Она жива не в днях былинно-давних.
Из окон изб лампадкой светит Русь.
И прячет сон в едва прикрытых ставнях.
На суку-долю жалуясь, пока
Еще слышна, чёрт знает чья, трехрядка.
И… горькой браги зачерпнет рука.
А на душе, так муторно и сладко.
Заголосят чудные петухи.
Заря зерном рассыплет горсти света.
Да в горле ком от песенной трухи.
Где это всё? Где Русь былая эта?
Нам в мир бы чуждый не было дорог.
Увязни в непролазнейшем апреле.
Так не судьба, а может быть и рок
Настиг и здесь, глуша пичужьи трели.
О чём они, чужие голоса?
По тишины размолотым останкам
Прёт мотоцикл взбесившимся мустангом,
Копытит грязь всей мощью колеса.
Стоит, галдит хмельная молодёжь.
Эх, голь да гиль! Не все ли, всюду в бары?
Не подойдёшь и мимо не пройдёшь.
Пивка хлебнёшь и рюмку-две до пары.
Ах, чудо-сказка! Избы-терема!
Впрямь «лютый червь оплёл девичий локон».
Над нищетой – кирпичная тюрьма.
Дворец над полем во сто мёртвых окон.
Да где ж ты, Русь? Прошла по сердцу сталь...
Дорожки-стёжки по лесу в оплёвках.
Куда, сынок, в какую смотришь даль?
Что ищешь там, пропащий полукровка?
Что русского осталось на Руси?
А парни, после мутной их попойки,
Стоят, галдят; о чём не расспроси.
Ну, сплошь техасцы – джинсы и ковбойки.
И лишь поля грызёт и гложет грусть.
Торопишься, как будто убегая.
Себя, стыдясь, куда ж ты рвёшься, Русь?
Всё та же и по-прежнему другая.
