Добавлено (27.11.2012, 10:25)
---------------------------------------------
СУИЦИД

Самоубийство или по научному суицид – это, конечно, нечто исключительное в жизни. О правомерности такого поступка издавна спорят. Преодоление мощного инстинкта жизнелюбия требует, как правило, значительных усилий. Иногда, правда, этот инстинкт, как бы временно блокируется под влиянием неких чрезвычайных обстоятельств, временно подавляется ими. Отрицая суицид в принципе, считая его актом слабости духа, а то и просто глупостью, данью минутному расстройству психики, мы все же понимаем, что иногда он – единственный достойный выход из ситуации, в которую волею обстоятельств попадает личность. И если человек бессилен изменить обстоятельства не в состоянии по какой-либо причине это сделать, и некому ему помочь, или обстоятельства действительно неизменяемы, можно только сожалеть, а порой, мысленно почтить силу воли, мужество.
Встречаясь с подобным, я всякий раз пытался решить именно эту задачу, т. е. действительно не было другого выхода, или тут проявление слабости человеческого духа, минутный всплеск эмоций. Но это трагедия почти всегда, и если не для самоубийцы, то для окружающих. Церковь категорически выступает против суицида, но аргументация ее не кажется достаточно убедительной – жизнь, дескать, дается богом, и только им может быть отнята. Причем, исключений не делается ни на какие обстоятельства, и хоронить самоубийц внутри христианского кладбища не допускается.
Помню в детстве, во время войны я поставил в затруднительное положение некоего старика (бывшего попа), спросив его: а как быть, если, сражаясь с врагами отечества, боец последней гранатой подрывает и врагов и себя? А разговор о самоубийстве и его правомерности зашел не на пустом месте. Это был как раз первый случай, когда я с этим явлением столкнулся. Шла война. Жили мы тогда в вагоне, который стоял в депо на станции Пермь II, и все вокзальные новости проходили через мои любопытные уши. Я знал, что в отделении милиции сидят двое, которых охраняют солдаты комендатуры. Их привезли откуда-то из таежной глубинки. Призванные на военную службу, они отказались брать в руки оружие, ссылаясь на запреты своей религии. Не помню уж, как называлась их секта, но им грозил расстрел. Ночью, уже после вынесения им приговора, они покончили собой, перерезав себе вены осколком стекла. Утром их погрузили на ручную тележку и накрыли брезентом. Кто-то сдернул часть брезента, и… зрелище залитых кровью тел, было ужасным. В нашем депо их осуждали, но как-то без злобы. Конечно, почему одни идут воевать, а другие не ходят? Это элементарно несправедливо со всех точек зрения, а такие «нюансы», как религиозные соображения, всерьез в те времена не принимались. Но, с другой стороны, от фронта увиливали из трусости. По крайней мере, чаще всего. Этих же двоих в трусости обвинить было никак нельзя. Почти для всех такой выход из ситуации был малопонятен. Конечно, они проявили силу духа. Я и до сих пор думаю, что проявили ее, к сожалению, не в том направлении, но это уже другой вопрос.
Впоследствие, читая о христианских великомучениках времен Римской империи, я уже точно знал, что сила веры бывает сильнее инстинкта жизни, самого сильного человеческого инстинкта. И это было не книжное знание.

–2–

Следующий случай суицида, с которым мне пришлось столкнуться, произошел уже не в Перми, а в Одессе, куда мы вернулись из эвакуации. Случилось это в году 1948 – 49. Точно уже не помню. Этажом ниже жила украинская семья со странной фамилией Замриборщ. О матери я ничего не знал, кроме того, что у нее громкий голос и круглое лицо. Про отца знал больше. По внешности, манере поведения – это был сержант-кадровик, но служил он в Одесском университете в качестве доцента на кафедре высшей математики. Когда я узнал об этом, то испытал легкое потрясение. Разговаривал я с ним всего пару раз, но слушал его разговоры со своего балкона довольно часто. У них было двое сыновей: Шурик - мужской вариант мамы и Толик – непохожий ни на кого в семье. Красивый мальчик с тонкими чертами лица, и весьма тонкой душевной организацией. Был он на три года младше меня, и связаны мы были только книгами.
Шурка, младший на два года, был не только внешне в родителей. Встретив его много лет спустя, я убедился в этом полностью. Закончив школу, он пошел на завод токарем. Похвалялся мне, что неплохо «зашибает».
А Толик читал баллады Жуковского, наизусть «Мцыри», и глаза его при этом увлажнялись. В его облике, поведении была какая-то врожденная интеллигентность. Это было странновато, учитывая нравы в семье. А нравы были какие-то казарменные. Да еще с рукоприкладством. В особых случаях в ход шел папин ремень. Это было слышно далеко за пределами их квартиры. Я как-то спросил Толика мимоходом, после очередной экзекуции, что это его папа так расходился? Оказывается, учительница написала в дневнике «…балуется на уроках и мешает занятиям». Занимался он хорошо. После очередной записи в дневнике, доцент снова избил сына, и мальчик повесился на том же ремне.
На похоронах отец не плакал. Тупое лицо солдафона из низов, доцента кафедры математики. Мне очень хотелось его убить. Со временем это чувство притупилось.

–3–

Еле высидев официальную часть вечера по поводу окончания восьмого класса, я тихонечко, по своему обыкновению смылся с концерта самодеятельности и танцев. Первое мне было как-то неприятно из-за невысокого художественного уровня, а второе… Мой всезнающий друг Мишка Местечкин, который, кстати сказать, тоже смылся, объяснил мне, что некие эндокринные системы у меня еще не включились, а по- сему, особого тяготения к особам противоположного пола я не испытываю. Очень может быть, особенно если судить по опыту последующих лет. К сожалению, Мишка ушел без меня, поэтому гулять я отправился в гордом одиночестве. Было уже темно, и я пошел к морю. Спуститься к самому берегу было уже нельзя. Там могли зацапать пограничники, но постоять на обрыве, над бескрайностью ночного простора, над освещенными судами – тоже приятно. В последнем переулке, ведущем к обрыву над морем, было темно, зато откуда-то доносилась музыка. И не что-нибудь, а «Венгерские танцы» Брамса. Я ускорил шаг, и вскоре оказался перед маленьким двориком, огороженным от улицы жиденьким штакетником и густыми зарослями каких-то кустов. Под висящей на проводах голой лампочкой стоял столик с двумя стульями. На одном полулежал сравнительно молодой человек, а на другом, напротив, висел офицерский китель с многочисленными орденами и медалями; на столе – бутылка, кажется, коньяка, стакан. Звуки музыки раздавались откуда-то сбоку. Грустная и в то же время танцевальная музыка прошлых времен. Красивое мужественное лицо, светлые зачесанные наверх волосы, полу прикрытые глаза. От меня до него не было и трех метров. Пластинка кончалась. Он наклонился и выключил проигрыватель. Я было двинулся дальше, но вдруг, он повернулся в мою сторону и спросил:
–Что, нравится?
Это было неожиданно, т. к. я стоял в тени, и по моим представлениям, увидеть меня он не мог. Однако же увидел!
– Да, - сказал я, – очень красивая музыка.
– Заходи, поговорим.
Я зашел. Он усадил меня на стул с кителем и некоторое время меня разглядывал. Потом начал расспрашивать, откуда я взялся. Он внушал доверие, и я рассказал ему про вечер, про мою тягу болтаться в одиночестве, решая различные проблемы мироздания.
Он улыбнулся.
– Значит, будущий философ?
Заметив, что до философа мне далеко, я спросил:
– Чем он занимается?
Оказалось, что учится на третьем курсе университета, на историческом факультете. Я сказал, что мне это очень нравится, и, пожалуй, после десятого класса тоже подамся на исторический. Тут он меня удивил:
– Не стоит.
В ответ на мой недоуменный взгляд, добавил:
– Там, видишь ли, не совсем то изучают. Ну, подрастешь – сам поймешь. Не надо на истфак. Будешь учителем в школе, а наукой заниматься не дадут.
Это было непонятно, но расспрашивать подробней я не решился.
– Чем еще увлекаешься?
Я с восторгом рассказал о радио.
– Вот это – дело. Туда и двигай. А на истфак – не надо. Уж поверь мне. – И круто меняя тему, спросил: – А что тебе понравилось в этой музыке?
Я вдруг выпалил:
– Круговерть печали бытия.
Он рассмеялся.
– Что бы ты понимал в печали бытия?
О чем-то еще поговорили. Показывая на бутылку, спросил:
– Уже употребляете?
– Кто как. Сегодня, вроде, предполагалось.
– Ну, выпей немного, все же девятый класс!
Он встал, и как-то медленно раскачиваясь, пошел к дому. И тут до меня начало доходить, что он не совсем в порядке. По-видимому, его речь не давала основания предполагать, что человек просто пьян.
– Может, фронтовые раны беспокоят?
Он тут же вышел с двумя большими рюмками, и также медленно раскачиваясь, вернулся на место. Себе налил доверху коньяк, а мне – плеснул чуть на дно, и долил из бутылки минералки.
Подняв рюмку, произнес что-то вроде тоста:
– Выпьем за твое здоровье, чтобы жизнь твоя удалась, даже если станешь историком, и чтобы поменьше у тебя было печали бытия!
Выпили. Мне, как обычно, захорошело. Приятное тепло разливалось по всему телу. Я спросил:
– Вы кем были на войне?
– Командир разведроты. Капитан Ермаков Александр Викторович. Три года и три госпиталя.
– Жуткое дело – война?
– Не спрашивай. Забыть хочется, хотя и не возможно.
Он смотрел куда-то мимо меня. После длительной паузы продолжил.
– Очень многое от случайностей зависит. Меня эти случайности сколько раз спасали! Но, может, такой закон есть, что баланс должен быть нулевым? Мне вот сейчас крупно не повезло. Тоже случайность. Даже как-то обидно: в войну уцелеть, а это мясорубка страшная, уж поверь мне, а в мирной жизни так влететь!
Он налил себе и снова выпил.
– Знаешь, во время войны, даже в самых скверных положениях были варианты, что-то можно было сделать, что-то от тебя зависело; ну, хоть какой-то шанс был почти всегда. А здесь – ноль шансов с самого начала. Это как-то даже и не сразу доходит. Еще живешь по привычке или по инерции, и вдруг до тебя доходит – конец, приехали. Кажется, что нелогично как-то, хотя, причем тут логика. Опять же – случайность! Ладно. Давай на посошок. Ты как, домой дойдешь?
Он опять выпил полную, а мне налил чуть-чуть, не забыв разбавить минералкой. Снял с проигрывателя Брамса, вложил пластинку в конверт и подал мне.
– Дарю на память. Будешь слушать - меня вспомнишь. И погоди. – Резко встав, он опять направился в дом, причем, уже вполне нормальным шагом. Через некоторое время вышел и вручил мне книгу в старинном переплете.
– Раз уж ты любишь историю…
Книга называлась «Герои Рима». Она и сейчас у меня.
По пути домой я пытался осмыслить произошедшее: «По-видимому, он чем-то болен. И неизлечимо. Значит вот, что может случиться с каждым! Живешь, надеешься, планы строишь, а тебе говорят: «Стоп, приехали. На следующей неделе Вам – конец». Конечно, я и раньше это знал, но так, вообще, так сказать в теории, а здесь тебе – самый такой наглядный житейский пример. А может, я ошибаюсь? Такой молодой и красивый…»
Несколько дней я жил под впечатлением этой встречи. Потом не выдержал и снова отправился туда же. Все было на месте. Даже столик. Я стоял довольно долго, не решаясь постучать. Наконец, откуда-то вышла пожилая женщина с кошелкой. Я набрался смелости и спросил, где Александр? Она остановилась, посмотрела на меня как-то странно и спросила:
– А зачем он тебе?
– Проведать пришел. Он приглашал.
Откровенно сказать я не очень помнил, приглашал или нет.
– Нету Александра. Два дня как похоронили.
И она пошла к выходу на улицу. Уже у самых ворот, не глядя на меня, сказала:
– Застрелился Александр.
Конечно, событие это, при всей своей необычайности, яркости было унесено потоком других событий, но в памяти моей осталось навсегда. Осталось ощущение беспомощности сильного человека перед неотвратимой и неумолимой силой роковой случайности.

–4–

Летние работы по уборке урожая были для студентов обязательны. Если, конечно, не выкрутиться с помощью какой-нибудь справки или влиятельных родителей. А среди преподавателей, руководивших студентами, были даже любители. Что-то можно было заработать, плюс – овощи на зиму.
Меня назначили руководителем, что было зря. Нет у меня способностей к руководству делом, которое я считаю несправедливым. Заработать студентам, практически не давали, а идейные основы необходимости бесплатным трудом латать перманентные дыры в нашем сельском хозяйстве – мне представлялись насквозь лживыми. В этих условиях заставить бездельничающих учащихся работать было нелегко, и действовали в основном угрозами.
Поездка и прибытие проходят сравнительно радостно: новые места, свежий воздух сельской местности.
Но вот я вывез всех на поле, и бригадир Анатолий – рослый молодой блондин определил объем работ. Потом посадил меня в коляску своего «Урала», и мы покатили в контору. Мне нужно было в медпункт – взять перевязочные средства и кое-какие лекарства. Приехав, мы разошлись: он – в контору, я – в медпункт.
Зайдя в здание, обнаружил всегда радующую меня надпись – «Библиотека». Толкнул дверь, но заперто. Повернул направо и зашел в светлую комнату медпункта. Сестру я узнал сразу, несмотря на белый халат и шапочку – моя бывшая студентка. Полноватая высокая блондинка с круглым симпатичным лицом. Оказывается, сменила профессию. С тех пор прошло пять лет, и мы с ней, конечно, сильно изменились. Помню, ходила ко мне на кружок, что-то паяла.
– Валентин Иванович, – смеясь, сказала она, – я так была в Вас влюблена, а Вы и не смотрели в мою сторону.
– Это профессиональное.
– Я понимаю, девчонок много. А я слышала, Вы на Рае женились. И как семейная жизнь?
– Отлично. Дочка у нас. А как у тебя жизнь сложилась?
– А никак. То училась – некогда было. А потом его в армию призвали. На днях приходит. Вы у Тоньки поселились… И зря. У ее дочки туберкулез. Правда, в закрытой форме.
– Ну, теперь что уж поделаешь. Переезжать как-то неудобно.
Набрав всего, мы вышли в коридорчик. Я спросил и о библиотеке. У Зины был ключ, и она меня впустила.
– Можете что-нибудь взять почитать, а ключ мне отдадите. Это у нас коммунистическая библиотека, Толик придумал. – Увидев мое удивление, пояснила. – Каждый берет, что хочет, а потом пионеры обходят дома и забирают.
Она ушла к себе с какой-то бабкой, а я вошел в библиотеку. Длинное помещение, огромный вдоль окон стол, на котором навалены книги. Много! Бери, что и сколько хочешь. Такого я еще не видел. Это что-то из сладостных снов книголюба. Присмотревшись к беспорядочно наваленной груде книг, я заметил, что с правой и левой сторон лежали книги, совершенно нетронутые и даже как-то удивлявшие своей новизной.
– Ну, – подумал я, – с одной стороны, конечно, политическая литература, книги вождей нынешних и минувших. Это, практически, никто не читает. Но с другой? Придумать ничего не удавалось, и я просто двинулся к столу.
С одного края, действительно, лежала политическая литература, но с другой! В наше книгодефицитное время там были навалены классики зарубежья – разные там Фолькнеры, Фейхтвангеры и прочие Драйзеры. Для городского жителя это было поразительно! Посередине стола лежали самые «захватанные» и до предела истрепанные книги, но мне они были незнакомы. Я взял пару т.ск. для расширения кругозора, но читать не смог. Нечто ужасно примитивное. Вроде «Анжелики».
Вечером, закончив принимать отчеты за день, вышел посидеть на крыльце. Скоро, подоив корову, ко мне присоединилась хозяйка – женщина лет пятидесяти. По тогдашним моим представлениям – весьма пожилая. О чем-то пустом мы поговорили, потом подошла еще одна соседка. По улице протарахтел мотоцикл. Бригадир мне махнул приветственно рукой и укатил, видимо, тоже домой. Разговор сразу перекинулся на него, и я в кратчайшее время узнал массу подробностей Толиной биографии. Соседки на него не могли нахвалиться. Он и непьющий и из себя видный, и армию отслужил, – а вот уже 28 лет, и все не женат!
– Зинка приворожила, медсестра наша. Ей бы радоваться, а она нос воротит. Конечно, Зинка тоже не абы кто – девка видная, и с образованием; так и Толик техникум кончил!
– Он от ней без ума, а она его знать не хочет. Вот как на свете бывает!
Чувствовалось, что это, по их понятиям, уклонение от привычного стандарта, от понятного, обычного. Их это и раздражало и удивляло, но и внушало некое почтение своей необычностью.
– Но у нее же есть кто-то в армии сейчас?
– Ну Вовка… ты б его видал! Против Толика – сморчок. Ни ума, ни росту, ни образования никакого. Тракторист он, шоферует.
– Так ведь любовь, – заметил я, – она такая!
– Да и что-то любви там незаметно особо.
– Ну, Вам не заметно, а им – очень даже. Ведь ждет же, с другими не встречается.
– Нет, этого нету. Девка она – вся на виду. Хорошая девка. Заболеет кто или в больницу кого везти – она завсегда всей душой, и без отказу. И собой хороша. Толика жалко. Уж так он по ней убивается! И, почитай, сколько годков уж?
Шли дни. Работа наша кое-как продвигалась. Ругать за низкую производительность – нас не ругали, – дескать, спасибо и за такую помощь. Все всё понимали, и к студентам относились терпимо. Я каждый день встречался с Зиной – болящие у меня были всегда. Особенно по желудочной части. Мне нравилось, как она работает: сердечность отношения к больным, необычайная добросовестность. Как-то подняли ее ночью, - кто-то из моих сильно траванулся. Я потом извинялся, что потревожили, но она глянула на меня, пожала плечами, и сказала: - «Такая работа».
И тут я выдал:
– Теперь я Толика понимаю.
Она сразу стала серьезной:
– Вы же сами знаете, сердцу не прикажешь. – Помолчав, добавила: – Хороший он парень, но вот… Вот так бывает на свете. Я даже думаю, что уехал бы он куда что ли? Или мне уехать? Хотя, я то в чем виновата?
А закончила совсем неожиданно:
– Зина любит Валю, а Валя любит Раю, хотя Зина тоже ничего. Так что не я первая, не он последний. Перемелется. Днями Вовка приезжает.
Кто Вовка – я догадался.
– Ну, что ж, совет да любовь.
– Любовь – не любовь, да определяться в жизни надо. Лет то уж вон сколько.
Это меня несколько обескуражило. Помолчав, она спросила:
– Почему вот так в жизни устроено?
– А оно не устроено. Устраивает кто-то, а здесь – естественный процесс, на физиологии замешанный. Мне вот нравятся женщины стройные изящные. Полных не люблю. Не умом, а чувством, физиологией этой самой, наверное. А ведь такая полная может быть всем другим очень даже хороша, но не поможет. И виноватых тут нет. И я тебя очень хорошо понимаю.
– Вот Толику и объяснили бы.
– Тут слова мало помогают, но при случае попытаюсь. Неблагодарная вообще-то задача.
Случай скоро представился. Ехали мы с бригадиром, не помню, по каким делам. Остановились покурить. В деревне на свежем воздухе курю с удовольствием, впрочем, правильнее сказать, курил. И тут он спокойненько спрашивает:
– Верно Зинка говорит, что раньше за Вами ухлестывала?
Я насторожился, но отвечал спокойно:
– Знаешь, даже не могу тебе точно сказать. Ты представь себе мое положение, я один, а против меня сидит, бывало, человек по тридцать девчонок. Все, как говориться, на выданье. Да я еще неженатый был. Конечно, кто-то влюблялся, тут сама ситуация располагает, но мне делом заниматься нужно, а не шуры-муры с ними разводить. Нелегко бывало.
– Нет, – говорит, – мне интересно, что Зинке в человеке нравится. Вот Вы и Вовка. Ну, ничего же общего между Вами нет! Как понять?
– Слушай, – говорю, – что ты на этой Зинке зациклился, других что ли нет?
Он посмотрел на меня, и мне стало неловко за пошлость, которую я выдал.
- Это дело совсем другое, - закончил он, и я понял, что он хотел сказать. – Хочу понять, а не могу: ну, что она в этом Вовке нашла?
- Оставь ты ее, переключись на другую или уезжай, что ли!
И вдруг, он так спокойно встал и говорит:
- Мне без нее жизни нет.
Я даже почувствовал какой-то страх от несоответствия формы, в которой это было сказано, и жутковатого смысла.
Поехали дальше, и этого вопроса больше не касались.
А через два дня приехал Вовка. Щуплый чернявый паренек с многочисленными значками на гимнастерке. А еще через два дня моя хозяйка во время вечерних посиделок доложила мне, что Вовка у Зинки ночует.
- Что ж, сказал я, дело молодое.
Днем за мной заехали председатель и участковый. На краю поля машину бросили и пошли по мелколесью…
Он сидел на корточках. Дерево, на котором он повесился, не выдержало тяжести, и опустило его на землю, но, очевидно, уже без сознания. Участковый перерезал веревку, и мы понесли тело в машину. Класть его в газике было некуда - посадили на заднее сидение и поддерживали, чтобы не свалился.
Конечно, не надо было ему этого делать, но мы ведь мерим всех на свой аршин!
Вечером, когда я заканчивал свои дневные подсчеты, зашла хозяйка и сказала:
- Валентин, иди до нас, помянем Толика. За столом в большой комнате – «зале» сидело человек пять мужчин и женщин, присели и мы.
- Жалко парня, - сказал в наступившей тишине дед, - дюже жалко. Хай земля ему буде пухом.
И мы выпили.
Зина с мужем уехали из деревни на следующее же утро.
Размышляя над этой историей, я всегда останавливал свою мысль перед выводом, оценкой его поступка. В то время в официальной медицине навязывалась идея, что самоубийцы – больные психически люди. Это все упрощало, но и раздражало этим своим упрощенчеством. Не производил Толик даже отдаленно, даже намеком впечатления ненормального человека, но ведь поступок и впрямь, из ряда вон! Хорошая девчонка Зина, спору нет, но, наверняка есть и другие, не хуже. И большинство молодых людей, преобладающее большинство, утешилось бы с другой, ну, в крайнем случае, коротало бы свой век в одиночестве. Что же означает этот поступок спокойного, внешне уравновешенного человека? Минутный всплеск эмоций или… Или что? Некую специфику мозговых извилин? А с точки зрения этической? Реализация на практике истинной свободы личности? «Я так хочу!», - и весь сказ. А окружающие, близкие! Им-то каково? В общем, сплошные вопросы. Одно несомненно: слава богу, не часто это бывает.

– 5 –

Добавлено (28.11.2012, 17:42)
---------------------------------------------
Начиная эти свои воспоминания, я и не думал, что так много наберется знакомых, покончивших собой. Все это происходило во времена, когда, относительно других стран, уровень суицида у нас казался сравнительно невысоким. То ли дело сейчас! И суть тут не только в упавшем уровне жизни. Есть страны и победнее, но население там отнюдь не стремится перебраться в мир иной. Более того, уровень суицида выше в странах материально очень благополучных. Суицид – это по преимуществу, духовная проблема. Дело не столько в уменьшении количества доступного продовольствия, сколько в утрате перспектив, веры, и на основе этого, желания бороться. В странах же зажиточных обостряется проблема смысла жизни, жизненных целей. С ростом образованности и увеличением свободного времени эта проблема обостряется еще больше. Картина жизни, представляемая средствами информации в ее погоне за сенсациями истинными и мнимыми, не вдохновляет, а скорее, напротив. И уж меньше всего они способны вдохновить человека на нечто, выходящее за пределы рекламных ценностей. Но я вспоминаю людей из прошлой, сравнительно благополучной советской эпохи. Их гибель обуславливалась не социальными и не экономическими проблемами, а скорее, неординарностью самих личностей. Вот один из их числа.
При моей лаборатории был кружок любителей электроники. Я их набирал в первую очередь из групп, где преподавал, но иногда приходили и из других групп. Кто удерживался, кто оставался ненадолго. Что-то мы конструировали, изобретали или выполняли заказы, в основном медицинских учреждений. Для людей определенного склада – технарей – все это было очень интересно. Однажды в разгар нашей деятельности к нам зашел мальчонка из младшей группы. Маленького роста, в какой-то серенькой курточке.
- Можно я тоже буду у Вас работать?
- Пожалуйста, но, что ты умеешь?
- Ничего, наверное
- Как же ты себе это мыслишь?
- Вы научите
- Понимаешь, здесь, в основном, старшекурсники. Я трачу время на объяснение схемотехники. Все мы вместе пытаемся понять, когда не получается. Учить азам – это в другом месте. Ты хоть паять умеешь?
- Немного. Мне только показать.
Выставить его я не мог, и он начал нам помогать в черновой работе. Парень из его же группы, но большой любитель всяческой электроники и вообще – человек разносторонне развитый, доложил мне, что этого Колю в группе не любят, и даже травят.
-За что?
Ясного ответа я не получил, но понял, что Коля – человек неординарный, и с какими-то отклонениями. Один простой пример разъяснил мне многое. Как-то Николай не пришел на наше кружковое занятие. А произошло следующее…
Какие-то шустряки из его группы подменили преподавателю стул. Тот сел и, ко всеобщему удовольствию, очутился на полу. Преподаватель был из нелюбимых, поэтому группа сплоченно прикрывала зачинщиков. Все, но не Коля. Он молчал, пока к нему в присутствии всей группы не обратились лично. Глупо, конечно. Руководителю группы надо бы знать своих людей, знать, что Николай лгать не будет. Он и не солгал. Произнес небольшую речь, примерно такого содержания: «Преподаватель симпатий не вызывает ни как человек, ни как учитель». Тут я с ним совершенно солидарен. «Но способ выражения протеста выбран недостойный, на уровне младших классов школы. К тому же, сделавшие это M. и N. из трусости боятся признаться, что тоже малодостойно».
После собрания, закончившегося всего-то лишь вызовом родителей согрешивших, недостойные M. и N. немного помяли Коле бока при полном одобрении группы. Как мне рассказали, после всего, Коля произнес весьма затрепанную фразу: «За правду всегда бьют». На что одна из д

Добавлено (29.11.2012, 13:34)
---------------------------------------------

Добавлено (29.11.2012, 17:03)
---------------------------------------------
berserg,
Добавлено (29.11.2012, 16:50)
---------------------------------------------
Ваше мнение для меня ценно. Что сказать? Получается, как получается. Я ведь не профессионал и вообще рядовой преподаватель технических дисциплин. Как могу, так и пишу. Мне хотелось, чтобы мои суждения, мысли дошли до людей, которые это могут понять, которым это может помочь лучше понять мир, жизнь. Возможности накопления жизненного опыта у нас ограничены, поэтому порой хорошо ознакомиться и с чужим. Если он того стоит, разумеется. Если изложено читабельно и т.д. Ещё раз спасибо за отзыв.

Добавлено (29.11.2012, 16:54)

Добавлено (30.11.2012, 16:54)
---------------------------------------------
В. Богун


УБИЙЦА
Моему другу Коле посвящается.

г. Ростов – на- Дону.
2002 г.


Вместо предисловия.
Не могу сказать, что мы лежим в палате смертников. К чему такая травмирующая резкость? Просто "тяжелая палата". Ночью привезли сразу двоих: деда-пастуха из Кошар и капитана буксира. Толком расспросить мы их и не успели. Капельницы, уколы-все, что нужно было сделано. Дежурный врач привычно толковал о необходимости полного покоя и даже неподвижности, но вот мы с Серегой снова вдвоем. Сначала дед направился в туалет. Де¬журная, как обычно, спала, а мои доводы оказались неубедительны. Дед вернулся, поругиваясь и жалуясь, что курить охота. К чему может привести ин¬фаркт, он представлял себе смутно. А, может быть, и представлял! Теперь не узнаешь. Последствия не замедлились, и его забрали в реанимацию. В интервале между посещением дедом туалета и переводом его в реанимацию, капи¬тан тоже решил проявить себя, но успел только сесть на кровати. Его накрыли простыней и вывезли. Теперь на буксире вакантное место.
Итак, мы снова вдво¬ем. У Сергея второй инфаркт, но глупостей он не делает, а посему спокойно лежит вторую неделю. Днями его уже будут подымать. Со мной не то чтобы хуже, но врачи сами не знают, что делать. С одной стороны, особо сквер-ных объективных показаний нет, а с другой, я тяжело дышу и в туалет до¬бираюсь по стеночке, поминая при этом сквозь зубы и бога, и черта, и судьбу, ниспославшую мне вторичный энцефалит в таком вот дурном качестве. На тумбочке у меня весь арсенал глотательных кардиосредств плюс в перспективе уколы, если успею позвать на помощь. Сигнализация с моей стороны не работает, и чинить ее вроде бы никто не собирается. По крайней мере, в обозримом будущем. Я уже дал себе зарок: выпутаюсь – сам исправлю. Сергей умница, начитан и с ним интересно, хотя внешне - типичный десант¬ник. Особенно на афганских фотографиях. Широкие плечи, крупные черты лица, а особенно подбородок. Щегольские усики. В Афгане провел меньше полугода, но повидал много и настрелялся вдосталь. С сердцем у него и там было не¬важно. Особенно когда в бронежилете и с прочей амуницией гонял со своим взводом по горам, но молчал. Уволили лейтенанта по контузии, и он отпра¬вился на уральский завод, куда получил назначение после окончания ин¬ститута. Вот все, что я о нем знал.
Настроение в это утро было, естественно, поганое. Сами мы тоже не так, что¬бы очень надежные. В общем, есть о чем поразмыслить. Я – подвижней. Никто мне лежать неподвижно не велит, а посему обслуживаю и себя, и Сережу. Он немного старше, хотя и я уже не сопляк. Прочел, пожалуй, больше я, но разносторонней, пожалуй, он. А уж жизненного опыта в самых неожиданных областях у него навалом. Но все же с ним, старшим технологом цеха большого завода и по совместительству преподавателем УКП технологического института, мы говорим по преимуществу о литературе, политике, философии. По нашим временам необычно. Немного завидую его образованности, спортив¬ным разрядам и явному успеху у женщин. С ним интересно. В шутку говорю: давай или выписываться вместе или помирать, а то скукота заест.
Смеется. Он вообще много смеется, но сегодня настроение несколько подавленное и лежим молча. Вдруг он говорит:
- Послушай, давай я расскажу тебе свою биографию. Не возражаешь? Уж очень из меня прёт. А ты рассудишь.
– Забавно, – говорю. – Это я тебя?
– Да, нет! Совсем не забавно. Порой и сам не разберу, правильно я поступал или нет? И хотя теперь уже вроде бы без особой разницы - скоро к господу, но все же! Пока думаю – живу. Скучно не будет. Об обыденном постараюсь покороче. Я знаю, что в ментовку ты не побежишь, а заду¬маться может и задумаешься. Тебе, не забывай, рентгенолог сказал, еще жить и жить. В общем, потерпи немного. И я услышал.
______
Воспитывался я у бабушки. Отец бросил семью, мне еще и года не было. Мать сошлась с другим. Потом его перевели на Север. В общем, даже пи¬сала редко. Зато бабушку бог послал экстракласса. Библиотекой на заводе заведовала. Она была, как тогда говорили, из «бывших». Дед – рабочий, специалист по дереву. В прошлом красногвардеец и член партии. Дома – тишайший человек. В бабке души не чаял. Силен был на собра-ниях выступать, громить начальство. Инфаркт его прямо во время выс¬тупления и свалил. Приятели, они потом часто к бабушке наведывались, говорили, что вовремя умер человек. Все равно забрали бы. Бабка от¬малчивалась, но, как я чувствовал, в душе с ними соглашалась. А вооб¬ще-то разговоры на политические темы она всегда пресекала. Со вре¬менем ее возмущение судьбой постепенно затихло, и вся она сконцентрировалась на мне. Потекла у нас жизнь ровная и внешне спокойная. Чи¬тала она много и меня приохотила, но с прочитанным соглашалась далеко не всегда. Поругивала, бывало, и Чехова, и Толстого. Пыталась читать литературу по воспитанию. Это ради меня, но действовала больше по наитию, поскольку, как она мне потом объясняла, испытывала некоторую растерянность перед обилием информации - читала она не только по-рус¬ски, но по-английски и по-французски. Мне же внушала простые интел¬лигентские истины о личной порядочности, чистоплотности и прочее, тщательно обходя вопросы политические. Про бабушку могу говорить до бесконечности - любил ее без памяти. Вроде как бы за всех отсутст¬вующих у меня прочих родственников. Материально мы не бедствовали. Что-то мать присылала, что-то бабушка подрабатывала на переводах технической документации. К тому же почти все вокруг нас жили в те времена довольно бедно и нарядами в школе, как я помню, никто не блистал. Занят я был плотно. Кроме школьных дел, бабушка занималась со мной английским и музыкой. У нас было маленькое "кабинетное" пиани¬но. Со всякой своей житейской мелочью я к бабке не лез, но, частенько, выпытав у меня что-нибудь, или особенно после родительского собрания, которые она посещала неукоснительно, заводила со мной продолжительные беседы на самые разные темы. Бывало интересно. Уже повзрослев, я чувствовал, что она многого в жизни не принимала. Но об этом слышал урыв¬ками из ее бесед с ближайшей подругой – Глафирой. Сама жизнь с ее нача¬лом и концом казалась ей то чудом чудным, то насмешкой. Несмотря на свое воспитание, в бога верила слабо и от меня религиозную литерату¬ру прятала подальше. Несколько человек, захаживавших к нам, были в основном женщины из ее библиотечного окружения. Из мужчин один, как я теперь понимаю, бывший церковный служитель немалого ранга. Уже потом бабушка мне говорила, что всю жизнь он прожил по чужим документам и всегда опасался ареста. Я мысленно, даже не зная всех этих подробностей, называл его Архиереем. По-моему, он был не прочь у нас поселиться, но бабушка не хотела. Квартирные условия у нас были по тем временам роскошные. Мы жили в изолированной квартире из двух комнат в маленьком двухэтажном кирпичном домике, стоявшем в глубине заросшего травой двора. Дед собственноручно положил в комнатах паркет, от чего они в моих глазах приобрели некий аристократический вид. Нас одно время даже хотели переселить в однокомнатную квартирку, но дедовы друзья, занимавшие видное положение, не допустили. Иногда устраивали нечто вроде, маленьких концертов. Пел Архиерей (Владимир Никанорович). Иногда дуэтом с бабушкой. Мне очень нравилось. Иной раз заставляли выступать и меня. Но я этого не любил, предпочитая слушать. К тому же всякому моему выступлению предшествовала многочасовая подготовка, что было утомительно и совершенно мне неинтересно. В школе все было нормально. Учился под недремлющим оком бабушки хорошо. Был физически нормально развит и, несмотря на свое интеллектуаль¬ное воспитание, от драк не отказывался, чем заслужил себе определен-ный авторитет у местной шпаны. Бабушка подлечивала мои синяки и при¬говаривала, что во мне все перемешалось. Впрочем, добавляла она, настоящий мужчина должен уметь постоять за свою честь. Потом был институт, который не оставил почему-то особых следов в мо¬ей памяти. Учился с удовольствием. Как-то по инерции со школы. Занимал¬ся спортивной гимнастикой и стрельбой. Не без успеха. Все время был чем-то занят. Бабушка начала даже как-то тревожиться. Из беседы с Гла¬фирой, которой поверялись все домашние дела, я урывками услышал про себя, что это уже слишком. Главное, что тревожило бабушку, это отсутствие девушек и слишком уж упорядоченная жизнь.
– Читает много, – жаловалась бабушка, – и все дома и дома. Это как-то не по возрасту.
Глафира всплескивала руками и громко шипела:
– 0на еще жалуется! Да ты сама же его приучила!
– Конечно, – отвечала бабушка, – но все же в меру! Ни с кем не встречается. В его годы мог бы больше интересоваться девушками, чем основами мировоздания и всяческими науками.
По-моему – это перекос и как бы за этим не стоял какой-нибудь физиологический изъян.
Дело в том, что время уличных драк уже давно прошло, а других приз¬наков моей сторонней активности у нее не было. Бабушкины тревоги несколько рассеялись, когда она узнала о грандиозной драке институтско¬го масштаба, в которой я, как дежурный от добровольной дружины, прини¬мал весьма активное участие. Вечер устраивал химический факультет, и явились на него по преимуществу "речники", т.е. парни из речного училища. Все было бы ничего, но народу явилось сверх всякой меры, так что начальство распорядилось пускать только по пригласительным билетам. В общем, к чему подробности. На помощь "своим" по тревоге были подняты два общежития, и милиция еле справилась, а меня от неприятностей спасло только то, что я был "при исполнении". Кажется - это самый яркий эпи¬зод, запомнившийся мне из студенческой жизни, поскольку нас долго таскали по милициям и пару моих друзей исключили из института. Кстати, тут я впер¬вые усвоил, что такому здоровому парню, как я следует соизмерять свои удары с обстоятельствами и по возможности обходиться без членовредительства.
А наши девушки мне действительно не очень нравились и вообще каза¬лись глуповатыми. Впрочем, ряд эпизодов мог бы мою бабушку насчет физиологических изъянов совершенно успокоить. Но соответствующая ин¬формация до нее не доходила, и она даже прилагала некие усилия, дабы познакомить меня кое с кем. Как правило, это были те еще выдры, с которыми второй раз встречаться не хотелось.

Направление на работу я получил в небольшой городок на Урале, на за¬вод, который назывался вполне мирно, но помешала армия. Меня за рост и спортивные успехи определили на какие-то четырехмесячные курсы и готовили в армейский спецназ. Вот где мы работали! Такие нагрузки выдерживаешь только в молодости, да и то порой испытывал какой-то дискомфорт в области сердца. Кто пробовал в бронежилете, со спецснаряжением и приличным боезапасом бегом в гору - меня поймет. Гимнас¬терки после таких упражнений просаливались до окаменения. Забавляясь, снимали их, ставили на пол и они стояли. Занятия по рукопашному бою, преодолению полосы препятствий после таких марш-бросков казались пустяками, а стрельбы и вовсе приятным времяпрепровождением. Получалось все это у меня очень даже неплохо, и мне прочили вполне определенную карьеру, но тут возник Афган.
Про Афган много говорить не хочется. Довольно скоро я понял, что для основной массы народа мы - враждебные завоеватели. Особенно потряс меня однажды вид разбомбленного вдребезги кишлака, клочья детских и женских тел...
Но служба есть служба и приказы надо выполнять. К тому же к "духам" у меня симпатий не было никаких, и сантиментов во время столкновений я не испытывал. Тут все было как бы в других измерениях: убей его или он убьет тебя. Основная работа нашей группы - засады. Сначала вертушками, а потом пешим ходом. Маскируемся и ждем. Чаще всего зря. Потом вертушками же домой. Отдых, ученья и снова в засаду. Однажды они таки напоролись на нас. Шли духи довольно беспечно по ру¬слу высохшей горной речки. Их было 16. Положили всех. После боя всех обшмонали - законные трофеи. Мне досталась «Беретта» с глушителем – вещь в боевых условиях довольно бесполезная, и пачка афганских и пакистан¬ских денег. Ребята подарили роскошные японские часы. Потерь у нас никаких - благодарность в приказе по части. За что? Всего лишь удача. Другой случай был не такой удачный. Приказали занять высотку и ждать дальнейших указаний. Причем тут спецназ - непонятно, но неприятность состояла в том, что «духи» сделали это до нас. Я еще сравнительно во¬время заметил. Во всяком случае, до того, как они открыли пальбу. Мог¬ли положить нас всех. Мы, почти не отстреливаясь, отошли. По рации я доло¬жил обстановку. Довольно быстро прилетели вертушки. Это несколько отвлекло «духов» и позволило нам побыстрей убраться на исходные позиции. И все бы ничего, но они снова возникли у самого подножья, когда мы уже несколько расслабились. Обычно такое характеризуется фразой: «вспыхнул ожесточенный бой». Духи думали, видимо, что мы побежим, тог¬да бы всем хана, но мы были спецназ и кое-что уже понимали. В резу¬льтате потеряли только четверть состава. Спасла подготовка - четыре гранаты, брошенные вовремя и в нужные места. Когда я менял магазин и оглянулся, вижу, в 10 метрах от меня трое духов арканят моего сержанта Резо. Стрелять нельзя. Выхватил пистолет и, выждав момент, убрал одного. Резо - умница упал, сцепившись со вторым, чем открыл мне третьего. Он вскинул автомат, но не успел. Я его "сделал", как на учении: два в грудь и один в голову. Со своим духом Резо справился сам, и ко мне. Но тут откуда-то граната. Я успел пригнуться, и кроме мелких осколков получил камнем по голове. Воспоминаний - на всю оставшуюся жизнь. Очухался – никого. Резо лежит, подергивается и тишина. В общем, с Резо на спине, кое-как выбрался. Вечерком зашел к нему в палату, а он уже вполне ничего. С кавказской экспансивностью поклялся мне в вечной дружбе и это, как оказалось впоследствии, были не пустые слова. Мы и впрямь с ним закорешевали. Вскоре начались тошноты, предобморочные состояния и меня положили в госпиталь Откровенно говоря, воевать мне совершенно расхотелось. И дело тут не в смер¬тельной опасности, которой приходится подвергаться, хотя это мною к разряду удовольствий не относилось, (а есть любители острых ощу¬щений). Готов драться, когда знаешь за что. Но, как я понял, интернациональный долг здесь просто словесное прикрытие. Так за что же? Это явно война против народа, его веры (будь этот ислам трижды не¬ладен) и самих привычных устоев его существования. Нельзя палкой загонять людей в другой и чуждый им образ жизни, даже если поверить, что он более прогрессивный. Это я коротко, а конкретных наблюдений у меня скопилось множество. Итог: война несправедливая и с ней нужно заканчивать если не в государственном масштабе, то хотя бы в личном. И я "слинял". Но с нача¬ла еще один эпизод. Хотя в моем взводе спецназа ребята были, в основ¬ном, нормальные, но пару подонков все же имелось. Сначала эти дембеля пытались командовать и помыкать молодыми, так как они и по возрасту были старше остальных, но хлипких у нас не водилось, так что этот номер не прошел. Нарушений дисциплины за ними было не счесть, но в действую¬щей армии к мелочам не придираются. Когда опасность, и порой смертельная, рядом, к этому относишься терпимее. Вот подлости в драке, когда от этого зависит судьба твоих же товарищей, не прощают. Тут можно и пулю в спину получить. Но воевали они нормально. Кульминацией моих с ними конфликтов был дебош, который они учинил по пьянке, явившись ночью после отбоя и поставив всех "на уши". Заскочив в палатку, застал драку. У одного из них, Володьки Рыжего, в руках нож. Выручила реакция, тем более, что у пьяных она замедленная. Нож отобрал, хотя он, пожалуй, сильнее меня. У меня 182см и 80кг. Он на полголовы выше и 90 кг. И вообще, "тертый" парень. Но, повторяю, нож отобрал и ударом по шее "вырубил" начисто. Второй продолжал было "возникать", но я при¬менил, что по обстановке нужно было, и он лег, не переставая материться, за что получил дополнительно. Приказал привязать его к кровати, что и было с удовольствием исполнено. Вроде пришли в себя. Говорю, если еще раз мне придется встать, завтра спишу в дисбат. При всех говорю. Стало тихо. Утром - как ни в чём ни бывало. Вызвал я их к себе и на доступном им языке, отбросив всякую интеллигентность, обещал им рапорт и штрафбат. Ребята приблатненные, развязные. Рыжий Володька ответил мне запросто, мимо всех уставов:
– Командир, мы тебя уважаем. Вырубил ты меня вчера лихо, но зла я на тебя не держу. И ты на нас не серчай, если что, коль перебор - врежь, но мы ж под одними пулями ходим! Какой же тут штрафбат? - Забавно! Я по¬лучил право рукоприкладства в чрезвычайных обстоятельствах в обмен на дружеские отношения и обещание, что впредь все будет «тип-топ». Что сие означает можно только предполагать, но я интерпретировал это в смысле обещания впредь дебошей мне не устраивать. Я даже нож ему отдал - расчувствовался.
Задружил я и со своим лечащим врачом. Она была много старше меня, но женщина очень приятная. Муж - полковник. Как-то ночью, лежа в какой-то палатке, заваленной матрацами, она сказала мне: "Странный ты парень. Какая-то смесь десантника с учителем литературы." Я отвечал, что, даже очень тонко воспринимая литературу, на моей нынешней должности не выжить. Ромен Роллан как-то сказал, что каждый ак¬тер, играющий Гамлета, сам должен быть немного Гамлетом. Наверное, во мне сидит и десантник, который при необходимости выходит на ведущее место. К сожалению, жизнь наша такая штука, что быть десантником с крепкими кулаками и соответствующими навыками приходиться довольно часто. А здесь из такой роли почти и не выходишь. "А вот мой муж, - заметила она с горечью,- всегда десантник, даже дома. Тебе приходилось самому убивать? "
И я рассказал ей эпизод с Резо. Когда начал его поднимать, заметил: вроде бы "вырубленный" мною дух подтягивает к себе автомат. Счет шел на секунды. Правую руку я ему уже отстрелил раньше. Короче, когда он развернулся с автоматом в левой, я уже был готов и всадил в него весь остаток обоймы. Резо было плохо, но он все-таки сказал: "Ты снова меня спас, командир" - и вырубился уже окончательно.
- И как ощущения? - 0на даже приподнялась на локте.
– Ну, какие ощущения у человека, которого чуть-чуть не
убили. Потом, правда, переживал. Стрелять человеку в лицо - это тебе не бомбы с са¬молета сбрасывать.

Спустя немного времени, она сказала: "Воюешь ты, конечно, лихо, я слы¬шала, но здесь тебе не место, и я помогу тебе отсюда убраться". И по¬могла. Меня включили в группу сопровождения и снабдили к тому же направлением в Москву, в соответствующее лечебное заведение. Так я отбыл в Россию. Правда, перед этим я крупно разбогател, хотя и не сов¬сем добропорядочным способом. Дело в том, что расположены мы были на равнине у самых гор. Ходили друг к другу в гости. Иногда на попутках, а иногда напрямки. Сверху это, наверное, засекли. Я повадился к соседям - артиллеристам в шахматы играть (а кто и в картишки!). Вот беру я с собой Володьку Рыжего, и топаем мы с ним привычным путем к сосе¬дям. Причем он сам напросился, а в чем его интерес я допытываться не стал. И напоролись мы на мину. На мое счастье он шел первым. Меня опять слегка контузило, ну а с ним все было ясно сразу. Осколками разодрало на нем одежду, и на виду оказалось что-то вроде кисета. Я сунул его за пазуху и отправился за подмогой. Уже потом обнаружил в кисете кольца, камешки, часы…Оставив все это себе, я не чувствовал себя преступником, хотя что-то такое неприятное испытывал. Но мало этого! Когда разбирали его имущество, обнаружился совершен¬но неожиданно большой однотомник Пушкина, который был мне почтительно преподнесен. Пушкина я забрал, но когда сел его вечерком просма¬тривать, то обнаружил, что бумага внутри вырезана и в образовавши¬еся полости уложены пачки купюр. Такой вот эпизод. Муж моей врачихи свел меня с артиллерийским полковником, который отбывал той же колонной. Мы как-то сразу приглянулись друг другу, хотя звезды на погонах у нас были одинаковы только по количеству. Владимир Константинович оказался куда более практичным человеком, чем я, и к вечеру у меня уже набралось два чемодана "подарков". В этом преимущество пересечения границы колонной – почти не «шмонают». Скучно описывать наше путешествие до Ташкента. К счастью, нас не об¬стреливали, и все обошлось благополучно. Полковника мне сам бог пос¬лал; через майора медицинской службы, разумеется. С его помощью все проблемы с документами решались очень быстро и без всякого мо-его участия. И вот мы в поезде Ташкент – Москва, в двухместном СВ. Сказка! Через полчаса после отбытия сели закусить. Потом он достал коньяк... Спать мы легли уже под утро, обсудив весьма широкий круг вопросов. Чувствовалось, что Нина провела с ним определенную работу, потому что чины были нами совершенно отложены в сторону. Утром, указывая на книжку Льюиса, купленную мною в какой-то лавчонке, спросил: "Хорошо владеете английским?" Я неопределенно пожал плечами: "вроде все понимаю!" И вдруг он меня ошарашил. При всей его интеллигентной внешности такого вопроса я не ожидал от полковника пусть даже артиллерии. Так вот, он спросил: "Ну и как Вы полагаете, Льюис прав в своей апологии Бога?" Чтобы оценить степень моего ошеломления нужно хоть немного быть знакомым с нашими военными отцами-командирами. Да и только ли с нашими? Свое ошеломление я постарался скрыть, имитируя размышления и витиеватой фразой ответа.
– Я думаю, Кант был прав, когда говорил, что бог есть для тех, кто в него верит. Я же не верую. И не только в силу воспитания, но и по¬тому, что жизнь ведет себя так, словно никакого бога нет. Конечно, если представлять себе бога в христианском смысле. Но ответить в ма¬териалистическом духе о смысле жизни, нравственных законах или, скажем о происхождении Вселенной, я еще не готов. Несколько утешает, что не я один.
Он засмеялся. "И где это Нинка Вас такого высмотрела? Вы, говорят, с тремя осколками и контузией вытащили на себе своего сержанта, прирезав по дороге пару душманов"?
Что я мог ответить? Осколки я не считал, никого по дороге не прирезал - рад был, что сам уцелел. И вообще, у нас в спецназе своих не бросают, даже

Добавлено (01.12.2012, 17:21)
---------------------------------------------
АЛЛА
Аллу я видел мельком только утром и вечером. Почти не разговаривали, но само присутствие ее мне было приятно. Иногда пытался ей помочь по хозяйству, но это она пресекала. На мне была чистка снега во дворе и поездка с ней в город за продуктами, которая пока что еще не состоялась. Как-то она зашла что–то спросить. Один раз решали задачи по физике, и я убедился, что разбирается она в этих делах не очень, – но старательна беспредельно. Впрочем, мои объяснения поняла. Дней через десять явились с визитом ее родители. Я было спрятался к себе, но был зван Ириной Никитичной к чаю. Родители ее мне не понравились. Отец–человек напыщенный и, по–моему, пустой. Работал бухгалтером в каком–то цехе. Мать тоже счетный работник. Я помалкивал, отец спросил про войну, но я пожал плечами. Кровь, смерть, горы. Что тут рассказывать. Живой остался и, слава богу. "Од¬нако медаль за храбрость имеется "– заметила вдруг бабушка, проявляя непонятную мне осведомленность.
– А вот Вы сказали «Слава Богу!» – в Бога, стало быть, веруете? – Это спросила ее мать, но по напряженному молчанию я понял, что воп¬рос этот важен для всех.
– Бабушка моя немного верует, а я нет.
Мне было интересна Алкина реакция, но она промолчала.
– А Библию то Вы читали?– Это спросила бабушка и не без насмешливости в голосе.
– Читал и не раз. И не только Библию.
– И не убедила она Вас?
–Почему же? Это смотря в чем. В том, что никакого бога нет, так убе¬дила.
Тут вступила Алла.
– Ну, чего это вы навалились на человека?
– И вправду, – поддержала ее мать. - Вот у нас Алексей Иванович тоже не верующий, а мы с мамой веруем. Так ведь не запрещается же!
– А Вы, Алла, как к богу относитесь? - Я подумал, что ответ для меня не так уж важен. Мне просто хотелось с ней пообщаться.
– Нет никакого бога, но если кто честно верит, так пусть. Бог ведь только хорошее заповедовал! А то у нас вроде и веруют, а ведут се¬бя совсем не по–христиански.
Слышать это было очень приятно. Впрочем, подозреваю, что приятен мне был бы любой её ответ.
– Мала еще людей судить. – Сурово одернула ее бабка.
Мы вот хотим просить Вас, Сергей Николаевич, сопроводить нашу Аллу завтра на базар в город. Глядь, и себе что купите. Вам и из одежонки кой чего бы надо, а то зима надвигается, а она у нас сурова. Вставать только рано.
– Конечно, – говорю. Посмотрел на Аллу,– разбудишь меня, когда надо. Так я впервые сказал ей "ты".
Утром, когда она меня будила, мне ужасно захотелось ее обнять. Она видно тоже что-то такое почувствовала. Перед выходом устроила мне смотр. Перевязала шарф и велела надеть еще один свитер. Я стоял перед ней, блаженствовал от ее прикосновений и чувствовал себя весьма необычно. Алла сказала, что мне нужно купить валенки и что–то меховое верхнее.
В переполненной электричке мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Было холодно. Ноги стыли, но как было хорошо! Потом долго бродили по базару. Накупили много всего и даже сверх заказанного. Благо, Пушкин выручал. Купили и валенки, и роскошную Аляску. На нашем вокзале я взял машину, так что к дому подъехали с шиком. Бабушка покупки одобрила и познакомила меня с неким Валерианом Никаноровичем, – сидевшим у нее в гостях. Я вспомнил нашего Архиерея. Но на этот раз знакомство развития не имело. Посидев немного для приличия, я ушел к своим книгам. К вечеру постучала Алла. Виду я не подал, но обрадовался очень. Алла сказала:
- Мы с девочками идем в кино, а Вы, пожалуйста, прислушивайтесь. Может бабушке будет что нужно!
Она стояла в проеме двери. Лицо ее казалось мне необычайно милым, и я вдруг "брякнул":
- Куда приятней было бы мне сходить с тобой в кино!"
Она слегка покраснела.
- В другой раз.
Встав, я подошел к ней вплотную, и взял за руки. Она слабо ответила на пожатие и сказала:
- Надо бежать! Девчонки ждут!
– Ну, беги, конечно.
Я тоже вышел во двор. Покидал снег и вернулся домой.
– Сергей! – раздалось сверху. – Ты бы зашел!
Она лежала на кровати поверх покрывала, и по всему видно было, что ей нехорошо.
– Ты ж военный, - сказала она с насмешкой, – все должен уметь делать! Укол мне сделаешь?
Быстренько поставил на газ кипятить шприц. Взял у нее ампулы омнапона. Когда его дают, я уже знал. Сделав укол и посидев немножко, хотел уйти, но она, вся еще в непрошедшей боли показала рукой, чтобы я остался.
– Хорошо колешь! Что, не впервой? - Я неопределенно пожал плечами
– С тобой говорить можно. Ты смерть повидал. Вот письмо тебе пришло. Прочитай.
Письмо было от Резо, и его вскрывали. Впрочем, я сделал вид, что не заметил. Половина письма была заполнена благодарностями и комплиментами. Была даже приписка от матери со всякими словами, которые про себя и читать то неловко. Пока я читал, боль видно от¬пустила ее. Глядя мне в глаза, она заговорила:
– Когда старый делаешься, всякие желания пропадать начинают, а какие наоборот. Тут ведь вот какая история получается – влюбилась в тебя моя Алка! - Она замолчала, пытаясь видимо уловить мою реакцию.
– Умру я скоро и больше всего счастья ей хочу. Ты уж тут четвертый месяц живешь, и родился тоже не вчера. Вижу, и она тебе нравится! Девка она – чистое золото. Даже не пойму, как у таких пустых людей такое золото народиться может! Если люба она тебе – женись на ней. На всю жизнь счастья хватит! Я ошеломленно молчал. Потом взял себя в руки и сказал:
– Правда Ваша. Чудно, как хороша. Красавица, но ведь молода еще? Ведь де¬сять раз еще все перемениться может!
– Нет, она не такой породы. Потом семья, дети. А, главное, от тебя зави¬сеть будет. Но ты мужик основательный, а то б я такие разговоры с то¬бой не разводила. Вот и Никанорыч то ж говорит. Он-то в людях разбирается, не нам грешным чета!
Мысль жениться на Аллочке была, что и говорить, сладостна. Она казалась мне не просто красивой, моего типа женщиной, но было в ней что-то глубокое, основательное. Вот только возраст! Мне двадцать шестой, а ей то всего 17! Разница внушительная, что ни говори! Впрочем, древние греки полагали оптимальной разницу в 7 лет!
– А я, – продолжала Ирина Никитична, – дом на Вас отпишу, приданое спра¬влю. Кое-что, знаешь, еще осталось со времен оных. Муж мой полковником был, светлая память душе его – хороший был человек. Замордовали по лагерям до смерти. А я в чернорабочих сколько лет промаялась. Порадовался бы дед, на внучку глядя–то!
Помолчав, продолжила:
- Ты мне да – нет, не говори. Как дело пойдет, я сама увижу. А теперь иди, сынок. Посплю я.
КОНФЛИКТЫ
С работы я обыкновенно шел пешком. Променад себе устраивал и заодно что-нибудь продумывал. Чем ближе к дому, к окраине, тем все больше менялся характер дороги. Вблизи завода и нескольких десятков камен¬ных пятиэтажек все было расчищено и люди ходили по тротуарам. Ближе к окраинам дорога стягивалась в тропинку между двумя стенками снега, достигавшим порой двухметровой высоты. Какие–то каньоны, в которых в шубах расходились с трудом. Мороз. На месте не застоишься! И чувствительность носа полезно из¬редка проверять. Последний поворот налево и... на перекрестке двух ка¬ньонов четверо парней. Один крупный впереди и трое полукругом сзади. Присмотрелся – пацаны. Но дорогу перекрыли и пришлось остановиться. Стал. Кто такие? Алкины ухажеры? Возможна драка? Спрашиваю миролюбиво:
– Что надо, ребята? – А глазами уже автоматически прикидываю ситуацию. Стоящий впереди нарочито грубовато ответил:
– Разговор есть! Короче, Алку трогать не моги, и квартиру что б сменил, а не то плохо будет!
– А что, бить будете?
Еще один продвинулся вперед и, нехорошо усмехаясь, обронил:
– 0бязательно!
Все. Вопрос прояснился. Их четверо. Сопляки, конечно, – но четверо и видать ребята бывалые. Думать в таких случаях не рекомендуется, и действовать нужно по возможности быстро. Дернувшись к правому, я сильно ударил улыбчивого ногой в живот. Был он в короткой меховой куртке, так что, несмотря на толстые брюки, получил сполна. Правый, выдернув руки из карманов, нанес мне сильный удар правой ру¬кой, в которой было что–то зажато. Чуть уклонившись, я отработанным приемом кинул его через плечо. Он взвыл и воткнулся в снег. Без перерыва кинулся на оставшихся. Они уже были немного деморализованы и дальнейшие подробности малоинтересны. В итоге – один бежал, а трое лежали. Но я их недооценил. Особенно первого. Оклемавшись, он, с провисшей правой, кинулся на меня снова. Резко отбив его левую, я снова отправил его в сугроб с отметиной под правым глазом. Тут же я вынужден был снова уложить и улыбчивого, в руке которого блеснула финка. За это он получил дополнительно, а финку я спрятал в карман. Успокоились.
– Ну, – говорю, – вроде побеседовали. Конечно, вчетвером на одного – это малость подловато, да еще с ножом. Не будь вы малолетки, я б вам за ножичек выдал – мало бы не показалось. А Алка и вправду девка мировая, только вопросы эти не так решаются. Уж больно по-пацански. Отдышавшийся от удара в живот, уже без улыбки спросил:
– Это верно, что вы десантник?
– Хуже, – говорю, – я десантный спецназ. У меня с вами главная проблема была, чтобы чего-нибудь вам не поломать. А финарь на память возьму. Алке покажу.
– Отдай финку!
Я пристально глянул на него и раздумчиво сказал:
– А не сволочь ли тебя в ментовку? Проваливайте. И чтоб в последний раз. Не то руки-ноги переломаю.

Дома меня встретила Аллочка и по каким–то признакам сразу все поняла. Впрочем, он слегка зацепил меня левой, вскользь. Какие–то следы там остались. Она чем–то смазала, а я, будучи в расстроенных чувствах, поцело¬вал ей руку.
– Я их как-то даже понимаю. Да за такую девушку!
– Все-то Вы шутите! А это совсем не смешно. Вовку этого вся школа боится. У него брат из блатных. Три года отсидел. С ним никто связываться не хочет
– Так что по твоему мне было делать? Я ведь их не задевал!
Она промолчала. Потом сказала:
– Он мне проходу не дает, а я его терпеть не могу.
На следующий день на работе всем уже все было известно. Приятели и просто работяги из моего цеха подначивали, но вполне дружески и даже с оттенком уважительности. Несколько человек, правда, заметили, что как бы дело не имело продолжения. Хвалили меня, что в милицию не по¬жаловался. Милиция тут уважением не пользовалась. Мой сменщик Леха–здоровенный парень, заканчивающий при заводе техникум, во время пересменки вкратце разъяснил мне милицейскую ситуацию в городке. Начальник городского отдела - майор, взяточник, повязанный со всей шпаной. Вокруг города осталось множество мелких шахт, где еще до революции добывали золотоносный кварц. Шахты брошены за нерентабельностью. Народишко, однако, продолжает в них ковыряться. Брали по мелочи, но и то деньги! Сдавали кварц местному жулью, которое вроде бы имело где–то свой кустарный цех. Майору, говорят, платили отступного, и он их не трогал. Кроме того, воротилы этого подпольного бизнеса следили, чтобы шпана не расходилась. Неприятности были им ни к чему. Деньги они вроде бы гребли немалые. Говорят также, что золото им тайком носили и старатели, в обход государственных приемных пунктов...
Писали и в область, и даже в Москву, но сдвигов никаких. Его заместитель, капитан, был мужик нормальный, но сделать ничего не мог. Кто–то из областного управления майора крепко поддерживал. А шпана в последнее время сильно распустилась. Если кого и задерживали, то в лучшем случае «начистят рыло» и отпустят назавтра, а дел не заводят, чтобы показатели себе не портить. Леша, которому я помогал писать все контрольные, был, понятное дело, ко мне сильно расположен. Мои неприятности в том, что побитый мной Алкин ухажер – брат местного авторитета и чуть ли не правая рука самого Евсеича, который всей этой золотоносной конторой заправляет. Так что история моя вполне может иметь продолжение.
– Ты без финяры не ходи. Ежели нету, так я тебе самолично выточу. И вс¬тупай в нашу народную дружину. Особого толку от нее нету, но за сво¬их заступаемся.
В общем, популярность моя росла. Сейчас бы сказали рейтинг. К тому же я запустил немецкий станок, с которым местные асы возились уже давно и совершенно безрезультатно. Выручило знание английского. Мой начальник похвалился на планерке, и директор "отстегнул" мне аж целый оклад! Но самое удивительное произошло три дня спустя. Меня вызвали на парт. бюро и назначили… начальником народной дружины. Радость не так, чтобы уж очень большая. Конечно, обязанности мои больше организационного плана, но раз в неделю надо было дежурить по городу. Плюс все вечера и праздники. Вечера отдыха, я имею в виду. И, учитывая сложившуюся обстановку, надо было радоваться. К тому же Леша был моим заместителем. В общем, деваться некуда. Организовал кружок самбо для своих ребят. Некоторые из них относились к делу довольно серьезно.
Дома мои отношения с Аллой начали плавно перерастать в семейные. Как–то после работы я сел поесть – кормить меня она очень любила. Поев, встал со стола, а она начала убирать посуду. Не помню, как уж оно там получилось, но бабушкин зов застал нас, как писали в старинных романах, в объятиях друг друга. С тех пор, пользуясь отсутствием свидетелей, я обнимал и целовал ее без всякого удержу. Как-то между поцелуями я спросил.
– Выйдешь за меня замуж? – она залилась краской и молча смотрела на меня. Слегка отстранившись и продолжая держать ее за руки, я сказал:
– Алла, я люблю тебя и прошу... хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я прошу те¬бя выйти за меня замуж.
– Мне еще восемнадцати нет! - Она смущенно улыбнулась.
– Ну, что делать? Подождем. А, может, попросим как-нибудь...
Держась за руки, мы стояли и молчали. Наконец, опустив голову, она сказала:
– Я выйду за тебя замуж и буду тебе верной женой.
Все эти слова вряд ли были оптимальными с литературной точки зрения, но они были предельно искренни и достаточно точно отражали наше внутреннее состояние. После этого мы долго стояли, крепко прижавшись друг к дру¬гу, пока не раздался бабкин голос и стук ее палки. Когда старуха спустилась с лестницы, мы чинно сидели за столом.

Добавлено (03.12.2012, 20:06)
---------------------------------------------
– Ирина Никитична, мы с Аллой хотим пожениться, но ей нет еще восемнад¬цати! Что Вы посоветуете?
– Любовь Вам да совет!
Потом, усевшись за столом, добавила.
- Валериан Никифорович Вас обвенчает, а потом уже в ЗАГС, когда время подойдет. С родителями я переговорю – кивнула она Алле.
– Если на работе узнают, меня попрут со всех должностей.
– Ничего-то они не узнают, а так должно быть.
Стало тихо. Я вопросительно смотрел на Аллу. Она сидела строгая и прямая. Скулы ее пылали. Поняв мой невысказанный вопрос, она сказала:
– Я как ты.
– Ирина Никитична, откровенно скажу, мы соглашаемся из уважения к Вам. Для нас нынешних церковь со своим богом – не авторитет, но коли для Вас это важно, и Вы так хотите, то пусть так и будет.
– Сходишь к Валериану. Пусть зайдет вечерком, ежели не занятой. – Это Алке.
– А родители?– спросил я.
– Это моя забота – был мне ответ.
– На стороне говори – замуж выходишь. И ты тоже.
Помолчав, добавила.
– За то, что уважили – спасибо. Не забуду. Изо всего рода Алексеевых вы – главная надежда.
Этим вечером в клубе проходил очередной вечер отдыха, а попросту сказать танцы. Вроде все обеспечено, но лучше было сходить са¬мому посмотреть. Путь мой проходил мимо кафе, в котором кофе отродясь не было, зато пиво и водка всегда. В крайнем случае, распива¬ли свою. Тот еще был гадюшник! 3ашел я туда за сигаретами и глянуть на обстановку. Обычный галдеж, дым табачный и никаких эксцессов. В углу расположились две фигуры, не обратить внимание на которые было невозможно. Один – русоголовый красавец со шрамами на лице. Всем известный Валька-Красавчик. Рослый малый лет тридцати. Знакомя нас с обстановкой, капитан Володя характеризовал его кратко: "Подонок. Пять лет за уличное ограбление. Мало дали." Рядом с ним – Ванька Квадрат. Прозвище не зряшное. Ростом куда пониже Вальки, но в плечах и впрямь квад¬рат. Силищи, говорят, невероятной. Тоже сколько-то сидел, но не упомню… Меня они проводили взглядами, меньше всего выражавшими симпатию.
На танцах все было нормально, т.е. почти все были в подпитии, но никаких эксцессов. Мои ребята на месте плюс два милиционера. Можно было отправляться домой. Мысли мои были естественно вокруг предстоящей женитьбы. Алка мне ка¬залась девушкой необыкновенной. Так ведь всем кажется! Наводил справки, где только мог. Везде хвалят. Что она очень принципиальная – это я уже и сам заметил. Очень развито чувство долга. Суровая Никитична не зря любит. Мать ее заметно побаивается. Мне доверяет безоглядно. Даже немного страшновато не соответствовать. Такой человек рядом как-то приподымает и даже облагораживает. Нет, она действительно человек необычный. Это объективно. В этот момент точно железные клещи сомк¬нулись на мне, нейтрализовав обе руки. Прежде чем я успел что–то предпринять, ствол ТТ уперся мне в лицо. Так. Персоналии понятны – спереди Красавчик, сзади Квадрат. Но главное – ствол. Жду.
– Тебе, сука, было сказано – отвали от Алки, смени квартиру. Дружиной командуешь, так вообразил? Да мы на твою дружину..... Последнее тебе предупреждение. Гляди! 3ароем–до весны пролежишь!
Почему он держал пистолет в левой руке, я понял, когда получил пра¬вой в лицо. Одновременно Квадрат приподнял меня и с силой швырнул в снег. Я упал и слегка оглушенный продолжал лежать.
– Все понял, паскуда? Больше предупреждений не будет.
Я продолжал лежать, помня про ствол. Голова потихоньку прояснялась. Левый глаз за¬плывал. Я сел и приложил к лицу снег. Удар был, как боксерской перчаткой.
– Ага, оклемался!
Они стояли метрах в полутора от меня. Ствол он уже спрятал. Что сказать – мороз изрядный. Оценив обстановку, я по¬нял, что ничего не успею сделать. Квадрат что–то сказал. Валька отве¬тил громко:
– Пусть посидит. Оклемается – домой доползет.
Еще немного пос¬тояли и пошли. Я тут же сдернул перчатку и сунул руку за пазуху. Как только они скрылись за поворотом, вскочил и двинулся за ними. Дул сильный ветер и услышать меня они не могли. Выглянув за поворот, увидел, что они повернули за следующий. Высота снежной стенки резко понижалась, и мне пришлось пригнуться. Мыслительная часть мозга от¬ключилась у меня полностью. Подойдя к следующему, как я знал, пос¬леднему повороту, я вдруг услышал их голоса. Они были в двух–трех метрах от меня и о чем–то спорили. Выхватив пистолет, я шагнул за поворот. До Квадрата был метр. Первую пулю получил он и резко согнулся. Красавчик стряхнул в снег перчатку и сунул руку в ка

Добавлено (04.12.2012, 22:22)
---------------------------------------------
Валентин, этих писем, действительно, одно. Но, всякий раз, заходя на сайт, Вы будете видеть напоминание о нем или о последующем. Можете попробовать очистить почтовый ящик, тогда информация об ЛС появится только в том случае, когда придет новое письмо.

Добавлено (05.12.2012, 22:06)
---------------------------------------------
Ирина Ильинична уже не вставала. Я захаживал к ней наверх, и если она не спала, беседовал с ней и порой подолгу. Смятение души умирающего в полном сознании человека проявлялось у нее в том, что всякий раз она по–разному оценивала итоги своей жизни и даже отдельные эпизоды. Иногда говорила:
– Ну, пожила и будет. Всякого навидалась. И в достатке пожила, и в нужде лютой, когда моего-то арестовали. Ничего, высто¬яла. На фортепьянах, правда, играть перестала, но девку свою вырастила. Дура она у меня, прости господи, но это уж от бога. Тут я что могла?! Конечно, кабы старые времена – наняла бы ей репетиторов–гувернеров, но то ума не прибавляет. Так, образованности. Замуж бы вышла не за такого балбеса пустого. Но хоть Алка породу не срамит. Как Алкой доволен? Хороша жена?
Я хвалил, как мог, и вполне искренне.
– А вот с сыном незадача вышла. С уголовниками связался. Они его и подставили. А все по бедности. Спасибо еще по уголовной, статье пошел, а не по политической. Ты ему, освободится когда, помогни малость, но близ¬ко не принимай. Уголовный, он и есть уголовный. Но иногда на нее находил "стих", и тогда все виделось ей совсем по-другому.
– Ну, скажи-ка ты мне, на кой все это? Жизнь эта дурацкая – зачем дана? Ведь сколько пережила–перемучилась? Почитай пол родни поубивали! В нищете сколько лет прожила и вот в муках умираю! А рази ж я грешней друтих?3ачем все это, смысл какой?
Я что–то лепечу насчет бога, неисповедимости путей его и вознаграждении на том свете. Однажды услышал в ответ.
– Да брось ты, Сергей. Чепуха все это. Сказать по правде, так неверующая я. Это Валериан, святой человек, он истинно верует. У них своя церковь, катакомбная называется. Ты в случай чего знать ничего не знаешь, а то эти спуску не дадут. Особо бойся Дашкиного мужа. Этот не посмотрит, что родня. Заложит в один момент! Как умру – за часами тайник найдешь. Все Вам с Алкой. Вам–то еще жить и жить! А ты, знаю, не растратишь зря. И еще скажу. С бандитами этими ты поосторожней. Всех не перестреляешь. Может уехать Вам с Алкой-то? Ну, сам смотри. Народ они подлый. Узнают – мстить будут. А милиция наша – сам знаешь, на что только годится.
Вскоре она умерла. Алла не отходила от нее до последней минуты. Жизнь шла своим чередом. У меня появилось больше свободного време¬ни. Домой к нам почти каждый день приходил старый мастер и приводил помещение в порядок. Положил паркет, что–то шлифовал, вырезал. Дома становилось нарядней. Жене нравилось. Купил старый «Москвич» и за не¬малые деньги восстановил его. Правда пользоваться им зимой было нельзя, но весна приближалась, а деньги у нас были. В тайнике оказались еще золотые десятки. Продолжал приходить Валериан, и я почувствовал, что он начал прилагать усилия по моему обращению. Зря, конечно.
К этому времени власть в городе переменилась. Нашего майора произ¬вели в подполковники. По этому поводу он крупно перепил и с сердечным приступом лег в областную больницу. Поговаривали об инфаркте. Капитан Володя стал и.о. и это нам в дружине очень нравилось. Отношения с ним у меня были отличные. Мы даже как–то задружились.
По поводу его производства в майоры мы ему устроили форменный банкет, после которого утром не всем было хорошо, но в больницу никто не попал. Вскоре его утвердили, и он повел довольно энергичную борьбу со шпаной. При нашем активнейшем участии. Однажды у нас с ним зашел разговор о "золотом канале". У нас, оказывается, было только одно из промежуточных звеньев. Три рецидивиста под руководством некого Савелия. Но ухватить их очень трудно – ведут себя тихо. Работают грузчиками в магазинах. И вообще, ему велено в это дело не встревать. Этим занимаются де областные структуры. Взять их можно только, если что нарушат. Но Савелий держит их крепко, да и платит хорошо.
Весна. Сошел снег. Мальчишки случайно обнаружили два трупа. Завели уголовное дело. Я ко всему этому не имел никакого отношения. Володя сказал, что это «ихние разборки». Допросили Савелия, но это не дало ничего. Дело "зависло".
Иду вечерком с работы, а навстречу мне мужик с изумлением на физиономии. "Пиво, понимаешь, привезли, а народу – никого." И по¬несся дальше, распространяя благую весть. Не такой уж я любитель пива, но зашел, в "гадюшник". Действительно! Всего человек пять! Взял две кружки и пристроился рядом с каким–то дедом. Постепенно народ начал набегать. В углу трое сомнительного облика охламонов разливали в пиво водку. В общем, привычная картина. Вдруг один из них крикнул:
– Эй, дружина! Двигай к нам!
По–видимому, ко мне. Что–то во мне напряглось, но продолжаю спокойно допивать свою первую кружку. Немного погодя один из них довольно громко произнес:
– Брезговает, сука!
Я начал закипать. Стоявший рядом дед тихонько пробормотал:
– Не заводись, сынок, спокойнячок. – Но говорил он как–то странно, в кружку и вроде бы и не ко мне обращаясь
– Выйдем. Давно поговорить мне с тобой надо.
В этот момент ловко брошенная рыбья голова плюхнулась мне в кружку, обдав брызгами.
– Уходи, – зашипел дед. Я тя за углом ждать буду.
Но я его слышал смутно. Уже включилась автоматика боя. Пока только анализирующая часть. Все трое крепкие ребята. Рожи премерзкие. Особенно один с тонкими усиками. Кажется, это тот самый брат Аллиного ухажера, о котором мне говорили. Диспозиция явно невыгодная для меня. Их трое, помещение тесное. Они провоцируют явно в расчете, что я "заведусь". Дедок оставил недопитое пиво и двинул к выходу. Я был в хорошей форме, но мой единственный серьезный козырь, это то, что они в подпитии и, стало быть, реак¬ция замедленная. Но у них, несомненно, ножи, а у меня на это раз ничего. Постепенно я овладел собой. Надо уходить. Стремительно развернулся и двинулся к выходу. Мне вслед раздалось восторженный гогот. Выскочив за дверь, бросился за угол в густую тень. В почти полной тьме раздался знакомый уже голос:
– Молодец паря!
И дедок сунул мне прямо в руки здоровенную финяру. Я взял ее, буркнул:
– Спасибо.
Что за дед? И чего ему надо? Из «гадюшника» никто не вы-ходил.
– Пошли, однако! – и мы двинулись по тени вдоль заборов.
– Они навряд выйдут. Им Савелий и за это хвоста накрутит –тихонько бубнил дед.
Кое – что начало проясняться.
– Понятно, – сказал я, зачем крупняк мелочевкой портить. Да еще на людях.
– Во! Правильно мыслишь! Этот, что тебя задирал, – Вовкин брат двоюродный. Помнишь, как ты Вовке накидал–то? Думаешь, они те забудут? Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Это псы цепные Савельича. Им мокруха не впервой. У меня дык дом спалили. С ними толь¬ко один разговор – в распыл пустить. Но я один уж не могу, стар стал, а вот вместе мы очень даже могли бы с ними посчитаться, но никак нельзя, чтоб они нас вместе засекли. Стой! Мой дом от¬сель третий. Не дом, правда, в сарае я проживаю с ихней милости. Если что удумаешь – приходи, но ночью только. А коли я что вызнаю – в ящик тебе брошу. Финяру возьми. Ты еще не дома. Да не ходи ты пустой–то.
С этими словами дед резко свернул в проулок. Дома все было обычно. Жена вопросов не задавала, но я задумался серьезно. По–видимому, надо было уезжать. Но уйти с завода мне, члену партии, и до окончания трехлетнего срока /молодой специалист/ было совсем не так просто. Ладно, дотяну до отпуска, а там начну "отрываться".
В связи с приближающимися родами к нам переселилась Алкина тетка. После десятого класса Алла никуда не поступила. "Живот помешал" – острил будущий дед, который перестал "надуваться" перед зятем и оказался простым и весьма заботливым отцом. Иногда мы с ним выпивали по маленькой. Ко дню рождения справили ему новый костюм и лаковые ботинки – чем поразили до чрезвычайности. Познакомился я и с Алкиной сестрой. Тоже красивая женщина. Старше Алки на два года. Ее муж – стар¬ший лейтенант КГБ. Держался официально, то есть. крайне сухо. Расспрашивал о войне и получил вполне газетный отчет с нейтральными бытовыми вставками. Алла моя томилась бездельем. Беременность ее не очень обременяла, и она начала готовиться поступать в институт. В го¬род за покупкам теперь ездили на машине втроем. Пока мы с тет¬кой Марьей толкались по базару, Аллочка отсиживалась в машине или гуляла около. После того, как я отвез тетку Марью на машине в ее церковь, отношение ко мне стало близко к восторженному. Вообще, переселение из деревенской нищеты в наш сравнительно зажиточный дом казался ей чудом несказанным.
Гости, как я уже упоминал, у нас были сравнительно редки. Тетка вече¬рами все шушукалась со своими сверстницами, да поила их чаем. Мы чаще всего читали. Я все подсовывал жене книжки, которые считал знаковы¬ми. Она добросовестно их "прорабатывала". Имея привычку к самостоятельному мышлению, вопросы мне порой задавала каверзные. Иногда я отделывался односложными ответами, но иногда возникали затяжные спо¬ры. Прочитав, к примеру, Толстого, где он говорит, что так жить нельзя, обронила: "Однако же продолжал жить всё так же". Я промолчал. А вот прочитав "0 любви" Стендаля даже рассердилась. Аналогия с Зальцбургской веткой показалась ей апологией обмана! Причем обмана так сказать легального, что ли? "Что же получается? Жизнь тряхнет, и все осыплется до голых веток?" Долго спорили. Моя позиция была сложноватой. У нас с ней, пожалуй, и не осыпалось, но обобщать свой сравнительно кратко-временный опыт на все человечество было неправомерно. К тому же статистика разводов.. С другой стороны – убеждать свою жену в неизбежности охлаждения отношений...

Добавлено (10.12.2012, 20:07)
---------------------------------------------
На Аллочкин день рождения пригласили майора Володю с женой и Валериана Никифоровича. Первый раз видел майора без формы. Я опасался некоторой неловкости, но все обошлось. Уединившись втроем, мы снова занялись "божественной" тематикой. К моему удивлению эти вопросы майора интересовали. Видимо стадию "Религия–опиум для народа" он уже прошел. К тому же Валериан подкупал не только эрудицией, но и своей доброжелательностью и необычной широтой взглядов. Конечно, никто никого не убедил, но было интересно. Да и что можно доказать человеку, который по его словам, ощущает в душе присутствие бога! Я в своей душе присутствия потусторонних сил не ощущал.
– Валериан Никифорович спросил я, – Можно ли быть хорошим человеком и атеистом? – Лучше, скажем, неверующим.
– Думаю, такое возможно.
– А быть другой веры, но в то же время весьма достойным человеком, человеком праведной жизни, к примеру, таким, как Ганди.
– Сложный для меня вопрос, но полагаю, что можно.
– И геенна огненная минет их?
– Несомненно.
– А не еретик ли Вы, батенька?
– А это как посмотреть. Не сомневаюсь, однако, что никогда хороший человек ни в какой геенне гореть не будет. Если жизнь прожита достойно, Господь оценит... И не всегда вина человека в том, что он не крещён.
– Валериан Никифорович, немалое число людей достойных и в мыслях не имеют креститься. Им это попросту не нужно. Не вера, не бог толкают их на достойные поступки, а совесть, понимание необходимости поступать так, а не иначе.
– Глубоко заблуждаетесь, уважаемый Сергей Николаевич! Именно бог, ибо совесть, нравственность – это и есть категории божественные. От бога все это проистекает, хоть Вы и не ощущаете этого. Иначе откуда взя¬лась в человеке эта совесть, законы нравственные?
– От необходимости выжить, уважаемый, только от этого. Невыполнение основных заповедей превращает общество человеческое в зверье, и оно как общество гибнет. Вот во спасение нравственный закон и появляется. И не сразу, а по мере очеловечивания этого стада. А чтобы доходчивей было – придумали, что бог велел, И кто нарушит – того на сковородку.
– Да никакого мучительства, никакого пламени адского нет.
– То есть, как это нет? – я изобразил неподдельное изумление. В Библии упоминается неоднократно.
– Библия написана в глубокой древности и суть написанного подлежит изучению и толкованию, которое и переведет старые тексты на уровень сов¬ременных понятий. Ведь раньше, к примеру, ученые видели атом, как мельчайшую частицу, а теперь поняли, что это не так. И богословы в своем изучении Библии по-новому видят сегодня многое. Ад–это муки душевные, претерпеваемые душой нашей за греховные деяния свои при жизни.
Все это было очень неубедительно и противоречило ясно сказанному в Библии, но спорить и ставить Никифоровича в неловкое положение мне не хотелось. Но тут вмешался молчавший до поры Володя.
– Валериан Никифорович, но ведь сколько безвинной, крови церковью пролито, сколько горя и страданий принесли религиозные войны? А политический аспект проблемы. И прав Сергей, биологическая основа человеческой нравственности не от бога, но от инстинкта видосохранения. Я, признаться, несколько удивился столь четкой формулировке в милицейских устах. Пора и дьявола на сцену выводить. Без него не выкрутится. И не ошибся.
– Да, не так все просто, и дьявол не дремлет, но истинная вера все преодолеет. Господь даровал человеку великое благо–свободу духа, а чело¬век сим даром бывает, в неразумии своем плохо распоряжается. И церковнослужители тут не составляют исключения.
– Все же еретик Вы, Валериан Никифорович. Или это новые веяния в церковной мысли? Мне хотелось прекратить дискуссию, но Володя не унимался.
– Что же получается? 3начит можно быть христианином, не веруя во Христа? Это что, "анонимные христиане"? Неужели нельзя быть просто порядочным человеком вне религии? На лице Валериана Никифоровича смиренное благодушие.
– Тут дорогой мой Владимир Константинович все упирается в веру. Если вы веруете, то что может быть в мире, созданном богом вне бога?
– Включая и все зло мира, – не удержался я.
Женщины начали собираться и, слава богу, дискуссия поневоле прекратилась. Перед отъездом Володя отвел меня в сторону и просил довести до сведения В.Н. без указания источника, что у него лежит рапорт участкового и кляузное письмо ба¬тюшки близлежащей церкви, которые извещают власти о молитвенных соб¬раниях в котельной, где работает о. Валериан. Это параллельная неконтролируемая государством церковь, в которой о. Валериан занимает видное положение. Собрания эти следует прекратить, иначе последуют санкции, которые могут тяжело отразиться на судьбе о. Валериана. А не хотелось бы, так как по всему человек он хороший и вреда от него государству ни¬какого. Да и времена нынче не те, чтобы попов сажать. Проводив гостей, – мы отправились на боковую, хотя Алла обязательно хо¬тела стать мыть посуду. Подымаясь по лестнице на второй этаж, где теперь располагалась наша спальня, я обратил внимание на то, как преобразилась за последние месяцы наша изба. Фрол Ильич – старый мастер, по-прежнему почти ежедневно приходил к нам, всё что–то чистил, резал, лакировал. Ах, деньги-деньги! Деньги – это свобода, красота, благополучие. Конечно, деньги – это еще не все, но очень много. Такие – не очень оригинальные мысли вертелись у меня в голове. Пока я добирался до постели, жена моя уже улеглась и сладко посапывала. Беременность мало изменила ее. Такая же очаровательная головка, мягкие черты лица, но в заблужде¬ние меня ее внешность не вводила. Характер у моей милой был твердый. Но мне все в ней нравилось. Что ж, повезло!

МЕСТЬ
Интуиция молчала. Интуиция, которой я привык доверять, не сработала. Уровень тревоги, который все же жил во мне, был настолько низок, что полностью маскировался повседневной суетой, из которой в основном и состоит наша жизнь.
Наш цех боролся за выполнение плана. Майор Володя боролся за порядок в городе и изрядно преуспевал в этом. Жена моя собиралась рожать и совершала каждодневный прописанный доктором моцион от нашего дома к родителям и обратно. Я помимо того, что "крутился" на работе, и это становилось все менее интересным, читал в свободное время литературу, готовясь потихоньку в аспирантуру. Классику читал – те редкие книги, которые у нас можно было достать.
Помнится, в тот вечер я читал Лорку, который мне безумно нравился. То ли переводы были удачные, но я как-то пьянел от этого ритма, от его буйного и многокрасочного воображения. Стук в ворота был непривычно сильным. Звонок почему–то игнорировали. Открыв калитку, увидел деда. Я уже навел о нем справки у Володи. То, чем сейчас занимался Савелий, раньше было подчинено деду. Но в силу каких–то мало интересных мне обстоятельств, власть переменилась. Попытки деда, а у него и кличка была «Старик», воспрепятствовать переделу (он терял, понятно, большие деньги) закончилась для него плачевно. Дом его спалили, а «верные дружки» переметнулись к новому хозяину – Савелъичу. Теперь все поступки и симпатии деда стали мне понятны. По–видимому он хотел с моей помощью посчитаться с Савельичем и его братией. Дед был сильно возбужден и запыхавшись:
– Алку твою....ножом. В больнице она. Вроде еще живая.
Я закаменел.
– Кто?
– А ты не знаешь! Али я тебя не упреждал? Усатый ее, брат Вовкин.
– Постой, я сейчас.
Было уже по–осеннему прохладно. Я натянул куртку и сунул за пояс пистолет. Вывел машину и помчался с дедом в больни¬цу.
– Подошли двое. Сильно накуренные. О чем–то поговорили, а когда она повернулась уходить, пырнули в спину. Бабка Арсеньевна с окна все видела.
– Где они сейчас?

– А кто их знает! Может еще у Савелъича, да может уже деру

Добавлено (11.12.2012, 13:45)
---------------------------------------------
Час был поздний. Около угла по просьбе деда я остановил машину.
– Сам езжай. Мне светиться не с руки. На своем углу тебя ждать буду.
В больницу я примчался через несколько минут. Сестра из регистратуры выбежала мне навстречу. Больше в помещении никого не было,
– А мальчик живой! Вы подождите. Доктор сейчас с ним. А Аллочка померла. Ножом они ее в спину... За что красавицу такую то?
– Где она?
Сестра повела меня на второй этаж. В какой–то маленькой комнате на койке под простыней. Сестра откинула край. Я смотрел и молчал.
– В милицию уже звонили. Доктор просил передать. Как освободится – выйдет к тебе.
Я продолжал молча стоять.
– Ладно. Подожду на улице.
До машины добрался уже в полной темноте. Дед ждал на своем углу. Вышел из–за сосны с сумкой и сел в машину.
– Свет выключи.
Машину мы бросили метров за сто. Последние метров полтораста ехали с выключенным мотором под уклон. Оставив машину в глухой тени, двинулись к стоявшему на отшибе дому. Дед злобно шипел мне в спину:
– Говорил я тебе, не спустят они, не забудут. Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Не послушал меня! Теперь хлебай!
– Ладно, – сказал я спокойно,– помолчи. В дом то пустят?
– Меня пустят. Вот, возьми. – Он протянул мне наган.
– Не надо, у меня свой.
Я достал Барретту с глушителем. Дед ничего не ответил. Вошли во двор. Перехватив наган в правую руку, дед постучал в дверь. Я прижался к стенке левым плечом. С той стороны кто–то подошел и спросил слащавым голосом:
– И, кто же это будет к нам?
– Отпирай, Митроша. Я это.
– А, Матвеич?
Звякнул запор, и дверь приоткрылась. Рванув дверь, я выстрелил в лицо усатому и кинулся в комнату. Савельич сорвал со стены ружье, но я его опередил. Еще один, знакомый по пивной тип, вытащил из под матраца наган, но тоже не успел. Мимо меня пронесся дед. Добежав до окна, резко развернулся и три раза выстрелил в невидимое мне пространство за шкафом. Кто–то медленно вывалился оттуда. А дед со словами: "А свидетелей нам не надо" стоял против меня с наганом в руках. И тут у меня включился сигнал тревоги! Опустив ствол к полу, дед кинулся к столу. На столе были аккуратно разложены какие–то кожаные мешочки и несколько пачек, завернутых в бумагу. Положив наган на стол, он развязал один из мешочков. Вынув из него щепотку золота, бросил ее обратно, и со словами: "Понятное дело", кинулся в прихожую. Тревога не покидала меня, и я отодвинулся в безопасную зону. Притащив сумку и не обращая на меня внимания, дед доставал и раскладывал на полу взрывчатку. Потом снова сбегал в коридор и приволок «усатого». Потом по одному сволок всех остальных, установил и зажег свечку со вделанным в нее бикфордовым шнуром. Подойдя к столу, стал ко мне спиной и, придерживая левой рукой сумку, начал бросать в нее мешочки и пачки бумаги. Деньги, как я понял. Последним он схватил наган и оставшийся мешочек. Я внимательно наблюдал за его манипуляциями и ждал, что же дальше. Забросив последнее в сумку, он наклонился над ней. Странное движение его плеча заставили меня резко развернуться на месте. Отойти мешал стол. Выстрелил он в меня из под локтя левой руки. Пуля рванула одежду. Я тут же всадил в него в ярости все, что осталось в обоймё. Всё. Обошел избу – никого. Схватил дедову сумку и выскочил на улицу. Не включая мотора, снял тормоза и покатил под уклон. Перед больницей снова выключил мотор. По–прежнему пустынно. Сел на ступеньки и закурил. Буквально через несколько секунд услышал голос сестры. "Здесь он, сидит на улице". Открылась дверь, и в проёме дверей показался доктор. Мы снова поднялись на второй этаж.
– Чем это они ее?
– По-видимому, заточкой.
– Что с мальчиком?
– Пойдемте.
Закрыв Аллу простыней, пошел по коридору. В кроватке лежало нечто, спеленутое и молчаливое.
– С ним все в порядке?
– Да, здоровый парень.
Постояв еще немного и с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить и прижать к себе этот комочек, я сказал:
– Поеду за тещей.
Где–то раздался сильный взрыв.

Утром, когда я пришел на работу все уже всё знали .В моем кабинетике сидел майор Володя и что–то писал. Когда я вошел, он встал мне навстречу.
– Взяли мы его. Сидит у меня в КПЗ. Уже признался. Говорит что из ревности. Мы его в городе – прямо на перроне взяли. Он сразу на электричку кинулся, а я поехал на машине.
– Хочу на него посмотреть.
– Хорошо, но никаких эксцессов.
Мы сели в машину, и Володя сказал:
– Я вроде все понимаю, что произошло. Не жалей их и не угрызайся. Они мерзавцы, и крови на них много. В протоколе написано, что от неосторожного обращения со взрывчаткой. Не пойму только одного, почему дед и тебя не пришил?
– Он пытался, но промазал.
– А ты не промахнулся. И последнее. Ты должен уволиться и уехать. Желательно сегодня же. Оставь заявление и уезжай. Устроишься – заберешь мальца. Это всё, что я могу для тебя сделать.
Я уехал через два дня.

Добавлено (15.12.2012, 15:58)
---------------------------------------------
ВОЗВРАЩЕНИЕ

Мне даже трудно подобрать слова, которые хотя бы приблизительно характеризовали мое состояние в поезде и по прибытию в Москву. После похорон и переезда ко мне Аллиных родителей я стремительно отбыл, не встречая сопротивления ни на работе, ни в партийной организации. Это Володя постарался.
И вот я явился в Москву, не имея никаких определенных намерений, кроме посещения полковника и музеев с целью обретения какой-то психической устойчивости. Наверное, слово «пришибленный» подходило ко мне более всего. Я был, как бы и впрямь, слегка пришиблен обстоятельства¬ми, но жизнь моя продолжалась. Физически я был здоров и еще нужен своей бабушке. И у меня теперь был сын, само существование которого уже как-то осмысляло жизнь, на ближайшие годы. Вот только как это все «организовать»? Судя по последним письмам, бабушка моя сама нуждалась в помощи, хотя деньги, которые я ей регулярно высылал, должны были быть весомым подспорьем и как-то могли бы ей жизнь облегчить. Тем более что переезжать ко мне на Урал она категорически отказывалась. Деньги и ценности, которыми я завладел, конечно, были весьма значимы в жизни, Но деньги никого не воскрешают, да и к тому же в этой стране с их расходованием без наличия официального источника следовало быть осторожным. Остановился я в гостинице. Деньги положил на книжку. Ценности и оружие доверил камере хранения. Полковник, которому я позвонил, тут же пригласил меня в гости. Причем так мне обрадовался, что отказаться было невозможно. Про Ирину я знал„ что она вышла замуж за какого–то капитана из министерства. Она тоже настойчиво приглашала. Да и с чего бы мне отказываться? Не так уж много было людей, с которыми я вообще мог бы пообщаться, а тем более с удовольствием! Для стороннего мира я придумал версию смерти жены во время родов и не соби¬рался от нее отступаться даже для самых близких. Даже бабушке я не хотел говорить правду. Не очень–то меня эта правда украшала, хотя и вины особой я за собой не чувствовал. Горько было на душе. Дверь мне открыла Ирина. Чуть располневшая, но, в общем, мало изменив¬шаяся. Мы по–братски обнялись. О моих делах она уже знала, вкратце полковнику я доложился по телефону.
– Папы еще нет, что кстати. Пойдем, посоветуюсь с тобой. Мама так и вов¬се на курорте – не помешает. Ты сильно переживал?
– Да. Но я вменяем, и рад тебя видеть.
На мой вопрос, как идет семейная жизнь, ответила, что никакой семейной жизни, не получилось. Профессиональный соблазнитель в чине капитана решил устроить свои карьер¬ные дела. Был своевременно разоблачен и тихо исчез. Развод еще не оформлен, но это дело ближайшего будущего. Главное – она встретила другого человека, который ей безумно нравится, но есть проблемы. Он хочет на ней жениться, она хочет за него выйти замуж. Тут она замолчала, предоставляя решать задачу моему воображению. Оно тут же выдало: он калека и родители против. Смешно, но я почти угадал. Скромный заместитель начальника отдела одного из серьезных НИИ был евреем.
– Так в чем же все-таки конкретно состоит проблема?
– В государстве Израиль. Он еще не говорит, что хочет уехать, но я в этом почти не сомневаюсь. А ты представляешь, что будет с папой при его работе?
Я представлял. Сложность ситуации с самим выездом то¬же оценил.
– Если можно, познакомься с ним. Мы приглашаем тебя на завтра в ресто¬ран. Тебе будет с ним интересно. Потом расскажешь о своих впечатлениях.
Тут пришел полковник, и мы мило провели вечер с коньяком и с извечными разговорами о непорядках в нашей Великой стране.
Ирину и Бориса я встречал у входа в ресторан. Рослый, чуть полноватый, слегка лысеющий. Неброско, но очень элегантно смотрелась Ирина. Столик в этом милом ресторанчике был заказан, так что обычных проблем с размещением не возникло. Мне понравились их отношения друг к другу. Они, по-видимому, переживали тот период, когда, установилась близость не только физическая, но и духовная. И вопрос быть дальше вмес¬те или нет, уже не стоит, но возникают какие-то досадные технические проблемы, значимость которых в их дальнейшей судьбе тоже немаловажна. Я видел, чувствовал, что этому симпатичному еврею была не совсем понятна роль некоего десантника. Так меня называли в этой семье. Ведь что ни говори, а ассоциаций с интеллектом тут не возникало, зато внешне ожидалось если не косая сажень в плечах и мощный подбородок, то нечто в этом направлении. И это нечто он визуально и впрямь получил. Но понять, зачем оно ему он пока не мог. Тем более царапала возможность наших с Ириной прошлых интимных отношений, что было уже и вовсе неприятно. Но она сказала: «Я познакомлю тебя с другом дома», и перечить он не посмел. Ирина пошла "чистить перышки", т.е. приводить себя в порядок, а нас оставила вдвоем. Я принял соболезнования в связи с постигшим меня горем, но развивать эту тему не позволил. Он понял. Тогда я поздравил его с удачей в отношении Ирины. Несколько даже возвышенно, я изрек, что такие женщины производятся толь¬ко в России и по преимуществу в Москве или Лениграде. Он просветлел.
– Вы тоже так думаете? Знаете, мои старики – еврейские родители, сначала стали на дыбы, но, познакомившись с Ириной поближе, изрядно смягчились, хотя всё еще возражают. Это не имеет решающего значения, но всё же... Надеюсь, что постепенно они не просто привыкнут, но и оценят её по достоинству. Неприятности ожидают нас совсем с другой стороны. - Он замолчал, но понять его можно было. В то время люди, желавшие выехать на жительство за границу, а можно было только евреям в Израиль, подвергались всяческой травле. Я заметил, что в курсе дела и неприятности их ожидают и впрямь нешуточные.
– Ну, и что вы думаете по этому поводу?
В это время подошла Ирина и молча присела рядом. Немного погодя я сказал:
– По моим понятиям Родина – это там, где человеку хорошо. Истина достаточно древняя. Другое дело, что входит в это понятие. Что вызывает у меня сочувствие и понимание, а что нет. По мне если человек едет за лишней дюжиной рубашек, то уважения это не вызывает. Но если человек не может здесь реализоваться как личность, если его давит пусть даже только морально сама система, то это я могу понять. А уж если человеку отравляют жизнь по причинам национальности или веры, то моральное право уехать у него неоспоримо. Это, конечно, мое личное мнение с которым, кажется, нынешние власти не согласны.
– Ну, и как Вы воспринимаете такое расхождение во взглядах?
– Пока оно не переходит как у Вас в практическую плоскость, мне на их мнение глубоко наплевать. Конечно, я несколько упростил ситуацию. Есть и другие варианты.
– Ну, и что же нам делать? – спросила Ирина.
Разделить вопрос на две части. Первое – сначала пожениться, второе – потом все остальное. Они засмеялись.
– Выпьем за советских десантников! – сказал Борис. – В каких Вы чинах?
– Старший лейтенант. Демобилизован по контузии на этой проклятой войне.
– Вы считаете эту войну несправедливой?
– На риторические вопросы не отвечаю, но в порядке исключениях замечу, что война эта конечно же преступная.
Борис усердно жевал. Я разлил остатки вина. Отодвинув тарелку и закурив, Борис задумчиво произнес:
– Насчет реализации. Я думаю, что у меня процентов на 20–25. Больше мне просто не дают обстоятельства. Да оно как бы и не нужно никому. И выделяться неловко. И не оплачивается повышенное рвение в нашем деле. Меня такое отношение к работе тоже не украшает, хотя и не позорит. Принцип оплаты по труду, социалистический, в конце концов, давно уже не реализуется. А ведь у классиков сказано: “не на энтузиазме, а на основе материальной заинтересованности”. Но против лишних рубашек то есть своего дома, машины и прочей домашней техники я тоже ничуть не возражаю. У Вас на Урале как там со снабжением? Скверно, как везде?
Я махнул рукой.
– Ну и не надоело? Ведь это унизительно! Народ-то привык, но ведь противно! И колхозы нищие противно.
– А как быть с кибуцами? – Ирина поочередно поглядела на своих мужчин.
– Ты имеешь в виду их рентабельность в Израильском исполнении? Уверяю тебя, это пройдет. Пока ими движет национальный порыв, но это пройдет. Вы со мной согласны, Борис?
– Думаю, что Вы правы, к сожалению…
Вас так интересуют проблемы Израиля?
– Помимо общечеловеческой любознательности мне интерес к проблемам Израиля завещала моя бабушка Софья Яковлевна.
Мое заявления произвело несколько ошеломляющий эффект. Ирина смотрела на меня с откровенным любопытством, а Борис громко смеялся, успокоившись, он произнес: «Ну, признаюсь, Вы меня ошеломили. Вот кто должен ехать в первую очередь».
– Да, юридически я имею право туда поехать. Моя бабушка была замужем за русским. Мать тоже. Можете теперь судить, какой я еврей, – но, тем не менее, по закону право имею. Предпочитаю, однако, оставаться здесь. Для меня новая история Израиля носит несколько искусственный характер с нелюбимым мной националистическим привкусом. Это исторически скверная ситуа¬ция.
– Вы отрицаете право евреев на свой национальный очаг?
– Нет, но этот же очаг принадлежит и арабам.
– Но есть же понятие очередности!
– Тогда, почему бы русским не потребовать себе Берлин? Некогда на этой территории располагались славянские поселения. По-видимому, кроме всего прочего дело еще и в силе. Не вышвырни евреи арабов с их исконных территорий, каковы были бы итоги первых же демократических выборов? Кто заседал бы в Кнессете? Довольно тупиковая ситуация! Вы не находите? И учтите, я не арабофил. Когда я вижу эту нависающую над Израилем громаду полных ненависти двоюродных братьев, то мне делается жутковато. И вся надежда тут только на Америку. Выпьем за то, что всё как-нибудь да утрясется, хотя может и не утрястись. В сущности, происходит столкновение цивилизаций!
– Вы представляете еще один аргумент, чтобы туда не ехать?
– Я представил объективную, на мой взгляд, картину. Я бы на Вашем месте все же поехал. Это во мне, кроме прокоммунистически настроенной бабушки, ничего еврейского нет. Я, да и вы, в сущности, русские люди. И не тычь Вам вашим еврейством в морду, давно забыли бы, что Вы еврей.
– Но ведь тычут! И потом – свобода! Я ведь отрезан от целых пластов культуры! Да и науки тоже. А вы этого не чувствуете?
– Для того, чтобы это чувствовать, нужно быть образованным несколько ши¬ре и глубже, чем мы с Вами. Мы ведь порой даже не знаем, чего не знаем. Но Вы видите за рубежом сплошные достоинства? Я так нет.
– Я тоже, но не сравнить же! – помолчали.
– Да, неприятностей Вас ждет вагон.
– Главное – жаль папу. Они его сотрут.
– Вы сразу хотите подавать на выезд?
– Да нет! Но в перспективе и не очень отдаленной я это имею в виду.
– Ну и подождите. Мало ли что еще может произойти! Хуже с выездом вряд ли станет.
Мы с Борисом отбыли в туалет, а по возвращении застали следующую картину: Стол был заставлен цветами, в ведерке плавало шампанское, а на столе стоял в какой–то диковинной бутылке коньяк. Рядом с Ириной сидел пожилой грузин и что–то ей говорил, тыча пальцем в фотографию. Присмотревшись, я все понял, и желание подраться, которое у меня, бывает, возникает в подпитии для защиты своих суверенных прав на неприкосновенность моего внутреннего мира испарилось моментально. Когда мы по¬дошли поближе, грузин вскочил и самым почтительным образом представил¬ся. Действительно, отец Резо. Слов было произнесено много, и чувствовал я себя неважно, хотя надо понять и родительские чувства. Обменялись адресами, и я дал слово приехать летом в гости. Чувствовалось, что Ирине все это было очень приятно, и чтобы завершить перед Борисом построение моего идеального образа, она спросила.
– Ты же поступил в аспирантуру?
– Поступил. Надо будет перевестись по новому месту жительства, если такое возможно. Для закрепления спросила:
– Английский не забросил?
– Читаю на ночь английские детективы.
Желая довести мой образ до интеллектуальных вершин, спросила.
– Как тебе нравится Шнитке?
Это было, пожалуй, слишком. Но все же я довольно внятно объяснил, что мне в нем нравится. В уме просчитал, что слышал всего–то четыре его вещи. В довершении Борис Давидович попросил разрешения навестить меня в родном городе, где ему предстоит быть в ближайший месяц.
_____________

Добавлено (19.12.2012, 18:44)
---------------------------------------------
Домой я прибыл почти ночью. 0ткрыл дверь собственным ключом, и тихонько занес вещи. Бабушка спала. Боже, как она постарела! Я уселся в кресло и глядел на нее, припоминая прошлое и оценивая свое – настоящее. Раньше у меня была по сути одна только бабушка: умная, реши¬тельная, бесконечно дорогая. Теперь еще и сын. Но сына я воспринимал как-то не очень конкретно. Просто при этом слове теплело на душе. Но бабушкин вид порождал во мне щемящее чувство, которое мне не хотелось конкретизировать. Открыв глаза и увидев меня, она почему-то не очень удивилась.
– Надолго?
– Насовсем.
– Как мальчик?
– Пока у тещи. Говорят, все нормально.
– Мальчика надо забрать. Я, к сожалению, уже ни к черту не гожусь. Тебе нужно жениться.
– Для меня это теперь не так просто, но у меня есть деньги. Наймем няню или даже две.
– Ты что, ограбил банк?
– Успокойся. За мной никто не гонится.
– А как еще в этой стране можно разбогатеть? Ты же не заведующий овощной базой?
Голос ее обретал твердость, и передо мной снова была моя бабушка, которая все знала и отвечала на все мои вопросы.
– Квартира маловата. Менять надо, заметила бабушка. – Все деньги, что ты присылал, я клала на книжку, но всё равно еще мало...
– Но я ведь не для того их присылал! Я хотел, чтобы ты пожила по-человечески, не отказывала себе ни в чем, наняла человека полы мыть. Я же писал тебе!
– Ты писал, как ты хочешь, а я делала, как я понимаю нужно. Откуда мне было знать, что ты ограбишь банк!
– Невесту ты тоже приготовила или это позволительно решать мне самому?
Юмор она, конечно, <

Добавлено (06.01.2013, 22:09)
---------------------------------------------
решили на ночь спрятать в горах, чтобы утром вывести к Адлеру. Признаюсь честно – тревожная сигнализация не сработала. Окрестные цеховики скинулись, так что мы увозили приличную сумму денег. Для Резо возникла деликатная ситуация: всю работу проделал собственно я сам. Как разделить деньги? Из положения он вышел просто: отдал все мне, а я должен был выделить Вовке по своему усмотрению.
Вечером Резо вывез нас в горы. С полчасика пришлось вспомнить прошлое и немного покарабкаться. Конечным пунктом была небольшая треугольного вида терасса, окаймлённая с двух сторон скалами. В углу небольшое сооружение. Полу-шалаш, полу-избушка. Вместо двери – старое одеяло. Внутри – нары и врытый в землю столик Наружная сторона терассы – третья сторона треугольника, прикрыта густыми зарослями каких-то кустов. Если не знать, то маскировка идеальная. Корзинку с продовольствием поставили в угол. Наши рюкзаки под стол. На прощанье Резо вручил мне АКМ и оставил до утра. Перед сном я проделал в кустах лаз до небольшого обрыва. Из лаза просматривался подход к подъему, который вел на террасу. Закрепил конец веревки, по которой можно было спуститься с обрывчика. Володька наблюдал за моими манипуляциями с интересом, но вопросов не задавал. Я настоял, чтобы спали поочередно. Он неопределенно пожал плечами, но возражать не стал. Первая смена выпала ему. Проснулся я с ощущением тревоги. Какие-то странные булькающие звуки. На часах около четырех. Меня уже давно следовало разбудить. Схватил автомат и под тряпьем взвел затвор. Чуть отодвинув одеяло, увидел в полумраке у стены две фигуры, которые медленно пробирались к нам. Таким манером с дружеским визитом не приходят. До них оставалось метров пять. Я снял их одной очередью. Кинулся к своему лазу и осторожно выглянул. Было ешё довольно темно и очень тихо. Вдруг раздались звуки шаркающих шагов и еле слышимый стон. Кто-то пытался опуститься с террасы вниз. Еще одна тень метнулась навстречу. Раненого осторожно сводили вниз. Глаза привыкли, и я уже немного различал происходящее. Выждав немного, дал две очереди и упал на землю. Снова тишина. Выглянув теперь уже снизу лежа, явственно увидел удаляющуюся фигуру. Человек перемещался, припадая на правую ногу. Видимость заметно улучшилась. Снова дал очередь. Он упал. Минут пять все оставалось без движения. Я полез обратно с пистолетом в руке. Стало заметно светлее. Лежавший у стены был недвижим. Спустился вниз. В луже крови лежал Володя. Горло ему порезали основательно. Рядом лежал, по-видимому, тот, кто спустился сверху. Оружия при нем вроде не было, но в кармане я обнаружил фонарик. Включать его было рискованно. Если кто-то ешё остался, то стрелять на свет – милое дело. Но я начинал впадать в какое-то отупение. Обычное для меня состояние после сильного нервного напряжения. Осветив на мгновение лежащих, я вздрогнул и моментально вернулся в напряженное состояние. Лежавший передо мной был тот самый человек, который приезжал за мной с письмом от Резо. Третий тоже был, кажется, готов, но это меня уже не очень занимало. Значить старое правило действовало и здесь: киллеров после "дела" убирают. Но чья это работа? Если меня предал Резо, то шансов у меня почти нет. Если это сделал отец и без ведома сына, то шансы появлялись реальные. Сходил за своим рюкзаком. Взял два автомата и двинулся к дороге. Что ж, хотел острых ощущений – пожалуйста. Даже с избытком. Что делать?
Шум мотора я услыхал, еще не доходя до дороги. Залег в кустах и передернул затвор. Кто-то шел по тропинке. Я напрягся. Из-за поросли вышел Резо. Один, в руках оружия нет. Опустив ствол к земле, шагнул ему навстречу. Он вздрогнул и остановился.
– Что случилось?
– Нас пытались уничтожить. Володька убит.
– Что за люди?
– Пойдем. Увидишь сам. Я их всех положил.
Пропустил его вперед, пошли к убежишу. Он все понял, когда увидел первого. Благо, было уже почти совсем светло. Подошли ко второму. Тут очевидно он понял, что все понял и я. Стоя передо мной с опущенной головой, молчал. Потом поднял голову и сказал.
– Прости. Это за моей спиной. Разве я бы позволил такое? Если не веришь, убей меня. Ну, что было делать? Бывают же такие ситуации!
– Я верю тебе.
– Спасибо командир. Ты еще раз спас мне жизнь. Я знаю, чья это работа. И я с ними разберусь.
– Только не горячись. Вряд ли тут что-то личное. А с точки зрения бизнеса они поступили логично. Не забывай этого и не затевай очеред¬ной междуусобицы.
Мы подошди к машине и дальше уже неинтересно. Перед посадкой он сказал:
– Спасибо тебе за всё. Теперь будешь получать на сотню больше. Деньги, мать их так... Все из–за них. А без них тоже нельзя. Будь они прокляты!

______________
Сидя уже дома в такси, я размышлял о происшедшем. Еще 10 покойников на моей совести. Сволочи, конечно, но все же... Голубой воришка Альхен, кажется! А я? Голубой убийца? Не звучит. Володька погиб, а я снова без единой царапины. Резо просил узнать о Володиной семье. Помочь если что. Надо съездить. Это недалеко. Что-то уж очень я везуч. Так не бывает слишком долго. Чем-то приходиться платить! А у меня есть чем. Мои ребята, жена. Но тут все обстояло благополучно, дети еще не спали и мы немного побаловались. Передал деньги жене. Удивилась столь значительной сумме. Это я еще половину припрятал! Сел готовиться к лекциям – ведь завтра на работу.
Плохо мне стало в пять утра. Первый инфаркт. Врачи говорят, что микроинфаркт. Так что напрасно я волновался. Как там в Библии:" И аз воздам!" Вот так верующими становятся.
Две недели провалялся в больнице. Уже через несколько дней неприятные ощущения исчезли, но врачам, будем думать, виднее. Потом месяц провел в санатории, который находился в черте города. Читал, иногда принимал гостей. Я понял, что в моей жизни наступил перелом. На новые "подвиги" меня уже вряд ли потянет. Впрочем, врачи обещали полное восстановление, но при условии...Они сводились в сущности к нормальному образу жизни и избежанию всяческих перегрузок. Теперь, если хотеть прожить долго, нужно было быть осмотрительным и во всяческие передряги не влипать. Конечно, на счёт полного – они «загибали», но это у них профессиональное.
Опасность состояла еще и в том, что никаких скверных ощущений я не испытывал. Даже в волейбол начал играть! С разрешения эскулапов, разумеется, но глубинный страх уже навечно поселился во мне. Жена считала, что все это следствие контузии и некоторой перегрузки на работе. Это как бы снимало с меня вину, что в семейных отношениях было крайне важно. Но переделать себя, совершенно избежать стрессовых ситуаций было практически невозможно. То пьянь какая-нибудь пристанет, то на машине в какую-нибудь аварийную ситуацию попадешь. Не часто, но бывает. Если бы не семья, я чувствовал бы себя гораздо спокойней. Не так уж я боялся смерти, но кто будет возиться с моими парнями если что? Я просто притягивал к себе разного рода неприятные ситуации с криминальным оттенком. Одна приятельница поведала мне, что такие способности действительно существуют и даже как-то называются, но мне это жизнь не облегчило.
ШАНТАЖ

Добавлено (09.01.2013, 20:52)
---------------------------------------------
Постепенно все стало забываться, и жизнь снова потекла равномерно, и без сбоев. Летом мы поехали в Подмосковье. Лес, озеро. Мальчишки были в полном восторге. Наездами и в Москве бывали. Что–то там моя милая покупала. У женщин, как известно, пределов не существует. Интересные люди не попадались, и я все свободное время читал. При моих ребятах этого свободного времени не так уж и много. Потом к нам приехала Олина сестра с ребенком. За наш счет, разумеется. Никак замуж не могла выйти, и мы пытались ее "вывозить в свет". Но из этого ровным счетом ничего не вышло. Осенью снова на работу. Снова стали в гости к полковнику ходить. На этот раз жена нашла с его супругой что–то общее. И, кажется, вошла во вкус городских спле¬тен. Мне объясняла, что такое переключение с техники на пустой треп полезно, мы с полковником играли на пару и, как правило, выигрывали. Деньги мелкие, но приятно. Однажды полковник сказал мне:
– Знаете, с вашей контузией рекомендую обратиться к одной бабке. Вы не улыбайтесь. Мы ее вычислили по нашим каналам. Диагност она великолепный. И лечит неплохо. Проверено. Первое время мы ее контролировали с помощью нашей профессуры. Но результаты говорят сами за себя. Они там с местным доктором на пару работают. Она ставит диагноз, а он переводит на медицинский диалект. У нас с ними договор! Поезжай¬те, сойдете за сотрудника. Я записочку напишу.
– Сколько?– спросил я.
– Официально ничего, но по-человечески... У нее дочь, художница. Доморощенная, но мне нравится. Красивая, скажу Вам, женщина, но жутко хромает. Отец родной по пьянке искалечил. Вы при¬везите ей красок, холста. Очень будет кстати.
Я рассказал Оле и она советовала поехать. Но, правда, не совсем пони¬мал на что мне жаловаться. Чувствовал я себя почти нормально. Иногда голова болела. Изредка покалывало сердце, но все в пределах вполне терпимого. Да такие жалобы, наверное, у миллионов людей. Правда, у меня еще инфаркт. Микро. Ладно, съезжу. Хуже не будет.
Ехать было приятно. Солнечно, яркие краски осени. С собой я взял, кроме красок, колбасу и сыру. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что у нас можно было вот так просто зайти в магазин и купить съедобную колбасу и, скажем, голландский сыр.
Но при наличии связей и денег это было возможно.
Дом стоял на берегу речушки, на возвышенности. Заборчик – штакетник был выкрашен в веселый салатный цвет. К домику пристроена веранда с чудесным видом на окрестности. На двери – подсолнух, на стенах кар¬тины. По преимуществу пейзажи и натюрморты, в которых главенствуют свет и цвет. За простым и весьма обширным столом, крытым светлой клеенкой, сидела чуть полноватая светловолосая женщина лет так тридцати. Не спеша повернула ко мне лицо, и меня словно залило каким–то светом, теплом, добротой. Я даже немного растерялся и, лепеча нечто не совсем вразумительное, подал ей записку от полковника и поставил сумку с презентом. Она спокойно прочла и, отложив бумажку в сторону, спросила, кивнув на сумку.
– Что это вы такое привезли? – голос был подстать ее облику. Она как будто пропела фразу, а в лице появилась чуть приметная насмешливость.
–Я слышал. Вы ... – Тут я запнулся и кивнул на картины на стене.
– В общем, краски и всякое такое. –
Упоминание о колбасе казалось мне совершенно неуместным. Открылась дверь и вошла пожилая женщина сельского облика, непримечательная ничем.
– Мама, это от полковника.
– А, пациент, значит! Она пристально на меня посмотрела. Я подумал, что если верить меня пославшим, то на меня смотрело нечто аномальное, способное определить неведомым науке способом любые болезни и чуть ли не читать мысли! Но в облике ее ничего чудесного я не ус¬мотрел.
– Зовут меня Марья Федоровна. Ну, раз полковник прислал - значит, сейчас глянем, сейчас разберемся и вылечим беспременно.
Трудно было понять, насмешничает она или просто манера говорить такая?
– Зовут Вас как, коли не секрет?
Я представился. Она продолжала меня разглядывать. Потом сказала:
– А Вы ежели не поспешаете, Сергей Николаевич, то я тут отлучусь ненадолго, а Нина Вас займет чем нибудь.
Я заверил, что ничуть не спешу и подожду, сколько надо.
С тем она и ушла.
– И чем же мне занимать Вас?
– Для начала съестное из сумки в холодильник переложите, а там и поглядим.
Она довольно долго смотрела на меня, словно ожидая продолжения, но, не дождавшись, встала, и чудовищно хромая, подошла ко мне. Несмотря на предупреждение полковника, это было очень неожиданно. Опередив ее, я подскочил к сумке и вытащил пакет с едой. Приняв его, она заковыляла в комнату. Сердце у меня болезненно сжалось, через недолгое время она снова показалась в дверях. В ярком ситцевом платье на фоне темного проема распахнутой двери, она была подстать своим картинам. Я не удержался и сказал:
– Как хорошо Вы смотритесь на темном фоне! Жаль, фотоаппарата не захватил.
– Это пока стою.
– А что, ничего нельзя сделать?
– В городе пробовали, да нечего не вышло. Сами ж видите.
– А в Москве?
– Москва далеко.
Я смотрел на нее и пытался войти в ее положение.
– Вы позволите мне попытаться Вам помочь?
– И зачем это Вам лишние хлопоты?
– Я этого не услышал. Вы дадите мне свою историю болезни или выписку, а я проконсультируюсь с кем надо. И поездку в Москву устрою, если там смогут помочь. Бороться надо. Я Вам серьезный шанс даю.
Глядя мимо меня, она тихо сказала:
– Это ж какие деньги нужны?
– Пусть это Вас не беспокоит. У меня будет только одно условие: никому не говорить, что все это исходит от меня. Особенно деньги.
Она молчала.
– Все, что я сказал – абсолютно серьезно, но и Вы меня не подведите. Если выписки сейчас нет, пришлете по почте. Я адрес оставлю.
– Хотите какой-нибудь альбом посмотреть?
Я понял, что тема ее болезни для нее исчерпана. Пройдя в комнату, она подсела к явно самодельному книжному стеллажу. У меня Брак есть.
Этого я не ожидал.
– Знаете, с кубизмом я не в ладах. Есть, правда, у него приятные декоративные композиции, но для души я бы предпочел Сезана. Открылась входная дверь и вошла Марья Федоровна.
– Не скучали? Раздевайтесь и на кушетку лягте.
Я начал раздеваться, а Нина заковыляла из комнаты. Очевидно, все тут было отработано. На кушетку постелили простыню, и я улегся. Марья Федоровна подошла ко мне, переодевшись в серый халат, и принялась меня внимательно рассматривать. Потом, не прикасаясь к телу, начала водить на¬до мной обеими ладонями. Все это молча и с сосредоточенным выражением лица. Через некоторое время, глядя мне в глаза, сказала:
– Ну, парень ты крепкий! Думаю, тебе все можно в открытую сказать.
– А я сюда зачем пришел?
– А не скажи! Вишь ли, милок, если, к примеру, не про тебя будь сказано, человеку помереть вскорости, так ведь хорошо подумать надо, как ему про то сказать. Но тебе я вот чего скажу: Крови на тебе много. В милиции и где ты служишь?
– Я не из милиции. Преподаю в институте. Полковник знакомый. Он и посоветовал к Вам обратиться.
–Контузию, чай, не в институте получил?
– В армии. Афган.
– Нешто в спецназе служил?
– В спецназе.
– Вот оно, значит, откуда? И сердечко там надорвал?
– Очень вероятно.
– Вот тут не болит?– 0на сильно придавила ладонью под правым ребром.
– Немного.
– Язва у тебя намечается. Еще поводила ладонью и добавила: язва двенадцатиперстной кишки. От острого воздержись в пище. На животе шрамик пуля оставила? – И сама же себе ответила: – пуля, пуля. Везуч ты, однако.
Перешла к моим ногам. Двигая ладонями в непосредственной близости над телом, смотрела она полуприкрыв глаза куда-то вдаль.
– Колено правое ноет, бывает?
Это ее замечание поразило меня больше всего. Да, действительно иног¬да ноет, но я никогда, никому об этом не говорил! Она между тем вернулась к моей голове.
– Контузии твои тебя не сильно беспокоят. От чего контузии?
– Ручная граната и мина.
– Везуч ты, сильно везуч.- Она отошла от меня и. села на стул.
– Одевайся. Я вот тебе что скажу: сердце береги. Не перегружай. По горам лазить и думать забудь, но нагрузку на сердце все ж давай. А сердце – это у тебя от природы слабовато. На войну тебе не надо было идти. Ранения твои пустяковые, а сердце слабовато. Но жить, как все ты не можешь! О детях подумай. Жена твоя второй раз, коли что, замуж не выйдет, а с пацанами твоими кто возиться станет? Это подумай. Обедать будешь? Есть я хотел, но еще больше мне хотелось уехать.
– Нет. Поеду я.
– Что, напугала я тебя малость? Ну, знал куда шёл. Еще приляг на минутку.
Я уже одетый послушно лег снова. Она подошла ко мне и, как бы охватывая ладонями мою голову, приговаривала. –
- Спокойно, спокойно, спокойненько. Отдыхни малость, отдыхни. - И я провалился в сон.
Когда проснулся, на улице уже начало темнеть. Чувствовал я себя бодро, в комнатах никого не было. На небольшом листочке написал свой адрес и пошел к машине. Ехал и прокручивал в голове всё с начала до конца. Конечно, кое-что полковник мог ей сообщить, но зачем это ему нужно? А уж про колено он сказать никак не мог. И язва! А ведь действительно иногда побаливало! Но ведь тоже никогда никому не говорил. Крови много – это она права, но этого полковник тоже не знает! В общем, что мы имеем в сухом, горьком остатке? Сердце, которое надо беречь. Но это я и без нее знаю.
Выехал на шоссе и включил фары. У дороги с поднятой рукой стоял рос¬лый седой старик в городском костюме и с портфелем. Я притормозил. Он не торопясь подошел к машине и наклонился к дверце. На меня пахнуло смесью перегара и хорошего одеколона. Галстук и белая рубашка.
– Лектор общества "Знание" Фирсов Николай Павлович. Не будете ли Вы столь любезны, подбросить меня в город? На автобус я, к сожалению, уже опоздал.
Зная свою способность влипать во всякие переделки, первым моим желанием было его просьбу игнорировать. Но зачем тогда тормозил?
– Садитесь, пожалуйста, – и я любезно приоткрыл переднюю дверь. Некоторое время ехали молча.
– На какую же тему лекцию Вы читали, если не секрет?
– Да все о божественном. "Есть ли Бог?"
– Ну, и как Вы, откровенно говоря, думаете?
– Откровенно говоря, думаю, что Бога нет.
– А как нынче с Христом? Признают реальность его бытия или чистый миф?
– Тут, знаете, нет единого мнения.
– Это у нас - то?
– Представьте себе. А Вы как думаете?
– Я? Я занимаюсь в, основном, электроникой, но думаю, что прототип какой–то, повидимому, был. Их тогда немало бродило в тех краях. Меня очень убеждает в этом Талмуд.
– Вы имеете в виду упоминания про Иисуса Бен Пандеру?
– Вот именно.
– А что это меняет? Из прототипа, даже если он действительно был, слепили такой образ, какой церковникам был нужен.
После того, как мимо нас с ревом пронеслось несколько грузовиков, я сказал.
– Мне кажется, что религиозность и вера в канонического Христа или Алла¬ха не украшает человечество. - Он искоса глянул на меня.
– А кровавые войны? А геноцид целых народов? Но такова реальность!
– Но признание реальности не обязательно должно быть пассивным.
Мне показалось, что следующую фразу он произнес с усмешкой.
–Участие в борьбе за построение социализма Вашу активность не удовлетворяет? Есть еще путь Че Гевары. Разговор становился политически опасным. Черт его знает, что за человек. Я замолчал.
– Понимаю, – заметил он с уже явной усмешкой. – Скользкая тема. Надо при¬нимать мир таким, как он есть. Стараться улучшить по мере возможности, хотя, конечно, у отдельной личности эти возможности мизерны. Ну, хоть не делать самому ничего плохого.
– Стараемся, но это не просто. В данный момент я нахожусь под впечатлением встречи с человеком, продемонстрировавшем мне свои явно паранормальные способности. Вам такое не встречалось?
– Лично мне нет, но заслуживающие доверия люди рассказывали. А почему это Вас так поражает? Ведь не думаете же Вы, что в познании природы мы дошли до предела? Все может быть устроено куда сложней, чем нам это сегодня представляется. Или это толкает Вас к Богу?
– Нет, к Богу не толкает. Но странно, что в процессе эволюции такие качества не получили распространения, если они действительно существуют. Ведь в борьбе за существование это