В этом месте я, пожалуй, поступлю вполне в духе времени, демократично, и даже позволю вам самим выбрать подобающую случаю метафору. Кому какая по душе. Побудьте секундочку моими соавторами, ага? Подчеркните, как говорится, нужное: как током ударило; как змеёй ужаленного; как пружиной; собственный вариант (вписать). Это для красоты повествования, если кто не в курсе. Для меня же в тот момент были абсолютно неважными физика и биохимия процесса.
Просто.
Меня подбросило.
Какая-то сила.
Головой об столешницу (сколько раз зарекался закрывать на ночь секретер!!! ).
Твою мать!!!!!
Реферат!!!
Если не сегодня, то Галя не успеет!
Военкомат, армия, деды (или Афган - хрен редьки не слаще), цинковый гроб, одинокая могилка, мамочка с двумя цветочками... Брр! Чур меня!
Стоит ли упоминать, что эта же неведомая сила, так безжалостно выкинувшая моё вялое, почти безжизненное ещё лишь секунду назад тело из уютного тепла старого диванчика, ровно через полминуты уже давала ему, телу, полностью одетому и застёгнутому на все пуговицы, стоящему на пороге на низком старте, хорошего пинка под ленивый зад, придавая ему, телу, должное ускорение в направлении трамвайной остановки. Быстроте сборов рукоплескал бы даже бывалый старшина, происходи такое где-нибудь в солдатской казарме.
Стоило ли так уродоваться из-за какого-то реферата?
Что вы! Не какого-то там реферата, а по истории партии. Курсовик по специальности - ничто по сравнению с партией! С Партией - понимаете?! Круче только научный коммунизм - это вообще зверь! Но до него ещё пять лет - чего о нем думать?!
Теперь представьте себе идиота, прущегося через весь город в институт с целью успеть к… концу занятий. Все из дверей, а он в двери ломится, придурок!
Уфф, успел!
- Привет, Димон, привет, Миха! Привет, мужики! А-а-а, потом объясню…
- Галюнчик, здравствуй! Значит так, слушай: здесь печатаешь, здесь не надо, тут вот я закладки вложил и всё подписал. Связочки, связочки не забудь вставлять - вот тут вот карандашиком, а то переходы неплавные. Ну, если что непонятно, сама там докумекай, ты же староста! Ага? Ну все, Галь, я побежал, у меня куча дел, ладненько?..
... Вы „Ревизора“ читали? Эй-эй, очнитесь! „Ревизора“, спрашиваю... Читали? Просто мне так Галкин взгляд легче объяснить.
Ну да, немая сцена гоголевская - херня! Вы бы Галкин взгляд видели! Ага, сразу после вручения мной „черновика“ в виде аккуратной стопки учебных пособий, растопырившейся во все стороны разномастными полосками бумажных огрызков-закладок.
А-а-а, начинается, наконец! И правда, мы бы тут тоже со стыда сгорели.
Не-е, ну точно вы не в себе! Кто из нас бухал всю ночь?! Какое стыдно? Стыдно ещё впереди! Страшно ещё час назад было - да. Стыдно - нет. Хотя, если бы не похмелье, то может быть - да, соглашусь,- может быть, я и почувствовал бы в тот момент лёгкий укол. Может быть. Лё-о-о-гонький… Вы дальше слушайте.
А дальше я, обрадованный, что всё так удачно образовалось и Галочка не высказала никакого недовольства... Не считать же недовольством лёгкую укоризну в глазах - мы же с вами материалисты, не так ли?..
Короче, побежал я. О делах моих вы уже достаточно проинформированы, поэтому не буду повторяться, куда я побежал.
Но сначала в буфет, конечно. Я ведь из дому выскочил даже без маковой росинки во рту.
Хотя нет, наш буфет сейчас не годится. С похмелья неправильная реакция организма может возникнуть. Тут надобно что-то покруче. Нет, я не опохмеляюсь никогда - упаси, господь! Покруче - это кофе с пышками. Не пытками, а пышками! (Не обращайте внимания - у меня тоже случаются опечатки , случайно, сейчас исправлю).
Обычно я беру их десяток. И два стакана кофе. Стаканы - это обычные керамические кружки, превращённые в стаканы методом отбития ручки. Если повезёт, то достанется и собственно кружка и даже с ещё ровными, необгрызанными краями. Кофе с молоком, из огромной бочки. Но зато натуральный… ...Или нет? Кто знает. Короче, мне пофиг! Главное, что двух стаканов этой жидкости аккурат хватает запить десять огромных белоснежных от сахарной пудры кулинарных изделий.
Пышечная здесь же на углу, напротив метро. Не берусь сказать, к какому из трёх окрестных институтов она ближе. Вроде как раз посередине, как специально для студентов. Все там кормятся. Потому как еда самая экономичная из сытных и самая сытная из экономичных. А ещё вкусно, несмотря на непонятное происхождение напитка из бочки. Студенту, особенно иногороднему, да к тому же без повышенной стипендии, на сорок рублей в месяц - самое оно! А мне, хоть и на родительской шее сижу, думаете, тоже не надо экономить? Ха! На одну музыку сколько уходит. А портвейн? А дискотека в субботу? Рупь вынь да положь, будь любезен!
Думаю, десять пышек и два стакана кофе это и есть полный объем моего желудка. Иначе как объяснить болевые ощущения где-то там под ложечкой при каждой моей попытке втиснуть в себя одиннадцатую? Вот я и решил, что десять это предел и впредь никаких поползновений побить рекорд не предпринимал. Но! Но, пацаны, это только в нашей пышечной, учтите. Есть места, где нагло жульничают и пытаются под видом пышки всучить вам худосочное колечко, чуть не с сушку величиной. Таких, конечно, и тридцать можно умять и не заметить, так что вы будьте внимательнее...
Если честно, то никаких особых дел я сегодня не планировал. Так, Галке по ушам проехал, чтобы не вдаваться в излишние объяснения под молчаливым напором её выразительных глаз. Но, дожёвывая последнюю пышку - она, понятное дело, обычно труднее всех даётся - я решил, что негоже пропадать пятаку, уже так и так потраченному сегодня на метро. И отправился по обычному маршруту. Студклуб - профком и обратно.
Изрядная порция углеводов реанимировала мой похмельный мозг настольно, что я без труда подбирал очередные доводы с целью охмурения повелителей студенческого досуга. Особенно мне сегодня удалась обработка председателя профкома. Он и раньше был более податливым и впечатлительным, а сегодня он точно - мой. Клубная директриса и подавно со мной, ещё с первого дня. Да ей вообще все студенческие инициативы по кайфу. Она за любую позитивную движуху. Наш человек. Вот зам её сопротивляется. Ну и пусть себе слюной брызжет - деньги всё равно профком выделяет. Но про всю эту истории то я ещё напишу огроменную тетралогию „Я и музыка“. Или „Музыка и я“. Или, по крайней мере, трилогию. А к нашей истории это вовсе никакого отношения не имеет, это вообще ненужная лирика. Наша с вами история, помните, про что? Не забыли? Про муки совести. Про стыд. А стыд будет. Уже сегодня будет. Я уже почти иду по коридору ему навстречу. А пока... А пока на радостях я забежал к этому выскочке - заму клубному. Хочу так, как бы между прочим, вставить в наш с ним вялотекущий музыковедческий диспут пару слов о выделении таки профкомом долгожданной, ежедневно клянченной немалой денежки на аппаратуру. Уж больно неймётся его позеленевшей физиономией полюбоваться.
А вот каким ветром меня потом к деканату забросило, до сих пор взять в толк не могу. Он ведь совсем в другом здании!
Моя теперешняя версия: хотел я на крыльях победы ещё и в актовый зал заскочить. Для него у меня тоже парочка-другая тёплых слов нашлась бы.
Дружище! - сказал бы я актовому залу - скоро ты тоже будешь моим. Ура-а! - вскричал бы актовый зал, - я так давно тебя ждал, дорогой мой человек! И мы бы с ним обнялись, как давнишние добрые приятели, долго сидели бы в тёмной пыльной духоте и мечтали, мечтали, мечтали о будущем…
- Галя?!..
Я так и не попал в актовый зал. Именно поэтому, наверное, и не сохранили анналы наш с ним проникновенный диалог...
Галка выходила из деканата и я чуть не сшиб её на полном ходу.
Я, надо заметить, на своих длинных ходулях перемещаюсь в пространстве очень стремительно, поверьте уж мне на слово. Да ещё помножить эту мою скорость на пусть худосочную, но достаточно длинную массу, представляете? Кто помнит из физики, что получится? Ну? Им... Ну же - им…? И за что вам только аттестаты выдавали, а? Ладно не тужьтесь. В общем, им не поздоровится, точно. Им - всем-всем, кто повстречался на моём пути. Без переломов, надеюсь, обойдётся, а вот, по крайней мере, двух-трёх шишек и ссадин не миновать.
- Галя?! Ты?!..
Было странно не то даже, что она выходила из дверей деканата. Она полноправная староста нашей группы и, как всякий уважающий себя староста, ежедневно посещает деканат. По долгу службы - тут все понятно. Непонятно и странно именно то, в какое время выходила она из деканатских дверей.
- Галя?! Ты?! Ты как?..
Семь часов вечера! По моим расчётам она должна была вот уже как часа три корпеть в общаге над моим рефератом, а она по деканатам шляется! Она меня под монастырь подведёт! Послезавтра - сдача!
Мне снова почудился военком. Он манил меня хищным пальцем с одного из портретов, висевших на стене деканатского коридора…
- Галя?! Ты?! Ты как?.. Т-т-ты что здесь делаешь?..
- Да вот, зашла к ним на машинке пишущей попросить поработать, у меня ведь… своей нет…
Я опустил взгляд. Действительно, как я сразу не заметил пачку листов в её руках и свою - свою „родную“ - связку учебно-научной макулатуры, которую собственноручно всучил ей днём!
И вот тут мне стало стыдно. Только тут. Здесь и сейчас. Впервые.
Но как!
Меня словно запихнули в парилку на верхнюю полку. Нет, меня опустили в кипяток. Точно. Нет, кипяток слишком прохладно. В кипящее масло! Тунговое! Я испугался, что жаром, исходящим от меня, испепелю и портреты на стенах вокруг, и дерматиновую дверь деканата, и саму Галочку.
Что портреты! Портреты - чёрт с ними! Но от Галки я на всякий случай отступил на пару шагов, и отступил так резко, что стороннему наблюдателю показалось бы, будто я собираюсь от неё сбежать. Сбежать с позором. Как последний трус.
Дураки вы все, если думаете, что я усовестился своих необоснованных подозрений. Якобы она прохлаждается как раз в тот момент, когда мне так нужна её помощь. Дураки, да и только! Не потому мне стало стыдно, совсем не потому...
Вспомните, из нашей давешней беседы выходило, что Галка легко сумеет настучать пару десятков страниц, раз работала секретаршей аж два - подумать только! - два года. Что называется, одной левой. Но, ослеплённые очевидностью того, что Галка сумеет, все мы, а особенно я, даже не подумали задать себе элементарный вопрос. А сможет ли? На чём, собственно?
Это как меня самого, целыхдевятьмесяцевпослешколы токаря, попросить выточить красивый подсвечник либо ещё что в хозяйстве пригодное. На маминой швейной машинке мне трудиться прикажете или как?! А Галка, не иначе, от подножия Уральских гор с собой машинку в общагу припёрла в чемоданчике с немудрёным девичьим приданым. Так что ли? И это ещё при условии, что Галин дедушка был бы писателем и получил печатную машинку под роспись в соответствующих органах. Ибо советская власть во все времена зорко следила за своим реноме и затыкала волосатой пролетарской ладонью всем грязным пасквилянтам их поганый рот. А как ещё можно заткнуть пасквилянту его поганый рот? Правильно, жёстким контролем. Чтоб ни-ни! Полный, тотальный контроль за всей оргтехникой, особенно множительной. Не поняли, как это по-русски будет? А вот как: Чёрта лысого ты в магазине купишь! Из машинок можно только закаточную свободно купить, соленья-варенья с личных приусадебных соток по осени закатывать. Стиральные и швейные - тоже пожалуйста... Но только по записи или блату. О машинке „Запорожце“ даже не мечтай - ты столько в очереди не протянешь. А пишущих в природе нет. Нет и всё тут. Ах, вы слышали про такие? А где, позвольте спросить? - поинтересуется неприметный человек в штатском. Нет-нет, вам показалось, - пролепечете вы едва дыша... И - глянь - в советском королевстве снова тишь да благодать.
Всего этого монолога а-ля Михал Михалыч на дежурстве по стране Галя, конечно, не слышала. Я его сам только что сочинил, чтоб вам ситуацию в памяти освежить.
В том ступоре, в который ввергла меня молнией посередь ясного неба открывшаяся правда, моей фантазии хватило на одно лишь короткое русское слово: Блин!
Но Галя и „блин!“ не услышала. Блин яркой вспышкой взорвался в моей голове. Даже в состоянии ступора я помнил, что произносить плохие слова в присутствии Гали - табу! Гали, которая даже слова „жрать“ или „сволочь“ произнесёт лишь под пыткой. Гали, для которой самым страшным упрёком в адрес провинившегося было: детский сад - штаны на лямках!
Что плохого в слове блин? Странный вопрос. Это я сейчас сказал слово „блин“. Я же не знаю, вдруг меня какая-нибудь галя сейчас слышит. А тогда мне некогда было искать эвфемизмы, я сказал то слово, которое мы все привыкли заменять словом „блин“ в приличном обществе. Я вам больше скажу: мы вообще тогда слова „блин“ не знали. Оно войдёт в нашу речь только через год.
Итак, рисую картину дальше. В теле - столбняк, в голове - блин, кожа пышет жаром. Как от печки, ей богу! Но на лице на моём ровным счётом ничегошеньки не отражается. Даже лёгкого румянца нет.
Никакой я не вруша! Просто вы с моей кожей ещё не знакомы. А была она у меня с детства и по глубокую юность иссиня-бледная. Не везде - на лице только. Лицо даже летом не загорало, не то что там краснело от стыда. А поскольку загорать я очень любил и загорал за лето на даче обычно дочерна, то вообразите себе этакого негра с „аристократическим“ мертвенно бледным лицом. Мне и с девчонками-то поначалу не везло именно по этой причине. Девчонки думали, что я вампир, ночью их укушу и выпью всю кровь, а потому сбегали от меня ещё днём, до заката. К слову, заглядывая на несколько лет вперёд, замечу, что, когда моё лицо, наконец, чудесным образом само собой вдруг оттаяло, девушки ринулись в моём направлении толпой и выстроились в длиннющую очередь. Но было поздно: я был прочно и безнадёжно женат.
И вот, стоит этакая бледная окаменелость перед Галкой и судорожно силится вспомнить ещё какие-нибудь слова кроме слова „блин“. Обязательно приличные и желательно сочувственно-извиняющиеся. Но таких слов я, признаться, и в спокойном, взвешенном состоянии не очень чтобы много знаю, а тут - сами же видите - судорогой мозги заклинило.
- Да как же... Что же ты это... Вот. - Заблистал я красноречием вперемешку с отборными извинениями, едва обретя способность ворочать онемевшим языком, - Ты бы это... Вот... Галь... И я бы... Сам... Может... Это... Ну вот... Сам я... а?
- Да ничего страшного. Я попросила реферат напечатать, что такого? Объяснила ситуацию. Я у них на хорошем счету, не переживай. Завтра допечатаю, чуть-чуть осталось.
- Спасиб... бо... Тогда я ага? Того?
- Да беги, беги, бегун. До завтра…
Блин! Ситуацию она объяснила! Я, мол, тут халтурку на дом взяла... Неужто и про меня тоже? В деканате! Ага, как же, это несомненный мне „бонус“ при выставлении оценки. И не отвертишься уже! Назад не вернёшь - уже „допечатать чуть-чуть“! Да не-е-е. Вряд-ли. Не могла она. Что она, глупенькая что ли!
Да о чем ты думаешь-то, козёл! Ты глянь, блин, какую работу она для тебя проделала и на жертвы ещё какие решилась! В деканат! Под танки!
Не-е-ет, „спасибом“ тут не отделаешься. Наверное, как-то отблагодарить нужно...
А как? Бли-и-н! Как это делается-то, кабы знать!
Первым делом на память приходит что? Правильно. Старый, как сам кинематограф, киношный штамп. К секретарше с чем ходят? Правильно: либо с шоколадкой, либо с коробкой конфет. Словом, решение пришло само. Догадайтесь, какое? О чём мы с вами в самом начале говорили? Правильно - о конфетах. А Чехов чуть пораньше что утверждал? Ну, умницы - правильно: если на сцене висит ружьё, оно непременно должно пальнуть. Но на этот раз вышла у нас с вами осечка и конфеты не „выстрелили“. А почему? Неужели решился я над Чеховым поглумиться таким вероломным разрушением стереотипов?! Да никогда! Никогда бы не посмел я глумиться над классиком! Но, товарищи мои, дорогие мои! Разве вы не знаете, что это только в книжках сюжет развивается по классическим схемам? А в жизни всегда найдётся место нелепому стечению обстоятельств и слепому случаю. На то она и жизнь. Ничего я не имени против Чехова, что вы! Но, порывшись в многочисленных карманах и даже вывернув некоторые наизнанку, я с прискорбием обнаружил, что на конфеты ну никак не хватит, даже самые невкусные, с противно-приторной белой какой внутри. Ну и бес с ними!
Эврика! Советский шоколад - лучший в мире шоколад! Разве не этому учит нас партия и правительство? Вот лучшая благодарность - шоколад „Алёнка“. Ух, сам бы съел! Прям здесь, не выходя из магазина. Но нельзя - Галочке!
Глядя в чистые и светлые глаза Алёнки, на её лучезарную улыбку и румяные щёчки под косынкой, я и сам вновь повеселел и заулыбался. А на радостях решил вам рассказать о происхождении слова „блин“. А то я всё блин да блин, а вы ни ухом, ни рылом. Нечестно, так ведь? Тем более, мне в метро больше и заняться нечем: я сегодня так скоропостижно собрался, что книжку свою, на самом интересном месте, кстати, отложенную, дома позабыл. Итак, откуда взялся блин? Поехали наши в стройотряд. Был в те годы такой неплохой способ подзаработать бедному студенту. Если повезёт, то привезёшь столько, сколько папа с мамой за год получают. А как на стройке, да ещё при таком напряжении, в каком стройотряды вкалывали, свои эмоции излагать, если не матом, скажите мне на милость? Вот и излагали. А тут Галя. И не одна, а много галь. Ввели систему штрафов: слово - рубль. И хрен поспоришь: совет отряда, это вам не шутка! Вот, поднапряглись и придумали заменители: блин, нафиг, сто китайцев. И самое страшное: макаронина!
- Дурак! - сказала Галя, вспыхнула пунцовым цветом и, одарив меня на прощание исполненным величайшего презрения взглядом, скрылась в полумраке деканатского коридора. А меня снова схватил столбняк. На этот раз я ничего не понимал, а лишь стоял в позе Ленина на броневике у Финляндского вокзала, но, в отличие от вождя - с зажатой подмышкой прозрачной папочкой с бесценным рефератом, и машинально пересчитывал горячие волны, перекатывавшиеся по телу от макушки до пяток, а потом обратно - от пяток к макушке. Только ленинская рука указывала политически незрелым верный путь, а моя, простёртая вослед исчезающей вдали Галочке и с дрожащей в ней плиткой самого вкусного в мире шоколада „Алёнка“, напротив, как бы вопрошала...
За что?! - недоумевал я. Что теперь я сделал не так? Что крамольного в исполненной благодарности фразе „а это тебе, Галочка, за беспокойство“? Может, она не любит шоколад? Самый лучший в мире шоколад не любит?! Может, аллергия, а я не знал... Болван. Или ей почудился непристойный намёк в названии „ Алёнка“? Блин, ничего не понимаю! Блин, блин, блин!!!
Я стоял, поникший и жалкий, а вокруг все стены сотрясались от хохота. Учёные мужи, светила мировой науки, обычно такие напыщенные и исполненные величавого достоинства, корчились в золочёных рамах. Где-то под срезами картин они наверняка держались воображаемыми руками за воображаемые животики и, если бы крепкие дубовые рамы не подпирали их великие тела, сгибались бы пополам от гомерического ржания. Особенно старался меня уязвить военком, невесть откуда вновь появившийся в раме с табличкой Д.И.Менделеев. Он упёрся в меня своим жирным наглым пальцем, будто красноармеец с популярного военного плаката и даже не ржал - он стонал, повизгивал и похрюкивал: Ты!.. Т-ты... ой, не могу!.. ты записсс... хи-и-и-ха-ха... ты запис... уй, щас описссаюсь...
Думаете, на этом мои мучения закончились? Нет, вы наверняка так не думаете, потому что я сам обещал вам пять ступеней моего падения. А вы, мол, считать пока не разучились?
Дурак! Я искал вашего сострадания, а вы вон тоже ржёте! Ну, смейтесь-смейтесь. Будет и на моей улице, как говорится, когда-нибудь...
Третий раз не заставил себя ждать…
Я входил в аудиторию под бравурную медь духового оркестра. Что, не слышите никакой музыки? И правильно: она, музыка, в моей душе играла. А как же, победитель идёт получать свои заслуженные лавры.
- Ну, ребятишки, как дела? - поинтересовался, поздоровавшись, вошедший сразу вслед за мной преподаватель.
Он хороший дядька, весёлый, незанудливый и справедливый. Я бы даже осмелился сказать - добрый, если бы меня не смущало то обстоятельство, что преподаёт он не что-нибудь, а такую мерзость, как историю партии. Дослужился аж до доцента, а скоро, по секрету вам скажу, вообще возглавит кафедру научного коммунизма. Лучше, на всякий случай, держать с ним ухо востро. Каждому советую.
- Как дела, спрашиваю? - не получив отклика от „ ребятишек“ , продолжал настаивать вошедший дядька на своём сценарии развития событий. - Все помнят, что сегодня за день?
Как же, забудешь такое! На протяжении последней недели только и разговоров вокруг было, как бы с рефератом не облажаться.
Ну-у, нам-то с Галкой волноваться вроде бы не о чем. В наших с ней рефератах будет сплошной ажур и загляденье: не надо разбирать кривые раскоряки - читай себе в радость, дядька, про свою любимую коммунистическую партию. Ровнёхонькие, чёткие строчки. Любо-дорого смотреть!
- Сдаём, сдаём, - бодро захлопал дядька в ладоши, - давайте, ребятишки, снимите тяжесть с души, пусть вас больше ничто на занятии не отвлекает. - И радушным жестом метрдотеля обозначил ту область своего стола, на которую всем следовало водрузить свои труды.
Как так получилось, что я подошёл к столу вслед за Галкой, до сих пор не пойму. Мы даже сидели на разных рядах - как совпало, что мы подошли „сдаваться“ одновременно, господи, ну как?!!
Галя аккуратно положила реферат поверх внушительной стопки сданных работ. Я, в моём обычном стиле, дурашливо ей подмигнул. И уже было занёс руку, чтоб небрежно плюхнуть свой – а вернее, тоже больше её, Галкин - опус, но тут взгляд мой случайно упал вниз, на стол. Торжественный марш в моей душе сделал у-у-у-у-у и замер. Такое часто бывает в кино, когда герой неожиданно попадает в ситуацию „всё, приплыли!“ и музыка за кадром резко замедляется до полной остановки.
Я остолбенело пялился на Галин реферат. Чистенький, аккуратненький, красиво перевязанный голубенькой тесёмочкой - да, всё что делает Галя, она делает аккуратно - реферат покоился на вершине и сиял во все стороны каллиграфическим Галиным почерком.
Он был написан ОТ РУКИ!
- Можно мне выйти? - больше для порядка спросил я у насторожившегося вдруг дядьки и, не дожидаясь ответа, выбежал вон…
Когда случился четвёртый раз, я точно не вспомню. Ну что вы хотите - столько лет миновало! Одно лишь могу утверждать почти наверняка: где-то между третьим и пятым. Какая теперь разница?!
Было в нашей группе несколько „кумушек“. Парни, да ведь у вас тоже в группе были такие кумушки? Вы вспомните. Я их ещё трындычихами называю. Все, чем они отличаются от обычных девчонок - это что они постоянно в движении. Вернее, не все, собственно, целиком, а только некоторые их части. Язык в первую очередь. Он издаёт звуковые колебания с такой частотой, что у вас в ушах стоит постоянное тра-та-та-та-та. Или как сейчас мы переняли у америкосов: бла-бла-бла. Скорость, повторюсь, такая, что наши популярные телеведущие - он на своём канале, она, кавказских кровей, на своём - застрелились бы в бессильной злобе. Слов не разобрать. Впрочем, слова и не предназначены для ваших ушей. Кумушки группируются по двое-трое и стрекочут друг для дружки.
Их руки тоже всегда заняты делом, тоже в вечном движении. Хотя нет, не так: одна рука как раз большее время неподвижна - держит зеркальце, стараясь не сильно дрожать и отклоняться от оптической оси. Зато вторая мелькает туда-сюда, туда-сюда. Накладывает всё новые слои румян, пудры, тональников, теней, туши, кремов и разной прочей помады. Про пудру не забыл? Ах, уже говорил? Ну, значит, это она по второму кругу пошла. И так из перерыва в перерыв. Мне иногда кажется, что не отковыривай они каждый вечер наложенное за день (хмм, или оно у них само отваливается?), очень скоро слой штукатурки на их премиленьких - под этой самой штукатуркой - личиках легко бы соперничал по толщине с наружной отделкой Эрмитажа.
Вот. И вас это бесит. Вернее, кого что раздражает. Димону, например, - ну, помните, наш клавишник, косая сажень в плечах - не по нутру, что они постоянно марафет наводят.
- Да они нас за мужиков не считают, раз при нас таким интимным делом занимаются. Понял, да? - мы для них пустое место. Это ж они для других, своих кобелей мажутся! - возмущённо шипел Димон. - Ничего святого! Скоро колготки при нас поправлять начнут и...
Я не могу повторить при детях, что ещё добавил Димон.
- Да ладно тебе, Дим, - лениво цедил я ему в ответ. - Они ж нас не допекают, что у нас носки воняют или что мы на них перегаром дышим. Расслабься. Наоборот, они тебя за своего считают - гордись!
Мне их салон красоты как раз пофиг. На этих болтушек я никогда особо и не рассчитывал. Ну, в смысле... Ну вы меня поняли. И это хотя бы тихо. Сосредоточиться или, наоборот, отдохнуть не мешает. Не нравится - не смотри. А вот их постоянное ля-ля-ля меня просто выводит из себя.
Помню, однажды сижу я, по обыкновению, на любимой задней парте и списываю. Неважно, что списываю - к делу не относится. Ну, пусть это будет дэ зэ по математике, хотя математику я обычно старался делать самостоятельно. Не успел, стало быть. Или заленился или загулял, что вероятнее. Не важно. Важно, что сижу, занимаюсь ответственным делом под чьё-то пустопорожнее ля-ля-ля (придушил бы собственноручно этих трещоток!) и никому ничего плохого не делаю - просто списываю. А эти, спереди, знай, себе мордахи намалёвывают и - ля-ля-ля да ля-ля-ля. А меня, как обычно, в упор не замечают. Как будто я мебель.
- А Галя-то, Галя - да?- и так и сяк перед ним прогибается, а он-то, козёл неблагодарный, хоть бы пожалел девку, у-у-у . . .
Я сижу, носом не веду. Ну мало ли кому они там кости перемывают, за всеми и не уследишь.
- Да он ей нравится просто.
- Ну! А я про что! Какое там нравится: втрескалась по уши, а он из неё верёвки крутит!
Я насторожился. Это они про нашу Галю, что ли? Гады! Какой засранец посмел нашу Галю обидеть?! Урою!
- Ага, ага. И на лекциях этого прогульщика не отмечает и даже на семинарах умудряется отмазать и вообще всячески угождает…
Ха! Наша Галка, похоже, влюбилась в кого-то. Вот умора! И, выходит, из нашей же группы. Чудеса! Кому повезло-то?
- А на истории, на истории-то, слышала, чего они учудили?
- Нет, а что?
-Ну, помнишь, мы рефераты писали, жопа в мыле бегали?
- Ну...
-Так она ведь попёрлась в деканат, выпросила пишущую машинку, ему реферат печатала, представляешь? Её уже в деканате в штат было оформить хотели - два дня у них сидела, прикинь? А сама себе пять страничек успела накропать. Чуть пару не схлопотала. Пожалели, как старосту…
- Ох ты, господи! Серьёзно, что ли?
- Ну ты что, мне не веришь? Да мне Ленка сама рассказывала…
Я вжался в парту…
Шли годы. Как-то незаметно, сессия за сессией, мы превратились в старшекурсников. За чередой событий, приятных и не очень, я подзабыл и про дядьку, и про реферат, и про то, как совершенно заслуженно кто-то из моих небесных кураторов четырежды макал меня мордой в дерьмо за излишнюю тягу к халяве. С каждым курсом халява прокатывала всё меньше, волей-неволей приходилось впрягаться самому; и я совсем было уже уверовал в то, что небесами прощён окончательно и бесповоротно. Но, как выяснилось, контрольный выстрел небеса всё же приберегли на потом.
Ура! Я еду за границу! История о том, как я затесался в „козырную“ группу студентов (тоже, кстати, Галя постаралась), едущих летом на практику в одну дружественную нам страну, вероятно, также достойна отдельной книги. Как и вообще весь тот кошмар, связанный с выездом в мир из-за железного занавеса, в условиях тотального идеологического идиотизма.
А пока мы с Галкой идём печатать список нашей делегации.
- Куда пойдём?
- В деканат, может?
Я почувствовал неприятный укол куда-то в область совести из далёкого прошлого. Да нет же, она не специально - вряд-ли она помнит. Так, машинально брякнула, без задней мысли... Но, на всякий случай, я подстраховался:
- Да ну, давай в профком. Он ближе, да и машинка там лучше - электрическая.
Решено, идём в профком. Меня там знают, поэтому долгих объяснений не потребовалось. Машинку уступили безоговорочно. Да нам и делов-то на пять минут. C Галиным-то опытом секретаря-машинистки.
Чтоб ещё быстрее было, договорились так: я диктую, Галя печатает. В бумажку, стало быть, не смотрит и не отвлекается.
Сколько мы провозились?..
Час, два?..
Не упомню.
Помню только, как начал бодренько диктовать.
А в ответ мне редкие: тук... тук-тук... тук-тук... тук…
И ещё:
- Не спеши так, я не успеваю...
И горячие волны снова мгновенно заблокировали мой разум.
Галя совершенно не умела печатать!
Ей-богу, сейчас я на клавиатуре печатаю двумя пальцами.
Но быстрее.
Потому что Галя печатала ОДНИМ!
Товарищи дорогие! Ну откуда, скажите, откуда я мог это знать?! Лишь в наше время каждому известно, что если у человека имеются водительские права, то вовсе не обязательно, что он умеет водить. А в совдепии всё было строго: секретарь-машинистка, значит будь ласков тренькать клавишами, аки заправский барабанщик. Иначе нельзя!
Лет пять назад я стал старым, седым и сентиментальным. Воспоминания стали являться ко мне ночами. Я вспомнил, прослезился и ещё раз проанализировал тот давний эпизод моей безбашенной студенческой жизни. С тех пор я редко сплю ночами. Один и тот же вопрос в образе Максима Галкина является ко мне где-то к пяти утра еженощно и предлагает на выбор лишь два варианта ответа: да или нет. А я никак не могу вспомнить правильный…
И кошмар начинается снова...
Галка, ответь мне, ответь мне через годы, умоляю тебя, дай мне заснуть спокойно:
Я хоть бумагу тебе тогда купил или ты на своей печатала?
Пожалуйста, Милочка, читайте на здоровье!
Спасибо, Зямочка, за очередную порцию замечательного, интересного чтения!