1
Лежа на кушетке в массажном кабинете она рассказывала, что в Дрездене у нее есть магазинчик, куда заходят русские немцы и спрашивают невест.
За окном плюхалась неспешная сибирская весна. Мокрый снег ложился на плац расформированной воинской части. Сейчас на нем стояли ровными рядами новенькие обледеневшие машины.
Кряхтя от боли, фрау предложила незамужней массажистке Татьяне, с огненно-золотистыми вьющимися волосами, написать письмо немецкому жениху:
- Попробуй, чего теряться-то!
По кабинету летали два голубых попугайчика, выпущенные из клетки размяться.
- А что обычно пишут? – сильные пальцы сжали толстую кожу возле шеи Марьи Францевны. (Раньше она была Федоровна.)
- О себе что-нибудь. И конечно, о мужчине, которого хочешь встретить. Ой, здесь-то полегче!.. Ну, там разные качества, только сильно не налегай с запросами! – Она поглядела опасливо на птичек, слетевших с гардины, так что всколыхнулась тюль.
Попугайчики уселись на шкаф и нещадно болтали на своем языке, словно уже подсказывали Тане о чем писать.
И она решилась. О себе сообщила лишь одно: она инструктор по туризму. А это значит, что среди крепких бородатых парней она – свой брат, бродяга. Таня носила рюкзак, в котором личных вещей было не меньше по весу, чем у мужиков тушенки; пела под гитару у костра, резала салат из горного молодила, но притом никто не обращал внимания, как по утрам она расчесывала свои роскошные волосы, пряча их под спортивной шапочкой.
Прошло два месяца. И вдруг ей позвонил Алекс. Из Германии. Он вспоминал свое детство в Самаре и какой-то пластилиновый замок… Потом были письма от него: «Сегодня у меня какая-то особая грусть, чувство одиночества. И ты одна сможешь это остановить!»
Тем временем из министерства пришел приказ: поликлинику сократить. На майский праздник коллектив гулял в последний раз. Даже начальник не возражал: теперь уже все равно! Таня склеила из картона и раскрасила фонарики для украшения зала и шляпы для маскарада. На прощальный вечер она пришла в наряде феи: в белом легком платье и белом венке на голове. За большим столом все стали вдруг такими родными друг другу, целовались и извинялись за что-то в прошлом. Мужчины, надевая картонные шляпы, приглашали Таню танцевать, и признавались ей в любви. Разумеется, тайной. Таня смеялась: она и не догадывалась! Да и то сказать: восемь лет жизни. И еще, все в один голос утверждали, что она похожа на невесту.
А письма из Германии все шли: «Я не могу выразить словами,
как жду встречи с тобой!» Вечерами Таня зажигала свечу и рисовала черной тушью на розовом картоне. При этом письма Алекса делали руку ее странно дрожащей, а штрихи слабыми. «Знаю только, что вечером буду звонить тебе и услышу твой голос. Что он принесет мне? Здесь не подходит слово «радость», в обычном смысле. Мне и хорошо и тревожно. Я жду и волнуюсь, что ты можешь случайно решить мою судьбу». Слово «случайно» было подчеркнуто. Однажды Алекс позвонил в неподходящий момент: во время свидания с художником, степным маринистом. Алекс приглашал Таню «провести две недели отпуска в Европе!» Во время их разговора художник щекотал бородой ее голую спину, а потом произнес равнодушно: «голос у него противный!» Таня предложила: «А поехали в Сочи!» Маринист задумался на миг, в голубых глазах всплеснулось море. Это мгновение только и любила она в нем: «Я сделаю тебе девятый вал!» - она нагнулась и махнула ладонями, будто хотела окатить его морской водой; простынь упала с ее груди, но море уже обмелело в глазах мариниста: не могу, мол, работа, долги…
И вот на руках приглашение и билеты до Дрездена. За день до отъезда маринист повез Татьяну на своей старенькой «копейке» в банк обменять рубли. По дороге он привычно шутил: «На обратную дорогу? Если немецкий бой-френд не покатит?..» И она улыбалась, хотя было не смешно: «Жаль, что ты не умеешь писать портретов!» - «Почему?» - «Память бы осталась».
Она была высокая, фигуристая, но без изящества, которое придает женщине лишь влюбленность. Большие светло-карие глаза, скулы плотные, на щеках смуглый румянец; гордо посаженный крепкий нос. Как все крупные женщины обижалась она смешно, - сжимаясь в придорожный камень, - возле которого мужчине нужно было или решиться на что-то сразу, или сгинуть. Выдержка и промедление – были ее враги. Она любила ясно, страдала бессмысленно. Откровенной бывала редко; в своих автопортретах (в абстрактном стиле) она рисовала лунное затмение: черный скошенный круг обжимала тонкая золотая змейка.
Самолет встречали сотни людей, но она сразу узнала его: высокий, худой, бескрылый. И он узнал ее по огненным волосам, тут же сравнив их с маяком в сером людском море.
Было пасмурно, влажно и очень тепло.
- Устала с дороги? – заботливо спросил Алекс.
На носу у него светлая бородавка, на бороде редкие волосы, спина прямая, чувствовалась выправка мальчика, часто стоявшего в углу.
- Нет, - ответила она, удивляясь, что сидит в чужой машине и слушает чужого человека. Она еще бы столько же летела и ехала, потому что все это время мечтала о чем-то другом.
Несмотря на декабрь, снега в городе не было. И лишь когда выехали за его пределы, кое-где в перелесках показались белые рыхлые пятна среди жухлой травы. Так в начале зимы заяц-русак меняет клочками серую шкурку на белую.
- Куда едем?
- К маме, - он невзначай задел ее локтем, и Тане стало тесно на переднем сиденье.
Алекс поглядывал на нее, мучительно перебирая что-то в голове. Таня уже привыкла, что при первой встрече у мужчин просыпался инстинкт охотника: как будто они видели в ней сильного, красивого зверя. Алекс не был исключением. Как бы опасаясь «не совладать с такой женщиной», он призывал сейчас на помощь весь небольшой свой любовный опыт.
В маминой квартире на стенах висели картины с Волжскими пейзажами. В шкафу за стеклом, тоже по-русски, стояли детские фотографии сына. Рядом поместился кусок серой пластилиновой крепости с угловой башенкой, с зубцами на стене и маленькими желтыми пушками меж ними.
- Это Алекс в детстве слепил! – с гордостью сказала Вероника Викторовна. – Целый город сделал. Посмотрите, Таня, какая тонкая работа!
Мама стояла за спиной, и ей нравилось свое изящество, в сравнении с крупной фигурой девицы из России:
- Алекс так же хорошо собирает электронные схемы теперь, его хвалят в фирме! Господин Курт, его начальник, скоро обещал повышение.
За окном темнел какой-то собор, наверно, красивый, но сейчас смотреть на него не хотелось. У Тани возникло привычное чувство инструктора на турбазе в первый день заезда новой группы. Главное – расселить людей и лечь спать, чтобы грустными сумерками не испортить первых впечатлений. Вспомнился такой случай: однажды приехала группа из двух человек, и чтобы их выпустили на маршрут, Таня ходила по турбазе и сманивала туристов-матрасников. Хотите увидеть холодные туманы и чужое небо? Немецкий замок и пластилинового рыцаря в придачу? Хотите испытать, что такое наша кондовая тоска? – Идите со мной!.. И набрала ведь, сколько нужно.
Таня вгляделась в портрет симпатичного мальчика за стеклом книжного шкафа. У них было общее детство, похожие курточки и одинаковые значки на груди. Схожие выражения лиц где-то в поле, на фоне русского неба. Отчего же сейчас он казался ей таким непреодолимо чужим, с его кислым выражением лица.
Рядом была фотография кареглазой мечтающей женщины с черными завитками на висках. Кстати, почти ее возраста. Молодая женщина была снята на фоне реки и прибрежных берез.
- Вы почти не изменились, - сказала Татьяна. – Это не на турбазе?
Поневоле опять сработал инструкторский прием: узнавать о прошлом опыте туристов. Вероника Викторовна накрутила на палец черную прядь и, не глядя на фотографию, сказала:
- Это я на семинаре молодых поэтов, - она прошлась по комнате и остановилась, пританцовывая, - стихи сочиняла когда-то! Помню, я написала после рождения Саши…
- Мама, - перебил ее сын, - только не надо путать вершины с подножием, а дядю-альпиниста с папой-художником.
- Да, - согласилась Вероника Викторовна, обиженно поглядев на Алекса. – Я буду рада открыть в своем сыне новые черты характера!.. – Она посмотрела на Таню с недоверием. - Которые никогда не спутаю в настоящем мужчине!
Какие именно черты, выяснилось в разговоре дальше: настойчивость и решительность. С русской простотой и поэтической откровенностью, мама Алекса подсовывала гостье ключ к характеру сына.
- Не хватает нам везения! – сетовала Вероника Викторовна и лукаво спросила. - Может, его Танечка привезла к нам?
- Она ко мне приехала! – уточнил Алекс.
Мама еще долго удивлялась тому, что сын не предупредил ее заранее о приезде девушки из России. Не подготовил! «Видимо, потому что не видит в матери союзника». И это - за все то, что мама сделала для него! Алекс оправдывался, мол, сам не верил. Мама перебивала сына, выхватывая изо рта одно нужное ей слово, и восклицала вновь:
- Танечка, достойно ли он встретил тебя? - Если сын и решился на тайное свидание, то и там он должен быть, как на посту у разбитого маминого сердца!
Она была рада суете, которую сама же и создавала. Нравилось ей неурочное питье чая, по-русски, с вареньем и долгими разговорами на кухне. «Как там в Сибири?..» Она даже чашки не убрала со стола. Видимо, рассчитывала еще почаевничать с гостьей.
И Таня опять не удержалась от старой привычки вовремя осаживать туристов:
- Ладно-ладно, потом расскажу. А теперь умываться и спать!
Было слышно из кухни, что сын помыл оставленные чашки, убрал их в шкаф и тщательно вытер стол.
Женщины легли в одну кровать, что привело в восторг
Веронику Викторовну, а ее сына в молчаливое недоумение. Кровать была широкая, подушки в русских цветастых наволочках. Хорошо хоть одеяла разные. Бывшая поэтесса вспоминала свою юность, когда приезжали к ним в дом родственники из Твери, и Вероника ложилась спать вместе с кузиной. «Такой милой розовой девочкой», - она пристально оглядывала голые плечи и шею Татьяны, отчего та натягивала одеяло до подбородка.
- Вы с сыном одно поколение. И хорошо, что ваши пути разошлись, - скрипнула кровать, - теперь можно сравнить! Вы можете дополнить друг друга! Найти утерянное!
Она как-то настойчиво хотела поделиться с Таней пылом своей русской молодости. Блеск от которой, несомненно, должен проявиться где-то и у ее робкого сына. Девушку даже насторожило такое отсутствие материнской ревности.
Уже засыпая, Таня грустью вспомнила свою туристическую палатку, спальный мешок, в который она зашнуровывалась на ночь так, что друзья называли ее «скрипучая куколка».
Проснулась Таня по сибирскому времени, с разницей в шесть часов. Вероника Викторовна всхрапывала, привычно раскинувшись посередине кровати (заснули обе поздно - раздражал любой вздох, шелест простыни). Тане хотелось встать, умыться, сварить кофе. Но приходилось лежать и ждать. Она опять забылась на какое-то время; потом услышала сглатывающий шум воды в кране, шорох машины и желтые всполохи за окном – стерильные звуки немецкого утра.
Алекс постучался к ним в дверь:
- Я приготовил завтрак!
Женщины засмеялись, обеим хотелось думать, что эта забота только о ней. Маме представлялся белобрысый мальчик, который поставил табурет перед шкафом, чтобы достать ее любимую чашку из праздничного сервиза. А Тане виделся небритый мужик, едва протерший глаза и хмуро пританцовывающий возле турки с дымящимся кофе.
- А что ты нам приготовил?
- Овсяную кашу.
- Хорошо, иди. Таня, ты любишь овсянку по утрам?
- Я люблю манную кашу с сухариками.
- Какая прелесть! – воскликнула мать. - Отчего же?
- В походах хлеба всегда мало бывает, а сухари остаются…
За окном было хмуро, и, похоже, промозгло. Таня еще раз осмотрела пластилиновую крепость на полке, будто составляя в уме свой будущий маршрут.
- Осколочки собирал чуть не плача, - Вероника Викторовна поспешно прикрыла дверь и понизила голос, - когда та истеричка, с нижнего этажа, ворвалась к нам в квартиру и разбила молотком его «музыку»!
Прислушавшись к звукам на кухне, она пояснила:
- Соседка!.. Я Сашеньке купила музыкальный центр, тогда еще первый в городе, с кнопочками разными и лампочками! Так он громко включал, видишь ли!.. Вот и его крепости досталось. Об этом писали в нашей Самарской газете.
- А здесь есть поблизости какой-нибудь замок?
- Конечно! – Вероника Викторовна распахнула дверь, крикнув сыну. – Саша! Танечка хочет побывать в настоящем немецком замке!
- Я думал, что мы поедем ко мне домой! – отозвался Алекс.
- Конечно, поедете! Я вас не буду держать.
После завтрака мама проводила их и даже расцеловалась с гостьей:
- Как я рада, что ты приехала! – Она взяла походную сумку Тани так, будто собиралась идти с ней по магазинам. - Мне здесь не с кем поговорить, сын живет в другом городе, с соседями я не сдружилась. Лежу целый день в своих стенах, уже фигуру потеряла… Прошу тебя, как приедешь домой, вышли мне записи русских птиц! В наших магазинах этого не купить.
2
Когда они приехали на квартиру Алекса, он первым делом кинулся к компьютеру: «Вот дом, который я хочу построить!» Игрушечный домик вертелся на экране, как кубик-рубик со всех сторон. Затем с него снялась черепичная крыша, и Таня увидела в холле рыжеволосую женщину в юбке и кофте, обтягивающей вздутую грудь; механическими шагами женщина прошлась по залу, с суровым лицом поднялась по лестнице на второй этаж в спальню, стуча по полу деревянными башмаками.
Таня внутренне засмеялась, как будто их застукала виртуальная жена Алекса.
- Если посадить наш дом на южном склоне, то крыльцо будет выше! - В глазах Алекса подслеповато отражался голубой свет.
Таня вспомнила, что в тайге избы ставят с подветренной стороны, чтобы снегом не заносило вход:
- Теперь я понимаю, как ты лепил свою крепость. Ведь это каждый кирпичик по размеру!
- Я еще рыцарей лепил в доспехах, с крестами на груди и гербами на щитах! – с гордостью сказал Алекс. – И пушки на стенах были с ядрами!
- Надо же, какой феодал вырос, - шутливо пожала плечами, - в Самарской художественной школе!
В квартире был невероятный для холостяка порядок. Каждая вещь лежала в строго отведенном месте. Первое время Татьяна даже боялась задеть или сдвинуть что-нибудь нечаянно.
- Покажи мне свои рисунки, - попросил Алекс. В последнем письме он настаивал, чтобы Таня взяла их с собой.
Она не хотела начинать день с просмотра рисунков, чувствуя в душе заторможенность от бессонной ночи. И все же подала папку. Он принял ее торжественно, словно верительную грамоту. Почти не вглядываясь, Алекс спешно переворачивал листы, как будто боялся, что слишком зачерненный тушью рисунок выскользнет из рук и пристанет жутким пятном к белой стене или к светло-бежевому дивану.
- Абстракция, - разочарованно произнес он. – Я больше люблю пейзажи.
- А я не люблю подстраиваться!
- Под зрителя?
- Горы, реки каждый видел и может сравнить: добавить или убавить. А здесь, - она закрыла папку, - только мое и все!
Алекс вынул листок наугад и осмотрел его внимательнее, шелестя картоном: на белом фоне плавали золотые ломаные квадраты с рыбьими хвостами, загоняя мысль в пустой угол листа. Ему стало неуютно, будто в его квартире поселилось странное и неопрятное существо.
- Как это к тебе приходит?
Девушка глянула в окно, на уличные фонари.
- Вечером в сумерках зажигаю свечу и вспоминаю, что случилось со мной за день.
Алекс ревниво следил за ее взглядом. Было видно, что он не верит ей, а в рисунках ищет какую-то скрытую нечестность по отношению к нему. И словно выказывая разницу в их искренности, признался:
- Я часто бродил по улицам, искал твои черты в других женщинах.
- Совпало что-нибудь?
- Твои глаза, например, - Алекс не сводил взгляда с абстрактных рыбок.
Ответ Тане не понравился. Подойдя к окну, она заметила на лоджии два велосипеда, из которых один был женский:
- Машину в гараже видела, - кивнула она на компьютер, - а велосипедов там не было!
- Остались от прошлых хозяев квартиры.
- Тоже эмигрантов?
- Да, - ответил Алекс и заметно повеселел.
Гостья из России захотела увидеть вечерний город, чтобы самой сравнить глаза здешних женщин.
Теперь машина показалась Тане более уютной.
Алекс завез ее в кабаре, где в зале кружились куклы в человеческий рост с лицами манекенов. Они выбрали себе партнеров для танца. Алекс водил свою тряпичную партнершу тем же шагами, и тем же манером – с разворотами под прямым углом, - что были у компьютерной хозяйки дома. Потом, сидя в баре, они подшучивали друг над другом.
- Тебе больше нравятся мужчины во фраках?
- Да, они так галантны! – сказала Таня, глядя на своего бывшего кавалера, одиноко кружащегося в углу зала. Она вспомнила своего бородатого дружка, и как-то запростецки хмыкнула. Алекс щелкнул сухими длинными пальцами, словно подзывал кого-то:
- У нас одеваются проще: джинсы и свитер.
Таня подыграла ему:
- А ты предпочитаешь брюнеток в длинных платьях?
- У тебя красивые руки!
Оказывается, он украдкой наблюдал за тем, как осторожно касалась она пустых рукавов манекена.
На улице румяные женщины, в народных костюмах, предлагали им «глювайн» - теплое вино с пряностями, толстые лепешки, жаренные на сале, какие-то колобки из сырого мяса и прочую жуткую снедь.
Далее они поехали в кафе для художников. Здесь Алекс встретил знакомых. Это были восточные немцы, они дружелюбно приняли русскую девушку. Алекс предложил показать ее работы седому мужчине с трубкой. Но Таня отказалась, представив, как художник будет листать толстым пальцем ее рисунки, взлохмачивая их в свете мигающих софитов.
- Как тебе? – спросил Алекс, потягивая через соломинку коктейль. Он следил за каждым ее движением и улыбкой. Этот пригляд раздражал Таню.
- Шумно, - приблизившись к его уху, ответила она. – Ты тут часто бываешь?
Алекс кивнул неопределенно. Он хотел казаться веселым. Будто это был привычный для него холостяцкий досуг, и только серьезность его будущих намерений окрашивало сегодняшний вечер легкой грустью.
Ди-джей, китаец с черной косой, отвернулся от зала, слушая музыку через наушники. Татьяна подошла к нему, весело улыбаясь: чего, мол, притаился? Увидев заинтересованную девушку, китаец перепрыгнул стойку. В зале захлопали. Таня махнула краем юбки: «Русский фольк!»
Знакомая мелодия долго плелась через пень-колоду, уделанная тяжелым роком; мужской тенор честно пытался щадить русские слова, пока совсем не сломал язык. Таня вторила ему азартно и четко. Потом еще раз, тихо и нежно. Даже заботливо. Два голоса шли вместе, как будто инвалиду помогал переходить дорогу заботливый пионер! Немцы одобрительно восклицали, говоря что-то Алексу. К Татьяне с китайцем присоединилась женщина, в шерстяной юбке с бантиком на бедре. Вскинув руки, она радостно крикнула по-русски: «Одесса!»
- Мама! – кивнула Таня, прикрывая тыльной стороной ладони глаза; сверкнул карий прищур - подмигнула из-под пальцев! Эх-ма, раскрылилась бы сейчас лебедушкой, но в зале хлопали на опережение, каким-то спотыкающимся манером. Таня спокойно поклонилась.
Немцы приняли это за смущение и стали бить в ладони еще громче. Алекс подталкивал за локоть, но она только качала головой. В России бы пошла, если вызвался смельчак, который ради нее зачал ломать коленца в присядку!
Художник, с седой гривой, громким бурлящим голосом обратился к Алексу, показывая трубкой на притихшую Татьяну. Тот ответил ему по-русски:
- Хорошо, не буду!
Когда они возвращались домой, Таня вспомнила этот разговор:
- Что ты обещал своему приятелю?
- Не переводить тебе его слова.
- Какие?
Алекс не стал долго ломаться, видно ему самому хотелось проверить правоту замечания старого художника:
- Он сказал, что эта девушка в любви может или убить, или воскресить!
Странно, подумала про себя, как у них быстро все решается!
3
Утром Таня предложила покататься на велосипедах.
Маленький городок располагался у подножия лесистого холма,
на вершине которого гнездился замок под рябой черепичной крышей. Он был похож на хохлатую наседку. Старинные дома в центре, маленький собор и ратуша, казалось, вылупились из яиц замка-наседки. А вот дом на окраине, где жил Алекс, являлся своего рода «гадким утенком».
Серый заледенелый снег въелся меж камней брусчатки. Мутные снежинки шебаршались на лепных карнизах и на каменных парапетах старинных зданий, одетых в болотную штукатурку.
От быстрой езды лицо у Тани разрумянилось, карие глаза блестели любопытством, и смеялась она так, что притормаживали машины. Алекс ехал по обочине, довольный тем, что уже полгорода видело его девушку.
- Кто это? - Таня убрала ладони с руля, привстав на педалях, чтобы лучше разглядеть высокий бронзовый памятник. Алекс попытался удержать ее руль, ужасно виляя передним колесом:
- Это?..
За их спинами остановилась машина. Алекс оглянулся, и лицо его изменилось: задумчивость уступила место вежливой учтивости, «мой шеф», - сказал он. Машина медленно обогнала их, и Алекс проводил ее напряженным взглядом. Девушка расхохоталась.
Когда они подъехали к замку, Тане захотелось подняться на холм пешком. И не по асфальту, а по живому склону меж голых деревьев.
Оставив велосипеды у подножия, они пошли вверх по влажной траве. По пути русская гостья подняла кленовый лист и махала им, как воспитатель детского сада, сигналя флажком, когда ее дети переходят дорогу:
- Алекс, не отставай!
- Зови меня Саша, - сказал он, уцепившись за локоть девушки, - так роднее! Пусть все зовут Алексом, а ты одна Сашей.
Таня помогла ему подняться, она же инструктор.
- Не напрягай... пусть само получится.
Алекс отстранился капризно:
- Это имя напоминает тебе кого-то другого? – он грустно оглядел свои мокрые туфли.
- Твоего шефа в бронзе!
Они рассмеялись, и Алекс с удовольствием воспользовался этой передышкой.
Со всех сторон замка были сделаны смотровые площадки и асфальтовые дорожки; меж одинаковых, как ноги слона, деревьев виднелась ровно зачесанная трава. И все же по привычке туриста Татьяна заглядывала под каждый куст, ища хворост, будто хотела разжечь костер.
Миновав узкий мост и каменные галереи, увитые голым плющом, они вошли в старинный зал, показав пригласительные билеты, которые дали Татьяне в кафе художников.
На сцене играли музыку бритоголовые парни в черных пальто до пят. Они были похожи на воинов, осаждающих крепость, выжимая из инструментов стенобитные звуки. Тане казалось, что готические своды, похожие на жилистые крылья драконов, вот-вот снесет от музыки, подобно компьютерной крыше дома Алекса.
Поэтому она с легкостью согласилась выйти на воздух.
Над головой светило тусклое белесое солнце, в Сибири такое обычно не замечают.
Они спустились к реке, где на берегу прилепился ресторанчик с пустой террасой. От зеленой стоячей воды пахло прокисшими огурцами.
В зале им навстречу поднялся энергичный мужчина, лет пятидесяти. Алекс смущенно пояснил, что это его директор, господин Курт. Оказывается, Алекс не стал объяснять на работе, что к нему приезжает гостья, и поэтому господин Курт не дал ему отпуск. Но теперь директор хочет исправить это, приглашая их пообедать вместе с ним, и, заодно, познакомиться с русской девушкой.
- Кстати, он большой поклонник русских авторов! – в заключении добавил Алекс.
Пока за столом выясняли литературные вкусы господина директора, официант принес и поставил перед Таней такое количество салатов, что она невольно воскликнула:
- Нет-нет, я не буду так много!
- Только попробуй, - переводил Алекс слова господина Курта.
- Ну, если чуть-чуть…
Видно, директор что-то не понял и настойчиво повторил.
- Тогда он будет кормить тебя с ложечки!
- Зжуть-зжуть! – уже весело кивал Курт. У него были красивые брови: густые с породистым отливом.
На столе горели свечи. Таня послушно, по-детски, открывала рот для подаваемого господином Куртом нового салата.
Алекс переводил, и в тоже время удивлялся тому, как легко понимают друг друга директор и его девушка. Им даже удавалось иногда обходить сухой перевод, угадывая что-то по интонациям голоса, потому что люди, незнающие языка друг, более эмоциональны и склонны к неожиданным жестам. Заметив, что Алексу неприятно их оживление, тактичный директор встал и откланялся. Оставшись вдвоем, Таня почувствовала скуку, хотя прилежно слушала то, чем хотел рассмешить ее Алекс. Вдруг она поняла по его глазам, что кто-то подошел за спиной и смотрит на нее. Таня слегка тряхнула рыжей волной, догадавшись, что вернулся директор и бесцеремонно разглядывает ее волосы. И еще она подумала, что Курт непременно, где-нибудь и когда-нибудь вернет ей свое тяжеловесное очарование.
- Цвет твоих волос, - переводил Алекс, замедлив, уже ревнуя и чувствуя, что господин Курт подбирает особые слова, ища подтверждения им с помощью поднятой свечи.
- Мои рыжие волосы? – Таня будто бы удивлялась.
- Он называет это Венецианской блондинкой!
- Боже, Курт! – вырвалось у нее с восторгом. Но быстро успокоившись, она сказала загрустившему Алексу:
- Переведи, что его имя на киргизском языке означает сыр.
Курт был тоже в восторге, и даже Алекс улыбался:
- Он спрашивает: каков этот сыр на вкус?
Татьяна скривила губы и покачала головой, как бы показывая, что к милому немцу это не относится:
- Похож вкусом на соленый мел.
После перевода Курт захлопал в ладоши и случайно потушил свечу на столе. Потом быстро протянул Тане коробок спичек. Когда Таня зажгла свечу, Алекс перевел: «Он просит оставить себе. Сувенир…»
Когда они возвращались обратно, Алекс сказал с обидой:
- Ты приехала ко мне? Или чтобы выйти замуж за другого?
Таня проехала по луже, нарочно не сбавляя скорости и брызгая по сторонам:
- Нет, я вернусь! Я обещала это в вашем посольстве! И давай не будем портить друг другу отпуск.
Алекс поймал руль ее велосипеда возле дома и помог выпустить ножку:
- Ты даже не даешь дотронуться до тебя!..
Вечером Таня приняла душ, как обычно дома наплескавшись вдостоль. Алекс тоже пошел в ванную. Но мылся так быстро и скупо, что Таня невольно ловила себя на мысли: какие же части тела он успел намочить?
Она ушла в отведенную ей комнатку, чувствуя, что устала от суеты чужой жизни. Но еще больше от своего бездействия, точнее, отсутствия движения. Как это бывает у туристов на «матрасных» маршрутах. Таня достала коробок Курта. Она еще в ресторане заметила в нем какую-то бумажку. Это оказалась записка: адрес и телефон.
4
На следующий день они с Алексом поехали на Русский литературный вечер. Он проходил в синагоге, в небольшом зале для конференций.
Вел программу седой мужчина с розовой плешью, актер из русского театра. Он был похож на русского пьяницу: плешь и борода клочками, широкий забывчивый нос. Одет во фрак, широк в движениях, он не в такт разбрасывал руки, вальяжно обводя себя на одной ноге. Юная поэтесса читала стихи о ностальгии, как школьница на заданную тему: «Никогда не слыхала их крики, на далекой русской стороне…» У нее были крадущиеся движения и очень восприимчивый взгляд. Ей дружески хлопали. Тане вспомнился недавний сплав по Чуе: река петляла, повторяя все изгибы горной долины, а в небе над ними летели журавли. Ее поразила тень – по прямой линии, - что прочертилась на скалистых желтых склонах.
Седой актер закидонисто бегал по сцене, за ним с достоинством поспевали фалды фрака с бронзовой каймой. Он грустно заметил: «русское хер у них господином зовется», вернув Таню в зал синагоги.
Встречая на сцене женщину в темной вуали, сквозь которую поблескивали татарские черные глаза, ведущий страстно шептал ей, в прочем так, чтобы слышал зал:
- Я всегда с тревогой жду тебя… Жду и спрашиваю: насколько хватит тебя оставаться здесь нашей, - он добавил Есенинское, - «нашу прежнею буйную рань»?!
- Пусть целует Россия другого! – женщина поймала сходу рифму. – Некрасивую старую дрянь!..
Под вуалью скрывался довольно низкий, почти хриплый голос.
Зал хлопал ей, как любимице, а она кокетливо извинялась «за свою неудачную импровизацию». Было видно, что ей разрешалось нарушать монотонную грусть вечеров. Поэтесса в вуали читала стихи о любви с видом капризного отсутствия. А Таня спрашивала себя: зачем она здесь? К чему ей эти люди, на которых в России она не обратила бы внимание?
Алекс сидел рядом и делал вид, что уже нашел источник исцеления от ностальгии. Обводя взглядом лица бывших соотечественников, Таня подумала, что эти люди так и остались в том времени, в какое покинули родину. В России у них не было денег, здесь – не хватает души.
Неожиданно ведущий объявил в зал:
- К нам приехала девушка из Сибири!
Таня поднялась и слегка поклонилась на обращенные к ней взгляды. При этом она чувствовала себя иностранкой. И это нравилось ей, хоть в душе была тоска. Ведь им совсем не нужно знать, что в тайге сейчас снега по пояс, а стены таежного зимовья обросли инеем, и только ледяная душа избы ждет, не дождется ее возвращения.
В закравшуюся паузу на сцену вышла коротконогая вертлявая девица, с живыми глазами и очень подвижным ртом, словно она нацеливалась ухватить торт на лету. Широко расставляя ноги, девушка прочла что-то веселенькое. Но задор ее не пришелся по вкусу, и на подмогу ей выскочил молодой мужчина с внешностью приказчика: прямой пробор в черных редких волосах, тонкие усики и маленький сморщенный носик, как будто от постоянной брезгливости к клиентам. Следом на сцену поднялась Вероника Викторовна – неувядающая брюнетка в черной кожаной юбке, в жилете корсетом с удушливой шнуровкой в талии. Втроем они запели убористый мотивчик, создавая численное большинство по сравнению с разрозненным залом, при этом мама вскидывала свои крепкие ножки, словно подпинывала песню в такт.
Таня заметила, как надулась нижняя губа сына.
Затем еще читали стихи о страданиях на чужбине. Слушали поэтов не внимательно; казалось, что эти люди близки друг другу не сердечной дружбой, а каким-то больным боком. Несколько стариков евреев сдержанно улыбались поэтам, как приходящей сиделке.
Разошлись люди по команде и очень быстро. Лишь одна пожилая женщина пыталась в холле продавать книжки своих стихов.
Алексу вечер понравился. В машине он сказал:
- Ну вот, ты уже часть нашей общины!
Глядя, как в свете фар блестит масляный бисер дороги, Таня мечтательно произнесла:
- Вот так бы ехать и ехать куда-нибудь всю ночь!
- Может, тебе скучно? Давай, что-нибудь придумаем вместе. – Он погрустнел и добавил. – Я ведь помню тот первый твой взгляд, когда ты увидела меня в аэропорту!
- Такой же, как и сейчас! – Таня отвернулась к своему окну.
- Вот-вот! Я тоже верю в предчувствие!
Ей опять стало тесно в машине, как в первый день:
- Слушай, у тебя есть вино?
- Нет. Какое нужно?
- Ладно, не надо!
Перед сном Таня захотела сделать поп-корн. Опасливо следил Алекс за тем, как она высыпала в сковороду золотистые зерна и накрыла прозрачной крышкой. Протянув ей салфетку, Алекс поспешно сказал:
- Помоги мне в другом!
- В чем? – удивилась Таня. – Где у тебя соль?
- Я как-то застопорился последнее время. – Он вынул пластиковый короб с солью. - Работа надоела, директор не дает повышения… Для этого, кстати, жениться надо!
- А от меня что требуется?
Послышались первые разрывы кукурузы. Через крышку видно было, как бронзовые масляные шарики мгновенно взлохмачивались белыми кудряшами.
- Десять лет назад я приехал сюда, - Алеск принюхался к едкому запаху подгоревшего масла. - Безродным мальчиком на большой немецкий праздник!
Он старался не смотреть на взлетающие под крышкой шарики; вскоре их звуки превратились в сплошную канонаду, сотрясающую тишину квартиры и всего подъезда:
- На работе господин Курт был мною недоволен, и все время направлял на что-то не понятное!
«Поди туда, не знаю куда, - Татьяна вывалила горячий поп-корн в тарелку, - принеси то, не знаю что. Вполне для русских!»
Алекс встал, и прошелся по кухне. Теперь он был похож на свою мать, даже руку также запустил в каштановые волосы:
- Я ведь почему тебе говорю, что запомнил твой первый взгляд. Я тоже самое почувствовал, - он опять сел напротив Тани, - десять лет назад! Как сошел с трапа самолета, так сразу и понял, все это чужое!..
- Попробуй, - захрустела она кукурузой. Потом вспомнила про записку Курта в кармане и неожиданно спросила:
- А почему ты перестал писать мне письма?
- Ты же рядом!
- Неужели вся рядом? – лукаво прищурила она близорукие глаза.
- Господин Курт приглашает нас в Венецию! – сообщил Алекс, совсем не радостно.
- Чтобы доказать свою правоту? – отозвалась Таня, выбирая из тарелки неразорвавшиеся зерна. – Поехали!
- Я должен тебе сказать, - предупредил Алекс, - что в этой поездке ты должна вести себя более… ну что ли, скромно! Тебе не надо так много говорить и кокетничать с ним.
Русская гостья поморщилась, раскусив твердый шарик, похожий на шрапнель:
- Если не устраиваю – не зови! А я буду такой, какая есть! – Она посмотрела на часы, и сказала немного мягче. – Ты, главное, скажи Курту, чтобы не поил меня сильно!..
- Почему? – Алекс попробовал из вежливости кукурузу и пощелкал кончиками масляных пальцев.
- Пьяная я бросаюсь на того, кто мне понравится! – произнесла она самым обычным тоном, как будто давно смирилась с этой странной напастью.
Таня ждала, что он капризно раздует нижнюю губу, как в синагоге, когда увидел мамочку на сцене. Так бывало и раньше: если ей нравилась какая-то отдельная часть лица мужчины, Таня увлекалась ею и начинала с этой черты заново вырисовывать его облик.
Она обращалась теперь лишь к нижней губе Алекса, ревниво следя за ее ускользающими движениями:
- Ну, не всегда… конечно.
Приняв ванну, она ушла в свою комнату. На полке стояли русские книги, и она выбирала одну, почитать перед сном. В дверь тихо постучались: «Можно?» Вот он – рыцарский штурм пластилиновой крепости.
- Зачем? – она даже прикрылась книгой в черном переплете.
- Мне нужно поговорить, - голос немного дрожал.
- Погоди, - Таня накинула короткий походный халат, затянувшись пояском.
- Слушаю тебя, - села на стул чуть боком, так чтобы лучше смотрелись ее литые длинные ноги!
Алекс оглядел ее в унылом восхищении:
- Мне важен взгляд со стороны. Понимаешь? Что во мне не так? – стал он оправдываться совсем наивно, перемешивая русскую злачную тоску с мякиной западного приличия. – Чем я не такой?
Эта заранее придуманная фраза разозлила Таню. Ему было хорошо и комфортно в своей норке до появления девушки из России! Это она привнесла раздрызг в его жизнь. И все чего он хотел, чтобы она подстроилась под его понятие добропорядочности.
- Даже тебе не нужный…
В глазах немецкого мальчика она читала облегчение, как будто с него сняли обязанность лезть во что-то непристойное, и почти не нужное.
- И даже мне, - повторила она задумчиво.
- Ну, прости!
Видимо, он ожидал ее взгляда – нежного и заинтересованного. Но женщины, в таких случаях, смотрят лишь внутрь себя: а там ничего не всколыхнулось.
- Расскажи хоть анекдот перед сном, - по-дружески попросила она. - Ты же был в пионерском лагере?
Алекс кивнул. Гостья встала и выключила свет: «Расскажи какую-нибудь ночную страшилку!» За окном черная пика собора проткнуло серое облако на темном небе. «В черном-причерном лесу стоит черная-причерная изба! – начала она зловеще-нудным и ехидным тоном. – В этой черной-причерной избе…»
- Стоит черный-причерный стол!.. – радостно воскликнул Алекс.
5
Гористая Италия была похожа на предгорья Алтая, но только с лиственными деревьями. Не хватало сторожевых пихт и роскошных кедров. Под мостами шумели такие же прозрачные речки, бегущие по рябой мозаике камней. А на плоских доступных скалах были намалеваны краской почти те же надписи.
За рулем машины сидел господин Курт. Он расспрашивал Таню о Сибири и, казалось, в отличие от Алекса он вполне представлял себе продолжение знакомства с русской девушкой.
- В следующий раз, когда ты приедешь, - переводил Алекс, - он хочет пригласить нас на рыбалку.
- А я дочь рыбака! – с воодушевлением призналась Таня. – Я даже зимой ездила в люльке мотоцикла по льду реки!
Курт ужасался, изображая на руках сверток с младенцем. А Таня просила не выпускать из рук «баранку», запутывая немца еще больше.
Когда они сели в маленький белый катер, нервно дрожащий на крепкой волне, Таня повязала голову платком, зная, что сиреневый цвет очень идет к ее светло-карим глазам. Мужчины выразили восхищение одновременно на двух языках.
С моря дул холодный ветер. Алекс морщился от брызг:
- Он называет нас… несхожим словом… что-то близкое к водоплавающим!
Огненный локон трепыхался из-под платка, как наживка для клеевых мужиков:
- Возможно, так называют здесь новичков? Ну, чтобы быстрее перенимали соленый морской юмор.
Курт слегка нагнулся, прищурившись и радостно показывая, что она угадала. «Да, да, ты знаешь. Потому что ты - дочь рыбака!» - переводил Алекс, хотя директор не просил его об этом. На катере было еще несколько туристов, и странный взгляд немца возбуждал у них любопытство.
Венеция открывалась им плоским темным островом с рваными призрачными очертаниями.
Сходя на берег, Таня пошатнулась, виновато и неуверенно протягивая руку мужчинам, как это делают крупные женщины.
По узким тротуарам города гуськом ходили туристы с маленькими рюкзачками за спиной; спускаясь к воде, они проверяли устойчивость гондолы, как байдарку перед сплавом.
В узких каналах стоял туман, делая изгиб набережной еще более неопределенным. Так живописец добавляет белил в подмалевок, если чувствует непропорциональность отдельных частей картины.
Таня любила туман в родном городе, когда он забавлял ее новыми очертаниями знакомых домов. Здесь же хлюпкая сырость на каждом шагу лишь усиливала неприятное ощущение застойной воды.
На площадях было ветрено; низкое хмурое небо над куполами соборов. Темноволосые женщины за столиками уличного кафе наклонялись в разговоре друг к дружке, невзначай открывая на груди две чаши золотистого загара.
Курт повел Таню в какой-то дворец. Они вошли в зал и, озабоченный скорой развязкой, директор показал жестом, чтобы Таня сняла платок. Он подвел девушку к огромному панно в арочном проеме окна. В мозаичной чехарде цветных кусочков Таня разглядела рыжеволосую женщину, взмахнувшую прозрачной рукой в сторону кораблей у причала. На лице немца выразилось удовольствие: вот она, его цель! Вернул, таким образом, свое впечатление от первой встречи в ресторанчике возле замка. Уже тогда, наверно, сравнив ее с портовой девкой! Но она дочь русского рыбака, который ловит лещей и сазанов, и не боится гонять на мотоцикле по зимней реке. Потому, вместо тусклой воды в каналах Венеции, ей милее бирюзовый лед метровой толщины, с паутиной зеленых трещин и застывшими пузырьками воздуха.
Бледно-голубые стекла на парусах вспыхнули яркой желтизной. Это весеннее февральское солнце подгоняло корабль к берегу. Таня подождала, пока слабенькие лучи доберутся до рыжей головы мозаичной подруги, и подумала, что в тайге теперь солнце тоже метит следы весны, неурочно поднятой в оттепель. Связав, таким образом, Италию и Сибирь, она успокоилась и повеселела.
- Не переводи дальше, что он будет говорить, - попросила Таня, когда они вышли на улицу.
- Почему? – удивился Алекс.
- Я сама пойму, если надо!
- Может, я вам совсем не нужен? – обиженно надулась нижняя губа.
- Нужен. Говори что-нибудь свое!
- Что, например?
- Про Самару можешь, я там не была.
Они казались солидной семьей: она - молодая жена Курта, рядом с его сыном от первого брака, немного озадаченным успехом отца. Таня добывала у мужчин слова: «моряк, тоска, рыжие девки, лоцманы любви». Они смеялись, составляя из них свою мозаику: «Найн! Найн!»
Возле причала Таня вытянула руку и откинула волосы – как у рыжей блондинки с витража. Туристы улыбались ей; одна женщина даже повторила ее жест в укороченном виде. А в глазах Курта появилось беспокойство, словно она могла разнести по кусочкам его прозрачно-кропотливую радость.
Привычным шагом туриста, Таня бродила по городу, впрочем, ничего не запоминая. Лишь в одном месте ей понравились мелкие розовые цветы на втором этаже дома, просоленного снизу морской плесенью.
Вечером они садились в тот же катер. Дул бриз от берега, небо и море стали ближе друг к другу и почти одного цвета.
Венеция вдали напоминала ей подгоревший блин над черной
сковородой… А первый блин всегда комом, - подумала она, завязывая платок.
6
На ночь остановились в маленьком австрийском городке.
В ресторане гостиницы ужинало несколько человек. Когда они вошли в зал, Курта окликнули трое мужчин за столиком в углу.
- Они тоже русские!
Таня вздрогнула. Почему-то русские не любят друг друга на чужбине: то ли опасаются чего-то, то ли не хотят узнавать в себе схожие черты?
Господин Курт учтиво извинился и пошел к мужчинам.
- Партнеры нашей фирмы, - пояснил Алекс.
Русские господа ковырялись вилкой в рыбе, и жевали ее так, будто у них была вывихнута челюсть; они пили пиво и бесцеремонно разглядывали девушку с огненными волосами.
- Налей мне вина! – Таня зажала ножку бокала меж пальцев.
- Если ты соберешься к ним, я уйду в номер, - предупредил Алекс.
- Лей больше! - Она смотрела на нижнюю губу, упиваясь ее формой. - Вернусь домой, поеду в горы, и пойду – куда душа захочет!
Глаза девушки блестели, и она выглядела очень привлекательной. Алексу показалось, что она даже подбоченилась немного, улавливая голоса русских. Уперев ладони о край стола, Таня постукивала пальцами, как пианист, подбирающий мелодию.
- Ты напомнила мне одну девочку, в которую был влюблен. – Алекс помолчал в своей тягучей манере, потом благодарно улыбнулся. - Она играла на фортепьяно, а я переворачивал ей ноты… Однажды я особенно долго загляделся на ее руки, а я любил ее руки, такие мягкие и чуткие, - и получил от нее шлепок!..
Он поднял ладонь, но чувствуя глупость жеста, сотворил еще большую глупость: прижал ею играющие пальцы. Таня одернула руку, она бы тоже отшлепала! Но потом обняла, прижала к себе, маленького, ушастого: откормила, заиграла бы, воспитала для себя.
Послышался смех наших мужиков. Она чувствовала их спиной. У толстяка рыжие усы легли на толстую губу, как размякший бутерброд. Глаза масляные! Усы, наверняка, пахнут сегодняшним чесноком и вчерашней помадой. Второй был прилизан, ироничен и смешлив: «За так и прыщ не вскочит!» - из наших немцев, наверно, еще дед его обрусел под народные поговорки. Третий, похоже, столичный гусь; обращались к нему не иначе как через какую-нибудь шутку, и если он сглатывал ее, то выражал это благосклонно-расслабленным жестом.
- Мама о тебе спрашивала, - напомнил о себе Алекс. – Подарков насобирала!
Таня близоруко сощурилась, отчего ее нос стал казаться крупней. Она знала за собой эту игру пропорций:
- Я сама купила, чего хотела!
- Жесткая ты! – он поднес бокал к губам. - Мама сказала, что мне такая и нужна…
Впервые Таня изменила своей походной привычке не говорить о будущем до конца маршрута:
- Изведу я тебя, если здесь останусь! Зачем мне терпеть, зачем мучиться?
Душа устала от чужого порядка. За все время взгляд и отдохнул только на бутылочной пробке, что валялась в цветочном горшке перед входом в ресторанчик. Эти, поди, бросили! Но сейчас и ее там нет… Люди вокруг улыбаются – им лыбишься в ответ, вздыхаешь над их странным совершенством, но при этом испытываешь скуку и тоску. Ну, хоть бы какая-то несуразица, хоть бы прыщ ни за что вскочил!
- Лучше ты - мучай, чем мне самому, - после долгой паузы решительно произнес Алекс.
Господин директор опять зашел со спины. Видимо он научился понимать русский язык, по крайней мере, успел определить фальшь в словах своего сотрудника. Директор спокойно сел за стол, питаясь разладом чужой души. От него веяло какой-то торжественностью.
Таня уловила это настроение:
- Видишь, он хорошо развлекся!
Был бы Курт русским, написала бы ответ: мол, люблю другого; потом бы выпили с ним, лоб в лоб; он бы решил, что она о нем страдает, она бы думала, что и правда кого-то любит.
Курт поднял бокал, дождавшись своей очереди. Даже набрался русской интонации у тех пьяных мужиков.
- Шеф благодарит тебя за маленький русский роман… который он испытал! – Алекс выждал немного, покусывая губы. - Господин Курт объясняет, в чем разница: в русском романе из хаоса пытаются создать порядок, а в западном – найти в порядке частицу хаоса!
Выпила, выдохнула: ну, пора и честь знать!..
В своем номере она зажгла маленький светильник у кровати. Из окна были видны высокие ели, темные предгорья, чем-то похожие на ее сибирскую тайгу. Светила луна, и голубой свет покрывал землю, будто снегом.
Была у нее особо любимая туристическая песня, старинная как абалаковский рюкзак. Таня положила в пепельницу записку директора и подожгла ее. Глядя на ломкий огонек, тихо запела: «Там где ветер тихо хлопает калиткой, по дорожке лунной-зыбкой - я уйду к друзьям старинным!»
В дверь ласково поскреблись, сопя и прижимаясь плечом. Кто-то из наших! Таня засмеялась, поднимая песню выше: «Меня встретят, и за стол посадят с миром!..» Смельчака сдуло. Самое грустное открытие – она сделала, поняв свою ненужность здесь, - у нее не было порядка в сердце, не было той отрадной размеренности в жизни, которую дает любовь и семейное счастье.
Огонек в пепельнице измельчал и зарылся в черный пепел: «Вместе вспомним, все что быть могло и было...» И завьет горе веревочкой, словно серым дымом из трубы. Как бы ей хотелось сейчас заснуть, а проснуться в таежной избе!
А утром тайга похожа на звенящую фольгу: золотистую с солнечной стороны, и серебристую – с теневой.
Зернистая рябь розового света просыпалась с неба на востоке, просеялась, не нарушив покоя, сквозь сонные в инее ветки. На северных склонах тишина ватная; даже жутко, и кажется, что не слышишь собственную душу! Обснеженные ветви осин плывут и кружатся над головой. Небо бледно-голубое, с морщинками, словно оно боится щекотки острых пихт. Старые ивы и талины согнули стволы от тяжести захребетных снежных валунов; тонкие верхние веточки уперлись в ледяные проталины, как пальцы пианиста в клавиши, бесконечно играя белую симфонию. Кое-где стволы вовсе надломило, желтые сколы с коричневой сердцевиной отливали морозным лаком.
По берегам речки оплывшие сугробы. Под корягами черные дыры, толстой махрою инея обметало голые корневища – это дышала в промоинах живая вода! Молодой кустарник обглодан зайцами, и блестят на солнце хлысты с зернистой шероховатостью салатного цвета. Тут же видны заячьи домики: окна и двери нараспашку, потолок из согнутых веток под настом, соломенные шарики вместо подстилки; снег вокруг плотно умят.
Высокие пеньки на вырубках примеряют на себя снежные уборы: у одного – высокая курчавая папаха, у другого рваный блин с козырьком, у третьего – лыжная шапочка с круглым помпоном.
Лыжня петляет, обходя снежные редуты. Молодые пихточки согнулись в толстых белых кафтанах. Повезло тем, кто спрятался от снежной поклажи подмышкой у рукастых берез.
Падают с веток снежные яблоки, испещряя поляну рыхлыми отметинами. Следы зверей, следы людей. Зимой особый ритм души. Зиму любят женщины, уставшие ходить за счастьем! Печали пусть застынут до весны, а там их смоет половодьем. Душа укутана тайгою; изба по ноздри в снегу. Выйдешь ясным вечером за водой к реке, и под склоном заметишь вдруг гнездо заката, - как огненной птицы, - свитое из неопалимых темных веток.
6
Утром горничная сказала Алексу, что девушка из соседнего номера недавно ушла. И показала рукой через окно в сторону соборной площади.
- Она одна ушла?
Горничная пожала плечами.
Алекс выбежал из гостиницы и пошел по брусчатой улице, догоняя взглядом редких прохожих. На площади он увидел знакомую огненно-рыжую голову. В первое мгновение хотелось броситься к ней, но он остановился, заметив у кованой ограды цветочницу. Перед корзинами с фиалками скромно стояло три или четыре человека, чуть сгорбившись и раздвинув плечи, будто они собирались тут же спрятать цветы на груди. Цветочница медленно нагибалась, вынимая из плетеной корзины сжатый букетик и встряхивая его. Зябкими пальцами она ковырялась в кучке мелочи, выуживая монетки, а затем протягивала синие глазастые цветы, кивающие на все стороны. Не отпуская взглядом удаляющуюся фигуру, Алекс оттеснил кого-то, и, протягивая на ладони деньги, крикнул по-русски, не узнавая свой голос: «Пожалуйста, быстрее! Моя девушка уходит!..»
