| МарЗ | Дата: Четверг, 11 Янв 2018, 16:52 | Сообщение # 58 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 9497
Статус:  | Цитата АНИРИ (  ) Нет уж. Пиши.
Ну вот, воспользуюсь твоим предложением и буду выкладывать главы, это не самый окончательный вариант, но уже близкий к тому))
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Шишкины. Женщина с обнаженной спиной. Ужин в Адмиральской
Школьный приятель, в гости к которому направлялся бледный от дурацких мыслей рассеянный пассажир, был весьма живописным субъектом. И фамилию носил под стать «живописную» - Шишкин. Мишка Шишкин… Товарищи вместе отучились все десять проскакавших радостным аллюром школьных лет.
Они и внешне были очень несхожи – долговязый худой Чернов, вечно витающий «в эмпиреях» и приземистый, коренастый Шишкин. Если Костя отличался мечтательностью и стеснительностью в выражении чувств, то Мишино простецкое лицо не покидала беззаботная готовность улыбаться. Однако, несмотря на туповатую внешность, он весьма преуспевал в точных науках - будто в порядке компенсации за комический облик судьба выдала четкий изысканный ум - особенно это касалось одной, самой сложной науки, созданной скотоводами и торговцами для упрощения жизни.
Грамотами, полученными Мишей на математических олимпиадах, можно было оклеивать стены, как обоями. Пожалуй, этих почетных листов было ненамного меньше, чем грамот, полученных Костей на конкурсах юных художников. Приятели стоили друг друга.
Костя, еще учась в школе, отобразил яркую личность товарища множеством рисунков, смахивающих на шаржи. Но это было так, несерьезно… Хотелось написать настоящий портрет - а Костик это уже мог, будучи мальчиком одаренным и старательным. Однако, к сожалению, затея не удалась - для портрета нужно было сидеть и позировать, «выдавая образ» хотя бы часа три! Михаила это смешило: он всегда был непоседой. Несерьезность «натуры» отвлекала будущего портретиста от соображений – как лучше посадить, куда поставить свет. От друга исходил шквал предложений выпить по рюмке чаю, его поражали внезапные приступы воспоминаний о совместных детских подвигах, и все это безобразие изливалась из Мишки, как каша из кипящей кастрюли. Он менял свое положение в пространстве, чесался, чихал и хотел посмотреть «что получается».
- Ну тебя, Мишель! А что путевого может «получиться»?! – говорил одуревший Костя, вытирая подсобной ветошью лоб. – У меня уже голова наперекосяк пошла.
- Не обижайся, друг… - отвечал, пряча ехидную улыбочку, Миша. – Ну не могу я два часа, как придурок, в одну точку пялиться!!! Лучше послушай математический анекдот:
«Высшая математика помогла мне только один раз: когда ключи от квартиры в унитаз уронил, я интеграл из проволоки сделал!»
Вместе с ними училась тихоня-отличница Оля Трубникова. Девочка дружила и с Мишей, и с Костей, соединяя этих крайне непохожих приятелей в забавную школьную компанию, существующую не по законам взрослого «треугольника», а по законам школьной «троицы». Что и говорить – нравилась Оля обоим приятелям, но Костя проявлял к общей подруге больше внимания, по крайней мере, явно видимого.
Оленька тогда отличалась изящной худобой, включающей острые ключицы, угловатые коленки и тонкую шею. Пугливый олененок, вышедший на тропу жизни! Девочку даже не приняли в балетную студию из-за робости – переволновалась и «зажалась» - как сказала преподавательница. «Не перспективна» - добавила балетная дива, попытавшись сложить ее пополам. Оля с грустью посмотрела на розовые в полоску носочки, до которых, несмотря на все усилия воздушной дивы с железной хваткой, не смогла дотянуться, и молча ушла. Олененок оказался несгибаемым.
Оленька стала учиться играть на скрипке, куда ее охотно взяли – «прекрасный слух!» Видимо, душа все же продолжала просить чего-то неземного, красивого и труднодостижимого.
Костя, в душе благоговевший перед любым музыкальным инструментом, включая барабан, звал Олю «пиликалкой», а Мишка «скрипучкой» - как видно, для сокрытия истинных чувств. А может, и просто – из мальчишеской вредности.
В последнем, выпускном классе, Костя окончательно вырвался вперед в смысле романтических чувств – стал проводить с Олей гораздо больше времени, чем Миша, по уши увязший в дебрях высшей математики. Троица «перекосилась», превратившись в разносторонний треугольник.
Долгие провожания до дома, цветные тени от зимних фонарей, лежащие на белом снегу, словно прозрачные акварельные мазки настраивали Костю на неторопливый лад – казалось, так будет всегда.
Пришла весна с ее мокрыми заторами на улицах и дымящимися под первым жарким солнцем газонами, которые прямо на глазах зеленели и просыхали, а Костя все еще не строил никаких реальных планов… Он просто любовался пушистыми прядками Олиных волос, лежащими на колючем вороте свитера, витая, как обычно, где-то в живописных грезах. Он, наверное, был еще мал, незрел для любви и плавал в тихих водах не вполне осознаваемого обожания. А, возможно, властно царивший уже в его сознании художник преобладал - не давал спускаться на землю в царство пробудившихся гормонов, приносил чувственность на алтарь великого божества светотени. Не девушку Олю видел он, а художественный образ? Неповторимый, прекрасный… Но – недостижимый. И вся прелесть заключается в том, что достигать его не нужно…
Скользкий путь, неблагодарный – как известно из некоторых примеров далекого уже прошлого.
Служение одной идее, рабская преданность выбранному делу – все это делало юношу если не инфантильным для своего возраста, то - точно, отстраненным от нормальной жизни…
В середине лета, когда были уже сданы выпускные экзамены, произошел знаменательный разговор – Оля сообщила, что выходит замуж за Шишкина. Она так и сказала:
- Костя! Мишка тебе, конечно, сам все скажет, но я решила сейчас с тобой поговорить.
Расслабленный теплым деньком, запахом цветущих лип и ароматами мелких белых цветочков в бетонных вазонах, Костя не сразу среагировал – думал, ерунда какая-то.
- Внимательно слушаю! – и даже улыбнулся.
- Мы с ним заявление подали. – И, глядя в недоумевающие глаза друга, Оля добавила:
- Решили жениться!
Костя подпрыгнул на скамейке, словно детский мячик, ударившийся об асфальт.
- С ума сошли! А учиться дальше? Мишка на физмат хотел… Да и вообще…
Чем дольше Костя приводил аргументы против раннего брака, тем больше он понимал – они бессильны. Женщины не могут быть только «образами» - у них другое предназначение - не очень понятное, и даже в чем-то чуждое Константину. Он имеет дело с иным, чем его занятия живописью, мечты о большой, всепоглощающей работе, чему он хотел отдать всего себя, без остатка…
А за остаток замуж выходить нельзя, не говоря о случае, когда и его, возможно, не будет. Другое дело Михаил: несмотря на непостижимую заумь его любимых интегралов, он – земной, практичный, уверенный в себе…
Последняя фраза, произнесенная Костей в тот знаменательный день, была постыдно нелепой, но абсолютно искренней:
- Я все понимаю, Оля. Ты удивительная… А я… Я просто осел. Прости меня.
И… будь счастлива.
Наверное, в тот день, мучительно размышляя об их дальнейших судьбах: Оли, Миши и его собственной, Костя начал понемногу взрослеть. Начало наших поступков неизбежно ведут к развязке - решение, а за ним – шаг… И ничего изменить нельзя, если понимаешь, на что идешь. Нельзя топтаться на месте или безвольно плыть по течению – это больно и опасно. За поворотом может ожидать все, что угодно – от нудного моросящего дождика до шторма в девять баллов.
Именно тогда, наверное, и зародилась в Костиной душе болезненная неприязнь к любой неопределенности – в отношениях, в работе, в избранной линии поведения.
Так или иначе, пути «троицы» стали расходиться, каждый шел своей дорогой, унося что-то особое, укрепляясь в своей индивидуальности, становясь личностью, выбирая судьбу.
Интересно, что написать портрет Оли Костя так и не решился, брался несколько раз «по памяти», но каждый раз понимал: не то! Недосягаемый образ остался где-то там, на туманной переправе из мира мечтаний во взрослую жизнь.
Наброски эти он хранил – так хранят между страницами книги бледные лепестки, потерявшие запах и свернутые колечком локоны – тихо спящие амулеты потерянного детства. Олины портреты, запрятанные подальше, на антресоли, бледнели, вероятно - стирались, и скоро ушли куда-то совсем далеко – в редкие воспоминания.
С семейством Шишкиных у него установились дружеские отношения, теперь Костя был больше Мишиным другом, чем Олиным бывшим «кавалером», в душе уважая, и даже восхищаясь школьным приятелем.
В течение пары десятков хлопотливых и суматошных лет брака у Шишкиных появилось четверо детей, причем все – мальчики. «Медвежата», как иногда называла их Оля, делая при этом хитрое лицо. Костя соглашался – люди часто напоминали ему животных. Или, если видение художника шло дальше – то птиц, насекомых, а может и что-то, не вполне одушевленное.
Идея семейного портрета Шишкиных свернулась, как перестоявшее молоко. Вклиниться в эту крикливую, пахнущую кашами и горшками кутерьму с кистями и растворителями было бы суицидом! Нет, там, конечно, очень весело и даже уютно, если не сопротивляться детским радостям, а всячески им потворствовать. Но работать… Аккуратный и ответственный до занудства Костя на такой подвиг не годился.
…
Внезапно поезд, в котором Костя спешил на встречу с друзьями, резко дернулся, тормоза протяжно заскрежетали, как будто под воздействием стоп-крана. Все, что было не закреплено, попадало, покатилось, посыпалось на головы сидящих. Электричка тормозила, хорошо, что еще не на полном ходу, а на подъезде к станции…
Наконец-то Константин очнулся от своих мыслей. Еще бы – пассажиры вскочили с мест, ловя багаж, закричали всполошившиеся тетки, заворчали мужики. Испуганно заплакал ребенок. Плененный пластмассовой клеткой кот возмущенно завопил. Было ясно, что он уже настроился на дачную перспективу, а тут опять перемены!
Поезд остановился.
Константин крутил головой, пытаясь определить, что произошло и нужно ли вклиниваться в поток пассажиров, спешащих к выходу, как вдруг…
Он увидел странную женскую фигуру и уже не мог оторвать от нее глаз. Костя даже застыл в неудобной позе, приподнявшись и свернув шею вбок. Почему эта дама приковала внимание? Потому что выглядела – так, а весь остальной мир – не так? И как можно было это понять в суете внезапно остановившейся электрички?
Однако необычное - виделось очень явно. Бывают картины: фон написан одним художником, а главное действующее лицо – другим, поверх… Те же, кстати, мишки в сосновом бору. Картина чья - Иван Иваныча Шишкина, великого пейзажиста и певца русской природы. Кто же в этом сомневается?
А ведь медведи, написанные Константином Савицким там главные герои, да и сама идея, говорят, была именно Савицкого. Он как бы угадал присутствие семейки медведей в тумане Шишкинского эскиза утреннего соснового леса.
Не знаешь, что картину делали два художника – не догадаешься, но увидеть это можно. Просто нужен внешний толчок, как воздействие стоп-крана. Скорость резко упала, время и пространство смялись, части привычного наехали по инерции друг на друга, проявилось что-то нежданное... Вот и сейчас…
«Мяяяяя-аааа-вууууууу!!!» - кот возвещал приход мессии, не иначе. Сумбур, крики, ругань в адрес железной дороги и, понятное дело, в адрес правительства.
…Странная женщина неторопливо шла по тесному проходу между сиденьями, словно не замечая разноголосой суеты. Средний рост, темные волосы, неясный силуэт тонкого лица. Спина полностью открыта, так как незнакомка надела нечто вроде вечернего платья - цвета туманного, серовато-коричневого. Эта шелковистая одежда - явно не дачный вариант! Да и не по погоде – народ-то вокруг основательно экипирован, не лето пока.
Костя даже протер глаза: дама какая-то полуголая, с ума сойти, во что одета - толком не поймешь!!!
Женщина с грацией балерины пробиралась к выходу, слегка наклоняясь вниз. Что там? Ребенок? Собака? Сумка на колесиках? Толпящиеся люди закрывали обзор. Видна только часть лица, приподнятые вверх волосы, и тонкая линия позвоночника, мягкие лопатки, незагорелая кожа.
Возникло ощущение, что он эту фигуру откуда-то знает… Видение длилось недолго. Толпа смяла его, и вскоре спортивные куртки, теплые блестящие кофты и пузатые, опоясанные молниями сумки заполнили весь проход. Привычный мир пригородных пассажиров поглотил наваждение… Фон, торопливо написанный современным творцом, сомкнулся над загадочной героиней.
«Как интересно!» - начал развивать ускользающую мысль Костя. – «Будто проступила в этой толпе, как слой работы из другого века…» но додумать не пришлось. Надо было спешить. Все непонятное – потом.
Костя, подхваченный пассажирским потоком, тоже затопал к выходу. Неподалеку виднелась автобусная остановка.
- Просим – освободить – электропоезд – дальше - не пойдет! – без всяческого выражения вещал вслед «механический» голос.
- Дальше – не пойдет!
…
- Что же ты, на автобусе, никак? Почему не на машине??? – дружелюбное пожатие короткопалых, заросших рыжим волосом рук, было привычно крепким. Михаил всегда здоровался с Костей особым образом: жал его ладонь сразу обеими руками, долго тряс, потом перехватывал левой, а правой в это время ощутимо похлопывал по плечу. Костя даже слегка присел под напором порывистых чувств - давненько они, однако, не виделись…
- Опять за впечатлениями в общественный транспорт? Ой, шалун! В поисках натуры для шедевров? Помню-помню твою «Проводницу», многомерная женщина! Кстати, новый анекдот про поезд:
«Кассирша продает билеты. Купейных уже нет, плацкартных нет, даже общие кончились. И тогда она кричит в окошко кассы: "Господа! Могу дать только стоя, и то в тамбуре!»
- Ну, и кто из нас шалун? – только и смог спросить Костя.
- Да ладно! – отозвался друг. - А ну, шуруй за мной.
И Миха, не дожидаясь ответа, косолапо зашаркал по выложенной разноцветными плитками дорожке, ведущей от калитки. Его непокорные вихры, как и раньше, задорно торчали, успешно противоборствуя расческам и ножницам… Особенно это было заметно с затылка, где приятель был наиболее вихраст.
«Эгей!» - присвистнул Костя – «а седина уже на расстоянии видна». Впрочем, Мишке это даже шло: матерел понемногу.
Константин вдохнул чистый, словно до блеска отполированный птичьими голосами дачный воздух и тоже ступил на разномастные плиты. Долговязая фигура художника с этюдником через плечо, со склоненной набок головой и развевающимся мягким шарфом как нельзя точно выражала восторженную приподнятость момента, а также полную готовность влиться в дружественную атмосферу семейства Шишкиных, и только сухая складка у плотно сжатых губ выдавала внутреннее напряжение и скрытую досаду.
Дача был старой, дореволюционной постройки. Досталась она Мишиной жене Оле по наследству. Строение подремонтировали, оснастив удобствами первой и даже второй необходимости, и многодетная семья переехала из тесной городской квартиры «дышать свежим воздухом и питаться плодами земли – не слишком плодородной, но отзывчивой на уход и заботу». Так решила Оля. Как видно, ее по-прежнему манили труднодостижимые цели.
С незапамятных времен дом назывался «Адмиральской дачей» и был по тем временам роскошным: с просторными комнатами и большой верандой, с мезонином, расположенным на втором этаже. Впрочем, благодаря хозяйским заботам и вложенным средствам дача получила новую жизнь, сохранив лучшие элементы прошлого, и была теперь если не роскошным, то очень достойным местом обитания семейства. Весьма приятным элементом того самого прошлого был просторный флигель во дворе, в котором когда-то проживала кухарка. Вот в этот-то флигель, и повел Михаил друга.
- Кстати, я ведь действительно сначала на поезде к тебе ехал! - задумчиво произнес Костя, поглаживая подбородок. – Но поезд сломался! Не знаю, что там случилось, однако электричка встала - чуток не доезжая станции, и поэтому от Белоострова пришлось ехать на автобусе. Давка была – не передать!
- Как?! - друг даже остановился. - Как сломался? Разве железные поезда ломаются? Чему там ломаться-то?
Мишка подмигнул и продолжил:
- Я вообще-то подумал, ты прямо на автобусе, так ведь ближе! А ты еще и поездом умудрился попользоваться. Я же говорю – шалун. Вечно с тобой дурацкие происшествия случаются.
Способность друга делать неожиданные выводы всегда удивляла - видимо, это было чисто математическое.
В это время дверь солидной, многогранной веранды Адмиральской дачи шумно отворилась, и два смешных пацана, смеясь и перебивая друг друга, вывалились наружу.
- Дядя Костя!!! Приехал! Ура! - мальчишки повисли на его локтях с обеих сторон. Оба, круглолицые и вихрастые, были похожи друг на друга и на своего родителя.
Высокий хмурый мальчик вышел следом. Вот и средний сын, не в папу, никакой медвежести, это точно! Ольгин портрет - лицо тонкое, глаза немного навыкате, задумчивые. Прозывается Александром. Вроде бы у него со здоровьем неважно: и по этой причине, а не только из-за городской тесноты, семья поселилась в Адмиральской.
- Константин Алексеич! - Саша всегда обращался по имени-отчеству, даже когда совсем маленьким был… - Вы обещали объяснить мне, как перспективу строить. Не забудете?
Оля говорила, что сын учится в «художке», но часто болеет и много пропускает. Да и учат там неважно: зависит, какой попадется преподаватель… А они почему-то все время меняются.
- Что ты, что ты, я помню. - Константин улыбнулся подростку, - завтра и приступим!
Тот покачался с пятки на носок, посмотрел на свои стоптанные кеды, потом глянул куда-то в чистое солнечное небо, с которого к вечеру полностью дезертировали все мелкие облачка, и задумчиво удалился в дом. А Костя, ведомый радостными косолапыми близнецами, направился к флигелю, где любил останавливаться, когда приезжал один.
Тяжелая дверь, отпертая накануне усердной хозяйкой – с осени не заходили, могла просесть, - легко отворилась, и вся компания вошла во флигель.
Помещение было бесхитростно уютным, и тем особенно привлекательным для утомленного сложностями Кости. Гость аккуратно повесил куртку на медный крючочек, положил этюдник на железную, под шерстяным пледом, «панцирную» кровать и присел за маленький стол, накрытый белоснежной скатертью. В центре крахмальной композиции топорщился букет махровых нарциссов, сооруженный заботливой хозяйкой. Свежий запах подчеркивал чистоту ткани, пустоту нежилого помещения. Простая стеклянная ваза хранила зеленые стебли, с трудом удерживая упругие кружева ярких и нежных цветов. Тени, рефлексы, блики… Столько белого – а на самом деле не белого, а разных цветов! Ах, как бы сейчас это все – да на холст. Он любил писать так, экспромтом, ведь пройдет этот миг - все рассеется.
Конечно, работать ему бы не дали. Затеявшие сражение близняшки были выпровожены любящим отцом: «Ну-ка, шалуны, слетайте до мамки, пусть нам закусочки сообразит, мы с дядей Костей посидим спокойно!»
- Или ты, может, отобедать хочешь? - запоздало осведомился друг детства, - тогда в дом пошли!
- Ни-ни! Отобедал уже, спасибо. Ты же знаешь, я рано встаю, и обедаю рано… лучше посидим за рюмочкой. Мне этот ваш флигель ужасно нравится, запах у него особенный, да и тихо тут, устал я от шума.
- Ну да, тут вроде как кухарка жила, в прошлые века-то! – напомнил Михаил. – Так вот, напротив, через тропинку, дверь в бывшую кухню, с улицы был вход. Теперь все сиренью заросло напрочь.
- Ой, только не убирай сирень, она такая разлапистая! – умоляюще протянул Костя.
- Вот и я смотрю – бутоны аж до земли. Точно, как лапы, но цвести не скоро будет…
Константин, глядя в окно, с удовольствием выпрямил под столом длинные ноги и потянулся спортивным, послушным телом. Привычным жестом потер подбородок, посмотрел на свое отражение… Может, бороду отпустить? Дарья советует, мол, художнику полагается бородка. И усы! Надо подумать…
Как же в тут душевно! Вроде тихо, а все что-то поскрипывает, шуршит и домовито так вздыхает… Потянешься – отзовется пружинка в сиденье стула, положишь локти на стол – скатерть хрустнет снежной белизной, а то и стол что-то проскрипит, ворчливо и басовито.
Стол под белой, которая с точки зрения художника – вовсе и не белая, скатертью, хранящей заметные складочки от утюга, тем временем был накрыт проворной Олей с каким-то милым изяществом. Хозяйка была, поистине, мастерицей непритязательного быта и неброских изысков! Горка разваренной картошки с подкручивающейся корочкой - своя, последняя уже. В селедочнице - розоватые ломтики соленой рыбы и кружочки лука, на блюде - твердая редиска с ботвой, светло-зеленый укроп. Соленые огурцы блестели пупыристой кожицей, отражая напор острых перышек зеленого лука. Черный ржаной хлеб. Желтое масло в масленке с мышкой на крышечке медленно сдавало затвердевшие в холодильнике позиции.
Еще один миг жизни, который есть только здесь и сейчас, за этим столом. Они, мгновения, как поезда – въезжают в сознание и уносятся вдаль - хорошо, если свистнут напоследок: прощай, мол, приятно было появиться в твоей жизни! А иногда кажется, что ты – это уже видел. Сколько же нового и небывалого есть у судьбы в запасе? Да если вся литература, все искусство – это перепевы старого, неужели с нами происходит что-то новенькое? Все уже было до нас, все…
Вот и день этот был, и скатерть была… все та же, как тогда, когда сверкали эполеты и взоры кавалеров, шелестели шелком платья дам.
Костя не стал ставить на стол расписные баночки из супермаркета, нарезку с «синтетической» ветчиной… Он сунул пестрый пакет Оле, сказав: «Разбери сама, детишкам там, тебе, ну и вообще…». Та глянула внутрь и тут же отпрянула с укоряющим возгласом:
- Нууу! Во дает! Зачем ты?! Накупил как на Маланьину свадьбу.
Кто такая Маланья, иногда поминаемая Оленькой, не знал никто. Вероятно, эта особа вкупе со своей родней отличалась незаурядным аппетитом. А Косте просто хотелось порадовать друзей.
Каждый раз, приезжая сюда, он чувствовал грусть, и ему хотелось сделать для них что-нибудь приятное.
Каждый раз он невольно вспоминал свою жену, Алену. Хоть и давно развелись, а воспоминание не оставляет, торкает в сердце… Выскакивает мячиком из-за угла, подставляет ножку на лестнице, и каждый раз достигает результата - сбивает с толку.
Они вдвоем часто приходили к Мише в гости, когда еще только встречались. У Миши и Оли в то время один сын был, старший, Сергей. Сейчас он уже большой парень, выиграл конкурс на предоставление грантов и учится за границей. Он был полной копией Мишки и, несомненно, унаследовал от папы незаурядные способности…
А в те давние времена шустрый мальчик, гроза подготовительной группы детского сада, проворно залезал к ним на колени, делился секретами, как перехитрить вредных девчонок, проверяющих чистоту рук и рассказывал, что, когда надо было выйти в туалет, а кашу уже роздали, написал на ее поверхности букву «С» - пометил, чтоб никто не съел! Влюбленные переглядывались над его фамильно-растрепанной головой, полной хитроумных комбинаций и думали, как это здорово – когда есть дети. Алена прикладывала палец к губам – ее любимый жест и делала умные глаза, а получалось совсем не серьезно и даже смешно.
А потом Шишкины были свидетелями на свадьбе Кости и Алены. Оля сдружилась с ней, с Костиной женой, и у них были какие-то свои, строго закодированные женские секреты.
Получалось, что связи, возникшие в далеком детстве, продолжали объединять их, и даже усилились со временем.
«Возможно ли, - думал Костя,- что бывают друзья, которые ближе кровной родни? Или это только на время, когда совпадают интересы, жизненные цели? А потом вдруг эти цели не совпадут – и все, чужие люди, или даже враги… Но ведь и с родней так бывает. Что связывает сильнее – родная кровь или родственное начало душ? Почему я, попав в неприятную ситуацию, еду не к матери, как было бы правильнее, а к друзьям? Я хочу услышать их мнение, слова поддержки, а вот то, что скажет мне мама, я подсознательно, наверное, слышать не хочу… Потому, что…»
- Расскажи-ка мне, как это тебя в электричку занесло! – Миша тщательно притворил дверь и поднял рюмку с прозрачной жидкостью, без коей встреча старых друзей решительно невозможна, - и со свиданьицем!
Марина Зейтц.
Моя авторская библиотека
Организатор обучающих конкурсов на сайте СП
Член Союза Писателей России
|
| |
| |
