Береги себя, мой ангел

Береги себя, мой ангел

Мягкая дымчатая ночь. В сломанном звоне выщербленного шёпота еле дрожит одинокая остывающая фраза «мне зябко рядом с тобой», как предвестие, как эпиграф к предстоящей сцене.
Маленькая комнатка, пропитанная ароматами свежего ветра и сладкой корицы, тонет в чахлом свете уныло тлеющего ночника. В приоткрытое окно сочится декабрьский холод. Я сижу поперёк застланной кровати, одной рукой удерживая навесу доверчиво раскрытую книгу, а другой - в задумчивой неспешности перекидывая её сухие страницы. Бегло прочитанные строчки шелестят голове ансамблем упорядоченных фраз и тут же умолкают, надолго не задерживаясь в памяти. Мысли мои далеко. Решив, наконец, что глупо вот так вот бездумно листать роман, даже не стараясь вникнуть в смысл повествования, я откладываю в сторону с досадой захлопнувшийся томик.
Тишина нежно окутывает плечи, лишь изредка вздрагивая от урчащего шороха заблудившихся автомобилей, которые сонно ползают снаружи, своими подслеповатыми фарами неуверенно нащупывая дорогу в столь поздний час.
В праздном томлении я смотрю, как на столе рядом с глубоко чернеющим монитором обречённо коптят две ароматизированные свечки, как, тая, они смиренно льют горячие слёзы, как подёргивается огонёк на фитиле. В этот момент с коридора донеслась вкрадчивая мелодия зовущих шагов, стихших у порога. Последующую минуту выкрало ожидание, и только на вторую надсадно скрипнула облезлая входная дверь. В образовавшемся проёме появилась она – виновница моих мечтательных размышлений. Помедлив, она вошла глухой, тягостной поступью, будто нехотя, остановилась вдруг и недовольно подёрнула плечами.
- Как здесь холодно, - милым голосом растеклось по воздуху.
- Так давай закроем окно, - сказал я, стремительно спрыгнув на пол.
- Оставь. Просто на кухне было теплее.
- Я успел соскучиться. Что ты делала там так долго?
- Умывалась.
В блеклом дрожании лампочки стало заметно, как побледнело и осунулось её красивое лицо.
- Отчего ты сидишь в тишине?
Она подошла к столу и плавным движением мышки оживила компьютерный экран. Тот разгорелся гаммой сверкающих красок. Взволнованным минорным приливом накатила музыка, лёгкая как дыхание. «Radiohead - All I need» - её любимая песня.
Раскачиваясь под мягкий бас гитарных струн, Мила стояла ко мне спиной, руками опираясь о край столешницы. Я осторожно подкрался к ней сзади и легонько чмокнул в шею, с жадным нетерпением заграбастав в объятия.
- Тебе нездоровится? – спросил я озабоченно.
Она обернулась. Её поцелуй расцвёл на моей щеке. Но откуда взялась эта подавленность, эта усталость в глазах?
- Наверное, просто утомилась на работе.
«I am all the days that you choose to ignore», - проникновенно пел вокалист.
Откупившись ещё одним поцелуем, Мила выскользнула из рук, схватила ножницы и направилась к подоконнику, на котором стоял ваза с подаренными мною розами. С присвистом защёлкал металл, укорачивая стебель каждого вынутого цветка, одного за другим.
- Что с твоим пальцем? – мимоходом спросила она, не прерывая своего занятия.
Я посмотрел на мизинец, к кончику которого прилип обрывок ватного тампона в красных кровоподтёках.
- Порезал, когда точил ножи. Ещё саднит немножко.
- Ерунда.
«It’s all wrong, it’s all right», - тоскливо тянул испуганный альт. Равнодушно лязгали ножницы.
- Какой фильм будем смотреть сегодня?
- Ты знаешь, сегодня я лучше пораньше лягу спать. Прости.
Песня стихла, расплескав по комнате молчание и грусть.
Покончив с цветами, Мила проскочила мимо, выхватила из шкафа застиранный розовый халат и начала переодеваться.
- Тогда я лягу вместе с тобой, - ответил я, выключая компьютер.
Лишь скользко улыбнувшись, Мила юркнула под вспенившееся одеяло и тут же отвернулась к стене. Спустя несколько мгновений я оказался подле, приобняв её за талию. Моя ищущая ладонь осторожно кралась по махровой поверхности халата.
- И удобно спать в одежде? – ворчливо заметил я.
- Так просто теплее, - промычала она в ответ.
- Не отворачивайся. Дай я тебя поцелую.
Мила вздрогнула и все же вынужденно перекатилась с боку на бок, опалив меня своим загадочно-неизъяснимым взглядом. Сдавшаяся и послушная. Я тихонько приник к краешку её рта. И ещё, ещё, в новый раз, в этот раз, в пятый раз. Трепетно, влюблённо. Покорно отдавая свои студёные губы, она не вернула ни один из поцелуев.
- Что тебя тревожит, Мил? – спросил я взволнованно, оборвав свои невзаимные ласки.
- Зачем тебе знать про всё это?
- Кому же, как не мне?
Она вздохнула протяжно и тяжело, обронив мне на плечо свои поникшие оледенелые руки, глазами глядя куда-то прочь, словно силясь там подсмотреть ответ, и, судорожно сглотнув, произнесла тихо, едва внятно, почти про себя: «Мне холодно. Я постоянно мёрзну. И это не от ветра, не от взбесившегося декабря...».
Внезапно стало темнее. То скончались огоньки на огарках свечей, захлебнувшись в лужах дымящегося парафина.
«Работа делает меня чёрствой, - продолжала Мила свою сдержанную исповедь, - Я становлюсь прежней, только когда увольняюсь или беру выходной».
Я чувствовал на своей щеке её жгучее дыхание. Слышал, как в области диафрагмы затравленно скребётся сердце.
- И ещё..., - она запнулась и с мускульным усилием, ногтями вонзаясь в мою кожу, выдавила, наконец, - мне хорошо с тобой, но я не могу тебя полюбить.
Отблески фар облизывали стены, омывая жухлой позолотой наши застывшие фигуры. Стало настолько душно, что пришлось откинуть одеяло. Мне казалось, что я падаю куда-то глубоко, и этому падению нет конца. Мила отодвинулась, сжалась, укутываясь плотнее, и как-то жалостливо протянула в гремящей тишине: «Тебе больно?». Оглушённый, я силился улыбнуться, но эта улыбка только стянула кожу на скулах и вокруг рта. Каким поганым казался побелённый потолок.
- Да.
- Мне тоже, - от её голоса веяло благоуханием печали. - Так нелегко было сказать это.
- Что ж, мы хотя бы попытались, - удалось прохрипеть, пересилив себя.
Тогда, осмелев, она стала говорить ещё что-то, пробуя объяснить и объясниться. Слова жгли ей губы. Камнем падали мне на грудь. А я молчал, чувствуя, как крошатся мои хрупкие надежды, обращаясь в матовую пыль.
- Я знал, что всё непросто, но старался не думать об этом. Не разрешал себе сомневаться в твоей любви. Что же, по-твоему, всё это было?
- Наваждение. Дым.
Мила лежала рядом. Холодная и безучастная. Далёкая, как Полярная звезда.
- Как ты думаешь, отчего роман называют «бульварным»? - спустя немного сухо прозвучало среди безмолвия глухих стен.
Всё происходящее начинало походить на какую-то злую шутку.
Не ответив, я повернул голову в сторону Милы. Наши взгляды испуганно соприкоснулись. В омуте её глаз взвыло моё отражение.
- Пойми, я не могу тебя полюбить, - повторно огласила она свой смертельный приговор, только на этот раз с какой-то ломкой интонацией, словно прося прощения.
- Я могу за двоих.
Я поднялся с постели, шлёпнув босыми ступнями о пол, который колебался и раскачивался подо мной так, что с трудом удалось добраться до окна. Переплёт его чётко отделялся от таинственно и смутно белевших стёкол. Подоконник был неприятно влажным. Я стоял, выпрямившись в полный рост, растерянный, ко всему равнодушный, вглядываясь в сероватую муть обнажённой зимы. Город массово гасил свет. Многочисленные дома меркли изнутри, погружаясь в угрюмый тёмный сон. По небу неслись клочковатые облака, временами заволакивая луну. Глядя на неё, я думал о завтрашнем дне, о неминуемом одиночестве, о тщете всего, впервые жалел, что не курю. О, как хотелось надеяться, что это просто дурно скроенный кошмар.
Беспокойно зашуршала простыня - Мила приподнялась на смущённо скрипнувшей кровати, спиною припав к её невысокой спинке.
- Можно я сфотографирую тебя так? - безжизненно отдалось в пространство.
Напряжённые пальцы заскребли по гладкому пластику подоконника. С каким хладнокровием она расчленяла моё счастье...
Не знаю, как долго я ещё стоял на том же самом месте, наблюдая всю туже обезлюдившую улицу с сиротливо светящим фонарём. Казалось, время умерло, и ночь, закутанная в туман, никогда не раствориться в белизне очередного утра. Мила уснула.
Чего я собственно жду? Одичалого рассвета, в лучах которого нам станет ещё тягостнее друг подле друга? Неуклюжего прощания с дробью скупых, ничего не значащих фраз? Лучше всего уйти прямо сейчас. Одевшись, я принялся собирать свои вещи, запихивая их как попало в сумку. Спустя какое-то время всё было сложено. Я подошёл к Миле. Теперь она дышала медленно и спокойно. Ненадолго задержавшись у изголовья своего рухнувшего мира, глядя на нежный абрис заветного лица, я нагнулся, чтобы запечатлеть последний поцелуй на лбу, заштрихованный тёмной чёлкой, а затем, тихо ступая на носочках, покинул её тесный Эдем.
Я шёл, шатаясь, по мёртвому коридору с тяжёлой сумкой наперевес, в сгустившейся темноте спотыкаясь и топча чью-то обувь. Я уже собирался вывалиться на лестничную площадку, когда Мила неожиданно выскочила из комнатки, набегу запахивая халат, и, догнав, впорхнула в мои объятия. Я сомкнул на её тонком дрожащем стане свои руки. Так хотелось вымолить «пожалуйста, попроси, чтобы я не уходил», но вместо этого произнес кротко «береги себя, мой ангел», смирившись с мыслью, что обращусь для неё в прошлое, как только за мной захлопнется дверь.