Суккубус 5.2

Глава вторая

 

Лаялс Кинсли, адвокат Маккейнов, подозрительно смотрел на двух незнакомцев… Рем. Старый добрый друг…

- Как это случилось? – спросил он Левия.

- Авария.

- Случайность?

- Неисповедимость.

- Да. Похоже на Рема.

- Так говоришь, словно хорошо знал его, - насторожился Левий.

- Было время, - уклончиво сказал Лаялс.

- Почему он никогда не рассказывал о тебе?

- А почему он должен был это делать?

Левий отвернулся. Подошел к окну. Дети в кафе смеялись. «Чертовы адвокаты!» Лаялс закурил.

- Вообще-то это детское кафе, – напомнил ему Джордан.

Лаялс указал на пепельницы.

- Это ничего не меняет, мистер Лаялс.

- А что это должно менять?

- Поговорите с Кэнди.

- Кто такая Кэнди?

- Девушка, которая умирает от рака легких.

- Я не боюсь умереть.

- Вот-вот. И она тоже не боится.

- И в чем связь?

- В том, что вы оба искали Рема. Только она нашла, а вы нет.

- Не веришь, что Рем был моим другом?

- Нет.

- Почему?

- Я видел вашу машину, мистер Лаялс. Могу догадаться, сколько стоит ваш костюм. Да и живете вы, скорее всего, в доме за пару миллионов, где есть бассейн, пара спален и все, о чем можно только мечтать. Таким, как вы, не нужен Рем. Совсем не нужен.

- Ты ни черта не знаешь обо мне!

- Правда?

- Рем спас мне жизнь.

- Думаю, он даже не знал вас. – Джордан достал дневник Рема и положил на стол. – Вот какой была жизнь Рема. Можете посмотреть. Не бойтесь. Это всего лишь жизнь старого священника. Всего лишь жизнь…

 

***

 

- Хочешь, я познакомлю тебя с братом? – спросила Кэрри.

Анта качнула головой. Заказала еще выпить. Ероси. Ее бедная-бедная Ероси. Почему она позволила судьбе забрать ее?

- Вы были с ней близки, да?

- Больше, чем ты думаешь. – Анта закрыла глаза. Слезы.

- Не надо.

- Я не могу.

- Когда мне было тринадцать, мою мать сбила машина, и она умерла. В тот момент мне тоже казалось, что жизнь кончилась. Но нет, видишь, я все еще жива.

- Я могла ее спасти.

- Нет. Не могла.

- Ты ничего не знаешь, Кэрри! – Анта сверкнула на нее своими черными глазами. – Ей никогда не нравилось то, чем мы занимаемся. Иногда она запиралась в ванной и терла свое тело до тех пор, пока на нем не появлялась кровь. Только так ей казалось, она может очиститься. Понимаешь? Она… Не знаю… Она верила во что-то. Словно какое-то незримое проклятие прикоснулось к ней своей дланью, и пути назад уже нет. Она… Она рассказывала мне странные вещи. О Боа. О комнате, в которой он изменил ее жизнь.

- Ей нужно было прекратить заниматься этим.

- Дело не в сексе, Кэрри! Она что-то увидела в той комнате. Прикоснулась к чему-то запретному. И это сводило ее с ума. Каждую ночь. Словно кто-то неустанно шел за ней по пятам. Что-то животное, пропахшее потом, без лица и тела. И я верила ей. Верила, потому что сама ощущала его присутствие. Иногда, ночью, когда мы были близки с ней, оно присоединялось к нам. Дикое. Необузданное. Сначала я убеждала себя, что виной всему наркотики, но потом, в ту ночь, когда умерла Ероси… – Анта снова закрыла глаза. Губы ее дрожали от страха и подступивших слез. – Это был настоящий Ад, Кэрри. Настоящий Ад! Я видела! Видела! Видела!

- Анта, – Кэрри тронула ее за руку.

- Подожди. Дай мне минуту.

- Ты не должна держать все это в себе.

- Если бы я могла хоть как-то отомстить.

- Я хочу, чтобы ты показала мне эту комнату.

- Нет.

- Послушай, мой брат журналист, если все, о чем ты говоришь, правда, то уверяю, он сможет нам помочь.

- Если мы зайдем в ту комнату, то нам уже никто не поможет.

- И ты не хочешь даже попытаться?

- Я не знаю, – Анта закрыла лицо руками. – Не знаю.

 

***

 

Вечернее небо нахмурилось, словно отвергнутый влюбленный, готовый вот-вот разрыдаться. Порывистый ветер качал высокую траву. Петли на старых воротах давно сгнили, и кованые створы доживали свои последние годы в придорожной канаве. Небольшая церквушка, выстроенная из камня, покосилась, позволив птицам свить гнезда в растрескавшихся стенах. Тропинок не было. Лишь только память тех, кто когда-то приходил сюда, могла помочь отыскать дорогу к нужной могиле.

- Вот это место, – сказал Лаялс, отворачиваясь от ветра, в попытках прикурить сигарету.

- Не далековато от города?

- Это всего лишь место. – Лаялс, Джордан и Левий смотрели на черное надгробие. – Здесь мы последний раз были с Ремом вместе.

- Барбара Локидж, – прочитал Джордан. Время стерло даты жизни этой женщины.

- Всего лишь место, – повторил Лаялс. – Мы опустили в землю пустой гроб. Придумали имя…

Теплый ветер качал деревья. Дождей не было слишком долго, и комья сухой земли, разбиваясь, обдавали собравшихся пылью. Рем молчал. Его ряса пропиталась потом и привлекала десятки мух. Лаялс копал. Молодой, темноволосый и все еще стройный. Маккейн стоял чуть поодаль, держа на руках заснувшего младенца. Незапертая дверь в заброшенной церкви хлопала от ветра. Пахло жасмином и перегноем.

- Думаю, достаточно, – сказал Рем, помогая Лаялсу выбраться из могилы. Они принесли из машины деревянный гроб, купленный в похоронном агентстве на окраине города.   Гроб   упал на дно могилы, подняв очередное облако пыли.

- Когда-нибудь мне придется рассказать ребенку, кем была его мать, – сказал Маккейн.

- Надеюсь, что нет, – Рем взял лопату и помог Лаялсу закопать могилу и водрузить поверх свежего холмика неказистый памятник с именем и фамилией.

- Уверен, что не нужно было написать дату жизни? – спросил Маккейн. Лаялс покачал головой.

- Ладно. Ты адвокат…

И снова тишина. То ли минута молчания, то ли неловкость...

- Вам пора, – сказал Рем Лаялсу и Маккейну. Ребенок проснулся и начал кряхтеть, пытаясь избавиться от старой простыни, в которую был завернут.

- Что теперь будет? – спросил Лаялс, когда он и Маккейн подошли к машине.

- Мы вернемся в город, и ты уладишь все, что касается меня, моего сына и всей этой чертовой истории.

- Я имею в виду, что теперь будет с нами, Джейкоб?

- С нами? – Ребенок на его руках заплакал. Маккейн положил его в машину. Закрыл дверку. – Теперь ты принадлежишь моей семье, Кинсли.

- До этой ночи я бы тебе возразил.

- До этой ночи я считал тебя своим другом.

Они сели в машину. «Мерседес» рванул с места, поднимая клубы пыли…

 

***

 

- Двадцать лет я хранил эту тайну, – сказал Лаялс, прикуривая от истлевшей сигареты новую.

- Почему же сейчас решил нарушить молчание? – Левий оглядывался по сторонам, ища подтверждение услышанной истории.

- Потому что так хотел Рем. Потому что об этом меня предупреждал Старик…

Дэнни Маккейн. Если кого-то Лаялс и боялся в своей жизни, то этим кем-то был именно этот старик. Кто-то говорил, что до того, как перебраться в Калифорнию, он играл в чикагском джаз-бэнде, кто-то говорил, что был гангстером и сутенером, а кто-то уверял, что старик в молодости знал самого Альфонса Капоне и даже был его правой рукой. Одним словом, человек–история, человек–легенда. Властный, жесткий, решительный. Город по праву принадлежал ему, и, видит Бог, город был в надежных руках. Еще будучи мальчишкой, Лаялс мечтал, что когда-нибудь судьба сведет его с этим человеком и даст возможность пожать ему руку и испытать на себе этот твердый, решительный взгляд. Возможно, именно поэтому он после окончания института принял решение устроиться в одну из дочерних строительных фирм Маккейнов, отклонив другие, более стоящие вакансии. Он работал, как проклятый, отдаваясь своей работе всецело, готовый сгореть сам, но сжечь все, что может встать у него на пути. Работа стала его страстью, его любовью, его самовыражением… Когда он получил приглашение на банкет в честь юбилея Старика, то, сняв все свои сбережения, заказал самый дорогой костюм, который можно было купить в городе. И еще женщина. Да. Ему нужна была женщина, способная привлечь к себе внимание своей красотой и неприступностью. Костюм и спутница – вот залог хорошего стиля. И еще немного удачи. А удача всегда сопутствовала Лаялсу. И вот он на банкете. Жмет Старику руку. Смотрит в его серые глаза. А кто-то подходит к ним и говорит, что он, Лаялс Кинсли, самый молодой и самый талантливый из всех юристов этого города.

- И чего ты хочешь, юное дарование? – спрашивает Старик.

- Как можно больше! – признается Лаялс.

- Боюсь, для этого одного желания мало. Нужно, по крайней мере, быть чертовски удачливым.

- А я чертовски удачлив, сэр.

- Вот как? И в чьих руках ты думаешь, сейчас твоя судьба?

- В ваших, сэр.

- Вот как? – и Старик улыбается. Такая хитрая улыбка старого лиса. – Позволь дать тебе совет, – он берет Лаялса под руку и выводит на веранду. – Когда-то давно я знал одного мальчишку. Негра. Он рожден был слугой и жил, как слуга. Без имени, без амбиций. И знаешь, о чем он больше всего мечтал?

- О свободе, сэр?

- Он мечтал, чтобы ему дали настоящее имя. Понимаешь? Не Сопля, не слуга, не черномазый. А имя. Просто имя.

- И что с ним стало, сэр?

- Он так его и не получил.

- Нужно было просить большего.

- Верно. Никогда не забывай об этом.

Спустя месяц Лаялс получил повышение. Спустя год возглавил юридический отдел головной организации «Строительная Компания Маккейнов», а спустя два стал правой рукой самого Старика и его внука. Вот тогда-то и появилась та женщина. Высокая, властная, с длинными, цвета воронова крыла волосами и твердым взглядом. Женщина-буря. Женщина-шторм. Рядом с ней Лаялс ощущал себя крохотным рыболовецким судном, заплывшим слишком далеко, чтобы бросить вызов стихии. Джейкоб. Джейкоб Маккейн. Да. Это была опасная игра. Иногда, размышляя о своей внезапной страсти, Лаялс гадал, кому из Маккейнов принадлежит эта женщина: Старику, его внуку или же им обоим? И каждый раз ответ, приходивший в голову, был один – эта женщина не может никому принадлежать. И это был вызов. Вызов, который Лаялс не мог не принять…

 

***

 

- Ее звали Себила Леон, – сказал Лаялс, глядя на памятник Барбары Локидж, глядя на памятник женщины, которой никогда не существовало. – Хотя сомневаюсь, что это тоже было ее настоящее имя. Настоящая Себила Леон должна была быть, по меньшей мере, дряхлой старухой, а в этой женщине была жизнь. Лет тридцать, не больше. Ни морщин. Ни сомнений. Лишь только темные, горящие глаза, наполненные страстью…

И снова память…

- Не боишься, что Маккейны узнают о нас? – Себила. Обнаженная. Желанная. Она лежит поверх одеял и смотрит Лаялсу в глаза. Ее тело… О, этот проклятый исток Содома! Она не двигается. Лишь только мышцы. Там внутри. И это сводит Лаялса с ума. Он напряжен. Чувствует, как пот скатывается со лба, попадает в глаза, наполняет рот солью.

- Я не боюсь, – шепчет он. – Я ничего не боюсь. – Руки его дрожат от напряжения. Все тело дрожит. Судорога сковывает мышцы. – Я хочу, чтобы ты принадлежала мне.

- Нет.

- Я хочу обладать тобой без остатка, – голос его становится хриплым. Дыхание со свистом вырывается из легких.

- Это убьет тебя, – шепчет Себила, и мышцы ее напрягаются сильнее.

- Чего ты хочешь? – хрипит Лаялс, сходя с ума от желания и истомы.

- Ребенка, – шепчет Себила.

- Я буду хорошим отцом.

- Этого недостаточно.

- Тогда что же?

- Сила.

- У меня есть сила.

- У Маккейнов ее больше.

- Я стану сильнее их.

- Не станешь.

Она позволяет ему подмять ее под себя. Позволяет стать на это короткое мгновение господином. Ее темные глаза не мигая смотрят на Лаялса, и Лаялс не знает, что его сводит с ума больше: этот оргазм, или эта минутная покорность. А потом он видит ненависть. Ненависть и презрение. И понимает, что эта женщина не принадлежит ему. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.

- Прости меня! – шепчет он, падая на ее грудь. – Умоляю, прости!

Лаялс целует ее покрытое потом лицо, чувствует вкус соли на своих губах. И это напоминает океан, где он всего лишь хрупкое суденышко, а Себила – чудовищный шторм. И он тонет. Тонет в ее объятиях и поцелуях. И не может остановиться…

 

***

 

Сигарета обожгла Лаялсу пальцы, возвращая в реальность.

- Я не думал, что Старик знает о моей связи с этой женщиной, но он знал. Всегда знал, старый лис! – Лаялс снова закурил, зашелся кашлем и плотнее запахнул плащ. – Он вызвал меня к себе в тот день, когда Джейкоб и Себила объявили о том, что ждут ребенка…

- Ты зашел слишком далеко, – сказал Старик, не отходя от окна. В его морщинистой руке дымилась сигарета. Синий табачный дым, поднимаясь к потолку, извивался в лучах калифорнийского солнца. Лаялс молчал. – И пути назад уже нет, сынок. – Старик обернулся. Желтое лицо. Темные, крошащиеся зубы. Глаза воспаленные, словно он не спал всю ночь. – Помнишь негритенка без имени? – спросил Старик.

- Помню, сэр.

- Так вот, сейчас ты – этот негритенок. – Старик затянулся, выпустил дым через изогнутый старостью нос…

И снова настоящее – заброшенное кладбище, пустая могила.

- В тот день он рассказал мне свою историю. Страшную историю, – Лаялс посмотрел на дневник в руках Джордана. – Я слушал его, чувствуя, как мой переполненный мочевой пузырь готов вот-вот лопнуть, но клянусь, в тот момент я был готов скорее  помочиться прямо в штаны, чем прервать Старика…

Еще одна сигарета. Еще один неофициальный шаг к могиле…

Прошлое.

- И вот теперь ты тоже стал частью этого. – Старик замолчал. В воцарившейся тишине было слышно, как потрескивает табак в дымящейся сигарете. – Закуривай, – предложил Старик.

- Я не курю, сэр.

- Я настаиваю…

И это была еще одна его победа. Они сидели друг против друга. Молча. Смакуя отборный табак. Как никогда близкие. Как никогда чужие. А потом Старик сказал:

- Знаешь, о чем я мечтал всю свою жизнь?

- О свободе, сэр?

- Именно. – Он затушил сигарету и прикурил новую…

Лаялс вздрогнул.

- Так я узнал о Реме, - сказал он здесь, в настоящем. – Так я узнал о мечтах Старика и о том, что мир намного больше, чем мы можем себе представить. Намного больше. – Лаялс закрыл глаза, вспоминая…