Памятник был представлен народонаселению в чине генералиссимуса, что стало поводом для слухов о том, что теперь он непременно приедет и, Сам, подразумевая под этим словом с большой буквы славного победителя войны.
И в самом деле, ничего теперь ему не мешало приехать на свою жем- чужную дачу, чтобы позволить себе пожить в субтропиках в свое удоволь- ствие, не очень заботясь о предписании личного доктора, Амоса Петровича Прищурова с усами большого обрюзгшего кота с полусонными глазами.
- К нам на днях приезжает товарищ Сталин...- Делились приятными но- востями горожане, не скрывая своей радости по поводу этих слухов, каковых в Сухуми зря никогда не распространяли, и произносили здравицу у базар- ных прилавков, в столовых или ещё где-нибудь.
В городе было два базара, прошу не путать с рынками: Большой и Ма- ленький и, умиляясь собственному прозрению по случаю приезда Больше- усого, так уважительно звали Сталина в народе, совершенно выпуская из вида истинного усана страны - Михаила Семеновича Буденного.
Пропустив стакан-другой и, достигнув самоуважения в откровениях, горожане, да не только лишь горожане, начинали откровенничать, возводя свои предположения в некую фактуру истины, продиктованную абсолютно здравым смыслом.
- Хорошо бы да поскорей!- радовалось народонаселение красивого го- рода, улыбаясь некрасиво прокуренными зубами, кое-где и кое-как укра- шавшими обожженные рты и изношенные лица и, закусывая в отсутствие хлеба хули-пхали, увязав существительное с глаголом в необходимой после- довательности.
Хули-пхали это такое местное соление (ради всего святого, выкиньте глупость из головы!), которое приготовляется в Мингрелии почти также, как капуста по-гурийски, но из овоща, внешне похожего на сахарную свеклу.
Говорят, что такое названье этой очень сердитой овощной закуски
(стручковый красный перец сам по себе чрезвычайно сердитый) придумал Маяковский, гостя в одном из ресторанов Сухуми, где ему официантка пре- дложила ознакомиться с меню, где в числе всевозможных закусок значились и хули.
Владимир Владимирович, прочитав «хули», этому существительному через дефис присовокупил глагол «пхали». Отсюда и столь экзотическое название.
Поясню, что хули-пхали режут кубиками, заправляют толчёной массой грецкого ореха, или без него, только лишь сердитой аджикой: закуска отме- нная – все пальчики оближите! Это вам не селедка, после которой не поце- ловаться, не выдохнуть и не вдохнуть! Это вам не огурчик, хотя к огурчику не испытывают никакой антипатии, сам не единожды им закусывал - хорошая штука, но это тогда, когда на столе отсутствует хули-пхали.
Все рестораны города Сухуми закупку этой закуски осуществляли на Ма- леньком базаре.
На Большом базаре, лук порей, но не лук, а что-то похожее на него, при- готовленный сердито и вкусно.
Сейчас и там (это на Большом базаре) и здесь (на Маленьком) горожане, разделившись по пристрастиям, там и здесь, вели беседу о предстоящем ви- зите генералиссимуса в город.
- Хорошо бы да поскорей! Может, тогда к его приезду сверх разнарядки Кремль отгрузит нам зерна...
Верили, что отгрузят, а потому чачу и вино пока закусывали без хлеба – там и здесь, счастливо выдыхая:
- Считай, что уже отгрузили!
Представление о том, что Кремль – это продовольственный склад, ни у кого не вызывало сомнения, как и в том, что его главным кладовщиком яв- ляется сам Иосиф Виссарионович Сталин, он же Большеусый, он же и побе- дитель и мудрец!
И вот, слухи, непорочно зачатые в растопыренных ушах провидением, сквозняками стали залетать в форточки, в закоулки и закоулочки города и залетели они и во дворы школ.
Потом какие-то люди пришли в директорские кабинеты всех четырех школ и, побеседовав там о чем-то очень важном и насущном, сразу же по окончании учебного года в них устроили конкурс красоты: нет-нет, не поду- майте ничего дурного!- девочек не раздевали (это был конкурс девочек),
их всего лишь разглядывали взыскательными глазами какие-то очень се-
рьезные мужчины со знанием банковского дела, хорошо знакомые с жен- ской архитектурной конструкцией и знающие в этом деле толк.
Вскоре путем такого очень нелегкого теста, во всех четырех школах бы- ли отобраны лишь по девочке, очень похожие друг на друга, а потом троих из них отсортировали, посчитав их копией оригинала – Элисо Туташхиа (для бабушки Минца – Эли), закончившую четвертую городскую школу с хороши- ми оценками.
После такого отбора, совершенно неожиданно для бабушки Минцы и её внучки Эли, Элисо предложили пройти обучение к хорошим манерам в Сино- пе у каких-то дам в мундирах, и вернулась домой совершенно другой девоч- кой и потом, сидя у раскрытого в лето окна, всё вопрошала про себя: «К чему бы это?» И этот невольно поставленный перед собой вопрос, стал вопросом всех вопросов для жителей города Сухуми, когда они поутру августовского воскресенья стали свидетелями того, как четверо рабочих под строгим над- зором красивой женщины стали пересаживать пальмовые деревца.
- К чему бы это?- сказал Соломон Мудрый, бесприютный человечек (му- дрость, наверно, всегда бесприютна), носивший ботинки с чужой ноги, обе с левой, видно, это были подарки фронтовиков, не нуждавшиеся в левой паре за отсутствие левой ноги, и возведя тусклый взгляд в небо и с прозревающей грустью тихо, выдохнул:- Значит, к чему-то!
И действительно, уже во вторник, тоже поутру, горожане увидели, как в место потесненных на задний план растений, явился ответ на вопрошание в виде великолепного беломраморного генералиссимуса; его нельзя было не узнать с первого взгляда и с первого же взгляда в него не влюбиться.
Девочки, только совсем недавно проходившие отбор, взглянув на семи- метрового вождя, чуть-чуть лукаво улыбающегося из-под усов, испытали тот священный девический страх, который внедрен в них природой с чрезмер- ным любопытством.
«Боже мой!- воскликнула про себя и Элисо, испытав тот же девический страх, что и другие девочки, но ещё сильнее, чем они, взглядывая на памят- ник снизу. - Вот оно к чему!..»
О девическом страхе Элисо с бабушкой делиться не стала, её бабушка была слишком прозорлива, чтобы не понять, чем заканчивается такой свяще- нный девический страх, управляемый чисто женским любопытством, но о увиденном в парке памятнике, рассказала во всех подробностях:
- Он такой-такой-такой красивый, бабушка, прямо как первый снег в го-
рах Сванетии. Бабушка Минца, ты помнишь, как я спросила тебя о глаголах «расставить» и «раздвинуть», когда училась в пятом классе? Ты меня тогда ещё поругала, что рано этими глаголами интересуюсь. Так вот, сегодня я са- ма увидела: у товарища Сталина ноги на пьедестале очень широко расстав- лены... Правильно ли я употребила глагол?
- А как, правая по отношению левой – слишком ли далеко она ушла от неё?- спросила бабушка Минца, не зная, как уйти от разговора о пресловутых глаголах.
И бабушку потряс ответ:
- Она шагнула поступательно вперед, но как-то в никуда!..
На этом общение бабушки и повзрослевшей внучки закончился.
Минца, благополучно избежав толкового разъяснения от внучки о смыс- ловом и значение глагола «раздвинуть» (в этом уже просто не было никакой нужды, такой глагол не мог быть использован применительно к памятнику), сказала, что обязательно посмотрит как-нибудь на днях, куда это поступате- льно в никуда ушла правая нога мраморного памятника. О самом памятнике и его оригинале говорить не стала, хотя подмывало желанье спросить, верны ли слухи о скором приезде Большеусого, предчувствуя, что с его приездом только лишь ещё больше усилиться её смутная тревога, родившаяся со слу- хами и прочими делами.
Спустя пару дней, Минца вошла в парк, хотя в этом не было никакой ну- жды,- памятник хорошо был виден и с тротуара проспекта Сталина, к кото- рому было обращено мраморное лицо самого красивого в истории челове- чества генералиссимуса. Хотя трудно было бы представить себе некрасивы- ми генералиссимусов. А это был тот самый случай, когда мундир и генерали- ссимус, заполучив друг дружку в услужении, выглядели счастливыми таким историческим браком.
«Сатанински красив!- отметила про себя Минца.- Но лучше бы ему сюда не приезжать!»
Однако вопреки её желанию, слухи о приезде Большеусого вскоре под- твердились – об этом сказала сама Элисо, которая была приглашена в Синоп к дамам, у которых она обучалась хорошим манерам, они же ей и устроили встречу в Агудзере с Лаврентием Берия (ради бога, ничего дурного не берите в голову!):
- Вот эта девочка, Лаврентий Павлович, которая!..
- А-ааа!- сказал Лаврентий Павлович, снял пенсне и снова и ещё веселее
повторил:- А-ааа! Ну, как зовут красавицу Туташхиа?
- Элисо!- сказала сконфуженно Элисо, узнавая внове защитника Кавказа по многочисленным фотографиям, под которыми давались стихи местных поэтов в их сборниках с посвящениями земляку-герою; она на такую встречу с ним не рассчитывала.
- А ты, красавица Туташхиа, не внучка ли Минцы Туташхиа?
- Внучка!
- Майн гот! Как тесен мир! Бабушка твоя была настоящая красавица, ко- гда я учился в реальном училище! Мы все на неё заглядывались... А теперь ещё и внучка такая же красавица!
- Что вы, батоно Лаврентий, какая же я красавица! Я обычная сухумская девочка!
- Ну, вот что, обычная сухумская девочка, скоро в Сухуми приедет батоно Сталини отдыхать.- Лаврентий выдержал паузу, нацепил на нос пенсне и, ск- рыв за его стеклами чуть погрустневшие глаза, добавил:- Вот и будешь ему, бабу Сталину, внучкой... Пойдешь к нему внучкой-горничной; бабу будет ну- ждаться в заботе такой симпатичной внучки: ты будешь подавать ему завтра- ки, обеды и... настраивать на полноценный отдых, он очень любит пение че- рных дроздов...
Через час после такого милого собеседования с защитником Кавказа Элисо вернулась домой на крыльях радости и с неподдельным восхищением описала бабушке Минце весь разговор с сыном Павле Берия.
- Бабушка Минца, ты себе не можешь представить, как хорошо говорил о тебе сын Павле Берия! Передай, говорит, привет бабушке-красавице...
- Ах, сукин сын!- с восхищением проговорила бабушка, молодея на гла- зах у внучки на целый полтинник.- Всё пялился на меня, глаз не сводил под- росток!- но, вскоре погасив в себе приступ молодости, озабоченно прогово- ворила:- Не надо бы ему приезжать! Ему, сыну русского духа, было бы лучше слушать под Москвой вороний грай!
- Бабушка Минца, как ты можешь!
- Ты мне сказала,- продолжала бабушка.- Что правая нога генералисси- муса поступательно выброшена с пьедестала вперед в никуда!- Она задум- чиво подняла лицо и, тяжело прикрыв глаза, вспомнила вопрос пятикласс- ницы о значении глагола «раздвигать», заданный ей и вздохнула.- Значит, тебе предложена работа подавальщицы на сталинской даче?
- А что, такое подавальщица, бабушка Минца?
Бабушка промолчала, пропустив мимо своих ушей вопрос внучки и сп- росила:
- Когда он приезжает, сын русского духа! Боже мой! Чуть не сказала: святого духа!
- Через четыре дня, в четверг! Ой, забыла тебе показать, мне два летних платья дали и белый фартучек...
Тем временем, пока бабушка огорчалась по поводу скорого приезда Сталина, а внучка наоборот – радовалась этому обстоятельству (кому могло ещё выпасть такое счастье, увидеть того, кого считали отцом всех народов), в Агудзере, в своем кабинете, Лаврентий Берия строчил короткое письмо. Он это делал регулярно и, собрав в количестве целой дюжины, отправлял ока- зией в Москву своей возлюбленной, мерхеульской немецкой овчарочке по имени Генриетта, которая, поборов священный девический страх чрезмер- ным женским любопытством, стала его, Лаврентия, возлюбленной.
«Сегодня я имел величайшее удовольствие беседовать с девочкой, пока ещё пахнущей лесными ягодами (боже, куда это всё потом девается!), вот её-то мы и отобрали для старика, батоно Сталини; который приедет сюда на свою дачу. Думаю, старик не зайдет так глубоко, чтобы того... Да и его док- тор, Прищуров, в своей рекомендации не советует старику нарушать паркет- ный флирт с переводом его на горизонтальную плоскость. Но вопрос в том: будет ли придерживаться генералиссимус рекомендациям своего гуру... Да, чуть было не забыл. Позавчера я, ярый атеист, крестил в Илори двух немец- ких близняшек – Сибиллу и Стефанию, двух пухленьких десятилетних дево- чек. Вообще, в нашей интернациональной научной колонии, только ты не ре- внуй, лишь немецкие овчарки ко мне любезно прищуриваются. А мои крест- ницы, валясь на мои колени, просят стать их папой, жалуются, что их папа Вольф, больше любит сложную не школьную таблицу умножения. Вот и всё. На этом заканчиваю свой отчет. Смотри мне там, не заводи большой табун! Будь мне, моя овчарочка, верна до гробовой доски! Лауренти.»
Три бесконечно долгих дня для Элисо прошли так сложно, что словами не описать её девические переживания; она никак не могла вписать в сюжет той дачной идиллии себя, где поют черные дрозды по утрам и вечерам, где над территорией витает сытый запах ржаного хлеба. На большее у Элисо не хватало воображения, чтобы описать генералиссимуса на террасе, пускаю- щего сладкий дымок (то, что он курить душистый табак, она знала) в небо.
Девочка в горячечном бреду наяву по нескольку раз бегала в парк,
благо, что он находился под боком, и вглядывалась в памятник, одухотворяя его своим неровным дыханием, пока не наступило утро четвертого дня, ко- торое... Впрочем, она не знала, каким оно должно было стать для неё.
Она надела подаренное платье голубоватого оттенка, юлой покрутилась перед зеркалом с некоторой досадой и грустно опустила глаза на бедра; её учителя и покровители, по недомыслию ли или по какой-то ещё причине, не позаботились украсить платье, изнаночную его часть соответствующим ниж- ним бельем. К своему глубочайшему разочарованию, пришлось надеть стан- дартное для всех женщин, независимо от возраста, белье, перестиранное в золе в отсутствия мыла.
Элисо выскочила на улицу и сев на городской транспорт, доехала до эс- такады, поскольку именно за эстакадой заканчивалась территория обслужи- вания, а дальше, храня на лице приличествующий вид особы, у которой име- лось при себе особое удостоверение, чтобы беспрепятственно пройти через пропускной пункт в парковую зону, пошла пешком.
В пропускном пункте серьезные мужчины внимательно покрутили по очереди перед собой удостоверение и пропустили, наложив запрет на сумку:
- Возьмете на обратном пути!- сказали ей.
«Хорошо, что её не ощупали,- подумала она.- Предупреждал же меня дядя Лаврентий о том, что с собой можно иметь только себя... Вот и неси се- бя, дурочка бабушки Минцы.
Ступив на обширную территорию дачного парка, откуда угадывалось белоснежное дачное помещение в три или четыре этажа, свежо и отрадно сверкающего на раннем солнце, отсюда, с тропинки, выложенной плитами тропы, трудно было разглядеть целиком это заповедное строение на запа- дном склоне холма, укрытого буйной зеленью растений. Среди этой буйной растущей зелени выделялись высокоствольные кипарисы, из-за шевелюр которых неумолчно перекликались черные дрозды, затеяв серебряные пе- сни, ломкие как хрусталь, и эти хрустальные осколки разлетались во все сто- роны, как брызги горных рек, падающих с уступов вниз с завораживающей быстротой и отчаянья.
Подойдя поближе к дачному зданию, сверкавшему, как жемчуг, Элисо
робко возвела свои очи и в рамке белоснежной террасы, увитой плющом, увидела воскурение голубоватого дымка.
- Это он!- прошептала Элисо, понимая, что ей не сдвинуться с места.
Справиться со своим недугом ей помогли две женщины в белых халатах, предусмотрительно оказавшиеся здесь так своевременно:
- Элисо?- спросили они и, взяв её под руки, ввели в здание дачи, напои- ли душистыми каплями и успокоили:- Не надо так волноваться! Оно тебе ещё пригодиться в период замужества... Сегодня ты только присмотрись, как и что мы будем делать, а к ужину сама взойдешь к нему на террасу... Он лю- бить завтракать, обедать и ужинать на воздухе, глядя на бесконечный прос- тор моря... А ещё он любит закаты... А здесь у нас закаты на загляденье, не то, что где-то там...
Откуда они всё это знают о Сталине, если он только-только прилетел, ей не сказали. Да и сама не решилась спросить. Сама ведь скоро всё увидит и поймет, не глупышка же ведь неисправимая!
И вот, настал этот закатный час; Элисо сама видела, как к Сталину на те- ррасу поднялся Лаврентий Берия, тот самый, сын Павле Берия, с которым она уже встречалась в Синопе.
- Через полчаса поднимешься к ним,- сказала ей одна из тех двух жен- щин, встретивших её у входа в подъезд, должно быть, главная распоряди- тельница сталинской дачи.- Сразу не поднимайся, дай каким-нибудь обра- зом знать о том, что поднимаешься. Мало ли о чем могут говорить мужчины на отдыхе. Поднос будет на этом столе, тебе только нужно будет поднять на- верх... Разговор нельзя подслушивать...
Через полчаса Элисо, как было ей рекомендовано, с подносом в руках направилась к деревянной лестнице, поднялась по ней плавно, как учили, и вот уже должна была шагнуть за порог террасы, но задержалась; её испуга- нным глазам открылась широкая спина генералиссимуса в белом праздни- чном мундире.
Сталин, утопив себя в плетеном кресле, держал в руке бинокль, как пи- ратский капитан и разговаривал с Берия, стоявшим справа от него вполобо- рота:
- Товарищ Лаврентий,- донесся до Элисо чуть насмешливый голос Ста- лина с террасы.- Женщины бывают двух видов, точнее, категории. Первый вид или категория женщины, это блад! Вторая категория, побладушка!- Он говорил так спокойно и так неторопливо и с такой паузой между словами, словно давал своему собеседнику, как сухумский архиерей Чкадуа, вложить-
ся между ними своими насущными раздумьями.
Элисо, услыша такое из уст Сталина (уста его она не видела), так сильно
её потрясло, что она чуть было, не выронила поднос с легким ужином на нём.
Вторым потрясением стало для неё его большой непоправимым акцент кахетинца, что хотела бы усомниться в том, что обладателем такого акцента является генералиссимус, батоно Сталини, но, к сожалению, трудно было в это усомниться.
- А проститутки?- спросил Берия, не давая усомниться Элисо в принад- лежности Сталина к его величию.
Сталин, на заданный ему вопрос, ничем не отреагировал, будто не слы- шал его; приставил к глазам бинокль и стал разглядывать море, вдоль кото- рого по берегу в пятистах метрах через автомобильную трассу, а затем и же- лезнодорожное полотно барражировал рыболовецкий сейнер «Иосиф Ста- лин».
Всё это, казалось, находится прямо под террасой дачи, где уже целая плеяда черных дроздов, устроившихся на шевелюрах кипариса, рассыпала серебро щедрыми брызгами росы.
Вдруг Сталин отложил бинокль на рядом стоявший столик, внимательно посмотрел на Берия и, опустив на время какой-то важный к нему вопрос, продолжил свое рассуждение о природных качествах женщин, возвращая в круг разговора заданный ему вопрос о проститутках.
- Проститутки,- заговорил своим насмешливым голосом Сталин.- То же бывают двух видов. Первый вид проституток и есть самый опасный, это - политические проститутки, которые не дорожат своими убеждениями ради корыстной выгоды. А проститутки женщины, товарищ Лаврентий, однозна- чно убеждены в том, что тело, отпущенное им природой, со всеми органич- ными отверстиями, является товаром купли и продажи. А поскольку их тело является востребованным товаром, то, значит, будет подвергаться к эксплуа- тации такой товар. Наша задача, задача всех коммунистов, и твоя тоже Лав- рентий Берия, не допустить эксплуатации природных рессурсов! Ликбез око- нчен! Где же ужин, товарищ Берия?- и он невольно обернулся и встретился глазами с девочкой с подносом на руках.
- Разрешите, батоно Сталино,- залепетала Элисо, широко распахнув не- подвижные глаза, обрамленные длинными-длинными ресницами, загнуты- ми кверху. Она подошла к столику, опустила на его край поднос, почти пе- рестав дышать, и шепотом поздоровалась с мужчинами, которых она нево- льно подслушала. Потом изящно расставив тарелки с закусками и мясным
блюдом в большой тарелке с соусницами, отошла назад, желая поклониться
и уйти, но Берия задержал её.
- Элисо,- сказал он с ободряющей улыбкой на лице.- Вот он твой бабу. Он совсем не страшный! С такой внучкой и бабу сбросить с себя бремя забот хотя бы здесь на время отдыха...
- Не слушай его, внучка,- подхватил бабу, лукаво улыбаясь из-под усов.- Как же зовут мою такую восхитительную внучку?
- Элисо!
- Красиво!- Сталин, стараясь произвести хорошее впечатление, если не сказать, понравиться внучке Элисо, встал во весь свой генералиссимусский рост, не очень уж, чтобы сказать, высокий, но величественный и, повернув-шись лицом к ней (у девушки зарябило в глазах от позолоты его генералис- симуства), спросил:- Скажи-ка, внучка, ты ужинала или нет?
- Да,- сказала она чуть слышно.- Да, батоно Сталини...
Сталин придвинул кресло к столу, рядом с ним поставил стул и сказал:
- Садись, бабу! Думаю, что товарищ Берия тоже захочет с нами оттужи- нать.
- С удовольствием!- отозвался Лаврентий, садясь супротив хорошенькой внучки генералиссимуса, снова улыбнулся ей в знак поддержки:- Мясо-то пахнет жизнью!
Элисо садиться не стала, хотя ослушаться генералиссимуса не предпи- сывались никакими хорошими манерами; разложила чахохбили из курицы по тарелкам. Первую поставила перед вождем народов, вторую перед за- щитником Кавказа, к центру стола придвинула большую плоскую тарелку со свежими овощами, местами укрывшими амурный сюжет по кромке с позо- лотой. Потом в хрустальной вазе рядом с тарелкой с овощами, поставила хули-пхали, горящий пунцовым девическим стыдом, придвинула лаваш в плетеной корзиночке к хули-пхали и облегченно улыбнулась самой себе.
Она насытила себя глазами, наблюдая за тем, как мужчины терзают мя- со, пахнущее – ни зерном, ни травой, а сразу всем,- жизнью! Всё было насто- лько прекрасно организованно девочкой, что, великие мужи человечества, забыли о том, что вокруг них кто-то заботливо хлопочет.
После раннего легкого ужина, предваряющего ужин более разнообраз- зный, Элисо незаметно удалилась с подносом, а Сталин, взяв в руки бинокль, стал искать объект своего интереса и, найдя его, повернулся к Лаврентию и задал отложенный им на потом вопрос.
- Товарищ, Берия,- начал он, придавая своему голосу озабоченный отте
нок:- Почему же это так часто в акватории города усердно барражирует ры- боловецкий сейнер «Иосиф Сталин»? Сдается мне, товарищ Берия, что этот сейнер не рыболовецкий, а настоящий боевой катер... Неужели вся морская рыба рассредоточена именно вблизи дачи? Чем же её таким прикармливают здесь?
- Это действительно так, товарищ Сталин.- Отозвался Берия.- В этом мес- те городской акватории есть естественная яма, где сосредотачиваются кося- ки, поскольку сюда намывает река всевозможных рачков... Где еда – там и паразиты! Я хотел сказать, хищники!
Сталин на время оторвал бинокль от глаз и с живым интересом посмо- трел на своего собеседника, одетого под жуликоватого фининспектора, шны- ряющего по чужим дворам в поисках наживы для себя и государства, обла- гающего налогами всё, даже мужские причиндалы, катающихся между ног, за не воспроизводство пролетария.
- Браво, Лаврентий, браво!- Сталин щадящее похлопал ладонями себя по ляжкам.- Как точно всё подмечено!- Он хотел ещё что-то сказать, но воз- держался, так как началось то, что привлекало его в закате; на огненном ди- ске заката, опустившегося до кромки морской воды, обозначилось барелье- фное изображение исторического персонажа.- Вот, посмотри, кто явился к нам!
- И кто же?- сказал Берия, зная пристрастие Сталина обнаруживать тай- ные знаки на диске заката в виде барельефного изображения; часто эти зна- ки являлись ему по какому-нибудь поводу, который им связывался с перс- пективным планом по перестановке кадров, не всегда решавших должным образом поставленных задач.- Кажется, на сей раз опосредованно к нам по- жаловал... пожаловал... ну, да, Гришка Распутин! Хороший знак в преддверие паркетного флирта.
Сталин не пожелал ответить на прозрение Берия, но, было видно, что, несмотря на нелюбовь к Гришке Распутину, он не прочь принять сей знак как очень хороший, но, чтобы ввести в заблуждение Берия, признал в барельеф- ном изображении лик другого гения – Владимира Ильича Ленина.
- Странно,- сказал Сталин после продолжительной паузы.- Что же на этот раз хочет нам сказать товарищ Ульянов-Ленин?
- Задать вопрос: «Что делать?»- сказал Берия, но, подумав, поправил се-
бя:- Он советует сделать шаг вперед и два шага назад... на себя... цинично,
но актуально для паркетного развлечения...- Берия, почувствовав, как он по- шлеет на глазах у себя на этой ослепительной красивой террасе, встал и, гру- стно улыбаясь, добавил, продвигаясь к выходу:- Не буду объедать! Побреду к другому корыту, да и Вартан ждет.
Вартан, молодой армянин из Цебельды, был личным шофером защит- ника Кавказа.
В молодые годы отец Вартана, Нерсес Тополян, учился с Лаврентием в реальном училище в Сухуми и, время от времени продолжал поддерживать с ним отношения, а в годы войны Нерсес держал в рядах сванского ополче- ния оборону перевала.
Теперь ежедневно общаясь с сыном своего давнего приятеля исключи- тельно на мингрельском языке, Вартан свободно владел мингрельским, по- стоянно подкалывал его:
- Вартан,- напоминал Берия своему шоферу о том, что и на нём лежит вина в распаде Византии в 1452 году, а потом в падении генуэзского госу- дарства в 1473 году.- Большой грех лежит черным пятном на армянском народе, и, конечно же, на тебе! Надо как-то гасить эти исторические долги! Как ты собираешься это делать? Нерсес, например, не знает!
- Поступлю на исторический факультет,- отвечал Вартан.- И крепко на- пьюсь, а потом во хмелю перепишу историю! Нет! Всю сожгу, а на полки по- ставлю чистые листы, чтобы была возможность начать новую...
- Что - новую историю человечества?
- Жизнь!
- Правильно! Я бы то же так поступил, но у моего народа нет грехов ни перед Византией, ни перед Генуэзским государством и его народом! А по- тому я пою:- Арти кочки куморту до, на... Э-э, осурс гиригенкиао на, осур мара му осури, на... (один человек пришел и вот... говорит, жену тебе сос- ватаю, но жену кую вот)...
Вартан, недолго думая о Византии, которую он и его отец, Нерсес, не за- стали, не зацикливаясь и на Генуэзском государстве и датах, нажал на газ, и с искренним чувством подпел хорошим сопрано.
К сожалению, Элисо, покидая территорию сталинской дачи, к распева- нию песни, даже такой зажигательной, не расположена была; она возвра- щалась домой пешком со смешанным чувством разочарования и легкого унижения.
Нет, не так она представляла встречу с богочеловеком, и не таким себе
представляла и самого богочеловека, величие которого было вознесено
ввысь беломраморным памятником. Элисо даже и в самых жутких ситуациях жизни не могла допустить мысли о том, что когда-нибудь станет свидетелем такого сквернословия Сталина. Теперь он был для неё просто дачник... А ле- гкая досада Элисо заключалась в том, что её не на шутку порадовал сверток (а не должна была радоваться, будь она не женщиной), который всучили ей в руки перед уходом. В нём был завернут полбуханки белого хлеба и полбуха- нки ржаного с твердым куском халвы. Это и вызвало у неё легкую, но ощути- мую для первого раза, досаду.
Но ещё большую вызвало у бабушки Минцы, несмотря на то, что она не всегда могла отоварить свою хлебную карточку в бесконечных очередях; та- кое легкомыслие внучки она встретила с укором:
- Пожалуйста,- сказала она,- больше этого не делай! Мы люди очень ск- ромные; нет-нет, она даже не подумала сказать, «что мы люди очень бед- ные», а потом, сев с Элисо за стол, с удовольствием ела по крошечке черный хлеб с белым, увязывая их между собой липкой халвой.
Однако к утру следующего дня досада улеглась вместе с просыпавшим- ся крапушным очистительным дождичком сквозь улыбку лукавого солнца, игравшего в жмурки прямо за дачным строением.
Элисо легко и весело поднялась по тропинке к подъезду, распугивая своей целеустремленной походкой дроздов, рассыпанных по полянке чер- ными точками, умыла с дороги руки, это было непременное условие, подх- ватила со столика поднос с завтраком и поднялась по деревянной лестнице на террасу, чуть-чуть замешкалась на пороге.
Она никак не могла понять, что её так сильно влечет сюда, но пересту- пив порог, поняла, что.
Этим что оказалось одиночество человека, обернутого в столь величе- ственный мундир с позолотами.
Генералиссимус сидел, как и в прошлый раз, спиной к ней, чуть подав-шись вперед, плечи были низко опушены, в низко опушенной руке струился сизый дымок из трубки, окуривая вокруг себя всё живое пространство бла- говониями «Герцеговины Флор». И эта отрешенная поза Сталина, навевая грусть на Элисо, подсказывала ей о том, как несчастен и одинок богочело- век в своем божественном величии.
Девушка, проникнувшись состраданием к ближнему, ближе Сталина на
террасе никого не было, она слегка зашуршала платьицем, так учили её, и,
дав себя обнаружить Сталину, быстро устремилась к нему:
- Батоно Сталини,- с тревогой в голосе, но участливо прошептала она, торопливо ставя поднос на стол.- Что с вами? Скажите, может доктора поз- вать, пожалуйста, батоно Сталини!
Сталин неуклюже обернулся на голос Элисо, у него была хорошая па- мять на голоса, и радостно воскликнул сквозь неодолимое чувство одиноко- сти:
- Элисо, это ты, бабу!- свободной рукой он придвинул стул к своему кре- слу и попросил сесть Элисо.- Бабу, секрет хранить умеешь?- спросил он и грустно-грустно посмотрел ей в глаза, будто говоря этим взглядом, что пере- поручать секреты – удел слабых людей.
- Не знаю,- растерянно прошептала Элисо, ещё больше проникаясь к нему сочувствием.- Мне никогда не перепоручали секреты! А что?
- Песню одну забыл - про ласточку, поможешь найти её в моем сердце. Я её в детстве и потом ещё долго пел, оставаясь в одиночестве, а теперь ни- как её не вспомню. Люди моего положения, бабу, часто, даже очень часто остаются в одиночестве... И эта песня помогала мне вернуться туда, откуда я ушел: стоило ли это делать ради полстраницы славы?
Элисо, разглядев в генералиссимусе совсем другого человека, чем ещё вчера, радостно засверкала белками глаз и тихим, грустным-грустным голо- сом запела самую грустную народную песню: «Гапринди шаво-оо мерцхало-оо, (полети черная ласточка)...
Сталин, услыша в голосе Элисо собственную грусть, торопливо отложил в сторонку дымящуюся трубку и, обняв свою спасительницу за плечо, к сво- ему удивлению, нашел в своем сердце продолжение песни и тоже подстро- ился под её мелодию:
- Амбави чамомитане-ее (известие мне принеси)...
Вскоре слова песни, нашедшие отклик в двух сердцах и согласие в об- щей исторической грусти всего грузинского народа, обретя новое дыхание, кружили на крыльях над дачным парком.
Кружили, как казалось, вопреки всем козням и коварствам соседей и тех, кто в алчных замыслах представлялся покровителем грузинского наро- да, нашедшего в себе веру и силы выстоять в испытаниях. И может быть, с помощью таких вот песен, веков которым не счесть!
Дуэт так увлекся песнопением, что он – и генералиссимус, и простая су-
хумская девчонка, пролетарская голодранка, нашли такое единство и со гла-
сие между собой, что, казалось, ничем теперь их не разъять. Но, к сожале-
нию, песня закончилась; бабу поцеловал внучку – поцеловал совершенно
искренно, как сирота сиротку и встал.
- Давай-ка что-нибудь поклюем!- и, придвинув к столу кресло, усадил рядом с собой Элисо и стал за ней неумело ухаживать, вызывая неподде- льный хохот у девушки, но довел своё ухаживание до логического конца, выпив с ней по бокалу «хванчкари». Потом они наперегонки поели клубнику, посыпанную сахарной пудрой, ту самую, не в буквальном смысле, которая оказалась впоследствии стратегической...
После этого памятного утра, поумнев по-женски быстро, Элисо больше не считала Сталина дачником, даже забыла о том злосчастном дне перед закатом, который так сильно её расстроил.
Теперь она с радостью бежала на работу, чтобы пообщаться со столь знаменитым на весь мир дедушкой, который не скрывал от неё своего де- душкиного расположения.
Её всё теперь в нём устраивало, а потому с каждым часом и днем (про- шло всего три дня) к нему всё больше и больше влекло, и в этом невинном влечении Элисо незаметно для себя стала утрачивать священный девический страх, дав полную свободу любопытству.
Она приносила легкие завтраки на террасу и, присев вместе со Стали- ным за стол, принимались врукопашную одолеть принесенный завтрак. А потом, отставив пустые тарелки в сторонку, съеденное запить все тем же бокалом вина мелкими шуточными глоточками, ведя тихие-тихие разговоры ни о чем. Затем, это уже стало ритуалом, ели на скорость клубнику и, покон- чив с ними, принимались биться в карты в «дурачка». И в этой игре проигра- вший Сталин, а он постоянно проигрывал, оказывался в выигрыше.
Он выпячивал губы к Элисо, а она покорно подставляла свой красивый носик, с красиво очерченными крыльями и с особым любопытством ждала, какой на сей раз последует поцелуй. И он следовал отличный от предыду- щего.
- Ну-ка, ну-ка,- торжественно выдыхал он свое волнение ей...- Покажи-ка мне свой носик!
И Элисо, чуть прикрыв глаза, не из страха, что бабу промахнется и вле- пит свой очередной поцелуй мимо, а из большого любопытства: «Ну, что же за этим последует дальше?..», и зряче покорно придвигала к нему нос, пос- кольку проигравшему, по обоюдному уговору сторон, надлежало целовать
именно в носик.
Днем на подобные забавы времени не оставалось.
Сталин часто уходил из террасы в спальню, ложился поверх постели и там долго-долго читал книги при свете абажура, а затем, уткнувшись в ла- донь щетинистой щекой, также долго спал. Спал как-то по-особенному, едва уловимо дыша, что очень пугало Элисо, когда осторожно заглянув приоткры- тую дверь, она видела, как притихли рядышком друг с другом, величие боль- шого человека и его сиротство, словно как два утомленных путника пустыни, прошедшие долгий-долгий путь, но так и не обретшие веру во спасение.
Так происходило почти всегда после обеда чуть ли не полную неделю (такое поведение, по словам Берия, который продолжал захаживать на дачу по вечерам и общаться с Элисо, он связывал непосредственно с акклимати- зацией товарища Сталина):
- Ещё пару дней и батоно Сталини будет бдителен, как сторож хлебза- вода! Самого стратегического объекта послевоенного времени!
Подобное объяснение, конечно же, радовало Элисо, но в глубине души это и обижало, так как батоно Сталини о своих обязанностях бабу в отноше- нии неё напрочь забывал; даже самый главный инструментарий, бинокль, хоть что-то позволявший ему надзирать в этом пространстве, оказывался отложенным куда-то в сторону.
Возвращалась она домой немного смущенно, неся теперь в бумажном пакете не только хлеб, халву, но и банки с тушенкой и, как ей казалось, всё это собиралось ей в дорогу по указанию Берия.
Однажды также с пакетом, вернувшись, домой, она ещё в прихожей от- четливо услышала живой голос Сталина, как потом оказалось, из-под иглы патефона.
Элисо обомлела, встав у двери, из-за которой доносился голос Сталина с характерным акцентом:
- Товарищи рабочие!- восклицал живой голос вождя, словно обращен- ный и к ней лично.- Товарищи рабочие! Колль-хозники и колль-хозницы!.. Товарищи депутаты!..
Элисо осторожно приоткрыла дверь в комнату и увидела на столе ста- рый-старый патефон, давно убранный в чулан. Рядом с патефоном сидела бабушка Минца и с улыбкой на лице слушала речь Сталина, записанную на пластинку, не забывая при этом баловать себя соленой хамсой с ржаным хлебом.
- Бабушка Минца, где ты нашла эту пластинку?
- Наша соседка Фира одолжила...- Ответила бабушка, сверкая лукаво
прищуренными глазками.- Она сказала, что у меня есть моральное право...
- На что?
- Вот этого она мне не сказала, просила только поделиться моральным правом, когда будет возможность... А-ааа, ты опять с пакетом? На этот раз он объемнее... Ну-ка, ну-ка...
Элисо с каждым принесенным домой пакетом (это было подспудное ощущение), она чувствовала и к тому готовилась, что кому-то что-то должна, но ясного понимания не было, кому именно, и хотела по этому поводу пого- ворить с бабушкой, но потом от такого желания отказалась.
«Зачем о женских загадках говорить с женщиной? Разве я не...»- Чуть было, оговорившись, не оговорила себя.
Утром с этим подспудным ощущением полетела на дачу: бабу сидел спиной к ней и тихо про себя напевал мелодию «черной ласточки», глядя на ближние кипарисы, с которых неслось серебряное многоголосье «монашек»
Элисо сразу же поняла, что пришла под хорошее настроение Сталина. Таковым оно бывало, когда он грустил по прошлому, в котором ничего хо- рошего не было кроме молодости и большой нужды, как впрочем, и в нас- тоящем и в будущем, которое при удачном расположении звезд на небесах могло отметиться реквиемом в полстраницы сомнительной осанны.
Она глядела ему в спину, держа в руках поднос, и следила за тем, как она себя поведет, спина Сталина; спина вскоре почувствовала взгляд, и не просто чей-то взгляд, а взгляд Элисо и развернулась к нему лицевой частью, на которой мундирные пуговицы оказались расстегнуты.
- Ну, иди же, бабу!- сказал Сталин, грузно поднимаясь с кресла.- Засте- гника мне пуговицы! Не застегнутый генералиссимус хуже любого разгиль- дяя ефрейтора!
Элисо, стоя на пороге террасы, сама не понимая отчего, именно это и хотела от него, от не застегнутого генералиссимуса, услышать; она поставила поднос на стол, с улыбкой подошла к Сталину и, склонив голову, стала нето- ропливо застегивать пуговицу, ощущая теменем легкое прикосновение его лица.
- Бабу!- Сталин, не веря собственному голосу, протяжно вздохнул:- Под- ними-ка голову! А теперь посмотри мне в глаза.- Элисо подняла глаза и не-
мигающим взглядом подставила ему лицо, по спине прошел холодный мел-
кий озноб и, минуя ущелье, застрял под коленями.
- Ты меня боишься?
- Боюсь!- сказала она. И первый раз соврала, хотя не страх её занимал, а любопытство с не последовавшим вопросом: «Что теперь будет?»
- Спасибо! Это мне делает честь! Давай-ка, бабу, позавтракаем! Я готов даже кошку со свиным хвостом съесть...
Элисо привычным порядком расставила тарелки, оказалось, что не то- лько ноги можно расставлять на пьедестале, но и тарелки на столе; развела кокетливо в стороны руки и этим жестом пригласила к трапезе проголодав- шегося генералиссимуса, лукаво улыбавшемуся из-под усов своим тайным мыслям.
- Перепела в гранатовом соусе! Кошку поймать не удалось! У поросен- ка хвост ещё не отрос!
Завтракали молча. Время от времени с любопытством, особенно Элисо, взглядывала на него, всё веселее скашивая глаза на клубнику, посыпанную сахарной пудрой; плоды на этот раз предусмотрительно оказались крупными и почему-то каждый плод с плодоножкой: чтобы это значило?
Разобравшись с холодными запусками (какое точное мингрельское оп- ределение закуски), переловили всех перепелок и разделались с ними, по- том всё это вспрыснули вином и взяли старт.
Стартером этого соревнования оказался сам генералиссимус – он под- нял над столом руку шлагбаумом и, отсчитав до трех, резко опустил её и прямо на тарелку с клубникой, а когда опустела тарелка, у батоно Сталина обнаружился в руке самый крупный плод. Плод малиново-красный, нозд- реватый, чуть ли как нос у пьянчужки.
- Фу!- сказала Элисо, глядя на клубнику, направленную к её губам.- Фу, какая клубника!- Она уже не любопытствовала, предчувствуя, чем может стать этот «фу».
- Это вовсе не «фу», а клубника! Ну-ка отрыли ротик...- Сталин, держа клубнику за плодоножку, нежно подвел её к губам Элисо, шепотом выдо- хнул:- Ну-ка раскрыли губы... Половина тебе, половина мне! Так будет честно и благородно!- Он пропихнул полплода в рот Элисо и, резко оторвав плодо- ножку, потянулся губами за своей долей, но Элисо оказалась проворней – она успела размять во рту этот плод и проглотить, но это ей не пошло на по- льзу (кто уж знает, так ли это?). Сталин, захватив у похитительницы клубники
губы губами, стал её чувственно целовать до тех пор, пока руки Элисо, поте-
рявшей священный девический страх, не легли ему на плечи мундира.
Этот первый и такой затяжной поцелуй, конечно же, ожидаемый деви-
ческим любопытством Элисо, в то же время оказался неожиданно веролом- ным и чуть ли не обморочным с рассеянием рассудка:
- Бабу,- заплакала Элисо, уронив голову ему на плечо.- Бабу! Как стыдно мне! Бабу, что я скажу бабушке Минце?
- Так это... необязательно говорить бабушке, да и себе самой.- Он под- нял заплаканное лицо девочки и потрепал за щеки:- У тебя пока ещё не было практического опыта? Совсем-совсем никак?
Элисо, пряча глаза, отрицательно покачала головой:
- Иногда во сне...
- Сновидческие дела, это лишь теория, подобная теории Циолковского межпланетных сообщений...
Теперь, когда барьер был пройден, пусть даже со слезами на глазах, ко- торые сменились звонким девическим смехом, как мартовская непогода внезапным солнечным приступом тепла, Элисо сразу полегчало на душе; она забыла о бабушке, о тех глаголах, значение которых и намекали на деви- ческий стыд; ощутив всё своё существо внове, полюбила его таким, каким оно давало ей осязать будущее.
Обед, после стратегической клубники, прошел ещё более расковано – теперь Элисо точно знала чего ожидать в дальнейшем и как себя вести, ко- нечно же, не учитывая лишь одно незначительное обстоятельство,- как себя поведет её существо в тех или в иных ситуациях вопреки своим представле- ниям о них.
Пообедав (теперь ни в коем случае Элисо не могла не составить гене- ралиссимусу компанию за столом, это был его каприз, что неукоснительно поддерживалось с удовольствием, вооружившись аппетитом и сподручными ему инструментами для утоления жажды голода), пообедав сегодня на тер- расе, Элисо занялась сменой постельного белья в спальне Сталина.
Сталин же тем временем, сидя на террасе, курил трубку, и время от вре- мени, поднеся к глазам бинокль, сильными его окулярами расстреливал на морском пространстве лодочки с рыбаками, тягающими рыбу, или тот же не- угомонный сейнер «Иосиф Сталин», по-прежнему барражировавший в аква- тории города. За этим занятием он вдруг обнаружил целый холмик, фосфо- ресцирующий на солнце прямо под железнодорожным полотном на песча-
ном берегу.
Вокруг этого холмика суетились люди с ведрами, кастрюлями и зачерпы-
вали ими это фосфоресцирующую массу.
Сталин, отложив бинокль, это был повод, чтобы взглянуть на девочку, которая дурманила его рассудок, поплывший в мареве раскаленного солнца, и позвал её:
- Элисо, подойди-ка сюда!
Элисо, белозубо улыбаясь себе и вождю, выплеснула себя на террасу в белом халате, потерявшей последнюю снизу пуговицу.- Что это там, на бере- гу, делают люди?
- Это, батоно Сталини, хамсой запасаются...- Сказала буднично Элисо, глядя, как возле холмика хамсы собирается население города.- Они совсем свежие, видите, как трепещет эта горка... Рыбаки в неделю два три раза вы- валивают хамсу вдоль берега... Иногда так много, что колхозники увозят на подводах и потом рассыпают в саду вместо удобрения.
- Зачем же так много ловят?
- Чтобы большой косяк не уходила в Турцию!
Спроси ещё что-нибудь Сталин, он получил бы такой же ясный и точный ответ, но только не о том, как приветствуют друг друга горожане при встрече.
А приветствие было в духе того времени. И выглядело оно примерно так:
- А-ааа! Это ты, Сагапо? Ну, как жизнь, уважаемый грек-чурек?
- Пока мочусь-мочусь, уважаемый Георгий, обильно мочусь! Ничего другое пока не предвидится!
- Это хорошо, уважаемый грек-чурек, мочись! Только при этом не забудь глубоко вдыхать и выдыхать себе на здоровье!
Сталин не знал, да откуда бы было ему знать, что в городе с его приез- дом всё ждут зерна, будто бы отправленного сюда по его же, приказу Ста- лина, и что вот-вот подойдет, давно бы уже подошло, но составы застряли в Таганроге из-за неисправности железнодорожного полотна.
Сталин поглядел-поглядел, почти плотоядно, на Элисо, так глядят гур- маны на парное мясо и, скользнув лукавым взглядом по халату, остановил взгляд на месте отсутствовавшей на нём пуговицы.
- Подойди, застегну последнюю пуговицу,- сказал он и сам шагнул к ней. Элисо запахнула халат:
- Оторвалась пуговица, поищу и пришью.
Сталин лукаво сверкнул глазами и вернулся на место.
