Читателю придётся пропустить события следующих трёх лет, которые для Андрея были заполнены московской суетой, связанной не столько с учёбой в аспирантуре, сколько с банальными проблемами выживания в одном из самых дорогих городов мира.
Поначалу его грело чувство принадлежности к элитному вузу, были в новинку впечатления от обустройства на новом месте, в комнате - «двушке» аспирантского общежития, радовали новые знакомства, возвращения домой вечерними иллюминированными проспектами. Но уже через два месяца единственным отчётливым желанием молодого человека по утрам стало укрыться одеялом с головой и поспать, чтобы никто не входил в комнату и не тревожил ещё хоть пару часов.
В одном из внешне солидных издательств на Новом Арбате, куда он пытался устроиться и где благодушно согласился поработать «испытательный срок» без оформления трудового договора, ему через полтора месяца указали на дверь, ничего не заплатив. Впоследствии он сам поражался своей наивности, которую можно было объяснить только эйфорией первых недель пребывания в столице. Пришлось срочно устраиваться дежурным администратором в гостиницу своего же университета, что давало маленький, но стабильный заработок, ибо первоначальные деньги были давно истрачены, и каждому соседу в своём блоке он был уже хоть немного да должен.
Появились и частные ученики по «наводке» соседа по комнате, аспиранта другого факультета – молодого, но более ушлого. Вместе с тем, необходимости собирать материал к будущей диссертации и вести обязательные занятия со студентами никто не отменял. Приходилось раз в неделю ездить в Химки в диссертационный зал Российской государственной библиотеки и тратить с трудом зарабатываемые сотни на ксерокопии чужих мыслей из чужих работ, казавшихся в важной тишине читального зала нужными и значительными, чтобы потом, внимательно вчитавшись в них дома в привычной обстановке, понять, что всё это «вода», что авторы безбожно передирают друг у друга и из устаревших источников, и использовать этот материал можно не более чем на несколько процентов.
Если в сентябре-октябре Андрей пару раз съездил на «малую родину», то потом дни понеслись рысью, слились в одну летящую вперёд массу. Через полгода, словно очнувшись, он ощутил на улице, что пришла весна, и понял, что время нигде не бежит так стремительно, как в Москве.
Самым трудным периодом для него стала середина лета. В июне закончились платные занятия со школьниками, которым он помогал готовиться к экзаменам, потом гостиничные этажи закрыли на летний ремонт, и для теоретика новейшей истории наступил период жёсткого безденежья.
В детстве, когда он, бывало, воротил нос от супа и котлет, ему приходилось слушать рассказы бабушки о голоде во время войны. Тогда они звучали для него как поучительная, но, всё же, далёкая притча. Теперь он «на собственной шкуре» испытал даже не голод, всего лишь недоедание. И пришёл в ужас от того, насколько хрупкими оказались его принципы и гордость перед этим старым как мир и самым банальным бичом человека.
Чтобы не пересказывать все его мытарства, упомянем только: в августе он дошёл до того, что рано утром, пока ещё не разъехавшийся на каникулы народ в общаге спал, он тихо вставал, надевал самую незаметную и старую одежду и с хозяйственной сумкой последовательно и внимательно обходил лестничные пролёты всех шестнадцати этажей своего корпуса в поисках оставленных пивных бутылок. Собранную противную добычу, вытряхнув из неё последние капли, он, преодолевая брезгливость, ополаскивал из-под крана, не высушив как следует, нёс в находившийся неподалёку пункт приёма стеклотары, стоял в очереди с какими-то алкашами, получал в окошечке на руки несколько десятков рублей и покупал на них полкило самых дешёвых пельменей, полторашку лимонада и, если хватало, банку килек в томате. Через час он уже «пировал» в своей комнате с блаженством, не снившимся никакому Лукуллу. Иногда он не выдерживал и, забывшись, начинал грызть сырые пельмени до закипания воды в кастрюльке. Это были месяцы, когда он, двадцатитрёхлетний парень выше среднего роста, похудел до пятидесяти восьми килограммов.
Но прозябание не бывает вечным для терпеливого и деятельного. В следующие несколько лет жизнь, что называется, немного наладилась. Он продолжал работать и подрабатывать, опубликовал несколько статей в научных журналах, выступал на конференциях, написал в целом диссертацию и уже «выходил на защиту». Окреп он и внешне, не пренебрегая регулярными занятиями на свежем воздухе в университетском спорткомплексе, расположенном сразу же за его корпусом в лесопарке – бегал по лесным дорожкам, отжимался от брусьев, подтягивался. Вернул нормальный вес, но продолжал оставаться худощавым и на первый взгляд несколько субтильным. Чтобы не приобрести преждевременно образ «ботаника», упрямо долго не надевал очки, несмотря на начавшее ухудшаться зрение.
Бытовая и учебная круговерть в сочетании с невысокими заработками не оставляли ему времени для полноценной личной жизни – с неторопливым ухаживанием, с постепенным развитием отношений. Но эпизодическими, короткими встречами с девушками, не исключающими неожиданную, ни к чему не обязывающую близость, основанную на взаимном молодом голоде, он не был обделён.
Казалось бы, трёхлетняя суета и новые впечатления должны были стереть из его памяти образ Гали. Но к своему удивлению в начале четвёртого года пребывания в столице, в сентябре, он поймал себя на том, что не может забыть лицо и объятия той чем-то необычной, импульсивной и своенравной, жадной до жизни и удовольствий подруги. Всё же, прежде чем рвануть в родной город, он позвонил их общей знакомой, преподавателю Есауловой, которая когда-то пыталась играть роль покровительницы их нестойкого союза. Татьяна Сергеевна, эмансипированная, модная женщина средних лет, сразу узнала его голос. После нескольких дежурных вопросов и обязательной демонстрации интереса к делам собеседницы он напрямую спросил об Истоминой.
- Галя? Нет, Галя не замужем. Ты приезжай, если хочешь, повидайся с ней... Да не замужем ещё, я же говорю. Вся в работе, вроде бы на повышение пошла… Я её иногда вижу, она у нас в академии по совместительству на полставки работает, – тут в голосе Есауловой появилась неизбежная для женщины при разговоре о другой более молодой женщине ирония, – она с та-а-акими формами ходит, у неё та-а-акая грудь... Ну ладно, рада была слышать, Андрюшечка.
Аспирант повесил трубку телефона-автомата и почувствовал, как что-то отпустило внутри. Галя свободна, и это главное. Более ничего интригующего. Стала большой начальницей. Ха, это Галка-то с её пацанскими замашками? С какими ещё «та-а-а-кими формами»? Ну, звезда наупинского филиала Академии правосудия всегда была фигуристая, а ко времени его отъезда в столицу стала полноватой. Ничего не понятно, ну да ладно – на месте разберёмся.
С тем и выехал.
В ближайшую пятницу Андрей приехал в Наупинск. Здесь надо сказать, что с Галей они не поддерживали переписку. То было время, когда бумажная почта ещё не совсем «умерла», а электронная ещё не была доступна большинству. Не всякий студент мог себе позволить подключение к интернету из своей комнаты, да и подержанный компьютер у Андрея появился совсем недавно, в основном, для написания текста диссертации, а не для забав. В начале недели вечером он зашёл в интернет-кафе, нашёл через поисковики страницу Истоминой в «Моём мире», и, с удивлением отмечая своё растущее внутренне волнение, отправил ей пару строчек с предложением увидеться в субботу. Побродив по похолодавшим улицам, убив два часа, он вернулся, взял ещё пятнадцать минут и, не особо надеясь на скорую реакцию, всё же увидел ответ на своё письмо, открыл, прочитал тоже короткое, удивлённо-сдержанное, но вроде бы доброжелательное согласие.
Итак, он приехал в пятницу вечером в город, с которым у него было связано немало обжигающих неизжитой памятью воспоминаний юности. Предварительно созвонился с бывшим однокашником-холостяком и переночевал у него. А утром, заставив себя встать не слишком поздно после вчерашних посиделок, воспоминаний и возлияний, пробежался по двум адресам в связи с рабочими вопросами, освободился и заторопился на встречу.
Стояли чудесные, погожие дни ранней тёплой осени. В три часа, как было уговорено, Андрей стоял на центральной аллее городского парка имени какого-то Белобровина и как все неспешно гуляющие люди млел от сладкой истомы «бабьего лета». Солнце пригревало, в прозрачном воздухе изредка пролетали почти невидимые паутинки. Большие старые клёны и липы вздымали свои ещё не облетевшие охряные и медные кроны в чуть поблекшее с лета, но ещё чистое в своей голубизне небо.
На входе в парк он хотел было купить цветы, но потом подумал, что Гале будет неудобно гулять весь вечер с букетом в руках, и решил подарить цветы позже.
Хотя казалось, что мир застыл в полудрёме, время, тем не менее, шло. Галина опаздывала. Было уже без четверти четыре. Он стал вглядываться попеременно то в один, то в другой конец аллеи, пытаясь определить её среди идущих прохожих. В конце концов, где же она? Вот идёт супружеская пара, катят перед собой коляску с ребёнком. Идёт высокий пожилой человек в тёмном плаще. Жарковато ему в плаще-то сегодня. Идёт невысокая полная женщина в светлом костюме. Вот бегут как угорелые две девчонки подросткового возраста в ярких курточках и модно разодранных на коленях джинсах. Ещё одна пара помоложе - военный и его пассия. Где же?
Невысокая, кругло-широкая молодая женщина в бежевом костюме поравнялась с ним и сказала нараспев прекрасно знакомым голосом:
- Ну, привееет! Вот это сюрприз, что ты приехал! - и только тогда он узнал Галю.
* * *
Несколько безмолвных секунд он разглядывал изменившуюся подругу. Галя располнела. Не в том кокетливо-преувеличенном смысле, который иногда вкладывают в это слово девушки, а реально, по-настоящему располнела для своих двадцати шести лет и метра шестидесяти четырёх роста, явно достигла, а скорее всего, немного перешла трёхзначный рубеж. Впрочем, благодаря хорошему сложению и былой физической активности это не казалось чрезмерным – сохранилась общая женственность, даже пропорциональность. Но это была уже какая-то другая красота.
Чуть смугловатое лицо с еле заметным пушком над губой, обрамлённое короткой модной стрижкой (светлый каштан), лишь немного пополнело и было по-прежнему живым и привлекательным, с быстрым, «схватывающим» взглядом умных карих глаз. Но всё остальное словно принадлежало другой, незнакомой женщине.
Ухоженные, пухленькие, в меру загорелые руки Истоминой украшало по два перстня на пальцах каждой (а правое запястье – ещё и тонкий золотой браслет, нежную шею – цепочка). Короткая причёска позволяла видеть в ушах достаточно большие – но не до вульгарности – серьги. На плече висела сумочка из крокодиловой кожи. Пиджачок дорогого костюма был по случаю тёплой погоды расстёгнут. Грудь, и прежде немаленькая, выросла до шестого размера и уже начинала пообвисать под своей тяжестью, но так же дразняще выдавалась вперёд, натягивая ткань блузки. Под грудью наплыло немало мягкого, и в это мягкое туго врезался верхний край прямой бежевой юбки, которая ниже тесно охватывала широкие бёдра. Выдавался холмиком под поясом округлый, как будто Галя была в положении, животик. Выше чуть приоткрытых коленей угадывались по очертаниям налитые ноги.
Но разительная перемена была не в деталях, а в общем впечатлении. Как только Галина Анатольевна заговорила, прежняя ребячливая девчонка исчезла. Перед Андреем была холёная глянцевощёкая молодая начальница - с дорогой стрижкой, аккуратным маникюром – тесно, но со вкусом «упакованная» в модный костюмчик, который плохо скрывал набранные килограммы.
Она взяла его под руку, и они пошли по аллее вглубь парка. Разговор не клеился. Точнее, шёл обмен репликами, но какой-то вымученный. «Ты, говорят, на повышение пошла?» – «Да, работаю начальником управления. Уже больше года». – «Трудно?» - «Не то, чтобы… самое главное – правильно делегировать полномочия и не дружить с подчинёнными. А у тебя как?» - «А у нас? А у нас в квартире газ, это раз…» - «Скрытничаешь? – москвич, москвич…» - «Какой я на фиг москвич? Предзащиту прошёл, теперь на защиту…» - «Ничегооо себе! (с искусственным и от этого неприятным восторгом) На права ещё не сдал? Давно пора бы» - «А ты получила?" - "Год назад. Но сегодня я на служебной» - "Так тебя ждут? Ты ненадолго?" - "Пока отпустила водителя. Когда надо будет - вызову, отвезёт домой".
При вроде бы доброжелательном настроении Галины Андрей не мог не заметить, что теперь между ними был некий барьер. И этот барьер не имел ничего общего с неловкостью от долгого расставания. Идущая под руку с ним женщина уже выработала в себе привычку не поддаваться эмоциям, говорить взвешенно, просчитывая каждую реплику, сохраняя дистанцию между собой, принадлежащей к кругу избранных, и «простым смертным», хоть и старым знакомым, но оставшимся по ту, другую сторону жизненного водораздела.
Как выяснилось из разговора, рядом с Андреем неспешно, но уверенно шла недавно произведённая начальница управления крупной страховой компании. Из-за жары она сняла пиджак и теперь несла его на руке вместе с сумочкой. Он пытался собраться с мыслями от полученной информации, одновременно украдкой продолжая разглядывать свою спутницу и отметил для себя, что и походка у неё иная, чем была когда-то. На Гале были дорогие туфли на достаточно высоком, сантиметров под восемь, каблуке, и такая обувь заставляла её идти энергичными, но короткими шагами, как бы подсекая шаг и заметно качая широкими бёдрами.
Андрей пропустил её вперёд, когда они проходили через ворота, ведущие в другую часть парка, оглядел сзади и внутренне задохнулся от непривычного вида того, как основательно округлился тыл его бывшей возлюбленной.
Ехидная Есаулова не преувеличивала насчёт "та-а-аких форм". Покачивались в такт шагам большие женские «шары», обтянутые юбкой. И при каждом шаге – то под одним, то под другим попеременно – ткань образовывала резкую складку, подчёркивая снизу их пышность.
Проходящий мимо мужчина средних лет тоже не удержался от откровенно заинтересованного взгляда. Заметившая это Истомина лишь сдержанно-самодовольно улыбнулась. Впрочем, будь она менее самоуверенна, уловила бы во взгляде этого случайного прохожего не столько вожделение, сколько снисходительную иронию «сильного» пола по отношению к извечной проблеме «слабого».
- Что-то я устала, - неожиданно пожаловалась Галина Анатольевна, - про себя он уже называл её именно так - Давай присядем, отдохнём... я же к тебе иду с самой Ломоносовской («Пятнадцать минут ходьбы, - подумалось парню, - для тебя, значит, уже подвиг?») – Но вообще спасибо, что вытащил на прогулку. Так хорошо пройтись!- как бы оправдываясь, говорила она, тяжеловато опускаясь на ближайшую скамейку.
Сев, она сразу же откинулась на спинку, подавив вздох, потянулась. Животик заметнее выдался вперёд.
- А как же велосипед? Раньше ты часто каталась, – Андрей старался, чтобы в его голосе не было и намёка на иронию.
- Да какое там..., - отмахнулась Галина. – Некогда. Всё работа, работа... Даже поесть – и то времени нет.
«Ну, тут ты явно лукавишь, - усмехнулся про себя аспирант - Чтобы содержать такое «богатство», как у тебя… времени нет». Но идею с едой поддержал как мог:
- Куда пойдём? - наигранно-оптимистично предложил он: - Давай попьём хорошего кофе? За то время, что я тут не был, на Весенней открыли чудесную кофейню.
- Кофе - это хорошо, - живо откликнулась Галина Анатольевна, - но надо что-нибудь посущественнее. У нас в управлении сегодня был рабочий день. В три закончили, но замучались ужасно. Пашем с утра, голодные, злые, как собаки. Тут в самом парке открыли летний ресторан. Пойдём туда, - и «голодающая», приложив холёную, пухленькую руку себе пониже большой груди, прибавила как-то заговорщически-томно: - Я что-то так захотела есть...
