повесть
Памяти моего отца Васильева Михаила Павловича
Предисловие
Когда вы слышите название городов, какие ассоциации возникают у вас в голове?
Можно попробовать ответить за вас и за себя.
Например, Москва – столица нашей родины, город, населенный миллионами москвичей и - таким же количеством приезжих. Кремль, Мавзолей, Президент, Правительство и Лужков. Еще раньше – родная коммунистическая партия и лично Леонид Ильич Брежнев.
Ленинград по-старому и Санкт-Петербург в нынешнее время. Город трех революций, Николай второй, Распутин, Киров, Романов, Собчак и Валентина Ивановна Матвиенко. Еще и бандитский Петербург.
Одесса. Что можно сказать за Одессу? Да ничего особенного, кроме того, что Одесса сама за себя скажет.
Неаполь – это мелодичные неаполитанские песни.
Чикаго – город гангстеров
Мой рассказ будет и за Одессу, и про Неаполь, и про Чикаго. Или точнее, про людей, которые там живут, или еще точнее – про одесского паренька Павла Бойченко, которого природа наделила уникальным голосом. И все можно было бы на этом закончить, если бы в 189… году в Одессу на гастроли не приехал бы великий итальянский тенор Энрико Карузо…
Иногда меня спрашивают: откуда я узнал обо всем этом?
Откуда эта история? Все очень просто.
Эту историю мне рассказал отец, а он узнал обо всем этом от старого скрипача одесского оперного театра – Битмана Осипа Давидовича, которому она досталась по наследству от Давида Осиповича, поведанного ему, в свою очередь, очевидцем и участником всех событий - Осипом Давидовичем - скрипачом портового кабака. От деда к внуку и от него через отца к сыну. То есть, пять человек по цепочке передавали из уст в уста драму, происходившую в конце позапрошлого и в начале прошлого века в Одессе, Неаполе и в Чикаго и на мне все, до этого момента, остановилось. Логика подсказывала, что я должен рассказать сыну, а он, как сам решит. Но я сделаю по-другому: запишу в виде повести, и пусть мой наследник и многие другие узнают об удивительных людях, достойных чтобы их знали и помнили.
Санта-Лючия
Санта-Лючия – предместье Неаполя.
Здесь родился великий итальянский
певец Энрико Карузо
Молдаванка - предместье Одессы…
Совсем недавно Одесса, как впрочем, и вся Россия, переступила в новый двадцатый век. Не отстал от времени и Одесский порт. Деревянные причалы его еще помнили парусные суда предшествующего столетия, но сегодня к ним были привязаны швартовыми канатами пароходы. Красивая картина, а если посмотреть чуть выше, то можно заметить здание оперы и золотые купола собора, услышать ни с чем несравнимые звуки южного города и песню:
Плывут туманы над волной,
Покрытой бирюзой.
Стоит вдали за синевой
Наш город молодой…
Он с песнею встречает
И песней провожает.
Одесса – мама, милый город мой…
Это поет молодой паренек Павел Бойченко - учетчик бригады грузчиков, которая разгружает баржу и главный герой рассказа.
Карандаш, которым он отмечает ходки, сейчас исполняет роль дирижерской палочки. Он взмахивает ею, и хор грузчиков дружно подхватывает:
Эх, Одесса – жемчужина у моря,
Эх, Одесса, ты знала много горя,
Эх, Одесса, ты мой любимый край…
Немного не в унисон басит Сеня Гай, вожак артели:
Живи, Одесса, не унывай…
Работа подходит к концу и Семен, сбрасывая с плеча мешок и, повернувшись к грузчикам, объявляет:
- Шабаш! В кабак, ребята, за расчетом.
Вся ватага оживляется и дружно направляется к воротам порта. Весело идут, как, будто не было изнурительного дня, а Павел запевает:
На свете есть такой народ,
Он лучше всех живет,
Всегда играет и поет –
Веселый тот народ.
Попробуйте, спросите,
Вам скажут одесситы:
- такими уж нас мама родила, - басит Сеня Гай.
И все вместе:
Эх, Одесса, - не город, а невеста,
Эх, Одесса, - нет в мире лучше места.
Эх, Одесса, ты мой любимый край.
Живи, Одесса, и процветай.*
***
По традиции, заведенной еще дедами, расчет за трудовой день происходил в портовом кабаке, который располагался совсем недалеко и был местом «культурного» общения всего морского люда самого низшего сословия. Но Одесса особенный город и такого рода заведения у нее необыкновенные и эта необычность определялась не только тем, что там пили, ели и общались на своем уникальном одесском языке, но всеохватывающей любовью к музыке и песням. Здесь же играл маленький оркестр и исполнял, как следовало бы ожидать, не надрывную мелодию одесских окраин, а «Полонез Огинского». Плакала и тосковала скрипка в руках старого скрипача Осипа Битмана. Но когда вся ватага весело и шумно ввалилась в полуподвал, тонущий в сизых клубах табачного дыма, скрипач прервал мелодию и, увидев Павла, улыбнулся ему:
- Здравствуй, мой мальчик. Вы уже закончили работу?
- Здравствуйте, Осип Давыдович. Да, сейчас расчет.
- Так я приготовил тебе царский подарок, - Битман положил скрипку на пианино и достал из футляра, сложенную наподобие театральной программы, газету:
-Читай. Будешь иметь удовольствие.
- « После весьма успешных гастролей в городах: Санкт-Петербург, Москва, Рига, Киев, - прочитал Павел, - к нам в Одессу приехал молодой, но уже всемирно известный итальянский певец Энрико Карузо. Сегодня в городском театре господин Карузо даст концерт…»
- Да, чтоб я так жил! - Павел бросился обнимать старого скрипача.
- Тихо, тихо, мой мальчик, пожалей мои старые кости. Но я должен тебя огорчить: билетов уже…, - но не успел закончить фразу, как к ним подошел Гай:
- Гуляем, Паша,- протягивая ему деньги, пробасил подошедший Сеня но, заметив огорченное лицо юноши, встревожено спросил:
- Чем дело, Паша?
- Эх, Сенечка, - ответил за Павла Битман, - Мы имеем в городе знаменитость и не имеем, как ее послушать! Все билеты у перекупщиков.
- А кто это?
- «Король» теноров – Карузо!
- Билеты будут! Это говорит вам Сеня. Но сначала, Паша, одну песню для души! Я сегодня гуляю! Человек! – Сеня громко крикнул буфетчику, - Накрыть стол!
Глаза Павла загорелись надеждой:
- Хорошо, я спою. Что хочешь?
- Мою любимую. Ша, люди! – прогремел Сеня в зал, перекрывая шум, - Паша будет петь! – и направился к столику.
Осип Давыдович взял скрипку, подождал, пока Павел откашляется, повернулся к музыкантам, взмахнул смычком, и над притихшим залом полилась грустная мелодия о несчастной любви ямщика:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку…
Сеня налил стакан водки, опрокинул его в себя и, подперев голову руками, стал тихо шевелить губами в такт песни, которую чистым и красивым голосом исполнял Павел:
- Любил я в то время девчонку…
Да, это был голос первоклассного природного тенора.
- Куда ни поеду, куда ни пойду,
А к ней забегу на минутку…
Зал заворожен, и только пьяненький матрос за соседним с Гаем столиком попытался встать, но тяжелая рука Сени пригвоздила его к стулу.
- А сердце болит и болит у меня,
Как будто с ней век не видался…
- плывет над залом.
Матросик, с пьяным упорством, вознамерился было что-то сказать, но
Гай оборвал его:
- Ша, жлоб! Не мешай людям слушать! Закрой пасть, а то я помогу тебе это сделать, - огромный кулак Семена закрыл ему почти все лицо и пьянчужка испуганно затих.
Под снегом же, братцы, лежала она,
Закрылися карие очи.
Налейте скорее стакан мне вина,
Рассказывать больше, нет мочи!
Любимая песня растрогала Гая до слез, а матросик, увидев это, со страдальческим лицом что-то стал нашептывать ему на ухо.
- Пошел вон, болван! – взбесился Сеня и тот, подхватив штаны, стрелой вылетел в дверь.
***
Оперный театр Одессы, построенный, вернее перестроенный в 1887 году и являющийся первым по красоте в Европе (так говорят одесситы), сегодня переживал третье рождение: на его подмостках давал концерт великий итальянский певец Энрико Карузо. Во все времена, как сегодня, так и в те далекие годы, на такие представления билеты раскупались мгновенно, поэтому в кассах их, понятно, не было. Но перекупщики имеют их и торгуют по взвинченным ценам. Вот и одного из них в канотье и модном костюме окружила толпа студентов, но узнав, сколько это стоит, они разочарованно отошли от него и, сбившись в кружок, стали подсчитывать деньги. Более богатые граждане, скрепя сердце, постепенно покупали возможность послушать итальянского тенора.
Все бы так и было, но тут к спекулянту подошли посетители кабачка во главе с Сеней Гаем.
- Ты меня знаешь, - ласково пробасил Сеня, положив ему руку на плечо.
- Сенечка, да кто же вас не знает, - заюлило «канотье».
- Ну, так вот, мы хотим слушать Карузо, - широким жестом Сеня показал на всю компанию.
- Сенечка, у меня только двадцать.
- Беру все, - Сеня и, забрав у перекупщика билеты, сунул ему в руки кредитки и, сделав шаг в сторону, он на мгновение остановился и, подумав, отрывал от пачки один билет, подал его широким жестом растерянному перекупщику:
- Это тебе от нас, презент.
Ошалевший перекупщик, растерянно посмотрел то на кредитки, то на билет и, глубокомысленно хмыкнув, сказал:
- Мне это надо, иметь бульён?
- Вот, пожалуйста, нам восемь, - протягивая смятые кредитки и мелочь, скороговоркой выдохнул подбежавший студент.
- Поздно, господа, фирма лопнула. Иду оплакивать убытки, - перекупщик, лихо, сунув двумя пальцами билет в нагрудный карман и, помахивая тросточкой, двинулся, виляя кормой, к театру…
Часть2
***
Разношерстная публика Одессы, попавшая в тот вечер на Карузо, очарована его изумительным пением. После каждой песни зал взрывался аплодисментами, и особенно неистовствовала галерка, на которой расположилась вместе со студентами и рабочей молодежью, компания Семена Гая. Его огромные ладони бухали как литавры, а рядом с ним через кресло, с горящими глазами, как заколдованный, молча, сидел Павел (читатель должен понять, что творилось в душе юноши). А старый скрипач, отлучившийся куда-то, вернулся на свое место.
- Вот, достал, - усаживаясь и запыхавшись, сказал он.
- Что? – не поворачиваясь, как во сне, спросил Павел.
- Клавир. Я за него отдал последнюю фамильную ценность,- скрипач, показал на жилет, где раньше была цепочка. А в это время на сцену вышел конферансье и объявил:
- Неаполитанская песня Санта-Лючия!
Зал замер, и оркестр начал играть вступление.
- Послушайте, папаша, что такое Санта-Лючия? – пробасил у него над ухом Сеня.
- Санта-Лючия в Неаполе, это то, что Молдаванка в Одессе.
- Ага, понял, Молдаванка.
А со сцены, то, замирая где-то на трагических нотах, то звеня, звучал голос певца и зал слушал, затаив дыхание.
- Санта-Лючия, Санта-Лючия, - песня заполнила своды зала, сердца и души одесситов…
***
Отец, рассказывая мне эту историю, говорил, что хочет не только написать ее, но и озвучить голосом этого удивительного одесского самородка. Но он не понимал как это сделать. Сегодня, разбирая архивы отца, я натолкнулся на одну ссылку, которая вела в Чикаго, где…
Впрочем, я забегаю далеко вперед и если начну вводить вас в курс дела прямо сейчас, то вы и закончите читать, а это не входит в мои планы. Сохраним интригу.
Тогда же, после концерта великого Энрико Карузо, жители ночной Одессы и, особенно Молдаванки, могли своим ушами слышать другой, не менее красивый голос своего земляка Павла Бойченко. И они это делали.
Под песню Санта-Лючия вся бригада грузчиков добралась до дома Павла.
- Санта-Лючия, Санта-Лючия, - допел Павел, а Сеня Гай, умиляясь, своим басом, произнес:
- Похоже, чтоб мне провалиться, похоже.
- Перестань драть горло, босяк! Может, ты мне скажешь, который час? – тоже громко и тоже басом, но не понятно к сыну или к Сене, обратилась мадам Бойченко.
- Послушайте, мама, мы были в опере и имели там слушать Карузо, - с восторгом попытался объяснить свое настроение Павел.
- Добрые люди, посмотрите на этого психа? Он не имеет, что кушать, но хочет слушать какую-то оперу и какого-то Крузо?
- Карузо, Энрико Карузо, мама! Это великий певец…
- Нет, вы посмотрите на этого босяка, - мадам Бойченко, с возмущением приступила к воспитанию сына, но не смогла закончить фразу, которую лично мне, дослушать, очень бы хотелось. Но Сеня Гай сказал:
- Ша! - а старый скрипач продолжил:
- Эх, мадам, вы до слез должны быть счастливы. Ваш мальчик не босяк, ваш мальчик понимает искусство. Настоящее искусство, мадам.
- Ах, господин Битман, вы играете на всех свадьбах, вы пиликаете целый день в кабачке и до сих пор вы не Попуда* и даже не Маразли*.
- Это верно, мадам, денег у меня меньше, чем у Асвадурова*, но в них ли счастье? А я счастлив, мадам, я нужен людям. Моя скрипка утешает их в горе. Она веселит их сердца в праздники.
- У вашего сына голос. Это я вам говорю, - вмешался Сеня.
- Да, мадам. У вашего сына талант. Вы обязательно должны показать его господину Карузо, пока он в Одессе.
- Ах, не морочьте голову. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. Вы обязательно должны показать его, мадам, - компания стала расходиться по домам, и ночной город стал переходить от начальной дремоты к крепкому сну. Именно к такому, которым могут спать только одесситы. А сны им снились на родном южном выговоре с юмором и исключительно цветные: в черно-белом изображении сны бывают в других городах. Замечено, что даже приезжие в первую же ночь начинали просматривать цветные сны, выговор и юмор появлялись после третьей ночи.
***
Я бывал в Одессе и очень рад этому обстоятельству, потому, что когда я писал эти строки, то очень образно представлял себя стоящим на Дерибасовской и наблюдающим за рослой и пестро одетой женщиной, которая проходила мимо меня. За ней в клетчатом поношенном пиджаке и шляпе-канотье, я видел Павла.
Около гостиницы «Пассаж» мама и сын остановились и внимательно начинали осматривать осанистого швейцара, который, как бдительный страж охранял покой постояльцев, проходящих сквозь вертящуюся дверь. Скучно ему было, дверь сама вертится и чаевые уплывают мимо него с каждым вошедшим или вышедшим посетителем. Поэтому, вопрос мадам Бойченко:
- Будьте настолько любезны, сказать, у вас тут не проживает иностранный певец господин Карузо? – был воспринят с интересом и надеждой.
- Никак нет, не проживает, - после некоторой паузы, сообразив, что ничего не получит, важно изрек швейцар и потом сварливым тоном добавил, - И что это все ищут господина Карузо? Можно подумать, что в Одессе нет хороших певцов. Чем хуже наш Ковалевский? Или Фредолини? С ума все посходили от этого Карузо!
- Мне по другому делу, совсем по другому. По особому.
- Пусть по-другому, но Карузо у нас не проживает, мадам!
Разочаровано, но все, же вежливо, мадам Бойченко и Павел попрощались со швейцаром и пошли дальше.
Около гостиницы «ИмпериалЪ» повторилась та же сцена с коротким диалогом и прощанием со швейцаром.
Страж дверей гостиницы «Франция» развел руками.
У «Лондонской» было молчаливое - нет, показанное головой.
- Не у вас ли, господин швейцар, проживает господин Карузо? – без всякой надежды спросила Бойченко швейцара гостиницы «Бристоль»
- Господин Карузо? Допустим, проживает. А зачем он вам нужен? Передать букет цветов или коробку халвы? Так я могу вас огорчить. Мадам, ему наплевать на ваши цветы и вашу халву. Он миллионер! - швейцар, многозначительно поднял палец.
- Что вы такое говорите, господин швейцар! – всплеснула руками мадам Бойченко. – Я имею к нему серьезное дело. У меня сын! Видите его? У него богатый голос, чтоб я не сошла с этого места!
- Что же вы хотите от господина Карузо?
- Ничего особенного. Я хочу, чтобы он послушал моего Пашку и сказал: это голос или так себе?
- А-а, понимаю. Но вам лучше обратиться к нашим. Мало ли их у нас?
- Уже обращались! Одни говорят, что с таким голосом можно заработать мильён, другие – с таким голосом надо торговать мороженым на большом фонтане или газетами на Дерибасовской. А я хочу знать правду.
- Хм, - многозначительно издал швейцар и я, стоящий рядом и наблюдающий за ними, мысленно, понятно, это услышал, – Я вам устрою свидание с господином Карузо. Говорю, значит, устрою. Вы поняли, мадам? Но ваше «спасибо» мне не нужно.
- Я понимаю, - мадам Бойченко посмотрела в мою сторону и, не увидев меня, пошарила в измятом парчовом редикюльчике, достала несколько серебряных монет и сунула их в руку швейцара.
***
Я сравнил размеры чаевых для швейцаров того времени и нынешних дней и пришел к неожиданному выводу: тогда работать было в три раза выгодней. Поэтому очень хорошо понимаю блюстителя входа в гостиницу «Бристоль», открывшего двери мадам Бойченко и ее сыну, одновременно, при этом, вежливо поклонившегося.
В вестибюле было прохладно и уютно. Консольные часы с шипом, только что пробили три четверти одиннадцатого, и этот звук заставил вздрогнуть нашу парочку, скромно расположившуюся на диванчике в стиле "третьей волны русского рококо" и одновременно посмотреть в сторону входной двери. Однако ухо швейцара осталось неподвижным или правильнее сказать: он ухом не повел.
Часовая стрелка, следуя за минутной, ровно в двенадцать догнала ее и, в этот момент, с первым ударом, на широкой лестнице появилось двое: стройный молодой человек и приземистый брюнет. Весело болтая и темпераментно жестикулируя, они проследовали в кафе. Швейцар, проводив их взглядом, вернул его, взгляд, в сторону мадам Бойченко и многозначительно кивнул ей.
Мадам резко вскочила, потянула сына за руку, да так, что чуть не оторвала рукав единственного и пасхального пиджака.
- Стойте, мама, не торопитесь быстро, пусть сядут за столик, - Павел немного погасил неуемный темперамент любящей родительницы.
В это же время, в кафе, уже знакомая нам парочка – Энрико Карузо и его аккомпаниатор Ранелли, выбрали столик в углу зала и приступили к обсуждению меню, смешно произнося название русских блюд.
Павел робко приблизился к ним:
- Пардон, мосье, я очень извиняюсь, - смущенно и почему-то на смеси русских и французских слов, обратился он к Карузо.
Тот поднял голову и, увидев умоляющую улыбку юноши, доброжелательно улыбнулся ему в ответ.
- Я очень извиняюсь, - продолжал твердить Павел.
Карузо, посмотрев на своего товарища, который недоуменно пожал плечами, развел руками, как бы показывая:
- Мол, извините, не понимаю.
Все бы и закончилось взаимным непониманием, если бы из-за соседнего столика не поднялся моряк в белом кителе, не подошел к ним и, поздоровавшись на чистейшем итальянском, не предложил свои услуги.
- Вот, спасибо, господин капитан, - обрадовалась мамаша, - Дай вам бог здоровья. А то просто беда с этими иностранцами, - сказал она так, как будто каждый день общалась с ними.
- Говорите, я переведу, - моряк присел за стол, следуя приглашению. Мать и сын сесть не решились и продолжали скромно стоять рядом.
- Что ж, говорите, чего вы от них хотите.
- Я привела к господину Карузо своего сына. Вот он стоит. Он у меня, понимаете, поет и поет, верьте мне, совсем не плохо. Если бы вы слыхали, господин капитан, как он поет…
- Короче, чего вы от него хотите?
- Я хочу, передайте ему, чтобы он послушал моего Пашку и честно сказал: у него голос или босяцкий крик? Я хочу знать?
Все то же самое, но на итальянском языке, голосом моряка, услышали Карузо и Ранелли.
Немного пошептавшись с Ранелли и смеясь, Карузо что-то сказал капитану.
- Сеньор артист согласен послушать вашего сына, - перевел тот, – Он предлагает спеть сейчас, тут же.
Мадам Бойченко изумленно посмотрела на сына.
- Ты слышишь, Паша, он хочет, что бы ты спел тут же, на месте.
Они какие-то сумасшедшие, эти итальянцы, ей-богу!
- Ну что ж, могу здесь, мне все равно. Что ему спеть?
- Что хочешь, то и пой! Спой «Эх, Одесса – жемчужина у моря» или «На Молдаванке музыка играла»…
- С ума ты сошла! Великому певцу петь про Молдаванку! Я знаю, что петь!
Павел откашлялся, как настоящий певец, выставил вперед левую ногу, откинул голову и запел: «Вернись в Сорренто».
Вот, именно, на этом месте, я предлагаю вам закрыть глаза и послушать великолепное пение Павла Бойченко. Затем представить себе ощущения, которые испытали люди, находившиеся в зале. Для полноты картины, я перенесу вас в нынешние дни на конкурс домохозяек, проходивший в Шотландии. Помните, непримечательную Сьюзен Бойль, которая привела в восторг жюри с первого момента, как только они услышали ее пение.
Так было и тогда.
Первыми пришли в себя оркестранты и, сначала, робко, а потом увереннее они подхватили мелодию этой замечательной песни.
Брови у Ранелли поползли вверх, а когда голос Павла начинал звенеть на высоких нотах, то и Карузо не смог скрыть своего восторга.
Удивлена и мать. Даже она не ожидала этого от своего сына.
А голос Павла продолжал надрывно рыдать.
Перестали, есть посетители кафе, с любопытством слушая певца…
Павел закончил петь, на мгновение замер, переводя дыхание, и сразу же начал мелодичную «Санта-Лючия».
Кафе стало наполняться новыми посетителями, которые, услышав необыкновенное пение, бросали свои неотложные дела и задерживались. Кому не хватило места в зале, стояли у открытых окон и слушали упоительное пение Павла.
Дойдя до места, где можно показать всю красоту и силу голоса, Павел так вдохновенно возвысил голос, что казалось, задрожала люстра и зазвенели стекла.
- Перестань кричать, - прошептала мать, - Господин Карузо тоже имеет барабанные перепонки.
А Павел все пел и пел.
Наконец эффектно закончив, Павел устало опустился на стул, с тревогой и надеждой посмотрев на Карузо.
В зале послышались аплодисменты.
- У него великолепный голос, - негромко сказал Карузо. – Он может стать настоящим певцом, клянусь небом! С таким тенором и темпераментом нетрудно добиться успеха… Кто этот молодой человек? Откуда?
- Не надо переводить, господин капитан, я все понял, - сказал Павел.
– Передайте сеньору Карузо, что я простой грузчик и нигде не учился. Моя школа на галерке нашей оперы и на балконе биржи… А мои слушатели – это портовые грузчики и биндюжники с Молдаванки и Слободки. Что – мало?
Моряк усмехнулся и перевел слово в слово Карузо.
Карузо и Ранелли добродушно захохотали.
- Блестяще! Превосходно! Я тоже самоучка. Мне хочется помочь этому юноше, и я помогу, клянусь небом Италии! Пусть приедет осенью, разыщет меня, и я ему помогу стать певцом… - Карузо достал визитную карточку, и что-то размашисто написал на обороте и передал ее Павлу.
Моряк перевел Павлу сказанное и добавил от себя:
- Не будь дураком и воспользуйся приглашением. Это редкий случай, потому, что в эти дни принимаю в РОПиТе* «Диану» и могу тебя зачислить матросом до Италии.
- Спасибо. А что он здесь написал?
- «Подателя сего провести ко мне» - Энрико.
- Дорогой господин Карузо! – сказала счастливая мамаша Бойченко со слезой в голосе, - Я готова расцеловать вас! Приходите к нам в гости, мы будем счастливы! Вы легко найдете нас на Костецкой улице, в доме двенадцать, возле Госпитальной. Я приготовлю вам вареники.
Капитан перевел тираду мадам Бойченко, пытаясь объяснить, что такое вареники. Наконец, это ему удалось и Карузо, переглянувшись с Ранелли, весело и не обидно рассмеялся, приговаривая:
- Грация, грация, - что, как вы понимаете, означало наше русское спасибо.
А Павел в это время, держал визитную карточку, прижав ее к груди двумя руками…
Эта карточка сегодня принадлежит мне. Она в красивой рамке висит на стене, и я ее храню, как самую сокровенную семейную реликвию.
Часть4
***
Я мысленно стою на причале одесского порта и наблюдаю, как черно-белая красавица «Диана», гордость пароходства, готовится к выходу в свой первый дальний рейс. Очертания корпуса судна напоминают мне изящную фигуру девушки, c черными как смоль волосами и белой кожей и начинаю подозревать, что создатель парохода вкладывал, именно, этот смысл.
Да, это «Диана», на которую Павел был приглашен матросом на рейс в один конец: Одесса-Неаполь.
Давайте, теперь, поблагодарим капитана, который пораженный талантом Павла Бойченко, совершил этот замечательный поступок и, как оказалось впоследствии, открыл всему миру яркий талант, вспыхнувший на Молдаванке, предместье славного и всеми любимого города. Жаль, что имя капитана не сохранилось в памяти старого скрипача – Осипа Битмана. Но я не могу больше, говоря об этом человеке, называть его просто капитан или моряк в белом кителе. Поэтому, отдавая дань его доброте и великодушию, дам ему, вот такое имя: Константин Иванович.
Предрейсовая суета, характерная для всего российского торгового и пассажирского флота, в Одессе носит совершенно другой, более эмоциональный характер. Если у вас будет такая возможность, то поприсутствуйте на этом мероприятии, получите удовольствие.
В нашей же истории мы обратим свое внимание на проводы учетчика и любимца бригады грузчиков Павла Бойченко, отплывающего в новый неизведанный мир на поиски своей мечты и хранящего в своем сердце еще неосознанную тоску по матери, друзьям и по любимому городу.
Помню в детстве, когда первый раз мама провожала меня, всего на месяц, в пионерский лагерь, я испытал непреодолимое чувство потери. Вспомните такие моменты в своей жизни, прислушайтесь к своим чувствам и вы все поймете.
Все, о ком я только что сказал, окружили юношу тесной кучкой. Осип Давидович успокаивал всхлипывающую мать, грузчики доброжелательно похлопывали Павла по плечу, а Сеня Гай, не очень ловко старался сунуть в его карман пачку денег, собранных в складчину всей артелью.
- Спасибо, Сеня, но у вас у самих... – пытался отказаться Павел
- Ша, Паша, ша! Ты имеешь дело с друзьями. Приедешь, напиши, учись, а мы поможем.
- И возвращайся скорее, - всхлипывая, говорила мать.
- Нет, нет мальчик! Главное учись и возвращайся настоящим певцом. Да мы подождем, подождем, сколько надо, - вмешался Осип Давидович.
- Спасибо, большое спасибо, - сквозь слезы прошептал Павел.
Я вернусь, обязательно вернусь и буду петь или в театре, или на бирже. И первый концерт я буду петь для вас. А вы придете слушать меня и будете сидеть на первых рядах, которые я оставлю только для вас...
- Бойченко, на борт! Отходим! – голос боцмана с палубы был строг.
Торопливое прощание и гудок парохода. Еще больше зашумела, задвигалась толпа провожающих, а Павел взбежал по трапу на пароход и, перегнувшись через борт, крикнул:
- Я вернусь! Ждите!
В ответ ему провожающие замахали шляпами, платками. Конечно, каждый прощался со своими, но, казалось, что вся Одесса провожает в дальний путь только Павла, а он, смахнул слезу, выпрямился и запел…
Нет, конечно, не стал он петь. Но, если бы я снимал кино, то обязательно включил прощальную песню, которую мы бы слышали за кадром. А Павел, стоял бы на палубе и, слезы, которые катились бы по его щекам и грустный взгляд, говорили бы о чувствах, которые испытывал юноша в этом миг.
Грусть и песня прощания с Одессой, с Родиной. И песня эта – Санта-Лючия…
Выбросив облако пара, прощально прокричала «Диана», отваливая от причала, и вспенив винтами воду, направилась в открытое море, увозя с собой и Павла и песню...
***
С надеждой на скорую встречу с Карузо, Павел, сошел на берег Неаполя и вместе со своими товарищами, направился в город. Бесконечные причалы и, стоящая у них «Диана», остались в прошлом, впереди его ждала мечта.
В начале улицы, похожей на узкую щель между домами, облупившимися от старости, его спутники, тепло, попрощавшись с Павлом, разошлись по тем местам, где обычно ждут иноземных моряков.
Оставшись один, он стал осматриваться. Тротуарчики, на которых живописными группами сидели, стояли, готовили и общались неаполитанцы, служили, как бы порогами первых этажей их домов. Тут же на улице, старьёвщики, продавцы зелени, жареной рыбы, предлагали свои товары, до хрипоты торгуясь с покупателями. Поперёк улицы в несколько ярусов, на верёвках, протянутых из окна в окно, висело бельё.
Павел шёл по улице, с удивлением рассматривая чужую жизнь, которая протекала прямо на улице, у всех на виду. Вдруг он остановился удивлённый необычной для него сценой. На высоте третьего этажа, высунув в окно половую щётку, женщина пыталась передать соседке, в противоположном доме, полную тарелку с макаронами, но тарелка соскользнула и полетела на головы, стоящих внизу. Те мгновенно разбежались. Павел замер, ожидая скандала, но лишь один остряк, в застиранной тельняшке, стряхивая с себя макароны, крикнул: - Эй, тётушка Эмилия, но, по-моему, ты пересолила макароны!
Тётушка Эмилия, схватившись за голову перемешав всех в кучу и бога, и чёрта, и мадонну, стала сыпать на его голову проклятия. В ответ ей несся оглушительный хохот.
Небритый старик схватил зазевавшегося Павла за руку и, размахивая засаленными картами, потащил его к, стоящему тут же на тротуаре столу и стал уговаривать его сыграть с ним. Ничего не понимая, юноша в растерянности стал оглядываться по сторонам и встретился взглядом с живописно одетым молодым парнем. Тот оторвал Павла от старого шулера и закричал:
- Что ты пристал к человеку, старый хрыч!
- А, отстань, - незлобно огрызнулся старик, - Сеньор должен попытать счастье в картах.
- Попытать счастье в картах?! У такого старого жулика как ты?! О, Сеньор не так глуп. Ты же видишь, что Сеньор хочет посмотреть Неаполь. Сеньор, вы должны, прежде всего, посмотреть Неаполь. И лучшего гида, чем я Витторио, вам не найти. Я вам покажу всё и Кастель Нуово*, И Кастель Сан-Эльмо*, Везувий*, Позилиппо*. И всё это не дорого, всего за несколько лир.
Опешив от такого потока слов, Павел хотел, было ретироваться, но наткнулся на стоящую сбоку от него, миловидную девицу, которая, покачивай бёдрами, смотрела на него с призывной улыбкой.
- Ну, чего ты торчишь, Росита! - обрушился на неё Витторио, - Неужели ты думаешь, что сеньор, вместо того, что бы смотреть Неаполь, будет терять время в твоей постели. Иди, иди! Вечером он будет твой.
Росита тряхнула головой и пошла, покачивая бедрами на другую сторону улицы, где пышнотелая женщина, окруженная целой толпой чумазых ребятишек, варила что-то в котле.
- Ну, так с чего же мы начнем, Сеньор? – повернувшись к Павлу, снова заговорил Витторио.
- Я хотел бы пройти к театру, - ответил Павел. Витторио ему явно понравился, своей экспансивностью напоминая одесситов.
- В театр,- повторил Павел. И видя, что Витторио смотрит на него с удивлением, видимо не понимая, изобразил жестом танец.
- А!– обрадовался Витторио, - Так, это совсем рядом!
Подхватив Павла под руку и, не переставая болтать, скрылся с ним в ближайшем переулке.
Покружив по многочисленным улочкам и переулкам, Витторио вывел Павла на Пьяццо дель Меркато – рыночную площадь. Площадь напоминала восточный базар. Горы апельсинов, лимонов, винограда, громоздились на импровизированных лотках прямо на земле. Среди лотков стояли ослики, нагруженные большими корзинами с зеленью, которой торговали крестьяне. Подвесив на шестах метровых тунцов, расставив корзины с креветками, устрицами и кальмарами – предлагали дары моря рыбаки. Лавируя между торгующими, Витторио протащил Павла в тот угол площади, где собралась большая толпа и были слышны звуки оркестра, смех и аплодисменты.
Расталкивая стоящих и беззлобно отвечая на выкрики недовольных, они добрались до невысокого помоста, который, на подобие шатра, прикрывали полосатые драпировки. Там стояла стройная красивая девушка, видно она только, что закончила танцевать.
- Джулия! – закричал ей Витторио, - ты становишься знаменитостью! Этот сеньор, специально приехал в Неаполь, что бы посмотреть на тебя! Станцуй для него, Джулия!
Джулия посмотрела в его сторону, улыбнулась и, положив левую руку на бедро, а первую выбросив над головой, нетерпеливо топнула ногой. И сразу же оркестр, состоящий из скрипки, гитары и мандолины, начал мелодию. Из-за полосатого тента выскочил партнер Джулии и мелкими шажками, в такт музыки, направился в ее сторону. Девушка тряхнула головой, как бы отгоняя оцепенение, и сорвалась с места. Все закружилось, перед глазами Павла, в огненном вихре тарантеллы. Каскад фигур сменял друг друга.
Но вот музыка оборвалась и Джулия, забросив руку за голову и почти касаясь распущенными волосами помоста, повисла на руке у партнера. Аплодисменты и крики одобрения послышались со всех сторон и на помост полетели монеты. Джулия вскочила и стала раскланиваться, А ее партнер и музыканты бросились подбирать монеты.
- Если сеньору понравилось. Он должен бросить несколько монет, - подсказал Павлу Витторио.
Павел достал из кармана мелочь и бросив их на помост, эмоционально обратился к Витторио:
- Но мне нужен театр! Понимаешь? Театр!
Витторио в ответ недоуменно пожал плечами. Тогда Павел, видя, что Витторио его не понял, поставил чемоданчик между ног и достал из-за пазухи, завернутую в чистый носовой платок, визитную карточку Карузо и, развернув, протянул ее Витторио. Тот долго читал, шевеля губами и, наконец, видимо, поняв, хлопнул себя руками по лбу:
- Какой я идиот! Ему оказывается нужен Тото*!
- Какой Тото? – послышались вопросы.
- Тото, сын сторожа, со швейцарского склада. Тото, что поет в театре где-то на севере.
- А где?
- Если бы я знал.
- Послушай, Витторио, своди его в театр Сан-Карло*, там, наверное, знают, - посоветовала Джулия.
- Спасибо, Джулия! – крикнул ей обрадованный Витторио и, подхватив Павла, скрылся в базарной толпе.
***
Солнце закатилось за горизонт, и черная ночь опустилась над Неаполем. На знакомой нам улице, вокруг костра собрались ее обитатели.
Давайте прислушаемся к звукам гитары и мандолины, посмотрим на танцующую молодежь и насладимся неаполитанскими песнями. Потом переведем взгляд поближе к огню и увидим сидящего грустного Павла. Чуть поодаль заметим Роситу, прислонившуюся к стене, как, будто охраняющую Павла от притязаний своих подруг.
Такую вот мы обнаружим картину, которая, впрочем, характерна для любого южного и приморского города. Только не всегда в этих городках мы можем наблюдать грустное лицо молодого иностранца, приехавшего за своей мечтой…
Вдруг взорвалась хлопушка, кинутая каким-то молодым шутником, в костер и из темноты, из-за фонтана огненных брызг, как волшебник появился разгоряченный Витторио:
- Узнал, - плюхаясь рядом с Павлом, выдохнул он, - Тото поет в Милане. Я даже купил тебе билет. Правда, деньги пришлось одолжить, - и скромно потупив глаза, добавил:
- Но ты, надеюсь, мне их вернешь?
Павел улыбнулся и, неожиданно, по-медвежьи, обнял его. Да так, что Витторио ойкнул от боли. Окончательно смутившись, Павел достал деньги и прямо пачкой протянул их Витторио. Витторио отсчитал стоимость билета, а, остальные вернул.
- Нет, нет! – запротестовал он, увидев, что Павел снова протягивает ему деньги, – С друзей Тото я денег не беру. Поезд завтра, а сегодня переночуешь у Роситы.
- Только без глупостей, - сказал он, но уже обратившись к Росите, - Помни, что это друг Тото и мой.
- Очень нужно, - буркнула в ответ Росита, сверкнув, однако, своими темными, как ночь, огромными глазами.
***
Настало утро следующего дня, прошло еще четыре часа, и Павел, после бурного прощания со своими новыми друзьями, расположился в вагоне третьего класса, следующего из Неаполя в Милан и прицепленного к поезду, идущего в том же направлении.
Теперь рекомендую взять карту Италии и внимательно посмотреть на нее. Конечно, лучше было бы самому побывать там, но, сами понимаете, что я сделать это смогу, только после опубликования этой повести и получения гонорара. Во втором, исправленном варианте вы прочитаете эту главу с подробным описанием видов из окна и - со скоростью, идущего поезда.
Итак, паровоз, дав три победных гудка, тронулся в путь. Сначала медленно, а потом быстрее стали мелькать предместья города, который по тем временам был довольно большим и насчитывал около полумиллиона жителей. Туризм тогда был не так развит как сегодня, поэтому количеством аристократов и богемы из России, а они любили эти места, в общей статистике можно пренебречь.
Примерно восемьсот километров между этими городами. Вдоль моря, на север до Генуи – шестьсот и оттуда на северо-восток – еще двести. В наши дни – это восемь часов в пути, но, тогда, ехать надо было почти сутки. Я бы сам с удовольствие проехал, потому как - это почти вся Италия. Южнее Неаполя только конец «сапога» и остров Сицилия.
Павел любовался пейзажами из окна свего вагона, а Карузо, действительно выступал в театре Ля Скала. Но, когда Павел приехал в Милан, Карузо уже был по дороге в Рим. Что поделаешь? Вся Италия мечтала послушать великого тенора.
Карузо подъезжал к Риму, а Павел брел по туманным улицам Милана и думал как бы доехать до столицы. Денег на билет не хватало, даже на еду их было мало. Медленной скоростью, на попутных подводах, очень долго юноша добирался до Рима, а Карузо уже выступал в Пармском театре Роджино. И снова путешествие с артистами бродячего цирка, приютившего Павла. Вечерами, у костра он пел им грустные русские песни.
В Парме Павел узнал, что Карузо уже в Болонье. Желание встретиться с Карузо было так велико, что Павел пешком дошел до Болоньи.
Можно долго рассказывать о злоключениях Павла и повествование это будет длинным и очень печальным. А, вот если представить все это в виде кинофильма? Я представил и предлагаю это сделать читателю. Давайте посмотрим на экран:
В театре Ля Скала, Карузо поет арию Рудольфа из оперы «Богема».
По туманным улицам Милана, под галереей Пассажа, мимо ярких витрин магазинов, идет Павел. Вот он выходит на площадь Пьяццо дель Скаля.
Экран, как бы раскалывается пополам, оставляя Павла с правой стороны.
На левой половине возникает карта с Римом в центре. В театре Констанция Карузо поет партию де Грие из оперы «Манон».
В правой стороне экрана возникает дорога, по которой, на попутной подводе едет Павел. Он пересекает границу, разделяющую экран и въезжает через ворота Порто Салярия в Рим.
В правой стороне экрана снова появляется карта. Но теперь уже в центре ее город Парма.
В Пармском театре Роджино, Карузо поет в опере «Тоска».
В левой части экрана снова возникает дорога, по которой медленно ползут вагончики бродячего цирка. В одном из них едет Павел. Они медленно въезжают на одну из площадей Пармы.
А в левой части экрана, появляется карта с городом Болонья в центре. В болонском театре Коммунале, Карузо поет в опере «Ирис».
И снова в правой части экрана появляется дорога. По которой, уже пешком, бредет усталый Павел. Он входит на площадь с падающими башнями.
Экран тухнет.
Нарастает грохот поезда.
Мелькают вагоны. И, вот, словно подхваченная стремительным движением, камера панорамирует за ними.
И мы видим на ступеньках одного из вагонов согнувшуюся фигуру.
Это Павел.
***
Это Павел, потерявший всякую надежду встретится с Карузо, едет в Неаполь. Теперь, ему предстояло найти способ вернуться домой, в родную Одессу. Денег совсем не осталось, а «Диана», которая доставила его в Италию, уже пришвартована к причалу родного порта.
Поезд, постепенно замедлив ход, остановился и Павел, усталый и голодный, в потрепанной одежде, с маленьким узелком в руках, вышел на привокзальную площадь. Узкие улочки Неаполя паутиной расходились во всех направлениях, и они были так похожи друг на друга, что пойдя по одной из них, будешь думать, что идешь по той, которой нужно. Он, по наитию, свернул на ту, которая, как ему казалось, напоминала улицу, где он встретился с Витторио и с Роситой и не ошибся. Прохожий, у которого он спросил, где живут его друзья, немного подумав, повернулся и закричал на всю улицу:
- Витторио!
- Совсем, как на Молдаванке, - подумал Павел и, тут же увидел Роситу, появившуюся на пороге своего дома.
Девушка долго и пристально стала всматриваться, не узнавая в похудевшем и черном, то ли от загара, то ли от усталости, юноше, того Павла, которого она провожала два месяца назад в Милан. Наконец, узнав, она призывно помахала рукой:
- Пабло? Это ты? Заходи в дом.
Павел поблагодарил прохожего и направился к Росите. Та, посторонившись, пропустила его и скрылась за ним в дверях.
Комната, куда вошел Павел, видимо, раньше служила помещением для небольшой лавки. Справа у двери на высокой подставке стоял медный таз–умывальник. Дальше в углу – широкая кровать, завешенная балдахином из дешевой саржи. Рядом с кроватью - старый, местами уже облупившийся комод, на котором была установлена статуя Мадонны. Простой стол, покрытый пестрой скатертью, старое потускневшее зеркало, несколько стульев и что-то подобие буфета, завершали меблировку. На чисто побеленных стенах висели две дешевые картины на библейские темы и гитара, перевязанная ярким бантом.
Росита налила из эмалированного кувшина воду в таз и положила на подставку кусок мыла.
- Умойся, - сказала она, протягивая полотенце, - я пойду, поищу Витторио.
Павел не заставил себя уговаривать. Как только Росита скрылась за дверью, сбросил с себя рубашку и стал с наслаждением плескаться. Растеревшись полотенцем, Павел оделся и стал рассматривать комнату. Подошел к кровати, постоял возле нее в раздумье, затем вернулся к столу. Сел и опустил голову.
***
На плечо спящего Павла опустилась рука и слегка встряхнула, что бы разбудить. Павел вскочил, спросонья еще не понимая, где он находится и, что с ним происходит. Но увидев улыбающегося Витторио, снова опустился на стул.
- Ну, как? – спросил Витторио, - Вернулся путешественник?
Павел молча кивнул головой.
- Я обошел всю Италию, - сокрушенно ответил он, - но Карузо так и не встретил. Я гонялся за ним буквально по следам, но… , - и Павел развел руками.
- Пока ты гонялся за Тото по Италии, - хлопнув Павла
по плечу, - он уплыл за океан.
- Как? – удивленно воскликнул Павел.
- А ты разве не знаешь? – не менее удивилась Росита, - сегодня же весь город провожал Тото.
- Вот так история! – расхохотался Витторио, - пока ты здесь спал, Тото улизнул от тебя в Америку.
И видя растерянное лицо Павла, добавил:
- Ну, так что ты собираешься делать?
- Не знаю… - пробормотал, совсем убитый Павел,- наверное, вернусь домой в Одессу…
- Ты плохой охотник, Пабло, - заговорил после паузы Витторио.
- Ты знаешь, как охотятся на зайца?
Павел отрицательно покачал головой.
- Когда охотник поднимает зайца с лежанки, он не гонится за ним, как ты гонялся за Тото. Он стоит и ждет на месте. И сколько бы заяц не петлял, все равно вернется к своему дому. Если ты обязательно хочешь встретить Тото, то лучше всего, его ждать здесь, в Неаполе, а не гоняться за ним по свету.
Павел промолчал.
- Ладно, - решил Витторио, - ты, наверное, голоден. А на голодный желудок плохо думается. Росита, покорми нас.
Девушка подала на стол большую миску дымящихся макарон. Поставила бутылку вина и какие-то приправы.
- Ты, сначала хорошенько поешь, - успокаивал его Витторио, - а, потом мы что-нибудь придумаем.
Он придвинул к Павлу тарелку. И, первый, с аппетитом начал есть…
***
Перенесемся во времени немного вперед и вместе зайдем в посудомоечную ресторана «Ренц и Лючия» и снова увидим Витторио, с аппетитом уплетающего макароны. Рядом мы обнаружим Павла в клеенчатом фартуке, который с улыбкой смотрит на друга, моет посуду и одновременно что-то напевает.
- Странный ты парень, Пабло,- сказал Витторио, - даже когда работаешь, поешь.
- А так лучше работа спорится.
- Как? Как ты сказал?
- Так, говорю, лучше работается.
- А! промычал Витторио, набивая рот.
Привлеченный голосом Павла, в посудомоечную влетел круглолицый как шарик, хозяин ресторана. Как все низкорослые люди, он страдал манией величия, и, к тому же, обладал прескверным характером. Считая себя, владельцем лучшего заведения в городе, он постоянно ко всем придирался и не терпел возражений. Вот и сейчас, увидев Витторио, который уплетал макароны, вышел из себя. Круглое его лицо налилось кровью.
- Чего тебе здесь надо, оборванец! – закричал он, - опять пришел жрать мои макароны и мешать моим работникам?!
- Я отдал ему свой обед, - попытался заступиться за Витторио Павел.
- Свой! – завизжал хозяин, - А что у тебя своего? Фартук и тот мой. Ты еще не отработал того, съел у меня с этим бродягой. Вместо того, чтобы мыть посуду, ты целый день дерешь глотку…
- Э, сеньор, вы ничего не понимаете в пении… - начал было Витторио.
- Ах, так! – воскликнул хозяин и, издеваясь, начал раскланиваться перед Павлом, - Извините меня невежду, сеньор артист. Мыть посуду для такой знаменитости, слишком грязная работа. Я постараюсь найти кого-нибудь попроще. А вы идите, услаждайте своим голосом благородную публику. Вон! – взревел он, не в силах сдержать свой гнев.
- Да не орите вы так, сеньор, - притворно испугался Витторио, - не то чего доброго, раздуетесь как жаба и лопнете!
У хозяина перехватило дыхание.
- Да я… тебя… - не, найдя больше слов, кинулся на Витторио с кулаками. Но между ними вырос, с побледневшим от гнева лицом, Павел. Молча сгреб хозяина, оторвал его от земли и швырнул в лохань с грязной посудой. Так же молча, снял с себя фартук и швырнул ему в лицо. Хозяин, как жук-плывун, барахтаясь в лохани и разбрызгивая грязную воду, изрыгал на голову Павла и Витторио самые страшные проклятия. В ответ, от Витторио, ему неслась, не менее темпераментное:
- Ты, жалкая каракатица! Ты еще пожалеешь, когда узнаешь, кого выгнал…
Павел не дал ему договорить и, обхватив его за плечи, потащил к дверям…
