Игра в кубик - Страница 3 - Литературный форум

Дата: Суббота, 30 Мар 2019, 21:01 | Сообщение # 51

Долгожитель форума

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 19655

Награды: 341

Репутация: 742

С таким удовольствием читаю - не передать!
Олег, твой своеобразный и такой для меня уютный язык, так заманивает, что невозможно оторваться.
А такие перлы, как "холодное оружие в горячих руках" или "нездоровый здравый рассудок" - просто восхищают. Спасибо!
Читаю дальше.

Играть со мной - тяжёлое искусство!

Дата: Суббота, 30 Мар 2019, 21:16 | Сообщение # 52

Долгожитель форума

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 19655

Награды: 341

Репутация: 742

Цитата Nekrofeet (

)

Противостояние системе обналичивает ваше настоящее качество, выворачивает наружу карманы вашего характера.

Замечательно!
А я вот люблю хиппи.
Они мне ближе по возрасту)
Спасибо, Олег. Очень познавательно и доступно написано. Не скучно читать, а наоборот - интересно.

Играть со мной - тяжёлое искусство!

Дата: Суббота, 04 Май 2019, 11:08 | Сообщение # 53

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Спасибо большое за отзывы.
Я тоже раньше любил хиппи, как и положено истому утописту. А теперь вот не знаю. Каждый носится со своей маленькой правдой - выбирай на любой вкус )
Ещё раз спасибо

Дата: Вторник, 09 Июл 2019, 14:07 | Сообщение # 54

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Убыш

Техник Л принял от таинственных телеграфное сообщение: город Лагаш тчк опасность тчк возможна потеря тире Убыш тчк по возможности найти недостающую деталь тчк срочность наивысшая тчк. И подпись: "таинственные". Срочность наивысшая, хорошенькое дело, только этого, блин, не хватало, подумал техник Л, прокручивая в голове сообщение.
Город Лагаш, город восьми глин, находился на восточном краю большой хоббианской пустыни, на берегу пересохшего озера Сра. Впервые о нём упоминается в багряных хрониках Шу, это там, где дерзновенный Хошширман напал на племена черноногих. Среди прочих захваченных им глиняных поселений упоминается и город Лагаш. Тогда он состоял из нескольких горбатых улочек, на которых обитали вонючие красильщики шкур и продавцы кошмарных кистеперых рыб. Прошло три тысячи лет, давно пересохло великое озеро, город Лагаш неоднократно возносился и обратно падал в красноватую грязь Гиппопотамии. Техник Л, поправив свой кожаный шлем, внимательно оглядел окружающий мир. Геометрия пространства-времени весело громоздилась в лучах нейтронного солнца. Перед ним лежала плоская, вытоптанная великанами, низменность. По открытому полю континуума ветер прохаживался, словно динозавр.

На этот раз техник Л решил переместиться с помощью запаха, используя свой аромат в качестве незаменимого транспортного средства, тем более что ветер ему благоприятствовал: он гнул воздух в нужную сторону. Техник Л знал, что в окрестностях Лагаша обитает множество диких, наделённых феноменальным нюхом свинюшек че-че. Они могли легко воссоздать облик любой вещи, исходя из одного только её запаха, даже если это запах сложного разумного организма, например, двуногого гуманоида с глубоким техническим образованием. Какая-то из свинюшек обязательно учует его аромат и технику Л останется лишь, не задерживаясь, плавно перетечь сознанием в свой новый, воссозданный на другом конце мира, сосуд. Таким способом, при благоприятных ветреных обстоятельствах, за какие-то доли секунды можно с лёгкостью перескочить тысячи парасангов ровного пространства. Достаточно несколько атомов запаха для полномасштабной, во всех подробностях материализации любого живого существа.

Техник Л специально стал против ветра и, напрягаясь всей сущностью, начал усиленно испускать во все стороны летучие соединения аромата. Всё случилось, как по писанному: почувствовав своё удвоение, техник Л, недолго думая, себя отпустил и непринуждённо перелился душой в свою новенькую, искусно созданную свиньёй форму. Облик был почти неотличим от прежнего, только правая нога немного поскрипывала при ходьбе: свинюшка, наверное, плохо вынюхала количество смазки в механических суставах оригинального тела. Но всё равно, спасибо изощрённой скотинке - дубликат получился на славу. Техник Л осмотрелся в своём новом сосуде. Явных отличий не чувствовалось, дышалось свободно, как в старой доброй оболочке, которая, лишённая сознания, рассеивалась сейчас в атмосферу, где-то на другом конце планеты. Он с благодарностью погладил че-че, и, легонько прихрамывая, направился к нелюдимо стоящему среди, высохших в человеческий рост, бурьянов городу.

Войдя в город через западные ворота, техник Л обнаружил занесённые песком, одичавшие улицы. Многие глинобитные дома тёмно-бурого и охряного цветов зияли провалами выбитых окон, похожими на шамкающие рты беззубых старух. Город Лагаш и означает "город старух". Когда-то старший из Хошширманов, мстя за непокорность квадрафитов, вырезал почти всё население города, оставив в насмешку прозябать одних бесплодных старух. С тех пор, с лёгкой руки своего извечного врага, город и начал называться Лагаш. Но судьба Лагаша оказалась иной, чем та, которую ему уготовил старший из Хошширманов. В месяц песчаных сох все оставшиеся в живых старушенции, вышли на центральную площадь города и сбросили с себя ничтожные лохмотья. Они долго и усердно просили Бога плодородия не отвергнуть их гнилую, сморщенную плоть и не дать городу кануть в небытие. Бог плодородия снизошёл до их просьб: случилось чудо и все старушки, без исключения, понесли в своём чреве жизнь. Так гласит легенда, записанная в багряных хрониках Шу. Правда потомство, которое дали сухие старухи, не отличалось особым физическим здоровьем. Оно не было способно противостоять катафрактариям, но зато из него получились отличные торговцы шёлком и золотых дел мастера.

Обходя город, техник Л заглядывал во все дворы, но всюду было одно и то же: песок, своры сонливых собак и мерзость запустения. Те немногие люди, которые попадались технику Л на глаза, тоже были сонливыми и вялыми, словно находились под действием магии или восточных дурманящих средств. Одетые в длинные серые хоббианские одежды, они скорее напоминали сомнамбул, чем вменяемых и полновесных людей. Техник Л добросовестно пытался выяснить, что произошло с душой Лагаша, какая сакральная деталь города вышла из строя и нуждается в срочной замене. Такую крайне необходимую деталь или душу города местные называли "убыш". Она могла быть всем чем угодно: увечным горшком на подоконнике, шершавою глиняною колонною, потерянною на улице драхмой, иссохшим трупом околевшей кошки, засыпанным колодцем, бумажной гроздью легчайшего осиного гнезда, найденной сандалией бродяги. Иногда это была могилка невинно убиенного ребёнка, иногда чешуйчатая пальма, растущая возле отхожего места, а иногда забытая на скамейке книга нумидийской поэзии, переведённая на хоббианский Асс бинбин Самуром. Техник Л искал какое-то несоответствие, какой-то резко дисгармонирующий контраст очевидный для его опытного глаза. Но все попытки отыскать Убыш оказались безуспешными. Город Лагаш, издревле известный как город старух и как город восьми глин, постепенно умирал от неизвестной болезни. Древнее поселение тихо приходило в негодность, словно угодив под гипноз времени.

Находясь в поисках техник Л не заметил, как город накрыло лёгкое вечернее покрывало. Нейтронное светило по имени Э, слабое и сонное, склонило свою голову на кривое западное плечо горизонта. Техник Л вынужден был задуматься о ночлеге. Спать на открытом воздухе среди шуршащего песка и крупных остроугольных звёзд ему не хотелось. Ночи в пустыне были холодными, особенно в раннюю декаду хоррейского Месяца, и поэтому техник Л вошёл в первое попавшееся полуразрушенное здание. Как и следовало ожидать, дом был пустым и чёрным, словно выгоревшим изнутри. В доме пахло удручающей пустотой мира. Пройдя лабиринт тёмных комнат, техник испугался: ему показалось, что он заблудился и уже никогда не сможет выбраться наружу. Вдруг забрезжил слабенький свет. В большом помещении, в котором он оказался, неожиданно полыхали толстые свечи, высотой в локоть взрослого человека. Свечи убого освещали царившее вокруг многовековое запустение. На голых шершавых стенах и потолке плясали гибкие, гипнотические тени. В одной из комнат техник Л обнаружил бедное ложе, накрытое сверху тяжёлым негнущимся ковром со странным орнаментом, стилизованно изображающим битву между духами огня и джинами ночи. Усталость была столь велика, что техник Л не стал разбираться в смысле и подтекстах окружающей его обстановки. Не раздеваясь, и даже не снимая каучуковых ботинок, он свалился поверх чёрствого ковра и тут же уснул.

Ему приснился Убыш. Вода доставала порога необитаемого дома под крышей из пальмовых листьев. Она плескалась за окнами - мутная коричневая вода озера Сра. Не, нет, не под этим камнем, глубже, гораздо глубже. Хижину, стоящую на его берегу, осаждали пожилые складчатые черепахи. Черепахи принимали его за черепаху, саламандры - за саламандру. У него были две руки и две ноги, которыми он месил детскую грязь, оставшуюся после озера. Иногда он находил там наконечники копий, которыми квадрафиты разили, живущую в водоёме, однобокую рыбу ашгу. Кто я, спрашивал он себя, не зная ещё ничего. Каждая песчинка взывала к нему, и всякая рыба воспевала его в своей глубине; люди протягивали ему ладони полные пористых черепашьих яиц. Нет, нет, не под этим камнем, под другим, под тем, что лежит у основания неба. Чудовище появлялось в мутной воде, почти непроглядной из-за бороздящих озеро многочисленных народов и племён. Нагнув головы, они внимательно каламутили воду босыми ступнями. Кого они ищут? Что они потеряли?

Техник Л проснулся оттого, что на лице его прыгал солнечный зайчик. Он лежал в ночной рубашке под широким верблюжьим одеялом. В соседней комнате кто-то быстро ходил, что-то шипело и оттуда доносился запах резкой восточной кухни. Техник Л поднялся и увидел свои вещи аккуратно сложенными. Сверху неуклюжими раструбами темнели тёртые мотоциклетные перчатки. Выйдя из спальни, он встретил женщину явно хоббианских кровей, худую и тонкую, в длинном квазинациональном халате. Она суетилась возле пышущей жаром чугунной плиты. Женщину эту он уже когда-то видел, но в илистой жиже памяти она обитала невыразительным, абстрактным пятном.

Заметив техника, женщина подошла и беззаветно прислонила голову ему на грудь. Её голова с тяжёлыми чёрными волосами пахла, как ночь.
- Когда ты уснул, я не стала тебя будить - сказала женщина. - Я убралась и тихо сложила твои вещи.
Оторвавшись от его груди, она посмотрела технику Л в душу. Как и волосы, глаза женщины были чёрными, массивными, и веяло от них верностью и вечностью.
- Странно ты на меня смотришь, как будто с другой звезды. - заметила женщина и снова упала щекой технику на грудную клетку. - У нас закончились продукты. Надо будет сходить на рынок.
Техник Л чувствовал, как под его руками, изгибаясь, трепещет бамбуковый женский стан. Сердце его учащённо забарабанило, словно желая пробиться сквозь частокол рёбер. Это никак не могло быть сном. Может на меня посмотрела гадюка богини Ихнаа, которая погружает избранных в бездонное состояние транса, подумал техник Л. Такие люди навсегда пропадают в трансцендентном мире, давая трещины и распадаясь под давлением времени. И ещё он почему-то вспомнил об утрированном, геометрическом узоре на ковре, символизирующем битву светлой стороны и джинов тёмного начала.

Когда взявшись за руки, они вышли из дому, за порогом их встретил, полный ярких красок и звуков, день. Люди в мягких пёстрых убранствах более не напоминали сомнамбул. Шейша (техник Л неожиданно вспомнил, как зовут женщину) осторожно вела техника Л в гуще возбуждённой и галдящей толпы. Пахло малайскими пряностями и жаренным кофе. На улице стояли музыканты, исполняя на древних высохших инструментах какую-то длинную и запутанную мелодию, тянущуюся сюда из дали прошедших столетий. По дороге технику Л встречались разные лица: лица лихварей-амша с нарисованными под веками четырьмя дополнительными глазами, бескровные лица потомков хошширманов, ведущих праздный образ жизни, трудные, цвета перегноя, морды квадрафитов и даже вечно трагичные физиономии черноногих с густо татуированными щеками. Многие незнакомые технику люди радушно кивали ему своими, обутыми в дикие архитектурные уборы, головами.

Оказавшись на рынке, техник Л и женщина подошли к торговцу фруктами - сальному среднеазиатскому человеку, очень похожему на евнуха. Шейша взяла начинённый плод граната, как бы взвешивая его мощность в своей руке. После недолгих раздумий, она приобрела несколько гранатов, горсть слипшихся фиников и овальную, источающую ароматный чад, дыню. На базаре жирным нефтяным пламенем вспыхивали факелы фокусников и факиров. Люди шарахались от их огнедышащих чудес. Гуттаперчевые акробаты с завязанными глазами, ходили по вяло натянутым верёвкам, почти касаясь равнодушных макушек горожан. Сухие и чёрствые аскеты из племени хшра завладевали вниманием зрителей при помощи простенькой дудочки и архаичного искусства гипноза. Базар Лагаша галдел на многих языках пустыни: был здесь и грубый твёрдый говор хорарайцев, и услужливая картавость иушей, и, полная благородства, умирающая речь хосровитов.

Шейша проявила желание подняться на башню вечно любящих. Согласно легенде, Ашарви построил её на месте гибели двух бессмертно влюблённых, которых он был вынужден казнить согласно безоговорочным бронзовым законам Хаммурапи. Суровое сердце царя не могло смягчить даже то обстоятельство, что казнённая возлюбленная была его крови, рождённой в недосягаемых покоях, от главной наложницы под красным покрывалом. Поднявшись на башню Шейша и техник Л оказались высоко над городом, но даже сюда доносился шум разношерстной базарной толпы. Город внизу оживлённо копошился, смешивая все мыслимые краски и оттенки. Кто-то, заметив техника Л на вершине башни, приветственно замахал ему с площади широким рукавом своего одеяния. Рядом стоящие люди обернулись и все, глядя в одну сторону, заулыбались одинаковыми податливыми улыбками. Это было похоже на какое-то официальное мероприятие. У некоторых в руках реяли маленькие государственные флаги, другие держали на своих плечах, сияющих от радости, интенсивных детей. Техник Л вдруг вспомнил текст телеграммы от таинственных. "Так вот какой детали не хватало городу" - с грустью подумал он и никому не улыбнулся в ответ.

Сообщение отредактировал Nekrofeet - Понедельник, 29 Мар 2021, 15:48

Дата: Среда, 09 Окт 2019, 14:36 | Сообщение # 55

Долгожитель форума

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 19655

Награды: 341

Репутация: 742

Олег! Прочитала на одном дыхании!
Как давно я не читала твою вкусную и ароматную прозу!
Ветер, который гнул воздух в нужную сторону - как раз сейчас у нас в городе - такая красота, когда в нужную сторону)
Спасибо тебе большое - ты сделал мой день интересным и тёплым)

Играть со мной - тяжёлое искусство!

Дата: Среда, 15 Апр 2020, 14:09 | Сообщение # 56

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Спасибо. Очень Вам признателен

Дата: Среда, 15 Апр 2020, 14:16 | Сообщение # 57

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Человек, который ходил по воде

Он же сказал: иди. И вышед из лодки, Пётр пошёл по воде...
Матфей гл.14-29

Вода оказалась твёрдой, совершенно как бетон. Пётр стоял на ней прочно, словно стоял вовсе не на воде. Он стоял на ней, словно стоял на разбитой, пыльной дороге в Капернаум. Пётр, не веря, настойчиво постучал босой ступнёй по поверхности озера и не провалился. Как ни в чём не бывало он продолжал стоять на его тихом зеркале. Плоскость озера легко удерживала человека, как будто была вымощена гранитными блоками. Пётр постоял-постоял и, наконец, решился - пошёл. Рыбаки кричали ему с лодок, чтобы он перестал валять дурака и не издевался над законами Природы. Другие прикидывали в уме, за сколько он теперь продаст свою бесполезную лодку. Если не очень дорого - почему не купить. "Очень выгодно это - ходить по воде" - с завистью размышляли они. Третьи просили Петра им подсобить, вытянуть сеть или что-то ещё, не без основания считая, что стоя на воде сделать это было легче, чем сидя в колеблющемся челне. Пётр же не обращал ни на кого внимания, он просто ходил, полностью отдаваясь обаянию случившегося с ним чуда. При этом он улыбался, как ребёнок. Он несколько раз пересёк озеро. Он пересекал озеро сначала по прямой, потом по диагонали и под конец сделал это зигзагообразно. Озеро везде было одинаковым. Вода всюду продолжала оставаться твёрдой, Пётр всё никак на ней не проваливался, ходил и ходил.

Все рыбаки под вечер возвратились с уловом домой, а Пётр продолжал внимательно шагать по воде, вкушая прелесть этого процесса. Вскоре он избороздил озеро вдоль и поперек. Озеро было небольшим и Петру стало на нём скучно: не было где развернуться его необычному ремеслу пешехода. Глубокая мысль засела в голове Петра. Ему стало интересно: он может ходить по воде только этого озера или он способен это делать по всякой воде вообще - по разным рекам, морям и океанам тоже? Любопытство снедало его, и он пошёл. Куда он пошёл, никто точно не знает, но только в этих местах Петра больше не видели. Его больше не видели ни мать, ни жена, ни дети. Чудо поглотило Петра без остатка. Его бывшие сотрудники - рыбаки говорили между собой, что ушёл Пётр на большую воду, где большая рыба во множестве существует. Что теперь он точно разбогатеет на крупной рыбе, без зазрения воспользовавшись чудом для своей корысти.

Пётр шёл по воде, аки по суху. Подойдя к кромке, где кончалось озеро, он задумался. Ему стало страшно: а что, если став на сушу, он навсегда потеряет эту свою способность перемещаться по поверхности жидкости и станет сугубо сухопутным пешеходом вновь. Ему бы этого не хотелось. Ему бы этого очень не хотелось, ему бы этого не хотелось ни в коем случае. Конечно, он уже привык двигаться по воде без помех и возвращаться обратно в сухопутное состояние было бы крайне неприятно и нежелательно во всех отношениях.

Пётр тревожно почесал затылок, но делать было нечего и он, превозмогая страх, нерешительно сделал первый шаг по земле. Он ступил на почву, как будто раньше по ней никогда не ходил. После чуда двигаться по земле было странно: наверное, с гравитацией что-то. Да, с гравитацией определённо было что-то не того. Или с гравитацией или с головой, но скорее всего, всё же с гравитацией. Дело в том, что Пётр, делая шаг на земле, земли не касался: между его ногой и поверхностью почвы оставалась неистребимая прослойка воздуха сантиметров двадцать. Он никак не мог её продавить своим весом. Она была прозрачной и твёрдой, как из металла. По большому счёту: над землёй он парил. Почему так происходило Пётр не понимал, он не понимал, но к его удивлению это с ним происходило - происходило и всё тут. Может действительно под ступнями петровых ног, наподобие подошв невидимой обуви, находились какие-то небольшие участки аномальной гравитации. Эти участки обладали особенными свойствами, которые отличались от свойств остального гравитационного поля Земли. Они были - словно тонкие стельки на дне, одетых Петром, незримых сандалий. Именно они позволяли Петру беспрепятственно ходить по воде. Однако с переходом на сушу, они, в силу своих исключительных качеств, придавали обычной сухопутности немного непривычный характер. По сути рядовой процесс хождения по земле превратился в некую диковинку, экстравагантную несуразицу: Пётр буквально двигался над почвой, буквально над ней скользил, не касаясь пятками праха земного.

И случилось Петру нечаянно споткнуться о высокий камень и упасть. И как только он упал, сразу подтвердилась версия о локальных участках гравитации на его конечностях, в которые Пётр был обут, словно в рыбацкие сапоги, ибо упал он совершенно не так как шёл. Шёл он над землёй, а упал непосредственно на землю, больно об неё ударившись: как нормальный человек грохнулся Пётр, споткнувшись. Неистребимая прослойка воздуха находилась исключительно под петровыми ступнями и нигде больше, все остальные части его тела оказались напрочь её лишены. Сила притяжения на остальное тело Петра действовала самым обыкновенным образом. Всё, кроме ног, было лишено гравитационной благодати, одни только задние конечности имели непосредственное отношение к чуду.

Спустя некоторое время, пройдя обитаемую территорию суши, Пётр снова вышел на воду; на этот раз она была морская - солёная и синяя вода Средиземного моря. Здесь он снова, с замиранием сердца, ступил ступнёю на жидкость, как будто боясь её раздавить, и фамильярно по жидкости этой пошёл. Разумеется, сердце его тревожилось, ибо не был Пётр уверен, что чудо ему дарованное сработает и на солёной воде тоже. Кто его знает это чудо. Но чудо сработало на этот раз тоже, и Пётр с легкой душой двинулся по морю на Запад. Местные аборигены, промышляющие на берегу, смотрели на него, как на ошибку Природы. Ещё бы: шагающий по морю разутый человек - большая редкость в этих местах. Провожая вдаль, голопузые мальчишки долго махали ему с песчаного пляжа. Они провожали Петра, словно какой-то дивный, никем ранее невиданный, корабль. Рыбаки, в это время находящиеся в море, были очень серьёзными и делали вид, что не замечают запросто идущего рядом с ними смертного. В этом чудаке они подсознательно чувствовали смутную угрозу своему ремеслу: если все чудики начнут шастать по воде, что тогда делать им, простым левантийским рыбакам, неспособным к такому морехождению.

Правда скоро Пётр вернулся обратно, поскольку понял, что поступил опрометчиво, не взяв с собою съестных припасов и пресной воды. Как оказалось, чудо хождения не спасало его ни от голода, ни от жажды. Оно обладало только одним качеством, было определённого и узконаправленного действия и не распространяло своё влияние на смежные области человеческого существования, за которые, по всей видимости, отвечали чудеса другие - совершенно иного типа.

Закупив у аборигенов провизии, Пётр снова отправился в путь, на этот раз окончательно. Он смело зашагал по Средиземному морю, направляя свои ступни строго на Запад. Ни местные, укутанные в тёмные хламиды, женщины, ни замурзанная детвора более не провожали его. Он отошёл незаметно, словно непривязанная к берегу лодка, которую слизало приливом. Пётр шёл день, шёл второй, шёл третий - чудо не покидало его, словно толстая пенопластовая подошва. Днём его нещадно палило поджарое, античное солнце, ночью колола стерня неровно срезанных звёзд. Хорошо, что прежде Пётр работал рыбаком, это помогало ему разбираться в звёздной карте над ним. Он был способен безошибочно определить полярную звезду и, соответственно, не потеряться в демонических дебрях ночи.

Кроме большого плюса (возможности двигаться без околичностей, напрямик по воде), со временем открылись и некоторые недостатки такого способа перемещения. Например, всё то время пока Пётр находился в море, ему приходилось постоянно держаться на ногах: ни присесть, ни прилечь он никак не мог по определённым техническим причинам. Попытайся он присесть или прилечь на поверхность моря, Пётр обязательно бы провалился под воду и обыкновенно ушёл на дно. Глубина здесь была страшная, а плавать Пётр не умел, поэтому оставалось во чтобы то ни стало держаться исключительно в вертикальном положении, исключительно на своих двух. Единственно что Пётр мог себе позволить, это присесть на корточки по большой нужде и заодно немного перевести дух. Ногам от этого было, правда, не легче.

Ещё одна проблема была связана со сном. Как ни старался Пётр, но спать стоя или сидя на корточках было крайне неудобно и по сути невозможно. К тому же уснув таким образом, Пётр рисковал потерять равновесие, опрокинуться и нечаянно кануть в глубину. Разумеется, он спал, но спал чрезвычайно мало, скорее даже бредил, чем спал, постоянно находясь на грани между сном и явью. Он балансировал между сном и явью, как на канате, рискуя в любой момент сорваться на дно Средиземного моря. Правда со временем у Петра выработалась незаменимая привычка дремать в процессе самой ходьбы. Как оказалось, было легче держать равновесие по ходу движения, чем специально стоя или присев на одном месте. Двигаясь по инерции, спать было значительно проще. За неимением лучшего способа, Пётр неоднократно им пользовался долгими сутками путешествия.

Иногда, завидев берег, он с радостью выходил на сушу. На островах он сладостно отсыпался и давал отдых перетруженным конечностям, которые в море не знали выходных. Там же на суше он пополнял запасы провизии и узнавал новости многонациональной римской империи. На острове Крит Пётр купил себе обширную, развесистую шляпу от солнца, под сенью которой было легко преодолевать пространства: солнце не так давило на голову. Бывало, что во время коротких передышек, он предавался блуду с отзывчивыми жёнами греческих моряков. Как человека религиозного, Петра смущала невозмутимая аморальность эллинских женщин, но воспользоваться ею для иудея было не грех. Местные крали пахли водорослями и рыбьими потрохами. Предаваясь блуду, они таяли в объятьях Петра, теряли свою форму, словно брошенные в воду глыбы поваренной соли. Под утро, голые и полупрозрачные, женщины убегали к себе домой, оставляя на теле Петра горьковатый, белесый налёт от высохших поцелуев. Дома их ждали бородатые греки и незатейливый античный быт позднего эллинизма. Но ни одна тающая по ночам эллинка не могла долго удержать Петра на одном месте. Отдохнув, он снова уходил пешком в море, ни с кем не прощаясь и ни о чём не жалея.

Одни острова сменяли собой острова другие, Пётр уверенно держал свой путь в сторону заката, ни на что подолгу не отвлекаясь. Он торопился, поскольку боялся, что чудо, дарованное ему Иисусом, имеет свой срок годности. Что со временем оно незаметно будет терять свою мощь действия, стираться, становится всё более слабым и тоненьким, сравниваясь в качестве с обыкновенными явлениями мира. Вполне вероятно, что чудо хождения по воде через месяц-другой будет невозможно отличить от заурядного дуновения ветра или шелеста дождя. Пётр не сомневался в чудесах, он сомневался в чудесах вечных, в тех, которые вклинивались и переиначивали ткань бытия навсегда. Даже самые выразительные вмешательства Господа Бога не могут оставаться неизменными вечность напролёт. Ветры не могут веками дуть с одинаковой силой и в одном и том же направлении, также и чудеса: по ходу они просто обязаны стираться и амортизироваться. И то, что дар хождения по воде до сих пор исправно функционировал, доказывало лишь то, что чудеса стирались крайне медленно и неохотно. Быть может, чтобы одно такое чудо истончилось до полной банальности и впало в состояние бездействия, необходимо было стремящееся к бесконечности количество лет. Наверное, именно по истечению срока бесконечности, сила чудес начинала тяготеть к абсолютному нулю; чудеса становились недействительными и самоупразднялись естественным образом.

Но пока такого не случилось Пётр с завидной настойчивостью продолжал идти. За это время он побывал в Сиракузах, в Карфагене, на Сардинии и вышел к Балеарским островам. Чудо до сих пор не подводило, оно исправно держало Петра на воде, даже в самую неблагоприятную для хождения погоду. Именно в непогоду приходилось труднее всего. Труднее всего приходилось тогда, когда волновалась вода. Поверхность жидкости приходила в движение, она уже не была горизонтальной - прямизна ломалась и выходила из строя. Поверхность изгибалась, как огромный лоснящийся червь. Но какое бы положение не принимала плоскость воды, Пётр всегда вынужден был находится по отношению к ней под прямым углом. Чудо работало в полную силу только когда Пётр стоял перпендикулярно к поверхности моря, а сохранить подобное положение во время шторма было крайне трудно. Приходилось отчаянно балансировать и взбираться на гребни волн, поднимаясь почти по отвесной стене встававшего дыбом вала. Ежеминутно Пётр рисковал опрокинуться и лишиться поддержки божественного дара.

Так преодолевая технические трудности, Пётр миновал краеугольные Геркулесовы столбы и вышел на просторы бездушного Атлантического океана. Океан дохнул на него всею шириною неизвестности, ширина неизвестности буквально прянула ему в лицо. Пётр изнутри ощутил: характер пространства кардинально изменился. Пространство стало необузданным и диким, пространство стало всемогущим. Рядом с ним чудесный дар хождения по воде казался таким махоньким, таким ничтожным. Чудо было похоже на букашку, прилипшую к потной пояснице великана. Для Петра подобное было внове: чувство мизерности божьего дара. Перед лицом действительности океана ему нечего было противопоставить. Но Пётр в безумии храбрости, как ни в чём не бывало, продолжал двигаться дальше по бездонному зеркалу гидросферы.

Он шёл долго, очень долго: изгибаясь валы воды поднимали его на своём загривке и поднимая его, гнулись до самого неба. Двигаясь по спинам волн, Пётр вкушал необыкновенный душевный трепет, всё внутри него, как бы замерло перед ударом - оторопело. Океан подбрасывал человека вверх, словно пытаясь сбросить со своей ладони божью коровку. В спокойные часы Петра окружали кривые плавники акул. Они двигались по спирали, постепенно суживающимися орбитами, как будто человек являлся их центральным светилом. Акулы подныривали под самые ноги Петра, иногда касаясь снизу его сухих шершавых ступней. Время от времени то одна то другая из них пытались укусить человека за голую пятку. Они алчно раздвигали утыканные зубами пасти и Петру ничего другого не оставалось, как бежать от рыб прочь, словно от стаи бешенных собак. Но куда ты убежишь: перед тобой расстилалась идеально ровная, словно полированная, бесконечность - ни куста, ни деревца. Бесконечность, вскрытая лаком и натёртая до глянцевого блеска. По ней, соответственно, можно было бежать бесконечно долго, целую вечность улепётывая от своих преследовательниц и унося ноги всё в ту же неизменную даль бесконечности; унося ноги, но не имея возможности, благодаря природе пространства, унести их окончательно. Свора рыб, как будто загоняла Петра в лабиринт дурной бесконечности.

Дни шли за днями, ночи - за ночами, время не кончалось и пространство тоже. У Петра иссякли запасы съестной провизии и воды, ноги его невыносимо устали от пройденного пути: они прошли половину земной географии, а впереди, как ни в чём не бывало, расстилалась вторая её половина, ещё не пройденная. Острова более не встречались, везде была одна горькая и удобная для ходьбы, безнадёжная жидкость. В тихие солнечные дни она напоминала стекло; стеклу не было конца, оно уходило в залитую светом перспективу мира. Пётр всё отчётливей понимал, что у него нет и никогда не было шансов преодолеть пешком Атлантику, океан оказался ему не по зубам. Иисус наделили его даром хождения по воде, но в остальном Пётр оставался обыкновеннейшим смертным, посредственным пешеходом воды. Он не обладал ни божественной силой, ни божественной выносливостью; Бог коснулся лишь маленькой толики его естества, самого краешка, абсолютно ничего не изменив в основном массиве человеческой сущности. Пётр столкнулся с миром, в лоб в лоб. Он столкнулся с миром, который превышал его возможности по всем показателям, который был ему не по человеческому плечу, не по плечу человеку как таковому. Как будто мир этот был создан для кого-то другого, гораздо большего и страшнее, для гигантов невиданной, естественной мощи, а человечество затесалось здесь по нелепой случайности, по недоразумению оказалось здесь племя человеческое.

Пётр с великим усилием вспомнил нежные, обласканные людьми лагуны Средиземного моря, ухоженные человеком острова и города полные шумного счастья. Ау-у, миленькое Средиземноморье, слипшаяся, интимная азиатчина Иудеи, моя ненаглядная, родненькая моя, где же ты? Как же ты от меня далеко, далеко и во времени и в пространстве - тухлая гавань человечества. Чтобы я отдал сейчас, чтобы вновь почувствовать кислый запах себе подобных, чтобы вновь оказаться в провонявшей тесноте еврейского общежития. Петру хотелось рыдать, и он бы обязательно пролил обильную слезу, но жажда иссушила его душу, его плоть рассохлась, словно деревянная бочка на солнцепёке.

Мир, реальный мир оказался гораздо больше и гораздо страшнее, и гораздо сильнее любого чуда. Чудо было ему на один зуб. Мир мог легко сжевать любое чудо без соли и выплюнуть его, как случайно залетевшую в рот мошку. Да, Пётр был обречён, со своей смехотворной, дарованной ему свыше, способностью, он был обречён изначально. Он раньше времени стал на этот путь, дар божий его поманил и дар божий его обманул: Пётр оказался всего лишь человеком, который умеет ходить по воде. И всё и ни на йоту больше.

Атлантический океан приходил в волнение, небо почернело от всемирных туч, стало мрачным и зловещим, как будто солнце захлопнули в погребе; захлопнули погреб, перед тем втиснув и запинав туда подневольное светило. Начинался полномасштабный шторм, и Пётр понимал, что он его уже не переживёт. Небеса разверзлись потопом. Раздуваемый ураганными порывами, ливень ходил ходуном. Стало трудно дышать, словно под водой. Скорее по наитию, чем осознанно, Пётр поднял одну ногу и ступил босою ступнёю на воздух. Плотность вихря и дождя была столь велика, что нога его прочно утвердилась в высоте. Пётр сделал первый шаг и, поднявшись, растерянно стоял в полуметре над бушующим океаном. Воздух оказался твёрдым, как бетон, воздух держал его, словно это была вода. Пётр снова шагнул, потом снова, он как будто взбирался по невидимому склону горы. Ещё не веря этому, он настойчиво давил ступнёй пустоту воздуха и не проваливался. Как ни в чём не бывало он продолжал стоять на её невидимой и незыблемой поверхности. Он стоял на ней, словно на разбитой, пыльной дороге в Капернаум. И Пётр, недолго думая, пошёл вверх, на небо, по мокрым ступеням дождя, всё выше и выше, и выше. Ты куда идёшь? - не знаю. Ты зачем идёшь? - не знаю, но, если есть такая возможность грех чудом не воспользоваться. Чудом не воспользоваться - грех.

Дата: Среда, 15 Апр 2020, 22:03 | Сообщение # 58

Долгожитель форума

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 19655

Награды: 341

Репутация: 742

Олег!
Замечательно!
Спасибо большое, что даёшь возможность читать твои такие волшебные рассказы!
Удачи и здоровья.
Береги себя.

Играть со мной - тяжёлое искусство!

Дата: Пятница, 17 Июл 2020, 11:09 | Сообщение # 59

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Спасибо большое. Очень Вам признателен

Дата: Пятница, 17 Июл 2020, 11:11 | Сообщение # 60

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Конец эпохи

Техник Л проснулся от ощущения удушья. Дюжина злых бледных карликов окружила его со всех сторон: одни давили ему на грудь, другие целеустремлённо держали за горло. Держали со знанием дела своими голыми слабыми лапками.
- Крем, крем, крем, - шипели отвратительные зубастые существа.
- А ну, брысь - сказал техник Л, замахнувшись на уродливых тварей.
Карлики с тоненьким писком бросились врассыпную. Они бежали, то и дело спотыкаясь, падая и переворачиваясь вокруг своей большой головы. Это было смешно; это было отвратительно.
Странно, подумал техник Л; он поднялся и внимательно оглядел окружающий континуум. Пространство-время вокруг него было в исправном состоянии. И всё же странно, злые бледные карлики просто так не нападают. Должно быть до критического упала информационная составляющая или на несколько единиц снизилась лямбда гравитационного поля. Странно, ещё раз подумал техник Л. Злые бледные карлики - плохая примета. Очень плохая, очень-очень.
У техника Л было мало времени. Согласно приказу за номером 26331-XG-2462 ему надлежало, как можно скорее добраться до хреноватых руин Проскрипта, чтобы дать оценку техническому состоянию местного гравипривода. Он стоял, осматривая внутренним взором свой сердечный движитель. Перед ним лежала плоская, словно расплющенная молотом, равнина - идеальное место для тау-прокола. Техник Л сплюнул в прах пустынного бездорожья.
Он извлек свою шестерёнку. Зажужжав у него в ладони, она сорвалась и повисла в воздухе, словно назойливое насекомое. Появляясь из ниоткуда, к ней начали присоединяться другие шестерёнки - побольше и поменьше. С жужжание сцепляясь друг с другом, они работали посреди воздуха, как сложный часовой механизм. Воздух перед техником Л вдруг заколебался, словно нагретый до высокой температуры и техник Л сделал шаг в эту вибрирующую среду.

Когда нога техника опустилась на почву, он уже был за тысячи парасангов от прежнего места. Перед ним расстилалась всё та же приплюснутая равнина, над которой висело старое нейтронное светило по имени Е, только немного слева темнело нечто похожее на развалины. Это были хреноватые руины Проскрипта.
Издалека доносился неровный грохот, похожий на работу камнедробилки. Фронт акустической волны неприятно давил не перепонки. Нужно было спешить. Машинерия гравитационного поля работала слишком громко, очевидно редуктор привода мог сдохнуть в любой момент. Дул неприятный пыльный пассат.
Только техник Л двинулся в сторону руин, как под ногой у него что-то запищало - злой, раздавленный карлик. Ещё два убегали, то и дело спотыкаясь, падая и перекатываясь вокруг своей большой головы. Техник Л поморщился и заматерился. Да, да: карлики - скверная примета. Он увеличил силу зрения и осторожно выглянул вдаль.
Там, чуть в стороне от руин шевелилась непонятная масса. Техник будто знал куда смотреть, его сердце аритмично забилось в паршивом предчувствии: преграждая путь к хреноватым руинам Проскрипта, на техника Л неслась лавина бледных злобных карликов.
Техник невольно вспомнил о том как погиб его учитель Михх. Учитель был великим конструктором, в его имени из четырёх букв, даже присутствовал гласный звук - гениальная "И". Сражаться с тьмой карликов не имело смысла, и поэтому техник Л совершил прокол в обратном направлении. Очутившись на исходной позиции, техник понял, что совершил ошибку - здесь его ждала засада. Он вышел так близко от своих врагов, что еле успел ретироваться, совершив ещё один тау-прокол: наугад, в приблизительном направлении.
Там где он оказался, завывал мусорный ветер, солнце упиралось в спину согнувшейся от старости горы и новая волна карликов, потрясая воздух, бежала технику навстречу. Твою мать: его окружили. Технику Л ничего другого не оставалось, как вновь шагнуть в открытый, гудящий проём подпространства. Он, наверное, раз десять с надеждой уходил в тау-проколы, но каждый раз новое пространство встречало его армией яростных бледный существ. Они были всюду, он попался. Весь континуум сжался в западню.
Перегревшийся механизм тау-прокола жалобно запищал, как будто на зубцы подвижных деталей попал песок: задымившаяся смазка быстро испарилась, а главная шестерёнка начала заедать - больше совершать пространственные прыжки было невозможно. Техник Л вновь оказался на вдавленной, словно прибитой молотом равнине. Перед ним темнели недосягаемые руины Проскрипта. Выхода не было. Полчища мелких тварей с визгом бежали отовсюду, что бы его сожрать.
- Крем, крем, крем - визжали мерзкие существа, широко раззявив свои непропорционально большие рты. Казалось именно эти большие, непропорциональные рты и бежали, кумедно перебирая кривоватыми ножками. Бежали, всё более зияя своими отверстыми зевами.

Надо было думать быстрее. Техник Л извлёк из боевой ниши маузер ра-хетча и выстрелил пучком узконаправленных электронов. Существ пять карликов практически бесследно поглотил залп холодного заряда. Пять злобных карликов - капля в море.
Тогда техник Л бросил в толпу свой квазибумеранг. Квазибумеранг двигаясь по хитрой математической кривой, убил троих, но больше не вернулся, навсегда застряв в черепной коробке четвёртой жертвы.
Тьма карликов сгущалась. Технику Л нужно было, во что бы то ни стало, дойти до руин Проскрипта, чтобы выполнить приказ за номером 26331-XG-2462. Пока шарикоподшипники ещё гремели и трещали валы гравитационного привода, пока не вышел из строя редуктор. Невыполнение приказа каралось переаттестацией.
Тогда, находясь в отчаянном положении, техник оторвав свою левую руку, и бросил её на съедение бледным злобным карликам. Это была очень важная конечность, ею можно было работать и с успехом выполнять трудные технические задачи. Она была любимой рукой техника Л. Он бы с ней никогда не расстался, но просто правой технику было удобней бросать. Карлики в мгновение ока обглодали вырванную конечность; своими челюстями они расстрощили кость на мелкие щепки.
Следующим техник Л вырвал свой глаз и бросил на съедение врагам - мощный левый глаз, усиленный фоточувствительными элементами. Упав далеко впереди, глаз разбился, словно куриное яйцо. Из него вылилось желеобразное стекловидное вещество. Злобные бледные карлики набросились на разбитый глаз, пожирая стекловидное вещество, словно жирный свиной студень.
- Крем. Крем. Крем - жадно продолжали шипеть карлики, слопав весь холодец глаза.
Нужно было думать быстрее: глаз не мог надолго задержать карликов, его яйцо было им на один зуб. Пока редуктор ещё не рассыпался, пока мир привычно двигался своей траекторией, пока гравитационные приводы удерживали его на стационарной орбите. Техник Л схватил себя за мошонку и с усилием вырвал своё семя с корнем. Это было очень больно, яички очень глубоко вкоренились в его плоть и не хотели её покидать; вырванная мошонка шевелилась в его руке, как толстый беспомощный короед.
Техник Л бросил свою мошонку далеко вперёд, в гущу ненажерливых врагов. Семя разлилось, начало бурлить и пенится, превратившись в рыхлую белую массу. Карлики с наслаждением прыгали в неё, окунались с головой, запихивали руками себе в рот, как будто это была не сперма, а нежный кондитерский крем. Нерождённые - главное лакомство злобных карликов.
Карлики начали ссориться из-за крема, кусать друг другу нос и уши, толстеть и на глазах гадко лопаться от переедания, оставляя после себя желеобразные брызги и кляксы осклизлой коллоидной слякоти.

За приёмом пищи они забыли о технике и техник Л, переступая обожравшихся и оскальзываясь на их остатках, благополучно добрался до хреноватых руин Проскрипта. Здесь на открытой площадке перед железной дверью у входа в руины его встретила женщина-техник Шш. Она была в бирюзовом комбинезоне пятого разряда. В её руке тусклыми никелированными гранями поблескивал универсальный контейнер для сборки. Шш оценивающе посмотрела на, лишённого некоторых частей тела, техника Л и удовлетворённо хмыкнула.
- Дай угадаю: приказ номер 26331-XG-2462?
Техник Л невозмутимо кивнул, на его смуглом от нейтронного загара лице ничего не отразилось.
За железной дверью чудовищно грохотал редуктор гравитационного привода - наверное, рассыпалось сразу несколько шарико-подшипников центрального вала.
- Не стоило торопиться, я бы сама управилась.
- Это и мой приказ тоже - техник Л и техник Шш встретились глазами. У неё было преимущество: её имя состояло из двух букв и у неё была последняя модель для сборки.
Из промежности техника Л тоненькой струйкой стекала жирная бурая жидкость - смесь мазуты и крови. У техника Л было два варианта действия и оба проигрышных. Единственная его рука дёрнулась к боевой нише, именно дёрнулась, потому что гидравлическая система техника Л сдохла окончательно, а его мускульных усилий было явно недостаточно для адекватной боевой реакции. Техник Л так и не успел выхватить маузер своего ра-хатчера. Модель для сборки в руке техника Шш мгновенно трансформировалась в форм-гармашу.

Выстрелила техник Шш или не выстрелила? Никто не знает, никто не помнит, история о том, набрав в рот воды, тупо умалчивает. Неважно потому что, наверное. Просто за миг до выстрела, не дожидаясь того как сработает механизм форм-гармаши, эпоха закончилась.
Эпоха была как эпоха - обыкновенная, ничем не хуже других, но и она закончилась. Рраз и нет эпохи: шарикоподшипники полетели, валы гравитационного привода пошли вразнос, редуктор посыпался и мир сдвинулся. Мир сдвинулся и перевернулся; всё пошло к чертям собачим. Все царства, все глиняные башни, все церемонные цивилизации тоже сдвинулись и тоже пошли к чертям собачим: они посыпались, как неуравновешенные карточные домики - башня за башней, цветущее царство за цветущим царством, цивилизация за цивилизацией. За одну долю секунды жизнь была сметена с лица планеты.
Только древние таинственные не растерялись. Древние таинственные невозмутимо взяли дело в свои руки; их технические возможности были сильно ограниченны, им катастрофически не хватало мощностей, геомагнитные возмущения нарушали работу оставшихся в строю гравитационных механизмов. Ещё немного и планетоид - косная глыба материи, обрушится в колодец остывающей звезды. Но нет, этого не случилось: древние таинственные, благодаря своим техническим возможностям, вырулили планету на новую стационарную орбиту и придали ей оптимальную скорость вращения - она была спасена. Древние таинственные сделали своё дело, после чего усталые, но незримо довольные, перепачканные машинным маслом и магмой, отошли на покой.
Планета была спасена, на ней возобновилась вулканическая активность, пролились дожди новой гидросферы, и пришли в движения зубодробительные тектонические плиты. Спустя эон времени в рассоле первобытных океанов заворочались первые белковые комбинации. Перегруппировавшись в молекулу, они начали неожиданно функционировать, на ощупь шевелить ложноножками, пока удачно не нащупали затерянную на дне шестерёнку. Облюбовав шестерёнку, они создали счастливый симбиоз. Биомеханическая жизнь быстро эволюционировала. Сначала в протоокеанах туда-сюда шныряли тяжёлые биомеханические рыбы, которые, модернизировав свою ходовую часть, очень скоро, волочась пузом по грязи, выползли на континентальную сушу. Быстро приспособившись, они стали всемогущими динозаврами, но случайно развивая свой мозг, поняли что пресмыкающиеся - тупиковая ветвь. Не долго думая, они ввязались в новую авантюру "млекопитающих", оставив ящером подыхать без перспективы. Прогрессируя, как на дрожжах, они очень скоро достигли высот двуного прямоходящего образа жизни - стали сложными симбионтами людей с полушариями развитого мозга и большим техническим потенциалом. И вот....

Спустя миллиарды лет, техник Л проснулся. Он лежал посреди древней континентальной плиты. Неся мелкий прах, дул мусорный ветер. Нейтронная звезда по имени Е увеличилась в размере, но оставалась такой же холодной и дряблой. Небо напоминало разболтанный в воде яичный белок. Похожая на шестерёнку с высоты стратосферы опускалась одинокая зубчатая снежинка. Техник Л поднялся и поправил свой кожаный шлем. В голове гудело, как может гудеть после нескольких эр непрерывной эволюции. Техник Л грязно выругался. Нужно было торопиться, дел невпроворот; новая эпоха нуждалась в классифицированном техническом персонале.

Дата: Вторник, 28 Июл 2020, 18:20 | Сообщение # 61

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

Nekrofeet, сегодня, через три года после публикации рассказа про Ихтиандра, я его прочел. мне лишь не понравилось "блисткающее" трико. блистать может посуда, натертая стеклоочистителем, ювелирные изделия и артисты на сцене. трико "блестит", а это разные вещи. сейчас почиатю "Аршаков" (это же такое хорошее армянское мужское имя))) ) и наведу критику, что это за существа таятся под иноязычным "выдуманнным" словом.

лучшие оригаинальные произведения
лучшие фанфики
-- всю коллекцию за ближайшие 22 года сюда не перетащишь.
Литературная беседа для авторов и соавторов приходите и приводите друзей

Дата: Вторник, 28 Июл 2020, 18:29 | Сообщение # 62

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

Презанятно, я раньшье любил кино и сам как ваши аршаки пялился в "сказочный ящик", правда, кассетный.

Дата: Воскресенье, 02 Авг 2020, 09:02 | Сообщение # 63

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

А разве Ихтиандр в блестящем чешуёй трико не похож на артиста.
Аршаки из рода Аршакидов, обитающие в альтернативной Парфии

Дата: Среда, 12 Авг 2020, 19:58 | Сообщение # 64

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

ага, прям Витас)))) нет, чувствую, что не то словоупотребление, а правило привести не могу, "врожденная грамотнотсь" плюс гуманитарный класс и литературная студия, где правилами не морили, а тыкали носом в огрехи грамаотности и стиля.

а вот я про Аристофана или как его там на деревянной ракете, который чай пил и с китайцем движитель чинил мне тоже понравилось если честно. Напомните имя плиз

Дата: Среда, 02 Сен 2020, 21:46 | Сообщение # 65

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Цитата Apraxis (

)

а вот я про Аристофана или как его там на деревянной ракете, который чай пил и с китайцем движитель чинил мне тоже понравилось если честно. Напомните имя плиз

Вы, наверное, имели в виду Апокрифку Македонского

Дата: Четверг, 10 Сен 2020, 17:34 | Сообщение # 66

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

Во, точно: Апокрифка

Дата: Понедельник, 21 Сен 2020, 10:01 | Сообщение # 67

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Іn memori

2018 год, в ночь с 24 на 25 мая в возрасте сорока семи лет умер Филипенко Петро Николаевич. Его ещё по-уличному называли Быбой, или Шимоном - тоже какой-то дальний родственник, мы же в школе чаще всего называли его просто "Рыжим". До своего сорока восьмилетия он не дожил, считай, двадцать восемь дней. Филипенко Петро не был ни гигантом мысли, ни нобелевским лауреатом, ни выспренним интеллектуалом, но всё же я о нём пишу, хочу написать, потому что мы были приятелями, сидели за одной зелёной партой и нас связывали узы товарищества, которые с годами истончались, но так, смею надеяться, и не лопнули окончательно. Он первый мой одноклассник, которого я с пониманием происходящего, провёл на тот свет, но не первый кого я похоронил. Были и другие, но с теми я не сидел за одной партой, не пел на уроке "Онегина", не рисовал на ватмане лубочных советских космонавтов.

Петька, теперь я буду называть его так, был ярко выраженным холериком. Маленького роста, рыжий, конопатый, он всё время находился в движении, был вечно в нестабильном состоянии. Трудно представить его задумчивым или что-то тихо созерцающим - это было не его. Он был шустрым и увёртливым, причём увёртливым в любом смысле этого слова, как внешне, так и внутренне. Не знаю была ли в нём еврейская кровь, прозвище Шимон на эту мысль наталкивает, но изворотливости он был воистину еврейской. Хотя в конечном итоге судьба его оказалась выкроенной по неказистым, чисто славянским лекалам.

Петька был врожденным хитрецом. Я не могу сказать что он был умным - на уроках, сидя со мной за одной партой, он всегда списывал - но я также не могу назвать его и глупым, нет, глупым он не был, но что я могу сказать наверняка, это то, что Петька был хитрюгою. Он обладал очень быстрым, проворным умом, умом лисицы, направленным не на учёбу, занятия были ему в тягость, а на то чтобы кого-то обвести вокруг пальца, а влипнув в дурную истории, выбраться сухим из воды. О, он проделывал сие филигранно, мог легко проскользнуть между каплями перекрёстного дождя. Что-что, а насчёт хитрости ему в классе не было равных. Он обманывал всех кто попадался ему под руку, брил, как говорится, на ходу, не брезговал никем, это могли быть и его ровесники и старшеклассники и педагоги, без разницы: всяк оказавшийся на его пути не мог избежать подобной участи. Каток Петькиной хитрости подминал под себя любого зазевавшегося, не взирая на лица.

Порой мне казалось, что он изворачивался и обманывал из чисто спортивного интереса, поскольку далеко не всегда делал это в корыстных целях. Иногда никакой выгоды не было, но Петька всё равно ловчил и вилял уже как бы по инерции. Раз набрав нешуточной скорости лжи, он не мог уже остановиться до конца жизни. Петька мог наврать вам с три короба просто так, исключительно для поддержания формы. Если быть в курсе и смотреть со стороны, то это выглядело забавно. Петька хитрил, даже когда ему ничего не угрожало, хитрил искусства ради. Он был ловчилой от Бога, беспардонный, темпераментный, без тени сомнений - абсолютно безнравственный тип. Каким бы умным человек не был, Петька своими нахрапистыми, насквозь аморальными приёмчиками оставлял его в дураках. Умный человек даже не мог себе представить, что его так элементарно, без напряга, так в лоб объегорили. Более того: чем умнее человек, тем проще было Петьке с ним разделаться. Не сомневаюсь, умные люди, в его понимании, - самые большие тупицы, он разделывался с ними на раз, они для него были самым удобным материалом для работы.

В конце концов, хитрость и связанная с этим необходимость постоянно врать, стали для Петьки образом жизни, он этим дышал с малолетства, вернее сказать, он врал как дышал. Он не мог не врать, как не мог не дышать. Мой одноклассник достиг в этом такого мастерства, что невольно вызывал восхищение. Он обманывал легко, без швов и принуждения, словно само собой - просто объедение, а не обман. Зачастую его трюки были простейшими, без лишних наворотов, рассчитанными скорее на совесть своего собеседника, чем на его ум. Свои одноходовочки Петька проделывал настолько безапелляционно, что у жертвы до самого конца не возникало никаких подозрений, ибо как иначе, ибо иначе это означало бы, что мир лежит во зле и в нём нет ничего святого. И действительно для Петьки не было ничего святого, ничегошеньки абсолютно, именно этим он и брал людей, именно на это они покупались.

Петька был не просто большим лгуном, прежде всего, Петька был большим, неунывающим выдумщиком, он с радостью придумывал на ходу, он сию минуту изобретал законченные, готовые под ключ миры. И в этом была его светлая, рыжая, солнечная сторона. Ведь каждая его отмазка, каждый обманный финт могли естественно жить только в отдельных, ограниченных друг от друга, блоках реальности, то есть существовали в самостоятельных мирах и таких миров было тысячи и все их он держал в своей немытой голове. Он вынужден был их там держать, не смешивая, в аутентичном состоянии, каждый мирок отдельно на полочке, ради своей же безопасности - чтобы не попасть впросак. Каждая его уловка продолжала сюжет какой-то выдуманной им ранее Вселенной и в течение своей жизни он его развивал, оттачивал и доводил до логического финала - тогда та или иная Вселенная схлопывалась, отработав своё до последнего пфеннига. Но рождались и новые, под давлением обстоятельств вдруг на глазах у всех, происходил новенький Большой взрыв, помещавшийся в черепной коробке моего школьного товарища. Рождалась свежая Вселенная с совершенно непохожей на нашу реальность, с автономными законами физики, с оригинальной геометрией пространства-времени. Глядя на Петьку, я начинал прозревать, почему я так мало и так неумело вру: потому что ленивый. Глядя на него, я понимал, что подобная феерическая космогония, вся эта трудовая деятельность на поприще фантастического вранья мне не по плечу, что моё воображение и моя умственная энергия рядом с его и рядом не лежали. Что я закоснел в своём тепленьком лицемерии и в своей построенной на скорую руку халупе правдивости.

На краю деревни у нас располагался довольно таки обширный искусственный водоём, мы называли его "ставком", который зимой превращался в настоящее хоккейное поле - место неизбывного спортивного веселья для детворы. По первому ещё гнущемуся ледку мальчишки во всеоружии выходили испытать своё спортивное счастье. Среди нас Петька был главной хоккейной фигурой, канадским профессионалом, и не в последнюю очередь благодаря своим конькам. Единицы из нас имели в своём расположении полноценные хоккейные причиндалы - предметы гордости и страстного, мальчишеского вожделения. Странно, но Петька был одним из таких счастливчиков. Говорю странно, потому что вместе со старшим братом он жил без отца, мать одна воспитывала двух оболтусов и, разумеется, в стеснённых материальных обстоятельствах, что не очень-то располагало к покупке дорогого спортивного инвентаря, как то коньков. Но у Петьки они были и, надо сказать, он обладал ими по праву.

Он скользил по ледовому полю, как миниатюрный игрок НХЛ. Маленький, юркий конькобежец с перебинтованной изолентою клюшкою в руках. Среди нас, топающих по льду своими толстыми, обутыми в "бурки" ногами, он выделялся изяществом и стремительностью движений. На нашем неуклюжем фоне он блистал звездой первой величины. Петька автоматически, без всякого предварительного сговора, перебирал на себя шведскую корону центрального нападающего. Конечно, ему все пасовали, все условные траектории пассов сходились на нём, как в главном фокусе игры. На детском хоккейном поле он был нашим Харламовым - неудержимым и самовольным, не принимающих остальных членов команды всерьёз. Да и кого, собственно, прикажете принимать всёрьёз, меня что ли, бегающего по полю галопом, подобно молодому бычку; если я когда и скользил по льду, то исключительно плашмя или на собственном заду. За этот далеко не всегда оправданный эгоизм Петьку недолюбливали более взрослые игроки - старшеклассники, которые тоже старались тянуть одеяло на себя, ибо им это было позволено по возрасту, прощелыга-Петька же явно не вписывался в их ряды, путал картишки их возрастного доминирования. За что ему, кстати сказать, иной раз и попадало, как морально так и под жопу ногой, но Петька не уступал, он продолжал гнуть свою линию: замысловатую, спаренную кривую - след от его коньков.

Иногда это давало свои плоды, особенно на выездных матчах, когда мы сражались с соседними командами - исконными своими, зимними недругами. Враждовали мальчишки не на шутку, это была более чем спортивная вражда, это была неприязнь до самой глубины души. То что мы были из одной большой деревни не мешало нам искренне друг друга ненавидеть и всеми возможными способами доказывать собственное превосходство. Село было разбито, на, так называемы "кутки" и кутки эти по-мальчишески люто друг с другом соперничали. Между "кутковыми" командами существовала кровная вражда, как между заклятыми народами, нам до отчаяния хотелось уничтожить противника, никаких поблажек, никакого намёка на высокую спортивную дружбу. Хрен там. Это были отношения совсем другого рода: не хоккей между нами происходил, а судьбоносная битва за Сталинград, лёдовое побоище в буквальном смысле, где дело касалось будущего Родины, как минимум, а то и всей цивилизации. Всё было архисерьёзно до крови и огнеопасных, мальчишеских слёз, речь шла о жизни и смерти, или мы - или они, третьего было не дано и тут такая колоритная фигура как Петька оказывалась как нельзя кстати. Но своих божественных коньках, в чёрнокрылой курточке, он был как будто специально рождён для подобных моментов - наверное, это были самые звёздные эпизоды его промелькнувшего детства.

Он забивал не так уж и много, но очень часто это были решающие голы, вырывающие победу из пасти врага человечества. Это были не голы даже, а заплывшие жиром, толстобрюхие точки над "і". Я хорошо помню одну такую игру на выезде, когда благодаря Петьке мы победили ненавистных ровесников из Мочара, в то время как наша команда из пацанов постарше безнадёжно продула. Нас, малышню, тогда охватила гордость, мы глядели на постные рожи старшеклассников с нескрываемым превосходством, в тот момент нас распирало от чувства собственного величия и всё это благодаря Петьке, его магическому искусству скольжения по льду. Никто этого не говорил, между пацанами об этом говорить было не принято, проявлять благодарность было как-то не по-пацански, но все мы чувствовали себя Петькиными должниками - Спаситель Отечества не иначе.

Что бы мы ни делали, Петька всегда оказывался на переднем плане, не лучшим, но одним из первых и одним из самых ярких. Чем бы мы ни занимались, он тут же вклинивался и своеобразно блистал, будь-то хоккей, стрельба из "присмалки", лыжи, курение или велосипед, всюду он был Петькой, неунывающим и шустрым, всюду старался блеснуть, проявить себя во всей конопатой красе, выказать свои, порой более чем скромные, но вездесущие таланты, выставить их напоказ. Он вечно тянул одеяло на себя, оголяя наши бледненькие ноги и дарования. Ему было присуще всё переедающее, как кислота, желание лидерства, быть во главе, лихо заправлять. Должно быть, этот червячок не давал ему покоя, копошился в его яблочной душе, то и дело проклёвываясь наружу. Он всячески пытался самоутвердиться, я же лишённый таких живописных амбиций, ползал за ним вдогонку, всегда пася задних в наших жуликоватых, детских забавах.

Петька рано созрел, он был скороспелым во всём, спешил всё вкусить прежде других, хватаясь за жизнь со всех её запретных концов. И как же грустно было на тебя смотреть в последние твои годы, которые ты провёл у разбитого корыта. Да, все мы оказались неудачниками, хоть каждый пришёл к этому по-разному, своим путём. Девяностые годы, наверное, были "твоими", то есть тебе под стать, годами в твоём духе, по твоему вкусу, такие же шебуршные и безбашенные, как и ты. Так почему же из этого ничего не получилось, что помешало выбиться тебе в солидные люди, я же видел, ты над этим работал, старался, рыпался. Ездил в мешком украинского сахара в заграничную Москву, якшался с пропащими наркоманами, толкал им целлофановые торбы с маковой соломкой, вместе со своей престарелой любовницей держал на рынке жестяной ларёк со всякой продуктовой всячиной. Что в драйвовом твоём характере сработало против тебя? Может твоё неумение вовремя остановится, любовь к крайностям и ко всякой динамике вообще, заставлявшая тебя ломать любое равновесие, любую маломальскую стабильность? Ты так и не смог остановиться, раз став на коньки и набрав разбег, ты так и проскользил всю жизнь, промелькнул над её поверхностью, пронёсся по жизни с ветерком, словно по плоскости льда, пока однажды не въехал в чёрную прорубь подстерегающей смерти. Кто-то сумел притормозить, остепенится у кромки, стать мудрее, но не ты, мудрость - это не твой конёк, она слишком стационарна, слишком малоподвижна чтобы тебя привлечь. Наверное, по этой же причине, ты не смог удержаться в семье: для тебя семья - явление чересчур аморфное, в нём нет радости движухи, там слишком скучно, это было противно твоему темпераменту.

Петька начал курить ещё со школы, наверное, с класса пятого, он делал это более-менее регулярно, под конец школьных лет даже этого не скрывая, и курил уже до самой своей "фенита ля комедии". Помню, когда нам было годков по двадцать три, мы пошли вдвоём на речку, раздавить бутылочку самогона, тогда мы ещё носили горилку в стеклянной посуде, которую закупоривали самодельной пробкой из многократно сложенного и скрученного обрывка газеты. Так вот: пришли, расположились на уютной травке и, глядя на воду, хряпнули по первой чарочке; и вдруг Петька страшно побледнел, он начал с ужасом хлопать себя по карманам. У него было лицо несправедливо приговорённого к смертной казни. Оказывается он просто испугался что оставил сигареты дома. Обнаружив пачку, лежащую возле себя, он вздохнул с таким выражением как будто избежал вечности в аду. Именно тогда он мне сказал, что сигареты - это те же наркотики. Никотин стал неотъемлемой частью его жизни, даже алкоголь был его пособником, на подхвате. Они дополняли друг друга, друг с другом гармонировали, и если в своей жизни Петька неоднократно бросал пить, то курить - никогда, во всяком случае я такого не помню.

Как тут не сказать о Петькиной манере вести разговор; она была чудовищно навязчивой и очень многих раздражала. Далеко не каждый, особенно из тех благополучных и добропорядочных, чьё имя легион, мог её вынести, и я понимаю почему. Для Петьки не существовало понятия личного пространства. Он его игнорировал, но не специально, а потому что совершенно его не чувствовал, для него это было органично. Всё Петькино естество противилось самой этой идее личного пространства, оно в априори его отрицало, для него таковая была в корне противоестественной. Петька, хоть это и странно звучит в условиях нашей деревенской глухомани, был глубоко публичной личностью, причём публичной фундаментально. Он никогда не уходил в себя, был весь на виду, изливал свою душу всем подряд, откровенничал где надо и где не надо. Это было нечто вроде душевной проституции, как дешёвая блудница, он удовлетворял свою внутреннюю потребность вывернуть себя наизнанку с первым встречным. Правда его откровения оказывались наполовину лживыми, сшитыми на скорую руку с лоскутами пёстрого вранья, но какая-то толика правды там тоже присутствовала, а главное что Петька только что их выдумав, тут же сам подпадал под их власть. Когда он говорил, он свято веровал в свою ложь, как в слово божье - это было его отличительной чертой: в азарте беседы, как следует раздухарившись, он уже не замечал разницы между реальностью и вымыслом. Та химическая реакция, которая происходила в его мозгу, перемешивала и взбалтывала грёзы и явь в один экзотический коктейль, в пойло варварских комбинаций, тропический гоголь-моголь.

Петька был лишён понимания сути тайны, само понятие тайны для него не имело смысла; он ничего не мог удержать в себе, его так и подмывало вывалить на кого-то свою подноготную. У Петьки было совершенно атрофировано чувство интимного, даже к сексу он относился без всякого сакрального почтения, как к какому-то виду общественной деятельности. Да, он врал, врал безбожно и немилосердно, но при этом каким-то странным образом выкладывал перед вами всё своё грязное бельё. Иногда дело доходило до крокодиловых слёз и до самоуничижения; он сам размазывал себя по стенке, сам втаптывал себя в грязь, но уже через минуту, без всякого перехода, мог вдохновенно себя восхвалять, петь себе героические дифирамбы и благоухать от самодовольства и всё это абсолютно искренне и на полном серьёзе.

Его манера общения была напрочь лишена такта: ежесекундно нарушая личное пространство, он, ничтоже сумящеся, ощутимо толкал своего собеседника в плечо или бил его по коленке, при этом, то и дело, спрашивая бедолагу: "Ну да или нет?", по-украински "Ну так чи ні?". Хотя, разумеется, его нисколько не интересовало мнение собеседника, он спрашивал не для этого, это была чистой воды фикция. Его интересовал исключительно контакт с человеком, возможность ощутить себя с кем-то в непосредственных отношениях, излить на кого-то помойное ведро своего витиеватого, словесного рококо. Петька находил себя только в общении, и, по большому счёту, ему было всё равно с кем и когда, главное во чтобы то ни стало длить это состояние, как можно дольше не выходить из этого милого сердцу процесса. Если говорить утрировано, то для Петьки обрести себя означало найти посторонние уши. Только в этом свете становится понятной его дикая и так раздражающая привычка всё сказанное повторять по нескольку раз. За один вечер он мог рассказать одну и ту же историю десятикратно, каждый раз добавляя какие-то новые декоративные элементы, барочные финтифлюшки, а то и просто переиначивая её на новый лад, несколькими невзначай сказанными словам ставляя с ног на голову всю прежнюю концепцию случившегося, так что под конец, после десятикратного употребления, она трансформировалась в некую совсем другую историю, которая и рядом не лежала с первым своим вариантом. Как испорченная пластинка, он мог повторять одну и ту же тему, варьируя её до бесконечности. Мой одноклассник был маньяком общения, беспробудным алкашом откровений, коммуникационным жадиной.

Петьке было свойственно, идя выпившим по улице, посылать встречных на три буквы, но делать это, хотя и громко, порой даже чересчур громко, но как бы в шутку, как бы не по-настоящему, а из чисто дружеских побуждений. Он нарочито грубо, с вызовом говорил "Да пошёл ты..." и тут же начинал приветливо улыбаться в лицо оскорблённому. На почве подобных выходок не раз разгорались скандалы, а порой доходило и до серьёзных эксцессов. Наверняка Петька знал за собою этот грех, но взять себя в руки и перестать материть прохожих людей не мог: для него это был очень быстрый и экстремальный способ установления контакта. Да, он мог при этом пострадать, мог схлопотать по наглой конопатой морде, но главнее всё же то, что люди в подобных обстоятельствах, хоть и в отрицательном смысле, но шли с ним на контакт, как-никак, но опускались до общения с обидчиком, а это и было единственной целью его столь рисковых, на грани фола инсинуаций. Когда завязывался нелицеприятный разговор, грозивший перейти в рукоприкладство, Петька тут же шёл на попятную, начинал форсировано улыбаться и дружески лебезить, словно стараясь загладить вину. Он быстренько активировал своё прохудившееся обаяние, хотя, разумеется, всё это было чистой игрой, которая тут же могла закончиться новой порцией, словно сказанных в шутку, оскорблений, но насколько они были сказаны в шутку и какова в этом доля юмора, понять было невозможно - оппонент, как правило, уходил озадаченным, недоумевая, как будто после встречи с какой-то аномалией, непостижимой уму ошибкой природы. Эта аномалия и есть суть Петька и алкоголь только усугублял его, выпирающую за рамки, негабаритную сущность.

История его отношений с женщинами это отдельная тема. Петька имел множество дам, по сравнению со мной он был чистокровным плейбоем. Причём его частые тёрки с прекрасным полом начались ещё в армии, о которой он всегда вспоминал с нескрываемой, ностальгической дрожью в голосе. Поначалу женщины густо пёрли к нему в объятия. Помню, в молодости он носил с собой маленький такой, чёрненький блокнотик, куда заносил адреса и однообразные имена своих половых подружек - предмет его собой гордости. Иногда он его извлекал на свет божий и начинал вслух перечитывать историю своих многочисленных побед, несколькими скабрезными словами останавливаясь на самых интересных. Петька любил перебирать эти имена, пересыпая их из ладони в ладонь, словно пиастры ограбленных галеонов. Как каждый мужчина, он гордился очередным успехом на пиратском половом поприще, дозволяя себе при всех смаковать некоторые не вполне корректные подробности. В первое лето после армии, на его день рождения мы поставили на речке оранжевую палатку. Петька, единственный из нас, был тогда с девушкой. Очень симпатичненькая, белокурая, с татарскими холмиками грудей и звали её, кажется, Света. У неё было привлекательное лицо и толстенькие ножки. Мы иногда выходили из палатки, чтобы Петька её поимел. Когда мы заходили не вовремя, он обращался к нам просто: "Пацаны, выйдите, пожалуйста". И мы молча выползали к костру, откармливать собой вампирических комаров в течение всего времени Петькиного секса, слава Богу, не очень продолжительного.

Помню ещё одну кралю, это была уже постарше, повидавшая не один пенис, но тоже симпатичная: маленькая, чёрненькая, с хрипловатыми голосовыми данными. К тому же она была замужней, Петька то и дело рассказывал нам о её муже-атлете, загремевшем, не помню по какому поводу, в тюрьму. Пока муженек чалился на зоне, Петька удовлетворял его вторую половинку. То что он спал с женой зека, Петьку, на мой взгляд, очень сильно торкало, поднимало в собственных глазах. Он неоднократно акцентировал на этом наше внимание, наглядно объяснял, какой её муж огромный, какой у него здоровенный бицепс, какой он невъебенный качок, всячески самоуничижался, чтобы на этом контрасте дать нам почувствовать всё величие своего сексуального подвига. Можно было подумать, что по ночам он бросался не на сладкое мясцо любовницы, а на амбразуру дота.

Вообще-то если присмотреться, то Петька был не особо разборчив в своих половых пристрастиях. Он мог переспать как со смазливой тёлочкой, так и с крокодилом, по-моему, для него это важной роли не играло. Как у нас говорят, он был не "глызявым", то есть сильно харчами не перебирал, особо не привередничал. Петька не был сфокусирован на внешних данных, он смотрел в корень - женщине между ног, а там они мало чем друг от друга отличались. Наверное, в этом причина его всеядности. Среди его пассий по-настоящему смазливенькая девица - скорее исключение, а с возрастом они и вообще исчезли из его жизни, уступив место разного рода страшненьким бабам. Для Петьки женщина представляла из себя более символ чем конкретную личность, он был зациклен скорее на количестве чем на качестве. Вас женщины - суть одна чувиха, так, по-моему, он чувствовал. Моего одноклассника не интересовали девичьи особенности, индивидуальные черты, его интересовали типичные признаки, видовые характеристики, типажи. Он когда-то мне признался, что мечтает трахнуть негритянку, что вот мол у него было множество всяких разных, а негритяночки так и не подвернулось. Петька относился к этому как к коллекционированию. Негритянка для него всего лишь символ черной женщины вообще, которую он, как истый сибарит, обязан был непременно испробовать, по-любому отведать. Переспи он с ней, Петька наверняка считал бы, что с успехом переспал со всеми "чёрножопыми" телочками на свете, ибо, чем одна чёрная деваха отличается от другой - ничем. Наверное, если бы он трахнул негритоску, то следующую его сексуальную грёзу олицетворяла бы какая-нибудь, ну скажем, ювелирная японка или молодица из пряного Индостана - главное не индивидуальное изобилие, а типовое разнообразие.

Конечно, как тут не сказать пару слов о его жене, хотя может быть и не стоит - зачем сдирать корочку с чужих ран. Могу сказать только банальность: этот брак был обречен с первого дня. Таня, Таня, соображала ли ты во что ввязываешься, в какие зубодробительно непростые отношения вступаешь? Понимаю: время тебя прижало, ты давно уже созрела, затикали твои биологические часики. Тебе позарез необходим был муж, свой собственный, настоящий, который всегда под рукой, и тут Петька во всей своей импрессионисткой красе - пускающий пыль в глаза, лихой ухажер. Как тут не позарится, но осознавала ли ты, что это заранее проигрышный вариант? Я никогда не скажу, что Петька плохой человек, нет никогда, но он из другого теста, более подвижного, нестабильного, полного экспрессии, всегда находящегося в состоянии полураспада. Нельзя отменить блики света на воде, или игру солнечных зайчиков. Их можно на какой-то миг запечатлеть, но остановить и раз и навсегда приватизировать - чёрта с два. Для этого, наверное, нужно быть гениальной женщиной. Да: жить с Петькой под одной крышей, требовало от женщины гениальности. Ты хорошая женщина, в меру сложная, в меру хитрая, в меру подловатая, но в том-то и дело что "в меру", а Петька никогда меры не знал. Твою меру он всегда мог переплюнуть, она была ему по колена. Ты была старше его, была мудрее, но в противостоянии с Петькой это оружие не работало, твоя мудрость стреляла холостыми. Уж не обессудь: мой одноклассник был тебе не по зубам. Ну не гениальная ты женщина, что же тут поделаешь. В конце концов, всё это обернулось мучительным театром садо-мазо, семейной камерою пыток. Каждый из вас жил со своей скоростью, и смерть показало, кто из вас двоих двигался быстрее. Он тебя опережал во всём, и в радости и в гадости, ты не могла за ним угнаться и не могла бесконечно ему потакать, финал был очевидным - на очередном перекрёстке вы расстались и двинулись: кто в лес, кто по грибы.

Я пишу эти строчки, пока ещё не пришёл мой черед, и время не соскоблило из памяти твой образ. Я пытаюсь тебя запечатлеть в надежде что это не пройдёт даром, что и обо мне кто-то также вспомнит, если не специально, то хотя бы читая о тебе. Петька, ты никогда не оставался один, возле тебя обязательно кто-то крутился, кружил орбитою, словно вокруг центрального, конопатого светила. Под конец жизни это были, как правило, друзья-собутыльники, которых удерживала твоя гравитация. Ты обожал общение в любом его, даже в самом неприглядном и сыром виде. У меня в мозгу возникает целая галерея портретов твоих диких попутчиков по жизни, начиная с Эдика из Тюмени, с которым ты по-молодости катавасил где-то в развесёлой Белой Церкви. Помню Валеру Капитана, он, по твоим словам, умыкнул у тебя какой-то массивный перстень, может даже золотой, но ты любил его по родственному, всегда привечал и всё за милую душу ему прощал. Капитан был немногословным и когда открывал рот, то говорил о чём-то очевидном и правильном, как прямая линия, о чём и спорить-то было скучно. Ещё: Толик Покотило - несчастнейший, хлипкий малый, которого, если не считать туберкулёза, снедали две страсти, чтение и алкоголь. Выпивая, у него начинало обильно плыть из носа, он омерзительно и негигиенично сморкался по ходу всей пьянки, одновременно пытаясь уверить собратьев по стакану в своей достаточно смехотворной эрудиции. Казалось его можно было перешибить соплёй, и я втихаря всегда испытывал к нему жалость. Ещё помню одного пацана, кажется, Мишу или Костю - твоего ещё рокитнянского соседа, у которого во хмелю повесилась жена, а сам он на твоих глазах утонул, по той же пьяной лавочке. Он сильно шепелявил, имел жиденькие. гитлеровские усики, вёл себя, как горожанин, и говорил что я похож на "штунду". Ещё помню Грунька - здорового, смуглого, носастого. У него были проблемы с речью, он очень тяжело разговаривал, как будто ворочал языком пудовые гири, особенно когда принимал на грудь. Ещё: Миша Верескун - Мека, почерневший, ехидный, с прогорклым, скрипучим голосом. Он одни из немногих кто ещё здравствует и кто с перерывами сопровождал тебя вплоть до самого конца, поскрипывая и сонно насмехаясь. Был еще твой тёзка Терлень, который время от времени любил имитировать "белочку" в надежде что кто-то его пожалеет и вылечит небезызвестным народным средством, по простоте душевной, поднеся стопку-другую. В своей крипацкой, шевченковской халупе он сгорел вместе со своей бабушкой из-за неисправного электрического обогревателя.

Все эти люди в разное время вращались вокруг тебя, большинства из них уже нет. Кроме меня кто о них уже напишет, кто о них уже вспомнит, о трогательных в общем-то и колоритных людях, со своими безобидными тараканами в голове, безвестных тружениках граненого стакана. Мужская часть нашего "кутка", в котором мы родились и провели своё детство, практически полностью вымерла, теперь здесь царство матрон - не знающих износа и не подлежащих амортизации, деревенских баб. Ты любил дружить, но умел и пользоваться дружбой, даже во время самого сурового запоя не терял царя в голове; хитрость тебя никогда не покидала. Твоя дружба порой была сродни стихийному бедствию, её нужно было перетерпеть, только люди с толстой шкурой могли позволить себе такую роскошь - общаться с тобой. Я помню как с годами ты приходил ко мне всё реже и реже - это была история нашего с тобой падения. Ты провёл бурлящую молодость, полную блокнотных красоток, моё же падение было тихим и нудным, мы оказались неудачниками разных типов.

Последний раз ты зашёл ко мне считай случайно, правда, кто тогда знал, что это был последний раз. Ты шёл пешком из центра села, я рубил в это время дрова. У тебя в руке была большая пластмассовая гильза "Львовского" пива. Мы встретились, ты зашёл ко мне без особого интереса, также как я без особого интереса тебя пригласил; с грехом пополам мы посидели на солнечном крыльце сарая. Ты предложил скрутить шею бутылке "Львовского", я отказался. Мы давно уже не общались, потеряли общие темы, не знали о чём говорить. Получалось пресно, без огонька, вымученно, разговор не клеился и то и дело прерывался неудобными чугунными паузами. О чём ты тогда говорил? Я уже точно не вспомню, кажется, как всегда в последнее время - о больной матери, которая на старости лет оказалась в унизительном, инвалидном кресле. Теперь это была твоя любимая тема для разговора, кстати, после тебя твоя мать не прожила и года. Старший твой брат потихоньку снарядил её в дорогу вслед за тобой.

Ты потускнел, Петя, потерял зубы, стал шамкать, твоё вечно щетинистое лицо скукожилось и стало напоминать высохшее на солнце яблоко. Извини, но ты стал похожим на старуху. И всё равно я пытался видеть в тебе того самого Петьку, с которым восемь лет протрубил за одной партой, от звонка до звонка, правда теперь в это верилось с трудом. Но, наверное, и тебе, глядя на меня, в это тоже верилось с трудом. Ёбанная тётя, как же мы постарели, как же жизнь нас унизила, как же откровенно мы сваляли дурака. Помню, ты уходил от меня, не солоно хлебавши. Уже уходя за воротами, ты снял обувь, и, жалуясь на немытые ноги, тяжело побрёл домой. Я так и вижу как ты идёшь, босой и усталый, по скудной траве обочины: в одной руке обувь, в другой полуторалитровая гильза с уже тёплой, львовскою мочой. Ты удалялся, как в воду опущенный, к своим проблемам, к матери-инвалиду, в своё протухшее одиночество. В смерть. Если бы я только знал, что это уже в последний раз. А впрочем, чтобы я тогда сделал? Догнал бы тебя, обнял, пустил сопли, заставил бы отвинтить это растрёпанное, туалетное пиво и что дальше? Что дальше? Как мёртвому припарки, это запоздалое, слюнявое веселье. Мы уже тогда были обречены, ты и я, глупо прожить и глупо умереть. В этом мы одинаковы, только я ещё доживаю, хотя, по большому счёту, всё уже сделано и ничего более не изменить, не доказать вдогонку бездарно прощёлканной жизни. Первый пошёл, очередь за следующим, кто знает - может за мной.

Дата: Суббота, 26 Сен 2020, 17:30 | Сообщение # 68

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

раздумчивый рассказ, грустный.
я бы тоже хотел знать три вещи о своих одноклассениках:
-- кто умер,
-- кто сел
и
-- кто лег в психушку.
вот насчет одного институтского товарища знаю, его в 25 лет убили, наш единственный из пятерых защитившийся аспирант ездил его хоронить.
А так у меня у меня батя умер от пьянки в 47 лет, мне 18 еще не было и меня не пустили на похороны тип чтоб у меня отец остался в памяти живым... у меня старший друг в 34 умер от синьки, а такие песни писал и так пел хорошо звонким голосом. я стихи сочинял, а он на музыку лучшие положил...
можно многое после вашего рассказа понавспоминать. на рассказ хватит, но я мрачные мемуары написал и пойду ребячиться дпальше, благо антидепрессант способствует

Дата: Воскресенье, 04 Окт 2020, 21:18 | Сообщение # 69

Постоянный участник

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 385

Награды: 14

Репутация: 65

Наш класс, наверное, не такой талантливый, хотя в принципе что я знаю о своих одноклассниках - почти ничего. Оглядываться назад и сравнивать с сегодняшним днём всегда грустно, но в принципе случаются исключения, те кто считают что их жизнь реально удалась, у нас такие в наличии имеются - птицы высокого полёта, погрязшие в своей грязного цвета, меркантильной правоте. Но как вы понимаете, я из другой капустной грядки.
Спасибо

Дата: Суббота, 10 Окт 2020, 17:44 | Сообщение # 70

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

а я об одноклассниках ничего не знаю. я больше любил одногруппников

СашаК

Дата: Понедельник, 19 Окт 2020, 19:36 | Сообщение # 71

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 40

Награды: 1

Репутация: 0

Здравствуйте, я новенькая на этом сайте.

Хожу по страничкам и знакомлюсь. Прочитала ваш рассказ про Петьку. Понравилось, особенно концовка. Много эмоций в ней!

Я лично ничего не знаю о своих одноклассниках :( Но иногда это и к лучшему они все в моей памяти молодые и веселые.

Дата: Вторник, 20 Окт 2020, 15:09 | Сообщение # 72

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

я своих одноклассников и тем более одноклассниц забыл как страшный сон: меня буллили в школе, особенно змеи-девицы. Я после школы нашел форум класса и там они мне косточки перемывали, когда я вступил в сексуальные отношения с одной альмаматерщицей и водил ее по моему микрорайону. а одноклассницы ржали: вот, Гриша оказывается, подженился)))) и подобная бабская чушь. как будто я урод и мне никто не даст

Дата: Вторник, 20 Окт 2020, 15:17 | Сообщение # 73

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 43

Награды: 0

Репутация: 0

А вы, Саша, дайте хоть начало своей книги, а то я паралдлельно три читаю: один самиздат и две изданные православнутая фантастика. я конечно, атеист, но что-нибудь прикольное и пакостненькое пофейспалмиться люблю. много я вас не почитаю, сразу говорю, только 2-3 главы для ознакомления, чтоб составить мнение для отзыва

СашаК

Дата: Вторник, 20 Окт 2020, 16:26 | Сообщение # 74

Зашел почитать

Группа: Постоянные авторы

Сообщений: 40

Награды: 1

Репутация: 0

Уважаемый Nekrofeet, извиняюсь заранее, что на вашей странички мы развели беседы.

Apraxis Чувства ваши разделяю и понимаю. Меня в школе тоже буллили жестко, за непохожесть и странность. Этакая белая ворона. Но жизнь все расставила по своим местам. Вороной я, конечно, осталась, но свыклась, и белые пёрышки чищу с удовольствием, а на черные и не смотрю больше :)))

Книга! Я трушу, стесняюсь. У меня и ниша такая скользкая, тяжелая: дети и подростки. Написать в ней что-то стоящие сложно, поэтому и сюда пришла. Да и почитав тут рассказы поняла, что еще сырая. Но критика нужна, как без нее расти-то:)

Вот ссылка на мою страничку: https://soyuz-pisatelei.ru/forum/35-17441-1

Вот отдельно по главам:

Рождение принцессы - https://soyuz-pisatelei.ru/forum/102-17440-1

Хруст Французкой булки - https://soyuz-pisatelei.ru/forum/314-17439-1

Буду рада услышать отзыв!

Сообщение отредактировал СашаК - Вторник, 20 Окт 2020, 17:20