И прощения счастье попросит,
Что так долго брело, а потом у ворот
Ожидало… не выйдешь ли – в осень?

Цыганские напевы

Дорога то пыльная, то голубая,
Когда по утрам ее курит туман.
Дорога от темного леса до края
Канавы, где вьются кусты да бурьян.

Душе неуемно в кибитке скрипучей,
И хлещет возница и что-то поет,
Он песней торопит кудрявые тучи
Укрыться туда, где горит горизонт.

Сплетен неразрывно зеленой весною,
С травой маслянистой и птичьей тоской,
Горят ли костры или пахнет золою,
А он всюду ищет шатер над рекой.

Там ворох цветов увядал у постели,
И медом и мятой поили коня,
Два голубя в небе высоко летели,
Две ивы склонялись, листвою звеня.

Теперь же дорога пылит неизменно,
И в песне возницы – слова невпопад,
Два голубя вьются, им жалко наверно
Что возле реки осыпается сад.

Не блещут шатры расписной мишурою
И дым не торопится в небо уплыть,
А табор давно за высокой горою
И страшно и больно… и нужно забыть.

\Дорога то пыльная, то голубая,
Плывет над полями мотив кочевой,
А путник все едет… Что ждет - он не знает,
Но там успокоится сердце его.

**

Поутру звенят бубенцы в степи
Это едут к нам – три цыганочки
Это едут к нам
А в полях туман
Три цыганочки – раскрасавицы…

Эх, звени звончей, погоняй смелей,
Соловью в лесах много волюшки
А в златую клеть
Ах, не запереть,
Не поется там – да не любится…

Обнимай смелей, приголубь меня
Очи черные – слаще патоки
Доломан снимай,
На порог бросай
Кольца-золото, шолки-бархаты…

Как пойдут плясать, хороводить круг,
Серебром звенят плечи смуглые!
Три цыганочки,
Юбки-бабочки,
Каблучком стучать станут в гладкий пол…

Что хмельной гусар призадумался?
Наливай скорей полну чарочку,
Ты в бою лихой,
Так побудь со мной,
Пусть душа твоя не кручинится…

Поутру звенят бубенцы в степи
Это едут к нам – три цыганочки
Это едут к нам!
А в полях туман,
Три цыганочки – раскрасавицы…

ну вот - такие НАПЕВЫ))) под гитару)

Скрипачка играет – листва облетает.
Ах, женщина в красном! Не видно лица мне,
Скользит - полуфасно,
Плечо открывая, лишь прядь золотая,
Витая.

Лишь аппликатура – как пальцы примкнула
К натянутым струнам! Скрипична фигура,
И дразнит фортуна
Беспечной и страстной октавой разгула –
Рванула.

Вот вальс, вырываясь – наполненный кладезь -
Стекает по веткам к чугунной ограде,
В объятия ветра,
Не только звенящей мелодии ради,
Слетая.

Звук полон листвою – что над головою
Ссыпается стружкой, багряным прибоем.
Древесная душка*
Вибрирует сладко, гармонию строя,
Собою.

Смычок сатанеет - кружа каруселью,
Скрипичные деки - из клена и ели!...
Опущены веки
Той женщины в красном, с мелодией в теле -
Осеннем.

Скрипачка играет… Листва облетает…