|
Марина Зейтц
|
|
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:05 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус:  | ДЛЯ МАЛЬЧИКА повесть
Меня зовут Маша, я родилась в Германии, живу в Соединенных Штатах Америки. У меня русское имя. Вы скажете, что Мария – это интернациональное имя, и будете правы. Но меня зовут именно Маша, на русский манер… Имя это, как и любовь к русскому языку, который я преподаю в университете, я получила от бабушки. Ее тоже звали Машей… Звали – потому, что она умерла.
Я недавно вернулась из Германии, с похорон. Тетя Клара сунула мне пачку исписанных бабушкиным почерком бумаг, громко прошептав при этом в мое ухо:
- Тут все по-русски! Разберись. Нам все равно не понять.
Присутствующие в зале прощальной церемонии стали сердито оборачиваться – шепот тети Клары подобен грохоту водопада. Народу было много: друзья, родственники, представители разных общественных организаций, все те, для кого бабушка Маша была светлым маяком в жизни, не знаю, как это по-русски – была душевным другом. Похоронили ее рядом с дедушкой, который умер намного раньше, чем она.
Придя домой я начала изучать документ, попавший мне в руки. Каково же было мое удивление, когда я поняла, что это что-то вроде повести о давно минувших годах, о старинной дружбе двух совершенно не похожих девушек и о трагической тайне, которую знали только они двое.
Многое из того, что я прочла, очень сложно понять, многое для меня кажется, как бы это сказать – странным и невозможным. Однако, бабушка была абсолютно честным человеком и врать не могла.
Вот ее рассказ.
… Недавняя встреча с женщиной, моей давней подругой, поразила своей неожиданностью и вызвала в памяти целую череду сумбурных воспоминаний. Так порыв ветра срывает с темных ветвей старого дерева стаю птиц – черных, взлохмаченных, остроклювых. Разлетаются они кто куда; тоскливо становится на душе, когда следишь за неровными взмахами крыльев, хотя понятно – все это тени прошлого.
Голоса их звучат глухо, клювы уже никого не ранят. Столько лет прошло!
Когда я заглянула в не замутненные временем глаза Лидии – так ее звали, где-то внутри, не в сердце даже, а ближе к лопаткам, возникло нечто холодное и острое: унизительная жалость? Горькое сожаление?
Все так же глаза эти были лазурны и ярки, странно выделяясь на сморщенном личике, словно не пришла им пора выцветать и гаснуть. Казалось, что-то питает их неугасающий свет: мысли или чувства - то, что держит здесь, среди нас. Да! Взгляд ее почти не изменился, был таким же острым. Но уже с большим трудом узналась жилистая стать, и прежние рыжеватые лохмы, превращенные жизненными ураганами в редкие седые перышки. Худа она была почти как тогда, когда мы встретились впервые, но теперь худоба эта была старческой, немощной…
Впрочем, все по порядку!
Когда-то, в незапамятные времена, которые сейчас и представить-то трудно, настолько это было давно, мы жили в одном городе – Ленинграде и учились в одном институте. Правда, эта особа, Лидия, о которой я поведу речь, появилась на нашем курсе не осенью, в начале учебного года, а в январе, в зимнюю сессию. Потом выяснилось – она явилась после «академки»; помню, я тогда еще удивилась: на первом курсе академический отпуск большая редкость.
Итак, все началось зимой тысяча девятьсот сорок восьмого года. Помнится, иду я как-то утром по институтскому коридору в обнимку со стопкой учебников, и вдруг меня буквально сбивает с ног высокая кудлатая девица. В ярко освещенном рядом окон пространстве коридора только слепой не разглядел бы медлительную толстуху в сером фланелевом костюмчике, коей являлась в ту пору я. Война уже три года как закончилась, а я все никак не могла отойти от воспоминаний о блокаде. И никак не могла наесться вдоволь, все время что-то жевала, толстея неуклонно и катастрофически. Организм пребывал в шоке – еда! Вдруг опять пропадет – нужно накопить побольше… Даже академик и нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов смотрел на меня с портрета, висящего на стене, сочувственно – рефлексы, куда деваться, пусть жует.
Помню, что и в момент нашего столкновения я меланхолично поглощала какой-то незамысловатый бутерброд. Девушка, врезавшаяся мне прямо в бок, была тощей и костлявой, что ощутилось мною очень явственно при столкновении. Ее худоба не удивила – мало ли бродило по институту таких «доходяг»! Поразило то, что эта наглая особа, сверкнув глазами небесной голубизны, энергично представилась:
- Лида!
- Маша. – буркнула я рефлекторно, подбирая упавшие книги и потирая ушибленный бок. Словно зонтиком под ребра ткнули! И кусок хлеба упал…
Надо же, нахалка – вместо извинений сообщает, как ее зовут.
- Смотреть надо! – запоздало выпалила я, бережно отряхивая отлетевший к стене кусочек.
- Да ладно, подумаешь! – беспечно улыбнулась девица. Ее улыбка, что удивительно, мне понравилась.
Как я потом узнала, Лида была вовсе не слепая, а просто вела себя таким образом, словно вокруг никого не было. Причем это выглядело очень естественно, как будто она имела веские причины вас не замечать. Впоследствии мы по странной случайности сдружились, наверно потому, что отличались характерами и внешним видом, комично дополняя друг друга. Вся комичность при этом, безусловно, заключалась во мне.
Представьте парочку - поджарая цапля рядом с рыхлой курицей. Бескомпромиссная активистка, всегда знавшая верный ответ и пассивная мямля, без конца взвешивающая «за» и «против». Крайности сходятся – если в них есть некие незаполненные пустоты, зоны физического и душевного вакуума, только это должны быть действительно полярные особи. У нас не наблюдалось ничего общего - полярность была налицо, и в то же время… Было что-то, соединяющее! Иногда случается так, что жизнь делает схожими судьбы людей, отмечая их трагической печатью. Мы обе были обречены терять.
Конечно, ничего такого мы тогда не понимали и считали, что в нашем союзе у каждой -своя роль; и как нельзя ведущим актерам без помощи второстепенных персонажей, а героям второго плана нечего делать без главных, так и нам не обойтись друг без друга. Кто был «второстепенным персонажем», а кто «ведущим» - догадайтесь сами.
Я иногда ловила себя на том, что с завистью поглядываю на свою уверенную подругу. Лида, несмотря на колючие локти-колени выглядела невозможной красоткой! Каждый суставчик ее тощего тела был гибок и изящен…Длинная шея с выступающими позвонками казалась по-детски незащищенной, однако довольно широкие плечи добавляли воинственности в ее облик и наводили на мысль, что в защите-то она, как раз и не нуждается. Прибавьте сюда дерзкую выразительность глаз под рыжей лохматой челкой, губы естественного вишневого цвета, короткий упрямый носик - и получите ее тогдашний портрет. Неловкость движений и угловатость фигуры только добавляли «изюминки» этому противоречивому созданию.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:09 | Сообщение # 2 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Надо ли говорить, что я, напротив, ничем не привлекала внимания – все заурядное, неброское: серые глазки под бесцветными бровями, тоненькие губки, зато щеки пухлые-пухлые, и розовые, как после бани. Херувим-переросток с пушистыми косичками, уложенными вокруг головы.
Нельзя сказать, что я успевала по всем предметам хуже подруги, однако она постоянно меня опережала, производя на преподавателей всегдашнее неотразимое впечатление. Весь ее облик искрился энергией так, что иногда казалось: в лохматых рыжих волосах призывно посверкивают электрические искры.
«Я все знаю, спросите меня! Не смотрите на эту дуреху, она двух слов не свяжет, а если свяжет, то кому это надо. Лучше, точнее, яснее и без запинок могу только я, Лидия Воронцова!» - примерно такие импульсы посылала она при помощи магнетических разрядов. И профессора, старые матерые лисы, сдавались и ставили ей сплошные «отлично». О молодых преподавателях и говорить нечего, они только вздыхали, будучи осведомлены о твердых моральных устоях этой студентки.
Лида проживала в общежитии, а я – в деревянном доме на Малой Охте, в малюсенькой квартирке с рассохшимися полами, под самой крышей узкого строения, уцелевшего при артобстрелах. Да нас немцы почти и не бомбили – наверно, за незначительностью… Не замечали.
Жизнь моя в те годы была довольно-таки однообразной и потому я часто бывала в общежитии у Лиды и даже иногда оставалась там ночевать. Вахтерша тетя Шура, старая знакомая моих родителей, жалела меня и закрывала глаза на нарушения режима. А я выигрывала во всех смыслах: не нужно тащиться по утрам в такую даль из дома на трамвае, набитом усталыми людьми – раз! Можно пообщаться с однокурсниками – два, а если удастся полакомиться чем-нибудь вкусненьким – будут все три и даже «тридцать три» удовольствия. Так когда-то бабушка шутила: «Вот тебе все тридцать три удовольствия!»
Студентам приходили посылки от родни, проживавшей в каком-нибудь уютном сельском гнездышке – и учащиеся тащили с почты тяжелые фанерные ящики с косыми строчками синих адресов. Крышки были прибиты маленькими гвоздочками, эту крышку надо было подцепить ножом и тогда гвоздики вылезали из деревянной планочки, выпуская наружу одуряющий аромат яблок «белый налив» и домашнего сала. Я была «жертвой блокады», меня жалели и иногда угощали.
Лида тоже получала такие посылки, в основном яблочного содержания, но делилась со мной редко, а просить я не умела. Так порой и сидела, слушая сочный хруст твердой «антоновки» вперемежку с душевными излияниями дорогой подруги. Конечно, Лида периодически спохватывалась и отсекала мне половинку широким ножом, синеватым от сока многих разрезанных им яблок…
Зато подруга охотно оставляла меня на ночь – соседка часто отсутствовала, кровать пустовала, а Лиде было скучно.
От Лидочки я узнала многое, что показалось мне не столько даже удивительным, сколько ужасным… Вероятно, моя неразговорчивость, какая-то жизненная апатичность и замедленные реакции на все, кроме еды, включая сложную историю Лидиной жизни, внушили ей, что я не опасна. А может, второстепенный герой для того и нужен, чтобы, затаив дыхание, слушать монологи? Бурно реагирующему собеседнику подруга может и не доверилась бы…
Лида приехала в Ленинград, быстро восстанавливающий свои площади и улицы после бомбежек, издалека. Учиться в столице у нее почему-то не получилось, а здесь везде был недобор студентов – отличницу и активистку охотно приняли. Сейчас это слово может быть и непонятно, но тогда «активная жизненная позиция» очень ценилась. Это означало, что такой человек не подведет, будет сначала думать о Родине, а потом о себе; поставит общественные интересы выше личных и протянет руку помощи. Последнее к Лидочке, правда, не очень относилось.
- Я издалека приехала – вздыхая, возвещала она, протирая салфеткой темное лезвие ножа, – с периферии, из самой что ни на есть провинции!
Хотя ее родной город где-то там, в Сибири – чистенький, зеленый, выбегающий широким проспектом к берегу полноводной реки, был очень красив и даже знаменит.
- Нет, ты, Маша, не понимаешь! Я с детства этот город не любила, и не зря! Оттуда все мои беды и пошли.
…
- Да нет, где тут красота? – твердила маленькая Лидочка, – дома-то все какие маленькие!!! Сплошь «садики-палисадики». Когда я вырасту, я буду жить в настоящем городе, где есть, во-первых - метро! А во-вторых – большие универмаги.
- В-третьих – добавляла Лидина мама, пытаясь заплести в косички непослушные вихры дочери, - в-третьих, ты закончишь институт и станешь настоящей ученой дамой, даже, может, академиком!!!
Мама обожала свою смышленую дочурку и возлагала на нее большие надежды.
- Мама меня понимала, но была мещанкой, - Лида обиженно надувала яркие губки, - вот у нее ничего в жизни и не получилось! Ну кем она стала? Закройщицей в ателье? Это же кошмар – все эти захолустные дамы с претензиями! Хотя… Она мне по-настоящему счастья желала, а папа… Знаешь, Маша, он вообще-то хороший был, но мягкотелый!
Лида одним щелчком сбивала с голубой, вытертой местами до неприличной белизны клеенки таракана, пытающегося пересечь стол. В нашем общежитии этих шустряков-прусаков было не счесть. Видимо, они тоже обрадовались, что вдруг, откуда ни возьмись, появилась еда и, пока она не пропала, стали размножаться впрок. Я им втайне сочувствовала.
- Ну это ведь твои родители… - вздыхала я на Лидины жалобы. – Они тебя любили, потому переживали…
- А тебе и не понять! – рубила с плеча аккуратистка Лидочка. – Ты же сама распустеха. Да что это такое! Морят их морят… Надо все тут «дустом» как следует засыпать.
Последнее относилось к тараканам.
Лидин папа только качал головой и вздыхал – академиком! Разве об этом нужно девочке думать. Пусть человеком хорошим вырастет, счастье свое встретит…
У Лидочки, или Дуси – как называла ее мама, были в ту пору такие румяные щечки с ямочками, такие бирюзовые глазки, что представить ангельское дитя академиком – это ж какое воображение нужно иметь! Хотя, надо признать, подобные мысли рождались у матери не на пустом месте. Дуся была одаренным ребенком - с трехлетнего возраста уже умела читать, а немного позже – писать печатными буквами, легко прибавлять-отнимать разные числа, что согласитесь, рановато и заставляет предполагать незаурядные способности.
Одета Дуся была как куколка: не зря мама трудилась в самом большом ателье города.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:10 | Сообщение # 3 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | …Моего отца репрессировали в далеком довоенном декабре. Тогда мы жили в большой, так называемой «докторской» квартире. В квадратную прихожую выходили три жилые комнаты и папин кабинет; я смутно помню высокие потолки, белую блестящую комнату с чугунной ванной и круглые «голландские» печи. Дрова заносил хмурый дядька в больших валенках, входивший в квартиру «черным ходом», как и молочница-чухонка, и булошница с огромной корзиной, полной калачей. Их мы ели на завтрак – они были белые, с кармашком на боку… Я особенно любила, когда горячие, с кусочком сливочного масла – невероятно вкусно.
Папа в тот вечер принес домой чудо – маленькую елочку! Она была настоящая, живая и очень пахла лесом. Мама испуганно вскинула глаза – в них был страх.
- Все в порядке! – радостно объявил папа. – Разрешили! Он улыбнулся и выразительно посмотрел туда же, наверх, видимо намекая на самую высокую власть. – В Кремле тоже елка.
До декабря печально памятного многим тридцать седьмого года этот праздник в нашей стране был запрещен.
Новогодняя ночь, щекочущий запах ванильного печенья, слившийся с необычным запахом елочной хвои. «Все тридцать три удовольствия». Помню, как бабушка, хлопнув духовкой, поспешно вытирает руки о фартук и бежит отворять дверь, ждем гостей. Я думаю - сейчас случится чудо! Но нет, что-то нелепое и чудовищное в этой своей нелепости проносится по квартире: грязные следы от сапог на ковре, разбросанные по отцовскому кабинету бумаги, и гости - страшные, в черном, скрипучем. Неужели мы именно их ждали??? Неужели они спустились оттуда, сверху, куда только что, улыбаясь, смотрели родители?
Кажется, со страху я залезла под кровать и сидела там, закрыв глаза. По квартире гулял сквозняк – это было мое первое, не по-детски четко осознанное предчувствие. Я понимала - все это отнимет у меня папу, отнимет навсегда и очень многое скоро катастрофически изменится. Длилось это предчувствие недолго. Все-таки, будучи тогда маленьким ребенком, я не смогла прочно удержать эти мысли в сознании и все еще продолжала как-то по инерции верить в чудо.
А оно, чудо, все-таки произошло, но поняла я это гораздо позже. Нас ведь могли тоже арестовать, как членов семьи врага народа, но этого не произошло… Папа выстоял, сумел продержаться и его оправдали - к сожалению, поздно. Он умер в камере. А нас, получается, спас. Папа стал моей первой потерей.
…
Родители Лидочки не ошиблись: таланты буйно расцвели, когда девочка пошла в школу. В нашей большой и дружной стране было тревожно, как бывает в лесу перед грозой, когда привычные предметы вдруг принимают незнакомые, пугающие очертания. Народ под руководством вождя готовился к войне, а пока, чтобы поддержать боевой дух, воевал сам с собой. Война грянула вполне ожидаемо, но от этого не менее страшно. Продукты исчезли, начался голод, в город, где жила Лидочка с родителями, хлынули эвакуированные. Горе огромной, пульсирующей субстанцией разливалось по городам и селам, поглощая людей, унося их личное, сокровенное: надежды, мечты… Все перевернулось и, подломившись, рухнуло - всем стало тяжело, не до мечтаний теперь – только бы выстоять, выдержать! Куда денешься – война косой косит, никого не спросит…
Ушел на фронт отец. Мать почти не появлялась дома - ателье шило амуницию для фронта, работали круглосуточно. А в сорок втором, как получила похоронку на мужа – начались проблемы с сердцем. «Надорвала сердечко!» - так шептались те самые захолустные дамы.
Интересно, что целеустремленную Лидусю все это не слишком огорчало – война! А кому легко? Страна несет временные потери, но мы обязательно победим. Папа пал смертью храбрых и дочь должна гордиться отцом. Мама поправится, жизнь наладится. Так учат в школе, и тот, кто сомневается – предатель и паникер. Ее больше волновало, что учиться стало тяжело: не было учебников, тетрадей… В школе писали карандашом на оберточной серой бумаге, пронизанной мелкими древесными щепочками – кошмар! Хорошо, война длилась всего четыре года. Лида так и сказала мне, победно сверкнув лазурными глазами – всего четыре.
…Мы-то все тут оставались, в Ленинграде – я, мама и бабушка. После ареста отца поселились в той самой бабушкиной квартире на Малой Охте, в которой я, уже одна, жила после окончания войны. Наше новое жилище состояло из небольшой комнаты и коридора с чугунной раковиной. Была еще маленькая кухня с плитой, топившейся дровами и чулан для всякого хлама – я любила там спать на сундуке. Жили мы хорошо, мама и бабушка устроились работать на завод, я ходила в школу, и, если бы не война…
Думаю, они подсовывали мне часть своих крошечных блокадных пайков. Мысли эти нередко терзают мне душу. Был период, который я плохо помню – вроде съела все на сегодня, а загляну в ящик буфета, куда мы складывали кусочки хлеба, каждый в свое отделение, а там еще лежит, корочка какая-то. Наверно, забыла – думаю я и радуюсь… Кладу за щеку и погружаюсь в обморочную дрему.
Слушая Лидусин звонкий голос, я вспоминала заснеженную тропку к Неве – в мои обязанности входило обеспечение семьи водой. Санки скользили, вода выплескивалась, застывая бугристыми льдинами. По обе стороны обледеневшей тропы круглились занесенные снегом холмики – замерзшие люди. Они тоже шли за водой или уже возвращались назад, но силы кончались, люди падали лицом вниз и так умирали. К заснеженным телам часто вели цепочки следов – я знала, зачем к ним подходили другие люди и на это старалась не смотреть… Я была ребенком и воспринимала все как есть, без ужаса и без осуждения. На рынке торговали котлетами, и кто-то их покупал… Жизнь стала такой, что уже ничто не пугало, тем более смерть, к ней давно привыкли.
А я радовалась – иду, не падаю, тяну санки, еще бы на ступеньках не поскользнуться – они тоже как каток, вернее, как ледяная горка. Добраться до двери, войти в комнату, напиться горячей воды, уснуть.
Еще я вспоминаю что-то более раннее: как в начале блокады, осенью – снега еще не было, брела по Невскому – он тогда назывался проспектом 25-го Октября, переименовали его только в сорок четвертом. Мать, придя домой, попросила отнести посылку для семьи начальника цеха – он маме поручил, а у нее не было сил после смены. В посылке топорщились острыми гранями кусочки сахара, было что-то еще, вначале пайки были большие: сахар, греча. Сам начальник состоял «на комендатуре» – с завода не выходил. Идти пришлось далеко, но я справилась, дошла и все отдала.
Проспект был абсолютно, нереально пуст. Мои шаги гулко звучали, отражаясь от пустых домов. Повсюду был песок – это мешки, которыми жители закладывали окна, лопались от выстрелов и взрывов и выпускали серые сыпучие струйки на стылую дорогу. Пустой город, в котором спряталась былая шумная и веселая довоенная жизнь. Теперь она притихла, съежилась от страха, и только лопнувшие мешки ее выдавали…
Почему я так помню этот день? Не знаю.
Эвакуацию детей продолжали всю зиму, их вывозили не только по Ладоге, но и на самолетах. Многих таким образом удалось спасти. А мне исполнилось 11 лет и по законам военного времени я перестала считаться ребенком. Мне теперь полагалась иждивенческая карточка и по ней норма хлеба уменьшилась до 125 граммов. Это означало верную смерть. Мама и бабушка получали по 250 граммов, как работающие, на этом хлебе худо, но можно было выжить, им еще и на заводе давали настой хвои и нечто вроде баланды… Так отчего же они умерли, а я осталась жива??? Не иначе, они подсовывали часть своих пайков в ящик буфета. Эта мысль теперь мучает меня постоянно.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:11 | Сообщение # 4 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Бабушка ушла из моей жизни второй, после папы. Так продолжалась эпоха потерь, начавшаяся праздничной новогодней ночью под запах ванильного печенья и елочной хвои.
В феврале сорок второго мама, придя домой, объявила, что теперь станет легче – на заводе дают вареный рис. Она все твердила об этом рисе, и я словно видела белые разваренные крупинки, такие круглые, мягкие. Мама заснула, улыбаясь. Ночью она умерла.
Меня после смерти родных хотели забрать в детдом. Но даже для блокадного времени я была очень истощена, и потому попала в больницу для дистрофиков. Это и спасло - в детдом попала авиабомба, никто не уцелел.
Потом уже легче стало, как блокаду прорвали, и я доучивалась в школе-интернате…
…
Итак, Великая Отечественная Война закончилась. Лидочкина мама более-менее выправилась и все силы посвятила тому, чтобы дочка ни в чем не нуждалась.
Дуся росла, ее щечки постепенно утрачивали младенческий румянец, пухлые губки складывались в твердую линию, что было ей к лицу и по чину – девочка отлично училась, была ответственной, и потому ее выбрали комсоргом – в те далекие времена существовала такая очень важная должность. Присущая ученице энергичность и напористость нравилась старшим – пусть проявляет инициативу, а мы подправим, если будет нужно, сориентируем в нужном направлении. Принимать решения, выносить порицания и «ставить на вид» нарушителям школьной дисциплины и прочим неуспевающим давалось Лиде легко. Она никогда ни в чем не сомневалась, примерным поведением и учебой подавала личный пример. Учителя украдкой переглядывались и шептали: «Далеко пойдет!», после чего переходили на официальный тон и громко прибавляли: «Молодец! И правильно!»
Она давно перестала быть Дусей и стала Лидой Воронцовой, гордостью школы.
- Воронцова Лидия Степановна! – строго произнес директор, бессменно руководивший школой с незапамятных времен - на фронт его не взяли по инвалидности. Он ловко протер очки, высморкался и торжественно повторил:
- Воронцова!
Лида с волнением рассказывала мне, как впервые слушала – вот так официально - свою фамилию… Имя… Отчество. Директор говорил еще что-то, поддерживая единственной рукой расползающиеся по столу аттестаты. Наконец-то, прозвучало главное – ученица Воронцова окончила школу с золотой медалью.
- Я! - голос Лиды не дрогнул, она не споткнулась на ковровой дорожке, не утонула в шквале аплодисментов. Шла ровно, твердо ставя белые туфельки на тонких каблучках – мамины, еще довоенные.
Сколько взглядов, улыбок! Мама кашляет и плачет, подруги хлопают, улыбаются. И Лида - в белом платье, самом лучшем из маминого ателье, с широченной юбкой, на талии – белый бант! И круглый диск в руке – золото, настоящее. Медаль!
.
… Я, дочь репрессированного, «красного диплома» не получила, не говоря уж о медалях. Учителя смотрели на меня косо, оценки выше «хорошо» не ставили, дети шептались за спиной. Понятно – чуждый элемент, жаль, что всю семью не отправили в лагерь! То, что отца оправдали, в расчет почему-то не принималось, наверное, им трудно было изменить отношение, или боялись – а вдруг опять «врагом» объявят? Если бы он не умер, возможно так и было бы, примеры тому имелись сплошь и рядом. Осуждать надежнее и безопаснее…
В интернате мне жилось одиноко, и сразу по окончании учебы я уехала к себе на Охту, в бабушкину маленькую квартирку, где ничего не изменилось, даже чугунная раковина все так же торчала в коридоре. Войдя, я будто услышала мамин голос: «Руки с мылом мой! На улице зараза, холеру подцепишь». На цыпочках прошла по скрипучим половицам с остатками красной краски для полов, открыла дверь в чулан, села на сундук и тихо заплакала.
Я очень боялась, что меня не возьмут в институт, из-за отца, но документы были в порядке – «реабилитирован». Никто никаких вопросов задавать не стал, вступительные экзамены сдала без проблем.
…
А Лидочка все рассказывала, как ей тогда на минуту показалось – она красива, как невеста… Вон как сосед Андрюшка смотрит, рот от радости открыл. А у него самого-то – обычный аттестат, даже тройки есть, или, как тогда ставили, «неуды».
Лида быстро забыла об Андрейке – на нее смотрело столько восхищенных глаз!
Впрочем, он сам о себе напомнил – танцевал только с ней, шептал на ухо разные слова. Кружить в вальсе Лиде было приятно – не зря в ее кавалера полкласса влюблено. В таком взрослом костюме, отцовском наверно, при галстуке – серьезный парень! Спортсмен, капитан футбольной команды. Он все шептал и шептал на ухо слова разные…
Подруга прервала рассказ, задумалась. Мне показалось – она заново переживает те события, как-то нехотя, против воли. Иногда человека тянет само воспоминание, как сырая глина - и хочется отделаться, а никак, вянешь в них все глубже и глубже.
- Что шептал-то? Говоришь – слова разные… - Мне стало интересно, и я оставила грустные мысли о своем возвращении домой.
- Ой, ну какие там разные! Почти все слова – одинаковые!! Что он меня любит!
Произнеся это, Лида неожиданно нахмурилась.
- Ну а ты?
- А что я? – Лида взглянула как-то странно, передернула плечами. – Знала бы, и слушать не стала. Она замолчала, потом вздохнула совсем по-взрослому, посмотрела на меня и рассмеялась.
- Да ладно! Что ты подумала-то? Не такая я, отшила его, сказала: «В институт поеду поступать, уже билеты заказаны, а ты – про любовь. Разве об этом сейчас говорить нужно?» Краснел, дурак, глаза в сторону отводил, но повторял – «люблю»!
Да… вот так.
Лида надолго замолчала. Больше она тогда ничего не рассказала. Мы готовились к зимней сессии, потом к экзаменам, просиживали в библиотеке, писали шпаргалки. С январскими морозами подоспели каникулы, Лида уехала домой на неделю.
Продолжение этой истории я узнала после возвращения подруги. Лида предстала передо мной неузнаваемо мрачная и неразговорчивая, даже ее, всегда такие сверкающие голубыми пожарами глаза, казалось, потухли. Я в тот раз не поехала домой на Малую Охту, осталась ночевать на пустующей по случаю каникул соседней койке… Лида не легла спать, а взобравшись на подоконник, смотрела на заснеженную улицу и захламленный двор. Было слышно, как снежинки легко ударяют в стекло – ветер кидал горсти мелких крупинок, и они осыпались за окном с тихим шелестом.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:12 | Сообщение # 5 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Мне показалось: Лида хочет что-то рассказать и только ждет вопроса. Я спросила, что с ней.
- Андрея видела!
- Какого Андрея?
- Ну как же… Того самого! Забыла? Я тебе рассказывала…
Голос Лиды был на удивление глухим и в нем сквозила не то горечь, не то ирония. Я, конечно, сразу вспомнила, о ком идет речь.
- И как? Что он сказал? Он что, забыл тебя?
Мне было интересно – столько времени прошло, неужели и впрямь первая любовь исчезает без следа? Я уже успела два раза влюбиться и оба раза абсолютно безуспешно.
- Не забыл, конечно… Но…
- Вот я и говорю – все обман! – мне удалось потеплее укутаться в колючее коричневое одеяло. Было до чертиков интересно знать, что же там с любовью-то?
Лида не повернулась ко мне, продолжая смотреть на заоконную пустошь. Лица подруги не видно, но представить его выражение было не сложно – даже затылок Лиды лохматится как-то уныло. Я снова подумала – кому, как не мне, она может рассказать вот так - все? Между нами существовала связь, необходимая обоим.
Снова, второй раз после давней новогодней ночи, странное ощущение, что я почти поняла, уловила нечто такое, неизбежно ведущее к тяжелой утрате, охватило меня. Почему-то вспомнилась мама, как она лежала… улыбаясь, но уже не живая. Все эти ощущения и видения были расплывчатыми, я сама их не понимала. Они были сродни пригоршням снега, которые ветер швырял в стекло – появлялись и исчезали.
Наконец Лида вяло проговорила:
- Ну тогда слушай, что было раньше, до этого-то…
Вздохнула тяжко, помедлила неуверенно:
- Может, ты меня поймешь?
Так я узнала, каково было продолжение блистательного выпускного вечера.
Андрей танцевал только с ней, Лиде это льстило… Шумная толпа повалила гулять – все так и кричали:
– Гулять!!! Гулять!!! На берег, всем классом – когда еще увидимся!
Она пошла с ним под руку, как взрослая… Из репродуктора лилась музыка, Лидина любимая – про самолеты и девушек. Голова кружилась от радости: вот и мечта сбылась – окончание школы, медаль и скорая поездка в Ленинград…
Она заметила, что парни что-то пьют – ах, мальчишки, какие хитрые! Умудрились пронести, а ведь нельзя вроде. Ей тоже протянули стакан. Она решила – почему бы и нет? Рискнула, попробовала, рот обожгло с непривычки… и вдруг сразу все вокруг поплыло. От золотого блеска медали? От того, что Андрюшино плечо такое твердое? Или на нее алкоголь так странно действует?
- Конечно, Андрюша, пойдем! На берег, к реке… Нет, купаться не буду! Ты что?
Вода еще холодная!
У нее кружилась голова и от этого мысли прыгали, словно кузнечики из открытой коробки - каждая по отдельности и в свою, непредсказуемую, сторону. Собрать их вместе было невозможно.
- Понимаешь, Маша, как оказалось, я совсем не могу пить… До этого не пробовала, вот и не знала! Понимаешь?
Лида с таким нажимом говорила о своем неумении пить, что даже такая наивная девушка, как я, стала что-то понимать.
- И ты с ним пошла к реке? А потом?
- Пошла, конечно, как же… На самом деле, вообще еле на ногах стояла…
- Ну, ты даешь, мать! – удивился Андрей. - Академиком, говоришь, станешь? А что тебя развезло-то так?
Лида хотела ответить, но не смогла. Безрассудная логика подсказывала – лучше уж молчи! Андрей целовал ее, и чем настойчивее обнимал, тем более убеждался в правоте своих действий.
Ей бы встать, оттолкнуть, оправить одежду, но – все! Ей не справиться… И она, не отдавая себе отчета в том, что делает, только крепче обняла Андрея за плечи. Лишь в последний момент ее смутное сознание слегка прояснилось и выдавило жалкое подобие протеста:
- Н-нет!!!
Андрей – парень здоровый, ему ничего не стоило поднять ее на руки, попытаться поставить на землю... Он испуганно тряс Лиду и взволнованно шептал:
- Я не хотел! Прости! Ну, что ты?!! Очнись!
Лида приходила в себя, постепенно обретая способность соображать, и тут страшное озарение шарахнуло, как удар электротоком.
Боже! Что она наделала…
Я слушала, затаив дыхание. Назвать своими словами случившееся, стыдясь даже думать об этом, я не могла, и все думала – «оно, это». Да ведь Лида не виновата – была не в себе! И тут же некий внутренний голос вкрадчиво прошептал мне: «А надо было знать… Каждая девушка должна об этом помнить…» Скорее всего, этот голос принадлежал моей бабушке.
- Ну, и что дальше? – спросила я деревянным тоном, чувствуя, что покраснела под колючим одеялом, как свекла. В те времена подобное событие в жизни девушки считалось позором… Даже из комсомола могли исключить, дать плохую характеристику: аморальное поведение! Видимо те же мысли посетили и Лидочку в тот ужасный момент.
- Ты что, гад? – воскликнула она шепотом, озираясь и оправляя платье. – Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
Андрей подавленно молчал, раскаянно чувствуя себя виноватым.
- Но ты же… И я же тебя люблю! Мы поженимся, все будет хорошо…
Как видно, парень все больше укреплялся в этом решении. Случилось – так ничего не поделаешь, и даже замечательно, что так вышло. Теперь есть определенность и можно уверенно строить планы на будущее.
Увы, Лидочка так не считала… она повернулась к Андрею и прошептала:
- Если хоть кому скажешь – я тебя убью!
Тот, не совсем, видимо, понявший ее слова, продолжал утешать:
- Ну что ты! Лида! Я не скажу!!! Да кому какое дело? Мы ведь поженимся. Я… я того, работать пойду, ну, может, шофером… Или давай на великую стройку поедем! В Казахстан? А?
Лидия безнадежно смотрела на праздничное платье… все испорчено! Да уж, невеста! Вот так номер… Позор! Кошмар! Если кто узнает – конец всему. Из комсомола исключат за «аморалку», и как тогда в институт поступать?
На Андрея она старательно не обращала внимания, даже смотреть в его сторону не хотела.
«Забыть!» - услужливо подсказывало подсознание… «Забыть и не думать! Все будет хорошо – ведь ты через день уедешь!» Мысли, резвые кузнечики, теперь стучали в голове слаженно, били молоточками.
«Новая жизнь, там не будет неприятных воспоминаний, этого позора, Андрея этого» – трещали они.
Забудь!
Зря она пошла с ним. Слушала дурацкие признания… Не думай! Обнималась, идиотка. Ну и что? Он ей не нужен. Главное – чтобы не проболтался.
Пусть только попробует!
Лида на всякий случай спросила снова:
- Будешь молчать?
Он поспешно кивнул головой:
- Не бойся, могила! Я не скажу! Вот те крест… Лида… Как же ты… Ведь мы… Да как же ты, Лида?! А я???
Через два дня город на Неве, как тогда говорилось, «принял ее в свои объятья». Удивила суета многолюдных улиц, ленинградцы сновали по городу с утра до позднего вечера, словно в этом состояла главная цель их жизни. Наступившая мирная жизнь заставила осознать, что это и есть счастье: без боязни ходить по улицам, стоять в очередях, иногда не зная толком, за чем – просто стоять по своему желанию, общаясь с такими же «стояльцами». Это были не те мрачные, полумертвые, голодные очереди за крошечным кусочком хлеба - это были оживленные, пестрые, по-мирному суетливые сообщества людей, заново начавших жить…
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Понедельник, 29 Май 2017, 22:13 | Сообщение # 6 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Это только половина повести. Если интересно, продолжу)
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 09:23 | Сообщение # 7 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | Цитата МарЗ (  ) Если интересно, продолжу)
Ничего себе - если! Никаких если, продолжать немедленно!
Жду.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| ledola | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 12:44 | Сообщение # 8 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 10688
Награды: 93
Репутация: 273
Статус: | Да, очень интересно, что дальше, Марина.
А зверь обречённый,
взглянув отрешённо,
на тех, кто во всём виноват,
вдруг прыгнет навстречу,
законам переча...
и этим последним прыжком
покажет - свобода
лесного народа
даётся всегда нелегко.
Долгих Елена
авторская библиотека:
СТИХИ
ПРОЗА
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 20:12 | Сообщение # 9 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Немногочисленные машины, наоборот, ездили чинно, важно – будто делали одолжение. Тогда еще не «лихачили» и не «подрезали» - владельцы авто числились солидными гражданами. Дома поразили Лиду больше всего. Высокие, сурово-неприступные по сравнению с ее «захолустьем». Встречались среди них утонченные северные красавцы, но были и холодные безликие коробки – скучные типы неопределенного возраста. Разрушений почти не видно – город быстро восстанавливался после бомбежек.
У Литейного моста как-то заметила аккуратных рабочих в серых костюмах. Они ремонтировали многоэтажное здание, трудились четко и слаженно. «Пленные» – поняла Лида. – «Вот они какие, немцы…»
Они работали, казалось, с удовольствием, их никто не охранял, и это было удивительно. Лида долго смотрела и все не могла понять, что ее так привлекает в этих пленных. Потом догадалась – дисциплина и аккуратность.
Лида покаталась на троллейбусе и трамвае, посетила театр «Музкомедии», который работал тут всю блокаду. Удивило посещение Зоопарка – не все, конечно, но многие животные пережили здесь все 900 кошмарных дней.
Почему зверей кормили, а не съели их самих? Почему в Вавиловском институте сохранили образцы семян пшеницы? Зачем?! Для чего – или для кого?..
Каков же диапазон нравственных правил умирающего от голода человека? В этом страшном эксперименте таился ответ: от бесконечно низкого до бесконечно высокого… Непонятного, не логичного, но – принципиального.
На первый взгляд, радушием город не отличался, хотя жители смотрели приветливо и на вопрос «как пройти» отвечали охотно, и даже норовили проводить «до места». Лида стала привыкать к Ленинграду.
Общежитие института… голое обшарпанное здание непонятного цвета. Ей повезло – комнатка на двоих – а ведь в некоторых и по пять девушек живут.
Народ подобрался веселый, несмотря на голод и послевоенные трудности, все верили – самое страшное позади, эх и заживем теперь!
Многие ходили в военной форме – особенно парни, потому общежитие напоминало казарму. Однако дух здесь царил вовсе не казарменный – веселый, бесшабашный. По вечерам собирались компании, пели песни… Про утомленное солнце, и что ландыши – мая привет, ну и про широкую степь. Пели что нужно пожать друг другу руки. Особое состояние опьянения молодостью, ощущением собственной значимости, осознанием победы в тяжелейшей войне заставляло в это верить. Всем хотелось любви или, на худой конец, дружбы.
Девушки в открытую гуляли с парнями, Лида с удивлением смотрела на фронтовичек – и как это они не стесняются обниматься на глазах у всех?
Она многого не понимала.
Подсела один раз к маленькой компании, мальчишки предложили ей разведенного спирта – так, чуть на донышке, для «поднятия духа». А то «ходит как не родная, воображает, наверно». Глазастая высокая девушка казалась им странной, чужой.
- Ты знаешь, Маша, тот день я помню очень хорошо… - в Лидиных словах промелькнули хриплые нотки и мне опять стало не по себе. Я посмотрела на паркетный, в красных разводах мастики, пол. Этот тревожный цвет, запах скипидара, пустая комната. Какая-то скрипучая мелодия эхом прозвучала в моем сознании ощущением чего-то тягостного. Странное свойство – эти мои предчувствия, и раздражало и пугало. Теперь за несколько секунд до того, как будет сказана фраза, я уже знала, о чем она…
- Спирт «не пошел»! – продолжила Лида язвительно и резко повернулась на подоконнике, так, что ее острые коленки, обтянутые серой фланелью юбки, оказались нацелены прямо на меня.
– Так вот – продолжила она. - я чуть не задохнулась, меня стало тошнить.
Я подняла на подругу глаза, видимо в них была уже разгадка, потому как Лида засмеялась:
- Да! Да! Я «залетела»! Я сомневалась, хотя понимала, что-то явно не так…Но поняла именно в тот ужасный день.
Итак, забыть не удалось! Лживые кузнечики-мысли нахально посмеялись над нею.
Лида ясно осознала, что именно тянулось с «того» речного берега… О чем она боялась даже думать! То, от чего нет спасения – и забыть это уже невозможно. То, что теперь находится внутри нее – жалко съежившейся, замершей с этим стаканом у рта, отвратно воняющем спиртом. Спазмы рвоты и страха сжимали горло. Как теперь это можно вычеркнуть?!! Как сделать так, чтобы «этого» – не было?? Она внезапно зажала рот и выскочила из комнаты. Наутро поднялась температура, и Лида слегла на три дня, «болеть». Обращаться к врачу побоялась, так как теперь ясно представляла причину своего «недуга».
Я не выдержала и перебила подругу:
- Ну, а как Андрей-то отреагировал? Ты же ему сообщила? Он ведь сразу жениться предлагал. Почему – не получилось что-то?
Никогда не забуду этого Лидиного взгляда… Как она тогда на меня посмотрела – словно холодная, стылая январская ночь наконец-то ворвалась в нашу комнату вместе с ветром, снегом и одиночеством.
- Я ему ничего не написала. Замуж за него – лучше в прорубь… Жена шоферюги? Жить в бараке? Это – хуже смерти.
Лида помолчала, словно не желая давать волю резким словам. Потом спокойно продолжила свою историю, ей уже трудно было остановиться:
- Я поняла - нужно рожать, постаравшись скрыть положение от всех… Я же тощая, живота долго не будет видно…А что делать? Аборты запрещены, а расспрашивать, узнавать - опасно. Домой ехать нельзя – там Андрей, мать, вся эта ужасная публика. Вернуться – вот так, с позором? Ни за что.
И действительно, она смогла скрывать это почти до самых родов. В последние полтора месяца, когда стала бояться, что заметят – взяла «академку», тот самый академический отпуск, сославшись на болезнь матери. Соврала, представила какое-то письмо, где соседка писала, что у той серьезные проблемы со здоровьем, и Воронцову, в виде исключения, отпустили – она отлично училась, активно участвовала в научной работе.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 20:14 | Сообщение # 10 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Мальчик родился до срока, был слабеньким и постоянно голодным. Удалось уговорить, чтобы не сообщали в институт. Лида уверяла, что поедет домой, там ждет отец ребенка, они поженятся – показала письма. В то время за нравственностью очень следили, родить ребенка, не состоя в браке, было опасно — сообщат по месту работы или учебы, а там такие кривотолки пойдут, что не отмоешься. Осуждать проще, чем понимать, да и намного безопаснее… Я это очень хорошо знала к тому времени.
- А на что же ты жила???
- У меня было малость скоплено, на первое время. Потом на почту устроилась…
День и ночь она пыталась накормить ребенка, мучаясь от его пронзительного плача, и голодая сама. Когда не хватало молока, жевала хлебный мякиш, заворачивала в тряпочку и давала сосать. Ненадолго крик прекращался…
Лида снимала угол на окраине, у глухой старухи, которой нужно было только одно – чтобы жиличка «озвучивала» ей радиопостановки, идущие по обмотанному изолентой приемнику, чьей звуковой мощности явно не хватало. Если кричать старухе прямо в ухо – она слышала. Лида с удивлением узнала – хромая, кособокая и глухая бабка до войны была примой, в оперетте пела. Потом, во время оккупации с ней, или с какой-то «Мирочкой», поминаемой неоднократно, произошло что-то такое, о чем старуха вспоминала обрывочно, выпив по случаю получения пенсии стакан портвейна. Лида особо не расспрашивала, наполовину слушая пьяненькие причитания. Какое ей дело до хозяйки – своих бед хватает. Она умела не замечать.
У бабки был огород с картошкой и луком, две куры. Лиде иногда разрешалось пользоваться от старухиных щедрот.
Как она ненавидела эту свою жизнь! Словами передать невозможно…
Золотая медалистка, будущая знаменитость и гордость советской науки спит на деревянной лавке, застеленной рваным матрасом. Рядом самодельная люлька с плачущим младенцем – рука все время толкает край, нужно качать… Чтобы замолчал. Полусумасшедшая бабуся шепчет: «Моя-то Мирочка была красивая, как картинка! Мы с ней вместе выступали. Ей все букеты, цветы несли… Теперь там тоже цветы, цветы растут… Я-то вот уцелела». И она захлебывается кашляющим смехом.
А Лида вспоминала…
- У кого такие способности, дисциплина и трудолюбие? Кто подсказал руководителю темы новый, блестящий ход? Наша Воронцова – лучшая студентка курса! – преподаватель, бывало, не скупился на похвалу. В деканате ей прочили блестящее будущее, назначили Сталинскую стипендию.
Мороженая картошка и горький лук. Безумная бабка и вечно плачущий младенец. Вот чем закончился выпускной, который начинался так замечательно… Как все это пережить? Что ждет дальше?
Будь проклята эта жизнь.
Боже, как орет ребенок… Она назвала его просто – Ванька. Ну, голодный, так и она не сыта. Понятно, что грудное молоко, которым он тщетно пытался наесться, было совершенно пустое… Голубое молоко. Спасал жеваный хлеб, а потом, когда малыш подрос, стала варить ему на керосинке жиденькую манку, нужно только насыпать туда сахару, это питательно.
От стирок в холодной воде облезала кожа с рук. Сушить пеленки негде, гладить – роскошь… Накормить бы!
«Я умру тут, и меня похоронят вместе с курицей…» - думала Лида и уходила на улицу, чтобы не слышать этого крика.
Она часто плакала по ночам и все злилась, злилась… Обида и злость застили ей душу.
Тем временем прошел год, и нужно было возвращаться в институт. Встал вопрос – куда девать Ваньку? И тут, очень кстати, вспомнила, что недавно относила письмо, а на конверте был штемпель «Дом Малютки» и адрес… Она съездила туда, все разузнала. И как раньше не сообразила, это же просто спасение: хорошие условия, как в ясельках, детей можно навещать, а по окончании учебы она Ваньку заберет, это очень удобно! Уедет с ним по распределению туда, где ее никто не знает и все дела. Там полно студенческих деток, даже тех, у кого папа-мама оба в наличии… Отучатся – и забирают чадо.
Андрей писал все реже.
- Я иногда думала – может сообщить ему? – рассуждала, как бы про себя, Лида - Ведь это его сын, пусть забирает – сам виноват! Но тогда все откроется, сплетни поползут… И дойдут туда, куда не нужно.
Я поняла, что общаться с ним подруге совсем не хотелось. «Все образуется, – полагала она, - вернусь в институт, вот только Ваньку сдам… На время, на время. Пусть подрастет».
- И все же! Ты с Андреем недавно опять виделась, неужели разговор не зашел об этом? Да и вообще, как он, как сложилась его жизнь? – я все хотела узнать, чем закончилась последняя встреча, почему подруга вернулась из родных краев такая мрачная.
- Ничем. Встретились, поговорили… Представляешь? Он женился. Тоже из наших, в параллельном классе училась девка, так себе.
- Короче, ты так и не сказала, что у него сын, – вздохнула я.
Лида долго молчала, видно было, что ее раздирают противоречивые чувства.
- Не сказала, – голубые глаза ее опять стали ледяными. – Зачем? С ним все кончено.
И она продолжила рассказ.
В институте после «академки» Лиду встретили радушно. И она оттаяла, отошла от мучений. Отъелась в столовке, за отличную учебу повышенную стипендию дали, вроде все проблемы были решены.
Главное – ночью спит… Проснется – тихо… Проснется – тихо… Полежит так… И вдруг слезы, непрошено. Не хочет плакать! Нет! Извертится вся под одеялом, а они все текут.
Жалко Ваньку. Хотя ему там хорошо, в Доме этом. Сытно, тепло. Она забегает иногда по субботам, гуляет с ним, молчаливым и тихим: тянет за руку – идет. Остановится – и он стоит. И не говорит еще ничего.
- Неразвитый он… Молчаливый.
От ее слов мне снова стало страшно. Я уже и не хотела больше слушать, боялась своих внезапных предчувствий. Мы сидели тихо-тихо, и было слышно, как в окно стучит ветер, швыряя горстями мелкой снежной крупы. На улице – ни души, город пуст и его медленно заносит то ли снегом, то ли песком из лопнувших мешков.
…
Я так подробно вспоминаю эту далекую январскую ночь потому, что она стала последней. Мы сидели в темной комнате, едва освещенной лишь заоконным фонарем. Было холодно, общежитие пустовало и потому тишина царила повсюду. Никогда мы не были так близки, Лида уже не играла главную роль, а я не была «второстепенным» персонажем. Две подруги, объединенные трагической тайной – нам обеим мерещилась маленькая фигурка в черном пальто, бредущая по белому от снега асфальту. Мы одинаково остро ощущали утрату.
… Мне пришлось неожиданно уехать – вдруг объявился мой родной дядя, Кирилл Андреевич, брат мамы, он жил в Москве, а после войны разыскал меня и вызвал к себе.
После переезда в столицу жизнь совершенно изменилась, словно поднялся театральный занавес, и я вышла на ярко освещенную сцену. Все засияло необычными красками: вместо старенького домишки – высотный дом в центре, красивая обстановка. Очень хорошо помню, что на массивном обеденном столе у дяди всегда стоял букет цветов… Мне полагалась теперь своя комната, где вместо скрипучей кровати с медными шариками красовалась непривычная зеленая тахта, где был шкаф с полочками, двумя шерстяными костюмами и тремя платьями - вместо старого бабушкиного сундука… Я на некоторое время потеряла способность адекватно мыслить и не сразу сообразила, где работает мой родственник. Поняла только, что он недавно вернулся из-за границы, был кавалером целого «иконостаса» орденов, как тогда шутили, и возрождал в своем ведомстве работу международного Красного Креста.
С подругой Лидой мы изредка обменивались письмами. В 1954 году я прочла стихотворение известного тогда поэта-фронтовика Вадима Шефнера и почему-то сразу вспомнила о ней…
Стихотворение называлось «Гордыня»:
Над пустотою нависая криво,
Вцепясь корнями в трещины камней,
Стоит сосна у самого обрыва,
Не зная, что стоять недолго ей.
Её давно держать устали корни,
Не знающие отдыха и сна;
Но с каждым годом круче и упорней
Вверх — наискось — всё тянется она.
Уже и зверь гордячки сторонится,
Идёт в обход, смертельный чуя страх,
Уже предусмотрительные птицы
Покинули гнездо в её ветвях.
Стоит она, беды не понимая,
На сумрачной, обветренной скале…
Ей чудится — она одна прямая,
А всё иное — криво на земле.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 20:15 | Сообщение # 11 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Впрочем, на свою жизнь Лидочка вовсе не жаловалась. Из писем, которые она писала мне в Москву, я поняла, что учеба и работа в студенческом научном обществе полностью поглотили страдалицу, принеся долгожданное успокоение. Ведь то была ее мечта, выношенная тяжелыми злыми ночами, когда обида и отчаянье душили непокорную гордячку.
Из этих писем я узнала, что ее научный руководитель Альберт Степанович, молодой ученый - будущее светило науки. Лидочка восхищалась этим «будущим светилом» в каждом письме: какой талантливый да обаятельный! Какая у него необыкновенная улыбка и потрясающий цвет «ореховых глаз»…Словно это не доктор наук, а артист. Да уж, было ясно: Лидуся к нему «не ровно дышала» - как говаривала когда-то моя бабушка.
Я уловила, опустив восторженные подробности о внешних данных руководителя, что он и Лида совместно разрабатывают новый, закрытый для непосвященных проект, и замечательный во всех отношениях Альберт высоко ценит старательную студентку Воронцову как сотрудницу. Скоро эти успешные труды принесут пользу - прославят нашу страну во всем мире. Я подозревала, что будут и другие, не менее славные, плоды совместного труда…
В ответных посланиях в Ленинград мне пришлось сообщить, что я перевелась, наконец-то – правда, не без помощи дяди Киры, в Московский Государственный Университет. Что жизнь моя здесь течет замечательно, живу в дядиной трехкомнатной квартире, питаюсь отлично и почему-то сразу похудела – как только перестала голодать! Дядя очень занятой человек - занимается возрождением роли гуманитарной миссии Красного Креста в Советском Союзе, значительно пострадавшей в тридцатые годы, ведь практически она до войны была сведена на нет, в ней усматривали «буржуазную пропаганду».
Конечно, я много слышала о подвигах дружинниц – они на ленинградском фронте тоже отличились, как и на московском, спасая раненых, но от дяди я узнала, что во время обороны именно столицы сотрудницы Красного Креста проявили такую отвагу и героизм, что замалчивать значимость этой международной организации стало уже невозможно! И она обрела в нашей стране второе рождение.
По этой причине дядя Кира постоянно где-то заседал, выступал, ездил в командировки. Он и мне поручал некоторые дела, и я, хорошо зная немецкий язык, помогала работать с документами и даже немного переводила во время личных встреч. Я давно уже не была той заторможенной рохлей, над которой подшучивала моя бойкая подружка: решительно остригла пушистые косички и обнаружила, что мои волосы прекрасно укладываются в модную тогда прическу «а-ля Любовь Орлова». После обретения стройной, и даже в чем-то спортивной фигуры я стала носить деловые костюмы и подкрашивать губы бледно-розовой перламутровой помадой. Зеркальная поверхность, обрамленная бронзовыми завитушками – зоркий страж дядиной прихожей – отражала теперь совершенно другого театрального персонажа: энергичную и, надо сказать, весьма симпатичную девушку… На второстепенные роли я отныне не годилась.
Дядя Кира такие метаморфозы одобрил, заявив, что его помощница должна иметь соответствующий вид и не позорить нашу державу перед лицом мировой общественности. Об этом, втайне надеясь на Лидочкино одобрение, я тоже написала подруге. К сожалению, она никак не отреагировала, мне кажется, просто не слишком внимательно читала мои письма.
Надо сказать, что обе мы были заняты своими делами что называется, «по горло», и потому писали друг другу редко. Бывало, спросишь нечто на тот момент важное, а ответ придет – уже и не помнишь вопроса. Жизнь летела, как новый экспресс между Москвой и Ленинградом – не успеешь задремать на верхней полке – и вот, «поезд прибыл…»
Как-то Лидочка сообщила, что летала на похороны – умерла мама. Дома запустение, мебель развалилась, вещей никаких не осталось – мать была на инвалидности, работала на дому, перешивала соседкам по мелочи… Видно – бедствовала.
Лида и сама жила на стипендию – ну чем она могла помочь? И, действительно, чем! Не в ее характере было – помогать.
О том, что у нее был внук, мать так и не узнала – дочь свято хранила тайну. На похоронах Лида встретила Андрея, тоже прощаться пришел. «Представляешь – совсем опустился, небритый, а запах! Так и разит перегаром – видно, что запойный» - писала Лидочка. «Я его на поминки не стала звать – напьется еще, потом не выгонишь! Разговаривать нам не о чем, так и сказала. Позвала двух соседок, посидели маленько, о маме вспоминали. Они все твердили – вот, Лидия, мать-то хотела, чтоб ты училась, чтоб ученой стала, академиком. Я им сказала – не волнуйтесь, все так и будет. Они плакали».
На мои вопросы о сыне - что будет с ним дальше, отвечала коротко: все в порядке, заберу, конечно. Я часто вспоминала об этом мальчике, и он виделся мне – маленькая молчаливая фигурка. Я почему-то не могла представить, какое у него лицо…
Наступил год окончания учебы. Экзамены, аттестат, и это волнующее слово – распределение… Выпускники только и обсуждали – кто куда едет? Кто остается в столице? У кого «спецраспределение» - им проще, там, на месте, уже ждут молодого специалиста. Одна срочно выходит замуж, другая летит на Дальний Восток:
«Знаете, какие перспективы? Через пару лет кафедру дадут!»
«Ну через пару не дадут, конечно, но… квартиру – сразу, если устроишься»
«Да нет, в общежитие… А там – как зарекомендуешь себя, так и покатит…»
Эти разговоры Лидочка уже пропускала мимо ушей. Молодой и перспективный научный руководитель Альберт Степанович сделал ей предложение. Не только в отношении будущего научного сотрудничества, но и дальнейшей совместной жизни. Это, несомненно, меняло многое, такие перспективы открывались… Распахивались, как золоченые двери сказочного дворца, где анфилада уходящих в переливчатое будущее комнат сулит осуществление всего, о чем только мечталось.
И тут, поперек этих радужных видений, всплыл крайне неприятный вопрос - нужно было решать, что делать с сыном.
Я не помню дословно письма, в котором она рассказала, как принимала горькое решение. У меня в голове сложилась картинка, подкрепленная тяжелым ночным кошмаром, привидевшимся ночью, после прочтения тех строк.
Она проплакала до утра… Вставала, курила, смотрела в окно. Луна казалась гирей, которая тянула вниз, горькая табачная слюна мешалась с солеными слезами. Как же несправедлива к ней судьба! За что эти страдания? Сердце болело так пронзительно, так остро… Впервые…
Учеба-то ведь заканчивается! Ну и куда она поедет, если отклонит предложение Альберта и не выйдет замуж? По распределению, в свое «захолустье» – легко могут послать! К пьянице Андрею, которого она на порог не пустила, к соседкам, верящим, что у нее все так отлично и благополучно? В мамину развалившуюся хибару, с Ванькой? Он все еще не говорит, вроде… Она, во всяком случае, не слышала. Хотя воспитательница хвалила, сказала – послушный мальчик. Он радовался, когда Лида приходила, бежал навстречу, совал вялую ручонку в ее ладонь. Гулял с ней, потом стоял у ограды, смотрел…
Детей в три годика уже переводят в детдом, но они еще подержат, ведь учеба закончилась, и мать его заберет, правильно?
Господи, да теперь ему почти пять… И что – теперь? Признаться, что у нее незаконнорожденный сын? С ним замуж не выйдешь, за Альберта, по крайней мере, точно… Это – просто не-воз-мож-но.
Крах всех надежд, позорный конец. О существовании Вани никто не знает и не должен знать.
С тяжелой душой, не спавшая ни минуты и отупевшая от слез, на следующий день Лида поехала в Дом Малютки не в субботу, как обычно, а в понедельник – день тяжелый.
Там она написала отказ от сына, Воронцова Ивана. И отдала все, что скопила, директрисе, умолив ее не сообщать по месту учебы.
«Ты знаешь, вернувшись оттуда, я хлопнула залпом стакан водки, потом еще. И ничего, жива осталась».
Я вспоминаю, что письмо было написано дерганым неровным почерком, то прямо буквы стоят, то криво… То она спрашивала в письме: «Ведь его, наверно, усыновят? Хорошие люди – и даже лучше, чем я. Будут заботиться. На детей знаешь, какая очередь. Он же не пропадет, разве кто-то может пропасть в нашей советской стране?»
То писала: «Господи, Маша, какой ужас – что же я наделала-то? Не будет мне за это прощения, я знаю… Папа мне всегда говорил – кому много дано, с того много спросится».
Помню, еще писала о том, что мама часто снится - смотрит молча, ничего не говорит. «Маша, она так на меня смотрит, так смотрит…»
Длинное было письмо, страшное. Мне потом привиделась во сне черная птица, бьющая крыльями - раскрыв острый клюв, она все пытается взлететь, но не может и корчится на земле в бесплодной, мучительной попытке.
Больше писем не было. Лида излила душу перед тем, как окончательно захлопнуть ее.
Судьбе было угодно, чтобы мы еще раз встретились – через двадцать с лишним лет. Нам обоим уже было под сорок…
Я ездила на конгресс молодых ученых, в Новороссийск. Когда объявили ее имя, я с волнением стала всматриваться и узнала почти сразу: Лидия - высокая, изящная, в синем костюме «джерси» - такая была тогда мода, уверенно вещала с трибуны.
В перерыве мы встретились в буфете. Я радовалась встрече – столько лет прошло! Взяли бутылку сухого Кинзмараули, бутерброды с икрой и воздушные, похожие на балерин, пирожные… Чего уж там мелочиться – перерыв большой, почти два часа, что-то вроде производственного банкета – всем хотелось пообщаться, потому как некоторые участники конференции должны были улетать вечерним рейсом, и Лидочка в том числе. Посидим, наговоримся вволю.
Она много и с явным удовольствием, даже, как мне показалось, с каким-то преувеличением, рассказывала о себе - жизнь кипит, полная планов, достижений… Ученые степени, признание, поездки с мужем по стране. Квартира – полная чаша, модная одежда, машина…
- Ох, Машуля! Ты даже не представляешь, как мы с Бертиком живем! У нас есть малышка, Асенька… Мы долго ждали, лечиться пришлось. – Лида поправила высокую прическу в виде колоса: волосок к волоску и все залакировано. – Но ничего, все получилось… Ей полтора года, а она такая развитая! Лепечет вовсю, меня Идусей зовет, представляешь? Это все Бертик – Лидуся да Лидуся…
Лидочка произносила «Бэртик» и смеялась немного громче, чем следовало бы. На нас стали оборачиваться.
Она как будто боялась вопросов о сыне, маленьком и молчаливом, боялась воспоминаний о прошлом. Да ведь он уже не маленький! Взрослый давно…
- А ты-то как? – запоздало спросила меня подруга.
Я рассказала в ответ, что недавно вышла замуж за работника немецкого посольства и скоро уеду в ГДР.
Лида словно споткнулась - поперхнулась и замолчала. Несколько минут внимательно рассматривали меня. Я спокойно встретила знакомый пронзительно-голубой взгляд. Лида наконец-то увидела, что вместо прежней вялой растрепы перед ней, в качестве ее близкой подруги, сидит элегантная молодая дама.
- Как же ты умудрилась подхватить такого жениха? И как это тебе разрешили выйти за иностранца?! – бесцеремонно спросила она, резко поставив недопитый бокал.
Я покачала головой. Разрешили не сразу - три года бесплодных попыток, и, если бы не статья о нас с Питером в немецкой газете, не разрешили бы никогда.
- Моя работа связана с борьбой за мир и налаживанием послевоенных отношений. Питер – активный антифашист, узник концлагеря, награжден советским орденом, о нем много писали в газетах. Мы совместно проводили большую работу по линии Красного Креста, приходилось часто встречаться. Были, конечно сложности с заключением брака, но Питер сумел добиться… Мне разрешили выезд.
Лида растеряно помолчала, выпила залпом бокал… Мне показалось, она не очень вникала в то, о чем я говорила. Алкоголь, как видно, перестал оглушительно действовать на нее – подруга уверенно достала сигарету, закурила.
- Значит, сваливаешь? – спросила она и в голосе прозвучала, как мне показалось, обида. – Не ожидала.
Чего она не ожидала, я не очень поняла.
- Я буду приезжать – успокоила я ее зачем-то, хотя она в моих утешениях, кажется, не нуждалась.
- Ладно! Нам с Бертиком тоже скоро светит поездка в «Гэдээрию» эту вашу! Будем там один прибор совместно с немцами испытывать. Может, и пересечемся как-нибудь…
- Я тебе адрес оставлю – на всякий случай сказала я.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 20:16 | Сообщение # 12 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Но Лида будто не слышала. Докурив, она медленно загасила сигарету. Потеребила золотой медальон на тонкой цепочке… Потом тихо произнесла:
- Я тут недавно случайно встретила одноклассницу из своей «захолустной» школы, Галку, она работает в «овощном», продавщицей. Мы с ней поговорили, вспомнили детство, школу… Знаешь, что она мне сказала?
- Что?
Лида скривила губы:
- Она мне говорит – «Андрюху помнишь? Помер давно. Спился».
Что означала эта гримаса я не разобрала – то ли презрение, то ли боль.
- А ты что?
- Я сказала, что его не помню, так – что-то смутно. Ну тут Галка затараторила: «как это «я не помню»? Он же был в тебя влюблен! Все об этом говорили!» Дура.
- Ну Галка-то при чем… - начала я.
Лида чиркнула зажигалкой, закурила новую сигарету. Пальцы ее дрожали, словно выбивали неведомый ритм, тревожную морзянку, невольно прорывающуюся сквозь видимое благополучие.
- Мне он снится! Маленький, в этом черном пальто.
- Кто?! Кто… снится?
Лида резко повернулась – на ее лицо упала тень от колонны, подпиравшей лепной потолок зала. За столиками курили, чокались, оживленно болтали и смеялись нарядные люди… Лицо Лиды, искаженное ломаной тенью, словно ужасной гримасой, показалось вдруг старым и больным.
- Мне снится всегда одно и то же! Понимаешь???
Я промолчала, не зная, что ответить.
Лида прошептала обреченно:
- Одно и то же!!! Он – не вырос! Не – вы – рос.
Мне вдруг показалось, что в переполненном зале стало тихо. И тишина эта, усиленная присутствием многих людей, ярких люстр, всего этого праздничного блеска среди пронзительно белых алебастровых колонн сдавила мне виски так, что стало трудно дышать.
Конечно, я поняла, о ком Лида говорила и что хотела этим сказать.
- Как устроишься, напиши мне, ладно, Маша? Не теряйся, – сказала она искательно. Это было что-то совсем новое… Раньше я таких интонаций не замечала.
Пирожные мы не доели, вино допили молча.
Я уехала с мужем в его родной Лейпциг, «Ляйпциш» - как произносили местные жители…
Знание немецкого очень пригодилось мне на новом месте, сразу скажу –отношение ко мне было очень хорошее, дружеское, и все же привыкала я долго… У Питера были проблемы со здоровьем, он часто лежал в госпитале, ездил в санатории – два года концлагеря покалечили его физически, но не сломили морально. Он был необыкновенно доброжелательным, отзывчивым. Я смело говорила с ним на любую тему, на все у него был свой, иногда необычный взгляд. Он чем-то напоминал мне папу, особенно когда смеялся, запрокинув голову и комично взмахивая при этом правой рукой – как будто хотел сказать: «Ой, не смешите меня, сейчас умру от смеха!» Папа и Питер… «Как интересно, – думала я иногда, – если бы случилось невозможное и они бы вдруг встретились в этой жизни! Наверно, живо нашли бы темы для разговоров. Такие разные и в чем-то как будто одинаковые… В своей несгибаемой, удивительной человечности? Другое слово, пожалуй, трудно подобрать. Они бы говорили, спорили, смеялись, а я бы слушала - какое было бы полное, бесконечное счастье».
Когда у нас родились сразу две дочки – близняшки, Питер скупил все цветы в округе и рассыпал их на тротуаре перед роддомом. Для экономного немца это очень безрассудный поступок, очень. Это – на грани безумства.
Девочек мы назвали – одну на славянский манер Ладой, другую – на немецкий – Кларой. Питер любил с ними возиться - баловал, конечно… Но и строг бывал тоже… Умел каждую выслушать, уважительно так, даже когда они были совсем крохи.
Как-то раз я спросила:
- Скажи, откуда у людей это берется – фашизм? Когда человек становится нелюдем?
Питер глубоко вздохнул, помолчал. Видно, он думал о чем-то своем, о том, что хотел забыть, но не мог. Потом сказал коротко:
- Когда ты начинаешь считать себя особенным, лучше других. Когда ты уверен, что твои цели – самые верные и высокие. Тогда ты начинаешь приносить в жертву своей гордыне все, включая и самого себя.
Наша переписка с Лидой вновь возобновилась: очень нерегулярно, но все же весточки друг другу слали. Из писем я знала, что у нее проблемы с Асенькой - та растет избалованная, ни во что мать не ставит. Грубит и поступает, как ей вздумается. «Представляешь? – писала Лида, - она мне словно чужая… Черствая она какая-то! Отстань, да не лезь не в свои дела – вот и все! Неблагодарная».
Может это было оттого, что к дочке с младенчества была приставлена нянька, а Лида проводила с ребенком мало времени? Или оттого, что с Асенькой не было никаких проблем? Здоровенькая, самостоятельная. Получающая все по первому требованию – дорогую одежду, вкусную еду. Девочка, как я поняла из писем, была очень развитой, способной и целеустремленной – совсем как маленькая Лидочка…
С «Бэртиком» отношения скоро стали прохладными – привычка, что поделать? Сначала Лида все намекала, что муж очень занят новым проектом, а потом оказалось, что не столько проектом, сколько молодой аспиранткой.
Лидочка устроила скандал, поплакала, повозмущалась «молодыми да ранними сучками», н потом как-то равнодушно сообщила мне, что развелась…
«Знаешь, мы пятнадцать лет рядом прожили, а по сути вместе не были – наука, поездки. Вроде и семьей жили, а как будто коллеги по работе. После развода даже легче стало».
Лидия Степановна Воронцова полностью отдалась любимой работе и вскоре стала академиком. Все сбылось…
И тут случилось страшное… Многие ожидали закономерного распада Советского Союза, гигантская держава уже не могла сохранять свою целостность. Люди возлагали надежды на скорые перемены к лучшему… Мало кто думал о том, что развал страны ударит по судьбам тяжелым молотом, пройдется все пожинающим серпом.
Страна распадалась, обломки ранили, вздымающаяся пыль застила глаза. Колосс разваливался слишком быстро, завтрашний день не был похож на вчерашний… Молодежь ликовала, старики не понимали, что же теперь будет… Кто-то стрелялся, кто-то стремительно богател. Зарплату не платили, наука стала никому не нужна…
Я узнавала о событиях на Родине из газет и Лидочкиных писем.
«Представляешь? – писала мне подруга – Этот гад, Бертик, сбежал в Америку, его туда та сучка вытащила. А нас закрывают! Асенька связалась с дурной компанией, чем-то запрещенным торгует, пусть бы лучше к отцу ехала. Директриса моя – помнишь ее? Инсульт и все, крематорий. Сколько мы сил отдали, скольким пришлось пожертвовать… Неужели зря? Как страшно, Маша, страшно…»
Подобные трагедии разыгрывались в то время повсеместно. Рушились устои, ломался мир. Жизнь моя тоже стремительно менялась – умер долго и тяжело болевший Питер, и теперь уже мне пришлось возглавить работу в Комитете Красного Креста.
Я тяжело переживала утрату, но в то же время испытывала странное предчувствие – это моя последняя потеря. Круг замкнулся, больше потерь не будет, есть какой-то определенный счет и он закончен. Мне казалось, что Питер там, на небесах, обязательно познакомится с папой. Уж они-то найдут, о чем поговорить. А дело мужа, его работу я здесь, среди живых, буду продолжать до последней минуты и это станет лучшей памятью о нем.
Двое моих взрослых дочерей – слишком самостоятельные, на мой взгляд, близняшки Лада и Клара грустить не давали. По ту сторону бывшей «Берлинской стены» обе одновременно вышли замуж и обе ждали пополнения семейств… На меня свалилась куча новых родственников и мой дом теперь напоминал церемониальный зал. Перманентно кто-то прибывал с визитом, нужно было соблюдать традиции, достойно выглядеть и соответствовать роли будущей бабушки – двойной «гроссмутер». Приехал и старенький, но не менее деятельный дядя Кира, ныне гражданин Швеции, и зорко следил, «чтобы я не упала в глазах мировой общественности». За этими хлопотами я как-то забыла о подруге юности… Потом спохватилась, написала. Ответа не получила.
В конце девяностых мне, как руководительнице благотворительной организации, довелось оказаться в городе моей юности… Я не узнала Ленинграда, да и назывался он теперь Петербургом - совсем другой город, другая страна. Во время церемонии возложения венков на Пискаревском кладбище я не смогла сдержать слезы. На меня смотрели с удивлением – мало кто знал, что я когда-то была девочкой, с трудом тянувшей обледенелые санки по узким тропкам блокадного города, сиротой, потерявшей здесь всех своих родных… Я положила от себя большой букет белых-белых хризантем.
В числе прочих дел, наша делегация посетила один из Домов для престарелых. Там на глаза мне попалась странная тощая бабка. В чем душа держится – непонятно, ей давно место на кладбище – как не по-доброму намекает медперсонал… «Нет ведь, бродит, шепчет что-то непонятное! Не зря ее дочка сюда определила – совсем чокнутая. Хлеб ворует, причем сама его не ест, под матрас прячет». Я глянула, и…
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Вторник, 30 Май 2017, 20:18 | Сообщение # 13 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | … Все так же глаза эти были лазурны и ярки, странно выделяясь на сморщенном личике, словно не пришла им пора выцветать и гаснуть. Казалось, что-то питает их неугасающий свет: мысли или чувства - то, что держит здесь, среди нас. Да! Взгляд ее почти не изменился, был таким же острым. Но уже с большим трудом узналась жилистая стать, и прежние рыжеватые лохмы, превращенные жизненными ураганами в редкие седые перышки. Худа она была почти как тогда, когда мы встретились впервые, но теперь худоба эта была старческой, немощной…
… - Отойди, дура! – кричала похожая на пышный пончик санитарка, хватая за рукав высокую старуху, пытающуюся стянуть с чужой посудины кусок хлеба.
- Марь Иванна! – жаловалась пострадавшая с пустой тарелкой, хлопая беззубым ртом, – Воронцова опять! Ворует еду. В холодную ее!
Санитарка потащила не сопротивляющуюся воровку в «холодную» - это у них было что-то типа карцера.
Та оправдывалась, прижимала к высохшей груди краюшку:
- Я не для себя! Для мальчика! Пустите, мне надо… Это ведь мой сын! Его пора кормить. Разве вы не слышите??? Он плачет!
Она умоляла ее отпустить и показывала трясущимся пальцем куда-то вверх.
Меня она, конечно, не узнала… Вряд ли ей можно чем-то помочь – так сказали мне сотрудники Дома престарелых. Как мне стало известно в дальнейшем, через несколько месяцев Воронцова тихо скончалась, ушла наконец туда, куда так стремилась. В руке ее была зажата краюшка хлеба, завернутая в тряпочку.
Над пустотою нависая криво,
Вцепясь корнями в трещины камней,
Стоит сосна у самого обрыва,
Не зная, что стоять недолго ей.
Её давно держать устали корни,
Не знающие отдыха и сна;
Но с каждым годом круче и упорней
Вверх — наискось — всё тянется она.
Вот и весь бабушкин рассказ. Я перечитала его несколько раз… Странные люди, странное время – думала я, но, поразмыслив, спросила себя: «А многое ли изменилось? Стали мы теперь, в двадцать первом веке, другими? И не ставим ли снова цель - выше средств…»
А еще я горжусь, что меня назвали в честь бабушки – Машей.
2016
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Среда, 31 Май 2017, 08:11 | Сообщение # 14 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19709
Награды: 344
Репутация: 742
Статус: | Замечательная повесть Марина! Я, вообще, люблю твою прозу, читается очень легко, несмотря на довольно-таки, тяжёлый сюжет.
Цитата МарЗ ( ) «А многое ли изменилось? Стали мы теперь, в двадцать первом веке, другими? И не ставим ли снова цель - выше средств…»
Мне кажется, изменилось многое. Жаль, что не в лучшую сторону. Всё больше брошенных детей и стариков, и ведь не ради какой-то высокой цели, а просто, потому что мешают.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Среда, 31 Май 2017, 09:59 | Сообщение # 15 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Цитата Мила_Тихонова ( ) Мне кажется, изменилось многое. Жаль, что не в лучшую сторону. Всё больше брошенных детей и стариков, и ведь не ради какой-то высокой цели, а просто, потому что мешают.
Спасибо, Мила! Я очень рада, что ты дочитала и оценила мою повесть. Хотелось бы, чтобы эту повесть понимали немного шире, чем повесть о судьбе брошенного мальчика или - повесть о женщине, пренебрегшей материнством ради науки. Я ведь не зря сюда включила воспоминания о войне... не зря, надеюсь, проводила параллели и использовала аллюзии.
Мне кажется, ничего не изменилось)
Спасибо за отзыв!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| АНИРИ | Дата: Среда, 31 Май 2017, 10:05 | Сообщение # 16 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 4538
Награды: 36
Репутация: 62
Статус: | Мысли вслух. душа на ладонь )
такое читать очень здорово, так мало пишут уже. Замечательно
Чуть в сторонке
Сообщение отредактировал АНИРИ - Среда, 31 Май 2017, 10:05 |
| |
| |
| МарЗ | Дата: Среда, 31 Май 2017, 10:15 | Сообщение # 17 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Цитата АНИРИ ( ) Мысли вслух. душа на ладонь )
такое читать очень здорово, так мало пишут уже. Замечательно
Спасибо, Ира! Я специально выбрала такой формат изложения, рассказ в рассказе, а это сейчас не приветствуется, как мне говорили. Непопулярно - и оттого больше напоминает о прошлом, как мне кажется.
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Nikolai | Дата: Среда, 31 Май 2017, 11:45 | Сообщение # 18 |
 Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Статус: | Цитата МарЗ ( ) Я специально выбрала такой формат изложения, рассказ в рассказе, а это сейчас не приветствуется, как мне говорили. Непопулярно - и оттого больше напоминает о прошлом, как мне кажется.
Почему "непопулярно"? "Непопулярно" - это тогда, когда плохо написано, когда читать неинтересно, а у тебя замечательно... )))
Марина, ты правильно сделала, что выставила для общего чтения свою повесть. Об этом надо говорить. И помнить надо.
Приятного прочтения всем!
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
| ledola | Дата: Среда, 31 Май 2017, 11:48 | Сообщение # 19 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 10688
Награды: 93
Репутация: 273
Статус: | Говорят, время меняется...нет, не меняется. Человечность, любовь, милосердие, материнство всегда были и будут мерилом общества и жизни каждого человека...А если это исчезает, то исчезает и сама Жизнь.
Марина, спасибо.
А зверь обречённый,
взглянув отрешённо,
на тех, кто во всём виноват,
вдруг прыгнет навстречу,
законам переча...
и этим последним прыжком
покажет - свобода
лесного народа
даётся всегда нелегко.
Долгих Елена
авторская библиотека:
СТИХИ
ПРОЗА
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Среда, 31 Май 2017, 12:02 | Сообщение # 20 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Цитата Nikolai ( ) Почему "непопулярно"? "Непопулярно" - это тогда, когда плохо написано, когда читать неинтересно, а у тебя замечательно... )))
Спасибо! Я тоже надеюсь, что это современно, актуально и необходимо. Пусть кто-нибудь задумается и решит для себя - что важно а что второстепенно... Жизнь пройдет и мы останемся у итога.
Спасибо!
Цитата ledola ( ) Говорят, время меняется...нет, не меняется. Человечность, любовь, милосердие, материнство всегда были и будут мерилом общества и жизни каждого человека...А если это исчезает, то исчезает и сама Жизнь.
Марина, спасибо.
Точнее и не скажешь! И добавить нечего. Спасибо!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| mixail | Дата: Суббота, 17 Июн 2017, 18:44 | Сообщение # 21 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 5987
Награды: 68
Репутация: 130
Статус: | Цитата МарЗ ( ) Звали – потому, что она умерла.
Марина, мне кажется надо перестроить фразу. не "потому что", а из-за того что.
Типа: мне приходится говорить о ней в прошедшем времени из-за того, что её нет в живых.
михаил
«Знаете, как бывает, когда вы пытаетесь разжечь костер из сырых веток: вы отыщете сначала несколько сухих сучков, дадите им разгореться; и пока они горят, они высушивают несколько веток вокруг, которые в свою очередь разгораются и высушивают дрова дальше. И если вы будете оберегать этот разгорающийся огонь, постепенно разгорится и весь костер. И тогда огонь, который вы начали с одной спички и одной веточки, может стать купиной неопалимой, горящей в пустыне».
Митрополит Антоний Сурожский
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Среда, 28 Июн 2017, 22:37 | Сообщение # 22 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Цитата mixail ( ) Звали – потому, что она умерла.
ну да, это не вполне литературно, потому что разговорно) я не знаю, из-за того, что она умерла? тоже как-то не очень... а официально "мне приходится говорить о ней в прошедшем времени из-за того, что её нет в живых" тоже ...
может, как-то иначе...
Спасибо!)
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| Phil_von_Tiras | Дата: Среда, 05 Июл 2017, 15:55 | Сообщение # 23 |
 Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1136
Награды: 15
Репутация: 38
Статус: | Привет, Мариша! Давно собирался и, наконец, прочитал твою повесть. Собственно, впервые читаю твою прозу.
Удивительное дело, на Западе (я имею в виду не только Германию) фактически забыли войну и знать прошлое не хотят. Лишь благодаря жертвам концлагерей вспоминают её по определённым датам. А у нас она вечная тема и никогда не надоедает. Судьба, которую ты описала, ведь повторяется который раз... и всё равно интересно, всё равно трепещет душа и болит сердце.
У тебя превосходный язык, тонкий, просто изощрённый психологизм. И при этом ничего лишнего. Прочитал на одном дыхании. Повесть меня сильно взволновала. Необыкновенно реалистично.
Но замечания сделаю.
На протяжении всего чтения меня не покидала проблема стиля. У тебя получился не просто рассказ в рассказе. Конкретный материал этому не мешал: автор вошла кратко в начале и так же скромно вышла в конце. Но в рассказе бабушки, хочешь ты или нет, появляется ещё рассказ Лиды о себе. В некоторых местах это путает. Не всегда чётки разграничения от бабушки к Лиде и от Лиды к бабушке. Мне пришлось пару раз, а то и три перечитывать.
Здесь: - "Да нет, где тут красота? – твердила маленькая Лидочка..." вроде пропушен переход от Лидочки взрослой в повести к Лидочке маленькой. И дальше как-то непонятно появляется её мама.
Несколько не совпадает блестящий текст с метафорами, сравнениями и прочими писательскими приёмами с ожидаемой речью самой бабушки, которая (правда, с её собственных слов) и неумеха, и мало способная, и неудачливая, короче серая. К тому же повествование бабушки эпистолярное, а текст, который ты вкладываешь ей в уста, высоко художественный. С другой стороны, даже не представляю себе, как можно отказаться от такого художественного изложения. Может быть где-то особенно выделить неожиданно открывшиеся таланты бабушки.
Два мелких замечания. Ты пишешь: "горе огромной, пульсирующей субстанцией разливалось...". Если уж философствовать, и если горе разливалось, то скорее акциденцией, которая существует не сама по себе, а через другое, постоянно меняющееся. Ведь горе проявляло себя в тысячах разных судеб, в разных обстоятельствах, фактах, предметах. Субстанцией оно было как общее, неизменяемое горе всей страны.
Ты называешь имя мужа бабушки "Питер". По-русски говорят Питер. Но по-немецки Петар. И бабушка, которая жила в ГДР и там писала свою историю, не могла произносить Питер. Это резало бы слух окружающим и ей не один бы раз сделали замечание. Но остальные немецкие моменты ты подаёшь очень умело.
Я рад, что прочитал твою вещь. По ней можно учиться писать прозу.
Дух дышит, где хочет.
Моя авторская библиотека
|
| |
| |
| МарЗ | Дата: Пятница, 07 Июл 2017, 21:27 | Сообщение # 24 |
|
Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Награды: 178
Репутация: 397
Статус: | Спасибо, Феликс, за оценку и развернутый, очень нужный мне анализ! Я же как раз для этого и делюсь материалом, стремлюсь подавать его правильно - здесь же выбран такой не очень простой стиль изложения. Потому твои замечания очень ценны,
Цитата Phil_von_Tiras ( ) Но в рассказе бабушки, хочешь ты или нет, появляется ещё рассказ Лиды о себе. В некоторых местах это путает. Не всегда чётки разграничения от бабушки к Лиде и от Лиды к бабушке. Мне пришлось пару раз, а то и три перечитывать.
Вообще прозу писать сложно, но безумно интересно.
Цитата Phil_von_Tiras ( ) Несколько не совпадает блестящий текст с метафорами, сравнениями и прочими писательскими приёмами с ожидаемой речью самой бабушки, которая (правда, с её собственных слов) и неумеха, и мало способная, и неудачливая, короче серая. К тому же повествование бабушки эпистолярное, а текст, который ты вкладываешь ей в уста, высоко художественный
Думаю, это просто решить - она о себе говорит скромно, но на самом деле не такая уж серая) она прекрасно учится, знает языки, занимается большой переводческой и организаторской работой. То есть - можно где-то прибавить, что она, например, в связи со своей работой, закончила курсы журналистики.
Насчет "субстанции" - конечно нужно слово заменить.
ПИТЕР - по-русски, ПЕТА - как правильно, конечно, но непонятно. Лучше имя заменить, наверно)))
Еще раз спасибо!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
| mazhorina-tatjana | Дата: Вторник, 15 Авг 2017, 20:10 | Сообщение # 25 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 11151
Награды: 181
Репутация: 360
Статус: | Цитата МарЗ ( ) Народ под руководством вождя готовился к войне, а пока, чтобы поддержать боевой дух, воевал сам с собой.
Насколько верно подмечено о репрессиях 37-го года "воевал сам с собой"!
Ослаблял свою мощь в преддверии войны...
Цитата МарЗ ( ) Почему зверей кормили, а не съели их самих? Почему в Вавиловском институте сохранили образцы семян пшеницы? Зачем?! Для чего – или для кого?..
Каков же диапазон нравственных правил умирающего от голода человека?
Даже в голове не укладывается: это ж какую нравственность нужно было иметь! Умирать от голода, терять родных и близких, но спасти животных, опытные образцы зерна...
Цитата МарЗ ( ) Ей чудится — она одна прямая,
А всё иное — криво на земле.
Невероятно гармонично сочетается с текстом стихотворение о сосне!
Цитата МарЗ ( ) Я специально выбрала такой формат изложения, рассказ в рассказе,
Мариночка, наконец, я выбрала время и зашла в прозу. Прочла, не отрываясь!!! Изумительная повесть - не побоюсь этого слова! Любая картинка из прошлого выписана рукою художника, замечательного прозаика, знающего цену каждому слову (его оттенку, нюансам) и психолога в одном лице.
Моя авторская библиотека
Сообщение отредактировал mazhorina-tatjana - Вторник, 15 Авг 2017, 20:11 |
| |
| |
