Вина моих расставаний уже не терпкие, высохли пряники, в нитку иссохла плеть прошлых историй, какую из них ни встреть:

глаз настоящего в золоте видит медь.

где строчки, наподобие дождя, случаются всё длительней и чаще и осень, промотавшая деньгу, как дамочка с заморского курорта, бежит и, спотыкаясь на бегу, помянет вслух то Господа, то чёрта,

как будто осознав первооснову всего, что зарождалось вдалеке, сорвать губами ягодное слово и подержать его на языке…

В чужих разночтениях фраз неизбежны утраты, и собственной речи не выпомнить сути начал,

птицами разлетаются мысли – легки и невáжны, словно утратило таинство эхо историй бумажных, –

как износившееся платье, воспоминанья надевать, равнять забвенье с благодатью и ничего не забывать.

ещё не распахнувшаяся даль
пророчит журавлиные отлёты,
и вечер, нажимая на педаль,
скрывается за ближним поворотом.

как будто осознав первооснову
всего, что зарождалось вдалеке,
сорвать губами ягодное слово
и подержать его на языке…

Жёлтые окна

птицами разлетаются
мысли – легки и невáжны,
словно утратило таинство
эхо историй бумажных,

как износившееся платье,
воспоминанья надевать,
равнять забвенье с благодатью
и ничего не забывать.

на тайный час, где кто-то налегке выходит в дверь и слов уже не надо.

и жадное время, голодное чудище, стоит за спиною. И счёт – на минуты –

и, вроде бы, просится слово, а надо ли? – за две немоты мы запомним друг друга:

Пусть где-то пылает ветряк мулен-ружный, а здесь так фиалково дышит прохлада…

Уже холодает… Народу немного в осеннем кафе… На картине Ван Гога.

возвращение в прошлое пахнет прелью чердачной – там, где снежное крошево кружит в домике дачном.

память грамотно скроена, и совсем не причина, что немного расстроенно прозвучит пианино.

ещё не распахнувшаяся даль
пророчит журавлиные отлёты,
и вечер, нажимая на педаль,
скрывается за ближним поворотом.

как будто осознав первооснову
всего, что зарождалось вдалеке,
сорвать губами ягодное слово
и подержать его на языке…

Но лунный диск и жёлт, и ярок,
когда последний луч погас,
и, точно каверзный подарок,
ему даётся праздный час

по поводу ВЫПОМНИТЬ: когда-то я привезла это слово из диалектологической экспедиции на Север.

время изменяет угол взгляда
на тайный час, где кто-то налегке
выходит в дверь и слов уже не надо.

Вагонные окна потеют под взглядами,
и сузился парк до фонарного круга,

Туманностью Блока плывут ароматы,
и бредит сентябрь отчуждённостью Сартра,
и блики фонарные чуть ярковаты,
как свежая краска на пальцах Монмартра.

там сентябрями мы ходили в лес
за белыми упругими грибами,
и пахло утро прелою листвой,
и был невероятно стоек запах
живой смолы, тягучей и густой,
на тронутых рукой таёжных лапах.

Какое это замечательное ощущение тепла, когда читаешь о том как видит человек мои стихи, что он чувствует, как чудесно ощущать, как мы перекликаемся!

Я ей тоже очень благодарна за статью обо мне

и осень, промотавшая деньгу,
как дамочка с заморского курорта,
бежит и, спотыкаясь на бегу,
помянет вслух то Господа, то чёрта,
ещё не распахнувшаяся даль
пророчит журавлиные отлёты,
и вечер, нажимая на педаль,
скрывается за ближним поворотом.

Молкнется. Безголосие.

Очередь бессловесного
и затяжного покоя.
Это вдовесок ли, вместо ли
счастье дается такое:

и, вроде бы, просится слово, а надо ли? –
за две немоты мы запомним друг друга:

как будто на миг обостряется зрение,
и каждый предмет ощущается лишним,
и даже слова не имеют значения
в момент расставания. В точке затишья.

Детство

где строчки, наподобие дождя,
случаются всё длительней и чаще

с мечтательностью нежной гимназистки
на миг застыть в потоке будних дел

сорвать губами ягодное слово
и подержать его на языке…

В чужих разночтениях фраз неизбежны утраты,
и собственной речи не выпомнить сути начал,
где жёлтые окна кому-то светили когда-то
и медленный август о чём-то грустил по ночам.

Очередь бессловесного и затяжного покоя

словно утратило таинство эхо историй бумажных

иное проявляется в строке,
и время изменяет угол взгляда
на тайный час, где кто-то налегке
выходит в дверь и слов уже не надо.

и тронется поезд, и парк обессмыслится

и сузился парк до фонарного круга,
и, вроде бы, просится слово, а надо ли? –
за две немоты мы запомним друг друга:

там сентябрями мы ходили в лес
за белыми упругими грибами,
и пахло утро прелою листвой,
и был невероятно стоек запах
живой смолы, тягучей и густой,
на тронутых рукой таёжных лапах.

У времени – огромная нора, и этот зверь прожорлив и запаслив.