Шинель

- ..Папа Вильям! – сказал любопытный малыш, -
Голова твоя белого цвета,
Между тем, ты мешаешь пейот и гашиш –
Как ты думаешь, правильно это?
Папа Вильям молчал, дул на совесть в кулак,
Шевелил по карманам бумагу.
(А на город шагал намокающий мрак,
И сигналки орали со страху).

- Папа Вильям! – сказал, наливая, малыш, -
Голова твоя – брошенный улей.
Для чего ты слова языком шевелишь,
Если пчёлы навеки уснули?
Коли слово – косяк, коли дело – беда,
Все пути – в суету или скуку..
Поперхнувшись, прокаркал старик: - Никогда,
Никогда, не тупи мне под руку!..

- Папа Вильям! – сказал захмелевший малыш, -
Мы ползём переулками речи.
Мы видали так много несдюживших крыш,
Что свои сберегаем от течи.
Как сказал бы один сильно мёртвый поэт,
Тараскон примиривший с Таманью, -
Пусть торопятся те, кто платил за билет,
Ну а я потихоньку табаню..

(А вокруг, свесив ноги, садилась гроза,
И уже шелестела либретто).
И малыш замолчал. Дождевая слеза
Погасила его сигарету.
Заворчал, подмокая, старик-водосток..
Папа Вильям всё думал: засну, и –
Слышишь, ты, мой хромой, непроснувшийся бог? –
Может быть, я - тебя одесную?..

- Папа Вильям! – сказал хитрожопый господь, -
Одеснуй сам себя на досуге!
Там, куда я запродал тебя на развод,
Обожают свободные руки.
И какая б ни тёрла тебя кутерьма,
И какие б ни нежили скуки –
Сам себе будешь зэк, вертухай и тюрьма,
И никто не возьмёт на поруки.

В Раккун-сити гроза наступает спроста,
Помогает от зонтика дождик.
В две затяжки пробег - от ж/д до моста.
Убелённый костями художник
У тропы на Исеть репетирует ив
Оперенье серебряным звоном.
Видишь? Небу не жалко воды на полив.
Видишь? Ветра не жалко циклону.

А слова – что слова?..

- ..Папа Вильям! – малыш
Тронул деда, как хрупкую лиру, -
Забирай ту шинель, на которой сидишь,
И айда. Тут становится сыро..