Отдача

Вчера пришёл из клуба литераторов удручённый. Обижать не люблю, но и молчать не умею.
В перерыве подходит ко мне Виктор Иванович, человек уже пожилой, в прошлом торговый работник, ныне поэт. Спрашивает:
– Давид, ты как думаешь, рифма дача – Маша хорошая?
– Да ты что, – отвечаю, – возьми дача – удача, отдача, кляча, наконец.
Не выдержал и поругал. Отдача...
Позавчера ни с того, ни с сего приснилась Валентина Антоновна. И сегодня тоже. Неспроста это. Ей сейчас лет за девяносто что ли? Померла должно быть. Смерть экстрасенс. Сообщает кому считает нужным. Потому, видимо, и приснилась.  А было-то так давно! Отдача, удача. Застряло в голове. Вот интересно, тогдашняя отдача была бы для меня удачей? Сомневаюсь. Во всяком случае Валентина Антоновна свою роль в судьбе юноши решающего делать жизнь с кого всё-таки сыграла...
 
1
В выпускном классе средней русской школы, я решал, кем мне стать. В первом варианте хотелось − писателем. Слесарем, столяром, сантехником – не мечтал. И напрасно. Был бы им, жил бы припеваючи. Так жилось у нас в СССР. Но в школе внушали, что мы станем лётчиками, покоряющими пространство, инженерами человеческих душ, в худшем случае сталеварами, доблестный труд которых позволит догнать и перегнать Америку. А в классе я писал восторженно-романтические сочинения, сделал неожиданно для всех доклад по творчеству М.В. Исаковского, бегал в литобъединение при газете «Молодёжь Молдавии», а, когда изучали А.С. Пушкина, мечтал о своём «Евгении Онегине». С тех далёких времён моего «творчества» запомнилось лишь одно четверостишие (остальные были ещё хуже), посвящённое соседке по парте:
 
«Мы в жизнь войдём не лёгкою дорогою
и беззаботного не ищем мы пути,
но, если сердце захлестнёт тревогою,
то отдохнёшь ты на моей груди».
 
Собственно, моему решению посещать литобъединение я обязан именно этому стихотворению, которое высоко оценил Валерка Друцэ, будущий известный сценарист, влюблённый в ту же соседку. Но в кружке я потерпел фиаско. А дело было так. Я написал психологический рассказ о тяжёлой судьбе многодетной пожилой женщины, которую избивал, причём при детях, контуженный на войне муж. Это была правда, я знал такую семью. Они жили через стенку. Но рассказ жестоко раскритиковали, мол, куда уж неоперённому девятикласснику вникать в сложные психологические переживания и муки простой советской женщины.  Разобидевшись я хлопнул дверью, и на этом моя писательская карьера завершилась.
С Валентиной Антоновной знаком я ещё не был.
 
2
Вследствии крушения на литературном поприще во мне затеплилась надежда стать философом. Виновата была в этом не Валентина Антоновна, а «Диалектика природы» Энгельса, которую я прочитал от корки до корки в десятом классе, случайно обнаружив в детской бибилиотеке. Фридрих победил, но это была мечта, осуществление которой я стал пробивать много позже. Если считать по пальцам, то третья, а между ними переливалась всеми цветами радуги, криками «Браво!» и преподнесёнными букетами вторая. Об этом позже.
Так вот о философии. Философом я тоже не стал, стал её преподавателем. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Философы это ведь редкость, тончайшие соки человеческой духовности, перефразируя слова Карла Маркса. В ту или иную эпоху их точно можно пересчитать по пальцам одной руки. Они встречаются еще реже чем гениальные поэты.
После окончания Московского университета им. М.В. Ломоносова меня каким-то чудом взяли на кафедру марксизма-ленинизма в Кишинёвский институт искусств, куда я приехал из Караганды, почти как из ссылки. Собственно, вуз был доброй старой консерваторией со всеми присущими ей особенностями, но разбавленный факультетом культурно-просветительной работы. Все отделения музыкальных дисциплин располагались в красивом старинном здании, построенном в начале 20 века. Здесь я в основном и обитал со своими лекциями и семинарами. Культпросвет, сокращенно КПР был совершенно иным миром, в другом здании, казённом строении советского образца. Захаживал туда я редко, но однажды выполнял какое-то поручение и, случайно, повстречал Валентину Антоновну. Она преподавала там вокал.
Как и всякий институт, этот тоже мог кое-чем  гордиться. Например, певцами. Скажу лишь, что некоторых знает весь мир. А другие, возможно и не столь знаменитые, но достаточно известные, были моими студентами. Но именно с философией у вокалистов всегда туговато. Более бестолковых я не встречал и конфликты с их преподавателями, как правило, запрограммированы. Власти стремились выращивать национальные кадры, а поскольку Молдавия от природы музыкальна, то будущих певцов рекрутировали прямо из деревень. В институте белолицый и грузноватый профессор оперной подготовки Милютин, этакой вальяжный, холёный русский барин в узком кругу по поводу их ворчал:
– Растут над собой,- и добавлял.- Если они в 35 только поступают, а в 40 закончат, да ещё лет десять будут нарастать культурой, то когда и где солировать? Разве что перед ангелами?
Однако, Валентина Антоновна на исполнительском факультете не преподавала. Квалификация не позволяла. В институте я её сразу и не приметил, хотя она не очень изменилась, а прошло более пятнадцати лет. Когда же узнал, не поверил ни глазам своим, ни самой встрече. И она как-то робко и боязливо отводила глаза. Делала вид, что не узнает.
 
 3
Итак, открою тайну моей второй мечты. Я хотел стать знаменитым певцом. Мне были знакомы и я пел все популярные песни, которые исполнялись по радио, но больше тяготел к классике. С моим приятелем по страсти к пению Яшкой Глейзером, чей старший брат был профессиональным певцом, мы солировали друг перед другом. Сами же себе хлопали. Однажды, у его брата, слушавшего меня, навернулись слёзы, и он заметил:
– Молодец, душевно поёшь.Только неправильно.
Петь я начинал, наверно, еще в утробе. На это у меня есть свои основания. Фамилия моей бабушки по матери была Канторжи, несколько искажённо-турецкая. Однако, её часть «кантор» подсказывала мне, что в роду были синагогальные певцы. У бабушки, кроме мамы, две дочери и трое сыновей, но великолепным лирическим сопрано обладала только мама. Никакого вокального образования она не имела, и о наличии красивого голоса с одинаково богатыми обертонами во всех регистрах и не подозревала, как и я. Но когда она пела у открытого летнего окна, все соседи высыпали из своих квартир и тихо, в восхищении качали головами. На шаливших во дворе детей шикали, и они замолкали. К сожалению, мой голос оказался не канторским, но был цепкий музыкальный слух. Сбить меня в вокальной партии не мог целый хор. Поэтому наш хормейстер в Доме пионеров заставляла меня после распевки несколько раз пропевать партию вторых голосов, что всегда смущало, но согревало. Такая ситуация навела на мысль прийти после окончания десятого класса в Дом молодёжи и записаться на сольное пение. Вела класс вокала Валентина Антоновна. Мне было семнадцать лет. Ей − за сорок.
Наши отношения в течении учебного часа складывались по-деловому. Я проявлял рвение. А после меня на занятие приходил Дима Чебан, и я, с разрешения Валентины Антоновны, оставался послушать. У Димы был прекрасный густой баритон. Кто-то и надоумил его прийти в студию. Опыта пения, даже квартирного, у Димы не было. По-моему, и особого желания петь тоже. К тому же, если верна поговорка: «Медведь на ухо наступил», то Диме − слон. Это злило Валентину Антоновну, она комично разводила руками, будучи женщиной дородной, в теле, и кричала:
– И чего вы, баритоны орёте. Петь надо! Вы меня поняли, милые оболтусы, пе-е-еть. Ваш голос должен обволакивать публику.
Поскольку при этом стрелы из её раскалённых глаз летели и в мою сторону, я виновато опускал голову, понимая намёк. И действительно, сдавая ей вступительный зачёт, я просто проорал третий романс Демона Рубинштейна и его же Эпиталаму Виндекса из «Нерона». Тем не менее, она меня оставила у себя.
Называя Валентину Антоновну женщиной дородной, я из деликатности слукавил. В действительности была она приземистой, с большой рыхлой грудью, маленькими хитроватыми глазами и, увы, обладала каким-то особым запахом тела. Она пела в оперном хоре и попала под сокращение. Что-то не ладилось у неё и с мужем, о чём узнал я позже в институте.
В течении месяца, а урок был раз в неделю, Валентина Антоновна поменяла мне весь певческий репертуар. Вернее, запретила петь что-либо, кроме весьма простеньких песен под гитару по её выбору. Мне это не нравилось, поскольку больше угнетало, чем соответсвовало моему эмоциональному состоянию. Но параллельно она занялась со мной вокальной техникой. Я должен был правильно стоять, расслаблять плечи, не опускать и не задирать при пении голову, контролировать работу нёбной занавески, не напрягать шею и освобождать горло. Дома я отрабатывал артикуляционные упражнения, а на уроке она проверяла домашнее задание, и мы немного пели. Наконец, приступили к важнейшей части техники – вокальному дыханию и здесь начались с её стороны странные придирки.
– Подойди ко мне! – скомандовала Валентина Антоновна, переходя вдруг на «ты».
– Дыши животом, на выдохе выталкивай воздух толчками. Развернувшись на вращающейся банкетке, она схватила меня обеими руками за талию.
– Ты должен почувствовать вот эти косые мышцы и работу низа живота,– она продвинула правую руку к низу моего живота и задержалась на нём,- ощущаешь?
Мне стало неуютно.
– Вдыхай небольшими толчками. Нет, не так,– голос её дрогнул и левой рукой она попыталась придвинуть меня к себе поближе.
– Да! Уже чувствую,– соврал я и попытался освободиться.
– Не научишься дышать, никогда не сможешь хорошо петь,- нравоучительно проговорила она, вдруг раздражаясь.– Ложись на пол, я покажу тебе упражнение, и она вышла из-за пианино.
– Но ведь здесь не чисто,– промямлил я, засомневавшись.
– А чисто петь хочешь»?– соврала на этот раз она, потому что я всегда пел чисто.
Как-то неуклюже я повалился на грудь.
– На спину!– последовала команда.
Валентина Антоновна сняла с полки книгу, положила её мне на живот и ловко примостилась рядом на полу, несмотря на обильность её тела.
– Если дышать будешь не грудью, а животом и глубоко, ты увидишь, как высоко поднимается книга,– сказала она и вновь положила свою руку мне на низ живота.
– Начали!
Обречённо, я стал дышать, стараясь изо всех сил подбрасывать животом злополучную книгу. Прошла минута-вторая. Валентина Антоновна руки не снимала, она то слегка вдавливала его, то делала круговые спиралеобразные движения по часовой стрелке. Прошло ещё пару минут, я уже уставал дышать, кружилась от глубоких вдохов голова.
– Хорошо, милый, правильно, молодец,– Валентина Антоновна вдруг перешла на придыхание, грудь её вздымалась, выражение лица показалось мне странным. Я испугался и вскочил на ноги.
– Валентина Антоновна,– взмолился я,– ну, покажите мне, пожалуйста, другое упражнение.
Она застыла и, став сперва на колени, с напряжением поднялась на ноги.
– Ладно.– Вымолвила она неожиданно примирительно, передвинула банкетку на середину комнаты, села и вновь подозвала меня к себе.
– Ты ещё долго не сможешь правильно дышать. Я покажу, как это надо делать. Положи руку сюда,- и она поместила мою правую руку себе за спину,- а эту сюда.- И она попыталась положить левую руку прямо на пышную грудь. Я инстиктивно отдёрнул её и переместил под самое горло.
– Ниже!– рявкнула Валентина Антоновна. Повинуясь, я опустил руку на сантиметр ниже.
– Ещё ниже,– сказала она и стала глубоко и сильно дышать.
Тело её колыхалось, как меха в кузне моего дяди в Бендерах, в крепости которой прятался от Петра Карл XII. Моя правая рука утопала в рыхлом теле, как немец в белорусских болотах, а от левой Валентина Антоновна требовала спускаться всё ниже и ниже, до живота, до самого его низа, чтобы, наконец, до моей глупой башки дошло, что такое правильное вокальное дыхание. И рука моя  опускалась и опускалась до тех пор, пока эта глупая башка девственника, догадалась, чего, собственно, хотят от низа живота.
          Я схватил с инструмента тексты песен и выскочил за дверь.
 
На следующее занятие я не пришёл. Но через неделю всё-таки явился. Меня встретила, перехватив в коридоре, Эмма Эммануиловна, седая сухонькая секретарша и, по совместительству, зав. отделом кадров. Не поднимая глаз, она сообщила, что в дальнейших занятиях мне отказано.
–Почему?– Выдохнул я изумлённо.
– Валентина Антоновна сказала,– смутилась она,– что от вас нет отдачи. Я развернулся и ушёл. Певцом я тоже не стал и петь хорошо так и не научился. Ну и слава богу.


Октябрь 2015