Вот и кровать. Старая, советских времен, такая же одинокая и никому не нужная, как и он. Все остальное они со Светкой давно пропили. Металлическая сетка кровати жалобно скрипнула под весом его тела и мягко прогнулась. Хорошо. Теперь бы уснуть. Но не спалось. В голову полезли тягучие мысли. Как он докатился до такой жизни? Как хорошо все начиналось: пришел из Армии, устроился на работу в колхоз, познакомился со Светкой…
Светка… Светка вышла замуж … при живом муже. Уехала в город навестить дочь, познакомилась с соседом да у него и осталась: он водкой торговал. Светка когда-то была красивая, веселая, частушки петь любила и плясать под гармонь. Ни одна деревенская гулянка без нее не обходилась: тут юбилей, там ребенок родился, свадьба опять же. И Колька с женой. Сначала тяжело было на другой-то день, но постепенно втянулся. А Светке хоть бы что: утром стопочку примет, «подлечится» - и ей снова хорошо. Кольке поначалу этой стопочки утренней и на золотом подносе не надо было: организм не принимал. Но однажды Светка его уговорила. И точно полегчало. Ненадолго. Вот с тех пор и …понеслась душа в рай. И на работе, и дома, и по случаю, и для настроения, и с устаночку, и просто потому, что кто-то спиртным расплатился за работу. Колька работал на тракторе, часто калымил. Сено привезти, дрова, огород вспахать – много в деревне забот. Сначала платили деньгами. Они со Светкой обстановку купили, зажили хорошо. Светка пироги пекла, готовила вкусно.
Но со временем хорошая жизнь закончилась. Светка с работой бригадира уже не справлялась: то пьяная, то с похмелья, и её телятницей перевели на ферму, а Кольку за пьянку с трактора сняли и тоже на ферму – сторожем. Зарплату в колхозе платить перестали. Да и не колхоз это теперь был вовсе, а ООО – Общество с Ограниченной Ответственностью. Ответственность свою перед хозяйством ограничивали все, начиная с руководителя. Тот сам страдал от той же болезни, что и Колька, но до края ему еще было далеко, и разбазарил большую часть с\х техники. На собрании бывшую колхозную землю разделили на паи. Кольке со Светкой выделили долю в 36 километрах от деревни. Что с этой землей делать никто толком не знал. Некоторые продали; большинство, в том числе и Колька, оставили все как есть. Официально это называлось «отдали в аренду» хозяйству, но денег за аренду им никто не платил, так же, как и зарплату. Сменили руководителя. Новый председатель требовал дисциплины. Но вместо наличности выдавал хлеб, колбасу, масло и сыр в счет зарплаты. Колька масло не любил, но брать приходилось: продукты выдавались по ведомости без учета желаний работника. Но, похоже, руководитель себе в наличности не отказывал, потому что появились слухи о купленной им квартирке в райцентре, да и ездил он теперь не на старенькой «Ниве», а на новенькой «Ауди».
За неоднократное нарушение трудовой дисциплины Кольку и Светку с работы уволили, так что перебивались они, чем могли. А выпить хотелось все сильнее и сильнее. Светка пошла батрачить к соседу-пасечнику: он ей медовухи наливал. Колька начал Светку ревновать, отношения выяснять. Вскоре красивая прежде Светка превратилась в существо неопределенного возраста, часто украшенное синяком под глазом или разбитой губой. Колька перебивался случайными заработками. Понимал, что надо остановиться, но не выпить уже не мог.
Светке такая жизнь нравилась. Меланхолия на нее нападала изредка. В эти минуты Светка плакала, просила прощения у дочери, клялась, что «капли больше в рот не возьмет», но утром вставала злая, кричала на Лену с Колькой и убегала из дома. Возвращалась она веселая и счастливая и Кольке приносила «подлечиться». Дочь плакала, просила, умоляла их «не пить вино», часто уходила в школу голодная, невыспавшаяся, с невыученными уроками, но никогда никому не жаловалась. А однажды Лена ушла жить к бабушке. Колька скучал и заливал тоску все той же медовухой.
В минуту раскаянья он обещал дочери, что «завяжет» с пьянкой. И действительно, в выходные он не выпил ни грамма. Собрал и унес на свалку весь мусор, скопившийся в доме, истопил баню. Ночью так и не смог уснуть, думая о том, что «вино» пить совершенно перестанет, пойдет в сельсовет, так он по старинке называл администрацию сельского поселения, и попросит Катерину Ивановну устроить его не работу. Екатерину Ивановну в деревне уважали, с ней советовались. Она никому не отказывала в помощи оформить документы, привезти из города лекарство, просто по душам поговорить.
В понедельник утром он проводил дочь до автобуса (она работала в городе продавцом и училась заочно в педагогическом колледже), зашел в сельсовет. Катерина Ивановна обещала помочь. Колька знал: обещала, значит, сделает. В приподнятом настроении он пошел домой. Светки не было: он прогнал ее еще в пятницу, чтобы не выводила его из равновесия. Не зная, чем заняться, он отправился за грибами. Это занятие Кольке нравилось с детства. Недалеко от дома, вблизи дорожной насыпи, росли молодые сосенки. У их подножия Колька частенько находил несколько десятков маслят. А еще когда-то любил рыбачить. Рыбачил он и теперь, но без особого удовольствия, а улов обменивал на медовуху или водку.
Внезапно почувствовав странное беспокойство, Колька остановился. Ему показалось, что кто-то идет следом. Колька сделал несколько шагов вперед и резко оглянулся, но заметить никого не удалось. А беспокойство переросло в необъяснимый страх. Так и не набрав грибов, Колька повернул к дому. Шел быстро, часто оглядывался. Вбежал на крылечко, закрыл за собой дверь и перевел дух. Решив, что плохо себя чувствует от недосыпа, Колька лег, укрылся одеялом с головой. Последующие события он помнил плохо. По словам Светки, он метался по дому, доказывая кому-то, что он никакой не алкоголик, веником выгонял из дома чертей и собирался вызывать «скорую», так как ему показалось, что кто-то вломился в дом и пырнул Светку ножом.
Пришла вызванная соседями фельдшер Наташа и объяснила, что это делирий, алкогольный психоз, в простонародье именуемый белой горячкой, или «белочкой».
- Надо как следует выспаться и больше не употреблять, - сказала она на прощанье.
«Больше не употреблять» не получилось. Сосед-пасечник дал Светке две полуторалитровые бутылки медовухи и обещал дать еще, если они переносят сено в сарай. Где ж тут было удержаться?! И понеслась душа…
Колька не знал, сколько прошло времени с тех пор. Сон и явь перемешались. Одно он помнил точно: Светка ушла. В магазине, где он пытался выпросить в долг «чекушечку», говорили, что сегодня 23 сентября… День осеннего равноденствия. Никакого равноденствия сегодня нет: день в поисках выпивки прошел незаметно, а ночь никак не кончалась. Колька вспоминал свою непутевую жизнь. Вот он в доме старухи, так он называл мать, на печи. Мать испекла пирогов. Колька любил пироги, ел и прихваливал, а она радовалась:
-Ешь, милый сын, я еще напеку.
Колька был последним и самым любимым сыном в семье. Отец пил страшно, бил жену и детей. Однажды он погнался за матерью с топором, запнулся за сидевшую на полу дочь и уронил топор. В безумной злости он схватил девочку и швырнул о стену. Повернувшись, чтобы взять топор, остолбенел: перед ним с топором стояла жена. Она замахнулась и …выронила топор, увидев посиневшего ребенка. В тот же день она на руках тридцать километров несла дочь в больницу. Сказала, что ребенок упал с полатей. Врачи выходили девочку, но прожила она после этого всего полгода.
Кольке было девять лет, когда отец пьяный замерз недалеко от дома. Видя, как тяжело матери одной растить девятерых детей, Колька часто говорил ей:
- Ничего, мам, выдюжим. Я вырасту, стану зарабатывать, а ты будешь на печи лежать, я за тобой ухаживать буду.
Ничего из задуманного не сбылось. Выплаты пенсии Колька ждал сильнее матери: она обязательно пожалеет его и на бутылку или две даст.
Теперь старуха умерла. Колька сильно горевал и от этого пил еще больше. С ее уходом он понял, что она была единственным человеком, который принимал Кольку «и на коне, и в рубище». Светка бросила, Лена приезжала последний раз на похороны старухи. Он один, один, как перст…
Спина затекла. Колька попытался перевернуться на бок, но не смог: свело мышцы. Судороги волнообразно пробегали по телу, заставляя нервно двигаться даже мышцы лица. Совершенно измотанный, Колька то ли задремал, то ли впал в забытье. Очнулся он, когда уже было светло. Очень хотелось пить. Встать не получалось. Жажда усиливалась. Вдруг Колька услышал голоса за окном. Он закричал, но раздался не крик, а какие-то хриплые звуки. В отчаянье Колька начал стучать пятками по металлической раме кровати. Ноги почти не двигались, звук получался глухой. Голоса удалились и смолкли. Все. Вряд ли кто-то еще сегодня здесь появится. Колька жил на краю деревни. Расположенные рядом дома пустовали: одни были проданы дачникам, другие – брошены хозяевами, уехавшими в город на заработки, до лучших времен.
Неужели Кольке суждено умереть вот так: брошенному и позабытому? Искать его точно никто не будет. С непьющими мужиками - а таких осталось еще немало в деревне - Кольке было неинтересно. Все бывшие собутыльники либо спились и умерли, либо закодировались: это было непременным условием при приёме на работу к местному предпринимателю на пилораму. Соседей за стеной год как нет. Вера умерла от инсульта: довел-таки муж-алкоголик. Сам Пашка понял, что жены больше нет, только после сорокового дня. Он повесился в дровянике, а детей увезли в детский дом.
В голове зашумело, перед глазами замелькали мушки – Колька вырубился. Когда он очнулся, было уже темно. Колька понял, что долго не протянет. Умирать не хотелось. Сколько ему лет? Дни рождения они со Светкой отмечали всегда, но счет годам Колька потерял давно. Родился он в 1959. Значит, сейчас ему…сорок четыре года. Всего сорок четыре! Колька думал, что ему больше. Соседские ребятишки называли его дедом. И сам Колька часто чувствовал себя слабым и старым. Месяц назад ходил он за брусникой, хотел продать за литр спирта. Назад еле пришел. Оно и понятно: уже который год кормится Колька только лапшой быстрого приготовления, с нее не разжиреешь.
Колька вспомнил, каким вкусным было приготовленное матерью в русской печке тушеное мясо. А хлеб! Ржаной каравай с блестящей румяной корочкой, пышный рыбник, золотистый пряженец… Колька вдруг ясно почувствовал запах свежеиспеченного хлеба, рванулся, чтобы встать и …снова вырубился.
Снилось Кольке, что он сидит у родительского дома на лавочке. Отец колет дрова. Ловко так тюкает топором: раз – и готово, два – и готово. И вдруг мысль: отец же умер давно. Колька открыл глаза. Звук топора он слышал и сейчас. Голова соображала с трудом. Вот оно – спасение: кто-то стучит в его дверь. Колька не запер дверь. Сейчас в комнату войдет человек и спасет Кольку.
Вошла статная женщина. Колька узнал в ней Екатерину Ивановну, главу поселения. Конечно, это она. Кроме нее никто не станет искать такого никудышного человека, как Колька.
- Проспался? Я тебя потеряла. Куда, думаю, девался? Давай вставай!
Колька силился пошевелиться, подать ей какой-нибудь знак, что не может говорить. Правая его рука вяло приподнялась и безвольно упала. Глаза от натуги и бессильной злости стали мутными.
- Что молчишь? Опять пьяный, слова выговорить не можешь. Ладно, проспись. Завтра приходи в администрацию: работу нашла для тебя. Оформишься, зарплату будешь получать. Но это последний шанс. Пить прекращай. Выдержи хотя бы неделю, а потом в город съездим, закодируешься.
И ушла. Слезы хлынули из Колькиных глаз. Он умоляюще смотрел ей вслед. Наконец-то, через столько лет власть протянула ему руку помощи, а он эту помощь принять не может. От пережитого Колька снова потерял сознание. Временами он то приходил в себя, то снова проваливался в пустоту. Больше к нему никто не приходил.
Бывало, «дойдя до кондиции», Колька любил петь:
Вот умру я, умру… Похоронят меня….
И не вспомнит никто, где могилка моя…
От этих слов накатывало на него необъяснимое чувство. В том, что после смерти его хоть кто-то пожалеет, он находил какое-то грустное утешение, ведь пока он слышал в свой адрес только упреки и оскорбления. Его и в глаза и за глаза все, даже дети, называли Колькой, а ведь он взрослый человек. Хотелось быть нужным, уважаемым.
Слова песни начинали сбываться… И жаль себя было по-прежнему, но страх захлестывал все существо, бессильная злоба и обида душили.… Колька хотел пить. Простой воды из колодца. Раньше он с такой же силой хотел водки. Погубило его чертово зелье. А ведь раньше Кольке казалось, что может остановиться и не пить, обижался, когда мать алкоголиком называла. И когда приятелей-собутыльников хоронил, думал, что с ним такого не случится. Да, с Колькой случилось совершенно другое: он не замерз в сугробе, не утонул в проруби, не был убит в пьяной драке, не ослеп и не умер то цирроза печени. Его участь была страшнее…
На металлической душке кровати висел забытый Светкой поясок от платья. Колька пробовал до него дотянуться. Все внимание, все остатки сил сфокусировал на этом пояске: он может оборвать Колькины муки. Колька вытягивал шею, пытаясь непослушными губами схватить поясок, из кожи лез вон. Непослушной правой рукой он тянулся к заветному пояску. Рука дергалась из стороны в сторону, никак не могла схватить поясок, падала на кровать. Еще ни разу в жизни Колька с таким старанием и настойчивостью не работал. Он пытался снова и снова, пока совсем не выбился из сил.
Кольке видел мать. Она стояла на коленях в углу между русской печкой и стеной, где когда-то была спрятана полка с иконами. Колька не слышал, о чем просила мать Бога, но, судя по ее горячему шепоту и низким поклонам, о чем-то важном. Она закончила молиться, встала, повернулась к Кольке, улыбнулась ему и ласково сказала:
- Бог простил тебя, сынок, и отпускает.
Катерина Ивановна пришла снова. Тело Кольки было холодным. На груди его лежал синий поясок. Когда Колька умер, сказать было трудно. Да и не нужно: человек отмучался.
Теги:
