И все опять нахлынуло на Игоря, все горе, о котором он старался не думать, от которого как мог, отгораживался, как только к ним домой пришли люди. И сели, заполнив все места, за длинным, как базарный прилавок, столом.
Стиснув зубы, чтобы не зарыдать, он выбрался из-за стола, уставленного бутылками и тарелками с кутьей, и выбежал вон.
После тесноты квартиры двор - с трех сторон замкнутый корпусами жилых домов - показался ему огромным, а солнце было таким ярким, что слепило глаза. Из открытых окон их квартиры доносились голоса людей. Слышно было, как стучали ложки по тарелкам. Гости разговаривали все громче. Кто-то затянул было песню «То не ветер ветку клонит». Но, может, ему показалось. Эту песню любила петь мама, и ее голос непрестанно звучал в его голове. Игорь всхлипнул.
Не зная, куда пойти, он присел под старой ивой, служившей убежищем детям нескольких поколений. Уронил голову на руки, создав мнимую слепоту, как это делают страусы.
Тут и появился Граф. На груди у него висел фотоаппарат. В руках он держал гитару.
Вообще-то этого насмешливого пятнадцатилетнего мальчишку из соседнего дома звали Стасом, но у своей фамилии Графов, он отбросил окончание, чтобы слить себя с графом Монте-Кристо. Граф был старше Игоря на два года. Он водился с хулиганистыми ребятами с Набережной. Мог переплыть судоходную реку и хорошо играл на гитаре. Все это было невидимой, но крепкой преградой для того, чтобы их разъединять.
- Привет, – прислонил он гитару к иве. - У вас гудят?
- Да, - переглотнул ком в горле Игорь. – Мама умерла.
И посмотрел на Графа покрасневшими, как у мороженого судака, глазами.
- Извини, - сказал Граф. - Мне жаль, очень жаль, брат.
И опустил ему на плечо руку.
- Ты когда-нибудь фотографировал? – спросил он.
В глазах Графа читалось немного презрительное выражение. Но спросил он доброжелательно, так что нельзя было на него обижаться, да и не хотелось.
- Нет, - признался Игорь.
- Хочешь попробовать?
Игорь кивнул.
- Держи! – снял с шеи фотоаппарат Граф.
От чехла «ФЭД - а» приятно пахло новой кожей.
- Смотреть надо вот сюда...
Игорь посмотрел в глазок: мир расплывался, будто сквозь слезы.
- Ух ты! – сказал он, чтобы не быть неблагодарным.
- Нажмешь на эту кнопку. Ах, да... Смотри, как находить фокус...
И Граф показал ему, как работать с объективом.
- Давай!
Граф взял в руки гитару и, встав возле ивы, принял театральную позу.
Игорь нажал на спуск, собрав двоящейся мир - Графа, дерево, двор - в цельную четкую картину,
- Молоток! – похлопал его по плечу Граф. - Ну, мне пора, – повесил он на шею фотоаппарат. – Бегу на репетицию. Держи кардан... Прорвемся!
И крепко пожав руку Игоря, быстро пошел со двора, подметая клешами опавшие листья.
Кеша
С того дня они подружились. И случалось, вместе ходили в порт фотографировать корабли.
Но однажды Граф решил увековечить Кешу.
- Кеша долго не протянет, - сказал он Игорю. - Он даун. И у него что-то неладно с сердцем. Короче, сам он растет, а его сердце - нет. Так моей матери насплетничала знакомая врачиха.
И они направились на пляж реки, где возводил свои города Кеша. Но вместо замков, как принято строить на пляжах, он строил корабли. Каждый его корабль имел свою оснастку. И все вместе, непохожие друг на друга, они составляли город, улицы которого он выкладывал камешками. На пляж Кеша ходил каждодневно к восьми часам утра.
- Кеша, куда ты в такую рань? – спрашивали его горожане ради смеха.
- Та-а на работу! – широко улыбался рослый и ясноглазый Кеша, помахивая ведром, в котором гремела лопатка.
И одним своим видом поднимал настроение людям.
Так что найти Кешу было нетрудно.
И когда они пришли на Набережную, то сразу увидели его внизу на пляже. Но Кеша был не один. Возле него бесновалась шпана из враждебного района.
- Что происходит? - прищурился Граф, хотя было ясно, что зареченские мародеры топчут Кешин город.
Сам Кеша, растерянно улыбаясь, стоял поодаль в своей неизменной кепочке с длинным, как у бейсболки, козырьком и казался высоким среди низкорослых вандалов из бараков рабочей окраины.
Вдруг самый мелкий из них подбежал к Кеше и саданул его кулаком в живот. Кеша согнулся, продолжая улыбаться. Сявка осмелел и под гогот дружков, подскакивая и постанывая, стал отрабатывать на нем удары.
- Подержи-ка! - Отдал Игорю фотоаппарат Граф.
Внешне он был спокоен, но внутри него клокотала лава.
- Их пятеро, - сказал Игорь. – Нам не справиться.
- Оставайся тут, - сказал Граф.
И по каменным ступеням Набережной сбежал на пляж. Сунув два пальца в рот, он свистнул. Все как один, повернули к нему головы. Граф сделал неприличный жест. Схватил камень и швырнул в кодлу, целясь в шишкаря, которого он вычислил по манере держаться и сплевывать сквозь щель в зубах. Вожак невозмутимо наклонил голову. И камень просвистел рядом с ним.
А потом Граф побежал, спотыкаясь о камни. И зареченские, забыв про Кешу, с гиканьем бросилась вдогонку за ним.
...Вернулся Граф минут через тридцать. Под глазом у него синел фонарь. Из рассеченной губы текла на подбородок кровь. И он прижимал ко рту скомканный носовой платок, красный от крови.
- Буду ходить по последней моде!- осклабился он разбитыми губами, оторвав ворот у своей рубашки, болтавшийся на нитках. - Пошли!
И они спустились на пляж. Кеша копался в песке. На той стороне реки, где был причал, белела яхта «Надежда», принадлежавшая местному университету.
Граф ополоснул лицо в реке. Его нижняя губа распухла, как после укуса осы, но кровь больше не текла.
- Привет, Кеша! – сплюнул он в сторону сгусток крови. - А ты все строишь?
- Надо, надо, - срезал лопаткой одну сторону песчаного овала Кеша - получилась корма.
И они увидели, что Кеша постарел. Виски у него серебрились, как у старика. Хотя ему не было и двадцати. А, может, его волосы просто выгорели на солнце?
- Ну-ка, Кеша, посмотри на меня, - сказал Граф.
- Та-а, - зарделся Кеша, увидев в руках Графа фотоаппарат.
Улыбка у него была чистая, ясная.
И Граф мгновенно нажал на спуск.
- А что? Слабо построить «Титаник»? - вдруг предложил он. - Большой океанский корабль!
Лицо у него опухло. Правый глаз заплыл.
- Та-а... – смущенно улыбнулся Кеша, стараясь не показать виду, что ему очень хочется построить «Титаник».
И они стали строить. Кеша был на седьмом небе от счастья. Таскал из реки полные ведра воды, чтобы смачивать сухой песок, а песка требовалось много. Потому что корабль все рос и рос. И вширь, и ввысь. И эту высь они довели до логического конца, увенчав радиомачту «Титаника» птичьим пером.
Через два месяца Кеша умер.
Уроки Графа
В день похорон Кеши выпал первый снег, засыпав мерзлую землю белым пушистым ковром. И Графу пришла в голову мысль вылепить Кешу из снега на берегу реки в том месте, где он строил свой город. Игорь поддержал идею. И снежное изображение Кеши взошло на круглый ледяной цоколь, улыбаясь застывшей улыбкой.
Но скульптура простояла недолго. На следующий день, когда они пришли посмотреть на свое творение, оно лежало на берегу бесформенной массой, изуродованной ногами, изъеденной мочой.
К тому времени Графу исполнилось шестнадцать. И он достиг той границы, когда интересы меняются, когда не тянет больше фотографировать в порту суда, созерцать морские пейзажи, верность которым Игорь сохранит навсегда. Граф возмужал. Он играл на гитаре в ансамбле «Океанские странники» и кадрил девчонок. Но дружба их не распалась.
Как-то раз Граф пригласил Игоря в гости, чтобы показать ему процесс фотопечати.
Граф жил в соседнем доме сталинской постройки. Когда Игорь зашел в парадную и стал подниматься по широкой каменной лестнице, он услышал музыку, доносившуюся из квартиры его друга.
- Познакомься, это Игорь Красильников, - сказал Граф вбежавшей в прихожую девочке лет четырнадцати с прозрачной кожей и синевой под глазами.
- Люси, - сказала девочка, не поднимая своих нарядных ресниц.
На ней была белая майка с надписью «Love Me Do». Под майкой круглились груди. А черные ее волосы были забраны в «пальму» над тонкой шеей.
- Гений чистой красоты, как сам видишь, - усмехнулся Граф, покосившись на сестру.
Выяснилось, что она учится в музыкальной школе. И только что играла на пианино рок-н-ролл.
- А вы, Игорь, кем хотели бы стать, когда вырастите? – спросила она.
- Моряком, - сказал он, не зная, куда деть руки, торчавшие из коротких рукавов его потасканного пальто.
- А какой у вас фотоаппарат? – не унималась Люси.
Лицо Игоря залила краска: фотоаппарата у него не было. Но спас Граф, урезонив не в меру любопытную сестру и, вся воздушно-легкая, она, надув губки, упорхнула в комнаты.
- Ну что, пройдемте в помещение, - сказал Граф, повесив «зипун» Игоря на вешалку.
И они прошли в комнату Графа. Там было темно, горел только красный фонарь на письменном столе, где стоял фотоувеличитель. Граф подошел к столу и щелкнул выключателем, и внизу, на белом листе бумаги, приколотом кнопками, появился прямоугольник света. По спине Игоря пробежали мурашки.
- Приступим? - сказал Граф, потирая руки.
И в красном свете фонаря разлил по стаканам домашнее вино из оплетенной бутыли.
Они выпили. И началось священнодействие: на квадратике бумаги, погруженном в ванночку с проявителем, чудесным образом стали проступать битлы, гуськом переходящие «зебру» в Лондоне. Или появлялась Люси с наклоненным над клавиатурой лицом. Похожая на газель, пьющую воду.
Стали печатать портреты битлов. Джон. Пол. Ринго. Джордж. Друзей удивило, что Джордж - совсем мальчишка. С оттопыренными, как у Игоря, ушами.
- А ты похож на него! – говорит Граф. – Слушай, а давай сделаем твой портрет? Под Харрисона. Вот будет хохма, если кто-нибудь клюнет на эту удочку!
И загоревшись идеей, Граф объявляет перекур. Прячет фотобумагу, чтобы не засветилась. Включает свет.
Фоном им служит простыня, натянутая на платяной шкаф. Граф предлагает Игорю надеть белую рубашку, повязывает ему на шею узкий черный галстук из гардероба своего отца. Игорь надевает темный пиджак Графа с домодельной электрогитарой на лацкане. Граф берет расческу и пытается сделать ему прическу «под Харрисона», но это невозможно, так как Игорь подстрижен под полубокс. Такую прическу заставляют носить в школе.
- Так, теперь сложи руки крестом, и посмотри на меня чуть-чуть свысока. Отлично, парень. И еще раз. Молоток!
Граф проявляет пленку.
- Негативы супер, - сообщает он.
И пока пленка сохнет, они выходят на балкон.
- Сервис! – закуривает сигарету Граф, гремя спичечной коробкой.
Во дворе, залитом лунным светом, ни души. Спит ива. Мерцают в безднах вселенной звезды. Слышно, как в соседней комнате родители Графа смотрят по телевизору программу «Время».
- Эх, мне бы гитару «Фендер», – нарушает тишину Граф, сыпля искрами. – Чувихи кипятком писают, когда видят длинноволосого парня с гитарой и в ковбойских джинсах. А нас, чпоксель-ексель, стригут, как баранов. Рядят в униформу. Тюряга, а не школа! Я лично всю свою жизнь буду играть рок. А ты чтобы хотел?
- Ну, фотоаппарат, мало ли...
- Молоток! А что для этого нужно? Верно, мани! И ничего, кроме денег. Ладно. Пошли продолжать...
Пленка подсохла. И Граф делает несколько отпечатков.
- Вот лучший, - выуживает он пинцетом один из портретов Игоря.
Но, по мнению Игоря, фото, выбранное Графом, никуда не годится. Лицо у него напряженное и тревожное, ему недостает естественности, и от этого вид какой-то дурацкий, будто он изумлен. Здесь он такой, какой есть. Куда ни шло - другая фотка на контрастной бумаге без полутонов, где его внешний вид соответствует тому, каким его представляют.
- Дело твое, - бурчит Граф. – Но себе я оставляю именно эту.
Иона
После того вечера, проведенного у Графа, Игорь стал мечтать о фотоаппарате. Но отец привел в дом мачеху. И его жизнь круто изменилась.
Когда была жива мама, она выспрашивала у него, какой подарок он хотел бы получить на день рождения. Так ему подарили кляссер для почтовых марок. А на тринадцатилетие - модель брига, выполненную мастером. Но тогда он не знал, что лучший подарок – это фотокамера! Правда, они жили бедно. Но скажи он маме о своей мечте, она бы что-нибудь придумала.
Мачеха была не такой. Пилила отца, если он что-нибудь покупал Игорю. И тогда отец в угоду ей притворялся, будто у него никогда не было сына.
В такие дни Игорь уходил из дома, слонялся по пирсам.
В тот вечер он опять был в порту. Дул норд. Временами дождь переходил в мокрый снег. Смеркалось, и по ту сторону залива, на косе, зажглись в домах огоньки. Сгорбившись, Игорь сидел на кнехте. И когда он увидел Графа, то сжался еще больше, надеясь, что тот пробежит мимо, не заметит его. Но глаз у Графа был зоркий.
Игорь не знал, что в тот день его мачеха клепала на него директору школы. Мол, пасынок связался с хулиганом по кличке Граф и совсем отбился от дома. Просила принять самые строгие меры.
Это была ложь! И Граф прямо заявил об этом дерику, бывшему начальнику исправительно-трудовой колонии, когда тот его вызвал на ковер. Граф видел, что Игорю живется нелегко. Не потому, что он был беден, как церковная мышь, и никогда не имел денег даже на кино, а потому, что он был неприкаянный. Возможно, рассуждал Граф, отец его любит, и наверняка любит, да что толку.
- Ну, вот и ты, - сказал Граф, подойдя к другу. – Пошли в «Лагуну». Я должен тебе кое-что сказать.
Игорь заартачился. Но Граф цацкаться не стал и чуть ли не силой затащил его в заведение, пользующееся дурной славой.
В ярко освещенном кафе пахло сложным запахом жареного мяса, табака и пива, приглушенно звучал блюз. Граф повесил на спинку стула свою торбу с оттрафареченным пацификом и уверенно подошел к стойке с выставкой бутылок. И стоявшая за стойкой Наташа, красивая блондинка, похожая на актрису Ирину Мирошниченко, налила ему в стаканы «портвешка», наградив Графа не только улыбкой, но и двумя конфетками «Ласточка».
- Ну что, махнем не глядя! - вернулся Граф. - За наших отцов.
Они выпили. За соседним столиком трое докеров свирепо расправлялись с отбивными, стуча ножами по тарелкам. От запахов пищи и выпитого портвейна у Игоря кружилась голова. Но голод был не так мучителен, как стыд. Ему было стыдно от того, что Граф нашел его в порту в собачью погоду. И что хуже всего, он узнал о его жизни.
- Верно, я многого не понимаю, - сказал Граф, с восхищением поглядывая на докеров, сосредоточенно жующих челюстями. - Но сдается мне, что твоего отца поглотила твоя мачеха, как кит Иону.
- Это как? – спросил Игорь. Щеки у него пылали.
- Да был один бедолага, - откинулся Граф на спинку стула. - Звали его Иона. И он не захотел выполнять то, что велел ему Бог. Ну, короче, решил смыться на корабле. Но моряки того корабля, на котором плыл пассажиром Иона, попали в страшный шторм. Чтобы облегчить корабль, они стали рубить мачты. Выбрасывать за борт груз из трюмов. А там - Иона. Они схватили его: «Кто ты, тра-та-та, такой?» Иона признался. Моряки решили, что это он навлек на них беду и кинули его за борт. И шторм утих. А Иону проглотил кит. В чреве у кита он пробыл три дня и три ночи, как за кошмарный сон. И Бог его простил. И кит выплюнул его на сушу...
- А мачеха, – шмыгнул носом Игорь, затравленно озираясь.- Зачем она поглотила отца?
- Ну как «зачем»? – снисходительно посмотрел Граф на своего наивного друга. - Красивые женщины, - вспомнил он темно-малиновый рот и тонкие лодыжки полной мачехи Игоря. - Часто питаются терпеливыми мужьями, как говаривал Ги де Мопассан. Я, например, никогда не женюсь. Ну его к черту. Посиди, я куплю что-нибудь похавать. - Нет, нет, - испугался Игорь. – Я сыт.
- Зато я голоден, - отрезал Граф и небрежно вынул из внутреннего кармана своего плаща пачку червонцев. - Так что гудим! Я угощаю. А тебе неинтересно: откуда я накрошил такую кучу капусты?
- И откуда? - свел брови к переносью Игорь, чтобы удержать взглядом лицо Графа, куда-то поплывшее...
- Та-а поиграли у Сквайра. И я выиграл полтинник. Он открыл свой треклятый сундук. Достал, что постарее. «Золотые хиты» Элвиса Пресли. И опять попал. Видел бы ты его! Трясется, как этот... Короче, он решил отыграть. И выставил «Монастырскую дорогу». И я опять выиграл. Гнусавого Пресли я толкнул одному дяде за четыре пять. А битлов, естественно, оставил себе. Сквайр сейчас бегает по городу. Хочет меня убить, - рассмеялся Граф.– Так что пожевать надо бы...
И Граф купил две порции пельменей.
- Давай, хряпай! – сказал он. – И радуйся жизни.
Выйдя из «Лагуны», Граф закурил сигарету, встав спиной к ветру. На его руке болтался холщовый мешок. Двинулись дальше, мимо фонарей Набережной, убегающих вдаль до самого моста.
- А родители твои как, что ты куришь? - спросил Игорь, потому что молчать сделалось неловко.
- Ну как... Борются. Мама вот книжку мне на днях приносила. Бестселлер некоего Сергея Воробья. Называется «Никотин-убийца». Так там фотка есть. Легкие автора, похожие на два куска угля. Короче, он пишет, что в детстве любил пускать мыльные пузыри из дедовой трубки. Прибежит он из садика и скорей к трубке – выдувать пузыри. А в них колбасились человечки. Потому что залежи, черт знает чего в трубке его дедушки, вызывали у него глюки. Пузыри лопались. Человечки исчезали. Он смеялся. А прикол в том, что эти сизо-радужные пузыри ему казались реальней, чем садик, где его била воспитательница за то, что он не хотел после обеда спать. А я стал курить только со второго класса...
- А отец?
- Ну, батя... он у меня парторг на почтовом «ящике». Короче, человек системы, а это прямая дорога к нехорошим привычкам. Выпивши, он просит, чтоб я врубил «Желтую подлодку». И ему по барабану, что эта песня битлов была гимном парижских студентов, восставших за мир и правду. А на своей оборонке он штудирует черные списки рок-групп, клеймит позором безнравственный андеграунд и хаос капиталистического товаропроизводства. А? Каково ему? Ох, елы-палы, - стукнул себя по лбу Граф. - Совсем забыл, он мне сегодня штаны американские притащил. Зацени!
И Граф вытащил из своей сумы джинсы фирмы Wrangler...
- Ух ты! – ахнул Игорь. – Настоящие!
- А то. Распределяли по парткомам. Но мне они маловаты. А тебе будут в самый раз.
- И сколько? - голос у Игоря дрогнул.
- Что «сколько»? Стоят что ли?
- Ну да.
Граф почесал репу.
- Короче, зарплата рабочего порта.
И вдруг неожиданно для самого себя сунул джинсы Игорю:
- Держи, чувак. Дарю!
- Нет, зачем? Я не возьму, - залепетал Игорь, заложив руки за спину, ей-богу, как малое дите, которому втюхивают ядовитую пилюлю.
- Предложи Сквайру. Он точно купит...
- За Сквайра не волнуйся, - вдруг обозлился за свой купеческий жест Граф. - У него папаша дипломат. Понял? Не то в Зимбабве. Не то в Сингапуре. Так что его отпрыск получает из-за бугра не только пласты, но и шмотки. Ну, что ты за чудик такой! Бляха муха! – хлопнул он Игоря по костлявому плечу. – Ему дарят фирменные портки, понимаешь, а он как этот... Позволь мне сделать тебе подарок! А то ведь могу передумать. Мне двести рябчиков не помешают. Держи, говорю! И все чувихи твои!
И тут произошло то, чего Граф не ожидал. Игорь вдруг попятился, прямо, как от нечистой силы, и разве что не побежал.
- Ну и черт с тобой! – крикнул Граф в спину удаляющегося друга, одетого в клетчатый пальтуган, из которого он давно вырос.
- Эх, жизнь бекова! – в сердцах сплюнул он, вспомнив, как мачеха Игоря щеголяла в новой беличьей шубе.
Прощание
Шли, летели дни. Наступило лето. Игорь отбыл на косу к бабушке по матери.
На косу ходили паромы. Когда паром отчалил и, набирая скорость, вошел в залив, перед глазами Игоря стала разворачиваться панорама порта с лесом стрелок грузовых кранов. На дальнем причале стоял синий корабль «Волк Арктики». Оттуда доносились удары по железу. С писком метались чайки, хватая на лету кусочки хлеба, которые бросал им Игорь с верхней палубы. Отец, сопровождавший его, смеялся, как мальчишка, что-то выкрикивал, но глаза у него были грустными.
Прибыли на косу. Стали ждать автобус. Отец сходил в киоск, купил Игорю мороженое, а себе бутылку пива. Игорь ел мороженое, отец потягивал «Жигулевское». На той стороне, на доке, было написано красными буквами: «Тихий ход».
Они молчали.
- Сын, то, что я должен тебе сказать, касается наших семейных неурядиц, - вдруг сказал отец, нарушив паузу. - Я не хочу, чтобы у тебя создалось впечатление, что я променял тебя на чужую женщину, что мой поступок неоправдан...
Голос у отца был неестественный, будто он проговаривал заранее выученный текст.
- Да все нормально, пап, - сказал Игорь.
- Нет, не нормально, - крякнул отец. – Я думал Эльза Ивановна, твоя мачеха, поможет нам. Но она повела себя неправильно. Да и я, как тот Иона, - в сердцах махнул рукой отец.
Игорь был настороже и старался избегать какой бы то ни было реакции на его слова, но при слове «Иона» он вздрогнул.
- Пап, почему Иона? - спросил он. - Ты читал библию?
- Нет, - опустил глаза отец. - Я получил письмо. И я хотел найти этого «Монте Кристо», так он подписался, и начистить ему морду. Но потом я перечитал письмо. Знаешь, там была правда. Но теперь все будет иначе, сынок. Я подал заявление в профком завода. На расширение жилплощади. Высотный дом уже строится. И года через два его сдадут в эксплуатацию. У тебя будет отдельная комната, сын...
И отец отпил из бутылки.
Игорь молчал. Вспомнилось, как он бродил по улицам в желтых пятнах фонарей после того, как пацаны расходились по домам. А он домой не стремился: не хотелось встречаться с мачехой. Не хотелось видеть отчуждение отца. И вообще он не нуждался в чьих-то советах, а уж тем более в советах и указаниях чужой тетки. И он ждал, когда они поужинают и включат телевизор. Тогда можно вернуться, попить чаю, пройти в свой угол. Там, на книжной полке, стояла модель парусника. На его борту мама написала за неделю до своей смерти: «Помоги себе сам, сынок, и небеса помогут тебе».
В ту осень часто лили дожди. И он перестал бояться непогоды. Научился драться.
- Лучшая защита - это нападение, - учил его Граф приемам самбо. - Бей всегда первым! А главное: уж если ввязался в драку, то побеждай.
Уроки Графа пригодились. Но дрался Игорь как-то обреченно, обескураживая противников равнодушием к боли. Хотя на самом деле было ему и больно, и страшно. Но что-то лопалось в нем, подобно натянутой струне, когда хулиганы, окружив его, требовали, чтобы он очистил карманы от мелочи. Что-то в нем происходило отчаянное и страшное. И он взрывался, готовый идти до последнего, а для этого годились любые средства. От камня до солдатского ремня с железной пряжкой. Этот ремень он стал носить для самообороны, но в первую очередь - для внутренней уверенности в своих силах.
Однажды он подрался в школе. Была большая перемена, и Граф с приятелями вышли на улицу покурить. А в это время на школьном крыльце, осатанев от безделья, отиралась шпана во главе с Кусой, местным вожаком. Выбрав своей жертвой Игоря, Куса стал наносить ему легкие, но чувствительные удары то по плечу, то в живот.
- Брось, Куса, - мягко сказал Граф, увидев, что в глазах у Игоря засветилась знакомая ему обреченность. - Он не курит.
И ударом ногтя выбил из своей пачки сигарету, предложил ее Кусе.
Куса не отреагировал и ударил Игоря ладонью по щеке. Не сильно ударил, но унизительно. Игорь взорвался. И покалечил бы пропитого Кусу, если бы его не оттащили. Шпана, видевшая драку, решила, что этот псих может дать по башке хоть колом, хоть кирпичом. И больше не трогала его. Но после этого случая в школу зачастила инспекторша из детской комнаты милиции.
- Человека чуть не убил. Так он и нас поубивает в один прекрасный день, – шипела мачеха отцу.
А Игорь лежал в своем закуте с учебником математики на груди и мечтал о лете, когда он сможет вырваться на косу к бабушке. Но когда он подсчитывал дни, месяцы, то ему казалось, что лето никогда не наступит. Таким долгим был туда путь. И давило даже не это, а то, что завтра тягомотина начнется сначала и будет продолжаться столь же зловеще и бесконечно, как бесконечны все эти дни, оставшиеся до лета. Казалось, что печаль навечно поселилась в его сердце.
А на другой день его чихвостили на родительском комитете. Вместе с Женькой Суржанским, его одноклассником, они стояли на «лобном месте» возле школьной доски. Педагоги характеризовали их как двоечников и нарушителей дисциплины. Дяди и тети из комитета покачивали головами. Женька, попривыкший к таким прожаркам, ковырял пальцем дырку от гвоздя в крышке учительского стола, отколупывая кусочки зеленой краски, под слоем которой лежал слой синей. Получался остров. Невольно следя взглядом за Женькиным ногтем с траурной каймой, Игорь мысленно включился в этот процесс, порожденный тоской. И новый шквал нотаций обрушился на их стриженые головы, вернув их с небес на землю. Было решено: установить за ними бдительное наблюдение.
И вот члены родительского комитета, - пара-тройка отцов семейств и тучная женщина с выпуклыми глазами, - стали наведываться к ним домой во главе с инспекторшей. Гости рассаживались на стульях, обитых зеленым потертым плюшем, и начинался допрос. Проработки в школе – это одно, а дома на глазах у мачехи и отца, совсем иное: пытка более мучительная, более постыдная, чему не подобрать слово.
А дворовые пацаны только того и ждали, когда к ним придут незваные гости, чтобы устроить под окнами Красильниковых спектакль.
Так было и в тот осенний вечер, когда Игоря увели под конвоем домой.
-Игорь! Выходи! Пузырь раздавим! – нарочито хриплыми, что называется, пропитыми голосами, орали они во дворе.
- Ох, ох, - зловеще качала головой красивая инспекторша. – И ты, значит, пузыри пьешь?
- Игорь! Да где ты там! Мы уже пьем! - завывал Витька Скачок.
Отец Игоря вышел на балкон и, перегнувшись через перила, не зло крикнул, чтобы ребята прекратили ломать комедию.
- Ладно, дядя Ваня, - засмеялись пацаны. – Это шутка! Больше не будем...
Но не расходились.
Все косы твои, все бантики,
Все прядь золотых волос, -
Вдруг ударил по струнам гитары Граф.
На блузке литые кантики
Да милый курносый нос, -
Заблеял Скачок, начисто лишенный слуха, но стараясь петь жалостливо и с душой.
«Вот же гады», - оскалился Игорь как волчонок, загнанный под красные флажки. Но тут прыснула в кулак и мачеха, сидевшая на диване: уж больно трогательно гундосили песню о прошедшей любви пацаны.
- Плакать надо, а не смеяться, - осуждающе покосилась на крупные колени мачехи тучная женщина с толстыми кривыми ногами. – Что будем делать, товарищи?
И пытка продолжилась, но Игорь понял, что для него она окончена, вдруг увидев внутренним взором, лицо матери. И как она старательно выводит карандашом на борту парусника: никогда не сдаваться. Но буквы получились все равно не ровными. Мама, наверно, плакала в тот момент...
- Игорь, к тебе обращаются!..
Он вскинул голову, и на минуту все оцепенело живой картиной. Отец стоял, прислонившись к стене, смотрел на мачеху; мачеха невозмутимо наблюдала за расправой, совершавшейся над пасынком. И чуть позже все опять пришло в движение. Инспекторша застрочила протокол. Заерзали на скрипучих стульях плотные дяди. Не понимая, почему он подонок, как ему внушают, Игорь двинулся с места. В прихожей сорвал с крючка свое пальто. И выбежал вон...
- Молоток! Давно бы так! – сказал Граф, сидевший с гитарой в окружении дворовой шпаны.
Кто-то сунул Игорю бутылку «чернил». Игорь отпил глоток. Граф взял со скамьи свою торбу с пластинками: «Пойдем, поможешь мне».
И они с Графом идут в общагу к одному любителю рока.
- А это тебе за работу, сопряженную с риском, - говорит Граф, когда они через два часа выходят из общежития, и сует в карман Игорева пальто мятые рубли, которые заплатил клиент за перезапись пластинок.
Игорь отказывается, полагая, что он охраняет друга не ради бабок. Но Граф кричит:
- Ты мой компаньон! Так что не парься! И копи на фотоаппарат.
Потом Граф еще несколько раз отстегивал ему «охранные». Когда Игорь ходил с ним на «пятак», в укромное место в Приморском парке, где любители рока продавали пластинки, и где, чуя деньги, не дремали гопники. Но Игорь деньги не копил, а проедал.
Так и пролетела зима.
...Подошел автобус. Шофер, лысый, усатый кавказец в клетчатой рубахе, побежал в диспетчерскую. Отец стал шарить по своим карманам. Игорь подумал, что он ищет письмо от «Монте-Кристо» (он не сомневался, что это послание написал Граф), но отец вытащил бумажник.
- Здесь пятьдесят, - отсчитал он купюры.- Вам с бабушкой, на житье-бытье.
- Спасибо, - взял деньги Игорь.
- Порядок на корабле, - улыбнулся отец.
И открытая улыбка отца действует на Игоря так заразительно, что он тоже начинает улыбаться, мгновенно забыв о плохом, и они глядят друг на друга, как, наверно, никогда еще не глядели и как уже не будут больше глядеть никогда.
Вернулся шофер.
- Бывай, сынок, - поцеловал отец Игоря.
- Пока, папа.
Игорь зашел в автобус, сел на сиденье. И освободившись от опеки отца, почувствовал себя свободным. Перед тем, как автобус развернулся на площади и выехал на шоссе, он увидел залив. Опустив голову, отец шел к месту, откуда ходил паром. Игорь простил ему все.
Домик у моря
Домик бабушки стоял на гребне дюны. Ветра обдували его железную крышу, бревенчатые стены. Казалось, он был создан вместе с этим краем: синяя полоса моря, дорожка, бегущая вверх от маленькой пристани. Позади дома – яблоневый сад, а дальше - лес.
Бабушка жила в доме одна. Дед Игоря со стороны матери был рыбаком. Он утонул во время шторма. Или, как говорила бабушка, не любившая слово «умер»: ушел в одинокое плавание. Игорю было тогда шесть лет и его не затронуло общее горе. Ему всегда казалось, что дед, в самом деле, ушел в море. Живет себе где-нибудь на острове и попивает любимое винцо из яблок, собственного изготовления. Он любил деда. И часто думал о нем.
...Увидев Игоря, бабушка Татьяна Кирилловна, с черным платком на плечах, всплеснула руками:
- Горюша приехал! Вырос-то как, боже мой...
На цепи радостно повизгивал косматый и добродушный пес Пират. Вставал на задние лапы, пытаясь лизнуть Игоря в лицо. Подбежал Санек, рыжий котяра с порванными в драках ушами, потерся о ногу Игоря. Все здесь было, как всегда, родное, ясное.
- Бабуль, это тебе, - достал из своего рюкзака какую-то коробочку внук.
- Да не уж-то сам сделал...
- Да ты открой, сундучок-то, бабушка!
Татьяне Кирилловне никак не удавалось подцепить изуродованным артритом пальцем крышку сундучка. Игорь радостно ждал. Сундучок он смастерил в школе на уроках труда. На крышку изделия он прикрепил якорь, вырезанный из латуни. А внутрь положил самое дорогое, что у него было: брошку мамы с зеленым камнем, похожим на глаз.
Наконец крышка поддалась, и бабушка, вынув брошку покойной дочери, прижала ее к сердцу. На ее бледно-голубые глаза навернулись слезы. А Игорь уже окидывал двор ревнивым взглядом: что здесь изменилось, пока его не было? Флюгер в виде протрубившего ангела мертво указывал на West. Валялась в траве килем вверх тяжелая дедова лодка.
Сели обедать.
Татьяна Кирилловна не знала, чем накормить внука, хотя Игорь уже съел целую тарелку блинов, обильно политых маслом. Налив ему в кружку морса из черной смородины, она осторожно стала расспрашивать его, как ему живется в городе. Но внук погрустнел. И она сменила тему. Однако мало-помалу выяснилось, что Горюша расположился в кладовой. Чтоб меньше было неудобств, пояснил внук, так как они живут в тесноте, и от этого происходят всяческие ссоры. А когда к отцу с мачехой приходят гости, он с вечера ложится спать на кухне. А потом, после ухода гостей, переходит в свой угол, перетащив на скорую руку свою постель на раскладушку. Одно время он пробовал спать на кухне, но там всякие запахи, пахнет сигаретами, которые курит мачеха, виднеются в полумраке стулья и стол, и все это – вызывает грустные воспоминания. А в кладовке ему спокойнее. Правда, зимой там промерзает угол, рассказывал внук. И по утрам ему не хочется просыпаться от пестрых снов.
Тут Игорь осекся, увидев, что бабушка прижала конец своего платка к глазам. И сообразив, что сболтнул лишнее, он стал уверять ее, что в кладовке стоит электрический обогреватель, и, когда бывает холодновато, он его включает.
Но врать ее внук не умел.
Теперь, слава богу, стояло лето! И Горюша, городской картофельный росток, преображался на глазах. Лицо его покрылось загаром, и в его глазах появились веселые огоньки, какие, бывало, плясали в глазах у его деда, когда тот возвращался домой с уловом. Да и она, пережив зиму с горем пополам - одна хворь отцепится, другая прицепится - будто сбросила годы, увидев внука не во сне, а наяву.
После завтрака Игорь поливал огород, что-нибудь мастерил в сарае, где был дедов верстак. И уходил удить рыбу со свай старого моста, разрушаемого временем и стихиями.
Мост, вдающийся в море, напоминал ему хребет дракона. Того самого дракона, которого победила веселая девушка-великанша, дочь местного рыбака, насыпав из камней и песка спасительный вал, чтобы отгородить заливом часть моря. И дракон, повелитель ветров, издох от собственной ярости, лишившись возможности топить суда в заливе, защищенном косой.
Теперь сказки о морских драконах, что рассказывала ему бабушка на сон грядущий, остались в прошлом. Но церемониал подготовки ко сну оставался все таким же. Бабушка закрывала ставни на окнах, запирала изнутри наружные двери, задергивала занавески на стекле. И когда все меры безопасности были приняты, то Игорю казалось, что машина времени его перенесла в детство. Где он опять утопал в упругой массе перины, от которой веяло жаром. Мерцала в углу лампада, освещая лик Богородицы; а справа высился на диване профиль бабушки с белыми волосами пророчицы; доносилось ее бормотание – уже неясное повторение одного и того же, как часто бывает со стариками, которым давно неуютно жить в настоящем, и они ищут утешения в воспоминаниях о прошлом.
Это возвращало ему маму, такой, какой она была - ласковая, любящая. И он не торопился провалиться в глубины сна, чтобы поскорей убежать от окружающей его яви, как этого хотелось ему в городе. Но старался подольше держаться на поверхности, чтобы удержать еще на мгновение ту безмятежную пору, которая так быстро подошла к своему концу.
И вот еще одно утро...
- Отдать швартов! – врывается в комнату бабушка, распахнув двери в июльское утро.
И целует его, будто он вернулся из путешествия в дальние страны. На завтрак – яичница, краюха хлеба и стакан чая. И начинается день. Один из тех летних дней, чьи часы и минуты сливаются воедино в блаженстве, тянутся вереницей мелочей, которые потом он будет вспоминать с грустью, а, взрослея, с ностальгией.
Можно пойти в поход по берегу моря в сторону Литвы и полазить по казематам германской береговой батареи: настоящий рай для искателя приключений! А можно уйти в лес - собирать ягоды. Да мало ли интереснейших дел, когда ты свободен, как ветер, и словно играешь все в новые и новые игры. И тебя не терзают разные вопросы, которые лезли в голову в городе: «Да кто же я такой?»
На косе все было понятно и ясно. Как шелест травы, растущей на дюнах, или – как море.
Игорь мог часами смотреть на море, разбивающееся о берег темно-синей полосой на множество извивающихся щупалец. В этом созерцании была упоительная безмятежность, постепенно стиравшая грани между миром и ним. Он забывал о себе, и ему радостно было о себе забывать, как бывало в раннем детстве, когда он вечером погружался в сон. Но теперь - после города, драк, фарцовки, домашних скандалов и ссор, - это забвение становилось даже приятней, оно растворяло в себе его тревоги, и все делалось в нем летучим и легким, словно тени от облаков.
- Бабуль, не теряй меня! Пойду, подстрелю куропатку нам на ужин! - решает он уйти в лес с луком и стрелами.
- Ни пуха, ни пера! - не возражает насчет куропатки бабушка, понимая, что это игра.
«Спаси, спаси его Бог!», - думает она о внуке, провожая его взглядом. - Что-то его ждет.
И ей до смерти становится грустно, что она еле перемогла эту зиму. Близок конец - вот, что понимала она. И пугалась. Не за себя - за Горюшу... С чем останется? Ни кола, ни двора. Отец, конечно, не бросит, но там верховодит мачеха, да и он не вечный. Страшно думать об этом было. Но своими тяжелыми мыслями внука она не тревожила. Твердо решила дом на Горюшу отписать. Пока ноги худо-бедно держат. Пусть у него будет хоть такое пристанище.
Она вспомнила, как давеча внук сказал ей, что он хотел бы стать рыбаком, как дед.
- Да рыбаком-то быть, милый ты мой, можно и без образования, - вслух сказала она, заново переживая тот разговор. А внуку учиться надо. Вон, какой башковитый. Что не спроси, все объяснит. Был бы отец нормальным, давно бы ему фотоаппарат купил. «Бабушка, у него денег нету!» - защищал его Горюша. Да как это нету? Оба работают, и нету денег. Ох, ох...
- Сколько же фотоаппарат-то этот стоит? – однажды закинула удочку она, поняв сердцем, что внук спит и видит фотоаппарат.
- Дорого, - буркнул Горюша, почуяв неладное: мол, чего доброго, бабка удумает экономить на пенсии, чтоб купить ему фотоаппарат.
Татьяна Кирилловна пошла в дом. И достав из комода сундучок с якорем на крышке, положила в него десятку - к деньгам, которые Горюше дал отец.
А в это время Игорь лежал в дюнах и смотрел на вечерние облака. Небеса сияли. И это свечение отзывалась в его сердце тихим счастьем, таким же неведомым, как и рокот моря, или шум слепого дождя, внезапно налетевшего...
Но вот закатный свет уже лежит только на кронах сосен, вверху. Начинает темнеть. И душевный покой уходит. Каждую секунду что-то может произойти, тем более что лес, до сих пор цепеневший в неподвижности, начинает пробуждаться к ночной жизни: вскрикивает в листве птица, сухо шелестит камыш, пропуская, может, кабана. «Бабка плоха, - думает Игорь, вспомнив, как часто она держится за сердце, хватая ртом воздух. - Может, помереть». И тогда он останется один.
* * *
На другой день Игорь пошел в поселок к начальству. И его приняли подсобным рабочим на рыбное предприятие. Через месяц в совхозной бухгалтерии ему выплатили шестьдесят рублей. Бабушка добавила недостающие – для покупки фотоаппарата - деньги. И ее бревенчатый дом, черный крест на морском обрыве с именами погибших рыбаков; мост, похожий на останки дракона; доброе лицо самой бабушки - обрели вечность, запечатленные Игорем на квадратиках фотобумаги, которые он тогда не закрепил, как следует, и они со временем поблекли, потемнели.
