Если бы не Арсений грек, Никон не знал бы порой куда преклонить голову. Тот был возвращен им из Соловецкого монастыря, куда был направлен при патриархе Иосифе. И теперь верой и правдой служил Никону, вдыхая в него надежду, что на реке Истре вырастет Небесный град, как образ Земли обетованной. А Соловецкий остров, Анзерский скит, где когда-то Никита Минин принял монашеский постриг с именем Никона, поражал воображение обоих: посреди моря престол Божий! И с открытой книгой Откровения стоит Иоанн Богослов: "...перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу... И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его ... стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии и поют песнь ..., говоря: велики и чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель..."
Сам царь Алексей Михайлович словно поставил впереди пути своего патриарха вехи - шесты со снопиками, пучками соломы: мол, вот тебе мое благословение. Место славное, благодатное на реке Истре и Москва рядом - в сорока верстах. Деревянная ограда с монастырскими башнями уже стояла. А в середине возвышалась деревянная церковь.
Царь, приехавший сюда на ее освящение, не мог сдержать восторга:
- Ах, какое великолепие! Вот где Иерусалим...
Так родилось название горы - Елеон, реки - Иордан...
И вот уже патриарх держит в руках кипарисовую инкрустированную перламутром модель храма Гроба Господня (Воскресения Христова) в Иерусалиме палестинском. Такой драгоценный подарок преподнес ему Иерусалимский патриарх Паисий, который посетил Русь.
А через несколько лет старец Троице-Сергиевой Лавры Арсений Суханов привез с Востока своему патриарху подробное описание храма Гроба Господня в Иерусалиме и его обмеры.То-то было радости..."
Степан Прохорович повесть читал урывками, не проворонить бы "первинки" меда... Иметь б такое обоняние, как у пчел, только на нужное слово... Нырнул в свой неразборный улей - колоду и дуплянку, где к потолку и стенкам прикреплены соты, и вдыхай словесный аромат, так что Олюшка может ахнуть: образ=то какой чудотворный! Как дорогой виссон тончайший...
...В Москву явился с визитом Теймуран -
грузинский царевич.
Степан Прохорович представляет себя на месте Никона: а как бы ты себя повел? Во дворец съезжались гости на пир. Обычно в таких случаях получал приглашение и Никон. Но на этот раз он был забыт. Смириться бы:
Не всяк Иван
На царский пир зван...
Ему бы свечку зажечь да в золотую псалтырь поплакаться: "Господи, что ся умножиши стужающие ми; мнози восстают на мя. Мнози глагоют души моей: несть спасения ему в Бозе его..."
Но обида на порок плодовита. Подозрительность взяла верх, и он отправил во дворец своего боярина князя Димитрия, якобы по церковным делам. И надо же было такой беде случиться. В это самое время окольничий с необычной фамилией Хитрово выполнял приказ - прокладывал дорогу средь собравшихся грузинскому царевичу. И вдруг ни с того, ни с сего он ударил по голове палкой князя Димитрия. Никакие оправдания окольничий не принимал, словно уши его были залиты свинцом - в кураж вошел, как Иуда. Уж не объявил ли государь войну самому патриарху?
Димитрию ничего не оставалось делать, как отправиться восвояси. Выслушав плачевную исповедь своего человека, глава Церкви Христовой
возмутился духом. Честолюбивая кровь взыграла ли в нем и тотчас ли вспыхнул обруганный человек, лишившийся по навету чести, подпавший под поношенье, но в нем как будто на мгновение пробудился, подал голос ополченец - ратник, временный воин земного войска. И этого кажется было довольно, чтобы Никон взялся за перо и написал царю письмо, в котором просил наказать виновного.
"Стоп! Кажется тут великий Никон и впал в прелесть. Вот ты и провалился в адею..., - подумал Степан Прохорович. - Со мной, брат, такая оказия не раз случалась. Бывало только поддамся гневу:
"Разорви врагу живот,
Он неправдой злой живет!",
и сам же скрючусь от боли. Не лезь, человече, в чужую судьбу, когда в своей мрак да туман клубами ходят... А если опала?.. Только в щель бы, как шмелю, забиться..."
Правда, ответ государя был обнадеживающим: "Сыщу и по времени сам с тобою видеться буду." Никон, кажется, воспрянул духом, предвкушая праведный суд самодержавца... Но он заблуждался: злое зелье не ушло в землю.
Терпи, душенька-душа,
Не одна напасть пришла...
Ольга Ивановна - мудрствующий писака чувствовала себя неплохо однако... Она вторгалась в заповедные дебри чужой души, словно имела власть явиться сюда с одолжением и неким снисхождением: сочтите за милость! Я - из семнадцатого века: с падением русского Православия явится с латинского Запада антихрист, ибо "два Рима (Рим и Константинополь) падоша, третий (Москва) стоит, а четвертому не бывать!" И не прощаю кощунственные промахи и слабости своих героев ...
Павел согласился быть ее проводником на дерябин ключик. По преданию родничок был освящен молитвами отшельника Варакуши и источал чудеса исцеления, которые в сокрытой благодати были приняты родом Бачуриных.
Тропинка вела в горы, то теряясь между кремневых окатышей, то, воскресая, оживлялась в разреженных кустарниках, из-под которых выглядывали незабудки. Невесть откуда, хоть и овса в округе не сеяли, гнездились невинно-розоватые заросли ядовитого кукуля.
Павлу было жаль времени, но перечить отцу он не стал, и дерябин ключик уже манил к себе, как в беспечном детстве тайной под нависшей скалой, покрытой изумрудными мхами.
- Вы, кажется, тоже блажите Беловодьем? - с иронией заметил он. - Сколько тут бродит зачарованных душ...
-Я ищу чудо...
Это была правда. Когда-то Ольга Ивановна - еще молодой ученый вот так же поднималась по охотничьей тропе к зимовью близ Кучерлинского озера. Места тут жуткие. Научная экспедиция разделилась на две группы. Одна ждала внизу, другая рискованно пробиралась в горы, карабкаясь по крутым коварным россыпям.
Когда подошли к левому притоку Кучерлы, ей вдруг захотелось забраться повыше и взглянуть на водопад. Проводник - парень из местных стоял у воды и легкими брызгами освежал тело. Вдруг он истошно закричал:
- Прыгай!...
Ольга, повинуясь его надрывному приказу, резко отринула в сторону и покатилась , кувыркаясь, вниз. Едва он успел выдернуть ее с просеки, как в то же мгновение горы огласило "ух", и груды каменных обломков понеслись мимо к подножию горы. Обвал!
- Ты блаженный что ли?.. - шептала она потрясенными губами. - Откуда ты знал, что произойдет обвал?
- Оттуда! - сказал парень и указал на небо, проглатывая счастливую здравицу победителя.
Больше она ничего не пыталась у него спрашивать. Но этот случай предрешил ее будущее. Она с великой настырностью и вдохновением прокладывала научный путь к исихазму - древнему учению Церкви о живой связи с Богом.
Степан Прохорович ходил по пасеке, как замороченный, не мог отложить размышления на завтра: ... Да, непросто человеку расставаться со своим завоеванным признанием - дружбой, любовью... Кто ты без этакой опоры? Безрассудный книжник? Сумасброт? Все твои обличения в предательстве изменника, искариота могут теперь вызвать подозрительность в твоей же неблагонадежности. Будто ты сам в себе смутьян и подстрекатель сумятицы.
А как же библейская мудрость: " И познаете истину, и истина сделает вас свободными..."? Но все, что ни делал бы Никон во благо отечества, Алексей Михайлович принимал с умилением: заступник народа, покровитель сирых, убогих разделял с ним все сострадание и сучувствие слова "благодетель". Царь словно сам становился блаженным, в лохмотьях, гремя прикованной цепью, он подносил на владычнем дворе нищим хлеб и похлебку, а по воскресеньям раздавал по две деньги.
А сколько страдальцев-мучеников сбросили свои кандалы и вырвались на свободу после того, как Никон соблаговолил выслушать их правду, затоптанную в грязь неправедными судьями... Наставник душ и телес на престоле Российском содрогался, когда враги Никона называли того царским временщиком:
Мой Никон
Под божественным ликом.
И все же, отчего Никон был так неосмотрителен и безрассуден... Ведь самые печальные страницы истории отечества писались кровью попавших в опалу от измен и предательств. Капризы, малодушие, панический страх, смятение двора - все это из опасения лишиться власти...
О, этот червь сомнения с гнилого дерева раздора! Он незаметно прокрался к сердцу Алексея Михайловича. И потекла зловонная река злоречия вниз по течению бытия и вверх, обратно уже не к светлейшему престолу, а питателю раскола.
Могла ли Ольга, вдохнувшая жизнь в главного героя своей повести "Я есмь Любовь...", предостеречь Никона от неверного шага: надо ли было искать ему заступления у царя, когда тот уже был во власти противоречивых сомнений относительно поведения своего духовного пастыря...
Но в одном одухотворенный критик стоял на своем: почему же ты, Олюшка, не вспомнила об умиротворении враждующих?... Может быть опечаленный духовник должен был пасть ниц пред иконой Богородицы Умягчение злых сердец: "Заступи, Владычице! Как Ты мирила братию в Апзерском скиту... Умягчи сердца злодеев, ниспошли благодать Твою..."
Не сладко было там, на Белом море, на диких островах, где в крестьянских избах скромно жили монахи, но Никон знал, что после ночных бдений на душу сойдет Божья благодать и потом не в силах будет лукавому сбить ее с толку, поддаться осквернению в мыслях о ближних.
Монах Апзерского скита -
Сама святая простота.
Моленье в церкви по ночам,
На всех одна Руси печаль...
"Мне не хватает на земле любви...", - глубокий вздох судьбы словно вынес из глубины души глухую забитую правду о самом себе. Выплакаться бы... Патриарх бывает так же слаб и немощен, как им наставляемые. Его трое детей умерли. Жена решила удалиться в московский Алексеевский монастырь.
Детство застыло горькой слезинкой скорбей... Вот он худой, забитый, голодный, как волчонок, тайком от мачехи лезет в погреб, чтобы чем-нибудь поживиться. Но она со зловещей пеной на губах застает его на месте преступления и сбрасывает его вниз... Ах, Никита, скорбит , как молитва:
Ангел Божий слезы лил:
Пасынок ей не был мил...
