[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 2 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Коломийцев Александр
Коломийцев Александр
Коломийцев Дата: Понедельник, 25 Фев 2013, 07:17 | Сообщение # 26
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Продолжение отрывка.

- 3 -

Подошли осенние праздники урожая. В Приильменье, в Поонежье в эти дни славили овин, возжигали живой огонь. На севере без овина не обойтись, в Поднепровье хватало солнца. Поляне, древляне овин не славили, но в рюенские дни, когда день, убывая, сравнивался с ночью, отмечали окончание уборки урожая. В работе, от которой поясницу ломит, руки-ноги гудят, наступала передышка. К праздничным рюенским дням приурочивали иные события.

Семья возблагодарила праотца Рода за данный урожай, отзавтракала. Сыновья, приодевшись в чистое, подались со двора по своим парубочьим делам. Купава помогла матери по дому, нарядилась в крашеную понёву, вышитую сорочку, надела бусы, отпросилась идти с подругами на Песчанку.

- Иди, ладушка, развеселись, измаялась на молотьбе. Да чего делать на речке-то? – спросила мать. – Вода холодная, не искупаешься.

- А мы и не думаем купаться. Хороводы поводим, песни споём, лето проводим.

Со старшей сестрой увязалась и Заринка.

За трудами не заметили, как и осень пришла. Берёзы сменили зелёные платья на шафрановые, осины – на багряные, трава на взгорках побурела. И цветы отошли, лишь неугасимые, вездесущие одуванчики весело поглядывали на белый свет из пожухлой травы. Девушки украсили головы желтоцветными коронами, кружились в хороводах, играли в догонялки. Вслед за девами на выданье к речке набежала мелюзга, не упускавшая случай потолкаться среди старших сестёр.

Желан сидел на солнышке, занимался нетяжкой работой. И день был праздничный, да особо прохлаждаться смерду некогда. Молодёжь может и повеселиться, а отцу семейства негоже прохлаждаться. Да и не умел Желан бесцельно время терять, обязательно находил работу, то упряжь поправить надобно, то крышу подлатать, то на телеге борт сменить, да мало ли что. Сегодня подшивал к зиме поршни. Работал неспешно, сам себя не торопил. Рядом примостилась Гудиша, грела косточки, ворчала потихоньку, вразумляла сына. Сама хозяйка управлялась в избе. Пришли две соседки, творили втроём тесто.

На задворках, выходивших к речке, где сажали капусту, репу послышался галдёж, девичьи взвизгивания. Во двор вбежало семеро девушек, впереди неслась Заринка.

- Нашу Купаву умыкнули! – выпалила Заринка, не переводя дух, и остановила на отце взгляд широко открытых глаз

Девушки охали, причитали, прижимали ладони к щекам, выказывая неутешное горе, а в глазах играли смешинки.

- Тише вы! Ну-ка, ладом рассказывайте! – прикрикнул Желан, выронив поршни, и вскакивая на ноги. Занятому работой, ушедшему в думы известие прозвучало внезапно и застало врасплох.

- Мы хоровод водили, песни пели, - начала одна.

Другая перебила:

- А он как наскакал, коня вздыбил, а конь-то страховидный какой! Того и гляди, копытами стопчет.

Сзади раздался насмешливый хохоток.

- Чё врёшь-то? Уж, какой страховидный! На мерине обыкновенном подъехал.

- Да кто, он-то? – не вытерпел Желан, и велел дочери: - Ты рассказывай. Галдите все враз, ничего не пойму.

- Ну, витязь такой, могутный из себя. Вихрем налетел, мы в стороны, а он Купаву подхватил, посадил перед собой, и ускакал. В Дубравку, наверное.

- Малка за ними побежала, - добавили девушки. – Может, уследит.

Из избы выбежала Млава, крикнула мужу:

- Скорей запрягай, поедем дочь выручать. Эх, Житовия нету.

Седоков набралась полная телега, мелюзга бежала сзади, две девушки остались дома. По Дубравке ехали, сопровождаемые взглядами сельчан. У двора Борея толпились обитательницы сельца, от самых юных до согбенных летами. Действо разворачивалось, недостатка в зрителях не ощущалось.

Вперёд выскочила Малка, замахала руками, закричала:

- Сюда, сюда, здесь она!

Перед родителями похищенной девушки расступились, давая проход, смотрели во все глаза, не скрывая любопытства. Следом шли Купавины подружки. Купава сидела за столом в светлице, ела блины с коровьим маслом. Рядом стояла родительница похитителя, говорила что-то ласковое. На шум обернулась, загородила девушку большим телом.

- Не отдадим Купаву, теперь она нам дочь. Не уберегли, теперь она наша, вам не отдадим.

Появление Здрава юные ольшанки встретили негодующими возгласами:

- Вот он, негодник! Погубитель! Разоритель! Налетел вихрем, увёз нашу подругу! Вот тебе, вот тебе!

Девушки дёргали парня за рубаху, привстав на цыпочки, доставали до волос, щипали, толкали. Здрав, не защищаясь, лишь морщась, и, втягивая голову в плечи от пребольных щипков с вывертов, полез в висевшую на плече суму. Доставая из сумы орехи, медовики, творожники совал в мучавшие его руки.

- Вот вам за вашу подругу.

Одарив девушек, протиснулся к столу, поклонился в пояс родителям невесты.

- Отдайте за меня Купаву, ладой мне станет. Люба она мне, - выпрямившись, протянул Желану кошель. – Вот моё вено.

Желан отвёл руку парня, спросил у дочери:

- Что скажешь, дочь? Люб тебе сей витязь, с ним будешь жить, или домой вернёшься?

Купава встала, поклонилась.

- Люб мне сей витязь. Отпустите меня к нему.

- Коли люб он тебе, отпускаем.

Здрав вновь протянул кошель. На этот раз Желан принял вено. Забрал кошель, привязал к поясу. У стола уже стоял Борей с чашами ставленого мёда. Родители выпили, Купава попросила:

- Пустите меня в отчий дом на последний вечерочек. С милыми братиками, всеми родичами, подругами попрощаться. А ты, суженый мой, приезжай за мной на зорьке, пока солнце не встало.

Млава с дочерью домой не пошли. Прихватив буравок с требами, приготовленными заботливой бабушкой, отправились к Зоряне, славить Макошь и Ладу.

Дома невесту ждали и готовились к предстоящему веселию. Женская часть родни трудилась в избе, у печи. Около женщин и Гудиша толклась. Подружки выскребли, вымыли баню, братья натаскали воды, затопили каменку. Дворовой пёс притомился лаять, лежал, положив голову на лапы, и постукивал хвостом.

В хлопотах прошёл день. Сверкающий солнечный диск превратился в красный каравай, коснулся верхушек деревьев. Женщины вернулись со святилища. Впереди шествовала гордая Купава с еловой веткой в руках. Млава с потворницей шли позади, тихо разговаривая меж собой. Ветку опустили в приготовленный кувшин, поставили на столе. Невеста обвила девичью красоту лентой, села в красном углу под пшеничным снопом на застеленную овчиной лавку, заголосила:

- Ой, вы, батюшка и матушка,
И вы, милые братики и сестричка,
И ты, бабушка!
Да как же я жить-то без вас буду?
Изведусь в кручине!
Прощайте, подруженьки!
Похитил меня чужой витязь,
Витязь могучий, своенравный.

Через распахнутую настежь дверь плач вырывался во двор, крутился меж одринами, хлевом, наполнял гумно, разносился по сельцу. Мужатицы одобрительно кивали. Как без плача отчий дом покидать?

- Ну, невестушка, баня готова, - проговорила, улыбаясь, потворница. – Идём, вымою тебя, чтоб к мужу в чистоте пришла.

Купава послушно встала, вышла из избы. Заворачивая по тропе к бане, оглянулась на ворота. В раскрытую калитку виднелись фигуры сельчан, над тыном высились головы в повоях. Купава лебёдушкой поплыла по тропе.

Любопытные взоры односельчан не раздражали, не приводили в смущение. Наоборот, радовали. Пусть все видят, какая она ладная да пригожая, не засиделась в девках.

Зоряна жестом остановила невесту, первой вошла в баню. Заглянула под лавки, под полок, в углы. Шуруя веником, приговаривала:

- Уходи, злой банник, уходи! Купава мыться пришла.

Потворница нагоняла распаренным веником жар на молодое, упругое, порозовевшее тело. Шептала заговоры от злых, пекельных сил, Чернобога, банников, леших и прочих нелюдей. Купава томно ворочалась на полке.

Предсвадебный обряд двигался своим чередом. Подружки расплели невесте косу. Невеста разломала ветку, изорвала ленту, раздала обломки и обрывки подругам, сестре. Сидели за столом, подперев головы кулачками, ладошками, пили грушевый узвар, сладкий мёд, ели заедки. Невеста, не переставая, причитала, голосила. Подружки утирали слёзы.

Все эти действа: мытьё невесты в бане, расплетание косы, разламывание девичьей красоты, причитания и многие другие пришли с седой досюльщины. Эти действия были не надуманными, бессмысленными ритуалами, выглядевшими нелепостью на теле жизни, каждое действие несло вполне определённую нагрузку, заключало в себе конкретное содержание. К «самокруткам» мир относился с пренебрежением. Признавая молодых законным мужем и женой, мир требовал выполнения определённых ритуалов, обрядов, согласных с обычаями данной местности. Свадебное веселие могло продолжаться и два дня, и седмицу, и месяц. Продолжительность веселия говорило о достатке, положении, щедрости родителей. Соблюдение ритуалов не являлось принуждением, каким-либо видом насилия. Молодые сами составляли тело мира, и выполнение его требований было для них таким же естественным, как для крови естественно струиться по сосудам.

С тех пор как бабка нынешнего великого князя взяла в полон древлянских князей, выросло новое поколение, успевшее пережениться, народить и вскормить детей. Некоторые, родившиеся в том году имели уже и внуков. Селище Городня давно стало вотчиной киевского боярина. Деление на полян, древлян уходило в прошлое, славяне-русы соединялись в одном роду-племени – русичи. Обычаи одного племени перетекали в обычаи другого. Но у древлян было принято «умыкать» невесту. Родители сходились на сговоры, скрепляли союз двух семейств, ели сыр, отцы, обмотав ладони платами, обменивались рукопожатием, но, как и в стародавние времена, жених выхватывал суженую из хоровода девушек, сажал на коня и увозил домой.

- 4 -

Хозяйки ещё не доили коров, только-только, сполоснув лики, вздували огонь в печах, ко двору Желана подкатила телега с двумя седоками. Правил разбитной парень с роскошными пшеничными усами. Лицо его с широким лбом, толстым прямым носом и ямочкой на подбородке, выражало добродушное лукавство, с сочных полных губ, казалось, вот-вот сорвутся прибаутки и насмешки. Витязь могучий, своенравный, сидевший рядом с возницей, был одет по-праздничному, обут в сапоги. Сама телега выглядела весело. С дуги, оглобель свисали синие, зелёные, красные ленточки, такие же ленточки расцвечивали гриву меринка. Жениха ждали. На собачий лай из избы вышли все женщины. Заринка, любуясь сестрой, забегала вперёд, пританцовывала то на одной, то на другой ноге. Купава переглянулась с могучим витязем, в смущении переминавшимся рядом с лошадью.

- Здравы будьте, люди добрые! Будь здрава, невестушка! – весело воскликнул возница, соскакивая на землю.

Купаве стало радостно и легко. Скучные наставления и поучения остались в избе. Все четыре женщины были озабочены, но озабочены каждая по-своему. Заринку снедало любопытство и предвкушение праздника. Бабушка и мать тревожились, исполнит ли дочь все наставления, как будет выглядеть в глазах людей, не скажет ли кто, вот, мол, не научили, не наставили молодую. У виновницы треволнений было иное на уме – поскорей соединиться с любимым. Хотелось и себя показать, что не хуже иных, и вокруг священного дуба с волхвом обойти, и в тоже время хотелось, чтобы всё это поскорей закончилось.

Улыбнувшись жениховому дружке, невеста задорно ответила:

- Здрав еси и ты, Дубец!

К телеге, негромко позванивая бубенчиками, незамеченной подошла Зоряна. Потворнцу встретили почтительными поклонами.

- Ой, Зорянушка, ты уж гляди за ними.

- Не сомневайся, бабушка, всё сделаем, как надобно. Путша упреждён, поди-кось, уж дожидается.

- Вот требы, - Гудиша поставила в телегу тяжёлый буравок, кивнула на державшихся за руки молодых: - У них головы не тем заняты, беспременно забудут.

Зоряна усмехнулась, окликнула жениха с невестой.

- Эй, садитесь, поедем. Успеете, намилуетесь.

Заметно светлело. В низине над речкой стлался белёсый туман, тянуло свежестью. Купаве стало зябко под персяным платом. Девушка доверчиво прижалась к тёплому мужскому плечу. Здрав хотел приобнять, пригреть девушку, но засмущался Зоряны. У подножия холма остановились. Дубец остался в телеге, молодые, предводительствуемые потворницей, направились к святилищу. Окрестный мир замер в тишине.

На вершине холма, у среднего трёхохватного дуба с четырьмя кабаньими мордами, вросшими в древесную плоть в паре саженей от земли, опираясь на посох, стоял седой волхв. На груди старца, опускаясь ниже бороды, висел громовой знак – каменный наконечник копья, оправленный в червленое серебро. Зоряна велела поставить буравок с требами на краду, полукольцом охватывавшую святилище, первой ступила на требище.

Волхв пристально посмотрел на приближающуюся троицу, строго вопросил:

- Кто вы, и что вам надобно на святом месте?

Пришедшие поклонились, ответила Зоряна:

- Се внуки Дажьбоговы, Здрав и Купава. Хотят жить как селезень с утицей, голубь с голубкой, лебедь с лебёдушкой. Хотят деточек родить и взрастить их, как велит закон бога-отца нашего, Сварога милосердного, как отцы и матери родили и взрастили их. Просят именем бога-отца Сварога и прародителя нашего Дажьбога соединить их, и назвать мужем и женой.

Волхв требовательно посмотрел в глаза молодым.

- По любви или неволею сходитесь?

Ответствовали одногласно:

- По любви и согласию.

- Правь славите ли?

- Славим!

- Чтите ли Триглава?

- Чтим!

- Кто есть Триглав?

- Триглав есть Сварог, Перун и Световит. Сварог есть сын дида нашего Рода. По велению Рода Сварог старший над богами. Сварог дал нам Правь, что Явь направляет. Перун-Громовик – сын Сварога. Перун – бог могучий, милосердный, златокудрый. Перун в битвах русичам помогает, в отступников Руськой земли родии мечет. Световит – се свет божий.

- А чтите ли отца с матерью?

- Чтим!

Удовлетворившись ответами, Путша подал знак Зоряне.

- Приступим.

Зоряна связала молодым руки белёным холстом с вышитыми зелёными кругами – знаками Лады. Путша взял молодых за связанные руки, трижды обвёл вокруг дуба с кабаньими челюстями. Утро дохнуло свежим ветерком, священное древо одобрительно зашептало листьями.

«То боги нас благословляют, - подумалось Купаве. – Макошь-матушка, заступница, и ты, Лада-богородица, будьте ко мне милостивы. Сделайте мою жизнь со Здравом без печали и горести, в радости и счастии».

Девушка посерьёзнела. Весело-лёгкое настроение сменилось сознанием важности происходящего события. Здесь, у священного древа, боги решают её судьбу.

На четвёртый раз волхв проследовал мимо дуба, прошёл несколько саженей вниз по крутой тропочке. В отличие от пологого восточного склона, западный едва не обрывисто уходил вниз. Здесь, в обложенной диким камнем копанке, бил родник. Путша велел молодым спуститься ниже, пригнуться, и трижды зачерпнув пригоршнями святую воду, плеснул на склонённые головы.

Краснощёкий Хорс оторвался от окоёма, с побуревших крон дубов лился птичий щебет. Наступал новый день, радостный и солнечный. Волхв обернулся к восходу.

- Дажьбог, бог могучий, милостивый, дающий белый свет, отныне внуки твои Здрав и Купава – муж и жена.

Вслед за Путшей к богам обратилась потворница.

- Ладушка-богородица, будь к ним милостива, будь им заступницей, отведи от них горе-печаль, дай им детушек крепеньких, здоровеньких. И ты, Макошь-матушка, замолви словечко за них пред богами, спряди им нити длинные, чтоб только Доля на них узелки вязала, а Недоля и рукой не касалась.

Волхв обратился к молодым с последним напутствием.

- Вы потомки Сварога, пальцами его сотворённые, внуки Дажьбога! Убегайте Кривды, следуйте Прави, чтите род свой и Рода небесного. Почитайте друг дружку, отца и мать. Муж с женою живите в согласии. На одну жену должен муж посягать. А иначе спасения вам не видать.

Боги скрепили их единение, и благословили на совместную жизнь. Минует год, два новая жизнь станет обыденностью, но сей час жизнь, неся в себе прелесть новизны, представлялась исполнением всех желаний. Сплетя руки, шли вслед за потворницей. Тропинка была узка, шли, касаясь плечами, ощущая теплоту тел.

Дубец поплёвывал семечки, спросил весело:

- Ну, как, обошли дуб? Не споткнулися?

Молодые заговорщически переглянулись, и ничего не ответили, словно боялись расплескать в будничной, житейской болтовне божественную тайну, поселившуюся в их душах. Не дождавшись ответа, разбитной возница подмигнул невесте, взгромоздился на передок. Подъезжая к Ольшанке, обернулся, посмотрел насмешливо на горделивую молодую.

- Эх, и куда вы, девоньки, торопитесь? Вот повяжут тебе голову бабьим повоем, и всё, ни вечёрок тебе, ни хороводов. Знай, нянькайся то с мужем, то с дитятями.

Купава задорно глянула на дружку, ответила беззаботно:

- А мне, может, то любо. Я не абы с кем нянькаться буду, а с ладушкой своим.

Невеста с потворницей ушли в избу, жених с дружкой задержались во дворе с Житовием и Голованом. На ловах парни сдружились, и помысливали, как бы зимой взять на рогатину косолапого из берлоги. Из избы во двор сновали девушки, перешучивались с дружкой, стреляли глазками в жениха, прикрывшись ладошками, хихикали. Солнце, между тем, поднималось всё выше, припекало, словно в ясный летний денёк. Невеста всё не появлялась.

- Чтой-то нашей Купавушки не видать. И чего возится? Жених заждался, пойду, погляжу, - простодушно молвила Малка.

- Да она замуж раздумала итить! – хохотнул Дубец.

Дружка едва успел бросить в рот калёное семя, сплюнуть лузгу, как девушка с криком выбежала из-за угла избы.

- Ой, мамынька! Ой, беда, ой, лихо!

Девушки заволновались, загалдели. Дубец прикрикнул:

- Чего голосишь-то? Говори толком.

- Купавушки-то нету! Невесту-у-у укра-али-и-и! - вновь истошно заголосила Малка.

- Надо было б у дверей стоять-то! А мы тут зубоскалили, - всплеснула руками бойкая толстушка, перемигиваясь с дружкой. – Да ты хорошо глядела-то?

- Всё оглядела, нет в избе. Надобно весь двор обыскать, может, не успели далеко увести, тут, где схоронились. Искать надо, чего стоять-то!

Весёлая гурьба переворошила копы в риге, проверила хлев, заглянула и в баню. Купавы и след простыл. Житовий с Голованом остались на месте, похохатывали.

- Идёмте в избу, помыслим, где ещё искать. – Дубец надвинул кукуль на лоб, поскрёб в затылке. – Может, в житную яму спрятали? Хозяев надобно звать, да ямы открывать.

Сияющая Купава сидела в избе на конике, от нетерпения потирала руки и хихикала. Невесту приодели. На девушке была красная понёва, зелёные черевья, вышитая сорочица. Шею украшали бусы из зелёного стекла, на виски свешивались медные кольца, голову венчала посеребрённая коруна, волосы русым потоком спускались на спину. К поясу, рукавам были пристёгнуты бесчисленные бубенчики, коники, солнечные знаки.

- Вот ты где, моя ладушка! – воскликнул несказанно обрадованный жених, поднял невесту с лавки, заключил в объятья, трижды расцеловал. – Ну, едем, пир править, заждались нас.

Купава низко поклонилась отцу с матерью, всем домочадцам, выйдя во двор, склонилась в поклоне и отчему дому.

(Окончание следует)

Добавлено (25.02.2013, 07:17)
---------------------------------------------
silina,
Спасибо!
Беспризорные дети часть проблемы. Детям вообще уродуют психику. Теперь ещё новая напасть - ювенальная юстиция.

С уважением, АПК
 
samusenkogalina Дата: Среда, 13 Мар 2013, 13:00 | Сообщение # 27
Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 2932
Награды: 122
Репутация: 165
С Масленицей!
Мои куклы и живопись. Приглашаю.
Моя авторская библиотека.
Союзники IX моя страничка
Мои сонеты. Коломенский текст
Жили-были куклы
Моя копилка на издание книги.
 
Коломийцев Дата: Понедельник, 18 Мар 2013, 18:40 | Сообщение # 28
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Окончание отрывка.

- 5 -

На околице молодых поджидала босоногая ватажка. Завидев свадебную телегу, сопливые вестники, вздувая порепанными ступнями пыль, с визгами и воплями понеслись по улице. В распахнутых настежь воротах разгорался костёр. Во дворе толпились сельчане. Молодые сошли с телеги, толпа во дворе расступилась, образовав живой переход. К самому костру с просяной метёлкой в руках подбежала одна из младших Здравиных сестрёнок, Купава ещё не запомнила их имена. Преисполненная сознанием важности порученного дела, девочка насупила бровки, плотно сжала губки, и, забывшись, прижимала метёлку к груди, словно букет цветов.

- Ну, прыгаем? – негромко молвил Здрав.

Купава посмотрела на бесцветное при дневном свете пламя, с гудением тянувшееся вверх, передёрнула плечами, ответно шепнула:

- Давай.

Перепрыгнув через костёр, молодые пошли по живому переходу. Впереди, пятясь, двигалась сестрёнка, разметая путь. Головы, плечи обильно осыпали зёрна пшеницы, головки хмеля. На порожках встречала Златуша в вывернутом мехом наружу кожухе, с караваем хлеба в руках. Молодые поклонились, Златуша разломила над склонёнными головами каравай, вручила обоим по укругу, отступила в сторону. Здрав ввёл молодую в избу. От волнения у Купавы пресеклось дыхание. Отныне это её дом. Памятуя наставления, трижды поклонилась печи. Борей, замешкавшись, сбил обряд. Купава растеряно оглянулась. Зоряна шептала:

- Теперь свёкру и свекрови кланяйся.

Чей-то голос добавил:

- Обеспамятовала девка, забоялась.

Златуша, ворча, подталкивала мужа на середину светлицы. Обряд возобновился.

Молодых поместили на лавку, покрытую овчиной. За стол села мужнина родня. По кругу поднимали чаши, величали молодых, нахваливали красоту невесты. Здрав с Купавой сидели чинно, взявшись за руки, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Солнце давно перевалило маковку, покатилось под уклон. У Здрава живот подвело, с раннего утра малой крошки во рту не было. Оголодавший жених с завистью поглядывал на родичей, с усердием уписывавших жареную свинину, полбенную кашу. Досадливо думалось: «Ишь, наворачивают. Хоть бы капустником попотчевали». Хотелось перемолвиться о том с Купавой, да поостерёгся. Велено сидеть молча.

Первый стол ставили скромно, поели вполсыта, не засиживались. Тётки Здрава, сёстры Борея и Златуши, увели молодых в одрину. В одрине, наконец-то, накормили. Дали утятины, хлеба, напоили узваром. Молодая едва притронулась к пище. Голода не чувствовала, не до еды было. Происходило нечто, переворачивавшее всю жизнь. Тётки стояли рядом, сложив на животе руки, растроганно смотрели на девушку, племяш, казалось, вовсе не заботил. Отложив надкусанное крылышко, отхлебнув терпковатого питья, Купава подняла робкий взгляд. Тётки приступили к священнодействию: сняли девичью коруну, закрутили волосы, покрыли голову повоем.

- Ну, вот, девонька, - приговаривала младшая тётка, сестра Златуши, - кончились твои беззаботные деньки. Теперь ты – мужатица.

Другая, поправила на груди концы плата, добавила:

- Покрыла головушку – наложила заботушку.

Во дворе сделалась весёлая толчея, поднялись скоки да голки. Под открытым небом устанавливался стол, лавки, выносилась снедь, ендовы. В круговоротах давки кому-то невзначай наступали на ногу, кого-то толкали. Зазевавшихся телепеней награждали беззлобными шутками, веселья прибавлялось. Приехали Купавины родичи, привезли коробья с приданным. Любопытные соседушки устремились в избу. В светлице шли свои приготовления. Вторым столом открывалось основное веселие. На стол выставлялось всё, что нива лес, скотина дают, что вольный смерд трудами добывает.

Замена девичьей коруны на повой знаменовал качественный переход девы в новое состояние. Дева становилась женщиной замужней, мужатицей. Ни обряд в святилище, ни предстоящая брачная ночь не имели для мира того важного поворотного смысла, какой имела смена головного убора.

Впервые появившись на людях с платом, закрывавшим волосы, повязанным особым способом, Купава пребывала в великом смущении. Самой себе она представлялась девчонкой-проказницей, забавы ради облачившейся в материнские одежды. Взрослые, застигнув врасплох, поднимут на смех её, и накажут за своеволие. Потупив от робости глаза, потянув за руку ладушку, Купава поклонилась отцу-матери. Выпрямившись, виновато посмотрела на отца, словно упрашивала того простить ей уход к чужому парню, в чужую семью. Родовичи, успевшие хлебнуть пива, славили уже не невесту, молодую жену: «Вот и молодуха! Раскраснелась, что наливное яблочко!» Млава торжественно водрузила на стол огромный, едва не с тележное колесо, свадебный каравай, покоившийся на деревянном блюде, и украшенный жаворонками, голубками, солнечными кругами. Здрав разрезал каравай на множество кусков, Купава подхватила блюдо, пошла вкруг стола, наделяя гостей кусками пышного пшеничного хлеба. Сзади шествовала Малка с другим блюдом, на которое гости складывали подарки.

Повторилось первое застолье. Здрав с Купавой сидели чинно, взявшись за руки, не ели, не пили. Гости вкруговую величали молодых, родителей, налегали на кушанья, хмельные меды и пиво. Солнце село, в избе засветили жировики, во дворе зажгли факелы. Гости затянули песни, зазвучали гусли, сыпал прибаутками дружка, зубоскалили подружки. Гости из избы выходили во двор, присоединялись к хороводам, возвращались назад, осушали чаши. К молодым приблизилась Зоряна, молвила негромко:

- Ну, ладушки, подымайтесь, пора вам.

Молодожёны поклонились большим обычаем одним родителям, другим. Сопровождаемые Зоряной, дружкой, разбитной тёткой Янкой, сестрой Златуши, вышли из избы. Двор встретил кликами, игривыми прибаутками. Появление молодых, следовавших к брачному ложу, никого не оставило равнодушным. Процессия, водительствуемая Дубцом, направилась к риге. Сестрёнка вновь разметала путь. Гости, не удовлетворившись кликами восторга, производили шум всеми возможными способами: кто барабанил деревянными ложками, кто бухал в деревянные бадейки, а кто просто топал ногами или бренчал бубенчиками-оберегами. Никакая нечисть, никакие пекельные обитатели не могли и на версту приблизиться к молодожёнам. В риге Дубец высек огонь, запалил жировик. Посреди помещения была устроена постель из уложенных двумя рядами копов, покрытых холстом. По сторонам от ложа лемехом вниз лежал плуг, цеп, конская упряжь. Янка придержала сыновца с молодой женой у двери. Дубец с Зоряной осмотрели помещение. Дружка светил, потворница заглянула во все закутки, откинув холст, проверила снопы. Не обнаружив ничего, способного принести вред, Зоряна расставила по углам обереги – глиняные фигурки домовых. Молодых усадили на постель, поставили меж ними мису с кашей, утятину, чашу с грушевым узваром на меду. Зоряна тут же булькнула в чашу талисман плодовитости. У истомившегося Здрава только косточки на зубах похрустывали. Купава от волнения опять почти ничего не ела. Ей сделалось неловко перед Зоряной, тёткой, особенно перед Дубцом. Ведают, что произойдёт сейчас на ложе, потому сидела, словно голая, перед ними.

Молодые оттрапезничали, тётка забрала мису, подала убрус утереться. Дубец фыркнул:

- Ладно ужо, пошли. Вишь, молодому невтерпёж.

Тётка хихикнула.

- Потерпит. Ещё не всё.

«Зачем они так, - подумалось Купаве, - и так сором берёт».

- Ну, жена молодая, что сидишь?

Купава опомнилась, скользнула на землю, стянула с мужа сапоги.

- 6 -

Пахло житом, в копах шуршали мыши. Купава выпросталась из-под овчины, поднялась с жестковатого ложа. Сквозь сорочку пробрал озноб. Поёжившись, юркнула назад в тепло. Здрав спал, разметавшись, посапывая. Вот он, муж, тёплый, сильный, любый. Боль, причинённая им ночью, была желанной. Через ту боль они сроднились и стали единым целым. Купава доверчиво прижалась к тёплому боку. Здрав всхрапнул, проснулся, повернулся на бок, удивлённо посмотрел на жену, та хихикнула.

- Что ль, не признал меня?

Здрав счастливо улыбнулся. Купава тронула ладошкой мягкую бородку, русыми колечками покрывавшую щёки, подбородок. Понежиться молодожёнам не дали. Снаружи послышались весёлые голоса, дверь распахнулась, потоки солнечного света, рассеяли полумрак. К постели подбежала тётка Янка с чёрной плошкой в руках. Макая пальцы в печную сажу, вмиг измазала молодожёнам лица, руки, плечи. Хохоча, приговаривала:

- А ну-ка, в баню, в баню! – хватала чёрной ладонью отбивавшиеся руки. – Стоит банька натопленная, вас дожидается.

Купава надела верхнюю сорочку, понёву, но у двери была остановлена заполошным криком тётки:

- А повой?

Купава схватилась за голову. Срам-то какой! Мужатица, а едва простоволосая на люди не выскочила.

Путь в баню сопровождался гамом, стуком, топаньем. Гвалт наполнял всё сельцо. Гости похмелялись, веселились. Купава первой сбросила одежды, скользнула в мыльню. Смыв следы первой ночи, обернулась. Муж, наполненный желанием, смотрел на открывшуюся наготу, как на диво дивное. Сама обвила руками, прильнула, приласкала бурно. Потом, осознав свою особую женскую власть, прижимала мужнюю голову к груди, гладила волосы. Здрав шептал заветные слова. Снаружи слышались громкие голоса, смех. Забоявшись, что настырные гости вломятся внутрь, и застанут их таких, обмякших, беззащитных, наскоро обмылись, вышли из бани.

Двор дрожал от разудалого веселья. Дубравинцы словно поголовно все стали скоморохами. Кто плясал, кто, будто в комоедицу, надев вывернутые кожухи и меховые шапки, представлял медведя. Один обернулся косолапым, отбивающимся от собак, другой – в сластёну, заломавшего борть и спасающегося от разъярённых пчёл. Мужики, обернув вокруг чресл платы, изображали подвыпивших баб. Женщины, водрузив на повои кукули, подведя сажей усы, представляли надутых от важности престарелых мужиков, занятых степенной беседой. Гульба продолжалась, у молодых же были свои заботы.

Здрав отправился в Ольшанку, где тёща готовилась потчевать зятя блинами и яичницей. Молодой жене предстояло показать своё умельство в домашних работах – затопить печь, поставить тесто, вымести избу, воды наносить. Начала Купава с теста. Поставив квашню на лавку, озаботилась печью. Высекла огнивом из кремня искру на трут – вываренный древесный гриб, запалила сухой мох, сложила поверх занявшегося огонька щепки шалашиком. Дома и тесто творила тыщу раз, и печь не меньше топила. Так-то дома! А тут чужие глаза глядят с подковыркой за каждым движением – сколько муки насыпала, как печь затопила. Всё ли ладно, или сама вся в муке да саже, а из печи только дым валит. Оглядев работу, захватила вёдра, в сопровождении всё той же тётки Янки и сестрёнки отправилась на Песчанку. Трое ряжёных, приплясывая, потрясывая бубенчиками, отправились следом. Купаве было не до них.

Сразу набрать воды не удалось. Мостки заполонили дубравинские девушки.

- Не пустим, не пусти! Иди в свою Ольшанку, там воду бери.

Хохоча, юные сельчанки размахивали руками, толкались, едва не спихнув одну из своих товарок в речку. Тётка притопнула ногой, погрозила проказницам пальцем:

- Ух, вы, какие! Купава теперь наша. Пустите за водой!

Девушки не соглашались.

- А пусть выкуп за воду даёт.

Другая добавила:

- Ещё поглядим, что за выкуп! Поскупится, так не пустим.

Купава раскрыла суму, привязанную к поясу, подала девушкам медовых жаворонков. Те попробовали, сбившись кучкой, пошушукались, смилостивились.

- Ладно, набирай. Наша ты теперь.

Купава бросила в журчащие струи ломоть свадебного каравая, девичий поясок, тогда уж и воду зачерпнула. Вернулась с водой в избу, - остолбенела. Словно злой домовик по кухне прогулялся, всё поиспакостил. Огонь в печи погас, квашня на боку, тесто по полу расползлось, по всей избе клочки сена, кудели валяются. Принялась новоиспечённая жена за работу сызнова, да всё не впрок. Тесто поставила, опять куделя по полу раскидана. Сор вымела, все углы с метёлкой обошла, - дрова в печи раскиданы, чадят, а не горят. Печь наладила, - опять пол замусорен. Не выдержала Купава, хлопнула метёлкой об пол, вскричала жалобно:

- Да докуда вы будете дековаться надо мной?

Из сенок ехидный голос ответил:

- Три года лапоть над молодухой потешается.

Спас положение молодой муж. Вернувшись от тёщи, вынес во двор ендову пива. Окружив питьё, шутники угомонились. Свадьба окончательно переместилась из избы во двор, и в потёмках утихла.

Ночью молодые, застелив жёсткие снопы овчинами, без помех предались утехам, не вздрагивая от каждого шороха и скрипа.

Добавлено (18.03.2013, 18:40)
---------------------------------------------
Александр Коломийцев

Олечка Потапова
рассказ

Оля Потапова добежала до остановки, но, не дождавшись юной пассажирки, автобус уехал. Вчера она также, разбрызгивая во все стороны талый снег, неслась во весь дух, автобус уже тронулся, а она всё бежала, водитель остановил свою оранжевую машину, и специально для неё открыл заднюю дверку. Сегодня она даже дотронулась рукой до автобуса, но тот гадостно фыркнул, и укатил. Оля глотнула выхлопных газов, закашлялась до слёз, и подумала, какой противный шофёр водит этот автобус.

Вчерашний день вообще был лучше сегодняшнего. Вчера было занятие по специальности. Инна Аркадьевна увидала её, улыбнулась, даже ямочки на щеках появились, обняла, прижала. Сегодня все специальности занимались сольфеджио. Анна Львовна, как всегда, переступив порог, оглядела класс, заметила её, и сказала: «Потапова опять с нами. Что-то вы с мамой много ездите». Сказала, и усмехнулась. Анна Львовна всегда так усмехается, когда кто-нибудь урок не выучит. Сказала и забыла, про урок заговорила, а ей обидно стало. После занятий Юрка Кирюшкин подскочил и заорал: «Ты что, лягушка-путешественница?» Она его вначале треснула папкой по лбу, потом уже на автобус побежала. Быстро бежала, но всё равно не успела.

Инна Аркадьевна сказала, ничего, они постараются нагнать, только не нужно злиться, когда не получается, концерт можно позже отыграть. Она опять говорила, что руки должны легко по клавишам двигаться, словно птички с веточки на веточку перелетают. Раньше ей смешно становилось, ей представлялось, это Инна Аркадьевна с веточки на веточку перелетает. Инна Аркадьевна даже сердилась, когда она хихикала. Потом, когда они подружились, она объяснила, почему на неё смех нападал, Инна Аркадьевна говорила: «Представляю!», и тоже смеялась. Вообще, Инна Аркадьевна ей очень нравилась. Когда вырастет, у неё будут такие же стройные ноги и туфли на высоких шпильках.

Анна Львовна спрашивала про всё, и плечами пожимала. Она бы ей всё рассказала, но ей обидно стало. Она только «диминуэндо» выговорить не могла (про себя выговаривает, а вслух не получается), а так она всё помнит. Анна Львовна сразу с «диминуэндо» начала спрашивать. Она вспоминала, вспоминала, Анна Львовна говорит: «Ладно, Потапова, садись. С тобой очень трудно разговаривать. Какая-то ты дёрганная. Чего ты кривляешься? Ты даже длительность забыла, а сама смеёшься неизвестно чему. Перед уроком надо было хоть немного вспомнить, что в прошлом году учила. За тебя, между прочим, мать деньги платит». И тогда она ей ответила: «А вы наши деньги не считайте!» Анна Львовна покраснела, рот два раза открыла и закрыла, но ничего не сказала.

Позавчера к ним соседка заходила, Нина Васильевна, мама только с вызова вернулась, варила им с Алёшкой рисовую кашу на сгущёнке, и колготки их стирала. (Алёшка такой увалень, обязательно или сядет на какую-нибудь дрянь и испачкается, или зацепится за что-нибудь, и порвёт колготки). Нина Васильевна сидела в углу. Она хотела послушать, о чём взрослые говорить станут, но мама её прогнала. У взрослых вечно какие-то тайны, а тайну всегда узнать хочется. Она из кухни вышла, всего разговора не слышала, так чепуха какая-то, и зачем взрослые тайны делают? Соседка что-то пробубнила, мама так громко ответила: «Да что ты мои деньги считаешь, Нина, проживём как-нибудь». Нина Васильевна заохала, и не рассердилась, как Анна Львовна. Маму, конечно, все побаиваются, кого хочешь, приструнит. В воскресенье дядя Миша-алкаш ругался во дворе нехорошо, матерился, в общем, даже на них с Алёшкой заругался, хотя они его не трогали вовсе. Мама ему, как сказала: «Какой ты вредный, Михаил! Почему ведёшь себя так? Смотри, попадёшь ко мне на стол, обязательно отрежу что-нибудь, и пришивать не стану». Дядя Миша испугался, и говорит: «Да что вы, что вы! Это я так по-простому разговариваю, не по злобе вовсе. Мы вас все уважаем!» Даже шапку свою замызганную скинул. Все над ним смеялись, а бабушка Валя сказала: «Правильно, правильно! Язык давно пора оттяпать!»

Оля пошла пешком, и задумалась про маму и про жизнь вообще. Когда пешком идёшь можно и вспоминать, и думать обо всём.

Мама сильная и никого не боится. Раньше она всегда за отца была, а не за маму. Оля даже в мыслях говорила почему-то по-взрослому, не «папа», а «отец». Раньше ей всегда его жалко было. Он всё для них старался, а мама почему-то недовольна была. Ему, конечно, обидно становилось, и он ругал её. Из-за неё и на них кричал, думал, они за неё. Алёшка маленький, глупый, пугался и к маме бежал прятаться. Она-то за него была, но он и на неё кричал, думал, она против него, однажды даже из дому прогнал. Он утром маме сказал, к нему приедет кто-то, какие-то дяди большие, надо стол приготовить хороший, накормить, значит до отвала. Мама с работы пришла, ничего готовить не стала, чаю выпила и куда-то на машине уехала. Машина такая смешная, как игрушечный автобус. Она бы начистила картошки, но Алёшка приполз на кухню и мешал ей, корзинку с картошкой перевернул, расхныкался и заплакал. Два дяди, которые с отцом пришли, они и вправду большие были, один толстый-претолстый, засмеялись. Алёшка испугался незнакомых дядей и ещё сильней заревел. Отец ему замолчать велел, но он и не думал успокаиваться. Дяди ходили по большой комнате и громко разговаривали. Алёшка пока ревел, обмочился, и отец его отшлёпал за это. Ему дядям еду готовить надо, а тут с Алёшкой возись. Тогда она ему сказала, не надо кричать, можно в столовую за едой сходить, если все такие голодные. Отец рассердился ещё больше, дёрнул за косу, и велел к маме уходить, если все такие умные. Она из дома вышла и за сарай спряталась. Маме вернулась в темноте, дяди ушли к этому времени. Алёшка на полу спал со своим мишкой, а отец по комнате ходил. Когда они с мамой в квартиру вошли, он сразу кричать принялся:

- Ты что мне устроила сегодня? Я тебе, что велел сделать? Я что-нибудь значу в этом доме? Ты, где шаталась до сих пор? Надо мной уже все смеются из-за тебя.

Он ещё много кричал, чтобы мама дома сидела, на мокрого Алёшку показывал, про неё сказал, что вообще прибьёт, если будет так с ним разговаривать. Всего не помнит, сильно испугалась, мама ей даже таблетку дала.

Когда отец ругался и кричал на неё, она тоже на него сердилась, но несмотря ни на что за него была. Он ведь тоже за неё был. Когда ей сильно чего-нибудь хотелось, до того сильно, что даже плакать принималась, а мама не разрешала, ну, на улицу идти, или вещь какую-нибудь взять поиграть, он всегда говорил: «Да дай ты ей, сил моих нет».

И ещё он для них старался. Про это все говорили. Когда гости приходили, всегда отца хвалили за добычливость. Потому что он всё хорошо делал. Соседка, тётя Нюра, тоже всегда хвалила отца и жалела. Она сама слышала. Отец тогда мешок рыбы наловил. Другие ловят, ловят, десяток рыбин поймают, и рады, отец, как поедет на рыбалку, целый мешок привезёт. Мама даже не обрадовалась. Говорит: «Голова у меня болит, пусть лежит, завтра почищу». Это в субботу было. Среди ночи она на работу ушла, утром вернулась, и спать легла. Отец мешок с рыбой взял, сел посреди двора и начал чистить. Тётя Нюра у него спрашивает: «Твоя-то, где?» Мама, значит. Отец отвечает: «Спит ещё». Тётя Нюра принялась жалеть отца, что тому приходится всё самому делать, и он ей в большую миску рыбы наложил. Тётя Нюра сказала ещё: «Это завсегда так. Если в семье один добытчик, другой – растратчик. А в одну дуду редко у кого получается. Мой вот тоже…» Муж её, значит, а что «тоже» она не поняла.

Раньше они хорошо жили. Она ещё совсем маленькой была, а Алёшки у них не было. Потом Алёшка появился, и всё время, пока младенчиком был, плакал. И днём плакал, и ночью плакал, и никому спать не давал. Это он, когда подрос, успокоился. Мама из-за него ничего сделать не успевала, и сердилась на них с отцом.

В позапрошлом году, осенью, мама вдруг говорит: «Собирайся, мы уезжаем». Она очень удивилась, потому что они втроём уехали. Уехали, и в этот город приехали, здесь мамина подруга живёт, они вместе в институте учились. Вначале они у тёти Аллы с дядей Женей жили, потом в свою квартиру ушли. Алёшка глупый ещё, ему, что здесь, что там, с отцом, всё равно. Он про отца и не думал, один раз во дворе только сказал: «Если будете драться, я папе скажу, он вам уши надерёт, когда приедет». У него большие мальчишки машину взяли поиграть, а потом не отдавали, и пригрозили, что побьют, если приставать не перестанет.

(Продолжение следует)

С уважением, АПК
 
silina Дата: Среда, 10 Апр 2013, 20:03 | Сообщение # 29
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Цитата
Замена девичьей коруны на повой знаменовал качественный переход девы в новое состояние. Дева становилась женщиной замужней, мужатицей. Ни обряд в святилище, ни предстоящая брачная ночь не имели для мира того важного поворотного смысла, какой имела смена головного убора.
Цитата (Коломийцев)
Купава раскрыла суму, привязанную к поясу, подала девушкам медовых жаворонков. Те попробовали, сбившись кучкой, пошушукались, смилостивились. - Ладно, набирай. Наша ты теперь.
Цитата (Коломийцев)
Купава бросила в журчащие струи ломоть свадебного каравая, девичий поясок, тогда уж и воду зачерпнула. Вернулась с водой в избу, - остолбенела. Словно злой домовик по кухне прогулялся, всё поиспакостил. Огонь в печи погас, квашня на боку, тесто по полу расползлось, по всей избе клочки сена, кудели валяются. Принялась новоиспечённая жена за работу сызнова, да всё не впрок. Тесто поставила, опять куделя по полу раскидана. Сор вымела, все углы с метёлкой обошла, - дрова в печи раскиданы, чадят, а не горят. Печь наладила, - опять пол замусорен. Не выдержала Купава, хлопнула метёлкой об пол, вскричала жалобно: - Да докуда вы будете дековаться надо мной?
Александр, как здорово написано! Какие обряды! замечательно!
Силина Марина Николаевна
 
Коломийцев Дата: Четверг, 11 Апр 2013, 18:20 | Сообщение # 30
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Окончание рассказа "Олечка Потапова"

Она всё ждала, когда они назад поедут, и боялась, пустит их отец,  или нет, потому что на прощанье сказал: «Смотри, назад прибежишь, я ещё подумаю, пускать или нет». Мама даже внимания на его слова не обратила. Здесь её мама в музыкальную школу отвела, и сказала: «Ты у меня большая и самостоятельная. Сама всё успевай».

Прошлую зиму она много про отца думала, всё понять хотела, почему они уехали от него. У мамы она не решалась спросить. На Новый год мама посылку принесла, сказала, что это отец прислал. Ей большая кукла в комбинезоне досталась, а Алёшке обезьяна. Он с ней целую неделю таскался, даже спал с ней. Потом у обезьяны хвост отвалился, и левый глаз выпал, он её и забросил. Свою куклу она ему не давала, потому что ему всё равно было, лишь бы игрушка, а ей нет, потому что куклу отец прислал.  Один раз она егоза волосы натаскала, когда он куклу без спроса взял. Он маме пожаловался. Мама наругала: «Какая ты, Оля, жадная!» Ещё и отшлёпала. Она им не сказала, почему не даёт куклой играть, и стала её под одеяло прятать. Однажды она спросила у Алёшки: «Ты нашего папу помнишь?» Он глаза вытаращил и молчит, она отошла и больше уж про папу не спрашивала.  По воскресеньям они к тёте Алле ходили вгости, или тётя Алла с дядей Женей приходили, но чаще они к ним ходили. Мама с
тётей Аллой пекли пирог или печенье. Тётя Алла умеет такой пирог печь,
муравейником называется. Алёшка вначале боялся его есть, думал, внутри муравьи сидят, и станут во рту кусаться. Над ним все хохотали, а он сидел и улыбался, как дурачок. Пока мама с тётей Аллой стряпали, они сдядей Женей играли во что-нибудь или боролись. У них настольный хоккей есть,
нужно такие специальные ручки крутить и двигать взад-вперёд, тогда хоккеисты по шайбе бьют. Они вначале ссорились с Андреем – кому бить. Она говорила – по очереди надо. А Андрей бил без очереди, и её за руку придерживал, и говорил: «Ты всё равно не попадёшь». Тогда дядя Женя назначил кому, какими хоккеистами управлять, а сам с Алёшкой против них играл. Алешка вначале ничего не понимал, ему лишь бы шайба в ворота попала. Они гол с Андреем забьют, Алёшка радуется, бежит на кухню и кричит: «Мама, мама! А нам шайбу забили!»

 Летом отец приехал. Зачем он приехал? Раньше она его любила. А теперь – нет, потому что он обманул её. Когда они только приехали сюда, в первый раз, сразу к тёте Алле пошли. Их с Алёшкой накормили и спать отправили, думали они сразу заснут, потому что всю ночь без отдыха ехали. Ночью самолёт никак отремонтировать не могли. Скажут по радио, через два часа полетит, два часа пройдёт, а самолёт не отремонтировали. Мама им спать не давала, боялась, посадку объявят, а она их разбудить не сможет. Она сидела и размышляла, какая усамолёта неисправность может быть. Может, крыло отвалилось и его никак приделать не могут? Но мама сказала, если у самолёта крылья отвалятся, его никто ремонтировать не станет, а в металлолом сдадут. Тогда она решила, наверное, зажигание барахлит. Алёшка лез к ней и мешал думать. Про зажигание мама ничего объяснять не стала, и рассердилась потому что она щипала Алешку
потихоньку, чтобы тот не лез к ней. Потом он всё равно заснул, и на посадку его пришлось на руках тащить. Мама дала ей сумку нести, сумка была тяжёлая и по земле волочилась. Когда на поле вышли, Алёшка проснулся, с перепугу принялся орать и вырываться. На поле большие самолёты стояли, и под ними машины ездили. Один самолёт ревел изо всех сил, и Алешка его испугался. Ей хотелось на самолёты смотреть, но мама всё подгоняла и подгоняла. Она рассердилась и сказала, если Алёшка реветь не перестанет, она не пойдёт в самолёт и здесь останется. Из-за этого они отстали от всех пассажиров. Тогда один дяденька вернулся, забрал у мамы портфель, у неё сумку, взял за руку, и они быстро,
быстро побежали на самолёт. 

Положили их на диване. Алёшка сразу заснул, а ей спать расхотелось. Она лежала и думала про самолёты, и вообще про дорогу, взрослые сидели на кухне и разговаривали. Вначале они говорили про то, как в этом городе живётся, потом дядя Женя спать ушёл. А мама с тётей Аллой остались. Она вначале не слушала, потому что про дорогу вспоминала. Мама
говорила, говорила, объясняла, почему они от отца уехали, но она ничего не поняла. Мама несколько раз повторила, что ради детей всё терпела, что она, Оля, в отце души не чает. Тот её ругает без конца, за косы таскает, а она его любит без памяти, это была правда. Ещё мама сказала, что у неё, Оли, от переживаний стресс может быть. Это что такое, болезнь, что ли? Но вот, когда она, мама то есть, про это узнала, никаких сил жить с ним у неё не осталось. Что «это», из-за чего с отцом никак невозможно стало жить? Тётя Алла поняла, сказала: «Глаза, значит, открылись». Что значит «глаза открылись»? Мама только спит с закрытыми глазами.   

Когда отец приехал, мама с ним разговаривать не захотела, и сказала, чтобы он уходил. Он на следующий день пришёл, мама на работе была, Алёшка в детсаду, а она во дворе играла. Они с ним по городу гуляли, в тир сходили, мороженое ели, и он говорил, как они хорошо заживут, если они с мамой к нему вернутся. На следующий день они с мамой с работы вместе пришли. Их с Алёшкой на улицу отправили, сами на кухне
разговаривали, потому что на кухне накурено было, когда они вернулись. Она уже не помнит, сколько дней отец приходил, день или два. Они опять по городу гуляли, мороженое ели по три порции, отец опять говорил, как они теперь хорошо заживут. Он и на рыбалку её будет брать, и на мотоцикле научит ездить.

Потом он опять с мамой пришёл, и их с улицы позвали. Мама у неё спросила, хочет ли она к отцу на каникулы поехать. Она у неё тоже спросила про то, что дальше будет – с отцом будут жить, или здесь.  Мама ответила. Там видно будет, может, она к ним вернётся, может, они с Алёшкой к ним приедут. 

На следующий день они с отцом уехали.Ехали они хорошо. Ей ничего тащить не надо было, в аэропорту отец ей сумочку купил, совсем, как настоящую, в сумочке даже зеркальце лежало. Она сумочку на плечо повесила. На неё тётиньки оглядывались, и улыбались. Дома из большой комнаты ковёр исчез. Нет от, который на стене висит, а который на пол лежал, он как-то по-другому называется, но она забыла. Она сразу заметила, потому что представляла, как будет на ковре лежать и читать, никто ей мешать не будет. Ковёр специально для Алёшки купили. Когда она  маленький была,ковра не было, это она хорошо помнит, а как Алёшка появился, так сразу и купили. Мама ещё сказала, теперь Алёшка может по всему полу спокойно ползать. Она у отца сразу спросила, куда ковёр делся. Отец рассердился, и сказал, что это не её дело. Зло так ответил, она даже удивилась, потому что всю дорогу добрым был, а тут рассердился, и чужим стал. Он как из-за ковра рассердился, так и не подобрел.  Она думала, они весело заживут. Мама всегда за что-нибудь поругает, то не съела всё, то с грязными ногами спать легла, то утром не причесалась, то вещи не прибрала, а уж за Алёшку, сколько доставалось.  Отец за это никогда неругал, хоть в сандалиях спать ложись, хоть вообще не ешь.  

На следующий день вечером она спросила у него, когда он её на мотоцикле научит ездить, но он опять рассердился, сказал, чтобы не приставала к нему, и ушёл куда-то. Тогда она решила ничего у него не
спрашивать, может, ему самому захочется с ней что-нибудь поделать, он ведь и раньше редко с ней возился. Она старалась к его приходу дома быть, но никак угадать не могла. Он то задержится, то рано придёт, и уходит куда-то сразу же. Денег на столовую даст и убегает. В столовую она редко ходила. Там или ругать начнут, будто она под ногами вертится и мешает, или расспрашивают, кто она, да чья, да почему в столовую ходит есть. Потом она к Наташке Смирновой ходить стала. Раньше Смирновы часто к ним приходили, потом почему-то перестали, и они к ним перестали ходить. Они с Наташкой всё равно дружили и играли вместе. Они поиграют на улице, потом к Наташке идут. У неё для кукол всё, что хочешь есть,
и посуда, и мебель, даже печка маленькая. Наташке хорошо, у неё брат большой, старше её, игрушки не трогает. Они поиграют, и Наташкина мама, тётя Зоя, покормит. Она целую неделю ходила к ним, домой не хотелось идти. Как-то Нинка Ковалёва встретила её, и говорит: «Хочешь, секрет скажу? Только никому – секрет. Это мама Наташке велела тебя к ним приводить, потому что ты вечно голодная». Она ей ответила: «Дура ты, никакая я не голодная. Я к Наташке хожу в куклы играть». Она перестала к Смирновым ходить, а тётя Зоя однажды за руку взяла и к себе привела, и наказала каждый день приходить.  Она, когда придёт, когда нет. Когда забудет,что её специально зовут, чтобы накормить, то приходит, а когда помнит, не идёт. 

Потом она коленки здорово расшибла. И вот тогда-то она всё поняла. У неё «глаза открылись» как тётя Алла сказала. Их злые мальчишки били, и ломали всё. Свои мальчишки их не трогали, с ними они нормально жили. Злые мальчишки били их, и ломали у них всё, они за это их тоже били. Ловили по одному и били. Они с Наташкой поймали одного, как натаскали за волосы, тот даже заплакал. Заревел, как девчонка, и убежал, своим дружкам рассказал, и те погнались за ними. Они с Наташкой убежали, и она упала, и ей камушки прямо в кости на коленках повтыкались. Коленки потом долго не заживали, потому что корочка плохо отрывалась. Она поплакала немного, домой вернулась, села на порог, и принялась камушки выковыривать. Тут отец пришёл, она подумала, сейчас он меня пожалеет, камушки повытаскивает и раны смажет. Но отец не пожалел, сказал: «Чего на пороге расселась, иди в свою комнату». Потом намазал коленки йодом, не подул, а заругался, что из-за неё у него теперь пальцы в йоде, а тот плохо отмывается. Тут-то у неё глаза и раскрылись. Отцу всё равно было, больно ей или нет, для него свои пальцы важней были. Если ему всё равно
больно ей или нет, значит, он её не любит. Когда любят, больно не делают. Мама ранки водородной водичкой смачивала из капроновой бутылочки. Водичка шипела и пузырилась, это газ водород выделялся и микробов убивал. От водородной водички не больно, а от йода больно, когда йодом ранку смазываешь, надо дуть изо всех сил, чтобы щёки надувались. А отец смазал и не подул, потому что ему всё равно было. Мама, когда здоровенную занозу у неё из ладони вытаскивала, губу прикусывала. Губу прикусывают, когда стараются что-то очень хорошо сделать. Мама занозу вытаскивала и старалась не сделать ей больно, потому что любит её. 

На следующий день она письмо маме написала, чтобы та приехала поскорей и забрала её.  Она не знала, как адрес написать, и отдала письмо отцу, а он, наверное, не отправил его, потому что мама не ехала, и не ехала. Она ждала, ждала и сказала отцу, чтобы он к маме её отвёз, но он не послушался. Всё-таки она надеялась, что отец, хоть  капельку любит её, но надежда и на капельку исчезла. Однажды прибежали мальчишки, и сказали,что видели ишака. Колька Володин хохотал над лопоухим Виталиком, у которого и правда были большие уши: «У тебя, - говорит, - такие же большие уши. Значит, ты тоже осёл, у тебя, наверное, и хвост имеется!» Ещё мальчишки сказали, что ишак везёт тележку, и его погоняет дед в шапке.

Они с Наташкой и Нинкой пошли смотреть ишака. Дошли до ларька, в котором газированную воду продают. Нинка говорит: «Мне дальше ларька не разрешают ходить». А Наташке и до ларька ходить нельзя, она сказала: «Давайте воды выпьем, и домой пойдём. А то сейчас мама с работы придёт». Тётя Зоя, как с работы идёт, всегда смотрит, где Наташка. Она
подумала, что им просто ишака смотреть расхотелось, и сказала: «Ну, ладно, давайте воды выпьем». Они встали за двумя тётиньками с зонтиками. Тётиньки были, наверное, приезжие, у них зонтики только от дождя берут. Они пока ждали очередь, толкались, чтобы в тень от зонтиков попасть, даже одну тётиньку нечаянно толкнули. Тётиньки не ругались, а смеялись вместе с ними. Она взяла полторашку «Грушёвой», потому что деньги только у неё были, она их в сумочке носила. Они пили, пили, так и не допили, она бутылку Наташке отдала, чтобы домой унесла. Наташка с Нинкой назад пошли, а она отправилась ишака искать. 

Она шла по улице и представляла, что ишак такой рыжий, идёт и хвостом машет, и ушами двигает. Рядом идёт седенький старичок в мохнатой шапке. Шапка тоже маленькая и островерхая. Старичок берёт из тележки подарки и раздаёт детям.  Она понарошку так думала, кто же за просто так, станет подарки раздавать. Она так думала, думала, видит прямо перед ней отец с какой-то тётинькой стоит. Вначале она увидела тётинькины туфли на толстой-претолстой подошве, ещё представила, ничего себе, если такими туфлями кому-нибудь на ногу наступить. Когда голову
подняла, рядом с тётинькой отца увидела. У отца щёки задвигались, и она поняла, что он сердится. И он сказал тётиньке: «Это моя замарашка». А ей: «Что же ты не здороваешься?» Взрослые часто называют детей как-нибудь, но не по-настоящему, а в шутку. Тётинька усмехнулась, но не так, когда шутят, и она поняла, отец её вовсе не в шутку замарашкой назвал. Мама её тоже замарашкой называла, но она ей говорила, а не чужой тётке. Она окончательно поняла, что отец её нисколечки не
любит, и хотела уйти от них, но отец схватил за плечо и спросил: «Так ты
поздороваешься, или нет?» Она дёрнула плечом, и вырвалась. Тётка посмотрела на неё, и сказала: «Действительно, ну и ребёнок!» Это было уже совсем обидно, и она на другую сторону улицы перебежала. Ишака смотреть ей расхотелось, она решила письмо маме написать, что отец их вовсе не любит. Ещё она подумала, что «это», вот оно и есть. Письмо она написала, но конверт опять не смогла подписать, потому что название улицы забыла. 

Потом телеграмму принесли, что мама с Алёшкой едут. Телеграмму днём принесли, она сама расписалась, даже после последней буквы «а» закорючку поставила. Расписываться надо так, чтобы нельзя было фамилию разобрать, но так она не умеет, а закорючку ставить научилась. Она подумала, отец обрадуется, он же сам просил маму приехать, но он смял телеграмму в комок и по комнате взад-вперёд заходил. Она ждала, что он скажет: «Давай в квартире уберём». В доме всегда убирает, когда кто-нибудь приезжает, или в гости приходит, но отец походил по комнате, и молча на улицу ушёл.  

Мама с Алёшкой утром приехали, она ещё спала. Вначале они тихо жили. А один раз, уже зима наступила, и воскресенье было, они все вместе обедали. Мама с отцом как закричат друг на друга. Отец кулаком по столу ударил. Алёшка испугался, ложку выронил и заплакал. Ложка в тарелку упала и его горячим супом обрызгала. Отец покричал, покричал и на улицу
ушёл. Мама из кухни ушла и тоже, наверное, плакала. Алёшка сидел и ныл, она ему сказала: «Замолчи, не видишь, что ли?» Он пошмыгал носом и говорит: «Чего они орут, как полоумные? Давай конфет поедим, они в шкафу лежат, а то они поругались, и забудут про них». Она взяла вначале по две, потом ещё по две. Когда мама на кухню вернулись, они их уже доедали. Мама ничего бы не заметила, но Алешка бумажки от конфет в суп кидал, говорил, что это кораблики, и ложкой по ним бил. Она ему сказала, чтобы он так не делал, но он её не послушал, тогда она назло тоже так сделала. Мама из-за всего этого сильно рассердилась, отшлёпала их, и в углы поставила.  Теперь они опять всё время ругались.Каждый день. Мама говорила: «Я одного понять не могу, зачем ты звал меня?» Теперь ей уже маму стало жалко, и она сказала: «Давай уедем». Мама ответила:
«Слава богу!» Причём тут бог, которого нет, но взрослые часто так говорят. Они засобирались, мама позвонила тёте Алле. Они бы сразу уехали, но тут Алёшка заболел. У него понос начался. Алёшка глупый, что дома, что на улице, всякую дрянь в рот тащит, вот и наелся микробов. Мама даже на работу не ходила, потом они в больницу легли, не в ту, в которой мама работала, в другую, детскую, которая далеко от них. В больнице они долго пробыли.

Потом она заболела. Они с Наташкой мороженое делали. Если сгущёнку со снегом перемешать, очень вкусно получается. Они целую тарелку сделали, съели, и Наташка домой ушла, а она ещё шоколадное сделала. Вот от шоколадного у неё ангина и началась. От простого ничего бы не было, Наташка же не заболела. Один день она даже не помнит, такая температура поднялась. Утром проснулась, а мама с Алёшкой дома.
Алёшка худой, худой стал. Раньше он толстый был, мама шутила, что у него щёки из-за ушей видно, и попка в штаны не помещается. Теперь до того худым стал, ущипнуть не за что. Уехали они после Нового года, мама сказала, что после болезней окрепнуть надо.

И вот они опять здесь. Какая в этом году весна ранняя! Соседка Нина Васильевна говорит, скоро у них тропики образуются, и бананы на улицах вырастут. Шутит, наверное.

Добавлено (11.04.2013, 18:20)
---------------------------------------------
silina,
Спасибо за оценку, Марина!

С уважением, АПК

Сообщение отредактировал Коломийцев - Четверг, 11 Апр 2013, 16:33
 
silina Дата: Четверг, 11 Апр 2013, 19:26 | Сообщение # 31
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Цитата (Коломийцев)
Не тот, который на стене висит, а который на полу лежал. Он как-то по-другому называется, но она забыла. Она сразу заметила, потому что представляла, как будет на ковре лежать и читать, никто ей мешать не будет. Ковёр специально для Алёшки купили. Когда она  маленькой была,ковра не было, это она хорошо помнит. А как Алёшка появился, так сразу и купили. Мама ещё сказала, теперь Алёшка может по всему полу спокойно ползать. Она у отца сразу спросила, куда ковёр делся. Отец рассердился и сказал, что это не её дело. Зло так ответил, она даже удивилась, потому что всю дорогу добрым был, а тут рассердился и чужим стал. Он как из-за ковра рассердился, так и не подобрел.  Она думала, они весело заживут. Мама всегда за что-нибудь поругает, то не съела всё, то с грязными ногами спать легла, то утром не причесалась, то вещи не прибрала, а уж за Алёшку, сколько доставалось.  Отец за это никогда не ругал, хоть в сандалиях спать ложись, хоть вообще не ешь.  

Александр, я у Вас немножко поисправляла. Посмотрите.
Цитата (Коломийцев)
Потом она заболела. Они с Наташкой мороженое делали. Если сгущёнку со снегом перемешать, очень вкусно получается. Они целую тарелку сделали, съели, и Наташка домой ушла, а она ещё шоколадное сделала. Вот от шоколадного у неё ангина и началась. От простого ничего бы не было, Наташка же не заболела.

Славно написано: читается легко. И образ девочки такой живой и яркий.
Силина Марина Николаевна
 
Коломийцев Дата: Четверг, 11 Апр 2013, 21:30 | Сообщение # 32
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
silina,
Спасибо! Я этот отрывок час правил. Никогда такого не было -абзацев нет, строчки оборваны, местами перепутаны.
С уважением, АПК
 
silina Дата: Понедельник, 22 Апр 2013, 17:47 | Сообщение # 33
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Да, Александр!И не Вы один так долго правили: видимо, тогда был какой-то сбой во всех сообщениях. Когда я зашла к себе на страничку, то просто ужаснулась собственной "безграмотности"! А вот в "Мой профиль" загрузилось без ошибок!
Силина Марина Николаевна

Сообщение отредактировал silina - Пятница, 26 Апр 2013, 20:55
 
arthur_linnik Дата: Пятница, 26 Апр 2013, 19:13 | Сообщение # 34
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 364
Награды: 9
Репутация: 17
Коломийцев, Прочитал Ваш рассказ "По высшему разряду"... Первая часть в №11-12 за 2012 год заинтриговала вот тем "снобизмом" родственников и знакомых Бориса Семёновича. Ну, думаю, вот оно чванство новых русских "середняков". А вот во второй части к снобизму и чванливости добавились тоже нелицеприятные черты характера тех же родственников и знакомых Бориса Семёновича - злорадство, практичность ... Вообще, с точки зрения человеческой морали - неприятный рассказ, особенно вторая часть(условно вторая так как напечатана в №1 за 2013год. Но он своевремен и необходим для людей старше пятидесяти, чтоб наконец задумались о том, что жизнь не вечна и в гроб с собой всё материальное не заберёшь и чтоб всякий мог,даже не представить, а просто прочитать примерный сценарий своих похорон.
 
Коломийцев Дата: Понедельник, 29 Апр 2013, 19:15 | Сообщение # 35
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Александр Коломийцев

По высшему разряду

рассказ

- 1 -

У ларька с загадочным названием «Визит» стоял элегантный мужчина средних лет, призывно сигналя рукой приближающейся маршрутке. Анна Фёдоровна заторопилась, подбежала к канареечного цвета фургончику в тот момент, когда мужчина отработанным движением с некоторой небрежностью сдвигал в сторону дверку. Мужчина сделал шаг в сторону, галантно пропуская даму перед собой. Анна Фёдоровна благодарно улыбнулась, на миг замешкалась. В этот миг подбежала стайка зелёной молодёжи, и с жизнерадостными кликами ввалилась в «Газель». Все места оказались заняты. Мужчина развёл руками, Анна Фёдоровна покачала головой.

Подъезжая по шумному проспекту Красной Армии к проезду, ведущему во внутренний двор, образованный четырьмя девятиэтажками, в одной из которых он жил, Геннадий Артемьевич прикидывал оптимальный вариант доставки тяжестей в квартиру. Можно сразу же поставить «Жигули» на парковку, но в этом случае придётся добрых полсотни шагов тащить на себе тяжеленные сумки. Сердце, которое из пламенного мотора давно превратилось в комок дрябловатых мышц, решительно протестовало против подобного испытания. Второй вариант – остановиться у подъезда, перетаскать поклажу, потом отогнать машину – занимал больше времени.
Геннадий Артемьевич возвращался с дачи. Загрузился под завязку. Собрал огурцы, побуревшие помидоры, нарвал ранеток, накопал молодой картошки. Управившись с делами, посидел с соседом на лавочке у калитки. Сосед ночевал на даче, по-свойски приглядывал и за участком Геннадия Артемьевича. Прокалякали почти час. Ночёвщику предстояло скучное одиночество, и дабы хоть мало-мальски сократить его, заводил речь обо всём на свете: погоде, пенсии, урожае, телевидении. Под конец поговорили об охране садовых участков, припоминали выломанные двери, разбитые стёкла, похищенный инвентарь. Поддакивая друг дружке, согласно кивая на сетования собеседника, сошлись в одном, - охрана садовых участков ни к чёрту не годится. Иронизируя над собственными жалобами, сосед предложил, чем тратиться на охрану, купить автомат Калашникова, хотя бы один на двоих, проку было бы значительно больше. Хохотнув, Геннадий Артемьевич принял предложение, и на этом решении распрощались.

Ночной сторож имел надёжную защиту, иначе навряд ли оставался в одиночестве. Вместо автоматического оружия сосед держал чёрного сеттера. По характеру пёс был добродушным и покладистым. По-собачьи улыбаясь, позволял приятелю хозяина гладить себя по загривку, и угощать привезённой из дома косточкой. Добродушный нрав пса был известен лишь узкому кругу знакомых. Вид же верный друг соседа имел страшноватый, и, кроме того, имел привычку лаять гулким, хрипловатым басом. Всё вместе, это, без сомнения, наводило страх и ужас на непрошенных гостей.

Уже простившись со словоохотливым соседом, составив в багажник рюкзачок и сумки, Геннадий Артемьевич вспомнил о строгом наказе жены срезать георгины. Имея в виду наступающие сумерки, Геннадий Артемьевич махнул бы рукой на георгины, и махровые, и обыкновенные, но хорошо помнился урок, преподнесённый в мае любителями дармовой икебаны. Как-то в мае они трудились на даче вдвоём. Жена перед отъездом, муж уже вставил в замок ключ зажигания, собралась срезать тюльпаны. Геннадий Артемьевич, сославшись на приближающуюся темноту, подсевший аккумулятор, да и тюльпаны-то ещё не расцвели по-настоящему, поторопил супругу. Через день супруги обнаружили на клумбе вместо ожидаемого разноцветья, сиротливо торчавшие коротенькие бодылки. Что говорила по этому поводу дражайшая половина, Геннадий Артемьевич, морщась, словно куснул чего-то прекислого, вспоминал до сих пор. Поэтому, крякнув с досады, тяжко вздохнув, словно предстояла невесть какая работа, вернулся в домик, нашёл садовые ножницы, и покорно исполнил волю строгой жены. Затолкав охапку пышных георгин в объёмистый пакет, Геннадий Артемьевич положил цветы на заднее сиденье, включил фары, и тронулся в путь.

Первый вариант показался тяжеловатым для исполнения. А, собственно, зачем ему торопиться? И припозднившийся дачник решил остановиться у подъезда, поочерёдно перетаскать рюкзачок с картошкой, сумки с овощами и ранетками. Потом отогнать на стоянку машину, и забрать цветы.

Анна Фёдоровна переживала вторую молодость, приближалась к поре, про которую в народе говорят: «Баба ягодка опять». Если абстрагироваться от неурядиц, всевозможных завихрений, обычных для современного существования, Анна Фёдоровна имела всё для полноценной жизни. Семья, - без неразрешимых проблем, достаток, складывавшийся из хороших заработков её и мужа, уверенное положение в обществе. При этом Анна Фёдоровна была здоровой, привлекательной женщиной.

Если смотреть глобально, погибла Анна Фёдоровна тривиальнейшим образом. Подобные случаи происходят ежедневно и повсеместно, и мало-помалу превратились в обыденность.

Если рассматривать трагедию применительно к единственной и неповторимой человеческой личности, её гибель – случай вопиющий, дикий, ни с чем не сообразный. Жил человек, жил, находился в расцвете сил, строил планы, растил детей, о собственной смерти подумывал иногда, как о неизбежном, но гипотетическом событии. И вдруг, на скаку, на полуслове, при нелепейших обстоятельствах, возможных лишь на подмостках театра абсурда, свершается это гипотетическое событие.

Четверо недорослей под кейфом от дури отобрали у старикана, выбравшегося из «Жигулей», ключи, с гиканьем потоптались по застигнутому врасплох и опрокинутому наземь пенсионеру. Ввалившись в автомобиль, рванули с места. Двигатель надсадно взвыл, шины жалобно взвизгнули на сухом асфальте. Анна Фёдоровна, ослеплённая дальним светом, оглушённая воем мотора, обмерла от ужаса, растерялась. Минутная растерянность стоила ей жизни. Удар бампера подбросил, швырнул тело. Смерть наступила от удара затылком о бетонный бордюр. Кульбит, совершённый погибающей женщиной, вызвал в салоне дикий хохот.

Резвящиеся придурки наказали себя сами буквально спустя несколько минут. Различал ли что-либо туманный взор водителя, отдавал ли себе отчёт в своих действиях, сказать трудно, но навряд ли. Вырвавшись на проспект, автомобиль по крутой дуге вылетел на встречную полосу, смял левое крыло о тронувшийся от остановки троллейбус. Позднее, последующие несколько минут участникам движения на данном пятачке проспекта припоминались видениями апокалипсиса. Скрежетал металл, скрипели тормоза, сыпались стёкла, кричали от ужаса люди. Злополучные «Жигули» закончили движение у фонарного столба. Из четырёх находившихся в них человек, выжил один пассажир с переломанными костями, обгорелой, изорванной плотью.

- 2 -

Пришла Полина, клюнула в щёку сочными лиловыми губами, прижалась телом, спрятав лицо на груди Бориса Семёновича.
После полубессонной ночи Борис Семёнович третий час в одиночестве слонялся по квартире.

Борис Семёнович Земцов занимал должность заместителя директора-владельца фирмы и имел в ней свой небольшой пай. Фирма специализировалась на всём, что подворачивалось под руку, и с выгодой для себя можно было перепродать. Правда, со специфическими товарами, при обнаружении коих ОМОН всех присутствующих кладёт мордой в грязь, а УК предусматривает большие сроки, не занималась. Земцов ведал контактами с администрацией, прочими государственными учреждениями, компетенцией которых являлось вставлять палки в колёса прибыльному бизнесу, заключением контрактов с поставщиками и клиентами. То есть, ведал светлой стороной функционирования фирмы. Но для поддержки, обеспечения самого существования бизнеса, необходима особая сфера деятельности, где применялись специфические термины, как-то: «крыша», «подмазать-отмазать», «счётчик», «накат-откат», и тому подобное. Вот этой-то сферой и заведовал Виталий, близкий друг Бориса Семёновича. Фактический заместитель главы фирмы по негласным делам занимал скромную должность референта, получая при этом солидную зарплату.

Выполнив формальности по опознанию тела, оглушил себя стаканом водки, обзвонил родственников. После разговоров со свояченицей и тёщей потребность в алкоголе усилилась, и он прикончил остатки водки. Потом уже перешёл на коньяк. Виски хозяин дома не любил, и потому не держал. Сыновья, подхваченные общей сумятицей, выбежали во двор, в безжалостном свете фар жались к отцу, онемело глядели на нечто, прикрытое простыней и бывшее их матерью. Соседка увела мальчишек домой, и те скрылись в своей комнате, затворив дверь. Отец, настороженный тишиной, несколько раз заглядывал в детскую, заставая сыновей в одном положении. Младший закутался с головой в одеяло, старший лежал на кровати одетый, безмолвно глядя в потолок.

Вторая доза притупила чувство реальности, и Борис Семёнович поднял звонком с постели директора. Переварив бессвязную речь подчинённого, директор, без всяких просьб со стороны последнего, позволил не появляться в фирме дня три. Придти потом, после похорон, когда Борис Семёнович успокоится, более-менее войдёт в норму.

Организацию похорон взяли на себя Виталий и соседка по лестничной площадке Виктория Львовна. Оказалось, оба являются доками по части скорбных дел, сопровождающих переход человека в мир иной. Виталий занимался могилой и ритуальным обеспечением. Виктория Львовна – подготовкой тела к захоронению и поминальным обедом. Виталий досконально знал кому, сколько, и в какой валюте платить на кладбище, сколько выставлять бутылок, как вести дела в бюро ритуальных услуг, так чтобы и транспорт, и оркестр были вовремя без всяких накладок. Причём, ведал принятые в таких случаях цены, и, что немаловажно, умел настоять на своём. Виктория Львовна имела контакты с женщинами, специализирующимися на обмывании покойников, и приготовлении поминальных обедов.

Соседка предложила свою помощь с самого утра, когда Борис Семёнович отправив детей к бабушке, поднялся на свой этаж. Выйдя из лифта, столкнулся с соседкой. Невысокая, полная Виктория Львовна была одета в белую блузку и чёрную юбку, шею охватывала чёрная косынка. Женщина взяла тёплой, мягкой ладонью его руку повыше локтя, смотрела снизу вверх влажными глазами. Рыхлое лицо её, без намёка на косметику, плаксиво оплыло. Виктория Львовна долго говорила о постигшем горе, несчастных детях, о том, каким прекрасным человеком была Аннушка, как они дружили. Особой дружбы между своей женой и шестидесятилетней пенсионеркой Борис Семёнович не замечал, но жили они мирно, и по-соседски иногда чаёвничали, обычно по инициативе Виктории Львовны, и одалживались всякой мелочью.

Борис Семёнович предполагал, что разговор ограничится пространными, несколько надоедливыми соболезнованиями. Вежливо внимая бесконечному потоку слов, выбирал момент учтиво закруглиться, но соседка перешла к делу, и предложила помощь. Уточнить детали, касающиеся времени, дня похорон, количества гостей условились вечером или назавтра утром.

- Только ты, Боря, уж пожалуйста, деньги сразу приготовь, - Виктория Львовна придала лицу соответствующее выражение. – Это такой народ, у людей горе, а они выгоду свою ищут. Ну, что поделаешь, время такое.

- Всё понятно, Виктория Львовна, - поспешил успокоить соседку Борис Семёнович. – Вы мне назовите общую сумму, я деньги вам отдам, а вы уж, пожалуйста, сами с ними рассчитывайтесь.

- Как я тебя, Боря, понимаю! – причмокнув губами, воскликнула Виктория Львовна. – От горя голова кругом идёт, а тут с деньгами возись.

Виталий позвонил в половине десятого. Произнёс приличествующие случаю слова, назвал «стариком». Лучший друг заверил, что транспорт будет в необходимом количестве за счёт фирмы, из чего Борис Семёнович понял, что Виталий уже переговорил с директором, наверное, и действует по его просьбе.

- Ты уж извини, старик, за прозу, - продолжал Виталий, - я сейчас еду договариваться на счёт оркестра, гроба, на кладбище. В общем, для высшего разряда потребуются деньги, и немалые.

То, что похороны будут по высшему разряду, было само собой разумеющимся.
Самому Борису Семёновичу требовалось получить справки в милиции, ЗАГСе, снять деньги, забрать тело. После разговора с Виталием, позвонил в Сбербанк. Поскольку в нынешние, чреватые неожиданностями времена, яйца в одной корзине не держат, Борис Семёнович имел рублёвый счёт в Сбербанке, а жена – валютный в Региональном коммерческом. В Сбербанке деньги держать было надёжней, в коммерческом – выгодней. Как и ожидалось, сотрудница банка ответила, что большие суммы надо заказывать заранее. Услышав о причине, потребовавшей такие деньги, ответила: «конечно, конечно», и даже пообещала обслужить вне очереди.
Едва закончились переговоры с банком, на мобильник позвонила Вера, и десять минут рыдающим голосом винила себя в смерти Аннушки. Если бы не зазвала Аннушку смотреть «эту чёртову косметику…», «если бы не принялись обсуждать зимние модели», если бы…, если бы… Борис Семёнович как мог, успокоил подругу жены, - и его вина есть в смерти Аннушки. Если бы после нервного трудового дня слегка не расслабился, а съездил за женой… В общем, жизнь состоит из случайностей, и какая из них относится к роковым и трагическим, нам знать не дано. Самому же пришла в голову мысль, совершенно не нужная, и даже циничная. Если бы Аннушка не мазюкалась всеми увиденными кремами и помадами, а только поглядела, то и не нарвалась бы на четверых отморозков. Пока Вера корила себя, надрывался домашний телефон, но с окончанием разговора, смолк.
Борис Семёнович стоял перед шифоньером, размышляя, выходить ли из дома в обычной одежде, или нужно надеть что-либо особое, соответствующее обстоятельствам. В этот момент пришла Полина.

Простояв безмолвно минуту, свояченица выпустила зятя из объятий. Мельком погляделась в зеркало, заученным движением поправила волосы, прошла в комнату. Борис Семёнович двинулся следом.

Полина, закинув ногу на ногу, села в кресло, расправила складки на брюках, достала сигарету. Борис Семёнович, игнорируя правила хорошего она, не поспешил чиркнуть зажигалкой, горбясь, устроился на диване.
Удлинённое лицо Полины с прямым носом, ресницами, подобным миниатюрным веерам, гладкой, без единой морщинки, кожей, казалось холодным. Младшая сестра всегда была сдержанней, закрытей Анны. Но отсутствие всяких эмоций в такой день заставляло предполагать равнодушие, а не умение себя держать. Объятья в прихожей казались лицемерными, рубашку не омочила ни одна слезинка. Но и безудержные соболезнования и причитания Виктории Львовны представлялись неискренними, показушными.

Тремя-четырьмя затяжками Полина выкурила сигарету до половины, ткнула в пепельницу, посмотрела на зятя прямым, твёрдым взглядом.

- Во-первых, побрейся, причешись. Не гляди, что я такая ухоженная, - по глазам догадалась о мыслях зятя, - всю ночь ревела. Мишель валерьянкой отпаивал. Утром таблеток наглоталась, еле в порядок себя привела. Надо держаться, Боб. Мать, вот, таблетками напоила, кое-как успокоила. Давай, давай, иди в ванную, я кофе приготовлю, поговорим.

На кухню Борис Семёнович пришёл посвежевшим после душа. Быстро глянув на свояченицу, отвёл глаза. Надо было как-то держать себя, но как именно, не знал, любая форма поведения казалась лицемерной. Прошёлся вдоль мойки, плиты, тёр руки, совал ладони в карманы, тут же вынимал их. После кошмарной ночи, водки, коньяка, транквилизаторов голова одурела. Чувств никаких не испытывал, уставший мозг отказывался вырабатывать руководство к действию. Полина, прихлёбывая кофе, курила.

- Не мельтеши, сядь.

Свояченица двинула по столу чашку. Кофе показался неприятно горьким, почти противным. Борис Семёнович встал, открыл холодильник, но хладнокровная родственница предупредила его желание.

- Оставь пока бутылку.

Борис Семёнович послушно сел.

- Правильно сделал, что детей к бабушке отправил. И ей легче, и им. Я своих тоже к ней привезла. О похоронах думал уже?

- Помогут, - ответил зять односложно, выхлебнул половину чашки, обжёг нёбо, подышал открытым ртом. – Виталий похороны организует, соседка поминками займётся, женщину пришлёт, тело обмыть. Я за деньгами собрался идти, за справками.

- Понятно. Виталию можно доверять, сделает по высшему разряду. Я о другом хотела поговорить.

Снаружи раздался глухой удар о стекло. Полина вздрогнула, оторопело обернулась к окну. В лоджии, напротив кухни, закрывая обзор, висели купальные полотенца, стиранные ещё Анной. Борис Семёнович вялым голосом пояснил:

- Мишка голубей приманил. Кормушку устроил, по утрам всякую всячину накладывает. Сегодня не кормил, какой-то бестолковый в лоджию рвётся.

Полина потёрла кончиками пальцев лоб.

- Да, так вот. Голуби эти дурацкие, с мысли сбили. Отпевание в церкви не хочешь устроить?

Борис Семёнович шевельнул губами, пожал плечами.

- В принципе не против. У нас рядом открыли весной церквуху. Но я там ни разу не был, издали видел.

- Церквуха не пойдёт, - категорически возразила Полина. – Мы не бедные люди, не на субсидии живём. В Успенку надо везти. Белые люди в ней и детей венчают, и покойников отпевают. А мы чем хуже?

Борис Семёнович посмотрел исподлобья, воткнул взгляд в чашку. Мысли тяжело ворочались в очумевшей голове. Представилось, как при стечении народа крестится, бухается на колени, прикладывается к лапище волосатого попа. И вразрез с недавно сказанным, вымолвил:

- Зачем это? Сроду ни в какого бога не верили. Люди засмеют.

Полина, поджав губы, отпрянула от стола, скрестила на груди руки, посмотрела на зятя, как на неразумное дитя.

- Так и знала, что выскажешься в подобном духе. Смеяться никто не будет, - произнесла раздельно и назидательно. – Вот пальцами, Боб, показывать будут, если без отпевания похороним. Веришь, не веришь, какая разница? Кому до этого дело, кого это трогает? У всех своих проблем хватает. Теперь так принято. Мы, Боб, не бедные люди, чтобы на похоронах экономить. Реноме поддерживать надо.

Борис Семенович нахмурился, дёрнул плечом.

- Надо, так надо. Как скажешь, я уже ответил, в принципе не против. Я в таких вещах не разбираюсь. Жмотом, вроде, никогда не был, так что давай отпевать. Чего взъелась?

- Знаю, знаю, что ты не жмот. Не обижайся, Боб. Я так и думала, что ты про это не вспомнишь, и не подумаешь об этом, поэтому и заехала. Ты на счёт таких дел не в курсе, а я в этом году на двух похоронах была. Кстати, о деньгах не напрягайся. Мы с Мишелем тысчонок пять – семь подкинем, сестра всё-таки. В общем, договариваемся сразу, церковь за наш счёт, иначе мне стыдно будет, - Полина перегнулась через стол, положила узкую холодную ладонь на кулак зятя.

- Кстати, ведь ни я, ни Анна, как я понимаю, не крещённые. Отпевают-то, наверное, только крещённых.

Полина резким движением сложила ладони вместе, переплетя пальцы, обескуражено посмотрела на дотошного Боба.

- Правда, я об этом и не подумала.

Бориса Семёновича уже захватила идея хоронить жену по полному христианскому обряду. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать.

- Впрочем, поп тоже человек, и, как я понимаю, ничто человеческое ему не чуждо. Положить сверху положенной таксы, чтобы лишних вопросов не задавал. Ему, какая разница кого отпевать, крещённую, или не крещённую.

- Погоди, деньги зря швырять тоже не надо. На всех нищих не напасёшься. Крещённым ни печатей на лбу не ставят, ни метрик особых не выдают. Крестики мы с Аннушкой давно носим. Пойдём вместе, потребуется, на библии поклянусь, что мы с сестрой крещённые.

Полина закурила третью сигарету, вторая лежала в кофейном блюдце, как и первая, не докуренная. Дым попал в глаз, прищурившись, помахала раздражённо рукой.

- В общем, так, слушай, чтобы в курсе быть. Нас в детстве, ей шесть было, мне – три, возили в деревню к маминой бабушке, нашей прабабушке. Там и крестили. В городе нельзя было, отец – партийный, могли выйти неприятности. Кто докажет, что не так? Прабабушка умерла давным-давно, спрашивать не у кого. А церковь? Церковь закрыли, - добавила быстро. – Господи! Да кто выяснять станет? Кому это надо? Ты, на всякий случай подтверди, дескать, от жены про эту историю слышал. Согласен?

Борис Семёнович изобразил утвердительную гримасу, в свою очередь предостерёг:

- Мать не забудь предупредить, чтоб казуса в церкви не вышло.

- Скажу, скажу, да она молчать будет. Так, одевайся, одиннадцать уже. Ты вот что, жвачку пожуй. Перегарчиком-то несёт от тебя.

Церковный двор опоясывала сварная металлическая ограда с коваными воротами и калиткой. У калитки стояли плохо одетые люди с постными лицами, искательными взглядами. Всезнающая Полина сунула двоим по горсти мелочи. Борис Семёнович с готовностью полез в карман за кошельком, свояченица дёрнула за рукав.

- На выходе подашь. Хватит с них, сколько надо, я подала. Не видишь разве, профессионалы это.

У паперти Полина остановилась, достала из сумочки чёрную газовую косынку, покрыла голову. Борис Семёнович пригладил растрепавшиеся волосы.

Батюшкой оказался плотный, хорошо пахнувший мужчина с располагающей внешностью. Умное, интеллигентное лицо с несколько впалыми щеками, прорезанными продольными морщинами, и аккуратной бородкой с проседью, скорее подходило авторитетному научному работнику или маститому писателю, но не служителю обветшавшего культа. Предстань священник в цивильной одежде, Борис Семёнович ни за что бы не догадался, что общается с попом.

Выслушав посетителя, батюшка задал каверзный вопрос:

- Крещёна ли супруга ваша, Борис?

Не позволив зятю и рот открыть, в разговор вступила Полина со своей версией. В подтверждение излагаемых событий хотела даже показать золотой нательный крестик, но настоятель снисходительно пресёк поползновения представить вещественное доказательство.

- Теперь-то мы крестики носим, а раньше сами понимаете… - пролепетала мнимая богомолка под изучающим взглядом священника.

- Охотно верю вам, - батюшка коснулся руки Полины, блуждавшей у основания шеи. – Слава Господу нашему, богоборческая власть сгинула и ушла в небытие. Верующие ныне могут безбоязненно следовать установлениям Святой Церкви. Очень правильно поступила когда-то ваша матушка.

В продолжении всей беседы настоятель внимательно смотрел на вдовца. Запавшие глаза, набрякшие подглазья, нездоровая бледность лица, явившиеся следствием полубессонной ночи и употребления алкоголя, говорили ему о безутешном горе. Стоявший перед ним растерянный человек искал утешения. Состояние человека совершенно неожиданно для себя менее суток назад ставшего вдовцом, было ему понятно. Люди есть люди. В суете, погоне за успехом, плотскими радостями ни бога не помнят, ни о душе не задумываются. Но случись несчастье, опрокидывающее их жизнь, ищут утешение в церкви. Это понятно, когда нервы обнажены и душа страждет, кто обовьёт утешением, успокоит, как не Святая Церковь, которая, словно любящая мать, заботится о своих болящих и страдающих чадах.

- Теперь, Борис, ты пребываешь в великой печали, сердце твоё разрывается от тоски и горя. Не скорбеть об усопшей супруге нельзя, но скорбеть надо в меру. Что у человека главнее, душа или тело? Душа, конечно же. Душа бессмертна, умирает только тело. Пойми, супруга твоя жива, она лишь находится в ином месте. Потому скорбеть надобно, как, пусть при долгой, но временной разлуке. Наши страдания, скорбь, плач не приносят усопшим отрады, пойми это. Усопшие нуждаются в молитве о них. Жизнь человеческую допустимо сравнить с жизнью виноградной кисти. Виноград созревает, кисть срывают, отправляют под пресс. Что остается от прекрасной грозди? Сок и выжимки. Выжимки сгнивают, но жизнь виноградной грозди продолжается в благородном вине, получаемом из сока. В вине хранится всё ценное и прекрасное, полученное виноградом, когда его питала лоза, и ласкало солнце своими лучами. Подобно вину, которое не портится, наоборот, становится всё лучше с течением времени, в бессмертной душе человеческой продолжается вечная жизнь и бесконечное развитие в направлении добра. В эти дни душа усопшей супруги твоей пребывает в смятении. И ты, и все близкие должны помочь ей, - настоятель говорил негромко, грея Бориса Семёновича тёплым, увещевающим взглядом. – Помочь может только молитва. Поэтому не думай о себе. Безмерная скорбь это забота о себе, но не о ней. Поэтому возноси молитвы ежечасно. Очень помогают усопшим бдения у тела перед погребением, и щедрая милостыня. Если способен на подвиг ради супруги, проведи перед погребением ночь в молитвах у тела её. Также вели деткам своим подать щедрую милостыню нищим. Милостыня очень помогает усопшим, и у детей от того души покой обретут, и Бог их за это благословит. И помни, только Святая Православная Церковь даст успокоение душе твоей.

Слова, произносимые священником, были записаны во всевозможных наставлениях и служебниках, и излагались в различных интерпретациях множество раз. Но Борису Семёновичу таких слов никто и никогда не говорил. Более того, и тембр голоса и мимика, и участливость взгляда вовсе не походили на профессиональные улыбки гостиничных администраторов, телешоуменов, вообще людей, в чьи служебные обязанности входит услужливость клиентам. Потому душа Бориса Семёновича находилась в томлении. Поп представлялся ему уже не анахронизмом, но душевным целителем. Желая ответно доставить священнику приятное, искренне пообещал после похорон, когда жизнь войдёт в спокойное русло, креститься самому и крестить детей. Земцову пришло на ум, что усопших привозят в церковь накануне отпевания, и что-то делается вокруг них. Он хотел спросить об этом, но не успел даже выяснить правила отпевания.

От входной двери торопливой семенящей походкой к настоятелю приблизился церковнослужитель, одетый в залоснившуюся на локтях и коленях рясу, что-то прошептал на ухо. Выражение лица настоятеля с отечески-участливого сменилось на озабоченное, брови нахмурились. Препоручив просителей дьячку, священник удалился. Это обстоятельство вызвало огорчение у Земцова. Человек абсолютно не верующий, ни сном, ни духом не помышлявший о боге, вере, Борис Семёнович почувствовал к священнику доверительность, побуждавшую искренне говорить с ним, и слушать его. Хотя настоятель не намного превосходил годами, но отеческий тон, наставительность не вызывали неприятия, не раздражали, наоборот, растворяли чувство противоречия, возбуждая желание внимать и следовать отеческой воле. Румяный, тугощёкий, какой-то неопрятный дьячок своим появлением испортил впечатление. Лицо его, на котором отсутствовали следы печали и размышлений, выражало смесь самодовольства и угодливости. Высмеянные молодым юмористом глазёнки в два карата, редкая, неухоженная бородёнка были неприятны.

Почему-то настоятель беседовал в основном с вдовцом, его же подчинённый разговаривал с сестрой усопшей. Свояченица вела переговоры как бы на особицу, лишь однажды спросила.

- Так ты хочешь привезти Аннушку в храм накануне отпевания?

- Да-да, - быстро ответил Земцов. – Пусть пробудет здесь ночь.

Разговор с батюшкой растрогал Бориса Семёновича, находясь под обаянием настоятеля, не вникал в сугубо практические вопросы. Да и беседовала Полина с дьячком не громко, он едва разбирал слова. Встреча происходила в притворе, и, закончив переговоры, свояченица подошла к киоску, находившемуся при входе, в звоннице, разговаривала с женщиной, заведовавшей киоском, что-то писала. Борис Семёнович озирался, переминался с ноги на ногу, робея подойти к аналою, рассмотреть заинтересовавший его иконостас. На глаза попался высокий цилиндрический бочоночек, стоявший у противоположной стены. На бочоночке была прикреплена дощечка с надписью: «Пожертвования на ремонт храма». Он подошёл к нему, и опустил в прорезь розоватую ассигнацию с изображением города архангелов.

В этот день Борис Семёнович успел лишь снять деньги со сберкнижки. Вернувшись из Сбербанка, застал дома тёщу с сыновьями. Старая женщина, убитая неподдельным горем, ткнулась в грудь мужу дочери, отцу внуков, долго плакала. Лицо её сделалось некрасивым. Большой мясистый нос выделялся более обычного, кожа имела вид густой манной каши, покрылась порами, через которые, казалось, вот-вот начнёт сочиться лимфа, кудряшки цвета пшеничной соломы жалко обвисли. Сыновьям Борис Семёнович сказал: «Вот так-то», и они удалились в свою комнату. Старший, шестнадцатилетний Вадим, скрипнул зубами, раздельно произнёс:

- Жаль, что те уроды разбились. Они бы у меня поплатились.

Младший, девятилетний Миша, пошмыгал носом, молча уселся за компьютер. Тёща бесцельно бродила по квартире, надрывая сердце, смотрела плавающими в слезах глазами, причитала: «Где же моя доченька?» Наконец, смолкла. Вызывая жалость поникшей фигурой, устроилась в кухне на табуретке. Звонил Виталий, звонили из фирмы Анны. Переговоры вела Полина. Как-то незаметно, исподволь свояченица заняла главенствующее место в доме, и направляла похороны. Вдовец вначале раздражался непрошенной опёкой, но затем смирился. И подумал, что оно и к лучшему. Вечером, когда улицу закрыла темнота, пришла Виктория Львовна. Долго сидели на кухне, поминали усопшую, обсуждали поминальный обед, и никак не могли определить число гостей. Тёща после переживаний, рюмки водки впала в дремотное состояние, и её уложили на диване в гостиной. Прощаясь, Виктория Львовна несколько раз повторила: «Поминки не юбилей. Как определишь, сколько человек будет? Придёт человек помянуть, разве выгонишь? Подать надо». С этими словам и удалилась.

(Продолжение следует)
С уважением, АПК

Сообщение отредактировал Коломийцев - Понедельник, 29 Апр 2013, 19:18
 
silina Дата: Понедельник, 29 Апр 2013, 20:27 | Сообщение # 36
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Цитата (Коломийцев)
По высшему разряду

Цитата (Коломийцев)
Если рассматривать трагедию применительно к единственной и неповторимой человеческой личности, её гибель – случай вопиющий, дикий, ни с чем не сообразный. Жил человек, жил, находился в расцвете сил, строил планы, растил детей, о собственной смерти подумывал иногда, как о неизбежном, но гипотетическом событии. И вдруг, на скаку, на полуслове, при нелепейших обстоятельствах, возможных лишь на подмостках театра абсурда, свершается это гипотетическое событие.

Цитата (Коломийцев)
В продолжении всей беседы настоятель внимательно смотрел на вдовца. Запавшие глаза, набрякшие подглазья, нездоровая бледность лица, явившиеся следствием полубессонной ночи и употребления алкоголя, говорили ему о безутешном горе. Стоявший перед ним растерянный человек искал утешения. Состояние человека совершенно неожиданно для себя менее суток назад ставшего вдовцом, было ему понятно. Люди есть люди. В суете, погоне за успехом, плотскими радостями ни бога не помнят, ни о душе не задумываются. Но случись несчастье, опрокидывающее их жизнь, ищут утешение в церкви. Это понятно, когда нервы обнажены и душа страждет, кто обовьёт утешением, успокоит, как не Святая Церковь, которая, словно любящая мать, заботится о своих болящих и страдающих чадах.

Да, Александр, тяжёлая история, но такая жизненная. Читается у Вас легко, но во второй части подумала, что Вы Геннадия Артемьевича Борисом Семёновичем случайно нарекли. Потом увидела, что следует продолжение.
С уважением.
Силина Марина Николаевна
 
arthur_linnik Дата: Среда, 01 Май 2013, 16:09 | Сообщение # 37
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 364
Награды: 9
Репутация: 17
silina, Самое поразительное, что свояченница закатила "помпу" с похоронами... "Мы не бедные..." и всё такое "приличные люди..."
 
Коломийцев Дата: Четверг, 02 Май 2013, 11:55 | Сообщение # 38
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Продолжение рассказа

По высшему разряду

- 3 -

На следующий день Борис Семёнович взял разрешение на захоронение, сходил в ЗАГС. Все эти действия производились им бездумно, механически. Он разговаривал с милицейскими сотрудниками, служащими ЗАГСа, тут же забывая их лица, слова, произносимые ими. Как ни странно, сердце его не разрывала тоска о жене, о которой говорил священник. Своё апатичное, граничащее с сомнамбулизмом состояние приписывал действию таблеток, которыми его пичкала Полина.

Из морга позвонил Виталий, доставивший туда гроб, и Борис Семёнович отправился за телом. Было бы практичней все необходимые процедуры провести в морге, и везти гроб сразу в церковь, но воспротивилась тёща. По какому-то обряду, перед погребением покойница должна проститься с домом. Лестницы в доме сооружали, не предусматривая подобных обрядов, но пришлось согласиться.

Дома покойницу поджидали две женщины. Одна, пожилая, с оплывшей фигурой и свистящим дыханием, приглашённая Викторией Львовной, и вторая, сухонькая, востроносенькая с бескровными губками, принесшая из церкви специальное облачение.

К удивлению, неприятному удивлению, Бориса Семёновича в квартире присутствовал двоюродный брат Анны – Леонард. В семье с незапамятных времён за Леонардом закрепилось имя Лёнчик. В свои тридцать пять Лёнчик выглядел на сорок с хвостиком. Более всего старили залысины у висков, поредевшая шевелюра у лба и припухлости под глазами. Овальное лицо его имело правильные формы. Очертания губ, подбородка свидетельствовали об энергичном характере, но кожа успела приобрести некоторую дряблость. Где-то году в девяностом, юный Лёнчик занялся продажей гвоздик, но, в отличие от злого электрогения, высот на этом поприще не достиг. Оставив цветочки, Лёнчик устремился в свободное плаванье по бурным волнам лихого российского бизнеса, рассчитывая набрать ягодок. Но, не обладая надёжными лоциями, зато, имея склонность к авантюрным курсам, и в плаванье не достиг надёжных успехов. Мало того, периодически оказывался в долгах, причём в таких, кои в наше сумбурное время угрожали самому бытию незадачливого бизнесмена. Из долгов Лёнчика, обычно не без помощи мужей, выручали двоюродные сёстры. Однажды доморощенный авантюрист заложил настолько крутой вираж, что его пришлось «отмазывать». Занимался этой процедурой лучший друг двоюродного зятя. Словом, в семье Лёнчик занимал прочное место паршивой овцы. Но в этом положении Лёнчик, к негодованию двоюродных зятьёв, не видел ничего оскорбительного или унизительного для себя, даже наоборот. Хотя Леонард никогда не обнаруживал поэтических наклонностей, его окружал некий байронический ореол. К слову сказать, память Лёнчика была нашпигована отрывочными двустишиями любовной тематики, кои он не без успеха использовал при улещивании прекрасных дам. Именно из-за байронического флёра зятья особенно недолюбливали своего двоюродного шурина. Как-то Анна, нисколько не надеясь на успех, так, для очистки совести, попросила мужа пристроить непутёвого брата в свою фирму. Супруг наотрез отказался от подобной чести, присовокупив, что лучше он станет выплачивать Лёнчику пожизненный пенсион, чем ежеминутно дрожать в ожидании сюрпризов. Жена не настаивала на своей просьбе, прекрасно сознавая, что добровольно связываться с таким сокровищем, как Леонард никто не станет. Принадлежал Лёнчик к разновидности единственных сыновей. Мать разошлась с отцом ребёнка, когда сыну едва исполнилось пять лет. Отец Лёнчика занимал хорошую должность на большом заводе, выполнявшем оборонные заказы, и, кроме обязательных двадцати пяти процентов, добавлял весомую сумму на содержание сына. Сам в воспитании отпрыска участия не принимал, даже виделся с ним изредка и урывками. Мать в единственном дитяти души не чаяла.

Сейчас Лёнчик находился на плаву, раскатывал в тёмно-синей «тойоте». Но, не смотря на то, что был за рулём, успел хорошо принять. Впрочем, как неприязненно подумал Борис Семёнович, балбесу всё сходило с рук. Сам он, находясь даже в лёгком подпитии, которое и подпитием-то назвать трудно, за руль не садился.

Полина, посетившая до обеда церковь, пообщалась со служителями, богомолками. Уединившись с зятем на кухне, поведала о таинствах, уже слышанных им от священника.

- Над покойниками всю ночь читают псалтирь, - объясняла свояченица, глядя на зятя напряжённым взглядом. – Обычно нанимают дьячка, псаломщика. Ну, или кого-нибудь из верующих. Их там, оказывается, порядочно толчётся. Кто действительно верующие до фанатизма, некоторые, как я полагаю, рублик, другой сшибить норовят. Но, понимаешь, - Полина округлила глаза и заговорила проникновенным тоном, понижая голос и растягивая шипящие. – Лучше, чтобы это делали не посторонние люди, а родственники. Понимаешь, душа Аннушки сейчас мучается. А, если допустим, мы с тобой всю ночь помолимся за неё, ей станет легче, покойней. Да и нам самим будет не так тяжело. Ты как?

Борис Семёнович слушал свояченицу и недоумевал. Если бы подобные речи завела пришедшая обмыть тело богомолка, он бы воспринял их как должное. Но Полина! Современная деловая женщина несёт подобную чушь! Было чему удивляться. Разглагольствуй Полина на эту тему при посторонних, тоже было бы понятно – положение обязывает. Распинаться о том, во что не веришь, это по-нашему, к этому мы привыкли. Но ведь они сейчас вдвоём, знают друг друга как облупленных. К чему лицемерничать до такой степени? Скажи прямо – надо создать впечатление. Он ни за что не признает Полину истинно верующей. Неужто смерть сестры так подействовала на неё, и всколыхнула тёмное подсознание, тысячелетие питаемое суевериями? На память ни к месту пришёл гоголевский «Вий». Борис Семёнович едва не улыбнулся, представив, как гроб с телом жены гоняется за ним по ночной церкви. Усилием воли он удержал готовые искривиться в усмешке губы. С другой стороны грехов перед Анной у него хватает, и, если проведёт ночь у её тела, морально смоет с себя эти грехи, и совесть не будет донимать его. Не это ли и имел в виду священник, уверяя, что ночные бдения благотворны не только для усопших, но и для их родственников? Борис Семёнович словно бы даже обрадовался возможности очиститься от грехов, и поспешно согласился. Полина уже торопила его.

- Ну, что молчишь?

- Я согласен, конечно. Только я ведь ни псалмов, ни молитв не знаю.

- Ты об этом и думал? Какой ты, однако! Там дадут, наверное, тексты. В общем, договорились. Остаёмся на ночь в церкви.

Тело обмыли, обрядили.
Анна выглядела незнакомой, даже чужой. Во время трагедии был разбит затылок, лицо не пострадало, но на нём явственно обозначилась печать смерти, уродуя привлекательные черты. Виски казались вдавленными, кожа пожелтела. Сама Анна уменьшилась в размерах, словно съёжившись от ужаса при наезде, так и не распрямилась. Впервые, после вчерашнего вечера у Земцова заныло сердце. Ему невысказанно стало жаль жену. Голову покойницы обвивала широкая белая лента с крестами и надписями. Борис Семёнович машинально прочитал: «… Боже Святый Крепкий, Святый…», остальные слова были скрыты. Поверх тела лежали пелены с изображением крестов, в сложенные на груди руки покойницы была вложена иконка. Сели по обе стороны гроба, боясь задержать взгляд на мёртвом лице. С тёщей случился припадок. Словно сомнамбула поднялась со стула, припала к телу дочери, зарыдала.

С большими предосторожностями гроб вынесли из дома, погрузили в фургончик.
В храм, сопровождать тело, поехали все. Борис Семёнович опасался, что байронический тип, находившийся в подпитии, выкинет в церкви что-нибудь несуразное, неприличное, поставит всех в неловкое положение. Но для Лёнчика подобное состояние являлось привычным. Гроб поставили на указанное место в северном приделе, и Лёнчик трижды, довольно ловко перекрестился на иконостас.

Детям было тягостно сидеть молча, без движений. Борис Семёнович сам, не выдержав, дважды выходил из церкви покурить. В восемь домочадцев отправили домой. Тёща пыталась остаться, но дочь уговорила мать уехать. Лёнчик, узнав о предстоящих бдениях, нырнул в «тойоту», и, вернувшись, насильно затолкал зятю во внутренний карман плоскую серебряную фляжку. По-своему, безалаберный двоюродный братец был добрым человеком.

Проводив друзей и домочадцев, вернулись к гробу. У тела находились двое – дьячок и женщина, приходившая обряжать покойницу. Дьячок бросал на вдовца заискивающие взгляды, богомолка выглядела раздражённой, даже озлобленной, морщилась, поджимала бескровные губы. Дьячок принёс слегка помятые, со следами нечистых пальцев, листы с крупно отпечатанными текстами псалмов и молитв, читаемых над усопшими. Протянув листы, смущаясь, принялся объяснять, какие места надобно читать трижды, когда совершать крестные знамения, когда класть поклоны. Все действия, сопровождавшие молитвы, указывались в сносках и скобках, но служитель надоедливо растолковывал их, некоторые места даже дважды. Богомолка тоже не уходила, всё так же с поджатыми губами без нужды поправляла пелены на теле, оборки на гробе. Земцов наконец догадался, что своим рвением они отбили у дьячка и богомолки дополнительный заработок, на который те твёрдо рассчитывали. Выдав обоим по сотенной, хотя богомолке уже было уплачено, смиренно попросил помянуть усопшую. Получив мзду, те мелко перекрестились, поклонились гробу и удалились.

До полуночи вдовец и свояченица, сменяя друг друга довольно бодро читали псалтирь. Потрескивали свечи, половицы. С улицы сквозь затворенные двери проникали приглушённые шумы улицы: шуршание шин, рокот двигателей, людской говор. Днём этих шумов слышно не было. В двенадцать Полина расстелила на скамье салфетку, достала из пакета снедь: бутерброды, термос с кофе. Борис Семёнович вспомнил про Лёнчикову фляжку. Решаясь на бодрствование у гроба, Земцов выпустил из виду одно немаловажное обстоятельство. По прошествии времени хотелось курить, кофе и коньяк сделали это желание нестерпимо жгучим, а перекур сопрягался с определёнными трудностями. По истечении второго часа ночи у него слипались глаза, строки расплывались, путались.

- Сядь, подремли, - рядом стояла Полина. Как она оказалась здесь, он даже не заметил.

Дремота на скамье без спинки превратилась в пытку.

Мучительно ворочая тяжёлые мысли, Борис Семёнович думал, что вот за это его самоистязание, Анна должна простить ему грехи, свойственные женатому мужчине. Земцова отнюдь нельзя было назвать бабником, ловеласом, вообще, отнести к разряду мужчин особого нрава, не пропускающих ни одной юбки. И всё же грехопадения случались. Несколько грехопадений произошло в командировках. Борис Семёнович не стремился вкусить запретный плод, но так уж получалось. Неведомо как, укоренилось неписанное правило, после трудов праведных и не очень, когда высокие договаривающиеся стороны приходят к соглашению, непременно нужно «оттянуться» в питейном заведении, иной раз к «расслабухе» приглашались «девочки». «Девочки» нисколько не влияли на отношение Бориса Семёновича к жене, как не могло повлиять ресторанное застолье. Клубничка, она и есть клубничка, десерт после трапезы. Случались интрижки и дома, но всегда бывали мимолётны, служили разнообразием, отдушиной в выматывающей нервы повседневности. Как Борис Семёнович предполагал, интрижки, очевидно, случались и у Анны, женщины привлекательной, сексапильной, знающей толк в женском шарме. К гипотетическим изменам жены Борис Семёнович относился философски – глаз не видит, сердце не болит. И вот теперь, когда Аннушка лежит в гробу, никто из предполагаемый мужчин, разнообразивших с ней нудную жизнь, не придёт посидеть у тела. Так же и ни одна из его «девочек» не придёт к его гробу, когда настанет его срок. А вот он, обманывавший и обманываемый, сидит, читает маловразумительные тексты, якобы приносящее пользу мыкающейся в это время душе. Стало быть, верно, что брак есть таинство, свершаемое на небесах. Причём, делает всё это он, человек не верующий, никогда доселе не переступавший порога церкви. Но какая-то сила подвигла же его на этот поступок. Неужели, всё это он делает лишь потому, что ныне так принято. Принято развлекаться с «девочками», потом идти в церковь, произносить абракадабру, креститься, ставить свечи. Эта мысль показалась Борису Семёновичу неприятной, он опять стал думать, что, не смотря ни на что, они с Анной муж и жена. От этой мысли на душе потеплело, он ещё несколько раз извлекал из кармана фляжку.

На смену мысли о таинственном единении жены и мужа пришла иная мысль, обдавшая смертным холодом, от которой сердце ёкнуло и онемело в ужасе. Как всякий человек, Земцов знал, что когда-нибудь жизнь его закончится, и он умрёт, как любое живое существо. Это знание жило как бы отдельно, вовне, не касаясь и не затрагивая настоящую жизнь. Знание о конечности земного существования нисколько не волновало Бориса Семёновича. И вот сейчас, в ночи, эта мысль рельефно и контрастно обозначилась в затуманенном усталостью мозгу. Всякая дрёма слетела с Бориса Семёновича. Он со всей возможной ясностью осознал, что это «когда-нибудь» вполне возможно наступит довольно скоро, и он как Анна ляжет в гроб. Его, пусть не очень ловкое, далеко не атлетического сложения, но всё равно до безумия любимое тело, окостенеет, превратится в неодушевлённый предмет. Из тела, которое ещё в полной мере не насладилось жизнью, эта жизнь уйдёт. Тело засыпят землёй, и в нём, его беззащитном теле, поселятся отвратительные, мерзкие черви и сожрут его. Мысль эта была ужасна. Краем сознания он понимал, мысль эта ночная, при дневном свете такие мысли в голову не приходят. Всё равно, Земцову стало нестерпимо жаль себя, словно смерть уже сидела рядом, и обдавала его смрадом и холодом. Вздрагивающей рукой Борис Семёнович достал фляжку.

Утренний свет, проникший сквозь стрельчатые окна, озарил пару, сидевшую на лавке, подпирая друг друга плечами. Свечи догорали, листы с текстами валялись на полу. Борис Семёнович вздрогнул, проснулся, и, не вполне сознавая время и место, резко встал на ноги. Полина, лишённая опоры, мешком повалилась на лавку. Борис Семёнович нагнулся, собрал рассыпанные листы, невольно застонал. Тело ломило, одеревеневшие мышцы плохо слушались. Заменив свечи, возобновили чтение, сходив по очереди умыться в сторожку.

Первой в церкви появилась давешняя богомолка. Трижды, с поклонами, перекрестилась на иконостас, подошла к иконе Спасителя, висевшей справа от царских врат, повторила ритуал, но теперь с коленопреклонением и целованием. И уже после подошла к ним, спросила о прошедшей ночи, озаботилась, не надо ли чего.

- Я непременно и немедленно должна принять душ, иначе помру, - объявила Полина и вышла из церкви.

- Звонила домой, - сообщила вернувшись. – Сейчас Мишель привезёт маму и Вадима с Мишей. Они посидят у гроба. Мы наведаемся домой, вернёмся к отпеванию.

В квартире царствовала Виктория Львовна. Волосы её были убраны под косынку, лоб покрывали бисеринки пота. Работала мясорубка, жарились блины, что-то булькало в огромной эмалированной кастрюле. Кроме соседки и приглашённой ею женщины, на кухне трудилась Вера. О том, что она всё-таки трудилась, можно было судить по переднику и запятнанной мукой косынке. Когда Борис Семёнович заглянул на кухню, Вера покуривала в форточку, и рассказывала что-то смешное. В любовной связи с лучшей подругой жены Земцов никогда не состоял, но чисто внешне их отношения носили довольно игривый характер. Согнав с лица улыбку, приобняв хозяина дома за плечи, Вера вывела его из кухни в гостиную и накормила котлетами. Борис Семёнович принял душ, и, чувствуя себя лишним в собственной квартире, прилёг отдохнуть.

Скамьи от гроба убрали. В руках усопшей иконку сменил крест. Люди подходили, попав в непривычную обстановку, озирались, рассматривали иконостас, царские врата, паникадило, в котором стилизованные электрические светильники подменяли настоящие восковые свечи. Всего собралось человек двадцать пять. Стояли молча, изредка перешёптывались, бочком выбирались покурить. Борис Семенович стоял ближе к изголовью, рядом с детьми, тёщей, Полиной. Свояченица накупила свечей. Раздала в протянутые руки. К родственникам пробралась Вера, сунула в ладонь бумажный кулёчек. Борис Семёнович машинально взял бумажную воронку, посмотрел недоумённо.

- Свечу в него вставь, - пояснила Вера. – Воском заляпаешься.

Появился брюхатый, обильнобрадатый диакон, облачённый в стихарь с орарем. Не обращая внимания на любопытные взоры, положил на аналой толстую книгу в тёмном переплёте. Откуда-то вынырнула старушонка, похожая на серенькую юркую мышку. Тихонькая мышка оказалась чем-то озлобленной, мелкими шажками пробежала вокруг гроба, довольно бесцеремонно, неожиданно крепкими ручками-лапками отстраняя от него скорбящих.

- Место священнику заступаете! Расступитесь!

Из алтаря деловой походкой вышел священник, одетый в парчовую, тканную золотом ризу, с наброшенной на шею епитрахилью, концы которой едва не волочились по полу, и большим восьмиконечным наперсным крестом. Лицо его было сосредоточенным, взгляд целеустремлённым. Тяжёлая, богатая одежда, неудобная в повседневности, маска, скрывавшая естественные черты лица, говорили о важности, необычности предстоящего действа. Борис Семёнович засмотрелся на священника и запоздал с крестным знамением. В службе священнику помогал диакон: перевёртывал листы в книге, возжигал кадильницу, подавал чашу с освящённой водой.

«Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится…», - выводил полнозвучный баритон. Мысли Бориса Семёновича расползались. Усилием воли он пытался отрешиться от земного, сосредоточиться на песнопениях и речитативе священника. На минуту-другую ему это удавалось, он с вниманием слушал службу, но как только контроль ослабевал, мысли возвращались на землю. Заботила до чрезвычайности, как о чём-то жизненно значимом, мысль о поминках. Оттеснённый от забот об обеде, он выдал Виктории Львовне затребованную сумму, и думать, не думал об обеде. Теперь перед отпеванием спохватился, забеспокоился. Придёт уйма народа, где рассаживать, чем кормить. Полина успокаивала, практично рассудив, что не очень близким можно скоренько подать по стакану, обязательному блину и бутерброду. Родственники и близкие друзья сядут за стол во вторую очередь. И еды готовится вдосталь, ему с мальчишками на неделю хватит доедать. Слушая службу, Борис Семёнович опять забеспокоился. Он понимал, что Полина права, и всё же подобный, в две очереди обед представлялся ему не очень приличным.

Богослужение тянулось и тянулось. Борис Семёнович потихоньку оглядывался, рассматривал присутствующих, отмечая, что некоторые дамы в траурных одеждах выглядят весьма и весьма элегантно. Это наблюдение наводило на мысль, не является ли церковная служба, похороны своеобразной тусовкой. Злобная мышка-старушка не кто иная, как церковный шоумен, соответственно месту действия подсказывающий участникам, где встать, когда креститься, когда молиться. Вот закончится служба, зрители поаплодируют, а то и крикнут «Браво!» главному актёру, и, обсуждая представленной действо, устремятся на «халявный фуршет».
Распространяя ладанный дымок, священник обошёл гроб, приблизился к иконостасу, вернулся к аналою.

Служба продолжалась. «Как житеская сладость…», «его же успокоити, Господу помолимся», «Христу помолимся дати ему во веку успокоение», « … да простит Господь яже содеяла…» До сознания Бориса Семёновича доходили лишь обрывки творимой службы. Впечатлительный Миша, с детской непосредственностью впитывавший происходящее, сомлел, кто-то из женщин повёл мальчика на воздух. Свистящий шёпот сопроводил: «Служба не кончилась, подались! Безбожники!»

Наконец раздалось: «Вечная твоя память, достоблаженные и приснопамятные…» Прощальное приветствие сопроводилось едва сдерживаемыми вздохами облегчения. Появилась богомолка с подносом, предлагая подать, кто, сколько сможет на ремонт храма. Мышка-старушка юрко сновала меж скорбящими, отбирала недогоревшие свечи. Полина, раздражённая усталостью от ночных бдений, долгим стоянием во время службы, прошипела:

- Почему это?

Старушка так же раздражённо объяснила:

- На канун поставим, зажжём по покойнице.

Полина оттолкнула старушечью лапку, забрала свечи у матери, мужа, зятя, детей.

- Мы их дома у портрета зажжём, - и процедила сквозь зубы, обращаясь к зятю: - Вот скупердяи! – и всплеснула руками: - Ах ты, Господи! Про земельку-то я забыла! – сунув свечные огарки мужу, оставила родственников, торопливо подошла к священнику, направлявшемуся к алтарю. Тот что-то негромко сказал, с недовольной гримасой, и указал на дьячка.

Гроб под руководством Мишеля вталкивали в автобус, Борис Семенович торопливо курил. Подошла Полина. Показала полиэтиленовый мешочек с серой массой, похожей на золу.

- Странно. Все говорят, как гроб крышкой закрывать, тело освящённой землёй посыпают. Да я сама видела. Поп недоволен чем-то.

- Так ты взяла?

- Да. Дьячок насыпал. Господи, и здесь без платы лишний раз не пошевелятся. А куда денешься? Кто-нибудь обязательно скажет – денег пожалели. – Набожность осыпалась со свояченицы, уступая место деловитости. – Представь, у этих прохиндеев нужных шурупов не оказалось. Гвоздями крышку прибивать будут. Высший разряд называется!

На гроб с глухим стуком и шуршанием упали комочки глины, брошенной горстями. Могильщики споро закидали могилу, насыпали аккуратный холмик, установили временный крест. На холмик легли венки, цветы. Первыми ушли оркестранты. Для этих происходящее действительно являлось очередным представлением. Отойдя на десяток шагов от могилы, громко заговорили о своём, с шага перешли на рысь.

Стоя у раскрытого гроба, прощаясь, Борис Семёнович расчувствовался. Начал с банальностей – «дорогая жена», «спи спокойно», «детей выращу», «никогда не забуду». Потом даже глаза взмокрели. Целовал холодный лоб, хватал закоченевшие руки, выбил из них крест. Вера подхватила под локоть, отвела от гроба, Виталий сунул капроновый стаканчик.

Окончание следует.
С уважением, АПК

Сообщение отредактировал Коломийцев - Четверг, 02 Май 2013, 11:57
 
samusenkogalina Дата: Пятница, 03 Май 2013, 12:43 | Сообщение # 39
Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 2932
Награды: 122
Репутация: 165
С праздником Пасхи!
Мои куклы и живопись. Приглашаю.
Моя авторская библиотека.
Союзники IX моя страничка
Мои сонеты. Коломенский текст
Жили-были куклы
Моя копилка на издание книги.
 
Коломийцев Дата: Пятница, 03 Май 2013, 19:01 | Сообщение # 40
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Окончание рассказа

По высшему разряду

- 4 -

Произносили слово родственники, друзья, дошла очередь до сослуживцев. Директор фирмы, в которой трудилась Анна Фёдоровна, присутствовал на отпевании, приехав в церковь к концу службы, и на похоронах. Высказал соболезнования, и уехал, сославшись на обилие неотложных дел. Лёнчик всё же принудил помянуть покойницу.

С рюмкой в руке поднялся Олег Ефимцев, мужчина тридцати четырёх лет, одетый в чёрную тройку. Волевое лицо с массивным подбородком несколько портили глаза навыкат. Облик преуспевающего, умеющего себя подать человека, довершали длинно остриженные, хорошо ухоженные волосы.

- Я хочу сказать о нашей Анне Фёдоровне вот что, - говорил Ефимцев ровным голосом, со скорбными нотками, не громко, но и не тихо. – Что Анна Фёдоровна была прекрасным работником, по-настоящему болеющим за дела фирмы, уже говорилось, и я целиком и полностью присоединяюсь к подобной характеристике. Я хочу сказать об иной стороне личности Анны Фёдоровны. Мне, как человеку стороннему, это бросалось в глаза. Анна Федоровна была верной, любящей женой. Создала крепкую семью. Сколько раз мне приходилось слышать от неё доброе слово в адрес своего мужа. По долгу службы Борису Семёновичу частенько приходилось выезжать в командировки. В такие дни Анна Фёдоровна бывала сама не своя. «Как там мой Борис? Да не случилось ли чего? Да как он устроился?» Вот слова, которые мы постоянно слышали от Анны Фёдоровны во время отсутствия мужа. Скажу по честному, Борису Семёновичу я по доброму завидовал. Я человек пока холостой, и мне бы очень хотелось встретить женщину, которая стала бы для меня такой же верной, любящей, заботливой женой, какой было Анна Фёдоровна для своего мужа.

Дамы курили на кухне. Застолье затягивалось. Всякое прощальное слово сопровождалось обязательным поминанием, организм требовал передышки. Пользуясь правами слабого пола, дамы вышли «попудрить носики», и задержались на кухне. Виктория Львовна с помощницей подсели к общему столу, никто не мешал доверительной беседе. Надя сидела за столом с чашкой кофе, Вера курила в форточку, Валентина с сигаретой в руке расхаживала по свободному пространству от двери к окну, стряхивала пепел в раковину.

- Да, наша дорогая покойница умела пожить, - молвила Вера в пространство, ни к кому не обращаясь, стряхнула пепел в розетку, поглядела в окно на оранжевые полотенца.

- Да уж дурой никак не назовёшь. Что говорить, все мы хотим от жизни взять всё, что можно, - философски отметила Валентина, приблизилась к окну, взяла из рук Веры розетку, загасила окурок.

- Ты о чём это, подруга? – Надежда смотрела, прищурившись, ожидая продолжения. Подобные заявления всего лишь пролог, затравка.

- Не хотелось бы плохо вспоминать о покойниках, - Вера посмотрела в потолок, выпустила вверх струю дыма.

Желание сдёрнуть покровы со святая святых читалось на лице лучшей подруги покойной.

- Ну, вы, дамы, дымите, как паровозы. Всю кухню Борису прокурите, - пробормотала некурящая Надя.

- Ничего, проветрит. Стол надо было с умом ставить, выход в лоджию не загораживать, - парировала Валентина, и продолжала философствование: - Кто знает, что хорошо, что плохо? Кто сказал, что пользоваться благами жизни плохо? Нас такими бог создал, пусть он и отвечает,- повернувшись к Вере, добавила с ехидцей: - Колись, подруга!

Какая лучшая подруга не любит позлословить за спиной милого дружочка. Веру раздражили обычные для поминального обеда похвалы в адрес покойницы. После нескольких тостов они представлялись ей чрезмерными, выходящими за рамки разумного. Подруги знали друг о друге всю подноготную. Анька – святая добродетель, а она – грешница, чувство справедливости требовало рассказать всю правду-матку. За столом она бы и намёка на тень не бросила на дорогую Аннушку, но здесь, в интимном кругу, душа не выдержала.

- Олежека видели?

-Это тот, из её фирмы? Аполлон в чёрном, всё восторгался супружескими добродетелями Анны Фёдоровны? – переспросила Надежда, и потупила заблестевшие глаза.

- Да-да-да. – скороговоркой подтвердила Вера. – Вот этот самый Олежек, не кто иной, как любовник нашей дорогой покойницы, верной супруги и заботливой матери.

- Фи-и! – насмешливо протянула Валентина. – Любовник, так любовник. Что с того?

- А кто он? Он же лет на десять моложе Анны, - быстро спросила Надежда, оглядываясь на дверь. – Сюда иди. Кричишь на весь дом, услышат.
Вера подсела к столу, Валентина перестала изображать челнок, устроилась рядом.

Склонив над столом головы, дамы зашептались.

- Менеджер он, что ли. Они с зимы встречаются, встречались вернее, раз в неделю. Анька в полном восторге была, аж глаза закатывала, когда рассказывала.

- Молодец баба, - похвалила Валентина. – Хороший экземпляр заарканила.

- А Борис что?

- Борис ни сном, ни духом. Они днём встречались, на его квартире. У неё это называлось – съездить в банк. Ну, а он – менеджер, с клиентами работал.

- И никто не догадывался? – Надежда округлила глаза и сложила губки колечком.

- Кто их знает? Ну, Анька с кем попало не сходилась, выбирала. Олег, видно, помалкивал. Некоторые любят расписывать собственные подвиги.

- Это уж точно! – фыркнула Валентина. – Сучка не схочет, кобель не вскочит. Соскочит и хвастает, какой он неотразимый, - закинув руки за голову, Валентина потянулась.

- Ладно, подруги, пора к столу возвращаться, - Вера подытожила секретничанье, и первой вышла из кухни.

Илья Владимирович встал, принял задумчивый вид, грел в ладонях рюмку с водкой, и – о боже! – не знал, о чём ещё можно говорить. Все мыслимые похвалы были произнесены: и профессионализм высочайшего класса, и коммуникабельность, отзывчивость и щедрость, и душевная, и материальная, заботливость и доброта, и даже необыкновенные душевные качества, раскрывшиеся в материнской опёке над молодыми неопытными сотрудницами, и такие же необыкновенные качества, касавшиеся семейной жизни, словом всё было упомянуто и разобрано. На ум пришёл случай, когда Анна Фёдоровна песочила куколку Галочку, что-то напутавшую с подсчётами. Анна Фёдоровна с покрасневшим, ожесточившимся, принявшим неприятное, даже отталкивающее выражение, лицом, принародно называла дрожавшую, едва не плакавшую Галочку дурёхой, неумехой. По лицу Анны Фёдоровны было видно, что из уст её готовы вырваться слова отвратительные, оскорбительные, и лишь усилием воли она удерживается от площадной брани. Как выяснилось позже, калькулятор у Галочки был действительно неисправен, и за это бедолага получила внеочередную головомойку. Дурёха никак не могла сложить три трёхзначных числа, всякий раз получая отличный от прежних сложений результат. Анна Фёдоровна, сочась злобой, посоветовала складывать числа столбиком на бумажке, добавив, что успела произвести сложение в уме. Устный счёт Анны Фёдоровны оказался верным, что добавило позора на склонённую девичью головку. Этот случай припомнился Илье Владимировичу, и он принялся расписывать необыкновенные математические способности покойницы. Находясь под действием алкоголя, Илья Владимирович никак не мог поставить в своём панегирике точку, и дошёл до десятичных логарифмов, которые Анна Фёдоровна брала опять же в уме. Сообщив эту новость, с ужасом подумал – что он несёт? – на кой ляд Анне Фёдоровне потребовалось решать десятичные или какие-либо иные логарифмы. Ужаснувшись, наконец, закруглился.

Путаное выступление Ильи Владимировича завершило прощальные речи. Скорбящие разделились на группки по привязанностям и интересам. Человек пять – шесть покинули поминки, жаждущие отправились курить, кто на лестничную площадку, кто в лоджию, сдвинув в сторону стулья у двери.

Волоокая Ирина уединилась в дальнем закутке лоджии, против кухни, где стояли шкафчики со всевозможной домашней утварью. Открыв окно, подставила лицо освежающему ветерку, закурила. Дым втягивался внутрь, девушка встала сбоку от оконного проёма. Подошёл Юра, стандартный юноша тридцати лет. Длинные волосы, расчёсанные на прямой пробор, двумя тёмно-каштановыми крыльями свешивались на лоб, касались концами тугих щёк. Взгляд уверенно и победительно обнимал женскую фигуру. Тридцатилетнему юноше наскучили заупокойные речи, организм жаждал эротических игр. Ирина тягуче посмотрела на приблизившегося самца. У Юрия ёкнуло сердце. Туманность взора притягивала, сочные губы обещали, округлые формы прельщали. На пухленькую пышку Ирина не походила, но и острые углы в её фигуре отсутствовали. В фирме Юра работал три месяца, Ирину приметил сразу, а с недавних пор её обольстительны формы заставляли просыпаться по ночам. Очень Юре хотелось узнать, как это ухоженное, взлелеянное в фитнес-клубе тело будет выглядеть на его тахте наяву, а не в сновидениях. Туманный взор встретился с его взглядом. Задрожали руки от желания ощутить в ладонях женскую плоть. Обольстительному телу самому желалось испытать пружины на его тахте. От любопытных взглядов из кухни прикрывало висевшее на верёвке бельё, но у дверей толпились люди, и Юрий подавил желание.

Выпустив струю дыма в тёмное заоконное пространство, Юра облокотился на подоконник, пробормотал:

- Довольно утомительно выслушивать речи на поминках.

- Да уж. Как я тебя понимаю! – собеседница отозвалась приглушённым хихиканьем.

- Между нами говоря, - продолжал Юра, сопроводив слова ироничным хмыканьем, - Анна Фёдоровна была очен-но стервозной бабой. Как она ту куколку, как её, Галочка, доставала. Ведь на ровном месте до слёз доводила. Несчастная девчушка даже уволилась, не выдержала.
Ирина издала короткий смешок.

- Как вы, мужчины, наивны! На ровном месте! Галочка глазки Олежеку строила. Тот, видно, воспылал и пошлёпал куколку по попке, а наша мегера увидала.

- Ну, пошлёпал и пошлёпал. Вот невидаль! Мегере-то какое дело, кто кого по каким частям тела шлёпает?

- Ну, Юрик, ну, Юрик! Да ты что, ничего не знаешь?

- А что я должен знать?

- Да мегера с Олежеком трахалась напропалую.

- Надо же! – Юра покрутил головой, ухмыльнулся, стряхнул пепел. – Ты-то откуда знаешь?

- Догадалась. Да мне-то, в общем, дела нет до того с кем она трахалась. Олежка мне безразличен. Случайно вышло. Мне её подпись срочно понадобилась, а она в банк укатила и с концами. Я на мобильник, у неё батарейка села. В банк позвонила, те удивились, говорят, уж час как отбыла. Минут через сорок сама является. Уж молчала бы, а то раскудахкалась: «У нас пробки прямо как в Москве». Пробки и у нас бывают, но не такие же, чтобы по полтора часа стоять. Потом уж, само собой как-то примечать стала. Как мегера на полдня в банк укатит, так и Олежека нет. То без машины шагу не ступит, куда там! А тут – «Да зачем машину попусту гонять? Я на «газельке» съезжу».

Что обольстительная Ирина случайно, без всякого подспудного интереса выведала сердечные секреты своей начальницы, Юра не поверил, но перечить девушке не стал. На её счёт у него имелись совсем иные планы, с которыми ирония не совмещалась.

- Надо же! Ловко Олег пристроился. А я всё голову ломал, как это у него всё так складно получается. Посмотришь, цветёт и пахнет, одни хиханьки да хаханьки. А получает больше всех из нашей братии. Облом ему вышел. Да бог с ним, с Олегом, устроится, - Юра повернул голову, вглядываясь в лицо девушки.

– Может, уйдём? Положенное отбыли. Кофе заварим, винца путнего по дороге купим, посидим.

Ирина усмехнулась.

- Предлагаешь романтический вечер? Свечи будут?

- Обязательно, - выдохнул истомившийся тридцатилетний юноша.

- Тогда я не против. Побудь здесь минут десять. Я соберусь, подожду внизу.

Борис Семёнович покурил, постоял у раскрытого окна, вдыхая прохладу. Навалилась усталость, опустошённость. Он чувствовал, что не в силах более произнести ни слова. Борис Семёнович чувствовал расположение к гостям, говорившим столько доброго, хотя и не очень верил в искренность их прочувствованных речей. В то же время ему хотелось, чтобы гости поскорей разошлись, и в квартире установилась тишина. Одновременно ему было муторно, беспокойно оставаться в этой тишине наедине с осиротевшими детьми, расклеившейся тёщей. Алевтина Витальевна периодически принималась рыдать у него на плече, уверять ушедшую дочь, что никому не отдаст Борю. Борису Семёновичу это было неприятно. Он не знал, куда деть себя, вернулся к столу. Застолье основательно поредело. На освободившееся место подсел Мишель.
Мишель, Михаил Валентинович, подвизался в строительном бизнесе. Мишелем прозвала его жена, имевшая склонность переделывать русские имена на иностранный лад. Дела его до некоторых пор шли не шатко, ни валко. На плаву держался уверенно, но покупать жене бриллиантовые колье позволить себе не мог. Года два назад положение в строительстве жилья резко изменилось в лучшую сторону. Жильё, фирма, в которой работал Михаил Валентинович, строила в микрорайоне, имевшем среди горожан оригинальное прозвание «Сосновка». Про Сосновку в городе говорили, что это наша, местная Рублёвка. Говорили по-разному. Одни – с гордостью, превосходством, частенько переходящим в самодовольство, другие упоминали о Сосновке с чёрной завистью, иные вспоминали про «местную Рублёвку» с затаённой ненавистью, было и некоторое число горожан, относившихся к хоромам «белых людей» совершенно равнодушно. Цены квартир на «Рублёвке» начинались с семизначных чисел. Строительный бум круто завернул вверх кривую доходов созидателей жилплощади. Правда, повышение доходов коснулось не всех. Михаил Валентинович принадлежал к числу созидателей, которых коснулось. Он тоже посещал стройплощадки, даже надев каску, поднимался на верхотуру. В круг его ведения входили более важные, вернее, более прибыльные дела, чем заливка бетона, разнарядка рабочих, расчёты конструкций и прочая мелочёвка. Михаил Валентинович руководил финансовыми потоками. И вот уже с год, или около того, Полина к месту, и не к месту любила повторять, что они «не бедные люди».

Воздушные замки, мифические квартиры фирма не создавала. И квартиры, и замки существовали в действительности. Существовали, но не для всех.
Месяцев шесть-семь назад, Анна Фёдоровна, как предполагал Борис Семёнович, с подачи сестры повела речь о том, что пора свою, хотя и трёхкомнатную, но убогую квартиру, обыкновенную «трёшку», сменить на современную, просторную, выстроенную по европейским стандартам. Вопрос висел в воздухе, к нему не раз возвращались, но окончательного решения так и не приняли. Цена квартиры, в которую имел смысл переезжать, обозначалась восьмизначным числом, и непрерывно росла. Главный довод Анны Фёдоровны заключался в том, что рост цен обгоняет рост доходов, и чем дольше тянуть с решением, тем больше придётся выкладывать лишних денег. Без банковского кредита никак не обойтись, и это обстоятельство удерживало Бориса Семёновича. Мишель, совмещая приятное с полезным – как не порадеть дорогим родственникам, - тем более, за каждого залучённого для фирмы клиента имел законный процент, настаивал, теребил при каждой встрече. Очередная евровысотка сдавалась после Нового года, и супруги склонялись к положительному решению. Теперь же решение вопроса опять повисало в воздухе.
Мишель налил в фужеры сухой «Изабеллы».

- Давай!

Выпили не чокаясь. Борис Семёнович отпил треть бокала, вяло жевал пластик сервелата.

- Ты меня извини, Боря, - негромко говорил Мишель, - вроде бы сейчас и не к месту заводить такие разговоры, но мы когда с тобой в следующий раз встретимся. Хотелось бы решить вопрос однозначно.

Борис Семёнович дожевал колбасу, показавшуюся ему безвкусной, съел маринованную маслину.

- Да я даже не знаю, нужна ли мне теперь квартира.

Мишель с аппетитом скушал тартинку с красной икрой, заговорил убедительно, по-прежнему негромко, только для собеседника.

- Через месяц можно опоздать. Мы ведь не ежемесячно дома сдаём, и учти, в каждом новом доме цены выше прежних. Что ты кредитов боишься? У всех долги, все в долг живут, и ссуды, и кредиты берут. Эту квартиру продашь, миллион выручишь. Или в аренду сдай. У тебя сын подрастает, оглянуться не успеешь, отдельная жилплощадь понадобится, там и другой на очереди. Да и сам ты мужик в расцвете. Неужто всю оставшуюся жизнь вдовцом собираешься прожить. Я, конечно, извиняюсь, но жизнь, есть жизнь. Надо трезво смотреть на вещи. В общем, через неделю жду положительный ответ, - Мишель отхлебнул из бокала, посмаковал вино, и для убедительности выдал последний аккорд: - Вы ведь с Анной откладывали деньги.

- Она в РКБ валютный счёт держала.

- Вот видишь. Сразу не получишь, но ведь получишь. А пока под те деньги возьми ссуду в своей фирме.

- Аничкины деньги и мне принадлежат! Я – мать!

В первое мгновение Мишель опешил. Оказывается, убитая горем тёща давно прислушивалась к их по-родственному конфиденциальному разговору.

- Разумеется, разумеется, Алевтина Витальевна. Боря разберётся, всё по закону поделит.

- Я своего адвоката найму, - с неожиданным упрямством и непонятной злинкой в голосе предупредила Алевтина Витальевна, выпячивая подбородок и раздувая ноздри. – Знаю я вас, бизнесменов, вмиг старуху облапошите. Вот так-то, дорогие зятьки, чтоб без моего ведома Аничкины деньги и не думали трогать. Мне, пенсионерке, где деньги взять? У меня тоже проблем невпроворот. И трубы менять надо, железные совсем сгнили, и мойку в кухне, и смеситель, и плитку в ванной. И вообще, ремонт в квартире делать пора.

«Тебе, дорогая тёща, грехи пора замаливать, да место на кладбище присматривать, а не трубы менять», - зло подумал Михаил Валентинович, и принялся вслух успокаивать дорогую тёщу.

- А как же стиральный автомат? – теперь уже жалостливо, даже с подобострастием продолжала Алевтина Витальевна. – автомат Анечка на Новый год обещала подарить. Мне, старухе, ох, как тяжело со стиркой управляться. С автоматом красота, заложила бельишко, и лежи, полёживай. Уж не знаю, на пару с Полинкой хотела подарить, или одна, но обещала, - Алевтина Витальевна хлюпнула носом и искательно посмотрела на зятя-вдовца.
Оказывается, тёща-то не зря про дочернюю заботливость разглагольствовала, и не к месту про стиральный автомат вспоминала, подумалось Борису Семёновичу.

- Если Анечка обещала, значит, будет у вас стиральный автомат, - со вздохом произнёс зять, и веско добавил: - Для меня её воля свята.

- Так вот, как бы подгадать, - продолжала тёща, - чтобы и трубы менять, и автомат ставить за одним разом. Так-то дешевле выйдет. Где ж мне старухе таких деньжищ напастись.

Зятья переглянулись.

Гости допивали последние рюмки. Женщины уносили на кухню грязную посуду. Душа усопшей успокоилась, скорбящие возвращались к земным делам.

2012 год.

Добавлено (03.05.2013, 19:01)
---------------------------------------------
samusenkogalina,
Спасибо, Галина, и Вас также!

С уважением, АПК
 
Ket-777 Дата: Воскресенье, 05 Май 2013, 19:45 | Сообщение # 41
Житель форума
Группа: Читатель
Сообщений: 675
Награды: 43
Репутация: 55
Христос воскресе!
Со светлой Пасхой!
Крепкого здоровья, творческого настроения, радости и улыбок!


всегда имхо

Галина Демиденко
 
Коломийцев Дата: Понедельник, 06 Май 2013, 15:38 | Сообщение # 42
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Александр Коломийцев

Последний бастион

рассказ

Поднявшись на второй этаж, старик, его звали Виталий Васильевич, раздосадовано оглядел людей, наполнявших коридор. Стоять придётся не меньше часа. Он ругнул себя – не копошился бы , как клуша, уже закончил бы все дела, а теперь придётся нудиться здесь. А там работа ждёт. Облегчать участь посетителей какой-либо мебелью не предусматривалось, и старик опёрся спиной о стену. Молодая женщина в джинсовых брюках и лёгкой кофточке, пришедшая вслед за ним, ойкнула, посмотрела виновато.

- Я на минуточку, ладно? Скажите, что я за вами?

- Ладно, скажу, - покладисто ответил старик.

Очередь глухо и густо гудела, мужчины, женщины переговаривались между собой, ругали электрическое начальство, бесконечные перетасовки, отгоняли от окошка особо нетерпеливых ходатаев.

- Да мне только бланки договоров взять, что же я, из-за них эдакую очередищу выстою, а потом опять занимать?

- Бланки в следующем окошке выдают, здесь готовые договора принимают.

- А вот у меня отрезали свет в апреле месяце. Ни за что, ни про что, и не докажешь ничего никому. Звонит перед обедом, я как раз из магазина пришла – у вас долг сто рублей, немедленно заплатите. Как так? У меня всё оплачено. После обеда квитанции взяла, пошла разбираться. Показываю этой сучке – всё у меня заплачено, ей хоть бы хны, рот раззявила, кого-то на компьютере нащёлкала, руками разводит – вот, сами посмотрите, нет платежей. А я кого глядеть буду, кого я в нём понимаю, в компьютере этом? У меня квитанции есть. Так ничего и не доказала. Платите, иначе свет отрежем, вот и весь разговор. Дня два проходит, в обед за молоком в холодильник полезла, гляжу – лужа под ним натекла. Выключателем пощёлкала – нет света. У соседки спросила – у той тоже нет. Постояли, постояли, думаем – отключение, чего сделаешь?

- Ну и чо?

- Да ничо, они во всём подъезде поотключали. Знающие мужики с работы вечером пришли, разобрались. Один подключился, ну и все за ним. Кого без света-то сидеть? Попросила, и мне подцепили.

- Ну и чо потом, без спросу-то включились? Долг-то заплатила?

- Да ничо. Вроде так и надо, они отключают, мы подключаем. Какой долг? Переплата семь рублей. Сбой компьютера называется. Кто их разберёт, где у них сбой – в компьютерах или в головах? Никто ничо не знат, никто команды отключать не давал. Через неделю пошла опять разбираться – всё у меня заплачено, даже лишку. Меня аж затрясло, квитанцию ж показывала, зачем меня отключили? Ничего не знаю, говорит, я такой команды не давала. Поди-ка, разберись!

- За два года третий хозяин меняется. То сюда плати, то туда, то по таким квитанциям, то по эдаким. Маета одна. Им надо, и ходили бы по домам с договорами этими! Через месяц опять хозяин сменится, опять отпрашивайся, опять ходи, оформляйся, да меня с работы выгонят.

Старик не вмешивался в разговоры, но и не оставался безучастным. Ему нравилось бывать среди людей, слушать, вникать в чужие мысли, переживания. Дома ждал один и тот же собеседник, порядком надоевший – его собственное «я». Вначале старик наблюдал за двумя пенсионерками, негодующих на произвол электрического начальства. – у одной рядом с носом проросла большущая бородавка, у другой на верхней губе проглядывали белёсые усики. Изъяны внешности не придавали их лицам привлекательности, но старик чувствовал в женщинах союзниц, и ласково взглядывал на них. Потом его взор привлекла рассерженная молодушка, похорошевшая в гневе, и он возмущался вместе с ней.

Понемногу очередь продвигалась, и минут через сорок пять старик достиг вожделенного окошка. Его охватило беспричинное волнение, всё чаще возникавшее при общении с «казёнными» людьми, и торопливо, едва ли е суматошно, он протянул приготовленные экземпляры договора, объяснявшее кто такое «Энергосбыт», и кто такое «пользователь», и почему «Энеросбыт» не несёт ответственности, но имеет право отлучать «пользователя» от лучистой энергии. Именно так, изучая неспешно договор, Виталий Васильевич расшифровал бесконечные ссылки на «объективные обстоятельства». По ту сторону окошка сидел парень лет тридцати с модной короткой стрижкой, подчёркивавшей самодовлеющую несокрушимость упитанной физиономии, имевшей отчуждённо-официальное выражение. Это неприятно кольнуло старика и заставило внутренне подобраться. Приняв листки, молодой чиновник, насупясь, согласно кивая, прочёл заполненные синими чернилами свободные строки, и спросил:

- Льготами пользуетесь?

- Да-да, ветеранскими.

- Где это видно?

- Не понял.

- Откуда я могу знать, имеете ли вы право на льготы? Удостоверение покажите, - последние слова парень произнёс раздельно и с нажимом. Взгляд его, как показалось старику, полнился нездоровым интересом. На лице же читалось раздражение, усиленное нетерпением, и оттого оно выглядело враждебным.
Мысль старика засуетилась, он понял, что его сию минуту прогонят. На глазах множества людей он будет сейчас походя, словно незначительнейшая козявка, унижен отказом, придётся идти домой, возвращаться, опять выстаивать очередь и терять попусту время, а его ждёт работа. Старик расстроился, накатило чувство обиды – он не заслужил такого обращения, дрожащая рука своевольно нырнула во внутренний карман пиджака, и извлекла пенсионное удостоверение.

- Вот, пенсионное с собой. В автобусе спрашивают, всегда ношу. А ветеранское дома. Мне соседи бланки принесли, а про ветеранское удостоверение ничего не сказали, - говорил он торопливо, стараясь опередить важного чиновника, пока тот не отправил его восвояси. – Вы же дела от УПТК приняли, я им показывал удостоверение, они все данные в компьютер заложили, велели ещё и ксерокопию принести, я и ксерокопию сделал, у них же там, в УПТК. Два рубля заплатил, - уточнил он зачем-то, досадуя на себя за ненужные подробности, которые сами слетели с его языка. – Вот. Вы гляньте, пожалуйста, по компьютеру, идти за удостоверением далеко. Вы же задолженность всё равно по компьютеру проверяете.

Парень прикрыл глаза и поиграл желваками.

- Я вам русским языком объяснил – дайте удостоверение, ветеранское, пенсионное мне не нужно. Мне на договоре номер надо поставить, порядок такой. УПТК! Вы ещё про МЭС вспомните.

- А зачем тогда компьютеры? – совсем уже наивно спросил старик.

Надув щёки, парень шумно выдохнул воздух, и, взывая к сочувствию, посмотрел на свою сослуживицу, сидевшую у второго окошка.

- Ну, эти деды совсем заколебали. Блин. Когда не просят – полные карманы своих побрякушек приволокут, и трясут ими перед носом. Этому льготы нужны – удостоверение дома оставил, а я должен в компьютере шарить.

- Ой, и не говори, никогда с первого раза не понимают, до чего бестолковые! – подняв хорошенькую головку, девушка на миг прервала изучение красочных иллюстраций в многостраничной газете.

- Всё, дедусь, - негодующий службист повернулся к просителю, выбрасывая в окошко бланки, - не задерживай очередь, дуй домой. Удостоверение принесёшь, тогда и будем разговаривать.

Одеревенелые пальцы скользили по бумаге, не в силах совладать с нею. И поднять с гладкой поверхности. Старик спиной чувствовал недовольство изнывающих в ожидании людей, нескончаемое раздражение которых переключилось на него, и тягостное ощущение виноватости мешало ему. Кое-как, ногтями, он подцепил листки, и, комкая, сжал в кулаке.
Женщина, занимавшая за ним, и просившая поберечь очередь, сложила губы трубочкой, словно намеревалась поцеловать в лобик ребёнка, тут же прильнула к светлому квадрату. Мужчина, искавший, где получить бланки, назидательно выговорил ему:

- Что очередь задерживаете? Вам правильно сказали – для оформления льгот нужен документ. Сколько людей ждёт, а он ради вас будет отвлекаться к компьютеру.

- Это можно сделать и потом, не обязательно сейчас.

- И-эх! Когда же мы, наконец, к порядку приучимся? Сказали с документами приходить, значит, нужно с ними и приходить.

Старик ядовито усмехнулся, и хотел спросить про верёвочку, но законопослушный гражданин уже отворотился от него, заглядывая через плечо девушки, губы его растягивались, обозначая на щеках полукружья, из щурящихся глаз источался елей.

- Неужто и я так же на электроборовка смотрел? Быть не может! – подумал старик, нескладно отходя от стены в глубь коридора, и натыкаясь на недобрый взгляд крупнотелой дамы.

- Главное, все сведения у них, и опять удостоверение неси, - проговорил он, оправдываясь.

Но дама сердилась вовсе не на него.

- Что поделаешь, они лучше нас знают, что нужно, что не нужно. Вот, - произнесла со злостью, и приподняла сумочку, - как куда идти, все документы с собой ношу. Не дай бог, на улице отнимут.

Старик приложил к стене оба экземпляра договора, пригладил ладонью, и, сложив вчетверо, спрятал во внутренний карман.

Запыхавшийся, весь в поту, он вернулся через час. Второй заход отнял значительно меньше времени – у окошка стояли пять человек.

Неувязка с оформлением электрического договора нарушила сегодняшние планы Виталия Васильевича. С утра он рассчитывал разделаться с накопившимися делами – быстренько смотаться в Энергосбыт, и потом ехать на дачу. Выйдя из мрачноватого трёхэтажного куба на широкие, залитые полуденным солнцем, бетонные ступени, глянул на часы – обе стрелки сомкнулись на двенадцати. Пока доберётся домой, уложится, время перевалит за час, до дачи доберётся никак не раньше трёх, а то и того позже. С его возможностями – тридцать минут работы, час отдыха – только время убьёт, да себя в дороге измотает. Ещё и инцидент со злополучным удостоверением забрал порядочно сил, и теперь, после завершения крючкотворных тягот, Виталий Васильевич чувствовал себя опустошённым и ослабевшим, точнее сказать – обезволенным. Он доплёлся до остановки и сел на скамейку.

Молодая мама, сжимая ручонку сынишки, мальчонки лет пяти, нетерпеливо поглядывала вдоль улицы. Мальчуган, вытягивая руку, приседал, выворачивался всем телом назад, канючил, выпрашивая мороженое. Родительница не вынесла нытья – уговоры на отпрыска не действовали – и купила с лотка, близость которого и раздражала ребёнка, брикет в красно-синей обёртке. Подкатил коммерческий автобус, откуда-то нагрянула ватага гогочущих парней и женщина с ребёнком, замешкавшись, осталась на остановке.

- Вот теперь из-за твоего мороженого будем тут два часа сидеть. Ешь быстрей, - проворчала она с досадой, но маленький капризуля, измазав щёки, самозабвенно уплетал выпрошенное лакомство, не обращая внимания на тяготы жизни.

Общественное транспортное средство с предупредительной надписью – «Льготы не действуют», Виталий Васильевич пропустил. Торопиться теперь некуда, а три рубля всё же деньги.

Замороженное сладкое кушанье навевало ощущение прохлады, и смущало не только неразумное дитя. Июньский день набирал жару, и, поглядывая на молодёжь, приливами окружавшую лоток, Виталий Васильевич подумал – а почему бы ему не побаловать себя? Он не ел мороженое года два, уже и вкус не помнил, что он в самом деле – несчастные пять рублей жалеет? Переждав стайку девчонок, Виталий Васильевич подошёл к лотку, выбрал подешевле – в вафельном стаканчике.

Белая, напитанная морозом масса таяла во рту, даря забытое наслаждение. Мороженое убывало, чтобы добыть его, требовалось откусить вафлю, но зубы Виталия Васильевича не могли справиться с ней. Он попробовал размягчать края неподатливого стаканчика, обсасывая их, но мороженое таяло и капало. Норовя попасть на брюки, а вафля всё равно не откусывалась. Тогда он принялся отламывать от неё пальцами маленькие кусочки, и ложить их в рот. Пальцы жили своей жизнью, не подчиняясь ему. Пока старик подносил руку к стаканчику, вели себя нормально, но едва он напрягал их, начинали безудержно дрожать. Женщина, выглядывая автобус, задерживала глаза на нём, её взгляды не укрылись от Виталия Васильевича, и он подумал, как й должно быть жалко его. Пальцы сделались липкими, один кусочек вафли скользнул мимо рта, и упал на колено, посадив на брюки пятно. Виталий Васильевич перехватил стаканчик в правую, испачканную руку, левой, чистой, вынул из кармана пиджака пакет для хлеба, расстелил на скамейке, положил на него мороженое, и достал платок. Чтобы обтереть пальцы. Замучился он с этим лакомством.

Поджатые губы и отвернувшееся лицо объяснили мимолётные взгляды, и отбили аппетит. Как, должно быть, отвратно наблюдать еду стариков. Есть мороженое расхотелось напрочь, что делать с ним не знал, выбросить в урну –жалко, доедать на виду у брезгливо отворачивающихся людей – противно. Он положил стаканчик в полиэтиленовый пакет – закончит пиршество дома, без чужого пригляда, авось, не успеет растаять.

Тело – предатель. Оно каждую минуту предаёт его. Из-за него люди видят в нём немощного старца. Но разве он ни на что не способная развалина? Сколько ему? Конечно не семнадцать, но и не семьдесят же три. А сколько? Тридцать, сорок, пятьдесят? Виталий Васильевич затруднялся ответить на этот вопрос, только точно знал, что не семьдесят три.

(Продолжение следует).
С уважением, АПК
 
silina Дата: Среда, 08 Май 2013, 22:56 | Сообщение # 43
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Пока нашла вас, Алексанндр, успела в гости зайти к тем, кому уже порядком задолжала. Вижу: появилось продолжение рассказа, а времени уже 1 ночи! Не получится нужного восприятия, ещё истолкую не так, что ещё хуже!
Вы никогда не будете одиноки, пока пишется: ведь Вы - творческий человек, который всегда найдёт, чем заняться! Другое дело: не пишется, если устали! Вот завтра, то есть сегодня и пополните свои силы!
С Праздником Вас, Александр! Великим Днём Победы, наполненным мощной энергией миллионов и миллионов людей, что делает его Святым и самым народным Праздником!
Силина Марина Николаевна
 
Коломийцев Дата: Четверг, 09 Май 2013, 12:17 | Сообщение # 44
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
]Последний бастион
(Продолжение)

С дачей в этом году вышла осечка. Последний раз Виталий Васильевич ездил в сад месяц назад, ещё в мае. Шла самая горячая пора – он и так со своими немощами затянул посадку – а тут сердце пошло «вразнос». То, сбившись с ритма, частило и невпопад бухало. Как в барабан, то, замирая, проваливалось куда-то, а колющая боль в грудине лишала сил.

Докторша в поликлинике, холодя тело фонендоскопом, прослушала его, отправила на ЭКГ, а потом выписала направление в стационар. Но в больницу Виталия Васильевича не приняли.

Сестра в приёмном покое битый час безрезультатно звонила в отделение, а потом отправила его самого узнать у заведующей – есть ли свободные места. Виталий Васильевич долго, с передыхами, уступая дорогу обременённым заботами медработникам и больным, поднимался на третий этаж. Оказалось, заведующая, миловидная пухленькая женщина с ямочками на щеках, недавно пришла, несколько минут назад, поддержав под локоть, она обогнала его на лестнице. На неё тут же обрушился ворох вопросов. Поэтому сестра велела ждать, и Виталий Васильевич полчаса сидел в холле, наблюдая за людьми в белых халатах, и в домашней одежде в шлёпанцах, обсуждавших свои проблемы: ощущения после процедур, лучшее время для посещения физиокабинета, кто из сестёр дежурит сегодня, а кто заступит завтра. Он подумал, что о нём забыли, и хотел напомнить о себе, но занялись и им.

Заведующая просмотрела все бумаги, которые он принёс с собой, и вздохнула.

- Нет мест, дедушка, - проговорила она мягко, интонациями голоса показывая, что данное обстоятельство огорчительно для неё самой. – И потом, вы, наверное, рассчитываете на бесплатное лечение, а мы по полису сейчас можем только витаминчики колоть, шприцы, и те покупать придётся. Это не от меня зависит. Просто так лежать, сами понимаете, смысла нет.

Если сообщить сыновьям, они, безусловно, помогут, но Виталию Васильевичу не хотелось пугать детей своей болезнью.

- Я слышал, можно лечиться на свои деньги, потом взять у вас справку, и получить в страховой компании компенсацию, - спросил он, прикидывая, кто в силах дать ему в долг.

- Можно, конечно, - улыбнулась докторша. – Только после этой компенсации вас придётся в реанимацию ложить. Но что об этом говорить – всё равно мест нет. Не положу же я вас в коридоре. Если бы у вас инфаркт случился, тогда другое дело, как-нибудь втиснули в реанимацию.

Виталию Васильевичу нравилось смотреть на симпатичную докторшу, слушать участливый голос.

- Полежите месяц дома, - продолжала она, я вам напишу, какие таблеточки купить, подождите пять минут, сестра вынесет рецепт. Вы один живёте или с родственниками?

Старик качнул головой, и докторша на минуту нахмурилась.

- Ну, тогда попросите соседей, соседи же у вас есть? Пусть хлеб покупают, молочко, сами ни в коем случае по магазинам не ходите. Отлежитесь, месяц покоя и пройдёт всё. Ну уж, если не наладится, постараемся положить в стационар

Из больницы Виталий Васильевич ушёл успокоенный: не так всё страшно, если ложить не стали, и есть же ещё добрые люди на свете, не жалко доброе слово сказать Он честно месяц вылежал дома. К концу второй недели - покой ли, таблеточки помогли – чувствовал себя значительно лучше. Как только острое колотьё в груди смазалось, и затих барабан, засобирался, было, на дачу, да забоялся. Боялся не за себя, представилось, как в трамвае или на участке случится приступ, и с ним, беспомощным и недвижным, кому-то придётся возиться, и какой переполох поднимется среди родственников.

Помидоры приобрели снулый вид, и не давали ему покоя. Он уже самостоятельно выходил в магазинчик, расположенный в первом этаже соседнего дома, и прикидывал, когда сделать первую вылазку в сад. Подстегнул его вчерашний звонок.

Побеспокоила бухгалтерша садоводства, Елизавета Назаровна.

Долги у него накопились – целых сто тридцать семь рублей, и дачу ему не позволят продавать, пока не рассчитается. Он вначале даже не понял – что ему не позволят продавать? Оказалось, Ольга Викторовна сообщила, Виталий Васильевич потому сад забросил, – весь сорняком зарос, – что решил продать своему соседу, Селиванову, и она, Елизавета Назаровна, как член правления, настоятельно рекомендует вначале погасить долги, а потом заниматься куплей-продажей.

Виталий Васильевич онемел, и несколько минут молча стоял, опустив руку с трубкой. Слова переполошившейся бухгалтерши тонули в его голове, как в вате. Елизавета Назаровна несколько раз встревожено выкрикнула:

- Вы меня слушаете, вы меня слушаете? Что вы молчите? Где вы?
Виталий Васильевич рассердился, опять этот Митька с бухгалтершей козни строят. К нему вернулся дар речи, и, перейдя на фальцет, напустился на Елизавету Назаровну:

- Не продаю я ничего! Болел, вот и не ездил. Что вы мне голову морочите? Вот, поправился, завтра поеду, и приведу всё в порядок. Кому, какое дело до моего участка?

Напор Елизаветы Назаровны выдохся, она заохала, заахала, посетовала на неверную информацию, ругнула Ольгу Викторовну, у которой не язык, а помело, болтает сама не знает, что, и под конец своей речи опять напомнила про долг. Виталий Васильевич пообещал рассчитаться с ближайшей пенсии, и на том разговор закончился.

С чего он накопился, этот долг? В этом году на охрану не сдавал, в прошлом – на ограду собирали, раз собрали, оказалось мало, ещё потребовали, а он не добавил. Вся ограда – железные ворота на въезде, и охрана при них в будочке сидит. Эх, было бы сил побольше, разобрался и с оградой, и с охраной.
Почувствовав, что разнервничался, Виталий Васильевич поскорей проглотил таблетку валерьянки, и лёг на кровать поверх одеяла. Чтобы успокоиться, стал думать о давно минувших днях, когда была жива жена, дети приезжали в отпуск, привозили своих детей. Сколько гомона, гвалта, смеха раздавалось тогда в саду! Виталий Васильевич с умилением вспоминал, как учил внуков привязывать крючки, наживлять червяков. Как они, совсем маленькие, поймав такого же бестолкового окунька или чебачка, поднимали восторженную визготню. Как потом, подросшие, важничая перед самыми младшими, оставались с ним на ночь ловить лещей. Не был ли он с ними слишком строг? Виталий Васильевич корил себя за ругань, достававшуюся внукам, когда те, охотясь за первыми созревающими ягодами, топтали клубнику или рвали зелёные, чуть пожелтевшие ранетки. Проказничать в саду позволялось лишь ползункам, большенькие были обязаны соблюдать порядок. Возможно, он так и остался в их памяти строгим дедом? А хорошо ли это? Но и добреньким, слащавеньким тоже нельзя быть. Нет, пожалуй, иногда он бывал слишком строг. Теперь неизвестно, кто и клубнику вытаптывает, и ранетки ломает, а своим в гости приехать – денег и на один конец собрать не могут. Вообще-то, старший, если бы очень захотел, смог бы. В этом году вроде наверняка обещал ближе к осени, в августе-сентябре, заглянуть на недельку вместе с сыном Олежкой. Прошлым летом тоже обещал, но как Виталий Васильевич понял, супруге срочно деньги понадобились. Вместо приезда отделался переводом в двести рублей. Они, конечно, тоже не лишние, но лучше бы сам приехал, без денег. Обидно, всё-таки, дети маленькими были, каждое лето на все каникулы привозили, сноха нежничать не уставала, а теперь денег собрать не могут. О младшем разговора нет – живёт дальше всех, и без работы слоняется. Вот средний тоже мог бы навестить. Правда, в прошлом году беда приключилась, в марте уже, в гололёд, столкнулся с дорогущей иномаркой, а в ней какой-то чин ехал. Писал, будто и не он виноват, но гаишники-гибдедешники протокол хитро составили, и его в аварии обвинили. И тот чин, что в иномарке сидел, уже на него «наехал», впору было квартиру продавать, чтобы рассчитаться. Хорошо, старшак выручил, то-то, наверное, сноха бесилась. Писал, со всеми ремонтами, вот, только этой весной разделался. «Москвичу-то» тоже досталось. А в этом году дочка институт заканчивает, самая старшая из внучек, опять траты предвидятся.
Когда-то жена сетовала – дети разлетелись за тридевять земель, всего-то раз в год и доводится свидеться. Он же посмеивался – зато наша фамилия всему Союзу известна.. А теперь уж третий год не навещают, не каждый месяц и письма приходят. Правда, то средний, то старший какой-никакой переводишко к праздникам присылают. Другие и этого не видят, так что грех на детей обижаться.

И строгостью зря он себя упрекает. На прошлой неделе Виктория звонила, фантазировала – вот-вот диплом получит, устроится на приличную работу, накопит денег, и на будущий год приедет в отпуск. Виктория хорошая девочка, совсем уже взрослая – двадцать два. Если бы помнила его злым дедом, стала бы звонить, и говорить добрые слова? Виталий Васильевич ворошил в памяти разговор с внучкой. Припоминал каждое сказанное той слово, у него выступили слёзы, и, собравшись в уголках глаз, скатились по вискам. Убаюкав себя воспоминаниями, не заметил, как заснул.

Мороженое всё-таки подтаяло, на дне пакета собралась липкая жижица, и хлеб старик нёс в руке. Войдя в квартиру, сунул размякший вафельный стаканчик в морозилку, вымыл пакет, и сварил на обед кашу «Геркулес». Желудок, наполнившись пищей, отобрал все силы, и Виталий Васильевич прилёг на диван. В полудрёме, прикрыв глаза, он размышлял о жизни, опять припоминались случаи, когда бывал не прав или жестокосерден, кА ему теперь казалось, к подчинённым, родственникам. Он опять корил себя за это, воображал, как бы поступил иначе, чтобы никто не таил на него обиды. Потом ему припоминались праздники, шумные и обильные застолья, которые собирались здесь или непременно с ночёвкой на даче. Память будоражили картины оживлённого многолюдья на улицах с песнями, смехом, флагами. Цветами, гроздьями шаров в детских ручонках.

Звонок издал переливчатую трель, и он заторопился к двери – соседка занесла газету, старик поблагодарил, и углубился в изучение городских новостей.

(Продолжение следует).
С уважением, АПК

Сообщение отредактировал Коломийцев - Четверг, 09 Май 2013, 12:24
 
Ворон Дата: Четверг, 30 Май 2013, 21:32 | Сообщение # 45
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Браво, Александр! Ваш "Бич" написан таким живым языком, что порой кажется, что это рассказ от первого лица!
Почему люди оказываются на улице? Во-первых, всему виной пристрастие к алкоголю; во-вторых, потеряв веру в себя, человек решает покинуть дом, семью, как герой Вашего рассказа, из эгоистических побуждений -- нежелание быть обузой; кто-то болен психическим заболеванием и его либо выбрасывают на улицу, либо обманным путём забирают квартиру; кому-то довелось оказаться в местах лишения свободы и потерять квартиру..
Причин множество, но одно остаётся неоспоримым-- любой человек может оказаться на месте "Бича"..

Как много на улицах городов вот таких "Галчат"... У кого-то есть семьи, но родители либо пьющие, либо относящиеся к ним как к вещам; кто-то сирота и сбежал из детского дома, не выдержав насилия; бывает, что семья благополучная, но до ребёнка нет никакого дела..
В любом случае, вина не только родителей или государства, но и каждого из нас..

Павлу Викторовичу из "Праздника жизни" повезло, он за короткий срок смог пережить: разочарование прожитой жизнью, когда узнал о своей скорой кончине; радость от вести, что произошла ошибка и настоящую любовь. Все прожитые им годы пронеслись мимо него, как он корил себя за их бесцельность, мучаясь от сильных болей. Всё это время рядом с ним была медсестра Надежда, которая, подобно соломинке, связывала его с внешним миром, ставля капельницы и делая уколы. Узнав, что он будет жить, Павел Валентин решил воспользоваться вторым шансом и начать жить по новому. Центральное место он выделил медсестре Надежде, в которую успел влюбиться...
 
Коломийцев Дата: Суббота, 01 Июн 2013, 13:10 | Сообщение # 46
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
Последний бастион
(Продолжение)

Утром старик поднялся раным-рано, с первыми звуками радио, посредством которого общался с внешним миром, и поэтому включенным круглые сутки. Телевизор давно сломался, и покрылся пылью. Его ремонт Виталий Васильевич откладывал то до будущей пенсии, то до следующего сыновнего перевода, но каждый раз выходили более важные и срочные траты, и починка в очередной раз отменялась.

Есть овсяную размазню не хотелось, да и вообще, в этот ранний час аппетит спал, он вскипятил чайник, и напился слабенького испитого чая с сухариком, который долго размачивал, а потом катал во рту угловатые кусочки. Обследовав холодильник, положил в сумку две сосиски, две оставил на вечер, и несколько картофелин, отсыпал в баночку щепотку заварки, и отрезал полбуханки хлеба, на день провизии хватит, даже останется. Спохватившись, нашёл пакетик с огуречными семенами, те огурцы, что сажал в мае, вероятно погибли. Помидорную рассаду бережно, стараясь не повредить стебли, умостил в полиэтиленовый мешок, но как ни укладывал, худосочные, бледно-зелёные верхушки всё равно выглядывали наружу. Закончив сборы, привычно глянул на вентили газовой плиты, и, заперев дверь на три замка, в семь часов вышел из дома.

Трамвай был полнёхонек, на старика ворчали и шикали.

- Не мог, старый, часок подождать, пока люди на работу разъедутся? Куда торопишься?

- Дед, тут и так не повернуться, а ты со своими помидорами ломишься. Скоро урожай собирать, а ты их только высаживать насмелился.

В хвосте вагона он протиснулся к окну, заслоняя телом легкоуязвимую ношу. Через семь остановок предстояла пересадка. Обычно старик переходил на автобус, так езда занимала меньше времени, но для смены транспорта требовалось пересечь улицу, и обогнуть угол здания, поэтому сегодня, нагруженный неудобной поклажей, пересел на другой трамвай. Второй отрезок пути был долгим, и занимал почти час. Постепенно вагон пустел, и минут через пятнадцать, старик занял одиночное сиденье, мешок устроил между колен. Последний этап был коротким, и преодолевался на автобусе, курсировавшим между жилмассивом и дальними садами, зато ожидание бывало самым нудным. В былые годы Виталий Васильевич не томился в бездействии, а ходил напрямик пешком. На этом автобусе ездил преимущественно свой народ – дачники, и старика никто не высмеивал. На остановке и в автобусе он обходительно и добросердечно здоровался со знакомыми, и из опасения выглядеть навязчивым, одёргивал себя за чрезмерную разговорчивость, но слова сами срывались с уст.
По узкой боковой улочке он подошёл к своей даче. Распахнутая калитка болталась на одной петле, по участку кто-то расхаживал. Старик напрягся, готовясь к схватке. Входя в ограду, немного успокоился – неожиданным гостем оказался сосед – Митька Селиванов, плотный мужичок лет сорока. Как он сразу не догадался – вон же и иномарка стоит.

(Окончание следует).

Добавлено (01.06.2013, 13:10)
---------------------------------------------
verwolf,
Спасибо за отзывы, Виталий!

С уважением, АПК
 
silina Дата: Понедельник, 24 Июн 2013, 22:17 | Сообщение # 47
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Алесандр! Спасибо за подарок!
Цитата (Коломийцев)
В былые годы Виталий Васильевич не томился в бездействии, а ходил напрямик пешком. На этом автобусе ездил преимущественно свой народ – дачники, и старика никто не высмеивал. На остановке и в автобусе он обходительно и добросердечно здоровался со знакомыми, и из опасения выглядеть навязчивым, одёргивал себя за чрезмерную разговорчивость, но слова сами срывались с уст.

Удивительно и здорво! Вот они: несколько строчек, а в них столько инфомации! И характер героя: открытый и честный! ПЯТЬ С ПЛЮСОМ, Вам, Александр!
С уважением!
Силина Марина Николаевна
 
Коломийцев Дата: Вторник, 25 Июн 2013, 12:31 | Сообщение # 48
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 211
Награды: 16
Репутация: 10
]Последний бастион

(Окончание)

- Здорово, дед! – небрежно приветствовал его Митька, словно он был хозяином дачи, а Виталий Васильевич незначительным и надоедливым гостем, заглянувшим с какой-то просьбишкой.

На обращение «дед», благодаря неуловимым интонациям, имевшего в устах Селиванова обидное значение, Виталий Васильевич злился, и в отместку звал соседа Митькой, хотя лицо того, полное довольства и жировых отложений, округлое тугое брюшко, солидная, размеренная речь, сверкающая иномарка требовали величания по имени-отчеству, но в своей жизни старик повидал и не таких пузырей, как про себя именовал Селиванова, и потуги на именитость вызывали у него небрежение.

- Здоров, здоров! Что забыл тут? – раздражённо молвил старик, складывая у крытого крылечка измучивший его груз.

Дверь в домик была полуоткрыта, изуродованный косяк и исцарапанный язычок замка свидетельствовали нахрапистости и самоуверенности незваных посетителей. Быстрым взглядом Виталий Васильевич окинул участок. На грядке с луком валялось продырявленное капроновое ведро, дорожку к навесу перегораживали переломленные грабли. Селиванов, нехорошо кривя губы, искоса следил за ним, но Виталий Васильевич, на обращая на него внимания, порывисто рванул на себя дверь в домик. Ему открылась картина разора. Стол с проломленной столешницей лежал на боку, рядом валялись стул, табуретка, кухонная посуда. Примерно половина пола отсутствовала, а оставшиеся половицы, сорванные с балок, громоздились беспорядочной кучей, пугая торчащими гвоздями. Квадратное углубление в подполье, в котором он прятал электроплитку, пустовало, а на дне его, посыпанном речным песком, отпечатался след подошвы с мелким рисунком. Все электрические приспособления: розетка, выключатель, патроны были срезаны. Старик постоял в безмолвном оцепенении, и вышел на крыльцо. Эх, закурить бы!

- Чего тебе здесь надо? – спросил зло, глядя в упор на прилипчивого гостя.

- Вот, хожу, смотрю. Ты что же, дачу-то совсем забросил? Сколько мне лишних хлопот доставишь? Вишенье это дурацкое развёл. Я тебе сколько раз говорил – выруби ты эту вишню, никакого толка от неё. Только место занимает, и, глянь, сколько поросли пустило. А тополя? Ты посмотри, сколько понаросло! Я потом замаюсь вырубать. А сорняков-то! А сорняков!
Митька специально говорил так, чтобы позлить его. Эх, приезжали бы сыновья, посмел бы он так наглеть! Старик знал, что его провоцируют, и сдерживался, сколько мог, но потом, всё-таки, выходил из себя, именно из-за хамоватой уверенности Селиванова в безнаказанности. Ведь знает же гад, что вытолкать его в шею немощному соседу не под силу, вот и потешается.

- Вот заехал утречком проверить – не завелись ли квартиранты, к тебе заглянул. У тебя, вишь, что творится! – продолжал глумиться Митька. – Чего ты на меня злишься? Я тебе правильно говорю. Сорняки от тебя ко мне прут. И вообще, ты вот здраво рассуди – на фига тебе дача? Только маешься с ней. Маешься, маешься и проку тебе от неё никакого. Вон, сливы с ранетками созреют, не наешь, как домой увезти. Возишь, возишь, пока добрые люди весь твой урожай не снимут. Не надумал продавать-то? Мне только забор разгородить – какой участочек получится! Подумай, подумай, хорошую цену дам, не обижу. Но имей в виду, чем дольше думаешь, тем цена ниже.

Это Митька говорил, наверное, в сотый раз, и Виталий Васильевич не слушал надоевшую трепотню, а смотрел на следы, оставленные паскудником на грядках. Рисунок из мелких ромбиков он видел только что в домике.

- Ах ты, гадёныш! Так это ты у меня всё искурочил?

Гладковыбритое лицо Митьки пошло пятнами.

- Ты что, ополоумел?

- Следы! – выкрикнул Виталий Васильевич, и, подбежав к Митьке, схватил того за рукав рубашки. – Идём, идём!

- Куда-а идё-ом? – презрительно вопросил Селиванов, и оттолкнул старика.

Виталий Васильевич дёрнул головой, и ткнул пальцем в сторону раскрытой двери.

- В домике след такой же! Твой след, гадёныш!

- Ты меня не оскорбляй, мне не долго и по шее надавать, - угрожающе произнёс Селиванов, и сделал движение к старику. – След! Вижу – дверь выломана, зашёл глянуть, в чём дело, вот и след. Понял, идиот!

У Виталия Васильевича опять два раза дёрнулась голова, и забухало в груди. Больше он не ругался, а, подняв обломок рукояти грабель, указал на калитку, и бросил коротко:

- Катись!

- Ха-ха! – деланно засмеялся Митька, стараясь окончательно взбесить старика. – Напугал ты меня, напугал! Чего выкобениваешься? Всё равно ведь продашь. Хе-хе… - у калитки Селиванов остановился, и, повернувшись, сказал издевательски: - Клоун ты, и есть клоун! Палку схватил, на себя посмотри – прямо воин с копьём. Защитник бастиона! Только хана твоему бастиону приходит. В следующий раз приедешь, и домика не найдёшь, защищать нечего будет.

Виталию Васильевичу захотелось сказать нечто значительное, чтобы самоуверенный наглец раз и навсегда понял свою никчемность.

- Домик, Митька, дело поправимое. И запомни на всю свою оставшуюся паскудную жизнь – бастионы могут пасть, когда сдаются защитники, а у меня руки болят – вверх не подымаются. И отвяжись ты от меня, не ходи, не пакости и слюни не распускай. Сказал – не продам, и точка

- Ну, ты прямо высоким стилем заговорил. Ты не поэт случайно, стишатами не балуешься?

Последние слова Селиванов произнёс за оградой. Старик уже не обращал на него внимания, вернулся в домик, и неудачливый покупатель молча проследовал к автомашине.

Митька балбес балбесом, а угадал прямо в десятку. К даче Виталий Васильевич давно потерял меркантильный интерес. Приобретя мистическую окраску, она вышла из мира материальных понятий. Дача для него перестала быть заурядным садовым участком, на котором выращивают фрукты, овощи, или местом, куда ездят отдыхать от городской суеты. Это была пядь земли, которую он защищал. Предложения о продаже он слышал давно, первый раз года четыре назад, да, четыре года назад, вскоре после смерти жены. Тогда его атаковала Елизавета Назаровна, старавшаяся ради родственников. Узнав о чужих домогательствах на свой сад, и, взвесив все «за» и «против», понял нутром, самой своей сердцевиной – продаст дачу и ляжет в гроб. Во время ночных раздумий ему представлялось, что некие, неведомые космические силы ставят опыт, с умыслом послали ему испытание, и теперь наблюдают – выдержит ли этот старикан, эта развалина с трясущимися руками и дёргающейся при волнении головой, или сдастся. Устоит, значит, всё будет хорошо, сломается – можно всё отправлять в тартарары.

Уперев локти в колени, и устроив голову в раскрытых ладонях, старик посидел под навесом на скамеечке, отдыхая после двухчасовой езды, и, успокаиваясь после обрушившихся на него несчастий. Пусть Митька не злорадствует – не на того напал. Зрелище последствий Мамаева нашествия и свара с соседом не ввергли Виталия Васильевича в уныние, а, сконцентрировав энергию, вызвали желание идти наперекор.
Чёрт с ним, с электричеством. Есть же печурка, на которой когда-то варили уху с дымком, немного подправить, и вполне можно чайник кипятить, уж для чая всегда дровец насобирает. Домиком займётся завтра-послезавтра. Поищет подходящую жестянку, у соседей спросит, и на косяк наложит накладку, а там, где нет пола, землю застелит сеном. Травы, вон, сколько! Сегодня же главная задача – помидоры и сорняки, и нечего рассиживаться, пора приниматься за дело.

Старик качнул воды, набрал щепок, сухих веточек, развёл огонь в полузавалившейся печурке, дым пошёл не в трубу, а повалил из топки, из-под чайника, он закашлялся, и, вытирая глаза, отошёл подальше. Пройдясь по участку, насобирал листьев чёрной смородины, сорвал по паре листочков мяты, валерианы, вишни. Сейчас он напьётся чая и примется за работу. Пока закипала вода, достал из схоронок топор, лопату, и уже другим человеком присел на скамейку. Оглядывая деревья, заполонённые сорняками гряды, прикидывал с чего начнёт, представлял, как будет копать ровики под помидоры, качать и носить воду, вырубать поросль вишенья и тополей. Работать, надо работать! Прав был Антон Павлович. Работать, надо работать. Распустишь нюни, и всё полетит в тартарары.

2001г.
С уважением, АПК

Сообщение отредактировал Коломийцев - Вторник, 25 Июн 2013, 12:34
 
silina Дата: Пятница, 05 Июл 2013, 18:04 | Сообщение # 49
Житель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 586
Награды: 55
Репутация: 38
Цитата (Коломийцев)
- Вот, хожу, смотрю. Ты что же, дачу-то совсем забросил? Сколько мне лишних хлопот доставишь? Вишенье это дурацкое развёл. Я тебе сколько раз говорил – выруби ты эту вишню, никакого толка от неё. Только место занимает, и, глянь, сколько поросли пустило. А тополя? Ты посмотри, сколько понаросло! Я потом замаюсь вырубать. А сорняков-то! А сорняков! Митька специально говорил так, чтобы позлить его. Эх, приезжали бы сыновья, посмел бы он так наглеть! Старик знал, что его провоцируют, и сдерживался, сколько мог, но потом, всё-таки, выходил из себя, именно из-за хамоватой уверенности Селиванова в безнаказанности. Ведь знает же гад, что вытолкать его в шею немощному соседу не под силу, вот и потешается.

Да, одинокого и незащищённого человека обидеть легко.
Цитата (Коломийцев)
Пройдясь по участку, насобирал листьев чёрной смородины, сорвал по паре листочков мяты, валерианы, вишни. Сейчас он напьётся чая и примется за работу. Пока закипала вода, достал из схоронок топор, лопату, и уже другим человеком присел на скамейку. Оглядывая деревья, заполонённые сорняками гряды, прикидывал с чего начнёт, представлял, как будет копать ровики под помидоры, качать и носить воду, вырубать поросль вишенья и тополей. Работать, надо работать! Прав был Антон Павлович. Работать, надо работать. Распустишь нюни, и всё полетит в тартарары.

Как хорошо, что он не поддался на провокацию, оказался выше всего этого хамства.
А чай с дымком?! Александр, я даже вкус этого чая ощутила. Тоже у сестры часто заваривали такой чай.
Спасибо, Вам, Александр.
Браво!
Силина Марина Николаевна
 
Ворон Дата: Среда, 10 Июл 2013, 04:24 | Сообщение # 50
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Поздравляю Вас, Александр Петрович, с днём рождения! Желаю богатырского здоровья, долгой жизни, успеха во всех начинаниях и неиссякаемого вдохновения!
 
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Коломийцев Александр
  • Страница 2 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2024. Все права защищены.