Сегодня не могу быть многословной. Но вдруг написала вот стихи о том, что внутри.

НИЦЦА

НИЦЦА

что-то, видно, неладно на свете:
в полночь море окрасится синим,
а на улице – мёртвые дети.
Этой ночью у смерти – застолье.
Стонет ангел в парижском соборе.
Видишь: небо пропитано солью
где-то там, у лазурного моря.

Это осень – рванувшим клапаном,
неотвязная – следом в след,

Но, смеясь над ночными буками,
жизнь ворвётся – и крикнет: «Эй!»,
и как будто бы нас застукали,
как целующихся детей.

Бесправен звук во власти расстояний:

как зимний лес – безлюден и разлапист, –
темнело за словами торжество,
когда под копошащийся анапест
слетало сердце нá руку его.

Когда коснётся губ осенний лист –
внезапно, при безветренной погоде,
при свете дня, при всём честном народе,
как барышню целует гимназист, –

невидимым имуществом владея:
бери слова – и петь, и горевать;

Клокочет век, азартный, суматошный,
и пусть никто давно не пишет «ять»,
есть связи слов у будущего с прошлым,
и ничего не нужно объяснять,

По-русски

По-русски

Адреса

и мы бредём, сокровное храня,

Адреса

Вот эти последние хочу включить в ту книжку, которую планирую хоть на новогодних каникулах все же сделать)

Что, возница, не тяжко ли бремя вόжжево?
Время осени – хлябь да кнут.

где дворянство, мужичество, да купечество,
да служивое «благородь»,

за двенадцать томов грозовой истории
станет русским татарский внук...

Тащит время века, как вязанки хвороста, –
от начал до слепого «тпру».