Вычурные, литые створки ворот, зловеще клацнув, захлопнулись за спиной, выбросив меня из оранжерейного мирка - транзитного прибежища одиночек, эфемерной грезы, что надсаживает душу неминуемым концом. Хлесткий ветер ударил в лицо, дыхание перехватило, колючие хлопья воздуха, подобно комкам ваты запечатали нос и рот. С минуту я простоял в недоумении, не в силах осознать, что необходимо идти домой. Все иллюзии рано или поздно заканчиваются. Я зашагал вон от собора.
Сгущались сумерки. Потоки густой тьмы, поспешно заструились вдоль стен стародавних домов, отпугивая черными ямами в оконных нишах, бездонными омутами в провалах подворотен. С неотвратимым упорством мги становится больше и больше, потемки прибывают в геометрической прогрессии. Вот их бесшумные воды залили проезжую часть улиц, следом заплескались у нависших балконов, наконец, подступили к чердачным оконцам. Ночь накрыла землю! Город, словно былинный град Китеж, погрузился в зыбкую трясину. Но небо еще противится, поджимает хмурые облака, боясь замочиться в растекшейся мгле. Безбрежное, черное море с утопшим городом и рваное, лоскутное небо над ним – еще две разные стихии. Подспудно теплится надежда, что налетит свежий ветерок, разгонит тучи, мглистые оковы спадут – ночь отступит. Но тщетно, средь черных вод прорезался свет фонарей - призрачных маяков (как на картинах Чюрлениса). Их мерцающее гало влечет к себе, колдовски подманивает: «Эй заблудший странник иди к нам, спеши скорей, иначе пропадешь…» Путник поддается на их зов и, погибает… Небо начинает сдаваться. Порой всполохи зарниц бросаются в атаку на темное марево, даже теснят его, но мгла неодолима и ненасытна, она сжирает самоотверженный свет. Мрак торжествует! Светлый клочок неба темнеет, съеживается, пятится на запад. Он уже бессилен и ничтожен. Кто его запомнит, кому он нужен? Все, царствует ночь! (Кто знает, не навсегда ли?).
От соборной площади до маленькой гостиницы, где я живу, не так далеко – ходу минут десять. Десять минут ничто, были и нет, хотя это отсрочка, ничтожная отсрочка, но она принадлежит мне. Я могу оставаться самим собой, я вправе побыть с самим собой, подышать свежим ночным воздухом, ощутить колкие капли заморосившего дождя. Я волен делать, что хочу: я могу повернуться и пойти на вокзал. Купить билет и пройти в разбуженный посадочной кутерьмой вагон. Найти свое место и отдернуть маленькую занавесочку на никелированном стерженьке. Смотреть через толстое стекло на уплывающий перрон, на исчезающие фигурки провожающих, на мерцающие огни городка. Радоваться обретению независимости.
Но я не сворачиваю в направлении вокзала, продолжаю топать к себе в гостиницу…
Я с усилием растворю неповоротливую стеклянную дверь и окажусь в ярко освещенном вестибюле, окаймленном кожаными креслами. Он полон ночных гостей, осаждающих администратора, молящих о даровании приюта. Я проследую на второй этаж, чувствуя спиной завистливые взгляды страждущих постояльцев. Им, беднякам, невдомек, что я с удовольствием отказался бы от своего преимущества в их пользу, но, увы, мое время еще не вышло. Я пройдусь по коверной дорожке, словно по сырому, речному песку, прошествую неспешно. Остановлюсь у огромного (от пола до потолка) окна в небольшом холле, разделяющем этажные секции. Осмотрюсь в ночи: по правую руку высится подсвеченный латинский крест, слева горят неоном буквы «VISBUTIS» на крыше высотки другого отеля, мерцают огни фонарей, ползут светлячки автомашин. Погожу секунд пять и открою дверь своего номера.
Мои уши резанет надсадный вой кассетного магнитофона - нечленораздельные вопли иноземных бардов, скребущий по нервам лязг электрогитар. В сигаретном дыму плавают красные, распаренные лица моих «однокамерников», обязательно раздастся смех глупых девиц с тощими попками, обтянутых линялыми джинсами. Меня представят девкам, пригласят к столу… Я уставлюсь на объедки и опивки: консервные банки с рвано вскрытыми крышками, кружки колбасы, нарезанные на бумаге, лежащие на полировке корочки хлеба, пустые стаканы, опорожненные пивные и винные бутылки.
Разливая по новой, обойдя меня, мужики ответят, мол, ему нельзя… Кто-то из девушек обязательно начнет допрос с пристрастием – почему? Ну, что я ей отвечу? По обыкновению, прикинусь этаким циничным малым, якобы нахожусь в завязке, хотя выпить и непрочь, но не положено, и в том же роде.… Случается, иная девица находит мой ответ не убедительным, просит клюкнуть с ней хотя бы чуточку. Я отвожу ее липкие пальцы, выбираюсь из-за стола и сматываю удочки. Мне всегда стыдно этого бегства. Спускаюсь поужинать в бар, хотя есть мне совсем не хочется, но необходимо убить время, случается, мои ребята засиживаются допоздна.
В баре меня давно признали – тот, кто никогда не заказывает выпивки. Беру что-нибудь легкое и кофе, присаживаюсь в уголке, на мое счастье, он всегда не занят. Лениво ем, смакую крепкий кофе, случается перелистываю попавшие под руку газеты или журналы. Ловлю, более интуитивно, недоуменные взгляды официанток: порой презрительные, порой сочувственные, порой подозрительные. Усмехаюсь внутренне – за кого они меня принимают? Молодой, одинокий, элегантный мужчина и, - ни капли спиртного. Скорее всего, мент, или комитетчик?! Я и не собираюсь их разуверять, да так и проще, не пристают и не гонят. Вот и веду себя подобающим образом, листаю прессу, да потягиваю кофеек. Ничего не поделать!? Приходится играть роль уравновешенного, знающего себе цену работника органов. Случается намеренно подыгрываю дурындам: делаю каменное лицо и одним взором, деловито, окидываю панораму бара. Филер, да и только. Так я высиживаю не более часа, в конце концов нервы не выдерживают, расплачиваюсь и ухожу.
Возвращаюсь в номер, благо он из двух комнат: гостиной и спальни. Включаю торшер, ложусь не раздеваясь на тахту и опять, что-нибудь читаю. Из соседней комнаты доносится визг, писк – ребята зажимают девчонок. Уж, как так мне удалось себя поставить, не знаю, - но никто не посягает на спальную комнату для известного дела.
Чтобы совсем не осрамить сожителей, замечу, что мы вместе занимаемся на курсах повышения квалификации. Вообще-то это неплохие пацаны: башковитые, острые на язык, иные грамотнее меня. Беда только малость неуемные (простим им) – девиц водят, устраивают каждый день пьянки. Скорее всего, на их месте, я вел себя точно также, если не круче. Слава богу, ребята вошли в мое положение и не доматываются. Даже с похмелья завидуют мне, просят денег взаймы – даю, как не дать. Да, черт с ними с деньгами, участвуй я в гульбе - ушло бы в сто крат больше. Я им не дядька, не мне их воспитывать, да это и бесполезно. Как говорится, пока не клюнул жареный петух…
Подходит время и человек крепко задумывается…
Пожалуй, над тем чтобы вовсе не пить или пить в меру он размышляет всегда: в часы утреннего похмелья, и когда стоит в винной очереди, наблюдая омерзительные, опустошенные типы спившихся людей, которых уже не спасти, и в бессонницу. Ему то и дело о том талдычат мать, жена, доброхоты, он читает про то в газетах, смотрит телепередачи «об алкоголиках». Он в той теме постоянно. Даже когда нетрезв, зарекается – все, больше не буду, это последний раз. Даже болтая с собутыльниками, он сетует на мерзость пагубной привычки. Случается, они даже сговариваются бросить пьянство, заключают суровое пари. Но тщетно.… И вот, побывав в вытрезвителе, заплатив штраф, человек зарекается – все кончено, начну новую жизнь.
Хорошо начинать «новую жизнь». Полон энергии, веры в собственные силы. Доволен собой: «Ой какой я молодец, не пью аж две недели!» Воображаешь, как такое состояние продлится месяц, год, всю жизнь. Начинаешь фиксировать в биографиях знаменитостей их склонность к зеленому змею, а я, - мол, - не таков. Отстраненно взираешь на бывших собутыльников – рубль, да двадцать копеек, сколько еще не хватает?! Красота, да и только. Идешь по городу с высоко поднято головой, ой, как хорошо! Довольны близкие, довольно начальство, лишь приятели-шаромыги посмеиваются: «Сколько не пьешь? Аж две недели?! Молоток, молоток!» Они все прошли через подобный искус. Они точно знают, - не через недели, так через месяц, другой ты вернешься в их ряды. Опять станешь сдавать в общий котел «обеденный рубль», вновь будешь стрелять «трояки» у доверчивых сотрудниц, сызнова начнется старая музыка…
Почему? Не хватило силы воли? Да вроде, можно и удержаться. Да пусто как-то стало на сердце. Ни поговорить по душам, трезвые они всегда себе на уме, не высказать наболевшего, не выразить мятежный дух. Да и червь проклятый гложет: «Все пьют, ни есть, ни пить – зачем тогда жить?» Да, конечно, существует семья, работа, книги – много чего в жизни хорошего, одного нет – чувства единения с другим человеком, чувства общности и закадычности. Это, когда тебя понимают!? Чистую правду сказал паренек в фильме «Доживем до понедельника». И завязывается по новому кругу...
Оправдание – все пьют… Люди употребляют спиртное по-разному: одни каждый день понемногу, вторые ежедневно – помногу, иные запоями, другие с получки и по большим праздникам. Но никто не гарантирован однажды проснуться в кутузке отрезвиловки. Есть такие, что страдают от своего алкоголизма, несут свои горести на общее обозрение, каются публично. Есть и такие, что пьют и посмеиваются над общественным мнением, им все до фенечки. Впрочем, не будем составлять классификацию выпивох, зададимся одним лишь вопросом: «Виновен ли человек в своем пьянстве?»
Да виновен! – другого ответа нечего ждать.
Но в тоже время – алкоголизм болезнь. Рад бы не пить, да подохнешь с похмелья, или чего лучше – вольтанешься. Как правило, алкогольный психоз случается, когда выпивоха резко завязывает. Пил неделю, потом взыграло самолюбие. Решил пересилить себя: прошибает холодный пот, деревенеют руки, сердце работает с перебоями – самое время пропустить сто грамм, но нет, как можно. Непередаваемые мучения, но наш человек вынослив, ему все по плечу. В обед съел ложку супа – чуть не вырвало, пьет одну воду, жидкости много, да не та. К вечеру вроде бы полегчало, только сильно болит голова, да чуток покалывает сердце. Ночью наш герой полез на стену – рвать розы с ковра, или под кровать – искать тапочки, которых там нет, и увидел чертей. Как говорится, приплыли – белая горячка. Теперь точно надо в психушку. А чтобы не стать ****утым - нужно лечиться заранее, только мало кто это понимает.
Как мне казалось, единственным человеком искренне желающим освободиться от недуга пьянства - был один я. Остальные оказались в лечебнице в силу различных, порой абсурдных причин, но только не по собственной воле. Были экземпляры, что лежали по третьему, по четвертому разу - аборигены здешних мест, прошли огни и воды. Они пользовались среди «пациентов» самым большим авторитетом. Как-то не с руки называть лечившихся от водки - больными. Здешний контингент исцеления вовсе не жаждал. Во всяком случае, в планах по выписке из больницы добровольно порывать с выпивкой никто не собирался. Наоборот, с замирание сердца внимали разговорам - каким образом можно «быстрее восстановиться от лекарств, без ущерба для здоровья». Нужно было нейтрализовать накопленный в организме «тетурам», универсальным средством считался обычный лимон. Ешь лимон и сила проклятого тетурама будет сведена на нет, можешь пить спокойно, не опасаясь за последствия.
Следует оговориться, «пациенты» не считали себя алкоголиками, а уж тем паче пропащими людьми. Находились хитрецы, что специально ложились в лечебницу, чтобы смягчить грядущее наказание – косили от увольнения по тридцать третьей, а то и от тюрьмы. Большинство обвиняло в своих злоключениях кого угодно, но не себя – жену, начальство, участкового, ЖЭК.
Разумеется не все были отпетые пропойцы, попались люди думающие, осознающие свое шаткое положение в обществе, обеспокоенные судьбой. Но перед массовой бравадой, пред всеобщим игнорированием трезвости – им ничего не оставалось, как прикидываться злостными выпивохами, подобно держащим масть алкашам.
Так и я вел себя. Глупо быть белой вороной в среде отъявленных алкоголиков. Понять меня никто бы не понял, да и не захотели бы – зачем? И я кривил душой, выдумал легенду своего попадания в лечебницу, аналогичную прочим судьбам. Если бы я признался, что пришел сюда по доброй воле и убеждению, то меня наверняка сочли бы подлецом. Вот так инкогнито и прожил я два месяца. Возможно моя мимикрия продиктована слабостью, трусостью, но иначе поступить было глупо. Мое честное признание было бы расценено здешним людом как вызов, протест против их образа жизни, а люди тут лежали всякие, что спросишь с психов.
Я все же сдружился с немолодым (около пятидесяти) инженером. Среди остальных «невольников» он выделялся интеллигентным обликом, чистотой (маломатерностью) речи, да и вообще - культурой поведения. Но, не стоило большого труда понять, что знакомый - горький пьяница. Я могу быть полностью искренним только с собой, но мы говорили (и довольно серьезно) о напасти алкоголя, осуждали пристрастие к зеленому змию.
Инженер понимал, - алкоголизм болезнь, но у него выработалась особая философия, извиняющая личное бездействие и лень. Он уверял, что процесс винопития вполне регулируем, важно знать, когда можно пить, когда нельзя, когда опять можно. Он разглагольствовал, но я видел, что развитая им система никуда не годится, и только еще больше затянет в омут пьянства.
На наших глазах происходили воистину апокалипсические картины. Мы наблюдали глубину падения людей. Весь тот бред и невыносимые судороги привезенных в белой горячке. Дурь закупированного таблетками мозга. Страх перед новыми галлюцинациями. Безразличие ко всему, в том числе и к собственной жизни. Моего нового приятеля самого недавно вывели из алкогольного психоза, но он не воспринимал трагично сей факт. Во всяком случае, как и у других, в его жизни прочно застолбилось место водке. Он рассуждал приблизительно так, - по выписке, месяца полтора выпивать не буду; затем потихоньку стану осваиваться, пробавляться пивком, сухим вином.… Но никогда уже не дойду до критического состояния!? Как мне кажется – он не верил самому себе.
И еще про философию нового знакомца. Все его жизненные проблемы и неудачи работали на аргументацию в спорах. Вот образчик:
- Непьющему в жизни трудно. Даже сойтись с женщиной невозможно (конечно, коли раньше сходился лишь в подпитии). – И он рассказал одну историю.
Как-то, находясь в серьезной завязке, познакомился он с интересной бабенкой. Навязчиво стояла задача дальнейшего сближения. По пьяной лавочке сойтись всегда легче: и сам раскован и женщины определенного сорта податливей на ухаживания пьяных. А вот как «подъехать к ней» трезвому, с какой стороны?
Думал, он гадал и, пригласил пассию в ресторан. А будучи человеком непьющим, решил сыграть привычную роль, притвориться малость под шафе.… В подпитии все дозволено. Ну, так вот.… Заказал фруктов всяких, конфет, - естественно, вина. Сидят, трапезничают. Он все рассчитал, сел возле кадки с пальмой. Ну и приловчился сливать в грунт, под корни растению, свою дозу. И так вошел в роль, стало ему все нипочем, как истинно пьяному. Да только женщина почувствовала неладное и раскусила те манипуляции. Взяла и закатила скандал на весь ресторан, якобы ее бедняжку спаивают, с коварной целью (тоже еще целка). Ясно - баба дура из дур, но от того не легче. Случилась поблизости милиция, вот и пришлось несчастному объясняться в письменной форме, что он не извращенец. Конечно разобрались, но таким дураком он себя никогда не чувствовал.
Опытный собеседник любой промах, любую неудачу или стыдный поступок может объяснить, вызвав к себе сочувствие. Даже в принципе оправдать свое поведение. Нужно ли внимать оправданиям алкоголиков, следует ли брать их объяснения в расчет?
Я слишком много слышал рассуждений на тему: пить или не пить. Каждый волен выбирать свою судьбу сам. Платить по счетам придется самому – мучительной болезнью, тюремной неволей, даже потерей собственного я, став жвачным животным в дурдоме.
Расплатился ли я сам за то, позорящее человеческое достоинство, состояние добровольного безумства? Я не крал, не избивал, не оскорблял. Пострадавшей стороной была лишь моя семья - она сносила сыновне бражничество. Ну, тогда хотя бы перед ней - ответил ли я за причиненную боль? Не знаю!? Дома я, разумеется, прощен – там рады за меня. Но я сам, - простил ли я себя?
Приведу где-то поверхностно слышанные рассуждения.
В христианских изданиях и проповедях, затрагивая тему распятия Христа, зачастую делают акцент на терзаниях и скорби Марии - матери Иисуса. Тут не надо большой души или ума, - трагедия любой матери сопереживаема и ясна. Но в тени остается горе Бога-отца, его понять сложней. Тут не только драма отца. Сумятицу привносит предопределение: бог заранее обрек Христа на искупительную жертву. Какова же мера страданий - обрекшего своего сына!?
Я спрашиваю – простил ли я себя? Нет! Ответил ли сполна перед людьми? Нет! Я не имею права утвердительно ответить на поставленные вопросы, ибо так до конца и не уверен, что навсегда покончил с проклятой пьянкой.
Так я рассуждаю спустя всего полгода после добровольного лечения. А что мне взбредет в голову через год, через пять лет, через четверть века? Не повторится ли моя немочь? Говорят, запившие после осознанного лечения – пьют совсем уж бесчеловечно, начисто сходят с катушек.
Господи, избавь меня от всякой напасти! Я не уверен в себе. Я человек и поэтому слаб. Мир и его условности сильней меня. Сумею ли я крохотный человечек выстоять против заведенного порядка, традиций, обычаев, против злой воли черных сил, тянущих в бездну.
Мария безмерно изводилась, если бы вместо сына распяли ее, она с великим облегчением пошла бы на пытку, ради сына –выбор обоснован. Господь жертвенно заклал сына, свою ипостась, свое второе я. Как передать страдания бога-отца?
Когда я вознамерился лечь в лечебницу, я не представлял как там тяжело. Бог ты мой, как там тягостно. Я считал – больница и больница. Но оказался в психиатрическом диспансере.
Наряду с алкашами, там помещаются и душевнобольные. Они постоянно перед глазами, разумея вероятность стать, как и они - растениями, ужасаешься бездне разверзающейся перед тобой. Это сравнимо, когда вдруг задумаешься о бесконечности вселенной, безграничности во вне нас – охватывает мистический ужас, разум парализован, преступив пределы воображения, границу реального Так и тут. Видишь человека, он говорит с тобой, но это уже как бы и не человек, это фантом. Не передать словом…
Я всегда считал себя выше прочих людей: и внешне и по развитию. Я знаю, что благородных кровей…, но никогда не чурался людей, какого бы звания они не были. Но так низко никогда не опускался. Здесь моими товарищами стали бродяги и сумасшедшие.
Побудь здесь с полгода и подлинно оскотинишься, станешь окровавленным куском мяса брошенным в чудовищный котел. Бежать, бежать, закрыв глаза, заткнув уши - бежать отсюда! Но побег немыслим! Сам отдал себя на истязание! Я не мог читать, не мог думать. Лежал на узкой койке на грубом одеяле, по-мертвецки, скрестив руки на груди. И не то чтобы находился в забытьи, - нет, я все ощущал, но был вне всего, в том числе и себя…
Слава богу – человек привыкает ко всему, привык и я. Стал общаться с людьми, говорил с ними, о чем лишь можно говорить в дурдоме. Подчеркиваю – о чем можно говорить в дурдоме!?
Ландау, классифицируя формы человеческого общения, выделил и такой вид времяпровождения, назовем его аллегорически - «случай из жизни». При этом нобелевский лауреат дистанцировал себя, - коли возникает подобная ситуация, он прощается и уходит.… Да, хорошо было Дау. Он мог уйти.… А тут сидишь за запертой железной решеткой на дверном проеме. (Вот почему в дурдомах, как правило, большие жертвы при пожаре). Вот и слушаешь одну и туже затасканную пластинку, только из разных уст, сами знаете о чем.… Впрочем, я человек деликатный. Живя среди людей, пусть даже опустившихся изгоев, мерзко показывать, что ты думаешь о них. Хотя в данный момент – ты не лучше и не чище. Вы все одного поля ягода. Ну а ты даже более виновен, нежели они, потому как – умней.
По-правде сказать, алкогольное братство так и не признало меня за своего. Но и в разряд чистоплюев не зачислило. Я быстро сориентировался в ситуации и научился с ними ладить, нет не подстраиваться к ним, не петь под их дудку, просто держать себя естественно и свободно. Главное – не показывать, что считаешь себя лучше. И это совсем не трудно, нужно понять и смириться, что по божеской, да и по человеческой справедливости мы все равны. Есть хорошая американская поговорка, она к делу: «Бог создал человека, а полковник Кольт – людей равными!».
Пригляделся я и к душевнобольным. Фактически (как сказать?), они не полностью сумасшедшие. Сознание у них явно помутненное – это в лечебнице заметно, но на воле можно и не разобраться. Разговаривать с ними неприятно. Он что-нибудь спросит – ты ответишь, он молчит. Попросит закурить – дашь ему, он молчит печально. Тоска, да и только. Воистину ужасно помутиться разумом. Обычный мир теряет смысл.… Но живут же люди, пусть и паразитами, ведь осталось и у них какое-то разумение? Насколько мне известно, они ясно осознают положение, в которое попали. Оно им не в тягость, но и не в радость. В основном все смирились. Случается правда, озарит «шизика» просветление, поймет, что прошел точку невозвращения и возропщет на судьбу и бога. Потом опять погружается в маразм.
Одним словом, приходится наблюдать грань мира людей и мира теней. Но в общем-то понимаешь, - это еще не преисподняя, бывает и хуже.
Мне сделали первую капельницу. Ввели литра полтора глюкозы - с целью подпитки истощенного организма и прочистки засранных водкой мозгов. Так вот, я перенес вливание довольно хорошо. Замечу, что здешняя процедура в разы дольше и потому более тягостна. После капельницы нещадно болит голова, тело словно проваливается в пропасть. Но чего не стерпишь ради здоровья.
В курилке какой-то дядя, очевидно без всяких задних мыслей обронил, мол де, первая у всех проходит хорошо, а видно - будет после второй…
О чем он, что будет видно!? Мое воображение взялось дорабатывать недосказанное. Ну, начнется горячка. А может, - спятишь, свихнешься? Самое худшее - откинешь коньки!
По-молодости я запереживал, как говорят, стал метать икру. В панике зашел к лечащему врачу и прямо выказал свои опасения. Доктор возмутился: «Кто тебе сказал такую ерунду!?», - велел не переживать. Сообразив, что «спасения утопающих дело самих утопающих», я притворился успокоенным и покинул ординаторскую.
Пришел черед второй капельницы. Я взял себя в руки – все будет нормально. То время, что лежал на кушетке, я твердил: «Мне хорошо, я спокоен, все будет хорошо… », - занимался самовнушением. Инъекция прошла успешно. Вены у меня сильного наполнения, да и психотерапия должно помогла. То, чем был напуган, рассеялось, лишь изредка в голове проносились всполохи пережитого страха. К вечеру я совсем успокоился.
Пришла ночь. Черт возьми – сна не было. Стараясь заснуть, я перебирал все известные мне способы усыпления… Бесполезно! Поняв, что не усну сегодня, решил расслабиться и так прокантовать до утра. Пришли теплые мысли о жизни, пожалуй, редко я испытывал такую удовлетворенность собой, даже эйфорию.
Было за час ночи. Кто-то из больных ( должно также в бессоннице) отправился покурить. Мне было так здорово, не хватало только человеческого общения – просто так посидеть, закурить. Я стрельнул сигаретку.
Но стоило сделать две затяжки, как сильно заломило в висках, очень сильно. Разом вспыхнули мои дневные страхи, боль становилась все невыносимей. «Видимо началось!?» - подумал я, спустился в сестринскую и попросил у дежурной лекарств от головы. Проглотив таблетку, лег в постель. Но лучше не стало, в затылке началось сильное жжение. Я по-настоящему запаниковал, в одних трусах устремился в туалет, вытошнил дурацкое снадобье. Самочувствие даже ухудшилось. Я вернулся в сестринскую и стал требовать (ну и дурак), чтобы меня соединили по телефону с лечащим врачом. Пояснил, что тот в курсе дел, нужна его помощь. Скорее всего, я нес всякую околесицу, мне же казалась говорю здраво и обоснованно. Появились санитары и предложили лечь в коридоре на раскладную( все знали ее) койку. Стало понятно – меня считают чокнутым, сейчас привяжут и вколют мерзкий укол, от которого вольтанусь уже по-настоящему. Как заправский шизик я бросился бежать в палату, лег под одеяло и притворился спящим. На что рассчитывал, чудак?
Меня нашли и действительно привязали к той кровати. Подо мной лежала противная, скользкая клеенка. Я не сопротивлялся, бесполезно, только усугубишь свою участь. Потому от меня как-то быстро отстали…
Однако в голове все уже мешалось. Из досужих разговоров я знал, что главный признак умопомешательства, - присутствие мысли, что чего-то недопонимаешь. И я чего-то не понимал. На полном серьезе, какая-то очевидная истина была мне недоступна. Боже, неужели свершилось!? Я уяснил, что свихнулся.
В мозгу образовалось как бы два мыслительных центра.
Один - само сумасшествие. Хочу мыслить логически, и не могу, пытаюсь вспомнить цифры, и не могу. Намериваюсь отыскать важные слова, получается абракадабра.
Второй - несколько отстраненно наблюдает за происходящим, констатирует факты: «Я конченый придурок. Я - первый ученик, я перспективный инженер, я интересный, эрудированный парень, - теперь инвалид, недочеловек.… Представляю горе матери, скорбь семьи – иметь умалишенного сына. По выходу из дурдома буду истуканом бродить по двору, малые дети станут дразнить меня, насмехаться, кто-то зашвырнет в меня камнем – крах всему. Я сознаю - придется покончить с жизнью… Но боже – ой, как хочется жить, почему-то хочется жить. Неужто я не в силах наложить на себя руки? О ужас! Еще больше убеждаюсь, что сошел с ума, ибо душевнобольные безвольны.
Переключаюсь на первый канал. Ни черта, ни соображаю, бр-р-р-р!? Надо мной ярко горит лампочка, она нервирует меня. Закрываю глаза. В памяти всплывает мое рабочее место. И вдруг я ощутил, что в силах справиться с возложенными трудовыми обязанностями. И подумалось мне, что возможно удастся скрыть сумасшествие, прожить как-нибудь, не выпячиваясь, полудурком. Я стал соглашаться с той мыслью и постепенно утихомирился. Будь, что будет.
И чудо! Ко мне стал возвращаться разум. Мозговое раздвоение пропало. Я стал соображать, что к чему.
Попросил чуть ослабить давившие жгуты. Попросил вежливо, ненавязчиво – мне смягчили узлы. Я справился у пожилого санитара (для собственной душевной страховки) – считает ли он меня чокнутым или нет (вот дурак-то)? Старик успокоил меня. Я совсем угомонился и задремал.
Утром меня развязали. Признаться в голове остался некий шум, точнее какое-то сдавленное чувство. В отместку моим равнодушным истязателям, я намеренно подтвердил окружающим легенду, что после второй капельницы можно сойти с ума. А медперсонал ни хрена не понимает, так бездушные твари. Какое-то злорадство овладело мной, я понимал - мои инсинуации непорядочны. Но тоже самое я поведал и лечащему врачу, который с иронией посмотрел на меня, но спорить не стал.
Днем мне сделали третью капельницу. Ночью ввели снотворное. На следующее утро я был как огурчик, лишь самую малость шумело в ушах. (Подлец я, однако).
Считаю, что правильно поступил, определяясь в лечебницу. Случившееся после капельницы приоткрыло кончик завесы в бездну, куда я мог рухнуть со временем. Да и не было у меня никакой горячки. Я потом видел горячечных. Они испускают нечленораздельные, дикие вопли, их корежит, они вырываются из-под связок, испражняются под себя. Это страшно. А главное, - они ничего не помнят что вытворяли, находясь в прострации. Случается некоторые не выдерживают. «Похарчился!», - так итожат бывалые алкаши. По мне лучше подохнуть, чем маяться дураком.
Господи, слава тебе и спасибо, что избавил от страшной участи. Я не поседел, не стал заикой, мои руки не трясутся в «пляске святого Витта» - но не дай бог, еще раз испытать те «пограничные» часы между разумом и безумием.
Жутко представить (избавь бог), что я в длинном, до пят черном пальто, в шапке ушанке - небритый, с испитым лицом иду по летней, цветущей улице. Мне наперед забегают шустрые ребятишки и обзывают глупыми прозвищами. А я иду, растянув рот до ушей, мне весело от их гомона, по подбородку стекает невольная струйка слюны.… Впереди нет будущего, ничего нет, - одна пустота. Отнеси господи чашу сию (больше и сказать-то нечего), отнеси господи…
Подошвы ботинок заскользили по промозглой слизи булыжника. Наискосок перехожу улицу. Вот и гостиница. Сдвигаю неповоротливую дверь, окунаюсь в жар калориферов. Вот и фойе. У конторки администратора, по обыкновению, столпились бесприютные командировочные. На что они рассчитывают? На их месте я поспешил бы на вокзал, поискал бы скамью у регистра отопления. Я не завидую этим бедолагам.
Поднимаюсь по широкой, устланной мягкой дорожкой, лестнице. Ноги как ватные, не хотят идти. Как мне надоело быть свидетелем чужого праздника. Как там, у Хемингуэя, - «Праздник, который всегда с тобой»? Одного заголовка книги достаточно, дабы прояснить стиль жизни моих соседей. А, что поделать, - красиво жить не запретишь!? Да я и не осуждаю пацанов, шут с ними, пусть хлещут спиртное, дай бог, пусть до старости лет обойдется без последствий. Я понимаю, им опостыло зреть мое постное выражение, нафик им мой немой укор, - они гуляют, пока гуляется. Хорошо, я потерплю, осталось всего ничего, меньше двух недель. Не успеешь оглянуться и, прощальный банкет (деньги внесу, а пить не стану).
Подхожу к двери в номер, странно, привычного гамона не слышно. Может быть, ребята ушли в ресторан, хорошо бы побыть одному? Но тщетно.
- А пришел!? – встречают меня радостно. Не показывая досаду, скромно отшучиваюсь: «Куда бедному человеку податься в такой дыре?»
Передо мной странная картина. Неужто постный день? Все сидят, словно в избе читальне, уткнувшись: кто в «Огонек», кто в конспект лекций, кто в газету.
- Ужинали? – спрашиваю. Получив отрицательный ответ, предлагаю спуститься в бар. Никто не польстился. Закуриваем. И тут один предлагает: «Давай сыграем в телефон!» - есть такая доминошная игра. Рассаживаемся округ журнального столика, месим костяшки…
Черт возьми! Как здорово сидеть с трезвыми парнями, балагурить, спорить по мелочам, испытывая азарт пустячной игры! На душе потеплело. Я совсем оттаял. Мне как-то по-доброму совестно – по что я клял ребят? По что я такой скотина?
